Вы здесь

Исцеление в жизни и смерти. 4. Вставая на путь исцеления (Стивен Левин, 1987)

4

Вставая на путь исцеления

Вступить на путь исцеления – значит напрямую участвовать в жизни, легко и с милосердным вниманием, в котором мы принимаем всё таким, какое оно есть, входить в происходящее. Непосредственно вступать в свою жизнь – значит настраиваться на возникающие и исчезающие мысли и чувства, на сами переживания, заключённые в каждом мгновении. Быть полноценно живым – значит непосредственно переживать само переживаемое. Большая часть нашей жизни проходит в мыслях о прошлом, в мечтательной дымке, скрывающей только что минувшее мгновение. Поэтому во многом наша жизнь является отражением того, что только что случилось, а не непосредственным участием в текущем мгновении. Примером того, как путь милосердного исследования может приводить к исцелению на самых разных уровнях, стал для нас Ховард; правая часть его тела была сильно искалечена из-за взрыва мины во Вьетнаме. Он провёл больше года в госпитале для ветеранов, но, по его словам, ему так и не удалось до конца исцелиться. Когда мы стали спрашивать его о том, что могло препятствовать окончательному исцелению, не давая полностью восстановиться правой ноге и зажить открытым ранам, он рассказал нам о том дне, когда был ранен. Он находился в дозоре с несколькими близкими товарищами. Они попали под ракетный и пулемётный обстрел. Когда они бежали в укрытие, он наступил на мину. Взрывом его отбросило на несколько футов, на рисовую плантацию, так что он остался лежать в грязи растерзанной, окровавленной тушей. Мимо него прошли вражеские войска, которые затем «вырезали весь мой отряд». Благодаря своему ранению он оказался единственным выжившим. Он чувствовал, что его рана была как-то связана со смертью остальных. Его глубокое чувство вины было стыдом выжившего – очень похожее состояние мы наблюдали у людей, выживших в нацистских лагерях смерти. «Как я могу спокойно ходить по земле, когда там, в шести футах под землёй, лежат мои товарищи?»

Однако на самом деле ему не так уж спокойно жилось. При ходьбе он часто хромал и вздрагивал от боли. Искалеченная нога и узнаваемое чувство боли стали неотъемлемой частью его личности. Когда мы спросили Ховарда о его боли, он осторожно снял эластичный бандаж на ноге и показал несколько кровоточащих нарывов на изъязвлённом бедре. «Они не проходят уже многие годы – кажется, они никогда не заживут».

Мы посоветовали ему начать процесс исцеления с тщательного изучения стыда, который он носил в своём уме и который возникал из-за того, что он пережил своих «товарищей по оружию». Мы предложили ему начать обращать внимание на любые чувства, которые возникают, когда в связи с неприятными ощущениями он сосредоточивается на ноге. Мы предложили ему чутко прислушиваться к посланиям и урокам, скрытым в его больной ноге. Спустя несколько недель он сказал, что заметил следующее: каждый раз, когда он менял повязки на открытых ранах, то практически «чувствовал запах тел товарищей, гниющих в джунглях». Побывав на нескольких семинарах по осознанной жизни/ умиранию и консультациях, он почувствовал желание ежедневно заниматься медитацией на прощении. Это было оптимальным началом для того, чтобы осознать горе в его уме / теле. Поскольку он ощущал, что, развивая умение прощать, лучше всего сможет гармонизировать своё чувство вины и обиды, он стал медитировать по двадцать минут дважды в день, совершенствуясь в этой практике. Огромная трудность, которая возникла у него поначалу, – отношение к своей боли с чувством прощения – позволила ему определить, что препятствует исцелению. Погружаясь в воспоминания о своих «десяти несчастных годах», он быстро начал замечать, что «Вьетнам многое выявил во мне». Он стал понимать, что проблема выходила за рамки «искалеченного тела». Он стал замечать, когда внимательно наблюдал за болью в своей ноге, что она будто бы соединялась, пронизывая его тело, с болью в груди, от которой он давно страдал. «За последние пару лет я несколько раз делал ЭКГ, но мне всегда говорят, что с моим сердцем всё в порядке. Однако теперь, кажется, я понимаю, в чём дело. Поразительно, как я не замечал этой связи все эти годы». Благодаря работе с горем и медитации на прощении, которым он с увлечением посвящал своё время, боль в сердце стала ещё более явной. «Похоже, будто моя нога вытягивает силы из моего сердца».

