Битва при Гастингсе
Сын дьявола
Ночью Вильгельм долго не мог уснуть. За дальним лесом рдело кровавое зарево – это горели его корабли. Он сам отдал приказ уничтожить их, чтобы предотвратить дезертирство. Для его людей нет пути назад – только победить или умереть. Это утро (о, скорее бы рассвет!) принесет, наконец, развязку войне. Его вражда с проклятым Гарольдом зашла слишком далеко… А ведь когда-то они слыли друзьями. Жаркое стояло лето в тот год, когда Эдуард Исповедник, только что севший на английский престол, принял у себя молодого Вильгельма. Предчувствуя, что так и умрет бездетным, он сообщил, что решил передать власть над страной ему, герцогу Нормандии. Знали об этом разговоре немногие – и среди них граф Уэссекский Гарольд. Он твердо обещал оказать законному наследнику всяческую поддержку. А в 1064 году, потерпев кораблекрушение у берегов Нормандии, граф был взят в плен. Вильгельм выкупил его, и Гарольд вторично поклялся в своей преданности будущему королю – над святыми мощами. Меж тем задумал он неладное. Воспользовавшись тем, что его отец Годвин много лет был первым советником при дворе, Гарольд занял его место у трона. И вот, умирая, Эдуард провозгласил королем именно его. Покойный монарх оказался клятвопреступником – но что толку призывать к ответу того, кто уже предстал перед судом Всевышнего? А вот Гарольду Вильгельм напомнил о данной когда-то клятве. И каков же был ответ? «Власть королевская не моя собственность, и я не могу сложить ее с себя без воли моих людей», – такого высокомерия Вильгельм не смог стерпеть. Разве не текла в его жилах кровь «рыцарей моря» – викингов, при одной только мысли о которых тряслись Константинополь, Париж и Лондон? Это его предок, воинственный предводитель датчан, основал на севере Франции герцогство Нормандию. Говорят, давая клятву верности французскому королю, грозный викинг преклонил колено, как того требовал ритуал. Но вдруг, разразившись громовым смехом, схватил его величество за ногу и, играючи, повалил рядом с собой…
Нет, не зря считается, что герцоги Нормандские ведут свой род от самого Сатаны! Он, сын Роберта, прозванного Дьяволом, тоже недолго «ходил» под королем французским. Служить верой и правдой – не его удел. Служить верой и правдой должны ему. И в один прекрасный день, заманив войско Генриха в засаду, Вильгельм напал на королевский арьергард. Сколько французов пало тогда – не сосчитать! Те же, кто уцелел, сдались на милость победителя. Старики говорили, в Нормандии еще никогда не видывали такого числа пленных. Король, кипя горем и яростью, наблюдал с другого берега реки, как гибнет его прославленная в боях армия. Он ничем не мог ей помочь. Потрясение оказалось столь велико, что год спустя Генрих в одночасье скончался.
Франция погрузилась в траур – а в замке герцога Нормандии пышно отмечали третью годовщину его свадьбы. О, его Матильда пала в его объятия не столь стремительно, как некогда его мать в объятия отца. Рассказывали, тот влюбился в дочь кожевника Гарлеву, когда она полоскала на речке белье. Красота девушки была столь совершенна, что герцог тут же возжелал ее любви… Дед Вильгельма, отец юной прелестницы, был оскорблен до глубины души. Лишь следуя мудрому совету одного отшельника, он согласился отдать герцогу свою дочь. И не ошибся. Маленький Вильгельм много раз наблюдал, сколь нежным становится его неукротимый отец в присутствии матери… Столь же сильную любовь он дарил и ему, своему сыну, жестоко карая любого, кто осмеливался хотя бы шепотом произнести слово «бастард» – «приблудный». Когда Вильгельму исполнилось семь, отец отправился паломником в Иерусалим, назначив наследником его. Не сделай он этого – кто знает, как сложилась бы судьбы Нормандии. Ведь из дальнего странствия он, увы, не вернулся. Вот тогда-то Вильгельму сполна довелось хлебнуть от чванливых баронов! Они, полагая, что незаконнорожденный не может властвовать над сыновьями датчан, учиняли смуту за смутой. Несколько лет спустя сторонники Вильгельма все же взяли верх. В те счастливые дни юный герцог впервые надел доспехи. Он больше не был бесправным малолеткой. Он стал хозяином страны – и он наведет-таки в ней порядок! Торжества по поводу его посвящения в рыцари не стихали целую неделю, и в ожидании радостных перемен ликовал весь народ.
