Вы здесь

Йот Эр. Том 2. Глава 8. Горячие деньки (А. И. Колганов, 2014)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.


© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

* * *

Глава 8

Горячие деньки

1. Витые погоны

Долго залеживаться в госпитале не пришлось. После промывания желудка, инъекций, капельницы и проведенной в полубредовом состоянии ночи уже к полудню пятницы, едва Нина смогла самостоятельно встать на ноги, она покинула это лечебное заведение. Все-таки сливочное масло, которое она с таким отвращением глотала перед приемом, сделало свое дело – мышьяк не успел нанести непоправимый вред организму. А отлежаться можно и дома. Впрочем, и дома на то, чтобы отлежаться, было отпущено всего часа четыре. Пока солнце еще не закатилось, Якуб запихнул дочку в «Студебекер», – правда, за руль не посадил, – и машина, пересекая частокол закатных теней, которые бросали придорожные деревья на шоссе, помчала ее вместе с отцом в Краков. На выходные намечалась большая охота, на которую съезжался советский генералитет, служивший в Войске Польском.

Нина с удовольствием плюнула бы на эту охоту. Даже независимо от не слишком бодрого самочувствия она не находила в подобном занятии ничего хорошего. Выезд был уже не первый, и она успела достаточно покормить комаров, чтобы присоединяться к тому охотничьему азарту, которым пылали паны генералы. Впрочем, сегодня кое-что хорошее при желании все-таки можно было найти: погода, несмотря на ноябрь, стояла сухая, кое-где еще отливала яркими красками осенняя листва – золотистая на кленах, темно-красная на буках, а вот комары в лесу уже не досаждали. Так или иначе, ее мнение тут было ни при чем – отца надо было сопровождать, и точка.

Егеря-загонщики с собаками уже отправились делать свое дело, генералов распределили по номерам. Нина следовала рядом с Якубом, внимательно всматриваясь в траву, уже пожухлую и покрытую сплошным ковром из опавшей листвы. Ей крепко врезался в память первый выезд на охоту, еще летом. Тогда она уселась на травянистый пригорочек недалеко от дороги, ожидая, пока паны генералы закончат обсуждать свои охотничьи дела.

– Сгоняй до машины, я там папиросы забыл! – раздался повелительный голос, и чей-то адъютант бегом бросился исполнять приказание. Торопливо взбираясь на насыпь шоссе, он поскользнулся на зеленой травке, потерял равновесие и, чтобы не упасть, оперся рукой на землю шагах в пяти от девочки. В уши ей ударил грохот взрыва, под рукой адъютанта вспухло облачко сероватого дыма, в котором тускло блеснуло пятнышко пламени…

После секундного замешательства Нина рванулась вперед, на ходу срывая поясок со своего платья. Адъютант ничком лежал на земле, а из его перебитой выше локтя руки фонтаном хлестала кровь. Сноровисто перетянув руку, что заметно умерило кровотечение, Нина попыталась прощупать биение пульса на шее. Вроде бьется, но очень слабо.

Генералы уже подбегали к месту взрыва, когда Нина, что-то сообразив, заорала:

– Назад! Назад, пся крев! А вдруг тут еще мины?

– Живой? – выкрикнули из кучки охотников, притормозившей чуть поодаль.

Нина снова попыталась нащупать пульс. Безуспешно.

– Кончился, – тихо пробормотала она. Только сейчас ее взгляд упал на небольшую дырочку с разлохматившимися краями над левым карманом мундира несчастного поручника.

И вот сегодня, насупившись, она старается разглядеть в траве и под листвой малейшие признаки чего-нибудь чужеродного. Нет, что тут при таком листопаде разглядишь! Кой черт несет их всех в эти леса?

Наконец, отец встал на отведенное ему место. Нина заняла позицию немного сзади, выбрав ее так, чтобы получше укрыться от случайного (или неслучайного) наблюдателя. Впереди между ветвями виднеется спина в шинели защитного цвета – и достаточно. Внимательно осматривая сквозь полуголые ветви пространство вокруг, девочка вдруг замерла. За прогалиной между деревьев, немного в стороне, шагах в пятнадцати, она увидела фигуру, которую совсем не ожидала встретить в этих местах. Вспомнив то, что говорил ее инструктор еще осенью сорок пятого, она медленно отвернулась, одновременно скользнув рукой в карман пальто, где лежал пистолет: говорят, что если пристально смотреть на человека, то он может почувствовать твой взгляд. Через две-три минуты она снова повернула голову в ту сторону. Никого.

Нина осторожно двинулась вперед и, подойдя к отцу поближе, шепнула:

– Папа, там немец.

– Какой немец, где? – Речницкий тоже говорил негромко, не меняя позы.

– Здесь, недалеко, был две минуты назад.

– Почему решила, что немец? – генерал говорил спокойно, по-прежнему тихим голосом.

– Высокая фуражка, кожаное пальто, витые погоны… – перечислила девочка.

– Витые? Майор, оберст-лейтенант?

– Я не очень-то разбираюсь… – виновато потупила глаза девочка.

– А надо! – назидательно вставил Якуб.

– …Мне показалось, что шнур на погонах двуцветный, – продолжала Нина. – Между золотистыми витками виднелся, вроде, более светлый.

– Двуцветный? А не врешь? – голос Речницкого, кажется, совсем не изменился, но дочка уже почувствовала в нем внутреннее напряжение. – Это же генерал! – и, помедлив несколько секунд, – Пошли!

Вскоре боевые товарищи дружно обсуждали неожиданную новость.

– Да ну, ерунда! Полтора года прошло, какой тут, к едрене фене, генерал?! – воскликнул Болеслав Кеневич, командующий Корпусом внутренней безопасности. – Ради девчачьих бредней охоту срывать!

– Не скажи… – протянул Речницкий. – Маловероятно, согласен, но проверить надо. Пустышку вытянем – не беда, ну, а как упустим?

– Якуб дело говорит! – поддержал его Ян Роткевич. – Поднимай своих жолнежей и будем прочесывать.

Через полтора часа на шоссе уже выпрыгивали из грузовиков и направлялись к лесу, на ходу разворачиваясь в цепь, солдатики в касках с белыми польскими орлами. А еще минут через двадцать в лесу грохнул выстрел, затем еще – и пошло-поехало. Лупили винтовки, застучали автоматные очереди, захлебывался длинными очередями пулемет, плеснули взрывы гранат…

– Папа, поймали генерала-то? – спросила Нина под вечер, когда уже укладывались спать в охотничьем домике.

– Спи! – Якуб потрепал дочку по голове. – Много будешь знать – скоро состаришься!

Вот он всегда так. Ну какой может быть секрет из этого немецкого генерала? Однако возмущаться или обижаться девочка не стала. Отец все же, наверное, лучше знает. Ну и ладно. Во всяком случае, теперь ясно, что ей ничего не привиделось и кто-то там точно был. И не зря она всех всполошила.

2. Агитаторы

1946 год приближался к концу, и вместе с этим приближалось время выборов в Законодательный Сейм, назначенных на январь 1947 года. Нина вместе с товарищами по ZWM включилась в предвыборную агитацию за Демократический блок (список № 3).

За кулисами избирательной кампании шла напряженная борьба. Представители ППР (Польска партия роботнича) в правительстве при содействии советников из советских органов безопасности стремились обеспечить себе возможно более широкий контроль над избирательным процессом. Они старались добиться большинства или даже монополии в составе избирательных комиссий; подбирали сторонников из числа авторитетных местных жителей, которые должны были повлиять на своих земляков в день голосования; вербовали агентуру среди кандидатов в депутаты; целеустремленно вносили раскол в ряды оппозиционных партий и старались всячески их дискредитировать в глазах населения, не исключая и аресты оппозиционных политиков по обвинениям в антигосударственной деятельности.

Было бы чересчур наивно верить в то, что оппозиция действовала какими-то иными, более «демократическими» и «правовыми» методами. Не располагая такими большими административными возможностями, как ППР, ее политические оппоненты широко использовали методы «черной пропаганды», а также опирались на прямую поддержку весьма влиятельного в Польше католического духовенства. На руку противникам ППР работало и вооруженное подполье, проводившее акции распространения порочащих Демократический блок слухов и клеветы, терроризировавшее избирателей и кандидатов в депутаты, особенно в сельской местности. Собственно, традиции польского парламентаризма начиная с 1919 года, заложенные эндеками и пилсудчиками, вполне уживались с широким использованием подобных методов.

Открытое политическое противостояние в ходе избирательной кампании по своему накалу не уступало закулисному. Нередкими были уличные стычки агитационных групп, принадлежащих к противоположным политическим лагерям. Тем не менее, Роман настаивал, чтобы все члены ZWM выходили на агитационные вылазки и митинги без оружия.

– Так, – безапелляционно заявил Ромка, – а ну-ка, пистолеты сдавайте Михасю. Все трое, кто идет на митинг.

– Э, Вечорек, драка же будет, и к гадалке не ходи! – недовольно заявил Лешек, высокий крепкий парень с женственно-красивым лицом. – И как же мы без оружия?

– Вот так! – жестко отрезал Роман. – Мы агитировать идем, убеждать в своей правоте, а не пистолетами размахивать! Михась будет крутиться неподалеку, а после митинга вы свою зброю у него обратно получите. – Опытный руководитель все же не оставлял своих ребят без подстраховки, потому что сама принадлежность к ZWM могла послужить причиной нападения и даже убийства. – У него пистолеты будут в полной сохранности. Или кто-то сомневается?

Оглядываясь на расплывшегося в довольной улыбке Михася, трудно было поверить, будто кто-то осмелится разоружить этого парня. Чуть не на голову выше Лешека и раза в полтора шире его в плечах, он производил настолько внушительное впечатление, что стремление отобрать у него оружие, даже продиктованное фанатичной ненавистью к зедвуэмовцам, должно было целиком испариться при близком знакомстве, сменившись вполне объяснимой опаской. Нина без особых колебаний сунула парню свой «Лилипут», который полностью исчез в его широченной ладони с массивными пальцами.

Как и опасался Лешек, без драки не обошлось. Атмосфера предвыборного митинга быстро накалялась.

– Что вы слушаете этого безбожника! – выкрикнул кто-то из толпы уже в середине выступления Романа.

– Тебе что, молиться не дозволяют? – тут же отозвался Лешек, стоявший рядом с трибуной. – Или назовешь хоть случай, чтобы новая власть костел закрыла?

– Потому и не закрыла, что Миколайчик в правительстве! – парировали из стоящей среди слушателей кучки харцеров. Большинство их организаций традиционно находилось под патронатом правых партий и католической церкви, и лишь немногие были связаны с ППС – союзником ППР по Демократическому блоку – или с профсоюзами. ППР же свои харцерские группы только-только пыталась создавать.

Когда настал черед самого Лешека взойти на трибуну, уже через несколько минут харцеры дружно заорали, пытаясь заглушить оратора:

– Панове! Голосуйте за Миколайчика, за Польске Стронництве Людове!

– Твоего Миколайчика за ниточки из Лондона дергают! – не полезла за словом в карман Нина, в свою очередь стараясь перекричать харцерские глотки.

– А твои коммунисты лакействуют перед палачами Катыни! – зло выкрикнули в ответ.

– Сказать нечего, кроме как фашистскую брехню повторять? – девушка тоже не на шутку разозлилась. – Чего же не кричишь: голосуйте за Геббельса? Вот с кем вам впору обниматься!

Один из харцеров, протолкнувшийся поближе к трибуне, стиснув кулаки, с искаженным от ярости лицом бросился на Нину. Дорогу ему заступил Роман, встретивший парня хорошо рассчитанным ударом.

Тут же в драку вмешались слушатели, среди которых большинство составляли местные рабочие парни. Оттеснив противников в разные стороны, они зашумели:

– Эй, вы там! Успокойтесь, пока вам задницу не надрали! Не мешайте ораторов слушать!

Но когда предвыборный митинг закончился, взаимная перепалка харцеров и зедвуэмовцев немедленно возобновилась, и этот политический диспут сразу же перерос в драку. Харцеров было втрое, если не вчетверо больше, чем зедвуэмовцев, однако дело происходило в промышленном районе Мокотов, и среди не успевших еще полностью разойтись участников митинга тут же пронесся клич:

– Эй, ребята, наших бьют!

