Глава 3
Желая полностью уладить свои дела, прежде чем приниматься за дела Анунда, Харальд и Рерик назначили свадьбу на самый ближний срок, к которому только можно было завершить приготовления. К графскому дому спешно пристраивали еще один спальный чулан для будущих новобрачных, Тибо целыми днями хлопотал, готовясь к пиру, Теодрада разбирала имущество, выбирая подарки для гостей и родни. Из Франкии сыновья Хальвдана привезли столько роскошных одежд, драгоценной посуды, поясов, оружия, украшений, всякой мелочи вроде подвязок и булавок, не считая монет, что все знатные гости должны были остаться довольны.
Однажды утром Рерик наткнулся на Хедина, хирдмана из своей ближней дружины. Тот подбрасывал на ладони какую-то монету.
– Посмотри, конунг. – Завидев Рерика, Хедин поймал монету, шагнул к нему и показал ладонь. – Ты такое видел?
Рерик взял монету в руки. Она была довольно крупной, вдвое крупнее привычного франкского денария, и вдвое тяжелее, насколько он мог определить без весов. Вместо обычных изображений – креста, храма, латинской надписи – на этой монете было тролль знает что: какие-то круги и то ли надписи, то ли узоры из непонятных значков.
– Что это? – Рерик поднял глаза на Хедина.
– А эта баба свейская… ну, то есть благочестивая госпожа Катла, такие нищебродам раздает. У нее таких полно, целый мешок. Сигвид спрашивал, откуда, она сказала, к ним на Бьёрко такие стали привозить в последнее время с Восточного пути. И много, говорит, привозят. Оттого свеи и зачастили, говорит, на Восточный путь, и ее отец туда ходил, и муж покойный. У тамошних славов берут меха, мед и вот это серебро. Называется дири… дере… дьюрсхейм, вот! Хотя не пойму, где здесь звери…5 – Он еще раз в недоумении оглядел монету, выискивая на ней отсутствующие изображения зверей. —
– А славы – это кто?
– А это тамошний народ, вроде родичи вендам. Язык у них один, и говорят, будто славы от вендов свой род ведут. Говорят, на Готланде и на Бьёрко их хорошо знают.
– И у них есть такое серебро? – Рерик еще раз подкинул монету на ладони.
– Везут оттуда. Я не знаю. Тебе бы с той бабой поговорить. А мы с Сигвидом тоже так подумали – а любопытно бы поближе поглядеть, откуда у тех славов серебро и много ли его там. Там у собора один мужик говорил, от Бьёрко до тех земель не так уж и далеко. Всего-то дней восемь-десять в один конец.
– Но если так близко, почему мы ничего об этом не знаем?
– А говорят, серебро это не так давно появилось. Короче, конунг, тебе надо с кем другим поговорить, кто туда ходит. А мы с тобой всегда пойдем, куда скажешь! – Хедин засмеялся, давая понять, что в богатые серебром страны дружина последует за своим конунгом более чем охотно.
– Я пока себе оставлю, ладно? – Рерик сжал монету в ладони. – Харальду покажу, вечером отдам.
Увидев открытую дверь кладовки и услышав изнутри голос Теодрады, Рерик заглянул посмотреть, чем она там занята, и заодно показать невиданную монету. Кстати, может быть, во Франкии такие уже видели и что-то знают? Теодрада разбирала одежду и как раз держала перед собой на вытянутых руках роскошную столу – верхнюю женскую рубаху, из бордового самита, с вышитыми золотом удивительными зубастыми зверями.
– Это можно подарить Амальберге, – говорила она Рагенфредис, которая стояла перед ней, тоже с ворохом каких-то шелковых тряпок в руках. – Это достаточно хорошо даже для матери невесты.
– А для самой невесты? – спросил Рерик, заглядывая в кладовку.
– Для самой невесты эта великовата. – Теодрада приложила к себе для наглядности – стола была и широка, и длинна. – Шили на какую-то весьма рослую госпожу. Заходи, Рерик. Скажи мне спасибо – я делаю эту работу для тебя.
– Спасибо. – Рерик подошел, наклонился и поцеловал невестку в щеку. – У меня ведь больше никого нет из женщин, кроме тебя. Если бы наша мать жила с нами… как бы она радовалась!
Он слегка вздохнул, вспомнив о фру Торгерд. Она не была на свадьбе старшего сына, женившегося во Франки. И свадьбу второго, которая состоится во Фризии, ей тоже предстояло пропустить.
Теодрада слегка покраснела: ее смутил этот знак внимания, несмотря на их родство. Она была замужем за Харальдом уже два года, однако нередко вела себя так, будто по-прежнему остается скромной монастырской послушницей, помышляющей исключительно о Боге.
– Присядь, Рерик. – Она кивнула на сундук. – Ты сам-то рад, что женишься?
– А вот это можно ей подарить? – Не отвечая, Рерик взял из открытого сундука позолоченный браслет с голубыми глазками бирюзы и для пробы надел на свое запястье. – Как по-твоему, Рейнельде понравится?
– Возможно. – Теодрада улыбнулась. – Только это браслет на ногу.
Рерик рассмеялся и бросил украшение обратно.
– Никак не могу понять, зачем ваши женщины носят браслеты на ногах, когда и ног-то их совсем не видно. – Он кивнул на подол самой Теодрады, такой длинный, что скрывал даже носки башмаков. Впрочем, сейчас изящный башмачок из алого сафьяна, расшитый жемчугом, случайно высунул носик, и Теодрада поспешно одернула подол, из-за чего Рерик снова усмехнулся.