Поскольку Ховард жил очень далеко, мы виделись с ним лишь изредка, но примерно раз в неделю он звонил, чтобы задать какой-нибудь технический вопрос в связи с медитацией на прощении: «Что делать, когда я наполняю свою ногу чувством прощения и при этом перед глазами возникают жуткие кровавые сцены? Должен ли я простить тех парней, которые меня подорвали на мине? Смогу ли я когда-нибудь простить то, что причиняет мне такую боль? Смогут ли простить меня?» В ходе этих недель можно было видеть, что поначалу вопросы исходили именно от его ноги, но по мере углубления в процесс долгожданного исцеления стало требовать именно его сердце. Через несколько месяцев его звонки стали менее регулярными, а вопросы – ещё более глубокими и пронзительными: «Порой, когда я погружаюсь в своё сердце, чтобы обратиться к больной ноге, у меня не находится слов, есть только чувство связи между сердцем и ногой. Когда так происходит, боль в ноге как будто исчезает – на чём мне сосредоточиться в таком случае?» Он прилагал все усилия, чтобы сохранять открытость в ходе работы.

На семинаре, который проходил примерно шесть месяцев спустя после нашего последнего разговора с Ховардом, он вошёл в помещение, почти не хромая. Когда я спросил его, что произошло, он сказал: «Раны перестали кровоточить, когда я всем сердцем принял своё несчастье и свою больную ногу. Теперь я могу стоять на обеих ногах». Нельзя сказать, что боль полностью исчезла, но она изменилась. «Я чувствую, что простил свою рану и, как бы это странно ни звучало, моя рана тоже простила меня. Во всяком случае хорошо, что теперь я чувствую себя живым. Посмотрим, что можно сделать дальше». Работа по проживанию горя была для него глубинным исцеляющим процессом, который может продолжаться многие годы, но, как говорит Ховард, «похоже, моё тело навёрстывает упущенное. Я так долго был закрыт и так долго боялся чувствовать, что, кажется, без всей этой боли я бы не обратил на это внимания».

Ещё одним очень ярким пример такой работы, связанной с обретением открытости исцелению, является случай, произошедший с одним нашим другом-терапевтом, который из-за хронического заболевания сердца не мог больше подниматься по лестнице и продолжать работу в области танцевальной терапии. Он рассказал нам, что его работа по обретению открытости «сердца самому себе» началась, когда однажды он оказался перед изображением священного сердца Иисуса. «Своим собственным дряхлым сердцем» он открылся его сиянию. По его словам, с каждым вдохом в него проникало то сострадание, которого ему самому так не хватало. Он принял сердце Иисуса в самую глубину своего сердца.

«Своим собственным больным сердцем я начал сливаться с этим священным сердцем, и в этом было что-то по-настоящему опьяняющее». Проходили месяцы, и его медитативная практика, начавшаяся с десяти минут, увеличилась до нескольких ежедневных сессий по двадцать минут. Пока он учился милосердию, необходимому для исцеления, развитие его болезни прекратилось. Уже три года его болезнь сердца не прогрессирует. «Теперь я снова могу преодолеть лестничный пролёт, а порой сердце влечёт меня танцевать, хотя тело всё ещё немного выматывают такие движения».

Некоторым требуются месяцы боли и беспомощности, чтобы они начали искать исцеления на большей глубине. Другим, кажется, нужно лишь мгновение, чтобы нащупать тот путь, на котором можно обрести целостность. Одна женщина, болевшая раком, которая приехала на десятидневный ретрит по осознанной жизни и смерти, на третий день подошла ко мне и сказала: «Сейчас я собираюсь отправиться домой, чтобы отдохнуть, – я приехала только затем, чтобы понять, что делать дальше. И я получила то, зачем приехала». Через шесть лет после этого события опухоль в её мозге исчезла. В последний раз, когда я видел её, эта женщина подошла ко мне, широко улыбаясь, и сказала: «У меня больше нет рака». Когда я спросил её, полностью ли она вылечилась, ответ был таков: «Не знаю, но я чувствую большую вовлечённость в жизнь, чем когда-либо прежде».

У некоторых людей предчувствие выхода из болезни может возникнуть после длительного периода интенсивных страданий и сопротивления, когда они пережили поражение перед лицом трудностей, порождённых болезнью, когда «просто больше не остаётся сил на борьбу». Часто сердце обнажается, когда исчезают сопротивления, и даже в сильнейшей боли чувство поражения растворяется в новой возможности переживания жизни. Словами Томаса Мертона, «истинной любви и молитве учатся в миг, когда молитва становится невозможной, а сердце обратилось в камень».