Крепкие заводские парни, среди которых у зедвуэмовцев было немало знакомых и товарищей по работе, были более склонны поддержать своих (независимо от политических симпатий), нежели харцеров, на которых смотрели, как на выходцев из господского сословия. Так что совместными усилиями харцерам быстренько намяли бока, и поле идеологической битвы осталось за ZWM.

Получив у Михася свои пистолеты, они втроем возвращались пешком в сторону площади Унии Любельской, проходя мимо многочисленных варшавских руин. И вот из-за очередной развалины им наперерез вышли три фигуры, каждая с автоматом.

– Ну что, сразу придавим или подвесим на галстуках? – начал куражиться один из них. Нина, державшая руку в кармане, не раздумывая, нажала на спусковой крючок…

Нина всегда считала себя ужасной трусихой – впрочем, когда она пыталась заикнуться об этом кому-нибудь из своих товарищей, ей отвечали ироничными улыбками. Однако первое чувство, которое она испытывали при виде опасности, был все-таки страх (настолько сильный, что ее трусы потом нередко нуждались в стирке). И именно от страха она приобретала вдруг необычайную ясность мышления, способность интуитивно находить верные решения и необычайную быстроту реакции. Именно страх – и за себя, и за товарищей – пробуждал в ней всепоглощающую, но отнюдь не безрассудную ярость, когда она могла, словно дикая кошка, не только кидаться на вооруженных мужиков, но и наносить им немалый урон. А после схватки ноги у нее становились ватными, и она едва не лишалась чувств. Вот и в тот раз она стреляла, повинуясь рефлекторному чувству страха.

Выстрелив, не вынимая руку из кармана, Нина проделала весьма заметную дыру в своем новеньком модном пальто, сшитом из зеленого генеральского сукна, но попала в среднего из троицы своих противников. Слабенький хлопок, после которого один из нападавших вдруг повалился лицом вперед, лишь на мгновение привел бандитов в замешательство, но этого мгновения хватило, чтобы Ромка успел выхватить свой пистолет и дуплетом уложить оставшихся двоих.

«Если бы Янка узнала – причитала бы без остановки, – думала Нина, разглядывая прожженную выстрелом дыру в пальто. – А как же! Ведь вещь испорчена! Вещь… А если бы кто-нибудь из них выстрелил раньше?!»

Пока Роман сноровисто обыскивал убитых (затем коротко приказав Лешеку: «Забирай автоматы!»), девочка все так же стояла и рассматривала дырку в новеньком сукне, будучи не в силах тронуться с места на разом ослабевших ногах…

– Что, пришла в себя? – окликнул ее Роман. Нина вскинула голову, на секунду закусила губы и сделала неуверенный шаг вперед, затем еще один.

– Все в порядке, – поспешила она успокоить товарищей.

3. «Помнишь ли ту ночь в Закопане?..»

Незадолго до начала Рождественских каникул Нина снова перебралась к отцу в Краков. Последний выходной перед Рождеством прошел в компании боевых товарищей отца и тех офицеров, с кем он познакомился уже по службе в Польше. За карточным столом собрались: генерал бригады Ян Роткевич – начальник штаба Краковского округа, полковник Станислав Купша – командир 2-й дивизии пехоты, генерал бригады Юзеф Полтуржицкий – начальник мобилизационного отдела Генерального Штаба, генерал Евгений Цуканов – начальник тыла Войска Польского, генерал бригады Войцех Бевзюк – командующий VII (Люблинским) военным округом. Ни Рокоссовский, который тогда командовал Северной группой войск Советской Армии, ни Болеслав Кеневич приехать не смогли – дела не отпустили. Станислав Поплавский, командующий IV (Силезским) военным округом, и генерал дивизии Владислав Корчиц, начальник Генерального Штаба, отсутствовали по другой причине – у Речницкого с ними были не самые теплые отношения, хотя и неприязни они друг к другу не питали.

Расписывали пулечку, выпивали, закусывали, и все это сопровождалось трепом, какой обычно идет в хорошо подогретой офицерской компании.

– А чего же Таисий Ларионович не приехал? – поинтересовался между делом полковник Купша, записывая кому висты, а кому – в гору. – Вроде ты, Якуб, всегда его приглашал.

– Я Остапа и сейчас зазывал, и он, вроде, не отказывался… – пожал плечами Речницкий.

– Так над ним сразу два прямых начальника, – хохотнул Полтуржицкий, – на службе его Корчиц гоняет, а дома – жена. И еще неизвестно, кто из них его нынче так прижал, что он приехать не смог.

– Я бы на Таську поставил, – серьезно произнес Евгений Цуканов. – Она для Остапа поглавнее Корчица будет. У меня такое впечатление, что он и на службе ни шагу без ее пригляда ступить не может.

– Ага, – кивнул Бевзюк, – недаром же его Таисием Ларионовичем прозвали. Вот достанется же мужику такая баба! Вроде боевой генерал, а она его в бараний рог, под каблук – и все.

– Ну, а что ж, – опять захихикал Полтуржицкий, – самой Таисии Ларионовне-то, пожалуй, по ее командирским навыкам и по уму, считай, сразу полковника давать можно, если не генерала. Раз уж она сама генералами командует!

Генералы и один полковник поддержали это заявление одобрительным смехом. Не смеялась только Нина. Ей доводилось бывать в Варшаве в гостях у Остапа Стеца и его жены Таисии Ларионовны, так что мнение о них она составила свое. Да, конечно, женщина она была властная, чего там говорить, и вполне можно поверить, что она и в служебные дела мужа лезла. Но вот смеяться над Остапом она бы не стала. Видно же было, что любил он жену, любил без памяти, а вовсе не прогибался перед ней по слабости характера.

Расписав пульку, сделали перерыв. Генерал Бевзюк подошел к Речницкому и вполголоса сообщил:

– Только вчера узнал – меня с округа переводят. Уже в январе. Причем с понижением – начальником артиллерии округа к Поплавскому.

– С чего бы это? – удивился Якуб.

– Ко мне обращался Главный инспектор артиллерии, говорил: Поплавскому нужен опытный артиллерист.

– Опытный артиллерист всем нужен! – резко бросил Речницкий. – Ох, темнит что-то Чарнявский. А Корчиц что говорит?

– Корчиц, Корчиц… Наш Владик поет всегда одну и ту же песню: решение принято, его надо исполнять, а не рассусоливать. Нам, дескать, виднее, где вас использовать надлежащим образом! – Бевзюк помолчал немного, успокаиваясь, а потом снова заговорил, обращаясь к Речницкому: – Слышь, Якуб, я к чему это. Ты не думай, что я поплакаться решил. Просто слышал в Генштабе, что тебя на мое место прочат. Так что готовься к переезду в Люблин…

Утро следующего дня наступило для Нины уже малость подзабытым образом – ее разбудил отец со шпагой в руке. И понеслось – фехтование, отжимания, приседания, упражнения для пресса, на гибкость… Затем тир, контрастный душ и лишь после всего этого – вожделенная чашка черного кофе. Пока она с удовольствием прихлебывала обжигающую жидкость, Якуб будничным голосом сообщил:

– Сегодня тебе день на сборы, а завтра отбываем в Закопане. Всем семейством.

Закопане, Закопане… Слышала ведь что-то. А, это, вроде, в горах. Но что в горах зимой делать? Знакомство с Чаткальским хребтом (отрогами Таласского Алатау) зимой 1942 года явно не настраивало ее на повторение подобных опытов.

– Папа, – осторожно поинтересовалась она, – а зачем нам в горы?

Речницкий усмехнулся:

– Эх, Нинка, да тут горы совсем не такие, как у нас, под Ташкентом. Татры эти – они низенькие совсем. А Закопане – это у них самый главный в Татрах курорт. Так что отдыхать едем. Выше нос! – и он нажал указательным пальцем снизу на кончик ее носа, стараясь задрать его вверх.

Девочка невольно расплылась в улыбке, но все же ловко увернулась от родительского пальца.

– Отдыхать? – переспросила она. – А что там делать?

– Как что делать? – удивился отец. – Лыжи, коньки, санки… Бабу снежную слепить можно, в снежки поиграть.

Большого энтузиазма эти разъяснения у Нины не вызвали. С лыжами и коньками у нее (так же как и с плаванием) дело обстояло очень плохо – дефект вестибулярного аппарата. То ли врожденный, то ли малярия в детском возрасте подгадила, то ли еще что, но держать равновесие при движении на лыжах и на коньках ей толком не удавалось. Однако, что греха таить, возможность отвлечься и от школы, и от принудительных утренних тренировок немного грела душу.

И вот на следующее утро «Студебекер» с Янеком за рулем уже вез их из Кракова точно на юг, в сторону Татр, к самой границе с Чехословакией. Местность становилась все более холмистой, дорога стала петлять, забираясь все выше, горы делались все внушительнее, покрываясь шапками хвойных лесов. И если в долинах снега еще, можно сказать, и не было – выпадал несколько раз, да почти тут же и таял, то отроги Татр белели снежным покрывалом.

Городок Закопане встретил их живописно разбросанными по склонам гор домиками и более солидными зданиями отелей и пансионатов. Как оказалось, Нине был выделен отдельный домик, чем она тут же возмутилась:

– Что я, барыня что ли? Зачем мне эти хоромы? Я и с вами вполне могу остаться, – ей вовсе не улыбалось проводить хотя бы часть отдыха отдельно от отца.

Якуб сначал сделал суровое лицо (чуть не сказал – «зверское», но мимикой Речницкий не злоупотреблял), затем, железной хваткой взяв дочку под локоть, отвел в сторону, шепнув лишь одно слово:

– Задание…

Что такое задание, девочка уже давным-давно усвоила, и потому никаких дальнейших возражений с ее стороны не последовало.

Улучив минуту, генерал зашел проведать, как устроилось его любимое чадо, и тогда пояснил суть поставленной задачи:

– Тут, на курорте, сейчас находится некий композитор, сочинитель песенок, по имени Зигмунт Карасиньский. Вот название пансионата и номер комнаты, где он обитает. Тебе предстоит с ним познакомиться и за три дня вскружить ему голову.

«Вскружением голов» Нине заниматься еще не приходилось, но, обладая достаточной наблюдательностью, она уже имела некое представление о том, как это делается. Да и, в конце концов, женщина она или не женщина? Поэтому отнекиваться она не стала, спросив лишь:

– И насколько сильно надо вскружить?

Отец ухмыльнулся:

– Слишком далеко заходить не требуется. Ты же у нас еще девица, нет?

Дождавшись смущенного кивка Нины, он продолжил:

– Главное, чтобы удалось вытащить его на прогулку без посторонних глаз куда-нибудь в укромное местечко, желательно – попозже вечером. А об остальном позаботятся уже без тебя. Имя, название пансионата, номер комнаты запомнила?

Нина снова кивнула. Скомканная полосочка бумаги быстро превратилась в пепел, размятый в пепельнице.

Познакомиться с композитором удалось на удивление быстро. Застав Зигмунта в кафе, Нина нерешительно приблизилась к его столику и, краснея и запинаясь, пробормотала:

– Тысяча извинений… Простите… Но… Но ведь это вы?… Простите еще раз! Я хотела сказать: ведь это вы композитор Карасиньский?

– К вашим услугам, юная паненка! – тут же сделал стойку немолодой, стильно облысевший пан с полноватым лицом, черты которого выдавали его совсем не аристократическое происхождение. – Да, я композитор Зигмунт Карасиньский. Чем могу быть полезен? Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь! – он вскочил и пододвинул стул.

Нина, помявшись немного и продолжая краснеть, присела на краешек стула у столика композитора. Да, он, пожалуй, ровесник ее отцу (тут она угадала), хотя их физическую форму и сравнивать нечего. Правда, ничего не скажешь – лицо, хотя и простоватое, но живое и умное. Вот только глазки слишком масленые… Краем глаза изучая объект, девочка продолжала щебетать:

– Ах, не знаю! Мне так хотелось познакомиться с настоящим композитором, который написал столько очаровательных песен! Я так боялась, думала вы гордый, недоступный, а вы, оказывается, совсем как обычный человек!

– Что вы, паненка, какой же я недоступный! – с радушной улыбкой промолвил Карасиньский. – И я на самом деле обычный человек.

– Нет-нет, не говорите так! – с пылом возразила Нина. – Человек, способный творить такое чудо, как ваши песни, не может быть обычным!

– Простите, прекрасная пани, а будет ли мне позволено узнать ваше имя? Или это тайна? – осведомился ее визави.

