И смех и грех
Сержант полиции втолкнул в камеру Петра Фёдоровича Краснова, обросшего трёхдневной седой щетиной: – Посиди здесь до суда, шутник.
На нарах расположились четверо молодых парней. Их лица сияют синяками и ссадинами, словно они, не далее как вчера, вышли из Мамаева побоища.
– Кто вас, хлопцы, так славно отделал? Вы что, никак с медведем решили побороться?
– Мы сами расписали друг друга, решили кулаками помахать, сами сейчас не знаем причину потасовки. Что с нас взять? Мы молодые, необузданные. Ты то, старый пень, давно угомониться должен, или что, седина в бороду, бес в ребро?
– Так я что, страдаю за людское невежество.
– Расскажи свою байку, дед, о людском невежестве. Послушаем тебя, время всё равно коротать нужно. Можем вместе посмеяться.
– Чего не рассказать, слушайте. Договорились мужики, и я вместе с ними, устроить внеочередной праздник. Заниматься в деревне нечем, и душа праздника требует. Какой же праздник без спиртного? У меня в кармане кот наплакал, как будто в кармане дыра огромная. Пить на халяву я не привык. С деньгами дома обстановка тоже неважная, но тридцать рублей старуха найдёт, коли будет на то её добрая воля. Прошу их, якобы, для похода на рыбалку. Она крик подняла, кричит, что не даст, что неделю назад с рыбалки без рыбы на четвереньках приполз, что нет рыбы в нашей речушке. И она права, в нашей речке рыба уже лет двадцать не водится.
– Дед, почему тридцать рублей просил, что-то мало для спиртного?
– У нас самогон по такой цене продаётся.
– Зелье, наверное, ядовитое, отравиться не боишься?
– Со времён Горбачёва пьём его, все живы и здоровы. Слушайте дальше. Не даёт жена денег, ну ни в какую. Пригрозил я ей, что если не даст тридцать рублей, я пойду и повешусь. Она отвечает, что иди и вешайся, что она только рада будет, что некому будет самогон глотать. Убежала она в магазин. Я пошёл в кладовку, привязал верёвку к ремню, пропустил под рубашку и второй конец привязал к балке. Небольшой обрезок верёвки обвёл вокруг шеи. Вишу, предвкушаю удовольствие, представляю, как заглянет в кладовку жена, увидит меня, завизжит на весь посёлок и бросится к участковому. Я верёвку сниму, остановлю и успокою её. Тогда она непременно даст мне эти несчастные тридцать рублей. Всё произошло не совсем так, как я предполагал. Не успел я её остановить, она завизжала и, как молния, вылетела из кладовки. От её визга я почти оглох, но продолжаю висеть, жду развития событий. Заходит в кладовку соседка Анна, она часто к нам заходит, моя тоже к ней бегает, у них свои дела. Увидела меня, повешенного, пискнула, затем сняла с полки шматок сала. Такого я вытерпеть не мог, крикнул ей, чтобы положила сало на место. Мои слова подействовали на неё, как удар обухом топора по голове. Она ойкнула и свалилась на пол. На её беду там стояла дырявая кастрюля. Аннушка грохнулась на неё и сломала ребро. Вскоре и моя старуха пришла вместе с участковым. Он поставил рядом со мной табурет, встал на него и начал резать верёвку. Падать мне не хотелось, и я обнял полицейского. Он от испуга полетел с табуретки и сломал ногу. Их заставляет падать и ломать кости их собственное невежество, а мне придётся пятнадцать суток мести улицы.
Громкое ха – ха – ха, вылетающее из глоток четверых молодых здоровяков сотрясает стены камеры в отделе полиции.