Кавалергардский вальс. Книга 2. Часть четвёртая. В оковах новой власти (Ирина Костина)

© Ирина Костина, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть четвёртая. В оковах новой власти

7 ноября 1796 года

Санкт-Петербург

Известно, что толпа любит перемены, и поэтому всякое наступление нового царствования приветствуется в народе радостными манифестациями.

На этот раз всеобщего ликования в Петербурге не было. Особенно в гвардейских полках. Военные любили Екатерину, равно как и она обожала их (ведь именно благодаря гвардейским стараниям, она в 1762 году взошла на престол). Не хватило бы слов, чтобы выразить скорбь, испытанную каждым офицером и каждым солдатом в связи с кончиной императрицы. В полках обливались слезами и заранее ненавидели и опасались всего, что мог сделать Павел.

И он не замедлил оправдать их опасения, начав стремительно уничтожать и переделывать всё, что создавалось и лелеялось Екатериной!

Наутро, проснувшись, горожане не узнали родного Петербурга. Всё переменилось за один день! Императорский двор казался совершенно новым. Весь блеск, вся величавость и важность его вмиг исчезли. Везде появились солдаты с ружьями. Величественные особы, первостепенные чиновники стояли с поникшею головой, неприметные в толпе. Вместо них незнакомые люди приходили, уходили, кричали, распоряжались. Зимний дворец был обращён в кордегардию: всюду слышался стук офицерских сапог и бряцанье шпор.

Чёрно-белые караульные будки прусского образца дополнили ночью обстановку неожиданного для всех события. Российская столица внезапно приняла вид немецкого города, существовавшего два или три века назад.

Павел засунул нос, даже в моду горожан на одежду; запретив круглые шляпы и длинные фраки! По его мнению, это было признаком роскоши. На самом деле, ему претил вид придворных, разодетых по моде, принятой его «распутной матушкой». И он торопился переодеть всех на свой лад; грубо и категорично.

По приказу императора с самого утра полицейские сновали по улицам, срывали с прохожих круглые шляпы и разрывали их на куски. Срезали полы фраков и сюртуков, не взирая на чины; даже племянник английского посланника не избег этой участи.

Но более всего Павел жаждал приступить к преобразованию военных структур. Наутро он приказал устроить смотры всем столичным полкам. Сам он принимал смотр одному из главных полков, Измайловскому.

Император явился в мундире прусского образца: огромная треугольная шляпа со страусовыми перьями, узкий зеленый мундир, перетягивающий его в талии так, что было трудно дышать; белые узкие лосины и высоченные черные сапоги. Всё это в сочетании с его нелепой внешностью выглядело довольно комично.

Надо заметить, что внешне Павел был некрасив: курносый, с большим ртом, длинными зубами, толстыми губами, сильно выдающимися вперед челюстями. Он рано облысел, и его лицо напоминало мёртвую голову. У него был большой череп и короткое неуклюжее туловище, которому он старался придать достоинство и изящество в движениях. Его походка, манера одеваться и держать себя, – всё выглядело каким-то претенциозным и театральным, напоминающим карикатуру.

Во время церемониального марша Измайловского полка Павел всячески демонстрировал неудовольствие: ворочал глазами, надувал щёки, пожимал плечами, топал ногой, давая понять, что всё это никуда не годится! И оскорбительно назвал штандарты полка, прославленные победами в боях, «Екатерининскими юбками!»

Затем ему сообщили, что к городу подошёл Гатчинский полк, который выступил ещё вчера из Гатчины и ожидает командира для торжественного вступления в Петербург. Павел с пренебрежением отвернулся от «измайловцев», пришпорил лошадь и поскакал галопом навстречу любимцам.

На то, как Гатчинский полк вступает в столицу, сбежалось посмотреть полгорода. Горожане глазели на солдат, облачённых в мундиры старого прусского образца, и держались за бока со смеху:

– Милосердный Боже, какие уродливые костюмы! А парики! Вот умора-то! – раздавалось повсюду.

Вымуштрованные до исступления, «гатчинцы» с каменными лицами, плечом к плечу маршировали к Дворцовой площади. И эта картина напоминала вторжение в город неприятельского нашествия.

На Дворцовой площади Павел в трогательных выражениях поблагодарил «гатчинцев» за верную службу и публично осыпал их наградами: всех офицеров и солдат он перевел в гвардию. Тех, кто ранее был награжден орденом Святой Анны, одарил тысячей крепостных душ, а остальных – по пятьсот душ каждому. Срок службы сократил для них с двадцати пяти лет на пятнадцать, а по окончании службы простым солдатам пообещал земельные наделы: по пятнадцать десятин на душу в Саратовской губернии.

Его почести Гатчинскому полку при этом сопровождались презрением и оскорбительными выходками по отношению ко всем другим частям войск, особенно это коснулось Кавалергардского корпуса, который взлелеянный бывшими царицами, давно сделался при императорском дворе золочёной игрушкой.

Шеф полка Платон Зубов продолжал скрываться в доме сестры Ольги, в надежде отсрочить причитающиеся ему взыскания от нового императора. И всю неделю Кавалергардский полк оставался без командования.

11 ноября Павел принял решение о назначении в Кавалергардский полк нового шефа графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина. А помощником к нему приставил «гатчинца» Давыдова, которого несколько дней назад возвёл в чин полковника.

Для оглашения данного высочайшего приказа император собрал кавалергардов и, после его зачтения, долго угрожающе расхаживал перед строем и вещал о том, что «намерен решительно сломать этот оплот Екатерининской эпохи; сбить спесь с офицеров, избалованных развратным режимом; подвергнуть полк полному изменению, замучить строевыми обязанностями и тяжёлыми требованиями».

– Я не баба, и в куклы играть мне не к лицу! – заявил он, – Мне нужны солдаты! Отважные, беззаветно преданные царю и Отечеству. И, либо кавалергарды будут таковыми солдатами, либо в моей армии не будет кавалергардов!

– Ну, что? – спросил Барятинский у Сашки после окончания императорской встряски, – Теперь понял, почему всем так хотелось, чтобы корона досталась старшему внуку Екатерины в обход её сына?

– Да, – вздохнул Чернышёв.

– Чувствую, это только начало нашего конца, – скептично предположил Петька.

Что ждало кавалергардов с новым командованием, оставалось пока неизвестным; до тех пор им надлежало завершить службу почившей государыне.

До 15 ноября тело императрицы находилось в опочивальне. Далее оно было перенесено из спальной комнаты в Тронную залу на парадную кровать, поставленную на троне. Почётный караул гвардейцы несли круглосуточно: в головах кровати находились на часах лейб-гвардии капитан и капитан-поручик. Несколько шагов отступя – шесть кавалергардов с карабинами на плече. У каждой двери Тронного зала – по два часовых. Остальные находились в «кавалергардской» комнате.

19 ноября-18 декабря 1796 года

Санкт-Петербург

Прежде, чем устроить похороны матери, Павел вознамерился исправить чудовищную (с его точки зрения) несправедливость по отношению к отцу, похороненному в Александро-Невской лавре. Он желал перезахоронить останки Петра-III в императорскую усыпальницу Петропавловской крепости со всеми подобающими почестями, и положить в один день в одну могилу обоих родителей. Хотел ли он, таким образом, примирить за гробом отца и мать, которые при жизни ненавидели друг друга? Или просто хотел отомстить Екатерине?

Всю жизнь Павел считал, что мать незаконно заняла престол, и на тридцать четыре года лишила его возможности царствовать. Он был уверен, что, если бы правителем оставался его отец, то корона перешла бы к нему, как к наследнику, гораздо раньше. И оттого события дворцового переворота в июне 1762 года у Павла на всю жизнь застряли костью в горле.

Первое, что он предпринял в рамках мстительной кампании, это приказал вырвать из печатных Указных книг 1762 года листы, содержащие манифест о вступлении на престол Екатерины. Но этого ему показалось мало, и он приказал уничтожить все другие официальные постановления Екатерины, относившиеся к первым датам её правления.

Впрочем, это был жест раскапризнившегося ребёнка. В озабоченности получить максимальное удовлетворение за события, лишившие его власти, Павел так увлёкся, что его фантазии уже было трудно остановить; он стал мешать в кучу вознаграждения с наказаниями.

В первые часы царствования Алексею Орлову (одному из палачей Петра-III), Павел пригрозил каторгой за неявку того ночью на присягу. А его соратника, Фёдора Барятинского, как известно, отправил в отставку.

Далее государю взбрело в голову разыскать и вызвать в Петербург на церемонию перезахоронения Петра-III, всех офицеров, стоявших в 1762 году на стороне государя, чтобы осыпать почестями и вниманием. Подчинённые «сломали» головы и сбились с ног, разыскивая бывших офицеров тридцати четырёх летней давности. Многие из них уже померли. Другие были немощными стариками, но их вытащили из постелей и насильно обязали приехать в столицу для получения вознаграждения от нового царя.

Тридцать четыре года назад, 10 июля 1762 года, когда состоялись первые похороны Петра-III, устроенные Екатериной, церемония была скромной и бедной. Гроб опустили в могилу без орудийного салюта и колокольного звона. Теперь Павел намеревался устроить триумфальное шествие!

Останки Петра Федоровича были вынуты из могилы и переложены в новый великолепный гроб, обитый золотым глазетом. В Александро-Невскую лавру была доставлена особо изготовленная корона, которой Пётр-III не успел официально короноваться и которой Павел хотел увенчать его в могиле.

2 декабря 1796 года в лютый мороз вся столица траурной процессией шествовала по Невскому проспекту от Александро-Невской лавры до Зимнего дворца. Убийца Алексей Орлов был обязан нести корону, а второй убийца Фёдор Барятинский был поставлен нести гроб с останками на протяжении всего длинного пути.

Французский художник Анселен, по приказу Павла, написал два огромных полотна, посвящённых этому государственному событию.

По прибытии шествия во дворец, гроб Петра Фёдоровича был поставлен на катафалк рядом с гробом Екатерины в Петропавловской крепости для отпевания.

В столице все перешёптывались: насколько истинны чувства Павла к отцу, за которого он так отчаянно мстит, делая вид, что уважает его память? Ведь на самом деле он не был даже уверен, действительно ли этот человек его отец? Что же касается личности самого Петра-III, так все помнили, что он был пьяница, не умеющий царствовать и не способный вызвать чувства столь глубокого к себе уважения.

На всех этих событиях неотлучно находились кавалергарды, отдавая дань императрице и её по смерти коронованному супругу, неся круглосуточные почётные караулы возле гробов.

Их траурные маски глубокой скорби и печали были отнюдь не показными. С кончиной государыни Екатерины тут же обозначился и конец службы для всех офицеров Её императорского величества Кавалергардского корпуса. О чём, собственно, накануне отпевания покойницы и сообщил граф Мусин-Пушкин, озвучив кавалергардам приказ императора Павла:

«Его Императорское величество всемилостивейше повышает всех старых кавалергардов чином; и велит командиру представить бумагу: куда, кто и в какой род службы желает; ибо их служба кончится по прошествии шести недель от кончины блаженной памяти императрицы».

Шесть недель, отведённые Павлом на существование старого Кавалергардского корпуса, истекали 27 декабря.

8 декабря 1796 года

Зимний дворец

покои княжон Елены и Александры Павловн

Елена Павловна сидела на полу в комнате и сосредоточено разбирала блестящие металлические штучки, предназначенные быть шпорами для сапог. На сегодняшнем занятии Пётр Фёдорович пообещал Елене, что позволит ей надеть сапоги со шпорами и проехать в них верхом на Лауре. Елене ужасно хотелось самой прикрутить эти замысловатые колючие звездочки к каблукам. И она, вооружившись молотком, уже четверть часа примеривалась, но никак не могла разобрать хитрости крепления.

В покои вбежала Сашенька и закружилась по комнате. Елена покосилась на сестру, которую привыкла видеть последнее время удручённой и тихой, как тень:

– Что случилось?

– Ах, Элен! Папенька сказал, что Шведский посол, господин Клингспор нынче прибыл в Петербург с тем, чтоб отдать дань памяти бабушки Екатерины Алексеевны. И, пользуясь случаем, папенька имеет твёрдое намерение через него возобновить переговоры со Швецией о моей свадьбе с Густавом и рассчитывает непременно добиться того, чтобы этот брак состоялся!

Елена от неожиданности выронила молоток, и тот больно ударил её по пальцу; она вскрикнула и засунула раненый палец в рот. И рассердилась:

– Зачем?! Зачем он это делает?

– Он желает мне счастья, – развела руками Сашенька, – Неужели не понятно?

– Чушь! – возмутилась Елена, – Густав опозорил себя и тебя. Он не достоин быть твоим мужем! И, возобновив эти переговоры, отец только унизит себя! Бабушка ни за что бы этого не допустила!

– Именно бабушка допустила этот позор. А отец его исправит! – заявила Сашенька, топнув ногой, – Он заставит Густава жениться на мне. И все в Европе поймут, кто такой Русский император Павел и что с ним шутки плохи!

– Э-э-эй, опомнись! Что ты делаешь? Ты сейчас говоришь папенькиными словами! – поймала её Елена, – Он задурил тебе голову. Немедленно пойди к нему и отговори от этой нелепой затеи, пока не поздно! – приказала Елена, вставая в угрожающую позу.

– И не подумаю!

– Ну, смотри же! – пригрозила она ей шпорой зажатой в кулаке, – Не рассчитывай на моё участие, когда ваша идея провалится, и ты опять будешь рыдать в подушку и падать в обморок! Я к тебе даже не подойду! Последний раз тебе говорю: откажись! Это глупо и унизительно!

– Да?! – обижено заявила Сашенька, задрав высоко подбородок, – А, по-моему, куда более глупо и унизительно великой княжне прикручивать шпоры на сапоги!

И она гордо вышла прочь из комнаты.

Барятинский вошёл в покои великой княжны на очередной урок:

– Доброе утро, Елена Павловна. Почему Вы сидите на полу? Что-то произошло?

Елена подняла на него грустные глаза и тихо попросила:

– Пётр Фёдорович, помогите мне прикрутить шпоры к сапогам.

– С удовольствием!

Он ловко насадил металлические дужки в нужное место – чуть выше каблука, и двумя ударами молотка закрепил сначала одну половинку, затем другую.

В покои ворвалась опоздавшая мадам Ливен. Увидев Елену с кавалергардом, сидящими на полу и склонивших головы друг к другу, воспитательница дико взвизгнула:

– Что здесь происходит?!

Елена и Пётр от неожиданности подпрыгнули. Великая княжна вдруг гневно сверкнула глазами и выпалила:

– Мадам Ливен! Кто дал Вам право на меня кричать?!