– Ах, я совсем потеряла голову! – всплеснула она руками. – Это так невежливо с моей стороны!

– Так как же вас зовут? – повторил Зигмунт.

– Янка… – пролепетала девочка. – То есть Янина, пан Красиньский.

– Зигмунт. Для вас – просто Зигмунт.

Вскоре выяснилось, что сочинитель песенок оказался не только композитором, но и скрипачом, пианистом и саксофонистом, а заодно и дирижером. Правда, большинство своих умений ему продемонстрировать не удалось. Скрипка была у него в номере, но его попытка пригласить туда Нину была встречена ею недоуменным взглядом и решительно отвергнута. Ну как же – светский этикет не допускает, чтобы юная паненка, к тому же несовершеннолетняя, отправлялась в апартаменты к мужчине, да еще и наедине! Нет, это совершенно за гранью допустимого!

Пану Зигмунту пришлось рассыпаться в извинениях и перевести разговор на другую тему:

– Скажите, Янина, а какая из моих песен больше всего запала вам в душу?

– Ах, они все такие чудесные! Но мне хотелось бы, чтобы вы спели мне ту, к которой у вас самого лежит душа, – ответила девочка.

– О, моя милая паненка, у меня есть такая песня! И я хочу посвятить ее вам! – с энтузиазмом воскликнул композитор. Подойдя к фортепиано, стоявшему на небольшой эстраде в кафе (в дневное время там еще не было музыкантов), он откинул крышку, взял несколько аккордов и начал:

Piękna pani, uśmiech serdeczny z dala ślę.

Piękna pani, może już nie pamiętasz mnie?[1]

Прилипчивый мотивчик и запоминающиеся строчки припева этой песенки, написанной весной 1939 года, успели стать популярными еще до войны. Потом грянуло нашествие швабов. Его постоянный соавтор, Шимон Каташек, попал в Варшавское гетто и был расстрелян в Павяке (известная тюрьма, оказавшаяся на территории гетто). А Зигмунт Карасиньский всю войну отсиживался как раз здесь, в Закопане. Сегодня же песенка снова отправилась в победное шествие по Польше, желающей забыть ужасы войны:

– Чи паменташ те ноц в Закопанем?

Czy pamiętasz tę noc w Zakopanem?

Księżyc świecił srebrzyście jak stal.

Po kobiercu ze śniegu usłanym

nasze sanie gdzieś nas niosły w dal.

Cicha noc, śnieżna noc w Zakopanem,

czy pamiętasz, jak szybko mijał czas?

Takie chwile są niezapomniane,

taka noc bywa tylko raz.[2]

«Интересно, скольким пенькным пани ты уже успел посвятить эту песню?» – с отстраненным любопытством подумала Нина. Все попытки пана Зигмунта напроситься сегодня на свидание она, продолжая смущаться и краснеть, все же отвергла. Но композитор уже, что называется, завелся. Так что в кружении собственной головы он был виноват ничуть не меньше, чем девчонка, которая его раздразнила. А кружение это достигло такого накала, что пан Зигмунт на ночь глядя попытался проникнуть в домик, где проживал предмет его страсти. Попытка это была своевременно пресечена охраной курорта – довольно бдительной, поскольку ловить ворон в Польше 1946 года было опасно для жизни.

На следующий день Карасиньский был близок к точке кипения. Глядя на него, Нина решила: «Третий день уже пошел – пора». Тут как раз подоспел вопрос Зигмунта, произнесенный голосом, преисполненным трагизма:

– Жестокая обольстительница, неужели вы не подарите мне хотя бы несколько минут наедине?

Девочка пожала плечами:

– Но, пан Карасиньский, как же это возможно? К вам идти мне не позволяют приличия. Пригласить вас к себе было бы тем более опрометчиво… Впрочем… – пан Зигмунт застыл в напряженном ожидании. – Впрочем… – повторила девочка, лукаво облизнув губы кончиком язычка, – почему бы нам не прогуляться после ужина вон по тому симпатичному соснячку? – и она указала кивком головы на отдаленный склон, где действительно зеленели невысокие горные сосенки.

– Но, милая, паненка, почему же в лес? – чуть не взвыл композитор, обманутый в своих сладких мечтах.

– Потому что я так хочу! – властно заявила прелестная паненка.

Перед таким доводом оставалось лишь покорно склониться. Тем более что лесок, хотя и не может поспорить с уютом номера, все же предоставляет кое-какие шансы для вольностей…

За ужином в кафе, сидя рядом с отцом (Янка кормила ребятишек в номере), Нина негромко спросила:

– Кому доложить о месте свидания?

– Никому не надо, – так же тихо ответил отец. – Вас ведут, так что выйдут на место сами.

Вечер был весьма романтическим. Звезды, рассыпавшиеся по ясному небу, серебристый серп луны, легкий морозец, чуть искрящийся в лунном свете снежок, поскрипывающий под ногами, черные тени деревьев на снегу… Но только лишь они с Зигмунтом успели углубиться в сосенки по едва протоптанной тропинке, как вся романтика тут же и окончилась. Спереди и сзади из-за деревьев выступило несколько фигур в штатской одежде:

– Спокойно! Кто такие? Предъявите документы!

Композитор, заметно нервничая, полез за документами. Достала свои из сумочки и девочка. Взглянув на них, тот, кто отдавал команды, коротко распорядился:

– Збых, проводи паненку до ее дома. А вам, – он повернулся к пану Карасиньскому, – придется пройти с нами для беседы.

Спустившись к городку, тот, кого назвали Збыхом, остановился:

– Все, дальше топай сама. Спасибо, твоя роль окончена. И больше к этому типу не подходи.

На следующий день композитор обнаружился на своем привычном месте в кафе. Вид он имел немного ошарашенный, однако на появление Нины, хотя и с некоторым запозданием, отреагировал робкой улыбкой.

Девочка в ответ обиженно дернула плечом и демонстративно отвернулась. На том и закончилось ее курортное задание. Зачем спецслужбам понадобилось организовать контакт с композитором именно таким странным образом, Нина так и не узнала (как это обычно и было в тех операциях, к которым она привлекалась).

4. Смерть «генерала Вальтера»

Приключение с паном композитором девочка скоро выкинула из головы. Дни в Закопане, заполненные катанием на санях, игрой в снежки, прогулками по горным дорожкам, пролетели очень быстро. Она вернулась в Варшаву, а отец – в Краков, готовиться к сдаче дел и принятию командования войсками Люблинского округа. Школу Нина посещала лишь урывками, большую часть времени проводя с товарищами из дельницы ZWM. Время было горячее, на носу были выборы, и агитационная кампания достигла наибольшего накала. Митинги, собрания, расклейка плакатов и листовок – не только в Варшаве, но и в окрестностях. Ведь на селе активистов – сторонников новой власти – было не так уж много. К тому же и работу по расчистке варшавских развалин никто не собирался отменять. А еще – выезды по тревоге. Сигналы о бандитских вылазках поступали нередко, но чаще всего приходилось ловить пустой след. Бандиты успевали скрываться, а местное население не спешило делиться своими знаниями о том, куда бы они могли деться.

Но митинги – митингами, а и отец Нину не забывал, дважды за январь присылая за ней машину из Люблина. В одно из таких посещений девочка решила поинтересоваться у отца насчет одного события, которое ей и ее товарищам нередко ставили в упрек противники во время бурных политических дебатов:

– Папа, скажи, а в Катыни – кто там все же поляков поубивал? Я про выводы комиссии Бурденко знаю, но многие почему-то больше фашистам верят, что это наши расстреливали.

Речницкий помрачнел. Было видно, что ему не доставляет удовольствия ворошить эту тему. Однако, немного помолчав, он ответил:

– Насколько мне известно, там и наши отметились, и немцы тоже. Но копаться в этом сейчас не время. Так что лучше держись официальной версии – и точка!

Тем временем Якуб, наконец, узнал кое-что о результатах своей работы против британской разведки под крышей посольства. Узнал не от своего руководства, а, как ни странно, из газет. Польские газеты исподволь начали кампанию по дискредитации сэра Виктора Кавендиш-Бентинка, девятого герцога Портлендского. Нет, никто не обвинял британского посла в подрывной деятельности, несовместимой со статусом дипломата. Намекали на его чересчур уж далеко заходящие связи среди дам польского света. Одновременно у герцога испортились отношения с польским МИДом – и министр, и другие должностные лица стали упорно делать вид, что посла как будто не существует в природе, и не желали его принимать ни по каким вопросам. Такой намек обычно означает, что если британцы сами не догадаются отозвать посла, вскоре об этом их попросят…

Дошли до генерала Речницкого и слухи о новой волне арестов среди актива подпольной организации WiN. Каков во всем этом был его собственный вклад – оставалось только догадываться. Хотя генерал не ломал голову над подобными догадками. Надо будет – доведут в установленном порядке, в части его касающейся. А если нет, значит нет.

После выборов стало немного полегче, и Нина чаще появлялась на уроках в русской школе-интернате, и подольше задерживалась у отца. Во время одного из таких посещений Якуб вдруг вернулся из штаба округа в неурочное время. Собранный, напряженный, он лишь коротко бросил:

– Сверчевский убит.

– Как убит? – ахнула девочка.

– Бандеровская засада. Подробности пока не ясны, – и добавил: – Я срочно еду в Санок, а ты оставайся здесь.

Инспекционная поездка вице-министра национальной обороны генерала брони Кароля Сверчевского по пограничным гарнизонам в Бещадах, у чехословацкого рубежа, закончилась трагедией. Согласно официальной версии, машина генерала вместе с сопровождающей ее охраной 28 марта 1947 года попала у поселка Яблонки в засаду сотен УПА «Стаха» и «Хрина». В бою с бандеровцами Сверчевский и еще трое его сопровождающих были убиты. Впоследствии это событие породило множество политических спекуляций. Да, можно обнаружить неясные моменты и противоречия фактам в официальной версии. Но что лежало в их основе? На этот счет авторы домыслов не в состоянии сказать ничего такого, что можно было бы подкрепить аргументами.

Хотя отношения Речницкого со Сверчевским еще со времен войны были не самыми лучшими, Якуб тяжело переживал убийство вице-министра. Все-таки это был свой человек, и человек непростой. В 30-е годы Кароль был сотрудником Разведуправления Красной Армии (с 1935 года – ГРУ Генштаба РККА) и тесно взаимодействовал с руководителями Коминтерна в подготовке кадров для разведывательно-диверсионной работы за рубежом. Именно тогда он получил псевдоним «Вальтер», под которым затем воевал в Испании как командир сначала Интернациональной бригады, а затем и дивизии.

В конце 30-х годов почти все его друзья и знакомые по работе в Разведуправлении, по боям в Испании, по Коминтерну были репрессированы. Когда журналист Михаил Кольцов сообщил, что собирается писать о нем книгу, Сверчевский невесело бросил:

– Поторопись! Скоро или ты, или я окажемся за решеткой.

Вскоре Кольцов был арестован и расстрелян. Немудрено, что генерал пристрастился к спиртному.

Смерть Сверчевского оказала воздействие и на дела генерала Речницкого. Якуб еще с 1945 года входил в Комиссию по борьбе с бандитизмом, а теперь на него оказались возложены еще и те функции, которые исполнял в Комиссии вице-министр национальной обороны. Мало ему, что ли, своей тайной войны, так еще и это подвесили!

Через некоторое время после смерти «генерала Вальтера» Речницкий поведал дочери свою версию смерти генерала:

– Вся официальная версия – только прикрытие. На самом деле Сверчевского в бою под Яблонками не было. Его предупредили о засаде, и колонна повернула назад. Уже миновав Балигруд, они двигались вдоль реки Сан, где дорога шла по крутому береговому склону. На одном из поворотов с задней машины охраны на короткое время потеряли автомобиль Сверчевского из виду, а когда миновали поворот, между передней и задней машинами охраны автомобиля генерала не оказалось!

– А куда же он мог деться? – удивленно спросила Нина.

– В том-то и дело! В лес он свернуть не мог – там уклон такой, что не въедешь, да и заросли сплошные. Следов падения вниз, под откос, в реку тоже никаких не нашли. Отпечатков колес на каменистой почве практически не видно. В реке все равно искали – бестолку… – Речницкий замолчал.

– А то, что официально сообщали – это что, сплошные выдумки? – не переставала удивляться девочка.