– Эти браслеты призваны порадовать взор того, кому можно… ну, то есть мужа, – с некоторым смущением пояснила Теодрада. – А посторонних мужчин благочестивая женщина вовсе не стремится пленять.
– А ты носишь браслеты на ногах? – не отставал Рерик. – Чтобы порадовать Харальда?
– Мой муж не обращает внимания на такие вещи. – Теодрада отвела глаза.
– А я обращаю, – мечтательно произнес Рерик, задумчиво глядя куда-то в пространство.
Графиня Гизела действительно носила браслеты на ногах. Когда он их увидел, ему было не до того, чтобы думать об украшениях, но, когда он впоследствии вспоминал об этом, даже странный обычай франкских женщин казался ему необычайно милым.
Теодрада бросила на него один взгляд, вдруг вспыхнула и отвернулась. Рерик никогда ни единым словом не касался своих отношений с матерью Теодрады, но та ведь не слепая и не дурочка. Кое о чем она догадывается, и, надо думать, ее благочестивой душе эти мысли причиняют истинное страдание.
– Я хотела с тобой поговорить вовсе не о браслетах, – немного резко произнесла Теодрада. – Рагенфредис, прикрой дверь. Послушай, Рерик, – заговорила она снова, когда женщина выполнила ее приказание и вернулась. – Я не собираюсь отговаривать тебя от этой женитьбы. Ведь ты теперь христианин, и гораздо лучше тебе найти для себя достойную супругу и жить с ней в благочестии и благословленной Богом любви, чем… ну, ты понимаешь. – Теодрада опять отвела глаза, не желая упоминать вслух о тех молодых рабынях, услугами которых молодой конунг пользовался наряду с другими неженатыми хирдманами. – И если твой брак принесет мир и благополучие Дорестаду, это, конечно, большое благо. Но ты должен быть особенно осторожен и в поступках, и в словах. Услышав об этой свадьбе, король Лотарь будет недоволен. Ему не понравится союз между норманнами и фризами на подвластных ему землях. Он уже не в первый раз поручает норманнам управлять теми частями своей страны, в преданность которых не слишком верит. Ему удобна вражда между населением и графами: она не даст усилиться ни тем, ни другим, и все останутся полностью в его руках. А теперь у него возникнут сомнения. А Эвермод к тому же не скрывает своих надежд увидеть твоего сына новым кюнингом Радбодом. И я должна тебя предупредить: если ты его послушаешься и назовешь сына Радбодом, то король Лотарь воспримет это как измену и мятеж.
– У меня еще нет сына, – утешил ее Рерик. – Спасибо тебе, я вижу, что ты заботишься о нас. Но если я откажусь от этого брака, мне придется очень трудно уже сейчас. Фризы воспримут наш отказ как оскорбление. Ты понимаешь, что тогда будет. А нам пока нужен мир и покой. Нам нужно собрать как можно больше сил. На пиру я предложу фризам поддержать нас и Анунда в борьбе за Упланд. А потом Анунд поддержит нас в борьбе за Ютландию. Я вовсе не намерен от нее отказываться. И, честно говоря, надеюсь, что к тому времени, как мой сын или сыновья подрастут, мнение короля Лотаря меня будет волновать, как карканье вороны на частоколе. И своего сына я назову Хальвданом. Я хочу, чтобы он в первую очередь владел Южной Ютландией и Съялландом. А уж Фризией… как получится. Я также надеюсь, что из этих стен мои слова не выйдут. – Он многозначительно посмотрел на Рагенфредис. – Ты ведь хочешь, добрая женщина, чтобы твой муж был ярлом у могущественного независимого конунга?
– Куда ты, туда и мы, Рерик конунг. – Рагенфредис вздохнула. – Орм еще перед свадьбой сказал мне, что не может обещать мне спокойной жизни на одном месте.
Она улыбнулась, будто даже гордилась своей беспокойной судьбой. Она очень полюбила своего мужа, хотя и опасалась поначалу, уживется ли с норманном.
– Пожалуй, и я должен предупредить об этом свою невесту. – Рерик тоже улыбнулся. – Чтобы потом она не обвиняла меня, что я обманул ее надежды. Да, Теодрада! А она-то хочет за меня выйти? Ты говорила с ней об этом?
– Лучше спроси-ка у нее об этом сам! Ты должен жениться на девушке, а ты хотя бы знаешь, какого цвета у нее глаза?
– При чем здесь глаза?
– Вот именно – при чем? При том, что тебе даже не приходит в голову познакомиться поближе с женщиной, с которой соединяешь судьбу! Ты берешь ее, будто корову покупаешь… Да нет, уж к корове ты бы получше пригляделся перед покупкой. Тебе нет дела до самой Рейнельды, а она ведь страдает от этого. Ты живешь с ней в одном доме уже много дней, но даже не поговоришь с ней!
– Ладно, хватит! – Рерик замахал руками. – Я виноват. Но ты могла бы и раньше мне сказать, что она жаждет моего общества.
– А ты мог бы сам догадаться.
– Если я буду думать о ее чувствах, кто подумает о моих делах? Анунд еще этот нам на голову свалился, лучше времени не выбрал.
– Поди приведи ее, – велела Теодрада Рагенфредис, и та скрылась за дверью.