…В комнате повисла тишина. Оба, и Петька и мадам Ливен, опешили; это прозвучал голос не маленькой послушной девочки, а властной и уверенной в себе госпожи.

Шарлота Карловна даже чуточку присела в страхе и залепетала:

– Простите, Елена Павловна… В-ваше высочество, я… мне показалось. Простите, что я позволила себе повысить голос; впредь этого не повторится.

Елена смерила её уничижительным взглядом, но, увидев, как затрепетали поджилки у воспитательницы, сменила гнев на милость:

– Велите подавать карету.

– Хорошо, – заискивающе пробормотала та и побежала исполнять приказ.

Петька восторженно посмотрел на Елену снизу вверх. Она, поймала его взгляд и заговорщически подмигнула.

Конюшенная площадь

Царские конюшни

Всю дорогу до конюшен ехали в тишине. Мадам Ливен виновато молчала, Елена Павловна была погружена в размышления, а Пётр просто тихо любовался великой княжной, сидя напротив.

В манеже Шарлота Карловна привычно заняла позицию за загородкой, а Елена с Барятинским пошли в конюшни.

– Пётр Фёдорович, отчего Вы такой молчаливый? – заметила великая княжна.

Петька тяжело вздохнул:

– Елена Павловна, мне грустно оттого, что это наш с Вами последний урок.

– Как? Почему? – забеспокоилась она.

– Не далее, как третьего дня, нас известили приказом императора о том, что после смерти Екатерины Алексеевны, Кавалергардский корпус распускается.

– И где Вы теперь будете служить?

– Я пока этого не знаю, – пожал плечами Пётр.

На глазах Елены неожиданно навернулись слёзы:

– Что же это такое? После смерти бабушки всё просто рушится!

– У Вас что-то случилось? – встревожился Петька.

Она вздохнула и закрыла лицо руками:

– Кажется, весь мир сошёл с ума. Вы меня покидаете. Во дворце всё вверх дном. Сестра опять лелеет надежду на свадьбу с Густавом. Матушка витает в мечтах о короне, а отец упивается властью, переделывая всё, что доступно взгляду, на свой манер! Я мало смыслю в делах государственных, но мне всё время кажется, что он делает что-то не то. Тело бабушки ещё не предали земле, а он намерен вести переговоры о свадьбе… это ужасно!

Барятинский попытался её утешить:

– Его можно понять; им движет желание отца отомстить за честь дочери.

Губы Елены исказила горькая ухмылка:

– Вы его плохо знаете. Ему не важно, что переживает Сашенька. На самом деле он хочет одного – любой ценой показать, что он умнее и сильнее бабушки! А ведь придёт время, отец и меня отдаст замуж из политических соображений. И всем будет безразлично, что этот брак окажется для меня таким же несчастным, как и все остальные браки в семье Романовых.

– Неправда, – возразил Барятинский, – Мне будет не безразлично, как сложится Ваша судьба.

Елена вскинула на него удивлённый и благодарный взгляд:

– Непременно дайте мне знать о том, в какой корпус Вас распределят. Я лично попрошу Вашего командира разрешить продолжить наши уроки. Петр Фёдорович, не покидайте меня, пожалуйста!

Петька был тронут её порывом. Он поймал руку великой княжны и осторожно прижал её к губам.

В конюшню сунулась госпожа Ливен, потерявшая терпение. Прижимая батистовый платок к носу, чтобы не задохнуться от «мерзкого» запаха, она вкрадчиво прокричала:

– Елена Павловна! Ротмистр Чернышёв! У вас всё в порядке? Где вы?

– Не беспокойтесь, Шарлота Карловна, мы уже идём! – крикнула ей Елена и виновато посмотрела на Петра, – Извините, Пётр Федорович; я позволила себе посвятить Вас в свои скверные мысли о семейных неурядицах. Мне так неловко.

– Не извиняйтесь; мне очень важно всё, что Вы думаете, – он покосился на маячившую у входа мадам Ливен, – Какая жалость, что у нас нет возможности подольше поговорить.

– Напишите мне письмо! – неожиданно предложила Елена, – А я Вам отвечу.

10 декабря 1796 года

Зимний дворец

В области внешней политики, как и во всех других областях, Павел отчаянно стремился к самостоятельности, и не терпел ничьего вмешательства.

Сейчас он вознамерился склонить Густава к браку с Сашенькой. И захотел лично вести переговоры со Шведским послом Клингспором, пренебрежительно заметив, что Коллегии иностранных дел здесь нечего делать! Посол удивился, но отказать Русскому императору, разумеется, не посмел.

Павел из кожи вон стремился продемонстрировать Европе, что в искусстве дипломатии он превосходит покойную Екатерину. Поэтому настроен был на победу – любой ценой!

Павел с ласковой улыбкой гиены принялся обхаживать посла, давая понять, что забыл недавний скандал и публичное оскорбление, нанесенное Швецией русской императорской семье.

Добрую четверть часа он заливался соловьем, расписывая уважение молодому королю Густаву, его регенту Карлу и всей Швеции. Затем описывал трогательное чувство, которое вызвал жених у Александры Павловны и, как нестерпимо жаль было бы разрушить соединение двух влюблённых сердец. После красноречиво поведал обо всех взаимовыгодах, которые сулит обеим державам этот брак.

Внимательно выслушав длинную тираду, пресыщенную сладкими выражениями, посол решился, наконец, вступить в диалог:

– Ваше величество, главной причиной отказа моего господина был и остаётся религиозный вопрос. Лютеранская церковь не приемлет государыни-королевы с православным вероисповеданием.

– Что Вы, любезный друг! Этот брак ничем не оскорбит канонов лютеранской церкви, – елейным голосом возразил Павел, – Ведь мы можем условиться о том, что юная королева будет довольствоваться отдельной церковью, маленькой, расположенной в своих апартаментах.

– Как же многочисленные религиозные обряды и церемонии, на которых король обязан присутствовать вместе с королевой? – продолжал настойчиво Клингспор.

– Мы всё уладим. Она непременно будет присутствовать на них, как положено.

– Но, будучи православного вероисповедания, она не может открыто присутствовать на наших богослужениях! Ведь она не причащалась по лютеранскому обряду.

– Друг мой, нет ничего, что могло бы оказаться невозможным для таких великих держав, как наши. Мы с Вами можем договориться о том, что королева станет причащаться сообразно с лютеранским обрядом, – юлил Павел, пускаясь на неожиданные уступки.

– Я Вас не понимаю, Ваше императорское Величество, – опешил посол.

– Я хочу дать Вам понять, что не буду чинить препятствий тому, чтобы моя дочь могла причащаться согласно Вашим правилам, если это будет необходимо для ведения королевских церемоний.

– Но… для этого она должна быть лютеранкой!

– А Вы не торопитесь, мой дорогой друг. Если будет угодно королю Густаву и Евангелической церкви, чтобы их королева стала лютеранской веры, то я не стану тому строить возражения. Но только не сразу, а спустя какое-то время. Если Александра Павловна, будучи королевой Швеции, ознакомившись с обрядами и канонами, изволит сама принять такое решение.

Шведский посол вытаращил глаза. Кажется, император готов был пообещать всё, что угодно, лишь бы сделка состоялась. И его лёгкие обещания на такие серьёзные темы определённо настораживали Клингспора и ставили в тупик. Он отказывался верить русскому царю, понимая, что где-то кроется подвох. Но где именно, понять не мог, оттого нервничал и оборонялся ещё активнее.

Павел, в свою очередь, начинал терять терпение. Он не понимал, какого ещё рожна надо этому упрямому ослу?! Итак уже он пообещал ему всё, что только можно было пообещать! Он даже, спустя какое-то время, согласился на то, что невеста может отказаться от православия ещё до свадьбы, чем ещё больше напугал Шведского дипломата.

Чувствуя, что не может нащупать слабое место посла и вывести его хоть на какие-то соглашения, Павел пустил в ход вторую часть своего дипломатического спектакля; а именно – пригласил в кабинет супругу Марию Фёдоровну.

Мария Фёдоровна, не имеющая никакого опыта в дипломатии, разумеется, была невероятно «ценным» соратником! Она взялась за переговоры со свойственной ей житейской позицией. И принялась подробно описывать все достоинства дочери, демонстрируя Клингспору журналы «Муз», в которых были помещены переводы дочери с французского.

Посол, из вежливости, выражал восхищение талантами великой княжны. Но не более того. В основном вопросе – вопросе свадьбы, оставался непреклонным.

Тогда Мария Фёдоровна с романтического этапа перешла на практический. И стала обещать, что, в случае согласия на брак, значительно увеличит дочери приданое. Когда же несговорчивый посол не принял и этот уступок, Мария Фёдоровна принялась провоцировать его на жалость; начала стенать, что горькое разочарование заставит неутешную Сашеньку уйти в монастырь.

Клингспор сочувственно разделял материнское страдание; периодически вынимал из-за манжетки платок и в изнеможении отирал выступающий пот с лысины. Но решения своего не менял.

Тогда Павел, чтобы окончательно добить вредного дипломата, пустил в ход «тяжёлую артиллерию» – он пригласил в кабинет саму Александру Павловну. Та в слезах, падала к ногам родителей и выла белугой, обещая, что покончит с собой, если будет отвергнута обожаемым Густавом. Мария Фёдоровна прижимала «бедную девочку» к груди и бросала на Клингспора уничижительные взгляды, взывая к его сердечности. А Павел, скрепя сердце, ронял тяжёлые слова:

– Взгляните, сударь! Можете ли Вы ещё сомневаться в искренней любви к Вашему королю этого невинного создания? Разве могут не тронуть сердце Густава эти горькие слёзы влюбленной несчастной девушки?

Такого грандиозного спектакля, с изобилием запрещённых приёмов, европейская дипломатия ещё не видела! На Клингспора было жалко смотреть; растерянный, измученный, он ежеминутно потел от напряжения и заискивающе улыбался.

И, возможно, уже поддался бы на все условия, чтобы только избавить себя от изнурительных сцен! Но ему на родине были даны точные инструкции, нарушить которые он не мог, даже под пытками! И потому посол мужественно держал осаду, оставаясь непреклонным в отказе от бракосочетания, даже когда Павел, в полном отчаянии от осознанного провала, пообещал ему невероятное – что отнятая у Дании Норвегия будет прибавлена им к приданому Сашеньки.

Расставаясь, Павел вынужден был признать, что ему так и не удалось достигнуть результатов там, где потерпела поражение его мать.

12 декабря 1796 года

Зимний дворец

Удручённый дипломатическим фиаско Павел заперся в кабинете. Он в десятый раз взвешивал все «за» и «против», восстанавливал в памяти все сказанные фразы. И ничего не понимал! Почему? Почему ему не удалось добиться своего? Ведь, он готов был принять все условия, выдвигаемые Шведским королем. Даже больше! Но в итоге не сдвинулся ни на йоту! Чертовщина! Мистика какая-то.

Заикнувшись о мистике, Павел вспомнил о тетрадках монаха Авеля. Достал их из ящика стола и перечитал. Задумался: а что, если, всё мистически предначертано свыше? И исход его переговоров с Клингспором заранее был обречён небесами на провал? Ах, если бы можно было знать будущее!

Павел открыл дверь и громко крикнул:

– Алексея Куракина ко мне! Живо!

12 декабря 1796 года комендант Шлиссельбургской крепости получил письмо от князя Куракина с повелением немедленно прислать в Зимний дворец арестанта Васильева.

Спустя несколько часов инок Авель, он же арестант Васильев, сидел напротив Павла в кабинете и робко взирал на императора. Павел с радушной улыбкой скрестил пальцы рук:

– Ко мне в руки попала книга, в коей ты осмелился предречь кончину императрицы Екатерины. Я прочёл сие сочинение. И должен выразить восхищение твоим талантом, ибо Екатерина умерла, и всё случилось так, как описано в твоей книге.

Авель почтительно склонил голову и перекрестился, желая покойной государыне царствия небесного. Павел продолжал:

– Скажи мне, монах, каким образом получаешь ты известия о событиях, никому не известных и ещё не случившихся?

– То не моя заслуга, – скромно ответил Авель, – Даруется мне свыше Господом нашим вездесущим видения. Во сне, как на яву, вижу я людей, события с ними творящиеся. Вижу даты и сроки.

– А были у тебя, кроме смерти царицы, другие видения?

– Были, государь, – сознался монах, – Пока пребывал я в заточении, ежедневно неистово молился. И посылал мне Господь за моё смирение сны разные о судьбе отечества и царей.

У Павла разгорелись глаза:

– Обещаю помиловать тебя и отпустить, если откроешь мне тайные свои сны и видения.

Монах опустил глаза и замолчал.

– О чём ты думаешь, Авель? Ты не хочешь на свободу?! – возмутился Павел.

– Свобода, государь, не в широком поле, а в умах наших и в сердце. А на просьбу твою я отвечу так: будущее знать не каждому следует, неспроста Всевышний такое право даёт только избранным.

– Ты что, холоп, себя считаешь избранным, а меня, помазанника Божьего, недостойным смертным?! – рассвирепел Павел.

– Не гневайся, государь, – возразил инок, – Сказать я могу тебе всё, только готов ли ты это услышать?

– Не бойся, монах, – сказал Павел, – Я – не вздорная бабёнка, которая сажает в крепость пророка за то, что узнаёт от него, что смерть её застанет на горшке в уборной. Отвечай, тебе ведомо, как я умру?

– Ведомо.

– Говори.

– Смерть придёт к тебе в опочивальне от удушья в окружении злодеев, коих ты сам пригреешь на груди своей.

Павел отшатнулся и схватился рукой за горло.

– Скольким временем я располагаю? – спросил он, оправившись от страха.

– Царствие твоё будет коротким, – кивнул Авель, – Точная дата мне не известна, но ты ещё неоднократно будешь получать знаки судьбы.

– Знаешь ли ты ещё что-нибудь? – прошептал Павел.

– Спрашивай, – позволил тот.

– Известно ли тебе что-то о судьбе России?

– Да. Мне были видения о ярких событиях отечества и грядущих правителях. О чём хочешь ты знать?

– Обо всём! – заявил Павел, – Постой! Садись за мой стол и пиши. Пиши всё, что видел; всё что знаешь. Я не тороплю тебя, монах. Обещаю, что, как только ты закончишь описание, отпущу тебя на все четыре стороны, куда ты сам пожелаешь.

– Если будет тебе угодно, – скромно заметил Авель, – позволь мне отправиться к митрополиту Гавриилу в Новгород, чтоб посвятить себя монашеской службе под его началом.