– Ну почему же сплошные? – усмехнулся отец. – Взяли совершенно правдивый рапорт о бое с бандитами у Яблонок, вставили туда генерала Сверчевского – и готово.

– Как же все-таки машина могла так пропасть? – Нину разбирало любопытство.

– Как, как… Сам голову долго ломал, – отозвался Якуб. – Только одно приходит в голову: тщательно замаскированный схрон, загодя устроенный прямо на дороге. Перекрытие из мощных бревен, как на мосту, открывается перед самой машиной, та проваливается, крышка захлопывается – и никаких следов.

В те времена поверить, что службы безопасности ради утверждения официальной версии способны обработать десятки свидетелей, готовы были, пожалуй, все. Лишь много позже у Нины стали появляться вопросы. Даже десятки лет спустя никто из свидетелей не ставил под сомнение основные факты официальной версии. В некоторых деталях – да, сомнения были. В основном – по части того, кто и откуда попал в генерала. Да и слишком много было свидетелей – и боя, и транспортировки генерала в госпиталь, и в самом госпитале. Зачем отец тогда рассказал ей ту версию, которая явно расходилась с известными фактами и которую никто и ничем не мог подтвердить? Разве что спецслужбам требовалась легенда о таинственном и прекрасно информированном противнике в собственных рядах, гораздо более коварном, опасном и неуловимом, нежели банды УПА, чтобы оправдать свое усердие в поисках этого замаскированного врага? Впрочем, и это – только домыслы.

Во время очередного приезда Нины к отцу в Люблин тот устроил ей посещение Майданека – одного из крупнейших нацистских концлагерей, расположенного неподалеку от столицы воеводства. Казалось бы, девочка успела уже навидаться всякого, но то, с чем столкнулась она там, потрясло до глубины души. Сутки после этой экскурсии ее бил озноб, еще несколько дней она попросту не могла заснуть, а когда измученное бессонницей тело ненадолго проваливалось в дрему, приходили жуткие кошмары.

Сознание не могло свыкнуться с этим зрелищем не только безжалостного массового умерщвления, но и расчетливой скаредности в утилизации трупов убитых. Газовые камеры и печи крематория, кучи пепла сожженных с несгоревшими черепами и крупными костями, склады, забитые одеждой и обувью убитых… Современный каннибализм, хладнокровно поставленный на промышленную основу, организованную с немецкой педантичностью. После увиденного становилось странно, как это наши бойцы в 1945 году не передушили всю Германию голыми руками.

К счастью, долго пребывать в состоянии полного оглушения не позволили дела. Генерала Речницкого вызвали в Москву, и вскоре варшавский поезд уже нес их в столицу.

5. Ничего подписывать не буду!

Когда они прибыли с отчетом по уже знакомому адресу, их развели по разным кабинетам. Нину провели в комнату в подвальном этаже, коридоры которого были выкрашены унылой серой краской и освещались тусклыми лампочками, дававшими желтоватый свет. Там ею занялся молодой офицер с капитанскими погонами, преисполненный сознанием собственной важности. Усадив ее на металлический табурет, привинченный к полу посреди комнаты, он сам устроился за письменным столом и стал с нажимом объяснять, что ее отец подозревается в присвоении конфискованных ценностей и вообще «ополячился», откуда недалеко и до предательства интересов Родины. А потому от нее требуется дать подписку, что она обязуется доносить обо всем замеченном…

– Ничего я подписывать не буду! – заявила Нина.

– Ах, так? Ладно, – пренебрежительно-угрожающе бросил капитан, – тогда посиди здесь, подумай, – и с этими словами он вышел, выключив свет, заперев за собой дверь и оставив Нину одну в полной темноте.

Просидев взаперти довольно долго, она почувствовала потребность посетить туалет. Особо не раздумывая, девочка подошла к металлической двери и стала лупить в нее что есть мочи снятой с ноги туфлей на высоком каблуке с металлической набойкой. Звук получился достаточно гулкий, да к тому же Нина подняла истошный визг.

Довольно быстро за дверью раздался голос – не прежнего капитана, а кого-то довольно пожилого:

– Ну, что тебе надо?

Девочка вывалила на него каскад требований и вопросов:

– Выпустите меня в туалет! Где отец? Куда вы его дели?

– Да откуда мне знать, кто твой отец и где он? – отозвался пожилой голос.

– Немедленно открывайте! А доносчицей я все равно не буду! – продолжала настаивать Нина.

Пожилой голос помедлил и произнес:

– Хорошо, открою. Только ты от двери отойди и сядь на табуретку.

– Зачем это еще?! – возмутилась она. – Надоело уже на ней сидеть!

– А ты все-таки отойди и сядь на табуретку. Порядок такой, – терпеливо уговаривал голос из-за двери.

– Ну, хорошо, – в конце концов, согласилась девочка и села на табуретку.

Дверь открылась, щелкнул выключатель, и Нина увидела действительно немолодого мужика в военной форме с автоматом (видимо, охранника). Она же сидела на табуретке, устроив на коленях свой пистолет.

– Пока ты успеешь свой автомат вскинуть, я тебя несколько раз продырявлю, – спокойно объяснила ему Нина.

Мужик покосился на ствол и промолвил:

– Верю, что стрелять ты умеешь, раз тебя с этой игрушкой сюда пустили. Только вот в меня стрелять ни к чему.

– Где отец? – снова стала настаивать она.

– Вот заладила! – отмахнулся охранник. – Погоди, сейчас схожу за кем-нибудь из начальства, у них и спрашивай.

С этими словами он удалился, и почти сразу девочка услышала голос начальника их отдела Иван Иваныча, а затем в дверях показался и он сам:

– Ты чего тут рассиживаешься? Пошли заглянем в ресторан.

– Какой еще ресторан?! Где отец? – в который раз воскликнула Нина, теряя терпение.

– Да давно уже ждет тебя наверху, чтобы в ресторан идти!

Нервное напряжение отпустило не сразу, и в ресторане еда не лезла в горло. Единственное, что Нина смогла поглощать большими порциями, было мороженое. В результате у нее оказалось простужено горло, и когда они с отцом сели в поезд, идущий в Варшаву, он пошутил:

– По крайней мере, хорошо, что теперь ты петь не сможешь! А то опять, как в Польшу приедем, заведешь свою песню про белых панов!

Поезд отходил от Москвы все дальше и дальше, но неприятный осадок от этого вызова остался. Нину тревожила не попытка превратить ее в стукача – вот еще, не на ту напали! Да и разговоры о том, что отец «ополячился», мало ее трогали: в конце концов, это говорили обо всех советских офицерах и генералах, служивших в Войске Польском. Гораздо больше ее мысли занимало обвинение в присвоении конфискованных ценностей.

Да, во время борьбы с вооруженным подпольем и просто бандитами случалось захватывать золотые монеты, ювелирные изделия, ценные произведения искусства. Но в том, что отец ничего не присваивал, Нина была совершенно уверена. Однако не на пустом же месте появились обвинения? Либо кто-то из окружения генерала настрочил ложный донос, либо кто-то и в самом деле потихоньку гребет под себя конфискованное добро, прикрываясь именем командующего округом.

Тем временем поезд пробегал километр за километром и вот, наконец, прибыл в Варшаву. На вокзале их встретил Казик с машиной, и они покатили домой. Загородный особняк, который занимал в Люблине Якуб Речницкий, располагался неподалеку от аэродрома. Больше всего из-за этого соседства страдала охотничья собака генерала, породы курцхаар, по кличке Норма – светлого окраса, густо украшенная мелкими пятнышками темно-кофейного цвета, и с такого же кофейного цвета головой и ушами. Ее постоянно нервировал звук взлетающих и садящихся самолетов. Нина же реагировала на шум совершенно спокойно, и рокот авиационных двигателей совершенно не мешал ей спать глубоким сном… пока утром не появлялся отец с неизменной шпагой в руке.

Люблин запомнился девочке как очень красивый город. Впрочем, почему девочке? Этой весной ей исполнилось уже пятнадцать лет, и мы в полном праве называть ее теперь не девочкой, а девушкой. Особенно Нина любила гулять – где бы вы думали? – на местном кладбище, которое нравилось ей больше всех других мест Люблина. Оно напоминало скорее какой-нибудь дворцовый парк – аккуратные аллеи, ухоженные цветники, пышные памятники, прозрачные ручейки, над которыми порхали стрекозы разнообразных расцветок…

Но пребывание в Люблине никогда не бывало долгим. Ее звала Варшава – и занятия в школе, и товарищи по ZWM.

6. В боевке ZWM

Один из первых дней после возвращения в Варшаву ознаменовался стычкой с харцерами, уже которой по счету. На этот раз хорошо уже знакомый неприятель был настроен очень жестко. В ход со стороны харцеров пошли не только кулаки, но и кастеты, свинчатки, ножи.

Нине достался рослый, упитанный противник, вооруженный внушительных размеров обоюдоострым кинжалом листовидной формы. Он с ходу попытался нанести девушке удар в грудь, рассчитывая, видимо, попасть в сердце. Однако он явно переоценил свое кажущееся превосходство над этой пигалицей с косичками. Нина успела предплечьем ударить его под локоть, одновременно отворачиваясь корпусом в сторону. Удар, тем не менее, был очень сильный, и острие клинка вонзилось в тело, но заметно выше сердца, и лишь скользнуло по ребрам, вспарывая кожу и уходя дальше вверх и влево.

Рана все-таки получилась нешуточная, и Нина, и так уже охваченная неистовством схватки, пришла в совершенное бешенство. Не обращая внимания на возможность повторного удара, она стремительным движением обеих рук ухватила парня за плечи, рванула на себя и одновременно с такой силой нанесла удар коленом в пах, что харцер сразу вырубился и, скрючившись, повалился на мостовую. Когда стычка закончилась, выяснилось, что подняться ему больше не суждено – он скончался на месте от болевого шока.

Некрасивую рваную рану врачи пытались замаскировать заплаткой из лоскутка кожи, взятого с бедра. Однако заплатка не пожелала приживаться, рана стала загнивать, и пришлось обойтись наложением обычного шва. Впрочем, на Нине все раны заживали, как на собаке, а через несколько лет от шрама почти не осталось и следа.

В Варшаве к боевой подготовке боевых групп Добровольного резерва гражданской милиции относились достаточно серьезно. Помимо регулярных занятий в тире, лучших стрелков выделили для прохождения кратких курсов по снайперской подготовке. Так что Нине теперь предстояло сдавать зачет по стрельбе из снайперской винтовки. Вместе с другими бойцами ORMO она на грузовике выехала за город, на специально оборудованный армейский полигон, где они должны были расположиться в определенных местах, выбрать подходящие позиции и терпеливо ждать, когда инструктор на короткое время поднимет мишени, которые им предстояло поразить. Нина выбрала позицию на дереве, где ей пришлось просидеть несколько часов, дожидаясь появления мишени. Чтобы не свалиться и чтобы не затекли руки, которыми приходилось держаться, она решила привязать себя к стволу дерева ремнем.

К тому моменту, когда мишень, наконец, появилась, была замечена и благополучно поражена, она чувствовала себя настолько уставшей, что решила не слезать с дерева, ожидая, когда всех стрелков заберут с позиций. В процессе ожидания она благополучно задремала и не услышала сигнала сбора. Организаторы стрельб тоже не сразу обратили внимание, что одного человека в грузовике, присланном за стрелками, не хватает. Здесь собрались бойцы из разных отрядов ORMO, еще не успевшие толком узнать друг друга, и на отсутствие одной девушки не сразу обратили внимание. Лишь в Варшаве, устроив перекличку, они поняли, что Нины нет. К тому времени уже опустился вечер, и на ночь глядя отправляться в лес на ее поиски не стали.

В результате всю ночь Нина провела на дереве. Под утро начались ее поиски, и Нину, которая клевала носом, устроившись в развилке больших ветвей, разбудили крики:

– Янка-а! Речницка!

Она настолько устала и замерзла, что даже не сразу смогла подать голос. Когда, наконец, из ее непослушного горла вырвались достаточно громкие звуки, к дереву подошли приехавшие за ней ребята:

– Э, слезай давай! Всю жизнь собралась на дереве просидеть? – раздались несколько голосов.

Но Нина уже была совершенно не в состоянии спуститься самостоятельно. Она чувствовала, что стоит только расстегнуть непослушными пальцами ремень – и она попросту рухнет вниз.