…Нет, его сын будет законнорожденным! Он не услышит за своей спиной презрительного перешептывания. И вот избранницей Вильгельма стала родовитая аристократка, наследница графа Фландрского. Правда, поначалу граф отверг притязания герцога на руку своей дочери. Но можно ли отказать буре, можно ли побороть смерч? То, что не идет в руки само, Вильгельм привык брать силой. А силы в нем было немерено! Поговаривали, что тетиву его огромного тугого лука не может натянуть никто, кроме хозяина… И вот, прибыв в Брюгге, он подстерег Матильду у церкви. Весь приход наблюдал, как, схватив девицу за роскошные волосы, герцог толкнул ее в грязь. Взметнул богатырский конь копытами дорожную пыль – и был таков… Неделю Матильда не вставала с постели. А, оправившись от горячки, объявила отцу, что выйдет только за Вильгельма… С тех пор минуло три года. Они прожили их душа в душу – на удивление одних и на зависть других. Но его Матильда достойна иного трона. Ее величество королева английская… Гарольд Саксонец обманул его – что ж, он потребует вернуть то, что ему принадлежит по праву. Он станет преследовать клятвопреступника на суше, на море и даже на небесах. Совершено святотатство – так пусть их рассудит Святой престол. И Вильгельм обратился за поддержкой к папе. Разумеется, он не просил подарить ему Англию. Пусть она достанется сильнейшему. Он жаждал лишь одного – получить благословение на эту святую битву. А в том, что она будет нелегкой, сомневаться не приходилось – его враг, стремясь отстоять страну и трон, будет драться до конца.
Папа Александр II пребывал в затруднительном положении. С одной стороны, очевидно: незаконнорожденный герцог Нормандский не имеет на английскую корону ровно никаких прав. Правда, мать Эдуарда Исповедника была нормандкой, да и сам бывший монарх плохо говорил на англосаксонском наречии. Тринадцать лет он выказывал полное небрежение своими светскими обязанностями. Страной фактически правил Гарольд. На его стороне опыт и поддержка подданных, да и народ Англии ненавидит надменных нормандцев. Но Гарольд совершил страшное преступление – нарушил клятву, данную над святыми мощами… Впрочем, долго колебаться папе не пришлось. Разрешить дело помог сам Гарольд. Не пожелав, чтобы его судил Рим, он даже не отправил к папскому двору своего посла. Что ж, нет ответчика – есть приговоренный. И папа, наскоро отлучив Саксонца от церкви, вручил Англию Вильгельму, дабы тот привел ее к апостольскому престолу.
Впрочем, вручил – сильно сказано. Оставалась самая малость – убедить в этом Гарольда. Разумеется, о «мирном урегулировании конфликта» и речи быть не могло. Стало быть, он, Вильгельм, пройдет свой путь до конца. Будь он хоть трижды французским рыцарем, в его сердце все так же стучит темная кровь его предков. Он не умеет прощать. Ах, какой вой стоял по всему Алансону, когда он приказал отрубить всем пленным руки и ноги – а пращники перебросили кровавые члены в город. В тот день горожане, выйдя на стены, стали колотить палками по принесенным шкурам и кричать: «Кожа! Кожа!» Так они хотели унизить его, напомнив о ремесле его деда… Он заставил их замолчать. И с англосаксами он будет столь же беспощаден. Он призовет к себе самых могущественных людей Нормандии. Переговорит с каждым, попросит помощи. Он сделает это так, что они не смогут ему отказать. Его армия станет самой великой в мире!