– Будь по-твоему, – согласился император.

Все свои видения Авель старательно записал, потратив на это два дня. Сочинения эти были названы «второй книгой», которую Павел вложил в конверт и сделал собственноручную надпись: «Вскрыть потомку нашему в столетний день Моей кончины».

Забегая вперед, можно сказать, что конверт этот в действительности пролежал сто лет и был вскрыт в 1901 году императором Николаем Александровичем. Многие события, описываемые Авелем, уже на тот момент произошли, и тем самым повергли Николая—II в изумление. А самое страшное прорицание Авеля ждало императорскую семью ещё впереди. То, что случилось в Ипатьевском домике 17 июля 1918 года, тоже предрёк монах, живший более века назад. Пытаясь спастись от зловещего проклятья, Николай за год до этого события отрёкся от престола. Но, как известно, судьбу обмануть нельзя…

Вознесенская улица,

Доходный дом купца К. Гейдемана

Восемнадцатого декабря прошли похороны государыни Екатерины Алексеевны. Приближался конец года, а для Сашки Чернышёва и его друзей это означало, что служба Кавалергардского корпуса отсчитывала последние дни. Высочайшим приказом Его Императорского величества 25 декабря все кавалергарды были уволены из корпуса и распределены по иным местам.

Друзья, вместе с Охотниковым, собрались в квартире на Вознесенской. Все были подавлены и удручены. На деньги с выданного им последнего жалования они купили вино и закуску, но в этот раз богатый стол не радовал собутыльников

– Ну, рассказывайте, куда перевелись? – поинтересовался Петька, обводя внимательным взглядом Сашку с Иваном, – В какие полки?

– В Конную гвардию, – ответил Иван.

– А ты? – Петька перевёл взгляд на Чернышёва.

– Что значит, «а ты»? – насторожился Сашка, – Ведь мы же договорились, что все втроём идём в Лейб-гвардии Конный полк. Я тоже перевёлся. А ты?

Барятинский поднял стакан вина и произнёс с нарочитой бравурностью:

– Поздравляю вас, господа!

– Погоди! – возмутился Чернышёв, – А ты? Сам-то ты записался?

– Не-а.

– Почему? Что за фокусы? Петька! Ты что-то темнишь. А ну, выкладывай!

– А что выкладывать? – фыркнул тот, отбросив в угол кушетки диванную подушечку, и вальяжно разлёгся, – Нынче никому, из полковых командиров, не интересен, более того, даже опасен офицер со страшной фамилией Барятинский.

– Тебе отказали?

– Представьте себе! И не только в Конном полку. А и в Семёновском, и в Измайловском, и в Преображенском! – выкрикнул в негодовании Петька, – Сегодня, господа, есть три беды: оказаться Орловым, Потёмкиным или Барятинским. Так что, имейте в виду, обедать со мной и жить под одной крышей для вас теперь не безопасно.

– Не мели ерунды! – возмутился Иван.

– Я предупредил, – развёл руками Петька.

– Что ты теперь намерен делать? – спросил его Чернышёв.

– Дождусь, пока кончатся деньги, и… поеду к отцу в деревню под Москву. Коровам хвосты крутить!

– Обратись к сестрице, – подсказал Иван, – Она же статс-дама при императрице. Может, посодействует?

– Катька-то? – переспросил Барятинский, – А ты думаешь, я гордый, да?! Не пробовал?

– Неужели отказала? – опешил Щербатов.

– Да ладно, я не сержусь. Она сама нынче уши прижала с муженьком после того, как отца с матерью из столицы выставили.

Друзья понуро склонили головы. В тишине вдруг стали отчётливо слышны сиплые всхлипывания за дверью. Петька присел на кушетке, прислушался:

– Копыло-о-ов!

В дверях показался денщик, размазывая слёзы по небритой щеке.

– Ёж твой заяц! Это что ещё за номер? Копылов, ты чего?

– А как же теперь я-то, Пётр Фёдорович? А?

Барятинский укоризненно покачал головой:

– Опять подслушивал, скотина.

Денщик бросился к нему:

– Пётр Фёдорович! Кормилец! Я-то куда же?

Петька обнял денщика и принялся гладить ладонью по вихрастой голове:

– А ты, Копылов, теперь к матери, в Сызрань, как я тебе всегда и обещал.

Денщик взревел ещё громче.

– Погодите вы прощаться, – неожиданно подал голос Алексей, – Император взбалмошный и горячий. Но отходчивый. Он передумает.

Все четверо, включая Копылова, подняли на Охотникова вопросительные взгляды. Тот прижал руки к груди:

– Честное слово… Видели бы Вы, сколько приказов государь составил за эти два месяца! Уму не постижимо! Нескольких человек он уволил и снова принял на должности не по одному разу. Верите ли, одного служащего по фамилии Коробьин, он уволил в день дважды и дважды восстановил! И с тобой, Пётр, будет так же. Похмурят брови командиры полков с недельку-другую, а потом возьмут тебя в какой-нибудь полк. В конце концов, ну кому же ещё служить, если не таким, как ты?!

– Спасибо, Алексей, – Барятинский горячо обнял друга, – Ладно! Чего приуныли? Давайте сегодня есть, пить! А дальше поживём-увидим. За квартиру хозяину я за месяц вперёд заплатил!

– Где ты взял деньги? – удивился Сашка.

– Ерунда; из твоего жалования учителя верховой езды, – сообщил Петька.

Галерная набережная

дом княгини А. Д. Репниной

Анна Даниловна за завтраком, глядя на Варю, вдруг демонстративным жестом отодвинула от себя чайную чашку:

– Вот что, дочь моя. Уже год прошёл, как ты приехала в Петербург. Я водила тебя на все приёмы и балы в надежде, что ты обратишь на себя внимание какого-нибудь князя или графа. Но тщетно. Видимо, мне придётся самой вплотную заняться твоим сватовством.

Варя поперхнулась и закашлялась. Не обращая на неё внимания, Анна Даниловна продолжала:

– Назавтра я пригласила к нам на обед князя Елагина.

– Матушка, что я Вам плохого сделала? – попыталась отшутиться Варя, но только спровоцировала развитие ситуации.

– Ты посмотри – Наташка Шаховская уже второй год ходит во фрейлинах великой княгини Елизаветы Алексеевны; в женихах, как в сору, роется. Я только и слышу от Дарьи Михайловны: то Голицын к ней посватался, то Долгорукий. А чем ты у меня хуже?!

– Понятно, – тяжело вздохнула Варя, – Вам, маменька, хочется подругу перещеголять, а я для Вас – предмет неодушевленный. Лишь бы замуж отдать, да так, чтобы потом неделю хвастать можно было. А как у родной дочери судьба сложится, Вам не интересно!

– Так ведь я ведь не за пройдоху какого-нибудь тебя отдать желаю, а за богатого, благородного человека.

– Позвольте мне самой выбрать этого человека, – намекнула дочь.

– Тебе?! У меня – связи, у меня – опыт. А что у тебя?

– А у меня сердце, – призналась Варя, кладя ладошку на грудь, – Я хочу замуж выйти за того, кого полюблю.

– Вот я выберу, а ты его потом полюбишь! – заявила Анна Даниловна.

– Давайте наоборот; сначала я полюблю, а потом Вы нас благословите?

– Где ты выберешь-то?! Ты же нигде не бываешь, – опротестовала её предложение мать, – Договоримся так: я тебе женихов приглашаю, а ты выбираешь.

– Хорошо, – согласилась неожиданно Варька, – Но при одном условии! Если я из Ваших женихов никого не выберу, то я выберу сама из тех, кого я хочу.

– Это мы ещё поглядим, – уклончиво ответила Репнина, – Запомни, завтра у нас обедает князь Елагин. От тебя требуется: сидеть, молчать и улыбаться.

– Как скажете…

На следующий день

Князю Эммануилу Антоновичу Елагину было тридцать шесть. Скромный нрав и невыразительная внешность позволяли ему до этих лет оставаться холостяком. Князь имел невысокий рост, бледное лицо с серыми прозрачными глазами и редкими тщательно зализанными назад волосами неопределенного цвета. Эммануил Антонович при Екатерине служил в канцелярии у Безбородко. И при императоре Павле пока ещё не лишился чина, как многие, чем, несомненно, очень кичился.

Елагин расшаркался перед Анной Даниловной, целуя ручки и щуря глаза, точно крот, выбравшийся на поверхность. И тут же увидел потенциальную невесту.

Варька в синем атласном платье, отороченном белыми кружевами, с прямой спиной и лицом невинного ангела сидела, прилежно скрестив на коленях руки. Елагин залюбовался. Она в ответ сдержано улыбнулась, продемонстрировав две прелестные ямочки на щеках.

– Знакомьтесь, моя дочь – Варвара Николаевна, – ласково пропела Репнина.

Жених благоговейно вздохнул:

– Она просто ангел! Позвольте рекомендоваться; Эммануил Антонович.

Варя захлопала длинным ресницами и кокетливо опустила глаза, чем вызвала ещё больше восхищения в лице Елагина.

– Берите варенье, Эммануил Антонович, – хлопотала Анна Даниловна, – Земляника. Лесная. Это мы привезли из имения. Прошлым летом Варенька сама ягоды собирала.

– Чудо, как вкусно, – согласился гость, облизывая ложку, – Варвара Николаевна, неужели вот этими самыми ручками? – он взял Варину руку и облобызал липкими от варенья губами.

Варька неприятно поморщилась, но, едва завидела, что Елагин поднял на неё глаза, натянуто улыбнулась в ответ.

– Отчего Вы молчите, прелестница? – вкрадчиво осведомился у неё князь.

Варя жеманно передёрнула плечами и снова заискивающе улыбнулась. Анна Даниловна напряглась. Елагин обернулся к хозяйке:

– Она, что же, у Вас немая? – испуганно прошептал он.

– Да Бог с Вами, Эммануил Антонович, – хихикнула Репнина, – Дурачится. Шутница она у меня, – и бросила на дочь гневный взгляд.

– Шутница? – обрадовался жених, – Шутки я люблю. Ах Вы, маленькая озорница! – и он лукаво поддел Варю указательным пальцем за подбородок.

На что «маленькая озорница» схватила двумя пальцами его за нос и пребольно ущипнула. Елагин вскрикнул и вскочил со стула:

– Что Вы себе позволяете?! Это хулиганство!

Но в ответ увидел прелестную улыбку и мерное хлопанье ресниц.

Анна Даниловна принялась спешно дуть на покрасневший нос гостю:

– Простите, ради бога, Эммануил Антонович! Это просто шутка…

– Нет уж, любезная Анна Даниловна, – категорично выставил вперёд ладонь жених, – Прошу меня покорнейше простить, но подобных шуток над собой я не позволю. Я – уважаемый человек. Благодарствуйте за чай и за знакомство, которое, уж не обессудьте, не могу назвать приятным. Всего доброго. Не провожайте меня.

Анна Даниловна грозно обернулась к дочери:

– Что ты устроила, негодная девчонка?

Варя не выдержала и прыснула от смеха:

– Мамочка! Я четко следовала Вашему совету: сидеть, молчать и улыбаться! А что, по-моему, получилось забавно!

– Зачем ты его ущипнула за нос?!

– Он первый начал. Зачем он схватил своими противными пальцами меня за подбородок? А еще уважаемый работник канцелярии! – заявила обижено Варька.

– Ты с ума сошла! Эммануил Антонович благородный человек!

– Мам, ну он мне не понравился, – честно призналась Варя, – Он неприятный и какой-то скользкий. Я не хочу за него замуж.

– Дурочка. Ты понимаешь, что он теперь расскажет о тебе в обществе?!

– Чихать я на это хотела, – отмахнулась Варька.

– Как ты выражаешься?! – вздохнула Анна Даниловна, – Ты – неисправимая дикарка. Иногда я спрашиваю себя: моя ли ты дочь?

Зимний дворец

покои Елизаветы Алексеевны

Елизавета пила чай с Натальей Шаховской.

Традиция их утреннего чаепития с Александром с воцарением на престоле Павла была утрачена, так как отец бесконечно выдергивал старшего сына в любое время суток на выполнение поручений. Елизавета почти перестала видеться с мужем.

За чаепитием великая княгиня с фрейлиной, впрочем, как и вся столица, были заняты обсуждением поступков нового императора.

– Вы слышали, Ваше высочество, к нему в объятия вернулась мадмуазель Нелидова. Подумать только, как статус мужчины в обществе меняет мнение женщины о нём! Ещё неделю назад она была «навеки обесчещена» этим человеком, а сегодня уже вновь считает его «своим дорогим Павлушкой». Какое откровенное лицемерие! Впрочем, кажется, это замечают все, кроме него. Он счастлив!

– Невероятно, – кивнула Елизавета, – Вытерпев столько унижений от этой женщины, он простил ей всё в одно мгновение и разместил в Зимнем дворце, предоставив ей лучшие покои с библиотекой. А Мария Фёдоровна, кажется, рада их воссоединению не меньше, и даже пожелала не быть посвящённой в их переписку. Ах, Натали, меня изумляют семейные отношения в этой паре, или лучше сказать, в этом «треугольнике».

– Скажу Вам честно, – зашептала Наталья, – Как женщина, я не понимаю ни ту, ни другую; противно даже представить рядом с собой такого мужчину, как он.

Обе скривили лица, показывая друг другу солидарное отвращение в адрес данного предмета.

В покои вошёл дворецкий и доложил:

– Ваше высочество, к Вам господин Чарторыйский с докладом.

Елизавета переглянулась с Натальей:

– Неожиданно, – произнесла она и, подумав, кивнула, – Хорошо. Пусть войдет.

Наталья Шаховская деликатно покинула гостиную. Елизавета сдержанным кивком приветствовала визитёра.

– Я прибыл по поручению Александра Павловича, – доложил Адам, – Он просил передать Вам письмо.

Она удивленная, взяла листок. Прочла:

«Милая Лиз. Не видел тебя уже несколько дней. Невероятно скучаю и томлюсь желанием встречи. Отправлен отцом на два дня в Гатчину для улаживания государственных дел. Мечтаю по возвращении увидеть тебя и провести несколько сладостных часов. Твой Александр.»

Содержание записки тронуло Елизавету; никогда Александр не писал ей таких милых слов. В связи с этим, присутствие Чарторыйского показалось ей не таким уж обременительным, как обычно:

– Адам, Вы прибыли прямо из Гатчины? – любезно осведомилась она.

– Да, Ваше высочество.

– Вы, должно быть, устали. Желаете выпить горячего чая с вишнёвым пирогом? – и, заметив его недоумение, тут же уточнила, – Если только Вы обещаете не сыпать комплиментами и признаниями в любви.