– Не могу! – крикнула она. – Руки не держат! Совсем!

Снизу кто-то припечатал крепким словечком, но затем сразу двое парней полезли на дерево, отцепили ремень и спустили девушку вниз, крепкой хваткой придерживая ее, чтобы не свалилась. Синяки после их пальцев не в счет – главное, что она благополучно очутилась внизу. Ее довольно бесцеремонно подсадили в кузов, и грузовик отправился обратно в Варшаву.

Весеннее тепло, унесшее с собой снег, высушившее почву и позволившее развернуться молодой зеленой листве, принесло с собой и активизацию бандитских вылазок. Боевку Моктовской дельницы все чаще поднимали по сигналам о нападениях на посты милиции, на сельских активистов, да и просто на магазины и на почтовые отделения. Регулярных милицейских подразделений не хватало, чтобы успеть везде. Чаще всего и боевка прибывала к шапочному разбору, но случалось и столкнуться с бандами в перестрелке. Селяне же, как обычно, глухо молчали о том, куда могли направиться бандиты.

Нину буквально бесило такое поведение, и ее так и подмывало схватиться за автомат да полоснуть очередью прямо под ноги, чтобы заставить этих тупых крестьян разговориться. Ведь их же самих бандиты грабят и убивают, а они молчат, как в рот воды набрали! Ромка, видя такое настроение Нины, стал отбирать у нее ППШ, как только они входили в какое-нибудь село.

Вскоре, однако, девушка и сама стала немного лучше понимать мотивы поведения селян. Во время одного из выездов по тревоге, когда боевка зедвуэмовцев снова стояла перед толпой деревенских жителей, как всегда, угрюмо молчащих, одна из женщин вдруг заговорила. У нее буквально только что бандиты изнасиловали и убили дочь, и материнское горе прорвалось через все привычные страхи. Но не успела женщина вымолвить и двух слов, как прямо из толпы грянул выстрел. Нина, не колеблясь, безошибочно послала пулю в ответ, но было уже поздно – женщина оседала на землю, заливая ее и свою немудреную одежду алой кровью из пробитой груди.

Через несколько мгновений селян как будто прорвало – сразу несколько человек загомонило наперебой, тыча руками в сторону леса. Один из мужичков даже вызвался проводить отряд, как он выразился, «почти до места»:

– До конца не пойду, уж не взыщите. Какой из меня вояка? А там, як бога кохам, пальба будет. Зброю-то дадите, на всякий случай?

– А то у тебя своей нет? – хитро прищурившись, бросил Лешек. – Наверняка ухоронка какая имеется.

– Есть ли, нет ли… – столь же хитро сощурившись, отозвался селянин. – Вот только новоя власть зброю сдавать велит, а не то – в тюрьму. А как нам тут без зброи?

– Так коли вы тут все со стволами, чего ж сами от бандитов не отбились? – сердито выпалила Нина.

Мужичонка почесал в затылке, затем пробормотал:

– Тут ведь как… Из лесу они же скопом налетают. Поодиночке против них не попрешь, забьют разом. А вместе… Каждый думает, что его пронесет, а то стрелять начнешь – и самого прикончат, и маетность всю разорят.

Меньше чем через час боевка уже сама села на след банды, и вскоре в лесу завязалась жаркая схватка. Это оказались обычные грабители и мародеры, владевшие оружием не ахти как, да и было у них на всех всего два автомата, остальные имели лишь винтовки да пистолеты, так что против восьми ППШ зедвуэмовцев, охвативших банду полукольцом, устоять они не смогли. Большая часть бандитов там и легла, двоих раненых повязали, еще несколько человек, похоже, сумели сбежать вглубь леса.

Были раненые и в боевке, но только один из них – тяжелый.

Конечно, зедвуэмовцы действовали не только оружием, но и словом. Победа Демократического блока на январских выборах привела к выдвижению лозунга коллективизации сельского хозяйства, и молодежь стала регулярно выезжать в села – агитировать за колхозы. Нина выезжала, разумеется, вместе со всеми, и селяне, приходившие послушать городских агитаторов, сразу обращали внимание на ее выговор:

– О, глядите! Варшавянка приехала нас учить, как свое хозяйство строить!

Польская деревня совсем не торопилась записываться в колхозы. Нину такая, как ей казалось, глупая упертость, выводила из себя и она в сердцах не раз говорила ребятам:

– Что мы на них слова тратим? Заставить их, без всяких разговоров, и вся недолга!

Многие ее товарищи вполне разделяли это мнение, что не на шутку встревожило Романа. Он собрал ребят на дельнице, долго втолковывал им насчет принципов кооперирования крестьян, упирал на необходимость соблюдать добровольность, подкрепляя свои слова выдержками из статей В. И. Ленина и из правительственных постановлений.

Нина испытала немалое удивление. Про Ленина она твердо знала, что он – вождь мирового пролетариата, возглавивший Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Но что Ленин еще и написал что-то, было для нее откровением. Ее удивление еще более усилилось, когда Ромка продемонстрировал ей целое собрание сочинений В. И. Ленина, состоящее из множества томов.

Впоследствии она не раз с горечью повторяла: «Нам дали автомат в руки раньше, чем книгу».

При боевых выходах в лес Нине постоянно приходилось терпеть всяческие неудобства. Ее ППШ, который она очень уважала за сильный бой и большой запас патронов, был очень тяжел, а его здоровенные дисковые магазины, которые приходилось подвешивать к поясу, при ходьбе или беге болтались, с завидной регулярностью ударяя по бедрам. Правда, ребята покрепче из числа ее товарищей по боевке частенько выручали девушку, таская за ней ППШ.

Другой проблемой была форма. Обычно ребята с дельницы прекрасно обходились и без всякой формы, но на боевые задания, куда они отправлялись в качестве отряда ORMO, надо были идти соответственно обмундированными. Про обмундирование, конечно, громко сказано – вся форменная одежка зедвуэмовцев сводилась к рубахе армейского образца обыкновенного защитного цвета да к красному галстуку.

Боевые столкновения в лесах частенько вынуждали бросаться на землю и передвигаться под пулями только переползанием, продираясь сквозь колючие кусты и натыкаясь на упавшие сучья. Галстук при этом только мешал, цепляясь за что попало, и Нина сразу же ослабляла его и запихивала через ворот рубахи за пазуху. Понятно, что форма страдала от такого обращения. Иной раз за один день рубаха принимала такой вид, что показаться в ней на людях было уже невозможно.

Что же делать? Не оставлять же товарищей в лохмотьях? Разумеется, нет! И Нина обратилась за помощью к командующему войсками Люблинского военного округа:

– Папа! У ребят с дельницы с формой дела совсем плохи. Поизносилась вся, пока мы по лесам бандитов гоняли, а новую взять негде. Ты нам не поможешь?

Ну как же не помочь любимой дочери? Вскоре ребята уже разгружали грузовик с вещевым имуществом. Однако выезды по тревоге шли один за другим, и новые рубахи совсем скоро приобретали такой же непотребный вид, какой недавно имели старые…

Когда девушка обратилась за помощью к отцу в третий раз, он резко сказал:

– Все, хватит! Я ради вас воинское имущество постоянно списывать не могу. Склады в округе не бездонные, и за каждую тряпку еще отчитываться придется!

– А что же делать? – огорчилась дочка.

– Ты у меня уже взрослая. Думай сама! – ответил Якуб.

Знакомых генералов в Варшаве было немало, но это были знакомые генерала Речницкого. Ради его дочки они вряд ли будут напрягаться, изыскивая возможность пожертвовать десятками комплектов формы. Скорее всего, все они дадут тот же ответ, что она только что услышала от папы. Что же тогда остается? Надо пойти к Владиславу Леонардовичу, посоветоваться.

Полковника Андруевича Нина встретила у здания военной прокуратуры Варшавского гарнизона.

– Привет, Янка! Давай рассказывай, что у тебя за дела. Только быстро, а то у меня через пятнадцать минут заседание, – предупредил полковник.

После того, как девушка поведала ему о проблемах своих товарищей, он ненадолго задумался, а потом кротко бросил:

– Сейчас ничего обещать не буду. Перезвони завтра после обеда.

Когда Нина на следующий день набрала служебный номер полковника и услышала его ответ, он был еще более немногословным:

– Подъезжай. Есть решение.

Владислав Леонардович обрисовал девушке ситуацию:

– Имеется возможность пропихнуть заказ для ORMO за счет средств Министерства общественной безопасности в рамках общего заказа обмундирования для милиции. От вас нужен расчет общей потребности для Варшавского контингента ORMO с разбивкой по размерам и желательный график поступления, – взял быка за рога Андуруевич. – Только учти: все это на следующий год. А сейчас я по своим каналам на одной швейной фабричке для твоих товарищей заказ пристрою. Сотни три комплектов они сошьют, в порядке шефской помощи. Должок за ними… – совсем тихонько пробормотал он последнюю фразу.

– Сошьют? – переспросила Нина. – Вот здорово! Можно мы им еще и маленькие размеры закажем? А то ни на меня, ни на Ромку рубахи с армейских складов не подходят – у них размеры на нас не рассчитаны.

– Конечно, можно, – улыбнулся Владислав. – Не все ли им равно, какие размеры шить?

7. Штабные игры

Как только была решена эта проблема, появились другие, и одна из них тоже была связана с одеждой, хотя и совсем по другому поводу. Началось все с очередного появления у школы-интерната «Студебекера» с Казиком за рулем. В Люблине, после ужина, отец ввел ее в курс дела:

– Задача простая: надо встретить у границы нашу связную. Есть подозрения, что на польской стороне к ней может приклеиться нежелательный хвост. Тебе предстоит отвлечь этот хвост и увести его за собой. Для этого вам со связной нужно будет поменяться одеждой, так, чтобы издали вас легко было бы перепутать. Ясно?

– Все поняла, – кивнула Нина.

– Вот, смотри карту. Точка встречи – в Августовских лесах, у восточного окончания Августовского канала, близ границы, недалеко от селения Рыголь. Казик тебя подбросит к самому селу, где-то за километр высадит, а дальше – на своих двоих. Дорога идет чрез село, так что придется крюк сделать лесом по просекам. Здесь, на восточной окраине села, начинается проселочек, – генерал провел кончиком карандаша по карте, – он сначала идет на север, но через сотню метров есть развилка. Другой проселок от развилки пойдет направо, мимо маленького круглого озерка в лес, почти точно на восток, к границе. Километра три по этой дорожке протопаешь, и будет перекресток. Там и остановись. Пристроишься у обочины дороги и будешь ждать. Другая дорога идет точно поперек. Учти, что как раз на ней, буквально в нескольких десятках шагов, направо, по пути к мосту через речку Шламица, стоит хуторок. Вот тут, – он снова ткнул в карту карандашом, – не выходя с опушки к мосту. Поэтому поглядывай по сторонам – лишних глаз нам не надо. Связная должна выйти на перекресток около двух часов ночи. Сейчас лето, темнеет поздно, а ей еще через «окно» на границе надо пройти с нашей стороны. Это километров пять отмахать – по болоту, а потом по лесу. Запоминай пароль и отзыв…

Разобравшись с заданием, генерал заметил:

– Ну что, спать еще рано, – и вопросительно глянул на Нину. – Ты как, не против с картами повозиться?

Дождавшись утвердительного кивка, Речницкий достал из ящика письменного стола несколько карт Генерального Штаба и коробку цветных карандашей «Тактика».

– Так, прошлый раз мы с тобой разбирали форсирование Днепра. Тогда сегодня я тебе покажу, что значит «вскрыть плацдарм». Обстановка после форсирования сложилась такая: вот тут, тут и тут располагались полки нашей дивизии, – красный карандаш порхал по карте, нанося условные обозначения. – Дивизионная артиллерия занимала позиции здесь и здесь, а гаубичный дивизион был еще за Днепром. Немцы имели здесь такие силы, – Якуб взял синий карандаш и быстро изобразил несколько значков на карте. – На плацдарме мы закрепились, атаки немцев отбили. Что делать дальше? – он ткнул пальцем в направлении дочери.

– Как что? Наступать! – уверенно заявила она.

– Верно. А можем мы наступать с теми силами, с которыми едва удерживаем плацдарм, отбиваясь от немцев, изо всех сил старающихся скинуть нас в Днепр?