Когда появилась Рейнельда, Теодрада бросила на Рерика многозначительный взгляд и вышла. Рерик остался вдвоем со своей невестой. Какого цвета у нее глаза, рассматривать надо при свете дня – здесь, в полутьме кладовки при двух свечах они кажутся черными. Но и при таком освещении нетрудно было разглядеть, что девушка красива, и фигура у нее что надо – стройная, но самых приятных округлых очертаний в нужных местах. Пожалуй, она ему нравилась. Рерик вообще тепло относился к женщинам, ничуть их не боялся, иной раз даже увлекался больше, чем следовало, и сам пользовался успехом как у знатных женщин, так и у простых, несмотря на средний рост и вполне обычное лицо, отнюдь не сиявшее красотой. Но понравится ли он своей невесте? Он не помнил, встречал ли Рейнельду когда-нибудь раньше, а о той ночи в усадьбе Альдхельма она едва ли сохранила приятные воспоминания. Еще вообразит себя новой Гудрун, хлопот с ней не оберешься.
– Ну, а ты? – спросил он. – Ты рада, что выходишь замуж? И именно за меня?
– Я повинуюсь воле моего отца, – ответила девушка, подняв на него глаза и снова отведя взгляд. – Я не хотела выходить замуж. Мы с моими сестрами часто мечтали, что все вместе устроим монастырь и будем там служить Господу. Сначала нас было бы только четыре, и я была бы аббатисой, а они – моими монахинями. А потом слава о нас пошла бы по всей Фризии, к нам стали бы собираться благочестивые девы, наш монастырь стал бы большим, богатым и знаменитым. Мы говорили, что когда я умру, аббатисой станет Ита, потом Ландель, потом Хатль. Что мы проживем много лет в мире и благочестии, помогая бедным, и все будут почитать нас как святых… Но я знаю, что детские мечты – это одно, а жизнь – совсем другое. Я поняла это в ту ночь, когда вы чуть не сожгли наш дом и нас всех.
Она снова подняла глаза и глянула в лицо Рерика. В ее взгляде не было ненависти или страха, а была какая-то решимость и даже вызов.
– Так уж вышло. – Рерик пожал плечами. – Твой отец оскорбил нас. Да и братец постарался. Но если они будут соблюдать свои клятвы, то и мы никого не тронем. Теодрада тоже когда-то хотела стать монахиней.
– Я знаю. Она рассказывала.
– Ну, и разве ей теперь плохо? Она – графиня. А в будущем, возможно…
– Возможно – что?
– Там видно будет. Но могу заверить, что моя жена будет жить не хуже, чем положено женщине королевского происхождения. Тебя это устроит?
– Моя мать говорила… – Рейнельда, не поднимая глаз, стала водить пальцем по узорам разложенной на сундуке зеленой столы. – Говорила, что ты, Рерик, из тех людей, которые добиваются успехов. Она сказала, что у тебя сильная удача.
– Это правда. У нас очень сильная родовая удача. Ты видела, мой брат носит золотую гривну? Она называется Золотой Дракон. Много поколений назад сам Вёлунд изготовил ее для моего предка, конунга Ивара, когда однажды пришел к нему на йольский пир под видом простого путника и попросил пристанища. Ему предложили переночевать в кузнице, потому что другого места в доме уже не было, но послали ему туда хорошее угощение. И в благодарность за это он за одну ночь изготовил золотую гривну и подарил ее конунгу. В ней заключена удача нашего рода. Когда наш отец погиб, Золотым Драконом завладел Сигимар Хитрый, его убийца. И семнадцать лет Золотой Дракон был в его роду. После смерти Сигимара его забрал Ингви, его сын. Свеи рассказывали, что он поссорился из-за Золотого Дракона с Сигурдом, тот ведь его старше. И потому Ингви не возвращался в Ютландию и даже на Съялланде почти не бывал, а ходил по морям. Но мы с Харальдом убили его и вернули Золотого Дракона. Теперь удача нашего рода снова у нас. И что бы там ни говорил твой брат Элланд, чуть раньше или чуть позже мы вернем все, что когда-то принадлежало нашим предкам. Ты мне веришь?
Рерик шагнул поближе и все-таки заглянул ей в глаза. Ему вдруг показалось важным убедиться, что его будущая жена верит в его удачу. Это все равно что вера дружины – без нее ничего не получится. А с этой девушкой он на днях отправится «в поход» на всю оставшуюся жизнь. Рерик вдруг осознал, что перед ним стоит его ближайший товарищ во всех жизненных начинаниях, тот, кто не покинет его, даже если от дружины не останется ни одного человека, та, что станет матерью его сыновей – еще не рожденных Харальдов, Хальвданов, Хрёреков, Иваров из древнего рода Скъёльдунгов. Она была все равно что часть его самого, но такая, с которой ему только теперь предстояло познакомиться.
– Да, моя мать говорила. – Рейнельда кивнула. – Что ваша удача идет от старых богов. Но ведь ты христианин?
– Ну, да.
– И что если ты сумеешь соединить силу старых богов с благодатью, идущей от Господа нашего Иисуса Христа, то тебе не будет равных. Поэтому я не позволю Элланду говорить…
– Что?
Рерик вспомнил взгляд Элланда, брошенный на него во время обручения. Торжествующий взгляд, хотя для торжества у сына Альдхельма тогда вроде бы не было причин.
– Ну, что… – Рейнельда явно жалела, что у нее вырвались эти слова.