– Клянусь! – пылко ответил он. И, решительно сняв с плеча саблю, присел за стол.

– Расскажите, что делает Александр в Гатчине?

– Император велел упаковать и перевезти все его личные вещи в Петербург.

– Ну, конечно, – скептически заметила Лиз, – Это дело «государственной важности» он мог доверить только Александру. Что ещё слышно нового о его деяниях?

– В последние два дня император проявляет приступы неслыханной доброты, – поделился Чарторыйский, – Позавчера он вернул из Лифляндии Алексея Бобринского! Он принял его с распростертыми объятиями, оставил обедать за своим столом, пожаловал ему графский титул, дом, поместье, чин генерал-майора и ленту к ордену Святой Анны.

– Алексей Бобринский?! – поразилась Елизавета, – Это внебрачный сын Екатерины Алексеевны и Григория Орлова? Говорят, он негодяй и пройдоха. О нём даже в Лифляндии была дурная слава. Зачем он понадобился Павлу?

Чарторыйский развёл руками:

– Сие никому не ведомо. А недавно наш государь навестил Платона Зубова в доме его сестры Ольги Жеребцовой, где Платон скрывается вот уже два месяца от страха перед возмездием. И знаете, как прошла эта встреча?

– Даже не догадываюсь, – честно призналась Елизавета, – Поведайте!

– Вопреки всем ожиданиям, Павел сохранил ему чин генерал-фельдцейхмейстера, несмотря на всем известную полную неосведомлённость Платона в артиллерийском деле. Более того, Павел подарил Зубову дом с обстановкой. И вчера вместе с Марией Фёдоровной нанёс ему визит в новом доме в качестве празднования новоселья. Пили шампанское. Каково?

Елизавета покачала головой:

– Пути Господни неисповедимы. Однако, не обольщайтесь, Адам; все эти приступы странной доброты на самом деле имеют очень определенный мотив – возвращение в спальные покои Катеньки Нелидовой.

– Не может быть! – поразился в свою очередь Чарторыйский, – Смольная затворница вернулась к обожаемому «Павлушке»?! Какой расчётливый ход; отказать в прощении великому князю, чтобы затем простить императора. Браво, Нелидова!

– Держу пари, что, едва брови Нелидовой в адрес Павла сдвинутся на переносице, как Бобринский и Зубов тут же окажутся в опале, – и Лиз азартно протянула Чарторыйскому руку через стол.

Адам охотно принял пари:

– А Вы, оказывается, проницательны и коварны, Ваше высочество.

– А Вы, оказывается, можете быть интересным собеседником, сударь.

– Правда?!… он задохнулся от восторга, – Елизавета Алексеевна, а, если я поклянусь Вам и впредь быть приятным собеседником, Вы позволите хоть изредка навещать Вас?

Лиз медленно убрала руку из его ладони:

– Обещаю подумать над этим.

Набережная реки Мойки

дом князя Д. П. Хотеновского

Надя поцеловала супруга в щёку:

– Как я рада, что ты сегодня пораньше. Наконец-то, мы вместе поужинаем.

Дмитрий Платонович прошёл в гостиную, потирая замёрзшие руки:

– Я умираю от голода! С новым режимом работы мы скоро упадём, как загнанные лошади. Император заявил, чтобы все подданные начинали рабочий день с шести утра. Сам он встает в четыре! Так дико, выезжая из дома задолго до рассвета, видеть освещённые окна канцелярии и прочих заведений. Хотя, держу пари, все служащие в них в это время просто досматривают сны при зажжённых свечах.

– Что нового произошло сегодня? – спросила она.

– Ах, Надин! У нас каждый день полон сюрпризов и бесполезной канители. Император хватается за всё и сразу! Не доверяет никому и всё намерен сделать сам; стремится всюду засунуть свой нос. Ничего, кроме чехарды из этого, разумеется, не выходит. Вот, к примеру, месяц назад он пожелал повесить на двери Зимнего дворца снаружи ящик, куда велел опускать прошения и доносы. Ключ спрятал у себя, чтоб собственноручно вынимать письма. Первые дни его забавляла эта идея. Но количество писем превзошло ожидания. К тому же, среди них обнаруживались масса памфлетов и оскорбительных пасквилей. И государь бесился, перечитывая их! Сегодня он велел снять злополучный ящик!

Дмитрий Платонович сделал паузу, чтобы в полной мере почувствовать вкус еды. Отпил из бокала вина и продолжал:

– А сегодня его посетила новая прихоть: он велел Куракину выдать предписание всем лицам, состоящим на государственной службе, об «употреблении языка более правильного, чем тот, которым они обычно пользуются при письмоводстве». Ему, видите ли, вздумалось поучить всех грамматике! И они на пару с Куракиным накуролесили такого! Приказали заменить некоторые русские слова иностранными: стража – теперь караул; отряд – деташемент; врач – лекарь. А началось всё с банального выпада императора в сторону одного докладчика, который сообщил, что «Высочайшее повеление, данное государем, выполнено». На что «наш лингвист» насмешливо заявил, что выполняются лишь тазы, а повеление надлежит исполнять!

– В самом деле? – удивилась Надя, – Есть существенная разница?

Хотеновский усмехнулся:

– Для нового императора разница есть там, где её нет, и наоборот. Когда он отдаёт приказы, для него нет разницы в том, кто в этот момент перед ним. Например, сегодня он дал распоряжение инспектору кавалерии навести справки и доложить о правилах в разведении сахарной свекловицы!

Надя тихо прыснула от смеха:

– Выходит, что теперь каждый повар должен быть готов в любой момент отчитаться за содержание орудий в артиллерии?

– Все из нас пребывают в диком напряжении, не ведая, какой приказ обрушится на их голову в следующую минуту.

Галерная набережная

дом княгини А. Д. Репниной

В гостиной Анны Даниловны Репниной за столом собрались Дарья Михайловна Шаховская, Наталья Владимировна Салтыкова и Аграфена Ивановна Хвостова. Дамы из Высшего Петербургского общества за чашкою чая впервые обсуждали не модные туалеты и новые покупки, как это было принято, а выходки государя.

Павел вытеснил собою все разговоры о булавках и пряжках. Деяния нового императора стали предметом столичных сплетен «номер один», даже в дамских посиделках.

– Признаться, я до сих пор боюсь выходить на улицу после седьмого ноября, когда по его распоряжению полицейские срывали с прохожих шляпы и резали полы сюртуков, – сказала Хвостова, – Такого бесчинства мы ещё не видали!

– Не представляю, как мы будем жить дальше в таком страхе, – покачала головой Анна Даниловна, – Он вездесущ! Ему до всего есть дело. Он вмешивается в наши семейные и даже личные дела с такой беззастенчивостью и нахальством, как будто мы все – его нерадивые дети. Это же неприлично! Вы слышали про княгиню Щербатову?

– А что с ней?

– Она тут повздорила со сводным братом Иваном Михайловичем, бывшим ротмистром Кавалергардского полка; тот проживает в доме с ними и бывает, что куролесит по ночам. А тут после расформирования полка кавалергардов, Иван, очевидно с горя, пил и дебоширил три дня. У Ирины Михайловны кончилось терпение, и она пообещала отказать ему в средствах, если он не образумится. В общем, разыгрался семейный скандал, который дошёл до ушей государя. Вообразите себе, он не поленился вызвать к себе княгиню Щербатову и пригрозил ей заточением в монастырь, если она сей же час не помирится с Иваном!

– Какой ужас! – вздохнула Шаховская, – Что же нам теперь без его ведома ни с мужем поссориться, ни в гости сходить?! Я вот вам расскажу, какая с госпожой Хотунцовой случилась комичная история. Она на прошлой неделе решила отправиться на богомолье в Бари для поклонения мощам святого Николая Чудотворца. Так представьте себе, император прознал, каким-то образом, о намерениях баронессы и категорично запретил ей это делать!

– Почему?! – ахнули дамы.

– Вы не поверите! – рассмеялась Шаховская, – Он вызвал Хотунцову к себе и сказал ей: «Милочка, я запрещаю Вам ехать. Дорога слишком длинна и опасна».

– Просто анекдот! – все дружно рассмеялись.

– Это было бы смешно, если б не было так грустно, – покачала головой Салтыкова, – Он вмешивается в наши семейные дела, как в свои собственные. Третьего дня я была у княгини Олениной. Там вся семья в отчаянии. Княгиня собиралась выдать младшую дочь Лизу за Николая Долгорукова. Но вдруг получила распоряжение от императора отдать Лизу замуж за князя Полторацкого! В ответ на удивление Олениной государь пояснил, что, по его мнению, «Полторацкий более подходит её дочери, нежели Долгорукий».

– И что Оленина? – опешили дамы.

– Готовит свадьбу дочери с Полторацким, – ответила Салтыкова, – Кто же станет спорить с императором.

– Вы меня напугали, Наталья Владимировна! – всплеснула руками Репнина, – А я-то, как раз собиралась заняться сватовством своей Варвары. Так, глядишь, ему вздумается подглядывать за нами в уборной?! А что, с него станется!

Дарья Михайловна Шаховская толкнула её локтем:

– Ну, в уборную пока мы сами, а вот когда нам трапезничать, он уже указывает. Анна Даниловна, расскажи смешную историю о том, как ты теперь обедаешь по часам вместе с императором.

– В самом деле?! Что это за история? – загалдели гостьи, – Анна Даниловна, голубушка! Расскажите!

– Наиглупейшая ситуация, – вздохнула Анна Даниловна, – Сами видите, что дом мой находится в непосредственной близости с Зимним дворцом. А у моего повара заведено правило – он звонит в колокол в то время, как я сажусь обедать. И столько лет уже всё это происходило абсолютно безобидно и никого не раздражало. До недавнего времени.

– Ах, Анна Даниловна! Вы нас интригуете. Что же произошло?

– А произошло вот что. Император, отдыхая после собственного обеда, вышел подышать морозным воздухом на балкон Зимнего Дворца, вдруг услыхал звук моего колокола и взбеленился: «Как? Репнина смеет обедать в то время, когда во мне уже происходит процесс пищеварения?! Она сбивает мне его своим колокольным звоном!» Ко мне вмиг явился полицмейстер и передал приказание императора садиться отныне обедать двумя часами раньше!

– Где это видано, чтобы император занимался такой чушью? – зашумели гости, – Эдак ему вздумается назначить нам определенное число блюд, допустимое за обедом и ужином. Или расписать нам меню на неделю вперед!

Зимний дворец,

Покои императора Павла

А тем временем, пока столица в преддверии нового года судачила наперебой о выходках нового императора, в Зимнем дворце, озадаченный страшным предсказанием инока Авеля, Павел стоял у окна рабочего кабинета и мрачно глядел в тёмное ночное небо.

Подходил к исходу год 1796-ой. За плечами уже были два месяца власти. Сколько же ему отписала судьба? Что он успеет сделать? «Надо срочно готовить коронацию, чтобы не случилось так, как с отцом! Надо действовать быстро и решительно. У меня мало времени. Нельзя никому доверять. Только себе…»

Тяжелые хлопья снега прилипали к стеклу. Через лоб государя пролегла глубокая складка; он напряженно думал. Он строил планы. Он непременно желал обмануть судьбу. Наконец, глаза его прояснели:

– Замок, – прошептал Павел, – мне нужен надежный замок. Он станет мне крепостью и защитой от моих врагов. Я спроектирую и выстрою его сам.

И он поспешно схватился за перо, что-то лихорадочно принялся чертить на листах.

1797 год январь

Санкт – Петербург

После того, как старый Кавалергардский корпус был расформирован, граф Мусин-Пушкин, по приказу императора, взялся за набор гвардейцев в новый полк кавалергардов Его императорского величества. И так в этом преуспел, что собрал эскадрон, численностью двести человек, за десять дней.

Это было не удивительно, так как Павел отменил главное требование – дворянское происхождение новобранцев. И в кандидатурах не было отбою!

Уже к крещенью «новые кавалергарды» удостоились чести принять участие в праздничном параде. Их шествием через Дворцовую площадь Павел остался доволен.

На следующий день он вызвал Мусина-Пушкина к себе и выразил желание, чтобы тот набрал ещё офицеров; императору вздумалось, чтобы его Кавалергардский полк состоял не из одного эскадрона, как у Екатерины, а минимум из трёх!

И, видя растерянность в лице Валентина Платоновича, подбодрил его:

– Не переживайте, граф. Чтоб облегчить Ваш труд, я нынче же отпишу приказ всем командирам отослать из полков в Ваше распоряжение по нескольку унтер-офицеров, общей численностью пятьсот человек! А Вы из них сформируете ещё два эскадрона. И выделю Вам в помощники полковника Фроловского, чтоб проводить отбор кандидатов, пока Вы, любезный Валентин Платонович, вместе с полковником Давыдовым будете заняты подготовкой с первым эскадроном к церемонии коронации. Я намерен для этого отправить Вас с моими новыми кавалергардами в Москву в первых числах февраля.

Павел лично занялся проектированием всего, что касалось его нового полка охраны.

Он утвердил численность штата, новое название полка – «Кавалергардские эскадроны», а так же эскизы их нового обмундирования и штандартов.

Форму новых кавалергардов Павел определил белого цвета с красным и с серебром. Кавалергарды должны были носить треугольные шляпы, но в торжественные дни надевать серебряные кирасы и серебряные шишаки (каски) со страусовыми перьями. Горжеты отличия чинов он отменил.

Заботы государя о внешнем виде его личной охраны – было частью грандиозной подготовки к предстоящей коронации, провести которую он торопился как можно скорее. Павел назначил церемонию на апрель. Но уже с февраля начал торопить двор к выезду из столицы.

9 февраля в Москву был отправлен первый (единственно сформированный тогда) Кавалергардский эскадрон под командою Давыдова. Остальные, пока формировавшиеся эскадроны, оставлены в Петербурге под командою полковника Фроловского.

С первых же дней службы, и особенно в пути следования из Петербурга в Москву генерал Давыдов столкнулся со всеми «прелестями» наличия у него в полку представителей низшего сословия. Гвардейцы были безграмотны. Уставные наказы не читали и заучивали с трудом. Частенько нарушали дисциплину. Затевали драки. Распутничали. Картёжничали. Продавали или проигрывали в карты местному населению серебряные причиндалы обмундирования. И даже подворовывали!

В деревнях и городах, где они останавливались на постой, полковнику Давыдову то и дело приходилось разбираться с представителями местной власти и гражданского населения в непотребных выходках своих подчинённых.