Нина задумалась…

– Нет, наверное без подкреплений ничего не выйдет, – в конце концов решила она.

Генерал покачал головой:

– Если армейское начальство решит наносить главный удар на участке именно этой дивизии, то, конечно, тогда без подкреплений не обойтись. А если прикажут – наступать, а подкреплений нет? Ладно, дадут немного пополнения, чтобы убыль личного состава восполнить, боеприпасов подкинут и еще что-нибудь по мелочи. И на этом – все! – он картинно развел руками. – А приказ надо выполнять. Твои действия?

На этот раз Нина думала гораздо дольше, склонившись над картой и водя по ней карандашом. Потом она выпрямилась, взглянула на отца и спросила:

– Товарищ генерал, разрешите доложить решение?

– Докладывай, – кивнул тот.

– Участок обороны того полка, что стоит слева, растягиваем примерно в полтора раза…

– «Стоит слева», – передразнил ее Якуб. – Надо говорить – «левофланговый полк», или «полк, занимающий левый фланг дивизии».

Не смутившись этим замечанием, девушка продолжала:

– Здесь речка с топкими берегами и еще овраг, танки противника не пройдут, поэтому оборону держать легче…

– Ты точно уверена, что танки не пройдут? – перебил ее генерал.

– Точно, – тряхнула головой девушка. – Вот, на карте нанесена глубина реки – 2,2 метра, и пойма обозначена как заболоченная. Овраг, согласно карте, имеет обрывистые склоны…

– Так, давай дальше, – снова прервал ее объяснения отец.

– За счет растягивания фронта на левом фланге полкам в середине и на левом фланге достаются участки поменьше. Из полка, расположенного в посередине, один стрелковый батальон и минометную батарею передаем в полк на правом фланге, как резерв. Гаубицы переправляем по мосту на плацдарм и тоже располагаем за правым флангом дивизии. Всю дивизионную артиллерию переводим туда же.

– А центр боевого порядка дивизии что, без прикрытия оставим? Одними своими сорокапятками они от танков могут и не отбиться, – скептически заметил Речницкий.

Нина размышляла совсем недолго:

– Раз нам наступать надо, большую часть артиллерии обязательно придется сосредоточить в одном месте, где будем прорывать позиции немцев. А чтобы прикрыть центр, надо одну батарею поставить так, чтобы она могла стрелять в бок немецким танкам, если они пойдут на тот полк, что в середине…

– Это называется – «обеспечить ведение флангового или косоприцельного огня», – снова поправил ее отец. – Учись правильной военной терминологии! Как тебя иначе подчиненные понимать будут?

– Я учусь, – обиженно ответила девушка. – Только нужные слова все время куда-то пропадают. Но ведь и без них можно все понятно объяснить?

– В бою некогда объяснять! – решительно отчеканил Речницкий. – В бою надо отдавать ясные, короткие приказы, не допускающие двусмысленных толкований. Поняла, стратег мой доморощенный?

Нина с виноватым видом кивнула.

– Ладно, давай дальше смотреть, что ты напридумывала, – чуть смягчил тон отец. – Почему сосредотачивать силы и средства предлагаешь именно на правом фланге? Какую задачу им будешь ставить?..

8. В Августовских лесах

На следующее утро Нина сидела в машине, которую Казик гнал от Люблина в направлении Белостока. Предстояло проехать с юга на север больше половины Польши. Шел час за часом, монотонное мелькание деревьев, росших по обочинам шоссе, убаюкивало, и Казик, остановив автомобиль, попросил Нину:

– Янка, смени меня хотя бы на полчаса – сил нет, засыпаю за рулем.

Так, сменяя друг друга на водительском месте, они добрались до Белостока, где, припарковав «Студебекер» в центре города, отправились в ресторан – пообедать. Хотя Казимир служил у генерала Речницкего еще с 1945 года, он все никак не мог привыкнуть, что можно сидеть за одним столом с генералом. Ладно, во время войны – там генералу, бывает, приходится есть из одного котла с солдатами. Но в мирное время – как можно? И добро это был бы сам Речницки, однако чтобы дочка командующего, шляхетна паненка, усадила прилюдно за один стол с собой простого капрала?!

Стараясь не обнаруживать своего смущения, Казик вошел вслед за младшей пани Яниной в ресторан, засунул пилотку за погон с двумя белыми лычками и, устроившись на стуле, терпеливо ждал, пока его спутница договорится с официантом, обещая тому хорошую приплату за срочность. И куда торопится? Чтобы доехать до Августова, еще полно времени! Между тем крупная купюра, перекочевавшая к официанту в карман, сделала свое дело, и обед уложился в какие-то тридцать минут.

За Белостоком потянулись практически сплошные леса. Нина в очередной раз сменила Казика за рулем, машинально зафиксировав взглядом мелькнувшую у обочины табличку с указателем «Leśnictwo Karynka» (Лесничество Карынка). И снова потянулась по обеим сторонам шоссе лесная чащоба. Казик клевал носом на переднем сиденье, как вдруг истошный крик – «Uważaj!» – заставил его встрепенуться и распахнуть веки. Прямо перед носом автомобиля поперек шоссе медленно, как это бывает в кино, падала сосна.

Казик машинально уперся руками в переднюю панель. Вовремя! Раздался визг тормозов, Нина резко крутанула руль влево. Скорость, на которой девушка гнала «Студебекер», погасить не так-то просто, и инерция массивного автомобиля потащила его в занос, одновременно отрывая от асфальта и ставя на два колеса, в тщетной попытке перевернуть – этому мешала тяжеленная стальная плита под днищем. Машина снова грохнулась на все четыре точки, чувствительно встряхнув тех, кто находился в ее бронированном чреве, и развернувшись почти что задом к препятствию. Нина снова вдавила педаль газа в пол, и «Студебекер» резво взял с места. Только тогда вслед им ударили запоздалые автоматные очереди и одиночные хлопки винтовок. Какой-то недоумок даже швырнул гранату, бесполезно разорвавшуюся в добрых трех десятках шагов позади машины.

– Слушай, Янка, как это у тебя получилось? – не мог скрыть своего удивления и восхищения Казимир. – Научи меня этому повороту, а?

– Если бы я сама знала, как это получилось… – задумчиво произнесла девушка.

Через несколько минут гонки, уводившей их от места засады, Нина недовольно пробурчала:

– Ну вот, где мы теперь объезд искать будем?

Однако развилка нашлась быстро – у того самого лесничества, на табличку которого девушка обратила внимание, пересаживаясь за руль. Погода стояла сухая, поэтому по проселку ехать было сравнительно легко, вот только разогнаться как следует не удавалось. У большого селения Рыбники, вокруг которого расстилались поля, образующие большой островок открытого пространства среди моря лесов, проселок снова вышел на шоссе.

До Августова доехали без приключений. Солнце уже золотилось предзакатным светом, но до вечера и до темноты было еще далеко. Довольно быстро отыскалась проселочная дорога вдоль Августовского канала, и через некоторое время, сверяясь с картой, чтобы не запутаться в развилках сельских дорог, Нина велела Казику остановить машину на краю селения Микашовка, отъехав с полкилометра от крайних домиков:

– Дальше пойду пешком. Завтра утром, часиков в пять, подберешь на этом же месте женщину, одетую в мою одежду. Отвезешь ее в Августов, потом вернешься за мной. Я буду ждать на западной окраине Микашовки. А пока тебе лучше заночевать в Августове, чтобы тут глаза не мозолить.

Задавать лишние вопросы капрал давно разучился. Если дочка командующего так решила, значит, ей виднее. А его дело – исполнять. И вскоре Нина, оглянувшись с опушки, увидела лишь пыль, оседающую над проселком. Пробираясь через лес по просекам, которые не слишком хорошо расчищали во время войны, Нина столкнулась с довольно большим ручьем, который пришлось, разувшись и подобрав платье как можно выше, переходить вброд. Часа через полтора она все же вышла на проселок, еще через полчаса выведший ее к нужному перекрестку. На дорогу уже легли длинные, резко очерченные закатные тени деревьев, а лучи низко опустившегося над горизонтом красноватого солнца едва пробивались сквозь ветви. Однако до двух часов ночи надо было еще ждать и ждать.

Через несколько минут ожидания девушку начали всерьез одолевать комары. У нее было предусмотрительно прихвачено с собой какое-то средство с запахом гвоздики, призванное отпугивать кровососов, однако помогало оно мало. Впрочем, без него, может быть, ее и вовсе заели бы. Нина старалась не сидеть на месте, а ходить, отмахиваясь сорванной веточкой. А когда стемнело, комары совсем взбесились. Запасы отпугивающей жидкости таяли на глазах…

Несмотря на комариное нашествие, девушка не теряла бдительности, посматривая по сторонам и прислушиваясь к лесным шорохам. Слух у нее был очень хороший – да только он и мог выручить в лесу в ночной темноте, когда даже лунный свет почти не пробивается сквозь кроны деревьев. Поэтому приближающегося человека она не столько увидела, сколько услышала.

– Стой, кто идет? – ее рука легла на рукоять пистолета.

После того как произошел обмен паролем и отзывом, можно было вздохнуть чуть спокойнее. Но дело было отнюдь не сделано – ведь еще предстояло обменяться одеждой. Пришедшая с той стороны границы женщина была заметно старше Нины, но не в этом было дело – она и комплекцией была явно плотнее. Хорошо, что в кости они были примерно одинаковой ширины, да и привычка девушки носить одежду попросторнее немного смягчила проблему, так что связная смогла натянуть на себя все то, что сняла Нина, не опасаясь, что несоответствие размеров будет чересчур уж бросаться в глаза.

Но тут возникла новая проблема. Связная носила короткую прическу, в то время как у девушки были толстые длинные косы. Такая разница должна была сразу обратить на себя внимание:

– Ну, мать их вперехлест через колено! – выругалась связная. – Если доберусь до места, узнаю, кто готовил весь этот балаган с переодеванием, и выну из них, аспидов, душу! Сукины дети, я тут шкурой рискую, а им мозгами пошевелить лень, крысам кабинетным!

Делать нечего, надо было искать выход. К счастью, Нина, чтобы не смотреться белой вороной среди местного населения, была одета попроще, и на голове у нее был платок. Так что шанс немного поправить ситуацию нашелся. Недолго думая, девушка оборвала все оборки со своей пышной нижней юбки и соорудила из них некую имитацию обмотанных вокруг головы кос. Сверху она повязала платок, так что получившееся сооружение выглядело, на первый взгляд, довольно правдоподобно. Нине пришлось сложнее – отрезать косы, чтобы соорудить короткую прическу, было нечем. Тогда девушка просто пустила косы по спине под платьем, а модная шляпка со спускающейся сзади вуалеткой скрыла от посторонних глаз эту немудреную операцию.

Отдых связной после переодевания не затянулся – обеих женщин одолевали комары, и потому они предпочли двигаться, а не сидеть на месте. И снова начался путь через лес, на этот раз в ночной темноте, которая постепенно превращалась в серые предрассветные сумерки. Пройдя по уже знакомому маршруту в обратном направлении, Нина вывела связную к опушке леса, с которой просматривались разбросанные вдалеке домики Микашовки.

– Сюда за тобой придет машина, – пояснила девушка. – Шофер довезет до Августова, а дальше сама знаешь.

Связная кивнула в ответ, и дальше они сидели молча…

Когда Казик вернулся за Ниной, та уже успела продефилировать через всю Микашовку, оставляя на всякий случай свидетелей появления в этом селении женщины, совсем не похожей на местных жителей. Захлопнув за собой дверь бронированного седана, она, наконец, с полным правом могла вздохнуть спокойно.

9. Веселые каникулы

Поездка в Люблин в самом конце мая, накануне летних каникул, преподнесла приятный сюрприз: гараж штаба VII военного округа получил два служебных автомобиля Chevrolet Fleetmaster 1946 года, один из которых предназначался командующему. А то ведь непорядок – своя машина у генерала есть, а служебной не имеется. Мимо такого подарка она пройти не могла и выпросила у папы разрешение первой опробовать новинку, опередив Казика и Янека.