И вот, весьма скоро, у Вильгельма уже были и корабли, и солдаты, и оружие, и деньги. Из Рима прибыла священная хоругвь, а вместе с ней папская булла, одобрявшая наказание клятвопреступника. Ко двору герцога стекались лучшие рыцари со всей Европы: он предлагал хорошее жалованье, и, кроме того, каждому, кто решится служить ему, обещал в подарок всю Англию – для разграбления. Вскоре в устье реки Дивы (той самой, на берегах которой несколько лет назад в отчаянии рвал на себе волосы оставшийся без войска Генрих) собралась огромная армия – около тридцати тысяч человек. Она была непохожа на другие европейские армии того времени. Не тяжелая неповоротливая конница составляла ее костяк – а лучники и арбалетчики. Именно им предстояло решить судьбу королевства, которое отделял от материка лишь узкий пролив Ла-Манш. Вильгельм был готов к походу еще к концу лета – но, увы, дули неблагоприятные ветры, и капитаны уговорили его не рисковать. Больше месяца стояли на приколе корабли, готовые по первому зову поднять паруса. Среди них – его верный дракар, корабль-дракон. Он был подобен тем, на каких бороздили моря его северные предки, называвшие свои суда «конями дороги китов». Резвые и выносливые, как боевые кони, они плавали и в Исландию, и в Гренландию, бороздили Балтику и Средиземноморье. Змеиные головы, венчающие их форштевни, жители Северной Америки видели задолго до того, как там побывал Колумб…
Столь же величествен был и дракар Вильгельма. Его огромный парус, сшитый из вертикальных полотнищ, отделанный золотой тесьмой, поднимался вместе с высокой мачтой. Неповторим был сам силуэт судна, узкий, словно летящий, – не то диковинная рыба, не то гордая птица, не то и впрямь морской конь… Рисунок этого парусника донес нам знаменитый ковер из Байе – величественный гобелен, который, как мы помним, был соткан и вышит вскоре после высадки Вильгельма Завоевателя в Англии. Удивительная вышивка семидесятипятиметровой длины рассказывает о завоевании нормандцами Британии. Подсчитано, что на ковер нанесено 59 батальных, бытовых и даже эротических сцен, 626 человеческих фигур, 202 лошади, 55 собак, более пятисот других животных, а также 41 корабль, 37 зданий и много других изображений. Словом, он в деталях запечатлел основные сцены победоносного похода, в корне переменившего судьбу островного королевства.
В то время, пока Вильгельм продолжал собирать силы удара «в один громящий кулак», Гарольд был вынужден заниматься совсем другими делами. Видимо, не зря он вошел в историю еще и как Гарольд Несчастный… Когда корабли нормандцев уже стояли «под парусами», в Англию нежданно-негаданно вторглись скандинавы. Тезка английского короля норвежец Харальд III Суровый стремительно занял Йорк.
Столица Северной Англии была лакомым кусочком для викингов. Видимо, легкая победа настолько ослепила Харальда, что, отправившись дальше, он даже не оставил в городе гарнизона. Он двинулся к Стэмфордбриджу, местечку в двенадцати милях на восток от Йорка. Гарольд тут же кинулся в погоню – именно кинулся, потому что путь от Лондона до Стэмфордбриджа его армия проделала всего за пять дней. Судя по всему, она значительно уступала войску противника числом, – но так быстро англосаксов не ждали. Сцена решающего боя до боли напоминает ту, что развернулась под предводительством Александра на реке Неве. Тогда кровавый «счет» тоже был не в пользу викингов – впрочем, в истории, как и в жизни, каждый предпочитает учиться на собственных ошибках…
…В тот солнечный сентябрьский день ничто не предвещало бури. Клубы пыли выросли вдали молниеносно и приближались, подобно смерчу. Увидев подступающую к мосту армию Гарольда Английского, отдыхающие викинги не сразу сумели схватиться за мечи. На мосту не было охраны, и какое-то время единственный викинг удерживал его, поражая всякого, кто пытался приблизиться. Наконец несколько английских воинов обходным маневром проникли под мост и ударами копий снизу сразили смельчака. Теперь англичанам ничто не мешало перейти реку – но викинги внезапно бросились в контратаку. Харальд Суровый сам вступил в бой, «рубя противника обеими руками», как пишет хронист… Казалось, англичане не выдержат натиска – но тут меткая стрела королевского лучника поразила предводителя норвежцев прямо в горло. Кровь хлынула потоком, и Харальд тяжело рухнул на землю. Растерянные викинги начали отступать… Видя, что король убит, подле знамени встал брат английского монарха эрл Тостиг, предательски объединившийся с норвежцами. На предложение Гарольда сложить оружие, он гордо ответил, что «скорее погибнет, чем примет пощаду от англичан»… Так и случилось – когда уцелевшие викинги обратились в бегство, мятежный эрл остался лежать недвижим. Лишь двадцать норвежских кораблей вернулись на родину – а в Англию их отплыло три сотни…
Паруса викингов еще не скрылись вдали, а с юга к Англии уже подплывал стотысячный флот Вильгельма. Вот как пишет об этом Вильям Мальсберийский в своей «Истории английских королей»:
«Раздавшийся радостный крик призвал всех к кораблям. Сам герцог первым с материка отплыл в море и ожидал остальных, став на якоре почти посредине пролива. И вот все подплыли к пурпурному парусу флагманского судна, и после того как поели, благоприятным курсом прибыли в Гастингс. Сходя с корабля, Вильгельм оступился, но обратил это в доброе предзнаменование, когда воин, стоявший рядом, воскликнул: „Вы обнимаете Англию, герцог, будущий ее король!“ Все войско он удержал от грабежей, предупредив, что следует беречь все, чем вскоре будут они владеть; и в течение следующих пятнадцати дней оставался таким спокойным, что казалось, ни о чем он не думает меньше, чем о войне…»
Впрочем, английские хроники сохранили об этих двух неделях совсем другие сведения, и, как это ни прискорбно, они куда больше похожи на правду. Можно лишь предположить, как оскудели окрестности деревни Певенси, по которым денно и нощно рыскали нормандцы в поисках провианта, – во всяком случае, слово «грабеж» встречается в рассказах очевидцев чаще любого другого. Повозки нагружались провизией, затачивались мечи, резались новые стрелы. А изрядно потрепанное войско Гарольда вовсю спешило с севера страны на юг.