Шеф полка Мусин-Пушкин, регулярно получая донесения Давыдова о том, что его кавалергарды вытворяли по дороге, понял, что проект императора о наборе в элитный военный корпус всех, без разбора, невзирая на сословия, решительно провалился.

Дабы избежать впредь подобных недоразумений, он велел Фроловскому собрать рекомендации обо всех унтер-офицерах, присланных под его начало командирами разных полков. И, ознакомившись с оными, схватился руками за голову! Выполняя приказ императора о том, чтобы отдать из своего полка некоторое количество офицеров в Кавалергардские эскадроны, командиры поспешили, таким образом, избавиться от полковых нарушителей дисциплины, гуляк, пьяниц и воришек.

И все они теперь оказались собраны в одном месте – в составе личной охраны императора!

Вознесенская улица,

Доходный дом купца К. Гейдемана

Сашка примчался возбуждённый и с порога заявил:

– Петька! Вообрази, государь затеял коронацию и на днях весь двор выезжает в Москву. Наш Конногвардейский полк сопровождает в дороге императора и всю его свиту. Мы с Иваном едем в Москву! Завтра! – он стянул мундир и закатал рукава рубашки, – Копыло-ов! У нас есть чем отобедать? Я голоден, как волк!

– Вчерашняя лапша, – подал голос денщик.

– Чёрт с ней, давай! Петька, будешь?

Барятинский отрицательно сморщил нос.

Сашка уселся за стол и принялся с аппетитом уплетать лапшу:

– Слушай, Петьк! А чего императору понадобилось короноваться ехать непременно в Москву-то? Разве тут, в столице, для этих дел церквей и соборов мало?

– Темнота-а, – усмехнулся Барятинский, – Ещё Петром Первым была заведена такая традиция, что церемония коронования императоров проходит в Успенском соборе города Москвы. И для того туда выезжают весь императорский двор и столичные вельможи с семьями. Когда, говоришь, вы отбываете?

– Завтра.

Петька в задумчивости почесал нос и выдал:

– Тогда дай мне свой мундир до вечера?

– Зачем? – опешил Чернышёв.

– Съездить на урок к Елене Павловне.

– Так ведь она нынче в Павловске.

– Так я к ночи обернусь туда и обратно, – заверил его Барятинский

– В Павловск? В моём мундире?! – ахнул Сашка.

– А в чём?! В сером долгополом кафтане? – возмутился Петька.

– Ты с ума сошёл, – испуганно пробормотал Чернышёв, – Слушай. Петька, а, может, ну их уже, эти уроки? К чему так рисковать? А?

Барятинский уставился на друга жалостными глазами:

– Сашка, не будь бесчувственной скотиной; я её с похорон государыни Екатерины не видел! – и добавил уже более меркантильно, – К тому же, у нас деньги заканчиваются.

И, не дожидаясь ответа, уверенно натянул на плечи чёрно-белый Сашкин колет. Чернышёв судорожно сглотнул:

– А-а, если тебя кто признает во дворце?

– Кто?! Ты видел, что за сброд они набирают в кавалергарды? Они, небось, и грамотой-то не владеют! – и Петька увенчал голову чёрной треугольной шляпой с султаном, – Как я тебе? А? По-моему, хорош!

Чернышёв посмотрел на него с тревогой:

– Гляди, Петька! Если попадёшься, я – на гауптвахту, а ты – в Секретный дом.

– Не дрейфь, ротмистр!

Павловск

– Господин Чернышёв? – удивлённо прищурилась Шарлотта Карловна Ливен, – Что-то давно Вас не видно было. И не лень Вам было проделывать такой путь из Петербурга ради какого-то глупого урока? Впрочем, ступайте во двор к конюшням. Мы с великой княжной вскоре спустимся.

Елена, счастливая тем, что её любимый учитель появился после долгой отлучки, сама повела Барятинского к помещениям для конюшен. По пути она болтала без умолку:

– Пётр Фёдорович, а я в Ваше отсутствие занималась самостоятельно. Наш конюх выделил мне лошадь. У неё такое смешное имя – Муха! Я каждый день ездила верхом. И уже научилась вскакивать в седло и спрыгивать на землю; у меня хорошо получается. Честное слово! Я Вам сейчас покажу. Только манежа в Павловске и нет, и мне приходилось ездить всё время вокруг конюшни. За парком есть дорога, но матушка запрещает мне по ней ездить. Вот, если бы Шарлотта Карловна позволила…

– И не думайте даже! Не позволю! – тут же отрезала мадам Ливен, идущая позади.

– Вот видите, – удручённо развела руками Елена.

Петька шёл молча, не сводя с великой княжны глаз, и улыбался.

Шарлотта Карловна привычно осталась у входа в конюшню, брезгливо прикрывая нос батистовым платком.

– Идёмте, я покажу Вам Муху, – Елена поманила Петьку рукой и, понизив голос, вдохновенно прошептала, – Я так рада, что Вы приехали!

– Я – тоже! – шёпотом признался Пётр.

Она оглядела его мундир:

– Значит, Вы теперь служите в Конном полку? Ваш командир будет отпускать Вас ко мне на уроки, как это было прежде?

– Обещаю Вам уладить это.

– А мы скоро едем в Москву, – сообщила Елена, – Отец устраивает там коронацию. Вероятно, я снова долго Вас не увижу.

– Елена Павловна, – Петька опасливо оглянулся на маячившую у входа воспитательницу, – Я написал Вам письмо.

Он вынул из-за отворота манжета свёрнутый вчетверо листок и протянул его великой княжне. Она на мгновенье застыла в растерянности – куда его спрятать?

– Ваше Высочество! – раздался требовательный голос мадам Ливен, – Я Вас не вижу!

– Сейчас! – крикнула Елена, – Мы седлаем лошадь!

И засунула письмо в высокий кожаный ботфорт сапога.

Набережная реки Мойки

дом князя Д. П. Хотеновского

– Надин! Собирайся; мы едем в Москву, – заявил с порога Дмитрий Платонович, появившись с заседания Императорского Совета.

Надя выронила из рук вышивание:

– Что случилось? Тебя разжаловали? Высылают из столицы?

Хотеновский утешительно обнял супругу за плечо и поцеловал в макушку:

– Не тревожься, душа моя; всё в порядке. Император срочно затеял коронацию. Весь двор выезжает в Москву для подготовки и проведения торжественной церемонии.

– Это надолго?

– Не могу знать. Но старики рассказывали, что когда венчалась на царство Екатерина Алексеевна, царствие ей небесное, торжественные гуляния на Москве продолжались семь дней, – сообщил Дмитрий Платонович.

– Где же мы будем там жить? – удивилась Надя.

– За это не беспокойся. В Москве живет некий боярин Вельяминов, который приходится мне родственником по материнской линии; и с удовольствием разместит нас в своих хоромах. Я сегодня же отправил ему письмо. Так что собирайся, милая. Завтра с утра отбываем.

Вечер того же дня

Павловск

Елена после урока верховой езды, ворвалась в комнату и беспокойно огляделась – в покоях никого. Тогда она торопливо вынула из широкого ботфорта сложенный вчетверо лист бумаги. Развернула письмо и с трепетом прочла первые строчки:

«Милая Олена. Признаюсь, глядя в бездну Ваших небесно-васильковых глаз, было легко пообещать написать Вам письмо. Но, оказавшись в своей комнате и склонившись над этим листом в одиночестве, я вдруг понял, как путаются мысли в желании подобрать те нужные слова, которые были бы достойны того, чтобы Вы, такая прекрасная и волшебная, могли их прочесть…»

Елена поднесла к лицу письмо, вдохнула его запах и замерла, впитывая неведомые ей прежде ощущения.

Тут в комнату вошла Сашенька и испуганно вскрикнула:

– Элен?! Не могу привыкнуть к твоему костюму; всякий раз думаю, что у нас в покоях мужчина!

– И почему тебя это пугает? – весело отозвалась та, спешно пряча письмо в ботфорт.

Но от Сашеньки не ускользнуло её движение:

– Что у тебя за секреты?

– Так. Ничего, – она дёрнула плечами.

– Элен, я знаю тебя с рождения, и у тебя никогда раньше не было привычки прятать от меня какие-то бумажки. Признавайся, это записка? От кого? Неужели от мужчины?!

Елена поколебалась немного и покосилась на Сашеньку:

– Пообещай вначале, что никому не скажешь, – потребовала она.

Сестра тихо ахнула, прикрыв ладонью рот:

– Ты, что, завела роман?!

– Нет! – возразила Елена, – Это письмо от Петра Фёдоровича.

– Ты переписываешься с офицером?!

– Он мой учитель.

– Но он не учитель словесности, чтобы закреплять перепиской с тобою каноны грамматики! – въедливо заметила Сашенька, – О чём может тебе писать учитель верховой езды?! Покажи.

Елена отступила на шаг назад:

– Нет, я не могу, – сказала она и покраснела до корней волос, – Это личное.

Сашенька чуть не задохнулась:

– Что я слышу?! Ты влюбилась в этого ротмистра!

– Ничего подобного. Он просто написал мне письмо, Потому, что нам нравится разговаривать на разные темы. В этом нет ничего особенного!

– Ну, раз в этом нет ничего «особенного», дай мне его прочесть.

– Нет.

– Дай сюда. Иначе я скажу всё матушке! – угрожающе заявила Сашенька.

– Ты не посмеешь! – возмутилась Елена такому неожиданному коварству сестры.

– Это почему?

В следующий миг дверь в их комнату распахнулась, вихрем влетела Мария Фёдоровна и выпалила с порога:

– Алекс! Хелен! Немедленно собирайте вещи! Завтра мы едем в Москву!

– Как, завтра? Ведь Вы говорили, на следующей неделе…

– Отец передумал; едем завтра. И поторопитесь. После завтрака выезжаем!

И она метнулась назад. На ходу у большого зеркала поправила прическу:

– Ах, я так волнуюсь! Столько всего необходимо продумать и подготовить! Просто голова кругом!

– Дашь письмо? – вернулась к разговору Сашенька, едва матушка упорхнула.

Елена решительно помотала головой, давая понять, что не отдаст ни за что.

– Ну, смотри, – погрозила ей пальцем сестра, – Тогда сама скажи своему учителю, чтобы впредь он этого никогда не делал! Поняла?

– Почему?

– Потому, что ты – дочь императора! А он – простой ротмистр! Что тут не понятного?! Хватит болтать чушь. Слышала, что маменька сказала? Идём собирать вещи!

И она исчезла в гардеробной.

Елена осталась одна, потрогала через ботфорт заветное письмо и прошептала себе:

– Дочитаю ночью, когда все уснут…

Вознесенская улица,

Доходный док купца К. Гейдемана

Барятинский вернулся домой почти с рассветом. Скинул у порога сапоги и плащ, забрызганный грязью. Прильнул к графину с водой, утоляя жажду. И весело пропел:

– «Как вечор, моя милая

В гостях был я у тебя…»

– Надеюсь, это стоило того, чтобы так рисковать? – пробормотал Чернышёв, грустно разглядывая перепачканный Петькою в дороге свой белый мундир.

– Ещё как стоило! На! Держи, – и Барятинский бросил ему бархатный кошелёк, – Твоя плата за урок.

– Вот что, Пётр, оставь деньги себе. Неизвестно, сколько мы пробудем в Москве. Тебе они будут нужнее.

Петька поймал брошенный ему обратно кошелёк, подкинул его на ладони:

– Знаешь, я вдруг подумал, а не поехать ли мне завтра навестить отца с матерью в их подмосковной деревне. А?

Сашка обрадовался:

– Под Москву? Петька! Это отличная мысль! – и горячо обнял друга.

– Копыло-о-в! Ёж твой заяц! Дрыхнешь опять? – зычно закричал Барятинский.

– Так ведь ночь на дворе, – пробубнил сквозь сон денщик, появляясь в дверном проёме закутанный в лоскутное одеяло.

– Вставай, бездельник! Собирай вещи. Завтра с тобой в Москву едем!

– А чего мне собирать-то? – обижено брякнул Копылов, – Кафтан да шапка.

– Мои вещи собирай, дурень! Да сапоги начисти!

– Так я начистил.

– А ты ротмистру Чернышёву начисти! Он завтра тоже в Москву едет, – и Петька бросил ему Сашкины сапоги, – И мундир постирай! Видишь, испачкан? Держи!

– Что я, к ним нанимался что ли? – попытался было возразить денщик.

– А ну, живо! Иначе я в Москву без тебя уеду, – припугнул его Пётр.

– Да иду я, иду…

1797 год март

Москва

Несмотря на то, что коронация была официально объявлена на 5 апреля, в первых числах марта Павел вместе со всем двором был уже в Петровском дворце под Москвой.

Обычай требовал, чтобы накануне коронации государи совершали торжественный въезд Москву. И это важное событие требовало долгих приготовлений. Павел, изнывающий от нетерпения, потратил на них всего две недели, заставляя себя и всех работать в бешеном ритме и в небывалой суете. При этом он изъявлял подчас небывалые фантазии, чем доводил придворных до исступления.

Например, Павлу захотелось привнести в императорский костюм свои нововведения; к традиционной пурпурной мантии с горностаевым воротником, он прибавил ещё далматику (одежда восточных государей, похожая на епископскую мантию белого или ярко-красного цвета).

Когда он нарядился в епископскую мантию, ему вздумалось присвоить себе епископские функции, в качестве главы российской Церкви. Чтобы священнодействовать, служить литургию и исповедовать свою семью и приближённых. И так серьезно загорелся этой бредовой идеей, что даже заказал себе богатейшие церковные облачения, и начал упражняться в чтении требника.

Святейший Синод пришёл в полное недоумение от затеи императора. И ловко отговорил его от этого неразумного шага, противопоставив один из пунктов канона, запрещающий совершение литургии священникам, женившимся вторично. Павел, который был женат на Марии Фёдоровне вторым браком, как послушный христианин, вынужден был отказаться от своей фантазии. Церковные служители облегченно вздохнули…

Под обе мантии Павел пожелал надеть ещё свой любимый прусский мундир с высоченными сапогами. Всё вместе это смотрелось вычурно, громоздко и крайне нелепо. Павел путался в мантиях, цепляющихся за шпоры его сапог. Портные в сторону хихикали, зато император был чрезвычайно горд и доволен собою!

Поскольку Павел прибыл под Москву намного раньше положенного срока, он строго наказал придворным сохранять по отношению к москвичам полное инкогнито его пребывания. Сам при этом ежедневно шастал в город, таская за собою чуть ли не добрую половину двора, и наблюдал на площадях, рынках и на улицах настроение горожан.

