Глава 3
ОТПРАВЛЕНИЕ ИЗ ЛОНДОНА КОРАБЛЯ «ГАННИБАЛ» В 1693 ГОДУ
«К моему и многих других несчастью, эта последняя война с Францией случилась во время моего вояжа домой из Венеции и Занте, на борту «Уильяма» водоизмещением 200 тонн и двадцатью орудиями. Нас настигли три больших французских корабля, имеющие по семьдесят орудий каждый, на мелководье, в шестидесяти лигах к юго-западу от мыса Клеар в Ирландии. Силы были слишком неравные, а надежды на спасение никакой, поэтому я счел благоразумным сдаться без сопротивления. Гибель или увечья моих людей не имели смысла. Экипаж каждого французского корабля насчитывал пятьсот человек. У меня было всего тридцать. Поэтому я был вынужден позволить силе победить право и подчиниться требованию «Кроны», выраженному в залпе семидесяти медных пушек поперек нашего носового дейдвуда. «Крона» первой поравнялась с нами, чтобы спустить наш флаг и взять свой приз[12].
По возвращении в Англию я был безработным некоторое время, пока сэр Джефри Джефрис, имевший рыцарское звание, из чрезвычайного великодушия и доброй воли в отношении меня, из понимания того, что корабль «Ганнибал» водоизмещением 450 тонн при тридцати шести орудиях выставлен на продажу, приказал мне купить его. Приняв это решение, он любезно выложил деньги на покупку из своего кармана. Затем, из деловых соображений, сделал вместе со мной совладельцами корабля своего бесценного брата Джона Джефриса, эсквайра, Самюэля Стэньера, эсквайра, далее заместителя управляющего Африканской компанией и некоторых других именитых торговых людей. После этого он рекомендовал меня и корабль английской Королевской Африканской компании, которая и приняла меня. Поступив на службу, предусматривавшую торговый вояж в Гвинею за бивнями слонов, золотом и чернокожими рабами, я также взял на борт корабля необходимые грузы, посредством которых следовало приобретать колониальные товары и снабжать торговые предприятия, склады в крепостях и факториях компании. Завершив дела в Лондоне, 5 сентября 1693 года пассажирским судном я добрался до Грейвсенда и около одиннадцати вечера вступил на борт «Ганнибала», имея при себе деньги для оплаты моих людей за проход по реке и выдачи месячного аванса, по договоренности.
Воскресным утром 10 сентября нас сорвало с якоря в Грейвсенде и отнесло отливом к переднему краю Хоупа, где мы зацепились якорем, а вечером я отправился в Грейвсенд.
12 сентября, вторник. Этим утром, около трех часов, мы вышли под парусами на запад при штормовом ветре. В девять часов прошли Нор, где дрейфовали до часу ночи, ожидая заправки пресной водой. Затем, спускаясь по ветру к Ред-Сэндз, около четырех мы прошли узкий пролив, а в шесть бросили якорь у Северного Форленда, на глубине девять фатомов.
13 сентября, среда. В четыре утра подняли якоря при северо-западном ветре и, сменив несколько галсов, около одиннадцати подошли к якорной стоянке у Даунса на глубине восемь фатомов. В Даунсе до 25 сентября нас задержали штормовая погода и встречные ветры, когда ветер сменился на северный. Мы выбрали якоря и около семи вечера подняли паруса, а в полдень следующего дня увидели остров Уайт в северо-западном направлении. Мы подняли якоря, удалили два орудия, вывалившиеся до середины в бортовые отверстия капитанской каюты, и наш корабль был готов к выходу в открытое море.
27 сентября, пятница. Со вчерашнего полудня до двенадцати часов этого дня мы пользовались штормовым топсельным ветром, менявшимся с севера на северо-восток, держа курс на запад. Вчера с четырех вечера прошли 112-й градус западной долготы, исходя из самого точного подсчета, который я мог сделать, ибо ночью лопнул канат лага, мы потеряли его и были вынуждены определять местоположение навскидку. По оба борта видели много кораблей, но ни с кем не общались, кроме одного португальца водоизмещением 200 тонн. Он шел из Опорто в Лондон с грузом вина, часть которого нам очень хотелось выторговать у него. Но слишком сильный ветер и приближение ночи заставили нас умерить свои желания, поэтому мы просто попрощались с ним. Он продолжил путь своим курсом, мы – своим. Расправили канаты, укрепили рубки досками, определили каждому члену экипажа свое место на случай битвы с врагом. Экипаж корабля составлял 70 человек, на его борту было 33 представлявших Королевскую Африканскую компанию пассажира, ехавшие в гвинейские фактории, так что в целом насчитывалось 103 человека.