«…Тем временем Гарольд возвращался с битвы с норвежцами; он считал себя счастливым, потому что победил, мне же он кажется несчастным, потому что добыл победу предательством, – пишет Вильям Мальсберийский. – И когда новость о высадке нормандцев дошла до него, он, как был раненный в бою, тронулся в путь к Гастингсу с весьма незначительным войском. Нет сомнения, что судьба безвременно похищала его, потому что он не захотел призвать вспомогательные войска, да если бы и захотел, то не смог бы найти многих добровольцев; ибо, как я уже сказал выше, все были ему враждебны, потому что один присвоил он северные трофеи. Все же он выслал вперед людей разведать о численности и силе врага; их, захваченных в лагере, Вильгельм приказал провести по палаткам и после щедрого угощения невредимыми отпустить к их господину. По возвращении их Гарольд спросил, какие они принесли новости; они же, восхвалив возвышенными словами благородную доверчивость полководца, серьезно добавили, что почти все в его войске похожи на священников, потому что лица у них вокруг губ выбриты. (Англы ведь оставляют над губами волосы нестрижеными, отпуская их на всю длину, что даже и Юлий Цезарь в книге о Галльской войне называет национальным обычаем древних жителей Британии.) Король улыбнулся простоте рассказчиков, заметив с легким смехом, что то были не священники, а воины, решительные в бою и непобедимые духом. И тут вступил в разговор его брат Гурт, юноша на грани зрелости, не по возрасту мужественный и рассудительный. „Если, – сказал он, – ты наперед превозносишь доблесть нормандцев, мне кажется безрассудным сражаться с тем, кому ты уступаешь и в силе, и в заслугах. Ведь не станешь ты отрицать, что добровольно или по принуждению дал ему клятву. Поэтому ты поступил бы благоразумнее, если бы, отказавшись от грозной необходимости, позволил нам испытать исход боя: мы, свободные от всяких обязательств, по праву обнажим мечи за отечество. Если ты сам вступишь в бой, смотри, как бы не пришлось тебе бежать или умереть; но, если вступим в бой одни мы, это в любом случае будет на пользу твоему делу; потому что ты сможешь и возвратить бежавших, и отомстить за мертвых“.
Гарольд в своей безрассудной опрометчивости не захотел благосклонно выслушать советчика, считая низким и недостойным его прошлой жизни обращаться в бегство при какой бы то ни было опасности… моля только о том, чтобы Бог рассудил между ним и Вильгельмом».
В столице король задержался на несколько дней, чтобы набрать новых ополченцев. Да и его воинам просто необходимо было немного отдохнуть, хотя они так и рвались в бой. Каждый из них был уверен – наголову разбив викингов, они в клочки разорвут дерзких норманнов! И, совершив за двое суток марш-бросок длиною почти в сто километров, 13 октября 1066 года армия англосаксов прибыла в окрестности города Гастингса.
«…В Гастингсе многое напоминает о событиях давно минувших дней – и название улиц: Норманн-роуд, Певенси Роуд, – и возвышающийся над городом Восточный холм, где до сих пор можно увидеть развалины замка, храма и оборонительных сооружений, построенных Вильгельмом, – пишет в журнале „Вокруг света“ журналист Надежда Менькова. Однако само поле боя расположено в семи милях (примерно 11 км) от Гастингса на местности, которая сейчас называется Battle, что в переводе с английского и обозначает „битва“. От Гастингса до станции „Бэттл“ всего пять минут езды. Центром городка с тем же названием является аббатство Бэттл (Battle Abbey), основанное Вильгельмом на том самом месте, где пал король Гарольд.