Что он хотел вызнать? В чём уличить москвичей? Для всех оставалось загадкой. Но, запуганные полицейскими горожане, которым строго-настрого было запрещено «узнавать» государя, завидев его крадущегося или нарочито беззаботно прогуливающегося по улицам Москвы, разбегались от него в рассыпную, боясь взглянуть на императора, и тем самым обличить себя на арест за то, что проявили «узнавание».

Павел же, ничего не подозревая, был ужасно горд своей «маскировкой».

Обычай требовал, чтобы после торжественного въезда в город, государь со всей свитою, поселился бы в Кремлевском дворце и находился там до самой коронации. Но неожиданно выяснилось, что старый Кремль за тридцать четыре года, пришёл в запустение, уже не располагал достаточным количеством просторных помещений и оказался не пригоден принять государя с его многочисленными придворными.

Не долго думая, Павел облюбовал для себя дом, который Безбородко недавно выстроил на Москве для себя, недалеко от центра города среди обширного красивого парка. Безбородко вообще слыл любителем роскошных зданий и обстановки. Поэтому и дом, и парк отвечали высоким требованиям хорошего вкуса.

Павел решил, что он разместится именно здесь, и принялся «хозяйничать» в чужом доме: для начала он приказал уничтожить парк, который за пару дней сравняли с землей и сделали из него «плац-парад», без чего государь никак не мог обойтись. Комнаты освободили от «лишней» мебели, так как вкусы императора требовали аскетизма и обстановки военного образца.

Безбородко, горестно взирал на своё обезображенное жилище, но, разумеется, возражать не посмел.

27 марта 1797 года

Москва

Наступил день парадного въезда в Москву. Накануне глашатаи по нескольку раз на дню под барабаны и литавры оглашали улицы Москвы сообщением о предстоящем въезде государя. Горожане, нарядные, с детьми, к нужному времени все высыпали на улицы и приготовились к торжественной встрече.

Суть процессии состояла в том, чтобы государь со свитой сделал перемещение из Петровского дворца к Московскому месту обитания, а именно в бывший дом Безбородко. Две эти резиденции разделяло лишь несколько вёрст.

Но и в это незатейливое мероприятие Павел не удержался и внёс свои коррективы; он потребовала, чтобы во время шествия все высшие чины и сановники ехали за ним не в открытых каретах, а верхом!

Когда, приказом государя, все вельможи взгромоздились на коней, выяснилось, что большинство из них были плохими кавалеристами, или же нетвёрдо держались в седле из-за почтенного возраста. Но Павел не придал этому значения и скомандовал: Марш! И шествие началось.

Возглавлял процессию, естественно, Павел в своём «замысловатом» одеянии верхом на старом белом коне, подаренном ему принцем Конде ещё пятнадцать лет назад. Но это для Павла конь был дорогим и памятным подарком; все же остальные видели только старого облезлого мерина, нелепо тащившегося под «разряженной куклой».

Позади неумело телепались верхом увешанные орденами и наградами, точно рождественские ёлки, чиновники с искаженными страхом лицами от напряжения, стремясь удержаться в седле.

Далее следовали в открытых каретах придворные дамы, которых Павел личным приказом велел нарядить в строгие прямые платья, без всяких рюш и оборок, какими так изобиловали придворные костюмы Екатерининской эпохи.

Замыкали шествие военные. Не взирая на полковые различия в костюмах, теперь всех без исключения, гвардейцев Павел упаковал в мундиры прусского образца: узкие зелёные камзолы, белые обтягивающие лосины, высокие чёрные сапоги, огромные треугольные шляпы и белые напудренные парики с парой буклей по обе щеки.

Затянутые в неудобно узкое и нелепое обмундирование, гвардейцы шли понуро, боясь глядеть по сторонам, откуда и без того слышались взрывы безудержного смеха.

Москва, повидавшая на своем веку двух императоров и трех императриц, была в диком изумлении от этой процессии, больше напоминающей театральное скоморошье представление, нежели царское шествие. Из-за медлительности чиновничьего состава, неумело держащегося в седле, мероприятие затянулось аж на восемь часов!

Резиденция императора в Москве

Дом А. А. Безбородко

Большой московский дом Безбородко всё же не был рассчитан на столь многочисленную императорскую семью и всех приближенных Павла, включая прислугу.

Комнаты были светлые, просторные, но в силу их недостаточного количества, в каждой из них пришлось поселить по несколько человек. Такое неудобство всех неприятно озадачило, но предъявлять претензии государю никто не осмелился.

Кстати, распределял комнаты между жильцами Павел лично. Сам он разместился в одной комнате с Екатериной Нелидовой и своим преданным цирюльником Кутайсовым. А супругу Марию Фёдоровну определил в одно помещение – со всеми детьми и няньками. Елизавета Алексеевна оказалась в комнате с Анной Фёдоровной. А их супругов, Александра и Константина, Павел распорядился поселить вдвоём рядом с его собственными покоями.

Великие княгини вошли в отведенные им апартаменты и огляделись. Елизавета скинула шляпку и вздохнула:

– Слава богу, кончились эти несколько часов позора.

Анна по её примеру, потянула ленту на шляпке и опустилась в кресло, неприятно поморщилась, передернув плечами:

– Отвратительно тесное платье. В груди душно, а в бёдрах узко; я семенила по коридору, и всё время боялась споткнуться. Хочу поскорее от него избавиться. Поможешь мне расстегнуть крючки? – она повернулась к Лиз спиной и рассмеялась, – Моя камеристка сказала, что я в нём похожа на селёдку!

– Верно, – грустно подтвердила Елизавета, помогая Анне стянуть платье, – Мы сегодня все были на «что-то» похожи. Какой стыд! Ты видела, как откровенно смеялись над нами москвичи?

– Смеялись? – искренне удивилась Анна, – А я думала, они радовались…

– Их счастье, если он подумал так же, – Елизавета брезгливо оправила задравшиеся к плечам рукава, – Я тоже хочу снять это уродливое платье немедленно!

Девушки, очутившись в одних нижних сорочках, откинули крышки походных сундуков и извлекли свои любимые наряды.

Во время переодевания Елизавета увидела на плечах соседки свежие ссадины и шрамы с запёкшейся кровью.

– Что это у тебя? Откуда? – спросила она.

– Я порезалась, – ответила Анна, – На меня упала напольная ваза.

– Откуда?

– Сверху.

– Как это могло случиться? – недоумевала Елизавета.

Анна вздохнула и сообщила пикантную подробность:

– Я сидела внутри неё.

– Как? Почему?

– Константин Павлович меня туда посадил. Он был очень зол.

Не веря своим ушам, Елизавета переспросила:

– Как это?

– Я разбила его любимую чайную чашку, – пояснила Анна, – Он разозлился и посадил меня в большую напольную вазу. Я не могла из неё выбраться и кричала. Тогда он выпалил по ней из пистолета.

– Какой ужас!

– Нет-нет, он не попал в меня, – утешила её Анна, – Он попал в вазу, она разбилась и оцарапала осколками мне плечи.

У Лиз было перекошено лицо. Она от возмущения чуть не задохнулась:

– Это чудовищно! Ты кому-нибудь пожаловалась?

– Кому? – улыбнулась безысходно Анна, – Ему? Я его боюсь ещё больше, чем мужа.

– Может быть, Марии Фёдоровне? – предположила Елизавета.

Анна опять тихо улыбнулась:

– Я ходила к ней. Пыталась всё рассказать, просила повлиять на Константина. А она назвала меня глупой и взбалмошной. Впрочем, она даже, как следует, не выслушала меня. Она так высокомерна и уверена, что все вокруг глупее её. Поэтому ей, такой умной и важной, недосуг разгребать чужие глупости. Знаешь, что она сказала про тебя?

– Про меня? – удивилась Лиз.

– Да. Она сказала: «Моя старшая сноха тоже совершенно не умеет обращаться с мужем, но у неё хотя бы хватает ума не бегать ко мне с жалобами!»

– Я?! Я не умею обращаться с мужем?! – вспыхнула от гнева Лиз, – И это говорит женщина, которая при малейшей ссоре с супругом, бежит к его любовнице и унизительно умоляет её помирить их?! Ну, знаете!

Гвардейские казармы

Столичные гости на период предстоящей церемонии буквально наводнили дома московской аристократии. Размах, с которым новый император собирался провести коронацию, мягко говоря, застал хозяев врасплох. Местные власти оказались в затруднительном положении, не зная, куда определить на постой то огромное количество полковых офицеров и солдат, которое привёз с собою Павел.

Командный состав и высшие офицерские чины разместились по квартирам.

Гвардейцев же, невзирая на их принадлежность различным полкам, поселили в старые московские казармы, где за много лет отсутствия жильцов, уже всё пришло в негодность. Крыша обветшала, стены осыпались. Чувствовалось по запаху, что некоторое время какой-то предприимчивый хозяин держал здесь коров.

– Прелестно! – саркастично воскликнул Иван Щербатов, падая на соломенный матрац, – Хорошо в краю родном; пахнет сеном и г… ом!

Чернышёв содрал с головы тесный парик, с которого тут же посыпалась облако пудры:

– Тьфу! Какая гадость! – задохнулся Сашка, отплевываясь, и почесал свалявшиеся под париком волосы, – Эх! Сейчас бы баньку! С парком, да с веничком!

– Что, Чернышёв, уже завшивел?! – тут же услышал он язвительное замечание проходящего мима гвардейца, в котором Сашка узнал ротмистра Кичигина (Тот теперь служил в Семёновском полку).

– О! Гляди-ка, и этот здесь, – пренебрежительно прокомментировал Чернышёв, – Что? Великий князь Александр Павлович не похлопотал о более приличном месте для постоя своих «семёновских орлов»? – тут же отпустил он вслед ответную колкость.

– Я гляжу, и Конная гвардия императора нынче не в чести? – окрысился Кичигин, – А, впрочем, тут самое и место липовым скороспелым ротмистрам.

– Рад, что ты стал так самокритичен, – широко улыбнулся в ответ Сашка.

В последующую минуту Кичигин рванулся вперёд и… бывших однополчан растащили гвардейцы, дабы те не успели в сердцах наброситься друг на друга.

дом боярина Вельяминова

Варя остановилась возле каменного двухэтажного здания с высоким фундаментом и ажурным решетчатым балконом. Покрутила головой, заметила рядом сапожную мастерскую и заглянула в открытую дверь:

– Мир добрый хозяину, – весело обратилась она.

– И Вам, милая барышня, – откликнулся мастер, – Сапожки? Башмачки? У меня нынче дивные пряжки для туфель! Из самой Персии. Взгляните! В один миг прилажу к Вашим туфелькам; будете блистать на коронационных балах в честь нового государя.

– Спасибо. Как-то не до блистаний нам нынче. Скажи-ка мне лучше, любезный, не в этом ли доме, что рядом, проживает боярин Вельяминов с супругой?

– Он самый. Тут у них, значит, родовое гнездо, – ответил сапожник, – Ещё сам Протасий Вельяминов на этом месте свой дом ставил – первый тысяцкий при великом князе Иване Даниловиче. Вот, к примеру, Аксаковы – тоже ещё родня, так те нынче на Ордынке дом отстроили. А Вельяминовы тут, у истоков, так сказать.

Варя смутилась от избытка сведений, и решила уточнить:

– Так он единственный Вельяминов на Москве?

– Матвей-то Кузьмич? – уточнил сапожник и насмешливо тряхнул головой, – Единственный, что ни на есть! Всё себе заграбастал. И конюшни, и лавки торговые. Афанасий-то без штанов ушел. Кузьма Петрович скоропостижно помер, царствие ему небесное, не успел завещания отписать. Вот Матвейка-то и подсуетился. Байстрюка турнул от родовой кормушки. Вы, барышня, квартироваться думаете, или родственница?

– Я в гости, – коротко объяснила Варя, – Вы не видели, не остановился ли кто из столичных у Матвея Кузьмича?

– Приехали вчера какие-то питерские. Двое: супруги, видать. Карета богатая была, – кивнул сапожник, – Кажись, со стороны матери их Аграфены Ивановны родня; она, вишь, сама-то из Питера родом была. И сестра её, Анна Ивановна…

Варя заспешила избавить себя от лишних известий:

– Спасибо, – перебила она мастера, – Здоровья Вам, любезный.

– И Вам не хворать, барышня, – с улыбкой кивнул тот, – А, если на императорских балах туфельки сносите, непременно ко мне приходите, Так, как я, Вам тут никто не починит! Материал у меня лучший! И руки Бог дал! Мы, Замятины, сапожники в пятом поколении.

– Непременно! – заверила Варька, поспешно убегая от навязчивого собеседника.

Она позвонила в дверь. И осведомилась у слуги:

– Здравствуй, любезный, я разыскиваю князей Хотеновских, что приехали из столицы. Не они ли гости хозяина твоего Матвея Кузьмича?

– Верно, барышня, – кивнул тот, – Дома все. Пройти изволите?

– Вот спасибо! – обрадовалась Варька.

– Как прикажете доложить?

– Княжна Репнина.

Надя, услышав доклад слуги, подпрыгнула со стула:

– Не может быть, Варя! – и бросилась встречать подругу, – И ты здесь? Я так рада!

– А как же! – насмешливо заявила та, – Разве может состояться коронация без моей вездесущей матушки Анны Даниловны? Да ни за что!

– Варвара Николаевна! – поднялся к ней навстречу Хотеновский, – Голубушка! Как же Вы нас разыскали?

– Дмитрий Платонович! Я со вчерашнего вечера уже всё про всех знаю: кто, где, когда и с кем! Мы с матушкой остановились в доме у генеральши Загребиной. Это одна из маменькиных приятельниц. Так со вчерашнего дня в этом доме – просто штаб-квартира её любопытных подружек-сплетниц, как московских, так и питерских. У меня уже голова раскалывается от их трескотни. Я услышала от них, что Хотеновские остановились у Вельяминовых, и сбежала оттуда к вам.

Дмитрий Платонович развёл руками и рассмеялся:

– Эх, от Анны Даниловны нигде не скрыться! Ей бы послужить в императорской комендатуре – цены бы ей там не было!

Пока все смеялись, Дмитрий Платонович, спохватился:

– Позвольте вас познакомить: это Варвара Николаевна Репнина, наша с Надин приятельница. А это Марфа Михайловна и Матвей Кузьмич Вельяминовы. Матвей Кузьмич мне приходится, как бы это, двоюродным племянником или же кузеном? Всегда путаюсь в этих родственных связях. В общем, моя матушка приходилась двоюродной сестрой его матушке…

– Аграфене Ивановне? – вдруг ляпнула Варя.