1 октября, среда. В три утра помощник, ведший наблюдение, пришел доложить об обнаружении четырех неизвестных кораблей с огнями, идущих на нас с наветренной стороны. Выйдя на палубу, я увидел один огонь стоящим без движения, как и мы. В связи с чем были открыты амбразуры для орудий, убраны ящики и койки, всем приказали занять свои места и приготовиться к бою. Около одиннадцати часов в ясный день все было приведено в порядок и готово для сражения. Как раз в это время я увидел четкие изображения стоявших напротив четырех больших кораблей с поднятыми парусами. Уверен, что это были военные шестидесяти-семидесятипушечные корабли, подошедшие так близко, что я рассмотрел их в бинокль, хотя не смог определить национальную принадлежность. Мы имели веские основания считать, что это французы, так как наши фрегаты редко или почти никогда не заходили так далеко на юг и запад. Корабли выстроились в линию подле нас во всем своем парусном вооружении. Я подал сигнал, подняв и спустив наш флаг четыре раза, уведомляя капитана Шерли о наших новых компаньонах с поднятыми парусами и об их желании переговорить с ним. Его корабль находился впереди меня, примерно в миле с подветренной стороны, и был единственным оставшимся рядом из всей нашей эскадры, остальные корабли мы потеряли прошлой и позапрошлой ночью. Когда поравнялись, ветер заревел так громко, что мы не слышали друг друга, хотя пользовались рупорами, поэтому пришлось общаться знаками, из которых я понял, что он согласен с моим мнением. Неприятельских кораблей оказалось слишком много, чтобы выдержать атаку. Один к двум дает шансы только в футболе. У нас были торговые корабли с глубокой осадкой, у них – фрегаты, строившиеся и оснащавшиеся для войны. Но мы могли воспользоваться попутным ветром и попытаться, меняя курс, оторваться от них. С юга дул очень сильный ветер, погода была пасмурной, ненастной, склонной к ухудшению, но я не жалел об этом, поскольку искренне верил, что она поможет нам уйти от преследования французов. Поэтому мы подняли гротовые паруса, поставили руль на ветер и понеслись на фоковых и грот-марсовых парусах, вдвое зарифленных, по компасу, вест-норд-вест и норд-вест до девяти часов, потеряв из виду французов, начавших преследовать нас, когда мы воспользовались попутным ветром. В одиннадцать разыгрался сильный шторм, море разбушевалось настолько, что мы потеряли друг друга. Капитан Шерли убрал бизань, я со своими поднятыми фоковыми парусами поступил таким же образом, но в этот момент строп марса-шкот-блока порвался, и, прежде чем мы смогли его взять на гитовы, он под порывом ветра разлетелся на клочки. Нам пришлось спустить рей и выправить его, из-за чего корабль, пострадавший от недостатка парусности, требовал постановки грот-паруса и поменял галс. Как бы то ни было, нам удалось натянуть шкотный угол паруса к корме. При этом мы порвали грот-парус и были вынуждены стащить рей и убрать его. Корабль, перед тем как направление ветра сменилось с северного на западное, понесся с обвисшим пузом фок-паруса. Во время свертывания грот-паруса один из матросов, по имени Джон Сазерн, сорвался с нок-реи и утонул. Я был сильно опечален, но спасти его было выше человеческих сил. При яростных порывах ветра и бурном море отсутствовали паруса для управления судном.