Аббатство строили и украшали наследники Вильгельма Завоевателя в XI–XVI веках. Как и другие монастыри, оно расширялось и богатело до 1532 года, пока король Генрих VII в процессе реформации не разогнал это заведение, завладев всеми его богатствами. Чарльз Диккенс пишет в своей „Истории Англии для детей“, что аббатство это „сохраняло свое величие во время многих смут, хотя теперь от него остались одни серые руины, увитые плющом…“
Впрочем, и сейчас Battle Abbey выглядит внушительно: его окружает высокая зубчатая стена, у входа возвышаются две величественные башни. Развалины храмов, трапезных и других монастырских сооружений производят большое впечатление своими размерами и архитектурой.
Само поле знаменитой битвы – Бэттлфилд – напоминает собой чашу со слегка приподнятыми краями.
Кое-где видны полосы леса, что должно быть удобно для прикрытия атакующих войск и для расположения скрытых резервов. На одном краю чаши расположено аббатство, на противоположном – обращает на себя внимание небольшая возвышенность – холм Кровавого озера.
По преданию, когда Вильгельм услышал это название, он воскликнул: „Это звучит зловеще! Мы прольем здесь не озеро, а целые реки крови…“ Примечательно, что Кровавое озеро существует и поныне, но сейчас это небольшой заиленный водоем, которому местная флора придаёт розоватый оттенок…»
Гарольд Саксонец, еще не остывший от жара недавнего сражения, так спешил сразиться со старым врагом, что даже не стал дожидаться подхода нортумбрийских и мерсийских ополченцев, отличившихся при Стамфордбридже. Сделай он это – возможно, исход битвы был бы иным, а на британском троне сегодня сидели бы представители совсем другой династии. Но Гарольд не зря слыл человеком горячим – к тому же он был слишком уверен в своих силах. Он даст Вильгельму бой с Калдбекского холма, и сам холм станет ему защитой. Кругом, сколько видно глазу, простираются непроходимые заросли черной ольхи. Единственный открытый участок земли, достаточный для сражения, лежал точно к югу (все хронисты напишут о том, сколь тесным было поле боя). Его окружали глубокие овраги и болота – лучшей ловушки для нормандского выскочки и придумать нельзя. Кроме того, из своей ставки у Старой Яблони Гарольд прекрасно видел все, что творилось внизу. В общем, его позиция была куда предпочтительней – и Вильгельм не мог этого не осознавать. Но корабли были уже сожжены – в прямом и переносном смысле. Он знал, что произошло, когда Гарольд внезапно атаковал Харальда Свирепого, и не хотел попасться в ту же ловушку… Нет, он нападет первым – и, выйдя на рассвете из Гастингса, спустя два часа его войско ступило на Бэттлфилд.
«…Итак, храбрые вожди той и другой стороны готовились к бою каждый по обычаю своей отчизны. Англы, как мы узнали, ночь напролет провели без сна, пьянствуя и распевая песни… Напротив, нормандцы, посвятившие всю ночь исповеди в своих грехах, утром укрепили душу принятием тела Господня. Пехота с луками и стрелами составила авангард, конница, разделившаяся по флангам, расположилась в арьергарде. Герцог с безмятежным лицом, громко возгласив, что Бог будет милостив к нему, ибо дело его правое, потребовал оружие. И когда в спешке слуги надели на него доспехи задом наперед, он исправил оплошность смехом, молвя: „Так храбрость обратит мое герцогство в королевство“. Потом он запел песнь о Роланде, дабы примером воинственного мужа вдохновить бойцов, и, по воззвании к помощи Божьей, с обеих сторон началось сражение…»
Нормандцы наступали от Кровавого озера. В центре – представителями знаменитейших родов, которыми командовал сам Вильгельм, слева – бретонцы Алана Ферганта, справа – фламандцы Эсташа Булонского. Лучники застыли впереди. Далее в семь рядов выстроились пехотинцы. Позади – отряды кавалерии. История сохранила цифры: войско Вильгельма составляло 7500 воинов, в том числе 4000 пехотинцев, 1500 стрелков и 2000 всадников. Последние были облачены в кольчуги (по обычаю того времени железные пластины нашивались на холст), вооружены дротиками и продолговатыми щитами.