Вельяминовы насторожились:

– Вы знали мою матушку? – удивился Матвей Кузьмич.

– К сожалению, только слышала, – выкрутилась Варька.

5 апреля 1797 года

Москва

Наступил торжественный день коронации. Павел в предвкушении не спал всю ночь, взволновано перебирая в уме – всё ли он учёл, продумал и сделал? Ничего не упустил? По свойственной ему особенности, никому не доверять, Павел всюду лез сам и лично вникал в каждую мелочь, что-то придумывал, распоряжался, контролировал.

Не понимая, что невозможно объять необъятное, разумеется, в таком напряженном ритме он всюду не поспевал, отчего раздражался, кричал и сердился на подчинённых. Все приближенные накануне церемонии, затаились по комнатам и старались не попадаться императору на глаза, дабы избежать лишних нареканий.

Коронация русских царей проходила исторически в главном Московском соборе – Успенском. По установленным правилам, процессия во главе с государем, должна была двинуться к собору из стен Кремля. Начало коронации было назначено на 9 часов утра. Но Павел велел придворным явиться в Кремль в 5 часов, а дамам – в 7 часов утра.

К половине седьмого утра великие княгини Елизавета и Анна, причёсанные, в парадных платьях (сшитых по утвержденному императором фасону) и в капорах, готовые сесть в карету, дожидались в гостиной.

Мимо прошествовал Павел в сопровождении Марии Фёдоровны. Завидев невесток, он гневно высказался, обращаясь к супруге:

– Вот, взгляните; опять недопустимые вещи! Это всё привычки прошлого царствования, но они никуда не годятся! – и прикрикнул на молодых княгинь, – Снимите, сударыни, ваши капоры и впредь надевайте их только в передней!

Девушки беспрекословно повиновались. Павел окинул их с ног до головы пренебрежительным взглядом и, гордо задрав нос, зашагал на выход. Мария Фёдоровна, которая теперь лебезила и заискивала перед супругом, и во всём старалась ему подражать, вдруг задержалась и с подозрением уставилась на Елизавету. Вдруг резким движением сорвала маленькие бутоны роз, которыми Лиз, в качестве броши, украсила лиф строгого платья. Будущая императрица скомкала в руке цветы и бросила их на пол, рявкнув сердито:

– Это не годится для парадных туалетов!

И придирчиво оглядела вторую сноху, но к сожалению не нашла к чему придраться. Строго стиснула губы и тяжелой поступью пошла догонять супруга.

Анна с Елизаветой шумно выдохнули и переглянулись.

– Держись, Лиз, – сказала Анна, – Это она ещё не надела корону. А что будет после?

С первыми лучами солнца заспанные придворные толпились в Кремлёвских залах, где, по причине отсутствия удобной мебели, даже негде было присесть.

Елизавета, изнывая от двухчасового стояния на ногах, обречённо присела на какой-то старый сундук.

Сквозь толпу пробирался Чарторыйский. И, увидев Лиз, понуро сидящую в парадном платье на огромном сундуке, невольно задержался:

– Елизавета Алексеевна, доброе утро.

– Хорошая шутка, Адам.

– Простите, – тут же ретировался он, – Мне очень жаль. Мы все терпим здесь такие неудобства, особенно дамы. Мужайтесь, я слышал, что уже через четверть часа процессия тронется к собору.

– Спасибо за утешительную новость, – ей вдруг захотелось хоть немного поговорить с ним, – Кстати, Адам, Вы помните наш спор по поводу Платона Зубова, которого Павел неожиданно приласкал? Так вот, уважаемый пан, Вы проиграли; не далее, как пару недель спустя, он уволил Зубова, уличив того якобы в небрежном хранении ружей в казармах Кавалергардских эскадронов. Кроме того, подверг Платона тяжёлому судебному преследованию, отобрал подаренный дом и приказал немедленно покинуть страну.

– Признаюсь, Вы оказались на редкость прозорливы, Ваше высочество, – Адам учтиво поклонился. Но тут же принял виноватый вид, – Вы меня сердечно простите, но я спешу; меня ждёт Александр Павлович там у входа.

– Скажите, как он? – вдруг встрепенулась Лиз, – Я не видела его уже четыре дня.

Чарторыйский сочувственно посмотрел на неё:

– Держится молодцом. Я непременно передам великому князю о том, что Вы справлялись о нём.

– Передайте, – грустно улыбнулась она, – Если его высочество ещё вспомнит обо мне.

– Александр Павлович всегда помнит о Вас.

Успенский собор

Огласил начало церемонии коронации в 9 часов утра благовест большого кремлёвского колокола. Началось парадное шествие. Как только толпа вышла из стен Кремля, тут же ударили в перезвон все кремлевские колокола. Гвардейские полки, выстроенные коридором по всему пути следования парадной процессии, взяли «на караул», грянула музыка полковых оркестров и барабанный бой.

Павел об руку с Марией Фёдоровной важно вышагивал по красной ковровой дорожке, которой была выстлана дорога до самого входа в Успенский собор.

Следом за царственной четой шли члены императорской семьи. Павел распорядился, чтобы первыми шагали сыновья – Александр с Константином, затем дочери – Александра, Елена, Мария и Екатерина. После шли няньки, неся на руках маленьких Аннушку и Николая. И только после них было дозволено идти невесткам – Елизавете Алексеевне и Анне Фёдоровне.

Таким образом, император сразу дал понять иерархическое положение каждого члена в семье. И Елизавета с Анной отчетливо понимали, что оказались в нём на последнем месте.

Литургию совершал митрополит Новгородский и Санкт – Петербургский Гавриил, Нынешний день имел историческую важность, оттого, что в первый раз в истории России были коронованы сразу два лица в один день: император и императрица. Павел собственноручно возложил на голову супруге маленькую бриллиантовую корону.

После свершения церемониального обряда на площади перед собором грянул первый пушечный залп. А окончание торжественной литургии огласил второй пушечный залп, оповещая толпу горожан, что коронация свершилась.

Прямо в церкви Павел зачитал Фамильный Акт, в котором он устанавливал новый порядок престолонаследия. Это, по мнению Павла, был самый больной вопрос. Из-за Приказа Петра-I о том, что император сам волен назначать себе преемника, развернулись многочисленные дворцовые перевороты. Павел же вознамерился положить решительный конец этой неразберихе и четко обозначил, что отныне престол после смерти императора, будет переходить к старшему в роде по мужской линии.

Пожалуй, на сегодняшний день, это был первый разумный поступок императора.

На выходе из собора их приветствовала праздничная толпа горожан и столичных придворных. В воздух летели цветы и шляпы. Гремела музыка. Грохотали пушки.

Павел был счастлив – теперь он коронованный император Российской империи!

Москва, Кремлевский дворец

Торжественное празднование проходило в Кремлевском дворце. Силами московской аристократии были накрыты ломящиеся изобилием столы. Приготовлены залы для танцев. В Грановитой палате на двух тронах восседали император с императрицею. И все гости: придворные и заграничные, прежде, чем принять участие в праздновании, вначале были обязаны пройти мимо трона и выразить поздравление новоявленным государям, а так же приложиться поцелуем к царственной руке.

Обер-церемониймейстер Валуев распоряжался всей церемонией; пропуская по очереди гостей на поклон и поздравление императору и затем, провожая их в увеселительные залы.

Когда, спустя пять часов непрерывной поздравительной процессии мимо трона череда гостей, наконец, иссякла, Павел неожиданно нахмурил лоб:

– Это что? – гневно выкрикнул он Валуеву, – Всё?! Это все гости и все мои придворные?!

Обер-церемониймейстер опешил и онемел от страха.

– Ты что же хочешь сказать, – угрожающе приподнялся Павел, – что в этой необъятной стране только вот эта жалкая кучка народа изъявила желание меня поздравить?! Меня, своего императора?!!

Валуев разом вспотел от страха и тут же заспешил успокоить государя:

– Что Вы, Ваше Императорское Величество, – забормотал он, приседая, – Конечно же, это не все Ваши гости. Я полагал, что Вам с государыней надлежит сделать перерыв в столь утомительном мероприятии. А затем мы всенепременно продолжим.

Павел строго прищурил глаз и обратился к Марии Фёдоровне:

– Ну, что ж, и верно, пойдём, матушка, разомнём ноги. Небось, притомилась?

Перепуганный Валуев пулей вылетел из палаты и в суматохе схватил за рукав попавшего ему на глаза Аракчеева:

– Алексей Александрович! Выручай! Государь зело гневается, что гостей мало.

– Чем же я могу? – озадачился тот.

– А гвардейцы! Сколько их в Москву прибыло?

– Пять тысяч, – отрапортовал Аракчеев.

– Вот и славно! Давай их всех сюда! Пусть наряжаются в гражданское платье и – в очередь в Грановитую палату живо!

– Что, прямо всех?! – опешил комендант.

– Ну, оставь сколько-нибудь на карауле. А остальных – сюда! Да! – спохватился Валуев, – Подтасуй им барышень каких-нибудь, чтоб не подозрительно императору было!

– Так точно! Сделаем! – пообещал Аракчеев, убегая.

Валуев, вытирая влажный лоб платком, заметался по залу. Увидев Безбородко, бросился к нему:

– Александр Андреевич! Голубчик, давай подсуетись; надобно уговорить московских гостей ещё по разу пройтись перед императором, засвидетельствовать почтение.

– Зачем это?

– «Зачем, зачем»?! Император гневается, что гостей мало! Я за гвардейцами послал. Пока они явятся, надо чем-то государя отвлечь. Наших-то столичных он всех в лицо знает – вмиг раскусит авантюру. А москвичи по второму разу пройдут, авось всех да не вспомнит!

– Ну, братец, ты голова! – рассмеялся Безбородко.

– Давай-давай! – заторопил Валуев, суетливо оглядываясь, – Я императора передохнуть послал; сейчас вернётся. Командуй тут, Андреевич!

Гвардейские казармы

Командир Конногвардейского полка генерал-майор Васильчиков построил в срочном порядке своих гвардейцев и спешно объявил:

– Приказ такой: у кого есть с собой гражданское платье, немедленно переодеться!

– Ого! Это что ещё за новость? – прошептал Сашка в затылок Ивану.

Тот недоуменно пожал плечами. Васильчиков продолжал:

– У кого – нет, срочно сбегать в лавку и купить. У кого для этого нет денег – взять у меня в долг. У вас в распоряжении один час. Переодевшись, всем срочно явиться в Кремлёвский дворец в распоряжение генерал-лейтенанта Аракчеева! Вопросы есть?

– Разрешите вопрос? – раздался голос из строя, – Ваше Высокоблагородие, а почему именно в гражданском платье?

Васильчиков тут же нашёлся:

– Его Императорское Величество Павел Петрович приглашает вас в Кремль на бал по случаю коронации!

По строю пробежала волна удивления.

– Корнеты остаются в карауле, остальных, чтоб я через минуту здесь не видел! – завершил речь командир, – Р-рразойдись!!!

Гвардейцы высыпали из казармы и разбежались по городу в поисках купеческих лавок с готовым мужским платьем.

– Иван, а тебе известны места московских магазинов? – озадачился Сашка.

– Айда на Тверскую! – скомандовал Щербатов, – Уж там точно чего-нибудь да найдётся!

– Эй! Господа гвардейцы! Ёж твой заяц! Что за пожар? – окликнул их вдруг бравый знакомый голос, – Вы чего носитесь, как ошпаренные тараканы?

Друзья оглянулись.

– Петька! – обрадовались они и бросились навстречу Барятинскому.

– Ух, ты! Гляди, каким франтом ты вырядился, – подметил Иван, – Кафтанчик, галстучек. Парчовый камзол.

– А что? – заносчиво ответил Пётр, – Я нынче человек гражданский. Могу себе позволить.

– Петька, а где ты всё это купил? – торопливо перебил его Чернышёв.

– Ну, говори живо, где тут можно купить всё это барахло? – крикнул Иван, хватая его за рукав.

– Да, что за глупые вопросы?! – возмутился Барятинский, – Смеётесь, что ли?

– Не до смеха! В нашем распоряжении один час, чтобы выглядеть не хуже, чем ты! Император пригласил нас в Кремлёвский дворец на бал.

– Ёж твой заяц! – Петька от удивления вытаращил глаза и онемел.

– Давай соображай быстрее! – набросился на него Иван, – Ты нам помогаешь переодеться в столичных франтов, а мы тебя берём с собой в Кремль на коронационные празднества!

– Поехали! – тут же вышел из ступора Барятинский.

Кремлевский дворец

Несмотря на торжественность и праздничное оформление мероприятия, особого веселья в залах Кремлевского дворца не наблюдалось.

Дело в том, что вездесущий Павел и сюда «засунул свой нос»; борясь с легкомысленным и праздным образом жизни двора эпохи Екатерины, он счёл своим долгом внести особые указания в порядок проведения дворцовых торжеств.

Первым делом он запретил национальный русский костюм, который был так любим Екатериной; прежде на балах гости наряжались в русские костюмы и пускались в задорные лихие пляски под гармонь и балалайки. Екатерина и сама с удовольствием любила сплясать «барыню» на публике; и у неё это здорово получалось.

Павел объявил всё это вакханалией и распутством! И определил чётко, как должно выглядеть парадное женское платье: узкое, прямое, с подчеркнутой линией под грудью, и без каких-либо тканевых излишеств, и никакого декольте, обнажающего плечи!

А, кроме того, Павел пересмотрел весь музыкальный репертуар, и категорично запретил… вальс, объясняя это актом протеста французской революции (танец вальс был родом из Франции). Этот факт чрезвычайно омрачил всех барышень; вальс был особенно любим ими. Впрочем, в «парадных платьях» от императора они вряд ли смогли бы кружиться в вихре вальса; разве что шагать мелкими шажками в духе скучного медленного менуэта. Именно такие танцы, похожие на строевые движения, и утвердил в торжественную праздничную программу Павел.

Шестой час в Кремле продолжалось празднество. Оркестр играл заунывную музыку. Гости скучали.

Единственным моментом, который мог бы доставить удовольствие, было публичное чтение толстой тетради со списком наград от государя по случаю коронования. Однако, не дождавшись конца чтения, гости стали выходить из-за стола.

Тетрадь была огромна, но в списке были одни и те же фамилии особо приближенных к императору: Безбородко, Растопчин, Аракчеев, Кутайсов и братья Куракины. Высокими и почётными обязанностями Павел наградил сыновей, назначив Константина – шефом Измайловского полка, а Александра – Семёновского, и кроме того, сделал его военным губернатором Петербурга, теперь у того в подчинении был военный комендант города Аракчеев.