Очевидно, именно это произошло в случае Мэй, на руках у которой умер её четырнадцатилетний сын, – как она думала, он просто тяжело простудился. После того, как врач сказал, что «это просто не опасный для жизни грипп», она до последней минуты уверяла своего сына, что он сможет «выдержать это самостоятельно, проявить мужество!». Однако он умер. После его смерти она разрывалась на части от чувства вины и сомнений в себе. «Больше года я сходила с ума, и вот моё сердце просто не выдержало. Я не могла даже самостоятельно дойти до ванной. Я просто лежала в опустошённом состоянии. Я чувствовала себя совершенно разбитой. Мне казалось, что я больше никогда больше не буду чувствовать себя нормально. Я привыкла спрашивать у каждого, с кем знакомилась, знают ли они человека, который не смог бы оправиться от горя. Я думала, что жизнь кончена, что я перегорела. Я разрушила всё. Мне продолжало становиться всё хуже, пока я не почувствовала, что так просто уничтожу себя. После года ежедневных размышлений о самоубийстве я поняла, что „либо пан, либо пропал“. После увещеваний многочисленных терапевтов я впустила в себя эту боль. Я думала, она меня уничтожит; возможно, так и случилось, ведь в некотором смысле я родилась заново, позволив боли и горю убить меня – но я не умерла. С тех пор я стала доверять боли, как и прощению. И возобновила отношения со своей семьёй».

Большинство людей откладывают необходимое исцеление на потом. Мы начинаем задаваться вопросом: «На каком уровне можно обрести исцеление?» лишь тогда, когда в нашем организме обнаруживается раковая опухоль, когда мы переживаем смерть ребёнка или теряем положение в обществе, которое много для нас значило, из-за старости, развода или хронической болезни.

Исследовать горе, присутствующее в нашем больном теле и болезненно разделённом уме, можно на самых разных уровнях. Да, вполне может быть, что только после травмирующего события мы начнём проявлять внимание к жизни на том уровне, где можно обрести исцеление и освободиться от тонких травм.

Когда я пришёл к более глубокому пониманию этого момента, стал меняться мой подход к работе с людьми, испытывающими боль. В первые годы своей работы, когда я находился рядом с людьми, испытывавшими сильные телесные страдания, я временами замечал, что внутренне, сердцем, начинаю молиться, прося о том, чтобы их боль уменьшилась. Но со временем я увидел, что слишком мало понимаю, чтобы знать, что является наилучшим развитием событий для конкретной личности. А затем однажды, когда я находился рядом с человеком, который был сильно физически истощён, я заметил следующее: как только я обратился к божественному началу (неважно, что под ним понимать) с просьбой хотя бы ненадолго избавить этого человека от трудностей, что-то внутри меня воспрепятствовало такой молитве. Очевидно, подобная просьба была неуместной. С тех пор я могу молиться лишь о том, чтобы человек сумел извлечь из своего опыта как можно больше мудрости и глубины исцеления. Я больше не могу предвосхищать божественное провидение, пытаясь угадать смысл, причины и последствия болезни. И я просто доверяюсь своему неведению, чтобы оставаться открытым для происходящего и осознавать, что мы обретаем глубинное исцеление благодаря вниманию к жизни и всему, что она в себе несёт.

Наша давняя подруга Вивьен, проснувшись однажды утром, обнаружила, что её юная дочь лежит убитой в соседней спальне. Она не могла простить себя за то, что не пришла на помощь дочери. «Как я могла не услышать? Как я могла не понять, что она нуждается во мне?» Выяснилось, что её дочь уже была мертва, когда мать пришла домой, и что её убили той ночью гораздо раньше, однако рациональный ум кипел от негодования, поскольку не способен был контролировать смерть или защитить любимое существо. В первые месяцы, как рассказывала Вивьен, она почти не в силах была поверить, что спокойно спала в ту ночь, когда её задушенная дочь лежала в соседней комнате. Её тело начало болеть, возобновились прежние физические недомогания. Она говорила: «Мне до смерти плохо от того, что всё произошло именно так». Она сказала, что готова сделать всё, что угодно, чтобы вернуть свою дочь, и это напряжённое стремление находило выражение в её теле и разуме. Но как-то раз, занимаясь медитацией на проживание горя, она осознала, что жизнь никогда не будет прежней. Она позволила громадной боли, заключённой в этой невыносимой для неё правде, проникнуть в сердце и начала открываться исцелению. Она перестала бороться с образами своей задушенной дочери, постоянно возникавшими в уме, она позволила им заполнить её ум – она плакала, кричала, смеялась и долго говорила со своим погибшим ребёнком, пока наконец не уснула. Она больше не боролась с происходящим, но стала открываться реальности, позволяя боли освобождать сердце – слой за слоем – от прежних привязанностей. Сострадание и исцеление почти просвечивали сквозь её плоть, выжигая разделённость и страх, преследовавшие её всю жизнь. И хотя теперь Вивьен осознаёт, что её дочь никогда не вернётся, она обычно добавляет: «Но никогда она не была так близка к возвращению».