На сей раз неожиданное появление противника стало сюрпризом уже для Гарольда. Впрочем, его позиция была продумана заранее – королевское войско расположилось вниз по склону, всего в двухстах метрах от армии Вильгельма. Перед вырытыми за одну ночь окопами стоял ударный отряд, выстроенный так называемым «англодатским клином», – честь его изобретения приписывают именно Гарольду. «Бронированный» равносторонний треугольник, первые ряды сторон которого составляли тяжелые рыцари, вооруженные острыми секирами и огромными щитами. В середине прятались стрелки. Наступая, «клин» оборачивался к врагу острием, обороняясь – широкой стороной. Конница затаилась в ближайшем леске. Второй отряд саксонцев расположился за окопами и высоким укреплением из ивовых прутьев, в котором было оставлено лишь три прохода – для вылазок. Это было ополчение свободных крестьян, вооруженное дубинками, вилами, секирами и «камнями, привязанными к палкам», то есть тем, что нашлось под рукой. Скорее всего, армия по численности примерно соответствовала нормандской (хотя в хрониках встречаются упоминания и о численном превосходстве англичан). В центре «командовал парадом» Гарольд.
«Сам король, пеший, стоял с братьями возле знамени, чтобы при общей, равной для всех, опасности никто и подумать не мог о бегстве. Знамя это Вильгельм послал после победы папе; на нем было роскошно вышито золотом и драгоценными камнями изображение сражающегося воина».
Судя по изображениям на гобелене из Байе, противоборствующие рыцари не слишком отличались друг от друга. Это подтверждает и хронист:
«Все имели отличительные значки, по которым узнавали своих, так что норманн не мог поразить норманна, франк – франка».
Первым в атаку ринулся менестрель по имени Тэллифер. Увы, романтический порыв был тут же прерван двуручными мечами английских дружинников… Но героическая смерть отважного поэта послужила сигналом к началу настоящей битвы. Словно гром, прокатился по рядам нормандцев клич: «С нами Бог!» Войско англосаксов ответило оглушительным «Вон, Вон!». На староанглийском это звучало как «Ut, Ut!» – некое подобие барита (baritus – «рев, гул»), боевого клича германских воинов, известного еще со времен Тацита.
Тот писал:
«…по его звучанию судят о том, каков будет исход предстоящей битвы; ведь они устрашают врага или, напротив, сами трепещут пред ним, смотря по тому, как звучит песнь их войска… Стремятся же они больше всего к резкости звука и к попеременному нарастанию и затуханию гула и при этом ко ртам приближают щиты, дабы голоса, отразившись от них, набирались силы и обретали полнозвучность и мощь…»
При этом, как отмечал Вегеций в своем «Кратком изложение военного дела»:
«...крик, который называется „баррит“, не должен подниматься раньше, чем сойдутся оба строя. Признак неопытных и трусов – начинать кричать издали, тогда как враги более поражаются страхом, если этот ужас военного крика сочетается с ударами копий».
Вслед за этим раздалось «Olicrosse!» – «Святой Крест!». Появление этого клича в армии англосаксов также приписывают Гарольду. Ведь это именно он воздвиг в Эссексе аббатство Святого Креста, дабы хранить там свою реликвию – часть креста, на котором был распят Иисус… Но тут Вильгельм во главе первого отряда ринулся на англичан. Весь первый ряд англосаксонского «треугольника» опустился на колени – а второй по команде наклонился вперед, угрожающе подняв боевые палицы… Попытки обойти их были тщетны – повсюду стена щитов, разящие секиры, палицы, дротики. А смертоносная «начинка» клина разила врага тучами стрел.
В ответ нормандские лучники тоже открыли ураганный огонь. Но, увы, стрелять приходилось снизу вверх, и все удары отражались щитами англосаксов. Да и сами стрелы вскоре иссякли, а собрать их возможности не было – тот, кто отважился бы броситься вверх по холму под постоянным обстрелом, вряд ли вернулся живым… И, расстреляв весь свой запас, лучники отступили за ряды копейщиков – в рукопашном бою они были бесполезны. До сих пор спорят, были ли в войске Вильгельма арбалетчики, – во всяком случае, на гобелене из Байо они не изображены. Впрочем, этому есть вполне логичное объяснение – ковер был изготовлен по заказу епископа Одо, а арбалеты слыли столь смертоносным оружием, что церковь запрещала использовать их против братьев по вере… Так что, ежели арбалетчики и вышли в тот день на поле, мы об этом уже никогда не узнаем.