– Ну? – Рерик подошел вплотную, взял ее за руку, а другой рукой приподнял ее подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.
– Что когда я стану твоей женой… И у нас будет сын… А если ты потом умрешь… То он, как мой брат и дядя нашего сына, сам сможет…
– Все ясно. – Рерик примерно чего-то такого и ожидал. – Но мы еще посмотрим, кто из нас первым умрет. Я пока на тот свет не собираюсь.
– Я тоже вовсе не хочу слишком рано овдоветь, – ответила Рейнельда, сердито глядя куда-то в пространство. – Элло, он слишком честолюбив и горяч. Эвермод его осуждает. Он говорит, что дерево нашей славы должно вырасти в свой черед. Это он имеет в виду наших будущих детей. И что не стоит ломать ветки, на которых вырастут золотые плоды.
– Эвермод умный человек. Но у меня к тебе еще один важный вопрос.
– Какой? – Рейнельда посмотрела на него с тревожным ожиданием.
– Ты будешь… ради моего удовольствия носить браслеты на ногах?
Рейнельда сначала смотрела на него с тем же тревожно-недоуменным выражением, а потом вдруг до нее дошло, что он смеется. Лицо ее вдруг изменилось; она фыркнула, зажала рот рукой, как девочка, которой запретили шуметь, но смеяться очень хочется, и бегом бросилась вон из кладовки.
За пару дней до свадьбы Теодрада послала за Рериком.
– У меня к тебе есть просьба, дорогой брат, – сказала она. – У меня, как ты видишь, совсем нет времени на мои собственные дела, поэтому я прошу о помощи тебя. Кстати, тебе и самому было бы очень неплохо ко мне присоединиться.
– Я верю, что ты не затеешь ничего плохого. – Рерик улыбнулся. – Но если ты скажешь, в чем дело, мне будет легче решить.
Он видел, что Теодрада так устала от всех хлопот, что сама едва может вспомнить, о чем ведет речь.
– Отец Хериберт вчера говорил, что Катла уже почти закончила свои дела. Вчера отец Хериберт провожал ее по домам больных, которые сами не могут прийти к ней за деньгами. У нее осталось сколько-то серебра, и она раздает его. С ней ходит еще несколько женщин – Герлиндис, сестра Альдхельма, Фараильда, жена Анзегизеля, и Рохильда, жена купца Роже из Нуайона, помнишь его? Сейчас для бедняков в Дорестаде сплошной праздник – благодаря Катле все богатые и благочестивые женщины состязаются в щедрости. Я тоже хотела бы им помочь, но ты же видишь, у меня совсем нет времени. Я хочу попросить Катлу раздать деньги от моего имени, раз они с отцом Херибертом этим занимаются. И было бы хорошо, если бы ты тоже дал денег. Перед свадьбой будет очень уместно, если бедняки помолятся и за вас с Рейнельдой. Вот, здесь фунт серебром от меня, и я прибавила двадцать денариев за Рейнельду. – Она положила перед ним сафьяновый кошель, отделанный узкой полосочкой золотой парчи, уже потертой на сгибах. – Прибавь еще от себя и отнеси Катле. У тебя же есть свободные деньги?
– Фунт найду. – Рерик кивнул. – Давай. Я схожу прямо сейчас, пока время есть.
– Возьми с собой Рейнельду. Ей будет приятно прогуляться, а то она все эти дни сидит взаперти.
Против этого Рерик тоже не возражал. После того случая в кладовке им с Рейнельдой больше не выпало случая поговорить, но теперь, встречаясь за столом в гриднице, они улыбались друг другу, и с каждым днем Рерик все больше радовался мысли, что эта темноволосая девушка будет его женой. Чем больше он к ней приглядывался, тем красивее она ему казалась, и он удивлялся, что не разглядел этого сразу. Он уже почти был благодарен Альдхельму, который затеял всю эту ссору и тем способствовал обручению своей дочери с Рериком.
В итоге к госпицию они отправились целой толпой: Рерик, Рейнельда, ее младшая сестра Ита – четырнадцатилетняя девушка, уже почти такая же красивая, хотя, в глазах Рерика, уступавшая старшей сестре, – Рагенфредис с младшей сестрой Региной, две служанки, а еще Эгиль Кривой Тролль и Асвальд Лосось. Эгиль нес два кошеля – от Теодрады и от самого Рерика, тоже с фунтом серебра, в основном денариями, а еще разными обрезками и обломками непонятно чего. Снова шел дождь, и все натягивали на головы шерстяные и кожаные капюшоны, но всю дорогу болтали и смеялись. Настроение у всех было такое прекрасное, что даже попадание в лужу и крылья брызг, падавших на мокрые подолы, вызывал новую бурю смеха. Рерик даже не помнил, когда еще ему было так весело. Даже когда они с Харальдом одерживали победы во Франкии и брали большую добычу, даже когда он совершил свой первый подвиг – убил морского конунга Харда Богача, еще там, в Смалёнде, и тем отомстил за своего дядю, Ингвара конунга – тогда у него были гораздо более весомые причины торжествовать, но не было такой чистой, легкой радости. Проходя по шатучим мосткам перед гаванью, он протянул Рейнельде руку, чтобы поддержать ее – она дала ему руку, немного озябшую и влажную от дождя, а потом забыла отнять.