2 октября, четверг. С двенадцати часов вчерашнего дня до двух ночи мы двигались на север с голыми мачтами и скоростью четыре мили в час. К этому времени поставили и зарифлили новый бизань, приладив его к поднятому и закрепленному рею. Затем отвязали порвавшийся грот-парус, с большим трудом и хлопотами привязали другой, зарифлив и закрепив его. Около четырех часов приладили выступ фок-паруса и подняли бизань-стаксель, чтобы держаться к ветру и по волне. Идти было ужасно трудно. В двенадцать часов прошлой ночи сила шторма стала спадать. Мы поставили грот-парус и до появления дневного света шли под ним и бизанью. Когда корабль немного выправился, к моей великой тревоге и удивлению, обнаружилось, что фок-мачта поднялась на три фута выше партнерсов на полубаке. Трещины стали очень большими, и пазы разошлись больше дюйма, на что я смотрел с болью в сердце. Поискав, мы обнаружили, что примерно так обстоит дело везде, корабль в этом месте стал непригодным почти до основания. Поэтому я собрал офицеров посоветоваться о том, что можно сделать для исправления этой неожиданно возникшей ситуации. Однако, по их мнению, с такой мачтой продолжать вояж было невозможно и лучшим стало бы возвращение в Плимут, пока мы еще находились недалеко от него. Я счел необходимым подавить эти настроения в корне и заявил, что решил не возвращаться в Англию и продолжить рейс, даже если и придется поставить временную мачту. Затем я велел своим плотникам укрепить мачту, заключив ее в ворот с четырьмя новыми, надежно прибитыми рычагами из хорошего дуба длиной девять дюймов в том месте, где она приподнялась, а потом прикрепил к ней четыре хороших вулинга. Мачта встала прочно, а мы тем временем приближались к области хорошего климата. По поводу мачты больше не было жалоб в течение всего путешествия. Вчера утром, когда, увидев четыре чужих корабля и поспешив на всех парусах поговорить с капитаном Шерли, мы сорвали топ грот-мачты, матросы для прочности связали его с корпусом грот-марса.
18 октября, суббота. Утром обнаружилось, что один из солдат Королевской Африканской компании, направленных для службы в гвинейских крепостях, оказался женщиной под именем Джон Браун. Она была вне подозрений и три месяца на борту пользовалась полным доверием, располагаясь среди других пассажиров и выполняя, как и они, любую работу. Видимо, обман так и остался бы нераскрытым до нашего прибытия в Африку, если бы женщина не заболела. По этому случаю ее навестил наш врач и прописал полоскание рта. Когда пациент приступил к выполнению предписания, врач был удивлен тем, что ему открылось. Он продолжил расспросы и, выяснив ее пол, пришел доложить мне о своем открытии. Из милосердия и уважения к ее полу я приказал выделить ей приватное место, отдельное от мужчин, и выдал портному материал для кройки и шитья женского платья. Хорошенькая брюнетка, лет двадцати, принесла большую пользу в стирке моего белья и другой работе, которой она занималась до тех пор, пока не была доставлена вместе с остальными солдатами в крепость Кейп-Кост.
22 октября, среда. Около четырех утра стало светло, к востоку от нас располагался Тенерифский пик. В это время, находясь у дороги в Оратаву, мы заметили в пространстве между берегом и нашим судном два паруса. В них мы распознали корабль и барку-лонгу. Когда корабль начал движение к нам от берега на всех парусах, мы повернули на другой галс к северу, чтобы выиграть время для приведения своего судна в боевую готовность на тот случай, если перед нами враг. Очень быстро сняли крышки люков, убрали сундуки и гамаки, заняли свои места, привели в готовность орудия и стрелковое оружие. В то же время мы убрали грот-парус и малые паруса, разобрали оружие, приготовили пробки, кранцы, плетенки под бейфуты и, находясь под легким ветром, развернули фок-парус и уменьшили ход до самого малого в отношении неизвестного корабля.