К слову сказать, и Мария Фёдоровна получила свою часть: Павел поручил ей общее руководство учебными заведениями в Петербурге и в Москве. Но особенно всех позабавило, что своего цирюльника Кутайсова Павел сделал обер-гардеробмейстером.

Слушать всё это гостям вскоре наскучило, и они стали тихо расходиться по залу в поисках других развлечений.

Елизавета, наконец-то, встретилась с супругом:

– Если честно, я уже мечтаю вернуться домой в Петербург, – призналась она и погладила его по щеке, – Мне кажется, ты похудел. Чем ты занимался эти дни?

– Не спрашивай, – поморщился Александр, – Мы с Константином вымотаны до предела его поручениями и еле держимся на ногах.

– Мой бедный Александр, – ласково пожалела его Елизавета, – А я, признаться, ужасно хочу спать. Нас подняли сегодня в пять утра и в половине седьмого вывезли в Кремль. А там, ты не поверишь, я два часа просидела на каком-то старом сундуке, потому что не было другой подходящей мебели!

Александр участливо улыбнулся и привлек Лиз к себе:

– Ничего. Мы всё вытерпим.

Она, не разделяя в душе мнение мужа, многозначительно промолчала в ответ.

Мимо них на цыпочках проскользнул обер-церемониймейстер Валуев, встревожено выпалив на ходу:

– Александр Павлович! Он идёт сюда! Танцуйте! Умоляю Вас!

И помчался дальше, шепча угрожающе гостям: «Танцуйте! Танцуйте, господа!»

Елизавета не успела опомниться, как Александр схватил её за руку и рысью выбежал с нею на середину зала, образуя первую танцевальную пару. Точно по волшебству, за ними в затылок вмиг выстроились другие пары и, дружно подхватив музыкальный такт, вступили в синхронное танцевальное движение.

В дверях появился Павел с Марией Фёдоровной и придирчиво оглядел гостей и танцующих.

– Я его ненавижу, – процедил сквозь зубы Константин, передвигаясь в танце с женой, и краем глаза наблюдая за отцом.

Анна Фёдоровна побледнела от страха:

– Константин Павлович, умоляю Вас, тише; Вы же нас погубите!

– Это не бал, а какая-то каторга, – произнесла Варя партнеру по танцу молодому князю Николаю Салтыкову, – Мы ходим перед ним, как звери в цирке; в страхе, что он вот-вот щёлкнет хлыстом.

– Какое меткое сравнение, Варвара Николаевна, – поддержал её Салтыков.

– Надеюсь, что однажды кто-нибудь откусит ему голову?

Салтыков судорожно начал озираться по сторонам – не слышит ли кто их разговора?

К Валуеву подошёл Аракчеев и условно кивнул, мол, люди готовы; можно запускать. Обер-церемониймейстер, натянув улыбку во всё лицо, подкатил к Павлу:

– Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, пожаловали гости. Не изволите ли пройти в палату для принятия поздравлений?

– Конечно, – Павел церемонно подал руку Марии Фёдоровне, – Идём, твоё Императорское Величество, народ желает лицезреть своих государей.

После ухода императора, танец постепенно распался. Гости рассредоточились по залу, шепотом возмущённо обсуждая собственное унижение.

Александр отпустил руку Елизаветы:

– Извини, дорогая, я пойду чего-нибудь выпью. Развлекайся.

Она проводила его грустным взглядом и по привычке начала оглядывать зал в поиске Натальи Шаховской или Анны Фёдоровны.

Александр взял бокал вина и направился к праздничному столу. И вдруг увидел Надежду Алексеевну Хотеновскую, одиноко стоящую у окна. Он вмиг позабыл об усталости и обрадовался невероятно! Наполнил второй бокал и уверенно двинулся к ней.

– Добрый вечер, Надежда Алексеевна.

Надя растерялась и стала суетливо оглядываться в поисках мужа.

– Не желаете выпить со мною за нового императора? – он протянул ей бокал вина.

– Спасибо, Ваше высочество. Это такая честь.

– Отбросьте эти церемонности, – мягко намекнул он, – Я просто желаю выпить с Вами, как добрый приятель, – и осторожно дотронулся до её руки, – Смелее.

Со вчерашнего вечера великий князь ещё не имел возможности ничего поесть, и от первого же бокала вина слегка захмелел. Почувствовал себя раскованно и смело:

– Надежда Алексеевна, позвольте пригласить Вас на танец.

– Меня?! – перепугалась Надя.

– Хотите мне отказать? – изумился он.

Она, в поисках спасения, ещё раз попыталась отыскать глазами Дмитрия Платоновича, но тщетно. Поняв что ситуация неизбежна, Надя согласилась:

– Благодарю, Ваше высочество. Я польщена.

Наталья Шаховская делилась с Елизаветой впечатлениями о Москве и о модном салоне мадам Жюли, в котором можно купить шляпки, каких не найти даже в Петербурге. Елизавета, слушая фрейлину, шутила о предприимчивых способностях московской хозяйки шляпного салона, как вдруг лицо её застыло и глаза сделались холодно-синими. Она увидела «умирающего от усталости» супруга, галантно ведущего в танце молодую очаровательную барышню.

– Кто это? – насторожилась Лиз.

Наталья оглянулась:

– Я её знаю. Это Надя. Княгиня Хотеновская.

Елизавета ревниво оглядела соперницу, внутренним чутьём угадывая, что эта дама никак не похожа на придворных кокеток-фрейлин, с которыми Александр зачастую позволял себе мимолетные увлечения. И гневно поджала губы.

А между тем, Павел с Марией Фёдоровной продолжали принимать поздравления прибывающих «гостей», которых непрекращающимся потоком обеспечивали неутомимые Безбородко и Аракчеев.

Барятинский, Чернышёв и Щербатов, после свершения поздравительного обряда в Грановитой палате на правах «званых гостей», поочередно приложились к руке императора и императрицы, наконец, были допущены Валуевым в залы для развлечений.

Друзья вошли в трапезный зал и замерли, ослеплённые царским изобилием. Все дружно сглотнули набежавшую слюну.

– Вот это праздник, господа! – воскликнул Петька, потирая руки и жадно оглядывая ломящийся от угощений и выпивки стол, – Виват императору!

– Виват! Виват императору! – подхватили друзья и с радостными возгласами спешно обосновались за столом, наполняя бокалы вином, принялись с завидным аппетитом уплетать блюда, приготовленные лучшими московскими поварами.

Варя, проходя мимо стола, не поверила глазам:

– Сашка? Пётр Федорович! Иван Михайлович! – она хлопнула в ладоши от восторга и подпрыгнула, – Вы здесь? Как это здорово!

– Варвара Николаевна, мы целиком и полностью с Вами согласны, – с набитым ртом ответил Барятинский, – Очень здорово!

– Как вы здесь оказались? – спросила она, присаживаясь напротив.

– Нас пригласил император, – гордо заявил Сашка, тут же поднимая очередной бокал, – Господа! За здоровье императора Павла Петровича!

– Виват! – отозвались друзья и грянули хором песню:

Варя рассмеялась:

– Господа! Я так рада! А то уж думала, что поумру со скуки.

– Варвара Николаевна, – значительно поднял вверх указательный палец Щербатов, – Не вздумайте умирать! Я через пару минут расправлюсь с куропаткой, и мы с Вами пойдем танцевать!

– Танцевать? – обрадовалась Варька, – Это прекрасно. Правда, должна Вас огорчить; музыка нынче какая-то скучная.

– Скучной музыки не бывает! – философски заметил ей Иван, допивая бокал вина, – Бывают скучные и трезвые гости! – он тщательно вытер руки и губы о салфетку, пригладил русые кудри и, вытянувшись в струнку по-военному, рапортовал:

– Варвара Николаевна! Я готов ангажировать Вас на танец!

– С удовольствием! – хихикнула Варька, протягивая ему руку, и они вприпрыжку умчались в танцевальный зал.

Спустя полчаса, слегка захмелевший Барятинский отобрал у Чернышёва куриную ножку и строго сказал:

– Ротмистр! Прекратите жрать; Вы что сюда, поесть пришли?

– Вкусно очень, – оправданно забормотал Сашка, – Когда ещё так по-царски поедим?

– Вставай, Чернышёв, идём танцевать; надо же развлечь несчастных барышень. Ты видишь, Отчизна в опасности. И спасти её можем только мы! – Петька сурово подхватил Сашку подмышки и вытолкнул из-за стола, – Гвардейцы-ы, вперёд!

С появлением и неуклонно растущим количеством переодетых военных в залах возникло и разрослось заметное оживление. Соскучившись по хорошей, а главное бесплатной, еде и выпивке; обалдев от огромного количества прелестных молодых барышень, гвардейцы пустились в головокружительное, безудержное веселье! Залы наполнились шумными мужскими голосами, девичьим смехом и бесчисленными танцующими парами, невзирая на скучную музыку.

Распорядители коронационного торжества облегченно вздохнули: молодец, Валуев! Теперь можно не беспокоиться и не теребить вяло скучающую аристократию, призывая к веселью. Солдаты, самым настоящим образом, спасли, казалось бы, безнадёжно провальную ситуацию.

Надя испытывала страшную неловкость от настойчивых ухаживаний порядком захмелевшего великого князя Александра; и не знала, как от него отделаться. На её счастье в зал вернулся Хотеновский:

– Добрый вечер, Александр Павлович!

– Здравствуйте, Дмитрий Платонович, – безрадостно откликнулся тот.

– Как ты, милая? – ласково обратился Хотеновский к жене, – Развлекаешься?

Надя прильнула к супругу и прошептала:

– Уведи меня!

Он всё понял и, стараясь не напрягать обстановку, обратился к великому князю:

– Александр Павлович, такой радостный день! Я хотел бы выпить с Вами за здоровье нового императора. Не откажите!

– Р-разумеется, – заплетающимся языком ответил тот, с трудом держась на ногах.

Хотеновский тут же разлил по бокалам вино:

– Здоровье императора Павла Петровича! Виват!

– Виват! – отозвался великий князь, выпивая залпом.

– И за Её величество государыню императрицу! – Дмитрий Платонович снова наполнил бокалы.

После тоста за государыню Александр понял, что уже не встанет самостоятельно из-за стола. Сознание уплывало. Прекрасная Надежда Алексеевна растекалась на глазах, превращаясь в золотистую дымку.

Дмитрий Платонович дружески потрепал великого князя по плечу:

– Благодарю Вас, Александр Павлович. Прекрасный бал. Будьте здоровы.

Провожая их туманным взглядом, Александр с досады подумал: «Чёрт! Зачем же я так напился?»

Елизавета Алексеевна с горьким разочарованием наблюдала, как её супруг на протяжении всего вечера открыто волочится за княгиней Хотеновской. Наконец, терпение её иссякло. Заметив в зале Адама Чарторыйского, она решительно направилась к нему. Приблизилась и будто бы случайно задела локтем.

– Елизавета Алексеевна, – приятно удивился он, – Вы не скучаете?

– Скучаю! – с вызовом сообщила она.

– Могу я Вас чем-то развлечь?

– Попытайтесь.

Адам развел руки широким жестом и пообещал:

– Елизавета Алексеевна! Я исполню любую Вашу прихоть!

– Так уж и любую? – въедливо уточнила она.

– Желайте! – велел он, не веря накатившему счастью.

Недолго думая, Лиз вдруг вылепила:

– Съешьте вот эту свечку.

Адам живо схватил из подсвечника восковой цилиндр и затолкал в рот. Елизавета ужаснулась:

– Перестаньте! Я пошутила! – она отобрала у него свечку, которую он уже надкусил, и укоризненно покачала головой, – Вы что, сумасшедший?

Адам светился идиотской улыбкой. Да! Он сумасшедший! За одно её расположение он готов был перекусать все свечи в этом огромной зале!

– Тогда, может быть, у Вас есть другие желания? – бравурно предложил он.

– Есть. Я хочу танцевать! – заявила она с капризной ноткой.

– А я подойду Вам в качестве кавалера? – несмело предложил Чарторыйский.

– Вполне.

Адам чуть не подпрыгнул до потолка. Что происходит?! Невероятно! Лиз доверчиво протянула руку и пошла с ним на середину зала.

Барятинский вынырнул из танца, намереваясь пойти в трапезный зал освежиться и выпить холодного квасу, как вдруг:

– Петр Фёдорович! – воскликнула Елена Павловна, удивлённо моргая.

Петька вмиг протрезвел.

– Елена Павловна! Как я рад Вас видеть!

– Я и не надеялась Вас здесь встретить. Признаться, я скучала по Вас.

У Барятинского приятно заныло в груди.

– Я прочла Ваше письмо, – сообщила Елена, – Спасибо. Это было очень трогательно. Обещаю написать Вам ответ. А почему Вы обращаетесь ко мне именем «Олена»?

– Просто мне хотелось назвать Вас как-то по-особенному; как Вас никто, кроме меня, не называл бы, – признался Петька, – Ведь Елена – это греческое имя, а по-славянски оно звучит «Олена», или «Олёнушка»…

– Олёнушка? – рассмеялась она, – Как мило. Меня так, и в правду, ещё никто не называл. Мне нравится.

– Русские князья часто называли так дочерей, – пояснил Пётр, – У царя Ивана-III была любимая дочь Олена. Он выдал её замуж за Чешского короля Александра. Это был тот редкий случай в истории, когда, несмотря на государственную выгоду, брак оказался счастливым и Олена с Александром нежно полюбили друг друга.

Великая княжна слушала его восхищенно; её глаза при этом расцветали бирюзовыми узорами. Петька умолк и вдруг не удержался от порыва:

– Елена Павловна, как Вы отнесётесь к тому, что я в честь коронационного торжества приглашу Вас потанцевать?

– Меня? – ахнула она, и щёки её порозовели, – Должна Вам признаться, что ещё ни разу не танцевала с кавалером на балу.

И робко положила руку ему на плечо.

Чернышёв озирался в поисках друзей. Зал кишел народом. Пары уже выстроились в центре друг за другом для очередного танца. Грянула музыка.

Сашка увидел среди танцующих Ивана Щербатого в паре с Варькой, затем Барятинского с Еленой Павловной. И мысленно удивился.

Скользнул взглядом по остальным гостям и остановился на фигуре молодой дамы, что стояла к нему спиной. Причёска цвета каштана и очаровательный завиток на красивой шее сыграли решающую роль в том, чтобы Чернышёв, одёрнув камзол, двинулся приглашать незнакомку на танец. Подойдя ближе, он не удержался от соблазна и подул ей на шею; завиток взлетел, обнажая родинку в виде трехлистика.

Конец ознакомительного фрагмента.