Госпиций располагался в гавани, между корабельных сараев – Теодрада и Хериберт нарочно выбрали это место, чтобы уставшим после морского перехода путникам не приходилось далеко ходить в поисках пристанища. Сейчас, весной, когда корабли оживленно сновали между виками, здесь было битком набито, и даже перед дверями сидели какие-то неопрятного вида люди неведомых племен. Двое играли в кости, расстелив на земле обрывок грязной тряпки, один сидел на бревнышке, обняв колени, и пел песню на непонятном языке.
– А она на месте? – сказала Рейнельда, имея в виду Катлу. – Или ходит где-то, отыскивает бедных?
– Пойдем посмотрим, – предложил Рерик.
– Фу, как там воняет! – Ита сморщила нос, едва вдохнув теплый, но дымный и душный воздух в дверях.
– Терпи! – сказала ей Рейнельда. – Помнишь, как мы хотели стать монахинями? А монахини ни от чего не воротят носы и сами ухаживают за больными.
– Но мы же уже передумали! – Ита фыркнула. – Между прочим, я тоже могу стать королевой. Анунд конунг вчера спрашивал, нет ли у меня жениха и как бы мне понравилось жить в Свеаланде.
– Вот шустрый мужик! – Рерик усмехнулся. – Ита, ты смотри, много ему не позволяй. Если начнет руками лезть, сразу скажи мне – я ему ноги поотрываю.
– Ноги-то здесь при чем? – фыркнула Регина, и все снова покатились от хохота.
– Асвальд, сходи, посмотри, на месте Катла? – Рерик кивнул хирдману на дверь, и тот скрылся внутри.
– Она здесь, только спит, – доложил тот, вернувшись. – И служанка с ней, тоже спит.
– Устали, надо думать, весь день по домам ходили, – сочувственно кивнула Рагенфредис.
– Ну, пойдем, тихонько положим деньги и скажем служанке, что это от графини, – предложила Рейнельда.
– Пойдем. – Рерик взял у Эгиля оба кошеля. – А вы все здесь подождите, а то ржете, как свиньи, разбудите женщину.
И все опять захохотали, хотя чего, собственно, смешного он сказал?
Крепко держа Рейнельду за руку, Рерик первым вошел в госпиций. Тот представлял собой обычный в северных странах «длинный дом» с земляным полом, тремя очагами посередине и высокими лежанками по сторонам. Прямо на этих же лежанках постояльцы сидели, перекусывали чем боги послали, болтали, обменивались своими приключениями, чинили одежонку. Чадили очаги, в которых горело то по горсточке торфа, то кучка деревянных обломков и всякого мусора, собранного у моря. Пахло соответственно – дымом, прелым тряпьем, влажной шерстью и кожей, немытыми телами и подгорелой кашей. Рейнельда прикрывала нос краем капюшона и думала, что только от особенно большого благочестия состоятельная женщина предпочитает жить здесь, хотя может воспользоваться гостеприимством графов.
Завидев хорошо одетую пару, бродяги оживились – за последние дни они привыкли, что состоятельные люди зачастили в госпиций раздавать милостыню. Из-за этого нищие благословляли Катлу и даже твердили, что она-де наверняка святая. Вот и теперь бродяги толпой бросились к Рерику и Рейнельде, а один, мыча что-то – очевидно, немой – даже кинулся им в ноги и стал хватать за подолы, так что Рерику пришлось стукнуть его ножнами меча по немытой голове.
Для Катлы, как для богатой и знатной путешественницы, выделили дальний конец дома, отгородив его от основного помещения занавеской из бычьей шкуры. Заглянув туда, Рерик и Рейнельда увидели лежанку, более чистую, чем все прочие – одеяла и простыни Катла привезла с собой. Сама путешественница спала, сняв только башмаки и укрывшись плащом, а служанка прикорнула рядом, сидя на приступке и положив голову на плащ.
– Жалко будить, – шепнула Рейнельда. – Вон как обе устали – едва хватило сил башмаки снять.
Рерик бесшумно шагнул за занавеску. Тут же, на приступке, стоял кувшин – один из тех, какие из Фризии развозили по всем окрестным странам: черный, с красивыми белыми узорами в виде крестов, выложенных из тончайших листов олова. Наклонившись и принюхавшись, Рерик без труда различил знакомый запах выдержанного красного вина.
– Вот почему они среди дня заснули, – усмехнулся он. – Видно, причаща… силы подкрепляли после благочестивых трудов. Не надо их будить, и так, видно, голова разболится.
– Давай просто положим где-нибудь, – шепнула Рейнельда. – Только надо спрятать получше, а то кто-нибудь из этих, – она кивнула в сторону занавески, – к рукам приберет.
Рерик молча кивнул и осторожно приподнял подушку, собираясь засунуть под нее оба кошеля. Из-под подушки торчал краешек кожаного мешка. Сквозь кожу прощупывались плоские кружочки – монеты. Видимо, это был остаток серебра, которое Катла не успела раздать.
– Сюда и положим, – шепнул Рерик, обернувшись. – Подержи-ка.
Он передал невесте оба кошеля, а сам ловко вытащил мешок из-под подушки, придерживая его, чтобы серебро не звякнуло. Знаками показав, что нужно делать, он развязал шнурок. Внутри были те самые монеты – крупные, с непонятными значками, о которых говорил Хедин. Рерик вспомнил, что так и не поговорил с Катлой о происхождении этих монет. Ладно, еще успеется. Рейнельда осторожно пересыпала серебро из обоих кошелей в мешок. Потом Рерик покрепче завязал вдвое потяжелевший мешок и уложил его назад под подушку. Катла не шелохнулась, хотя теперь голова ее лежала заметно выше. Рерик наклонился к ее лицу – запах вина был довольно ощутим. Бедная женщина, как устала! Он усмехнулся, взял Рейнельду за руку и вышел.
