Первое впечатление
Таор не знал, что ему здесь делать. Вроде бы он выполнил все, к чему обязывал его церемониал, и волен был уйти, но ему велели остаться во дворце на правах почетного гостя.
– Впереди дни празднеств, – объяснил ему Сменхкара.
– Каких празднеств? – юноша был изумлен. На это время года не приходилось никаких праздников, разве только… он забыл о том, что вместо всех прежних богов теперь остался только один, а значит и даты религиозных торжеств тоже перенесены на другое время. Он не стал расспрашивать об этом подробно, чтобы не показать себя простаком. В хитросплетениях светской и религиозной жизни он действительно разбирался плохо. Военное дело – вот единственное, в чем он что-то понимал.
Жаль, что воспоминания о победе были чем-то омрачены. Он часто закрывал глаза и представлял себе темную тучу над полем боя, где мертвые оживали и снова кидались в схватку. На свете, должно быть, происходит много чудес, но такого он не наблюдал раньше никогда. Многое на последней войне могло показаться странным и неправдоподобным. Казалось, что темные дворцовые зеркала в сумерках снова начинают отражать ту битву. Но кругом было спокойно. Единственным напоминанием о войне здесь были люди в убогих одеждах, снующие по праздничной толпе – то были пленники, которых он предложил отпустить, и которые пожелали остаться тут на правах гостей на время торжеств. Их можно было понять. Угощение и выпивка – вот, что прельщало здесь людей, оставшихся без крова и лишившихся всего нажитого. Останутся ли они в Египте навсегда, подыскав места слуг? Или же, отдохнув, отправятся назад на разоренные земли, откуда они родом?
Таор даже до сих пор не знал названия этого племени. Он не понимал их языка и не мог ничего у них спросить, да и не осмелился бы вступать в разговор с побежденными. От них исходила какая-то озлобленность, что-то мрачное, и он каждый раз отводил глаза, наткнувшись взглядом в толпе на кого-то из них.
Их лица оказались на вид удивительно неприятными, кожа землистой, глаза какого-то неприятного оттенка, отдающего краснотой. Черты лица тоже имели мало общего с лицами египтян и представителей любых других знакомых ему народов. Заостренные носы, заостренные уши, брови, похожие на крылья, безгубые рты… со стариками это еще было объяснимо, но он никогда не видел таких уродливых женщин и детей. Возможно, для их племени подобные особенности внешности и считались нормальными, но египтянину было неприятно на это смотреть.
Таор внезапно вспомнил Уджаи, его высохшую конечность и безнадежное отчаяние в глазах.
Возможно, эти люди и не родились такими уродцами, а что-то случилось во время войны, что изуродовало их лица и тела. Но что? Что могло случиться с женщинами и детьми, которые сами не выходили на поле боя и даже близко не подходили к опасным территориям, где дрались мужчины. Таор недоумевал… Вероятно, в местных пустынях таилось нечто нездоровое, что так отражалось на внешности местного населения. Каждый человек красиво выглядит до тех пор, пока ничем не болен. Один наставник как-то давно в детстве говорил ему, что все люди мира, как плоды или цветы, посади их на не благодатную почву, и от внешней красоты ничего не останется. Плод сгниет, цветок зачахнет, а человек от тяжелого труда и отсутствия комфорта станет немощным и непривлекательным на вид. Насколько Таор заметил, в этом состояла доля правды. Женщины, родившиеся в бедности, действительно дурнели поразительно быстро, а вот те, что обитали во дворцах, напоминали прекрасные цветы.
Лотосы в дворцовых садах тоже казались более красивыми, чем в любом другом месте. Таор присел прямо на земле перед одним из прудов. Здесь его и нашел царский посыльный, принесший маленький свиток в золотой оправе. Он думал, что это приглашение на очередное торжество, но нет – дочери фараона прислали ему приглашение явиться и рассказать о своих военных подвигах. Внизу стояли подписи. Таор вздрогнул, ожидая увидеть новое имя, которое до этого не знал – имя того золотого создания из тронной залы. Она ведь тоже должна быть царевной, так ему показалось, по крайней мере. Но в списке были лишь уже известные ему имена царевен: Меритатон, Сетепенра, Нефернефриатон-ташерит, Анхесенпаатон. Все, кто одаривал его своим вниманием задолго до этого. Единственным странным было последнее имя: Макетатон – уже мертвая дочь фараона. Сама она никак не могла подписаться под этим приглашением. Наверное, это ошибка.
Таор не знал, что ответить на это приглашение. Сейчас он никому не мог составить компанию. В голове была свистящая пустота. Наверное, после последней битвы он немного обезумел. Вероятно, те пустыни были прокляты и не стоило туда ехать, но он должен был защищать земли Египта от нападавших. В тех пустынях он растерял всю свою привычную жизнерадостность, а вынес с собой что-то мрачное и давящее. Каждый раз, когда он пытался заснуть, битва в его снах продолжалась: свистели стрелы, вставали мертвецы, звучал голос с небес, только куда более четко, чем он слышал давно в реальности. Голос, как золотой луч, раздиравший черные облака. Кажется, вместо дождя во снах с небес лилась кровь, и он ощущал ее потоки на своем лице. Кожа окрашивалась алыми сгустками, мир вокруг становился уродливым, а голос с небес был божественно красив.