23 октября, четверг. Со вчерашнего полудня до трех часов дул лишь слабый бриз. В это время двигавшийся в нашу сторону корабль, по которому мы произвели неприцельный артиллерийский выстрел, оказался длинным элегантным фрегатом. Теперь мы не сомневались, что это был враг, поэтому, подняв свой флаг, мы дали выстрел поперек его носового дейдвуда. После этого фрегат продемонстрировал английский флаг, но, вопреки всем его уловкам, мы знали, кто это был, и готовились оказать ему достойный прием. До четырех мы медленно двигались под боевыми парусами. На расстоянии выстрела из карабина фрегат выдвинул нижний ряд орудий (чего я не ожидал и чему не обрадовался) по девять единиц с каждого борта. Он спустил фальшивый флаг и поднял французское белое полотнище. Я понял, что он хочет свести с нами счеты. Поэтому, выпив стопку и подбодрив всех, я приказал матросам заняться орудиями, держаться без страха. Мы ожидали от фрегата бортового залпа, который и последовал с дистанции пистолетного выстрела. Он выстрелил мелкой дробью. На его любезность мы дали горячий ответ. После этого он дал упреждающий выстрел, остановился, лег вдоль нашего левого борта и выпалил другой бортовой залп, на что мы дали свой ответ. Затем мы заряжали орудия и палили друг в друга так быстро, как могли, до десяти вечера, пока его фор-стеньга не полетела за борт. Фрегат встал к нам кормой, сделал поворот в подветренную сторону с лодкой на буксире и удалился от нас. Ликуя по случаю избавления от такого неприятного гостя, мы проиграли ему на наших трубах сигнал побудки и произвели прощальный залп теми орудиями, которые оставались заряженными. Я был очень рад тому, что нам, с Божьей помощью, удалось защитить корабль, хотя он был изрядно потрепан в мачтах и такелаже. Грот-мачта получила одиннадцать попаданий, три пробили ее насквозь, и несколько дробин застряли внутри ее на три-четыре дюйма в глубину. Фок-мачта испытала восемь попаданий, два прошли сквозь нее. Грот-марс был разбит вдребезги. Грот-стеньга раскололась посередине. Бегинь-рей был сломан выстрелом надвое, сбиты шпрюйтовый парус, гюйс и гюйс-шток. Наш старый флагшток оказался за бортом, так что большую часть сражения никаких флагов не развевалось над нами, кроме королевского вымпела, под которым я вел бой благодаря своему каперскому свидетельству. Несколько попаданий получили наши реи, на восстановление которых потребуется слишком много времени. Что касается такелажа, то не знаю, что с ним делать, – он был слишком изодран длинными железными болванками. Пришлось вязать основные ванты в четырнадцати местах, а с левого борта остался всего один неповрежденный вант. Мы подвязали фок-ванты в девяти местах. Цепь грот-марса и главные узлы оказались разбиты, так что рей целиком висел на бейфуте и кранце: наши опоры, паруса и канаты были прострелены в нескольких местах, а из бегучего такелажа лишь немногое избежало повреждений от пальбы, которая велась довольно плотно. На корпус нашего корабля пришлось не более тридцати попаданий, четыре из которых – ниже ватерлинии. Фрегат вел огонь большей частью по высокой траектории, по нашим мачтам, реям и такелажу, чтобы сбить их за борт. К счастью, не было сильного марсового ветра, море было спокойно (что необычно для этих мест), легкий ветерок дул до тех пор, пока у нас сохранялась возможность их как-то закрепить при помощи пробок, брасов, подвязывания и сращивания. В корпус фрегата мы били настильно, постоянно заряжали наши орудия малой мощности (все были полукулеврины) двойной и круглой дробью, а орудия на юте – круглой дробью и картечью, полной мушкетных пуль. Мы наверняка побили много людей на фрегате. Наши три шлюпки и грузовые стрелы были пробиты во многих местах, а комплект парусов сильно поврежден, некоторые паруса прострелены так, что выглядели ситом. Мы потеряли было пять человек убитыми и тридцать два ранеными. Среди последних числились мой брат, командор, плотник и боцман. Плотнику прострелили руку, а троим другим – ноги. Пять-шесть моих лучших матросов подорвались ужасным образом из-за собственной беспечности, оставив горящие спички рядом с пороховыми зарядами. Нашему арфисту раздробило мелкой дробью череп, остальные отделались легкими пулевыми ранениями и синяками, сохранялась надежда, что они быстро поправятся. Наш врач, мистер Уильям Гордон, был прилежным тружеником и большим мастером своего дела. Бой длился шесть часов – с четырех до десяти вечера – на расстоянии пистолетного выстрела, при легком ветре, малом волнении моря и скорострельности, какую позволяла быстрота зарядки орудий обеими сторонами. Во время боя мы часто издавали возгласы ликования, они отвечали своими: «Vive le гоу!» Когда же фрегат удалился, их тональность изменилась – я никогда не слышал такого ужасного визга и воя, какие исходили с его борта. Должно быть, там было много раненых. По-моему, этот военный корабль располагал сорока восьмью орудиями. После его ухода мы последовали курсом вест-тень-зюйд при легком северо-западном ветре. Вся ночь прошла в работах по укреплению такелажа, насколько это было возможно. Мы старались приготовиться к новой встрече с фрегатом, если бы он решился нанести нам утром новый удар. Однако наши люди устали за день, лучшие из них были убиты или ранены, мы мало что могли сделать, хотя я, как мог, ободрял их и давал им пить вволю пунша. Утром, когда рассвело, мы увидели противника на расстоянии три лиги. Он удалялся от нас в северном направлении, решив, я полагаю, что с него хватит ночных приключений. Я, без сомнения, обрадовался, ибо не желал больше иметь никакого дела с этим драчливым фрегатом.