Тем же вечером, когда все уже рассаживались за столы для ужина, в гридницу буквально ворвался отец Хериберт. По его взбудораженному виду сразу стало ясно – что-то случилось.
– Чудо, чудо Господне! – с ликованием кричал он, от волнения сильно дергая головой и беспрестанно мигая левым глазом. – Чудо! Что случилось, дети мои, послушайте!
– Что случилось?
– Что с тобой, святой отец?
– Какое чудо? Где?
– В госпиции! – Хериберт остановился перед Харальдом и Рериком, благоговейно потрясая перед собой разведенными ладонями, будто пушистое, хрупкое чудо лежало между ними. – У той благочестивой женщины… Катлы, дочери Гудбранда… Она… Все утро она и еще две благочестивые женщины раздавали серебро бедным… Потом она вернулась в госпиций отдохнуть… Она раздала половину тех денег, что привезла с собой. У нее в мешке оставалось ровно два фунта в восточном серебре, в скиллингах. Чуть менее четырех марок, как она мне сказала. И она легла отдохнуть… И заснула…
От волнения и бега почтенный аббат едва мог говорить. Рерик уже понял, что случилось, и бросил быстрый взгляд Рейнельде, сидевшей возле Теодрады. Она тоже посмотрела на него огромными восхищенными глазами, и Рерик мгновенно сделал ей быстрый знак: молчи!
– А когда она проснулась и хотела пересчитать серебро, то обнаружила мешок снова полным! – с ликованием продолжал отец Хериберт. – Там стало ровно вдвое больше, чем было, вернулось само собой все, что она успела раздать! Не вернулись только четыре денария, которые она и те женщины потратили на вино для подкрепления сил – это они истратили на себя, но то, что они раздали бедным, Господь восполнил, чтобы они снова могли продолжать свое благочестивое занятие! За труды ее и благие намерения Господь вернул ей деньги! Ибо Он всемогущ и, имея все, не нуждается ни в чем. И все, что во имя Его раздается на нужды бедных и рабов Его верующими в Него, возместит Он в царствии небесном. И по этому знаку от Господа я заверил ее, что мать ее, добрая христианка Фридеборг, спасена Господом! Наставленные чудом сим, не бойтесь раздавать свое добро во имя Христа, зная, что Господь воздаст тебе это на небесах!
Поднялся шум – все говорили разом, восхищаясь чудесным происшествием, благочестием Катлы и милостью Господа, не оставившего без внимания и награды ее труды. А Рерик устремил заклинающий взор на Теодраду, умоляюще сложив руки – со стороны можно было подумать, что он молится, благодаря Бога за дарованное чудо. Теодрада, с растерянным и радостным лицом, встретила его взгляд и вначале не поняла, в чем дело. Утомленная всеми предсвадебными хлопотами, она не связала в уме чудесное возвращение истраченного Катлой серебра с теми деньгами, которые сама через Рерика отослала в госпиций. Она уже почти забыла об этом. Но, увидев лицо Рерика, а потом раскрасневшееся, сияющее и умоляющее лицо Рейнельды, Теодрада все поняла и невольно прижала пальцы к губам. Рейнельда, сидевшая почти рядом, наклонилась к ней и под прикрытием общего шума зашептала что-то; Теодрада опустила голову, прижала ладони к вискам, потом закрыла лицо руками. Она глянула на ликующего, возбужденного отца Хериберта, от которого буквально исходило сияние, набрала в грудь воздуха, потом выдохнула и ненадолго прикрыла глаза.
До конца пира не смолкали разговоры о чуде, и наутро об этом говорил уже весь город. В церквях служили благодарственные мессы, народ толпился в госпиции, желая поглядеть на чудесное серебро, прикоснуться к нему. Сияющая Катла и на другой день еще плакала от счастья, обнимая всех женщин, приходивших выразить ей свою радость по поводу несомненного спасении души ее матери. Аббаты Хериберт и Бернульф ходили счастливые оттого, что Господне чудо снова посрамило язычников, убедило нетвердых в вере, коих, увы, в Дорестаде было большинство, и наполнило ликованием души истинно верующих. А с торговыми кораблями благая весть быстро разнесется по всему свету, и еще до осени на всех торгах и во всех городах и виках, от Андалусии до Биармии, будут говорить о чуде, об отважной и щедрой женщине по имени Катла, о ее благочестивой матери. О такой мелочи, что раздавала Катла скиллинги, а вернулись к ней денарии, никто, разумеется, не задумывался. Господь всемогущ: разве ему трудно превратить дирхемы в денарии на тот же вес?
– Может быть, это и грех, что мы промолчали, – уже на другой день сказала Теодрада, когда Рерик улучил миг поговорить с ней наедине. – Вчера я хотела рассказать, что это наше серебро, хоть мне и жаль было бы лишать людей такой радости. Но потом я поняла, что совершенно не важно, откуда взялось серебро. Нашими руками Господь пополнил кошель Катлы, чтобы она могла продолжать свои труды. И мать ее несомненно будет спасена, потому что благодаря ей столько нетвердых в вере укрепилось, а столько истинных христиан возрадовались. Будем молчать, и Господь, я верю, простит нам эту ложь. Я буду просить его о прощении для нас.