Нина, едва лишь получила сияющий темно-синей эмалью автомобиль в гараже, по уже приобретенной привычке гонять на максимальных скоростях сразу же начала выяснять, что можно выжать из новенького «Шевроле». Результат оказался закономерен: управляя на предельной скорости незнакомой машиной, к которой она еще не успела приноровиться, не сумела точно вписаться в поворот и помяла крыло. Перед такими мелочами девушка отступать не привыкла. Она быстренько вернулась в гараж и пустила в ход все свое красноречие:

– Сейчас уже вечер, второй «Шевроле» точно никому до утра не понадобится. Да вы сами говорили, что за ним никто еще и не приходил! Так что можно снять с него крыло и переставить на мою машину. А к утру вы помятое крыло успеете поправить и покрасить, так что снятое можно будет вернуть на место. Риска никакого, тем более что за срочную работу я хорошо заплачу, – и в подтверждение Нина зашелестела пачкой злотых, вынутой из сумочки.

Последний аргумент оказался решающим. Единственная проблема заключалась в том, что второй «Шевроле» был не синего, а черного цвета. К счастью, дело было вечером, и когда лихая гонщица подала автомобиль к особняку командующего округом, генерал в сумерках не обратил внимания на разницу в оттенках корпуса машины и одного из крыльев. На следующее утро Нине пришлось преодолеть свою нелюбовь к ранним подъемам и вскочить пораньше, чтобы успеть сгонять в гараж, вернуть на место черное крыло и заменить его на отремонтированное и заново покрашенное темно-синее. К обычному часу утреннего подъема «Шевроле» стоял у подъезда особняка практически в первозданном виде, так что происшествие обошлось без последствий.

С этого времени девушке пришлось исколесить немало дорог не только на личном «Студебекере», но и на служебном «Шевроле». Иногда, если к тому вынуждала оперативная необходимость и брать с собой Казика и Янека было нельзя, Нина едва ли не сутками не вылезала из-за баранки. Как бы ей ни нравилось гонять на предельных скоростях, многочасовые поездки были очень утомительны. А на польских дорогах в те времена снижение внимания могло обойтись очень дорого – и не только из-за обычной опасности дорожных происшествий.

Заменяя отцу личного шофера, она частенько вырывалась из засад и уходила из-под обстрела на лесных участках шоссе. Зрелище дерева, валящегося поперек дороги под самым носом у машины, девушке приходилось наблюдать отнюдь не один раз. Тогда оставалось жать на тормоз и лихорадочно крутить баранку, пытаясь сбросить скорость и развернуться. Бронированный корпус и пуленепробиваемые стекла, конечно, спасали от автоматных пуль (хотя не всегда она выезжала на «Студебекере», а «Шевроле» бронированным не был), но гранаты и пулеметные очереди могли доставить серьезные неприятности. Именно поэтому ее нервировал развевающийся на радиаторе «Шевроле» официальный красно-белый флажок. На ее взгляд, это была только лишняя приманка для бандитов, да к тому же его мельтешение отвлекало внимание от дороги, что было особенно опасно при сильной усталости. Так что, выезжая за город, она всегда спешила снять этот флажок.

Летом, с наступлением каникул, выезды стали особенно частыми, поскольку были сопряжены не только со служебными делами. На охоту выезжали довольно редко. К удовольствию Нины, ее отец, хотя и любил теплую генеральско-офицерскую компанию, все же не имел пристрастия к охоте с загонщиками. Ему не нравилось стрелять в волков, оленей или косуль, которых выгоняли на охотников егеря. В охоте Якуба влек риск и азарт единоборства, поэтому, например, он любил выйти на кабана с одним кинжалом. Но если генерал Речницкий уважал не все виды охоты, то вот рыбалку он любил и время от времени, когда позволяла служба, вырывался на Мазурские озера.

В сезон на Мазурах, представлявших собой россыпь озер разного размера и глубины, связанных между собой сложной сетью речек, проток и каналов, великолепно ловился угорь, весьма почитаемый многими деликатес, особенно в копченом и маринованном виде. И вот Якуб на небольшой лодочке, взяв с собой дочку, отправился на одну из заток озера Ожиш, чтобы наловить угря. Генерал держал в руках удочку, а вот Нине держать удочку было лень. Чтобы не отвлекаться, она просто намотала леску с крючком и наживкой на руку, а сама стала спокойно нежиться на солнышке, расслаблено созерцая окрестности. В конце концов, следить за окружающей обстановкой входило в ее служебные обязанности.

По закону подлости именно на ее крючок угорь не замедлил попасться, да такой здоровенный, что его рывок повалил Нину в воду, заодно опрокинув лодку. Генерал стал в первую очередь выуживать угря (в котором оказалось полтора метра длины), а его дочка преспокойно начала тонуть… К счастью, с угрем удалось справиться довольно быстро, так что отец успел нырнуть за Ниной и вытащить ее на поверхность. Однако ему пришлось потрудиться, откачивая юную рыбачку, потому что воды она успела нахлебаться изрядно.

На Мазурские озера она нередко выезжала в компании своих подружек, беря с собой то Люсю Хвалей, то Томку Купшу. Янек с Казиком, Нина да еще адъютант отца, неизменно сопровождавший их в поездках, – место оставалось только еще для одного пассажира.

Авантюрный характер, невзирая на дефект вестибулярного аппарата, лишавший ее способности плавать, нередко толкал Нину к рискованному поведению на воде. С Тамарой Купшей она отправилась в надувной лодочке без весел собирать водяные лилии. Разумеется, они все время старались держаться у самого берега, что позволяло им вполне успешно передвигаться, хватаясь за росший у берега тростник или подгребая руками. Единственное, что возмещало им отсутствие весел, – одна ракетка для пинг-понга, неизвестно по какому случаю завалявшаяся на дне лодки. Однажды над Ожишем неожиданно поднялся довольно сильный ветер, и надувное плавсредство стало относить от берега. Подруги не сразу обратили внимание на опасность своего положения. Отсутствие весел в этой ситуации, однако, было еще не самое страшное – вдобавок ко всему посредине озерка лодка стала стравливать воздух. Плавать же, как уже было сказано, Нина была не в состоянии.

Ее подруга Томка, которая как раз вполне умела плавать, подняла истошный визг и стала метаться в лодке, грозя перевернуть ее еще до того, как та сдуется. Нине стоило немалых трудов как-то успокоить ее. В конце концов она просто прикрикнула:

– Сиди на месте, дура! А не то дам сейчас по шее и выкину за борт!

В способности Нины накостылять кому угодно ее подружка не сомневалась и как-то сразу успокоилась. После чего начались упражнения в гребле при помощи ракетки для настольного тенниса. Сидевшие на берегу люди поначалу не обращали внимания на крики девушек, пытавшихся привлечь к себе внимание, – отнесло их далековато, шум ветра заглушал слова, все были заняты своими делами, да и никакой видимой опасности не наблюдалось. Подруги сумели из последних сил кое-как подгрести против ветра поближе к берегу, и когда лодка совсем уже стала пускать пузыри, их все же заметили и выудили из воды как раз тогда, когда Нина уже собиралась уйти под воду с головой…

10. Дела сердечные

С наступлением весны, а за ней и лета перемены произошли также в личной жизни Нины. Если раньше у нее хватало поклонников из числа молодых офицеров, желавших на всякий случай завязать знакомство с девицей, отец которой был не кто иной, как сам «пан довудца» (господин командующий), то теперь объявились претенденты, начавшие последовательно и настойчиво стараться завоевать ее благосклонность. Их нисколько не смущало, что объекту их притязаний недавно исполнилось всего лишь пятнадцать лет. Первым среди них был поручник Локай из штаба округа – лощеный красавчик из родовитой семьи потомственных офицеров, любимец женского общества, всегда окруженный вниманием поклонниц. Ухаживать он умел весьма галантно и демонстрировал столь пылкие чувства, выглядевшие так искренне, что девушке как-то неудобно было его осаживать.

В конце концов все эти устремления, которые никак не задевали сердце Нины, стали ей надоедать. И когда Нина попыталась во время ужина в ресторане по какому-то торжественному случаю, наконец, максимально тактично объяснить поручнику, что его изъявления чувств не находят у нее отклика и все его хлопоты останутся напрасны, офицер, раздосадованный неудачей своего предприятия, сорвался:

– Чувств? – с сарказмом переспросил Локай. – Каких еще чувств? Матка бозка Ченстоховска, – он всплеснул руками, – ну какие могут быть у меня чувства к девице со столь невзрачной внешностью? Не будь у тебя отец командующим… – подвыпивший поручник понял, что сболтнул лишнего, в злости сделал резкий жест, отвернулся и быстро вышел из зала. Вот так и выяснилось, что целью его ухаживаний было банальное стремление сделать карьеру, женившись на дочке командующего округом. Этот разговор, ясное дело, оставил у Нины крайне неприятный осадок, вызвав, помимо всего прочего, чересчур критическое восприятие достоинств собственной внешности.

А поручник Локай, к слову сказать, все же добился служебного роста, но другим способом – сделавшись осведомителем какой-то из советских спецслужб, чьи представители без труда завербовали этого проныру и карьериста.

Ухаживания поручника Локая, как и их обескураживающий – для обеих сторон, хотя и по разным причинам – конец, повлекли за собой еще один эпизод в жизни Нины, начинавшийся весьма увлекательно, но оставивший после себя неприятный осадок. Генерал Речницкий, узнав от дочери обо всем случившемся, серьезно заметил:

– Опять у тебя пробел в подготовке, – и, видя недоумение на лице девушки, пояснил: – Не умеешь ты в отношениях с мужчинами инициативу захватывать. Это ты им должна голову кружить, а не они тебе. А если задание так будет поставлено? Ты не думай, что если тот сочинитель песенок на все был готов, так это твоя заслуга. Старый козел! Он за любой юбкой побежал бы сломя голову.

При этих словах отца Нина поморщилась.

– Ты не кривись, а слушай, что говорю! – голос Якуба, как всегда, когда речь шла о делах, сделался твердым, даже жестким. – Если будет нужно, так сумей любому мужику голову задурить, даже если ты ему даром не сдалась. Бери пример с меня! Думаешь, легко польскую пани так уболтать, чтобы она размякла? А если глаза б мои ее видеть не хотели, а для дела нужно? – он вопросительно посмотрел на девушку и заключил: – Тяжелая наука, но необходимая. Так что придется тебе оттачивать такое умение. Хотя, – он скептически хмыкнул, – боюсь, тебе не справиться. Девчонка ты у меня еще, опыта маловато. Да и сама говоришь, что от внешности твоей ухажеры отнюдь не в восторге. Кому не надо генеральскую протекцию заполучить, те на тебя, небось, и не глянут.

– Не глянут, говоришь? – девушка была уязвлена таким недоверием, да и слова поручника Локая о ее внешности по-прежнему больно жгли самолюбие, тем более что до нее и раньше доходили подобные отзывы. – А вот спорим, что глянут! – в ней вскипела ненависть ко всем этим лощеным офицерам: «Так, значит, вы меня ни в грош не ставите и видите во мне только генеральскую дочку? Ну, я на вас отыграюсь! В ногах у меня будете валяться!» Вслух же она сказала:

– Ткни пальцем в любого, и посмотрим, что с ним станет через две недели!

Азарт, усиленный авантюрным складом характера, и горячее желание восстановить попранную самоуверенность, помноженное на природный артистизм, обеспечили Нине поистине сокрушительное воздействие на мужскую половину человечества. Девушка стала все чаще блистать на балах, укрепляя репутацию немного глуповатой, очень капризной, раскованной и взбалмошной девицы, одевающейся с неизменным вкусом и изяществом, да к тому же отличной танцорки, – короче, настоящей шляхетной паненки. Поначалу для нее самой оказался неожиданным тот эффект, который она стала производить на панов офицеров. Теперь уже никто из мужчин не позволял себе даже пускаемых за спиной шепотков о ее невзрачной внешности. На очередном торжественном мероприятии в офицерском собрании ее единогласно избрали королевой бала. Под восторженный рев десятков глоток офицеры дружно выхватили сабли, малость даже напугав Нину, подняли ее над головой на скрещенных обнаженных клинках и торжественно пронесли так вокруг всего зала.

В подобной атмосфере кружить головы оказалось очень легко. Уже звенели сабли пылких вояк, оспаривавших друг у друга каждый взгляд, брошенный девушкой в их сторону. Среди множества поклонников, наперебой добивавшихся ее благосклонности, можно было не глядя выбирать того, кого следовало привести к полной покорности, заставить буквально валяться в ногах и объясняться в любви. Из числа претендентов Нина сразу отсеяла сынков советских генералов и офицеров, служивших в Войске Польском. Принуждать их ползать перед ней на коленях желания не было, но и позволять им волочиться за собой – тоже. Большинство из них встретило непроницаемую стену холодности, а тех немногих, кто этого заслуживал, она быстренько перевела в разряд друзей и приятелей.