24 октября, пятница. Последние двадцать четыре часа мы провели в вязке вантов и укреплении, насколько возможно, такелажа. Подвязывали грот-ванты в четырнадцати местах, а фор-ванты – в девяти, и после перекручивания их для упрочения нашей шаткой мачты нам пришлось непрерывно использовать цепной насос и оба ручных насоса для откачки воды, которой корабль набрал изрядное количество через четыре пробоины под ватерлинией. Из-за волнения моря мы так и не смогли остановить приток воды. В этот день мы питались хлебом, сыром и пуншем и очень сожалели о потере бочки бренди, которая хранилась в нашем лазарете. Приготовить мясо не представлялось возможности из-за того, что печь и топка были прострелены, и к их ремонту приступил наш оружейный мастер. Наш корабль выглядел жалко с обвисшим простреленным такелажем и усеянный щепками, как плотницкая мастерская – стружкой.
26 октября, воскресенье. Вчера вечером мы снова перекручивали ванты. Жара и вязка узлов сильно ослабили их. Простреленный бегинь-рей срастили и закрепили, приладили бизань. Сняли фок-парус (он имел тридцать больших пробоин шириной в пол-ярда, проделанные железными болванками, и бесчисленное множество дырок от мушкетных выстрелов). Поставили новый парус. К фок-мачте прикрутили три больших гандшпуга, чтобы закрыть полученную во время боя примерно в десяти футах от полубака большую пробоину глубиной около восьми дюймов. Плотники занялись устранением пробоин в наших крепежных болтах.
27 октября, понедельник. Вчера вечером наши плотники занимались починкой дна нашего ялика, так что теперь мы имеем лодку на плаву. Ее можно будет спустить на воду при падении человека за борт и прочих инцидентах. Работа насосов для откачки воды не прекращалась, в дневное время солдаты Королевской Африканской компании оказывали нам большую помощь. Этим утром, как только рассвело, мы увидели в лиге от наветренной скулы корабль, идущий курсом зюйд-тень-вест, параллельно нашему курсу. Мы тотчас привели корабль в боевую готовность. Сказать по правде, наши матросы оказались весьма проворны, так что мы были готовы встретить противника менее чем через час (скорее, чем перед предыдущим боем). Через полчаса мы наблюдали, как чужое судно идет по ветру на всех парусах к Варварскому Берегу. Оно показалось нам исправным, вести его мог Даниэль, капитан идущего в Анголу «Медитерэйниэна». Когда мы заметили, что корабль держится от нас в стороне, то продолжали двигаться своим курсом, не желая провоцировать конфликт после недавнего боя, хотя все члены экипажа были полны решимости немедленно дать ему жесткий отпор. Но, все еще держась по ветру, около двенадцати часов он пропал из виду. Мы снова закрыли пушечные амбразуры, сняли со стропов реи, побросали закрепленные за нами места, а плотники возобновили починку лодок. Ложная тревога помешала нам уделить внимание своим тропическим бутылкам. В этот день нашему волынщику ампутировали ногу чуть ниже колена.
2 ноября, суббота. Со вчерашнего полудня до шести вечера мы двигались вдоль острова Сантьяго, понемногу убавляя ход. Убрали нижние паруса и держались курса на восток только на топселях до Санта-Майо, взяв затем курс ост-норд-ост на расстояние пять лиг. В десять мы закрепили на мачте фор-марсель и убавили при свете дня ход до самого малого для входа в бухту Прая для демонтажа нашего корабля. В шесть утра подняли паруса и направились в порт, войдя в него около десяти. Мы отстояли от берега чуть больше чем на длину каната и на милю – от прекрасного песчаного дна залива, у водной части которого был большой кокосовый сад.