Видя, что стрелы причиняют врагу мало ущерба, Вильгельм бросил в атаку пехоту. Англосаксы вновь ответили шквалом огня – только теперь к их метким лукам прибавились пращи. Весьма незатейливое оружие – но разве не оно помогло библейскому Давиду поразить великана Голиафа? Поскольку стрельба велась с возвышенности, камни летели далеко и разили метко. Искалеченные пехотинцы один за другим падали на землю… Но отступать, как мы помним, было некуда. Отступать – означало для нормандцев умереть. И Вильгельм двинул вперед кавалерию. Добраться по крутому склону до стены из щитов и, метнув копье, вернуться назад за новым – почти непосильная задача. Лошади испуганно шарахались и падали, а англосаксы разили без промаха… Нормандцы так и не сумели разрушить их строй. К полудню бретонцы на левом фланге начали отступать, паника распространялась по отрядам нормандцев со скоростью стрелы. А тут еще коня Вильгельма смертельно ранили. Герцог, с трудом вырвавшись из окружения, на чужом коне поскакал к своему войску… По рядам нормандской армии понеслась ужасная весть – командующий убит!.. А воины Гарольда по-прежнему теснили бретонцев к болоту. И вдруг… «Глядите – я жив, и Бог поможет нам победить!» По рядам мчался Вильгельм. Чтобы все видели его лицо, он снял шлем, спутанные волосы развевались по ветру. Он и сам был подобен вихрю – и в едином порыве его верные солдаты рванулись вперед. Епископ Одо со своей кавалерией поскакал на левый фланг – и заставил англосаксов отступить. Но вернуться на исходную позицию им было уже не дано – слишком далеко от холма шел бой. Доблестные рыцари епископа буквально искрошили отступавших. С вершины холма Гарольд мрачно наблюдал эту кровавую картину. Среди тех, кто остался лежать на поле брани, были его братья Гирт и Леофвин. Их гибель тоже навек запечатлел гобелен из Байо… Как свидетельствует «История английских королей»:
«…доблесть обоих вождей была в этом бою замечательна. Гарольд, не довольствуясь даром полководца воодушевлять других, ревностно выполнял службу рядового воина. Часто он разил врага в упор, так что никто не мог безнаказанно приблизиться к нему, чтобы тотчас от одного удара не пали и конь и всадник. Вильгельм также ободрял воинов своим голосом и присутствием; сам первый устремлялся в гущу врага. Так что всюду он неистовствовал, всюду скрежетал зубами; трех превосходных коней, которые были ранены под ним, потерял в этот день. Сила и дух бесстрашного вождя между тем не ослабевали, хотя телохранители тихонько и по-дружески сдерживали его. Он оставался таким до тех пор, пока наступившая ночь не увенчала его полной победой. И нет сомнения, что рука Божья покровительствовала ему, потому что врагам не удалось пролить ни капли его крови, хотя в него метали множество копий…»
Но пока большая часть армии Гарольда еще полна сил. Король знал – он победит, если сможет продержаться до темноты. Нормандец вынужден будет отступить. Вильгельм тоже это понимал. Видел он и то, что силы его армии на исходе, ни на минуту не забывая о сожженных кораблях… Мысли сменяли одна другую с неистовой быстротой. Предпринять обходной маневр мешает осиновый лес. Прорвать живую стену, укрепленную щитами, невозможно. А что, если повторить то, что произошло на левом фланге? Вдруг ему удастся выманить англосаксов с холма – и разбить уже на равнине?
Военные историки до сих пор спорят, было ли это решение подготовлено заранее или родилось прямо в разгар сражения. Но факт остается фактом – этот ход спас почти обреченную партию. Пехота вновь пошла в атаку – и вдруг сделала вид что разворачивается и бежит. Англосаксы, увидев отступавших нормандцев, с торжествующими криками устремились вниз, напрочь забыв приказ Гарольда ни в коем случае не покидать позиций. Они и сами не заметили, как оказались в ловушке, – а нормандские лучники, теперь уже с холма, лупили по ним, не переставая. А тут и многочисленная рыцарская конница герцога Вильгельма на полном скаку врезалась в толпу ополченцев, теснившихся у подножия…
По свидетельству хронистов, Вильгельм использовал тактику ложного отступления дважды. И дважды Гарольд попадался на его удочку.
«…Бились ожесточенно большую часть дня, и ни одна из сторон не уступала. Убедившись в этом, Вильгельм дал сигнал к мнимому бегству с поля брани. В результате этой хитрости боевые ряды англов расстроились, стремясь истреблять беспорядочно отступающего врага, и тем была ускорена собственная их гибель; ибо нормандцы, круто повернувшись, атаковали разъединенных врагов и обратили их в бегство. Так, обманутые хитростью, они приняли славную смерть, мстя за свою отчизну. Но все же они и за себя отомстили с лихвой и, упорно сопротивляясь, оставляли от своих преследователей груды убитых. Завладев холмом, они сбрасывали в котловину нормандцев, когда те, объятые пламенем, упорно взбирались на высоту, и истребили всех до единого, без труда пуская в подступающих снизу стрелы и скатывая на них камни…»
Норманнам удалось отбить лишь первую линию окопов – но Вильгельм заметил, что стрелы его лучников большей частью втыкаются в плетень из ивовых прутьев, не нанося засевшему за ним врагу никакого вреда. И тут на него словно снизошло озарение. Он приказал лучникам подойти как можно ближе к изгороди, чтобы собрать стрелы. И – первым натянув свой тяжелый лук, пустил стрелу не вперед, а вверх. Пусть прямо с неба поразит она проклятых саксонцев! Навесной обстрел превратился в настоящий железный дождь, который без устали сыпался на головы воинов, пробивая шапки, шлемы и черепа.