Однако охвативший Нину азарт сыграл с ней дурную шутку, приглушив способность правильно оценивать последствия своих поступков. Очередная избранная ею жертва – уже немолодой и давно женатый подполковник – оказалась на редкость неподдающейся, что только распалило и так обостренный охотничий инстинкт девушки. Да к тому же и сам подполковник был ей довольно симпатичен: он не только имел хорошие манеры, что было свойственно большинству польских офицеров, но и выделялся умом, оказавшись к тому же на редкость интересным собеседником. Девушке просто нравилось проводить с ним время, но инерция покорения мужчин толкала ее дальше.

Подполковник очень долго не сдавался, что заставляло Нину оттачивать свое мастерство обольщения до совершенства. Лишь на второй месяц осады офицер, наконец, сдался. Последовали уже привычные для нее пылкие признания в любви. Но затем…

На следующий день подполковник уже не был тем восторженным влюбленным, каким казался вчера. Лицо его было суровым, и на нем лежала заметная печать грусти. Похоже, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что эмоции в нем возобладали над разумом, понимал, почему это произошло, и был весьма опечален тем, что не сумел сдержаться. Последующий разговор только подтвердил это.

– Послушай, детка, – начал подполковник, обращаясь к Нине, и в словах его сквозила горечь, – у тебя прекрасные способности сводить с ума мужиков. Но ты хоть раз задумывалась над тем, зачем ты это делаешь?

И в самом деле, зачем? Нина помнила, с чего началась эта ее охота за мужчинами, но, действительно, разве нужно было ее длить бесконечно? Убедилась, что получается, и хватит этого. Разве подобное занятие составляет смысл ее жизни?

Подполковник между тем продолжал:

– Подумай, чего ты добилась? Ты и в самом деле сделалась мне небезразлична, и в то же время я понимаю, что совершенно тебе не нужен. Что, приятно поставить человека в такое дурацкое положение? – подполковник пристально глянул Нине в глаза, заставив ее покраснеть. – К тому же ты испортила мои отношения с женой. Она ведь не слепая и прекрасно видит, что между нами происходит. Поверь, она очень достойная женщина, я ее на самом деле люблю, и она всего этого вовсе не заслужила.

Девушка сидела перед подполковником, красная как рак.

В тот же день Нина пришла с визитом к жене этого офицера. Та сразу же поняла, кто перед ней, и встретила девушку весьма нелюбезно:

– Что вам угодно, милочка? – процедила она. – Вы еще имеете наглость заявляться ко мне домой?

После сбивчивых объяснений Нины, пытавшейся убедить женщину не держать зла на своего мужа, поскольку он совершенно не виноват в случившемся, та заговорила немного спокойнее:

– Мне все это было понятно и без объяснений. Я не собираюсь отворачиваться от него из-за твоей интрижки. Но ведь осадок все равно останется, – женщина немного помолчала, глядя в упор на Нину, по лицу которой расползалась краска стыда. – Ладно, надеюсь, ты поняла, что наделала, раз уж хватило ума признаться в этом. Ступай… – она махнула рукой и отвернулась.

На фоне всех этих событий попытки ухаживаний со стороны адъютанта отца – довольно молодого, но уже лысеющего и обладающего выпирающим брюшком поручника, отличавшегося редкостной самовлюбленностью, – воспринимались Ниной с иронией. Мотивы его ухаживаний были несколько иными, чем у поручника Локая. Тут дело было не столько в поиске генеральской протекции для карьеры, сколько в заманчивой возможности породниться со знатным шляхетским родом – ибо сам адъютант не мог похвастать близостью к польской аристократии. Войти в род Потоцких и начать с этого настоящую собственную шляхетскую родословную было верхом его мечтаний.

Довольно частые летом выезды на природу происходили в неизменном сопровождении адъютанта, от лоснящейся самодовольством физиономии которого Нину начинало уже подташнивать. Бесило девушку и то, что адъютант подчеркнуто игнорировал ее подружек – Томку Купшу и Люсю Хвалей, – которые попеременно сопровождали их в поездках. Поручник не только сосредотачивал все свое внимание на Нине, но и ясно давал понять, что ее подружки – пустое место, что они недостойны находиться в настоящем светском обществе и он терпит их присутствие лишь постольку, поскольку таков каприз шляхетной паненки.

Впрочем, девушка отвечала ему тем же, подчеркнуто ограничивая свои предпочтения в общении при выездах на природу Люсей, Томой и шоферами Казиком и Янеком, что, при всем самодовольстве адъютанта, не могло его не нервировать. Время от времени в поездках участвовал отец, захватывая с собой сводных братишек Нины, а иногда вместе с ними выбиралась и Янка. Тогда девушке приходилось целиком брать на себя шоферские функции, чтобы все поместились в машине.

Вскоре во время одной из таких поездок адъютант, и так не имевший никаких шансов, окончательно уронил себя в глазах Нины. По дороге из Ожиша по темно-синему «Шевроле» хлестнули из леса автоматные очереди. В стеклах появились пулевые пробоины, от которых расходилась паутина трещин. На глазах у Нины поручник потерял сознание, и она почувствовала характерный запах… Тут же вспомнились уроки, полученные в военном госпитале, и девушка немедленно закричала Казику, сидевшему за рулем:

– Гони в госпиталь! У поручника полостное ранение!

Но когда машина выскочила из-под обстрела, при ближайшем осмотре обнаружилось, что никакого ранения у поручника нет, а он просто-напросто упал в обморок и обделался со страха…

Ко всему прочему поручник оказался совершенно неспособен читать в женском сердце и явно недооценивал женский ум. Иначе бы он не совершил свою последнюю и роковую ошибку. В некоторой наблюдательности ему отказать было нельзя: он совершенно верно подметил, что предмет его притязаний явно неравнодушен к ювелирным изделиям. И вот однажды адъютант решился:

– Я очень надеюсь, что гжечна паненка не сочтет то за невежество… – начал он.

– Что не сочтет? – поинтересовалась Нина.

– Ах, пани Янина, я все понимаю! И то, что не подобает юной девице посещать квартиру холостого мужчины. И то, какая пропасть нас разделяет – кто вы и кто я? – стал упражняться в преувеличенно-эмоциональном красноречии адъютант. – Но мне просто хочется порадовать вас зрелищем коллекции прекрасных драгоценностей, которую мне удалось собрать. Не смущайтесь, я знаю, к чему лежит женское сердце, и все мои помыслы – лишь порадовать вас!

Выслушав это приглашение, девушка слегка порозовела – но не от того, что делать подобное предложение несовершеннолетней девушке считалось совершенно неприличным. Ей просто вспомнилась одна весьма неловкая история, связанная с аналогичным приглашением…

Дело было накануне Рождества, в конце прошлого, 1946 года. Возвращаясь с дельницы вместе с Романом, который начал выделять Нину среди прочих зедвуэмовок, оказывая ей особые знаки внимания, она услышала от него предложение:

– Ты будешь не против заглянуть ко мне домой, посмотреть мою рождественскую елку?

Немедленной реакцией Нины на это предложение была звонкая пощечина, которую она залепила своему кавалеру. Правда, осознав, что именно она сделала и, главное, почему, девушка густо покраснела и забормотала извинения.

Чтобы понять всю пикантность ситуации, следует заметить, что рождественская елка по-польски зовется Choinka, и это слово легко принять за созвучное русское из разряда ненормативной лексики.

Роман, пожалуй, понял, чем вызвана такая реакция, и, чтобы сгладить возникшую неловкость, тоже поспешил извиниться за то, что посмел пригласить юную девушку в квартиру, где бы она оказалась наедине с мужчиной.

Отец, которому Нина откровенно рассказала о ситуации, в которую она попала, долго смеялся:

– Да, теперь тебе трудно будет выдавать себя за совершенно невинную и неискушенную девицу! – затем, уняв смех, но не переставая улыбаться, добавил уже чуть более серьезным тоном: – Вот так вот разведчики и проваливаются!

Но вот теперь никакой неловкости от предложения адъютанта Нина не испытывала. Почему бы и не посмотреть на его коллекцию? Собрание драгоценностей, которым ее завлекал поручник, оказалось беспорядочной грудой ювелирных изделий.

– Ах, пенькна паненка Янина! – снова завел свои речи адъютант, пока девушка с любопытством рассматривала совершенно различные по качеству и художественному исполнению вещи. – Вам стоит только пожелать, и все это, и еще множество прекрасных вещей, будет ваше!

По мере того, как Нина смогла оценить количество собранных в квартире поручника драгоценностей, в душе у нее начал шевелиться червячок сомнения. Она все никак не могла забыть те наветы на отца по поводу присвоения им конфискованных ценностей, которые ей довелось услышать во время последней поездки в Москву.

Поэтому первым делом, вернувшись от поручника, она поставила отца в известность о подозрительной коллекции, собранной его адъютантом. Якуб немедленно предпринял проверку, и оказалось, что поручник, пользуясь своим положением, как раз и занимался конфискацией ценностей именем генерала Речницкого. На этом и чувства адъютанта, и его карьера пришли к понятному концу.

Обо всем случившемся необходимо было поставить в известность Москву. Тем более что у генерала в связи с возникшим скандалом по поводу драгоценностей появилась одна идея: разоблачение адъютанта надо тщательно замять, осторожно пустив слух о подозрениях в адрес генерала. И пусть контрразведка достаточно открыто установит за ним наблюдение. Вдруг интересующие нас персоны клюнут на эту приманку?

На связь с Центром Речницкий должен был выходить ежемесячно, но при необходимости это можно было делать и чаще. При этом функции Нины как радистки на деле сводились к тому, что она садилась на место шофера, и они с отцом выезжали куда-нибудь в глухой лес. Там сержант-радистка, забросив на деревья антенну, сбрасывала свои функции на генерала – она стояла «на стреме», пока отец работал на ключе, что у него получалось гораздо лучше, чем у нее. Впрочем, оказалось, что не зря в Нину, еще не отошедшую от пеллагры, вдалбливали осенью 1945 года радиодело. Отец частенько снимал наушники и говорил ей:

– Так, а теперь ты поработай. Нужно принять сообщение из Центра.

Девушка наилучшим образом справлялась с этой задачей благодаря хорошему музыкальному слуху и безупречной памяти.

Регулярные выходы в эфир были небезопасным занятием, потому что польская контрразведка всерьез ловила запеленгованную рацию, устраивая облавы на дорогах (что очень похоже изображено в фильме «Семнадцать мгновений весны»). Поэтому Нина старалась помочь отцу как можно быстрее развернуть рацию, залезала на дерево, забрасывая антенну повыше, а по окончании связи столь же быстро сворачивалась, садилась за руль и, следуя указаниям отца, гнала машину на предельной скорости прочь. Они никогда не уходили с места выхода в эфир тем же маршрутом, что прибывали туда.

При проверке на постах Нина «включала дурочку», изображая капризную панночку:

– И долго мы еще будем стоять?! Ты генерал или не генерал, в конце концов? Ну и как хочешь! Вот я сейчас вылезу и останусь тут, в лесу! – тоном обиженной на весь свет избалованной девочки заявляла она, и в самом деле вылезая из машины, чтобы в случае необходимости взять патруль в два огня. – Пусть меня кабан съест, тогда будешь знать!

Подобные спектакли весьма сильно действовали на польских жолнежей, исполненных и чинопочитания, и особенно пиетета перед шляхтой, так что машину тут же пропускали. Правда, генерал после таких сцен сокрушенно вздыхал: «Я-то думал, что ты у меня настоящий парень, а ты как была девчонка, так и осталась…»

Правила конспирации при связи с Центром для генерала Речницкого были особо жесткими. Он идентифицировал себя только регулярно менявшимися позывными радиостанции. Его радиограммы не подписывались, хотя обычно агенты подписывали радиограммы личным цифровым кодом. Этим исключалось возможность того, что кто-либо из радистов или шифровальщиков сможет связать передаваемые шифрограммы с каким-то определенным лицом. Сведения по радиосвязи передавались только без ссылок на источник разведданных. Все сообщения с указанием источника передавались исключительно с курьером (вместе с документами, магнитофонными записями, фотоматериалами).