– Только не говори Хериберту! – умолял ее Рерик. – Сестра, дорогая, любимая, только не говори ему! Он этого не перенесет!
– Тебе так жаль лишать его радости? – Теодрада улыбнулась.
– Конечно. Он же… как ребенок. Он же никогда о себе не думает, для себя ничего не хочет, все только о людях да о Боге. Пусть Бог его наконец порадует как следует.
– Моя мать сразу поняла, что в тебе душа христианина, хоть ты еще и не знал об этом, – сказала Теодрада. – Еще там, в Амьене. Помнишь, когда ты пришел к ней и она показывала тебе книги?
– Что-то… слегка помню. – Рерик отвел глаза. – А разве она с тобой говорила об этом?
– Да, она много говорила со мной о тебе… о вас… Там, в Пероне, когда вместе с королем Карлом приехала для переговоров с вами и ты пригласил ее навестить меня… Тогда она сказала, что охотнее выбрала бы тебя в мужья для меня, но было уже поздно.
– А ты сама что об этом думала тогда?
Теодрада не ответила и отвернулась: она уже жалела, что у нее вырвались эти слова. Она вообще старалась не вспоминать то время, когда решался вопрос о ее браке с одним из братьев-норманнов. Еще тогда Рерик внушал ей большее доверие, хотя почти не разговаривал с ней. Судьба сложилась иначе, и она не роптала, принимая Божью волю. Но за прошедшее время она убедилась, что тогдашнее чувство ее не обмануло. Рерик был менее честолюбив, чем старший брат, упорен, но не упрям, был способен на пылкие чувства, но лучше ими владел и не позволял страстям управлять собой. Он совсем не думает о Боге и продолжает по привычке упоминать своих языческих кумиров, но душа у него добрая и щедрая. Теодрада не могла не подозревать, что ее мать, графиня Гизела, питает к младшему брату своего зятя не совсем родственную привязанность, но скорее понимала, чем осуждала ее. И все же хорошо, что он женится на Рейнельде. Теодрада не могла судить свою мать, но надеялась, что теперь эта совсем не подобающая связь уйдет в прошлое.
– Ты напиши ей про чудо, – тихо сказал Рерик, думавший, как видно, о том же самом. – Ей тоже будет приятно.
На другой день была назначена свадьба. Рерик проснулся рано, но сон не освежил его и он совсем не чувствовал себя отдохнувшим. Из-за вчерашнего чуда и предстоявших сегодня свадебных торжеств весь дом гудел почти всю ночь. Рерик плохо спал: возбуждение не давало ему покоя, мешал шум, томили какие-то предчувствия. Мерещилось, что на краю его лежанки сидит какая-то женщина, кажется, даже мать, фру Торгерд. Но едва он хотел заговорить с ней, как она пропала, потом появилась снова. И теперь это была не фру Торгерд, а другая – какая-то женщина в белой одежде, с неясным лицом, на котором никак не удавалось сосредоточить взгляд. «Будь осторожен, – без слов шептала она, словно Рерик напрямую улавливал ее мысли, верее, они попадали ему в голову каким-то особым образом, минуя уши. – Не все радуются твоей радости, у тебя есть враги. Тебе грозит смертельная опасность».
– Какая опасность? – хотел спросить Рерик, даже, как показалось, спросил, но проснулся от звука собственного голоса и обнаружил, что издает натужное бессмысленное мычание, будто немой нищий, которого видел на днях в госпиции.
Стало противно, сон пропал. Зато белую женщину он помнил совершенно отчетливо. Она снова пришла. Один раз он уже видел ее – два года назад, во Франкии, возле каструма – укрепленной усадьбы Ангильрама, виконта Аббевилльского. Тогда вокруг свистели стрелы, и белая женщина, фюльгъя, подала ему знак, что уже пора уходить. Собственная норна их рода, та, что живет в Золотом Драконе, сама воплощенная удача. Тогда она спасла ему жизнь – сам он ничего не соображал и мог дождаться последней норвежской стрелы. И все бы кончилось, не начавшись.
И вот теперь она снова пришла. Пришла, чтобы предупредить об опасности. Какой? Да мало ли? Мало ли у них врагов? Альдхельм со своим семейством – несмотря на свадьбу, после которой они станут близкими родичами, Рерик не обольщался насчет родственной любви эделинга и по-прежнему не доверял ему. Сыновья Сигимара Хитрого, их кровные враги. Тормунд Бровь, старый толстый урод, и его сыновья. Кто еще? Да тот же Бьёрн, конунг Свеаланда. Приняв у себя его беглого брата Анунда и пообещав ему помощь, они с Харальдом стали врагами свейского конунга. И нельзя исключить, что он уже об этом знает.
Так или иначе, норны не приходят просто так. Харальд тоже поутру выглядел хмурым и подтвердил, что тоже видел тревожные сны. Но их содержания не запомнил, поскольку вчера вечером в честь чуда с Божьим серебром слишком налегал на вино.
Выйдя из спального покоя – задней половины графского длинного дома, Рерик встретил Орма Шелкового. Тот уже оделся в византийский самит, его длинные светлые волосы были расчесаны и заплетены в две косы – любящая жена постаралась. Однако вид у Орма был довольно хмурый.
– Что с тобой? – спросил его Рерик. – Похмелье?
– Да нет. Жена что-то чудит.