Разные уровни исцеления и те озарения, что возникают в их пространстве, самым явным образом проявились в случае нашего друга Боба, который страдал от хронической боли, вызванной многочисленными переломами, полученными в аварии, случившейся, когда он ехал на мотоцикле несколько лет тому назад. Сначала он долгое время следовал различным медицинским моделям и принимал обезболивающие, чтобы снять боль и ослабить интенсивную телесную реакцию на острые неприятные ощущения, а затем рассказал нам следующее: «Недавно мне посчастливилось вспомнить один старый сон. Мне дали участок земли и достаточно древесины, чтобы я мог построить для себя дом. Но временами мне становилось тяжело, и я думал, что придётся отказаться от этой затеи. При этом я на самом деле много размышлял о доме. Я спрашивал себя, как можно его построить. И что-то во мне говорило: „Просто не забывай, что, если будешь думать о Боге, спина не будет болеть так сильно“». Единственным способом построить дом в глубине лесов, о котором он всегда мечтал, было постоянно воспевать Бога. Этот метод сработал. Теперь он живёт не просто в доме, а в храме. И Бог поёт, обращаясь к нему. Спина всё ещё даёт о себе знать время от времени, но такие случаи служат ему лишним напоминанием о том, что нужно петь более проникновенно.

Возможно, говоря о просветлённых людях, святых, «посвящённых», мы всего лишь имеем в виду исцелившихся людей – тех, чей ум глубоко погрузился в сердце, кто обнаружил Единого, порождающего многое, кто раскрыл неразделённое, целое. Виктор Франкл в книге «Человек в поисках смысла» говорит, что те немногие люди, что выжили в ужасе концентрационных лагерей, спаслись благодаря служению другим: это были врачи, медсёстры, священники, раввины, по-матерински и по-отцовски заботившиеся о других люди. Они выжили, поскольку у них была причина для жизни: сама любовь, само исцеление. Они поднялись над болезнью, которая так часто истощала тело. Даже находясь в среде, где они были совершенно беспомощны, где их лишили достоинства и воображаемой независимости, они осознавали, что любовь является даром, который обретает дающий. Они поняли, что любовь – это единственный достойный дар. Заботясь о других, мы заботимся о самих себе, проявляем глубокое уважение к бытию, единящему всех нас.

Путь исцеления – это обретение открытости сердца к привязанностям прошлого, в котором сохраняется бдительное осознание настоящего. Это путь домой, возвращение к моменту жизни. Но мы – нечто гораздо большее, чем просто разум и тело, ведь наша изначальная природа не имеет границ, поэтому её беспредельность невозможно описать. К ней можно только стать сопричастным.


Хотя мы говорим о «вступлении на путь исцеления», безусловно, можно описать это и иным способом. Великий шаман из племени сиу, Чёрный Лось, говорит, что нужно «жить так, будто всё священно». Жить таким образом – значит превращать жизнь в искусство, присутствовать в каждом мгновении, как в последнем миге жизни, совершать каждый свой шаг, как первый. Вдыхать в это малое тело любовь и осознанность, становясь частью большего тела, общего для всех нас. Видеть, что каждый шаг следует совершать легко, без усилия, не укрепляясь в своей самости, не превращая себя в деятеля, отдельную индивидуальность, притягивающую к себе страдание. Жить так, будто всё священно, – значит отпускать своё страдание и позволять искрящейся «таковости» каждого мига нести в себе и направлять каждый следующий шаг.

Когда мы живём именно так, ничто не лишает нас равновесия, ведь нет ничего, что мы отождествляли бы с самостью, с идущим; напротив, всё переживается как священное, как изменчивый процесс, как божественный миг, дарованный для нашего исцеления.

Когда тело, ум и сердце открыты, наши возможности безграничны. Исцеление можно найти повсюду. Каждый шаг бесценен. Каждый шаг становится исцеляющим.

Ты ищешь меня? Я на соседнем сиденье. Моё плечо касается твоего.

Ты не найдёшь меня ни в ступах, ни в индийских святилищах, ни в синагогах, ни в соборах,

ни в литургии, ни в пении киртана, ни в ногах, обвитых вокруг шеи, ни в питании, состоящем из одних овощей.

Если ты на самом деле ищешь меня, то увидишь меня мгновенно —

Ты найдёшь меня в мельчайшем храме времени.

Кабир говорит: ученик, скажи мне, что такое Бог?

Это дыхание внутри дыхания.

Кабир