Фрагмент гобелена из Байо
В отчаянии Гарольд поднял лицо к небу – и безжалостная ледяная стрела поразила его прямо в глаз. Известие о гибели короля молниеносно разнеслось по рядам англосаксов. А Вильгельм уже приказал атаковать по всему фронту. Отчаянно отбиваясь, противник отступал вверх по холму, а затем к дальнему лесу… Лишь королевские дружинники, окружив тело своего мертвого монарха, стояли до последнего – но, наконец, норманны прорвали и этот круг. Рыцарь, первым оказавшийся рядом с Гарольдом, выхватив меч, в ярости отрубил ему ногу… Говорят, узнав об этом, Вильгельм лишил его рыцарского звания и навсегда изгнал из армии. Впрочем, возможно, это только легенда.
Другая же легенда гласит, что, когда сам Вильгельм пожелал взглянуть на тело своего убитого врага, он не смог отыскать его среди трупов – настолько их лица были изуродованы нормандскими стрелами. Октябрьские сумерки были темны, и погибших решили хоронить уже утром. На рассвете Вильгельм призвал давнюю возлюбленную Гарольда по имени Эдит Лебединая Шея – только она могла опознать его. Медленно шла она по полю – и наконец «нашла того, кого искала. Склонясь, без слов и без слез, она к лицу его припала...». А сопровождавшие ее монахи «носилки сплели из ветвей, тихонько шепча молитвы, и прочь понесли своего короля с ужасного поля битвы».
Так описал эту сцену Генрих Гейне в балладе «Поле битвы при Гастингсе». На самом деле после опознания тело было отвезено в лагерь Вильгельма, чтобы быть погребенным согласно монаршему статусу. Рассказывают, что мать Гарольда, Гита, предложила за труп сына столько золота, сколько он весил. По одной из версий, Вильгельм отказался, передав королеве тело ее сына без всякого выкупа, – и Гита похоронила своего Гарольда в Уолтэмском аббатстве, которое он основал. По другой версии, Вильгельм счел предложение оскорблением. И, запретив хоронить клятвопреступника в храме, повелел закопать его на берегу моря: «Пусть и после смерти он сторожит берег, который защищал при жизни – берег, по праву доставшийся норманнам…»
Между прочим, Гитой звали не только мать короля, но и его младшую дочь. Оставшись сиротой, волею судеб она оказалась на Руси и вышла замуж за Владимира Мономаха. В «Истории государства Российского» Николай Михайлович Карамзин, рассказывая о супругах князя, пишет: «Нет сомнения, что первою была Гида, дочь английского короля Гарольда...»
Но это уже тема для другого рассказа.
Между прочим, «русский след» можно проследить и в судьбе самого Вильгельма II. Подобно знаменитому Вещему Олегу, он «принял смерть от коня своего» – в одном из сражений тот, упав, поранил ему живот. Говорят, он умирал в мучительной агонии, а когда душа его отлетела, приближенные в ужасе разбежались, и раздувшийся труп несколько дней лежал непогребенным. Впрочем, произошло это двадцать лет спустя – и все эти годы новый британский монарх крепко держал власть в своих руках. Читать он вовсе не умел, а изъяснялся только пофранцузски – его и похоронили в итоге во Франции. А тот народ, который мы теперь называем английским и к возникновению которого приложили руку (и не только руку) завоеватели-норманны, по праву гордится тем, что вот уже почти тысячу лет нога захватчика не ступала на территорию их страны. И как памятник этому стоит в Лондоне мощная крепость – Тауэр, отстроив которую вскоре после победы под Гастингсом, Вильгельм отправился на завоевание остальной части страны.
О том, как жила Англия в ту эпоху, мы и сейчас узнаем из своеобразной «переписи королевства», которую Вильгельм повелел издать в 1086-м – всего за год до собственной смерти. Она содержит самые подробные сведения о людях и землях, нравах и быте. Отчего сей исторический труд назвали «Книгой Страшного суда», король-победитель уже никогда никому не расскажет.