– С чего ей чудить? У Адель платье красивее?
– Да нет, – повторил Орм. – Вообще на пир идти не хочет. И меня уговаривает не ходить.
– С чего это? Может, у нее того…
– Да нету у нее… того. Как с ума сошла: пойдем, говорит, к моему отцу сходим сегодня, он заболел, на пир не может прийти, и мать заболела, и сестра. Надо, говорит, с ними посидеть, ну пойдем, пойдем. Я ей говорю, завтра сходим к твоему отцу, сегодня же свадьба, как же я уйду! А если перепьются и в драку полезут? Не могу уйти сегодня, говорю. А она прямо чуть не рыдает. И чего ей неймется, была же у своего отца вчера только!
– Была у отца? Вчера?
Перед глазами Рерика снова встала белая женщина. Ее лица он не видел по-прежнему, но она своей белой фигурой словно подавала знак: это здесь.
– Постой! – Орм уже намеревался идти по своим делам, но Рерик взял его за рукав. – Стало быть, твоя жена не хочет идти на пир и тебя уговаривает не ходить?
– Ну, да.
– И вообще хочет, чтобы вы ушли из усадьбы и побыли у ее отца?
– Да.
– А ну пошли.
– Куда?
– К ней.
Орм, сделавшись ярлом и получив под начало целый корабль с дружиной, поставил себе хороший дом неподалеку от графской усадьбы. Рагенфредис оказалась дома и выглядела не лучшим образом: судя по ее лицу, она тоже не спала всю ночь и плакала. Увидев своего мужа в сопровождении Рерика, она ахнула и подвинулась на скамье, будто хотела от них сбежать.
– Послушай, добрая женщина, – начал Рерик, остановившись перед ней и даже наклонившись поближе к ее лицу. – Ты должна немедленно рассказать мне все, что знаешь. Орм все равно пойдет на пир и все время будет возле меня. Я – его вождь, он дал мне клятву, и никакие женские слезы его не заставят этой клятве изменить. Все, что случится со мной, случится и с ним. Поэтому говори. Что там сегодня будет?
Рагенфредис мельком глянула на хмурого и недоумевающего Орма, потом опять на требовательное лицо графа, и закрыла лицо ладонями.
– Говори быстро! – Рерик силой оторвал ее руки от лица. – Иначе будет поздно. Кто-то что-то затевает против нас?
Рагенфредис кивнула, зажмурив глаза, чтобы не смотреть на него. Из-под зажмуренных век текли слезы, она шмыгала носом, борясь с собой, разрываясь между тревогой за мужа, страхом и неуверенностью, как же ей следует поступить.
– Это Альдхельм? И Эвермод? Они собираются напасть на нас? Прямо на пиру?
– Я не знаю, – наконец выговорила Рагенфредис. – Клянусь Святой Девой, клянусь Фроувой и ее сестрами, конунг, я толком ничего не знаю! Но я вчера была у отца… Он что-то знает. Он сказал, чтобы я ни в коем случае не ходила на пир, сказалась больной, осталась дома, а еще лучше приходила на этот день к ним. А мать сказала, чтобы я и мужа просила остаться со мной, дескать, мне так плохо, что я не могу быть одна. Если я хочу его сохранить… А отец так глянул на нее, будто был недоволен. А потом сказал, что, может, он и ошибся, выдав меня за норманна… И так вздохнул… Больше они ничего не сказали, как я их ни просила. Я больше ничего не знаю, конунг. Но я так боюсь…
Рагенфредис разрыдалась, и Рерик выпустил ее руки, понимая, что здесь он больше ничего не добьется.
– Что будем делать, конунг? – тревожно хмурясь, спросил Орм. – Пойти потрясти Ирмунда с женой?
– Времени нет. – Рерик положил руки на пояс. – Вот-вот пора будет идти, меня наверняка уже обыскались. Вот что. Она пусть сидит дома. А ты под шелка кольчугу поддень. И всем ребятам скажи, чтобы надели кольчуги под одежду. А у кого нет – надели что есть. Пусть возьмут скрамы, в шоссы или под обмотки засунут, под подолами никто не увидит. И чтобы не пили, а только притворялись. Кто напьется, тот до утра не доживет! Ты все понял?
– Чего ж тут не понять, – ответил Орм и стал развязывать пояс. – Ты сам-то кольчугу наденешь?
– А как же? Я что, хочу умереть на собственной свадьбе? Я ж не на валькирии женюсь!
– А может, просто не пускать этих козлов? – спросил Орм из глубин нарядной шелковой гонели, которую в этот время стягивал. – А еще лучше, давай, я сейчас возьму сотню ребят, пойду к Альдхельму и накрою его тепленького! Давай, конунг! – Он оживился. – Задавим гада в гнезде, чтобы пир не портить.
– А вдруг все не так? – Рерик с сомнением посмотрел на Рагенфредис, которая пыталась взять себя в руки и хлюпать носом потише. – Она же сама толком ничего не знает. И потом не докажешь, что Альдхельм что-то затевал. Сами будем виноваты.
– Зато живые.
– А что о нас будут говорить? Что граф Фрисландский в день собственной свадьбы перебил всю родню невесты, да просто так, после обетов мира и дружбы? Да после чуда этого, чтоб его тролли взяли! Там все слезы христианского благочестия проливают… спьяну, а я кровавую резню устрою? Нет, так не пойдет.
Конец ознакомительного фрагмента.