– Я выбираю тебя, – произносил он, и Таор просыпался с ощущением того, что меч, который кто-то вложил в его руку, должен истребить всех и в том числе его самого в поисках одной единственной жертвы.
Это просто сны, утешал он себя. В прежние времена он сходил бы в храм, принес жертвы и спросил у жреца совета, как истолковать эти сновидения, но сейчас остались лишь храмы Атона. Этот бог почему-то его отталкивал. Вероятно, потому что занял место всех остальных. Такая абсолютная власть пугала, и то, как внезапно это случилось. Не стало ничего, осталось только солнце. Весь пантеон знакомых богов отныне отсутствовал, был заменен лишь одним. Как будто кто-то один из членов большой семьи вырезал всех остальных, чтобы утвердиться в своей власти.
Таору это не нравилось. Но что он мог сделать? Все решает фараон, который сам почитается, как бог на земле, а простые смертные должны ему лишь подчиняться. Так устроен мир. Так устроен Египет. Но кто и почему устроил все так? Кто в действительности тот, кто прячется там, в небесах, как золотой голос? Один обитатель небес или их множество?
Раньше ему в голову никогда не приходили такие мысли. Он был простым юношей, смыслящем только в военном ремесле и самых разных боевых искусствах. Правление страной – не его удел. Переосмыслить нормы религии или структуры власти тоже ему не дано. Он просто в этом ничего не понимает.
Единственное, что привлекло его внимание в тронном зале это золотой силуэт за спинкой трона. Ничего красивее он в свой жизни не видел. Где увидеть ее еще раз? Таор озирался по сторонам. Где-то во дворце ее, конечно же, можно встретить, но где? Пока что ему не везло, хотя он слонялся туда – обратно целый день. Возможно, она до сих пор не выходила из своих покоев или из покоев самого фараона. Может ли она быть ему женой, а не дочерью, очередной царицей Египта выше Кийи и Нефертити. Но тогда, почему никто о ней не говорит, не прославляет ее имя, как это положено? Впрочем, о Нефертити и Кийе тоже никто ничего не говорил, как будто их больше и не было. А в тронном зале не присутствовал даже никто из гарема. Фараон был один, не считая золотого крылатого создания рядом с ним, которое как будто никто не видел.
Таор хотел спросить у кого-нибудь о ней напрямую, но все никак не решался. Нутром он чувствовал, что этого не стоит делать. Есть такие вещи, о которых живым людям лучше не говорить вслух, как о мертвецах, оживающих на поле боя в битве, из которой он сам недавно вернулся.
Лотосы в садовом пруду источали странный аромат, как будто запах смерти. Они все были белыми. Никакого разнообразия. А раньше здесь царило буйство красок.
Юноша откинул иссиня-черные пряди волос со лба и посмотрел на свое отражение в воде. Его лицо осталось красивым и без шрамов, как будто он не побывал только что в самой гуще сражения. Отметина на лбе в зеркале воды почему-то не отражалась. Таор нахмурился.
– Я выбрал тебя!
Что значили эти слова. Они ведь должны были что-то означать? Сейчас он тоже видел отражение неба в воде, но голос с небес не звучал. Возможно, он звучит лишь во сне. Или в том состоянии в битве, которое близко к вечному сну. Так зовут в иной мир сами боги. Именно боги, а не бог. Таор все еще считал, что их много. Но единственное божественное создание, которое он видел своими глазами, находилось где-то здесь во дворце. И оно не было истуканом, оно было живым. Как жаль, что там, в тронной зале, нельзя было подойти близко и прикоснуться, чтобы убедиться существует ли оно на самом деле. Оно говорило что-то на ухо фараону, но он не слышал слов, оно двигалось, но с места не сходило, оно обладало соблазнительными женственными чертами, но он не ощущал физического влечения, лишь какое-то безумие. Ему будто дали по голове, и он двигался, как в бреду.
«Красота богов должна пугать смертных». Надпись иероглифами была высечена на колонне недавно и неаккуратно, как будто ее нацарапали чьи-то когти, глубоко рассекшие камень. Таор заметил ее лишь потому, что сел рядом. Интересно, сколько еще во дворце появилось таких символов, которых не было раньше.
Сад пополнился изумительными зверями и птицами, названия которых Таор не знал. Наверное, путешественники завезли их сюда из таких далеких мест, о которых он и не слышал. Маленькие обезьянки, снующие по померанцевым деревьям, были черными, как демоны.
Где-то далеко зазвучал гимн Атону.
– Славься…
Какое монотонное песнопение. Вокруг как будто сразу стало темнее. Все дело в сумерках и в усталости, решил Таор, ему хотелось спать.