3 ноября, воскресенье. Вчера мы сняли грот-парус и спустили рей, развернули его на всю длину, чтобы приладить отрезок в десять футов к нок-рее с правого борта, где она сломалась. Около трех часов утра перетащили орудия и дали кораблю крен на левый борт, чтобы прекратить приток воды с правого борта, где было три пробоины ниже ватерлинии перед глас-клампом. Наши плотники работали до двух ночи, чтобы заделать пробоины, между тем как матросы чистили корабль почти до самого низа. Затем мы накренили судно на другой борт и с левого борта на фут ниже ватерлинии обнаружили большую пробоину в его носовой части. Плотники потратили на заделывание этой пробоины остальную часть дня. До ночи корабль выправили. Около девяти утра я вместе с офицерами нанес визит вежливости губернатору города Сантьяго, поместив наших трубачей на носу шлюпки.
После того как усилиями гребцов лодка прошла семь миль, мы достигли точки входа в залив, ведущий в город. Направили шлюпки прямо к воротам, где высадились и увидели только нескольких негров и детей. Наши трубачи сыграли сигнал, который вызвал к нам чиновника, проведшего нас к губернаторскому дворцу в верхней части города. Здесь не было никого, кроме негритянок, которые изъяснялись с нами непристойными английскими словами, сопровождая речь похотливыми неприличными телодвижениями. Женщины были голыми – только имели спускавшиеся посреди бедер небольшие повязки ткани вокруг их талий.
Нам сообщили, что губернатор находится в церкви, однако наши горны встревожили главу острова настолько, что ждать его появления долго не потребовалось. За ним, появившимся во главе процессии верующих, вели коня в довольно приличной сбруе. Сопровождали губернатора два молодых капитана и священник. Сняв свои шляпы, мы приветствовали главу острова, на что он и его окружение куртуазно отвечали. Затем он пригласил нас во дворец и провел через двор в просторный дом с железным балконом, выходившим на море. С него открывался великолепный вид. Когда нас рассадили по местам, я объяснил, что мы пришли с визитом вежливости, и рассказал о нашем плавании, а также о том, что нас побудило зайти в его порт. Мы выразили надежду, что губернатор позволит нам запастись пресной водой и провизией. Он ответил, что убедился в нашей честности и мы можем запастись всем, чем располагает остров. Я горячо поблагодарил главу острова за гостеприимство. Мне показалось, что все это время он чувствовал себя несколько неловко, поскольку не хотел помимо меня угощать всех моих офицеров и пассажиров корабля. Поэтому, подозвав одного из своих людей, я шепнул, чтобы мои спутники прошли прогуляться на час. Они вскоре так и поступили, испросив разрешения у губернатора повидать город. Тот не замедлил предоставить им такую возможность. Со мной остался лишь брат.
Вскоре после того, как они ушли, нас снабдили салфетками и большим куском хорошо испеченного белого хлеба. Затем он сходил в соседнюю комнату и принес коробку мармелада и квадратную бутылку мадеры, которую предложил выпить. Если бы не долг вежливости, я предпочел бы попить воды, ибо вино было таким густым, противным и теплым, что могло бы вызвать какую-нибудь неприличную физиологическую реакцию в присутствии его превосходительства. Однако, приняв утром на борту хорошую порцию пунша, я укрепил свой желудок до такой степени, что мог владеть собой. Вслед за этим я пригласил его пообедать на борт нашего корабля, где ему будет оказан теплый прием и приличествующее уважение. Он любезно принял приглашение, но уверял, что не был еще на борту ни одного корабля с тех пор, как стал губернатором. Он сказал, что если бы он согласился пойти, то жители острова скорее умерли, чем позволили бы ему сделать это. Они заботились о том, чтобы ему ни в коей мере не нанесли вред или не сыграли с ним какую-нибудь злую шутку, что случалось с некоторыми губернаторами этих островов из-за пиратов и каперов, которые грозили увезти их с собой, приходивших к ним на корабли, пока те не прикажут принести столько провизии, сколько требовали насильники. Каперы делали вид, что выдают за это векселя, подлежащие оплате в Лондоне, но выписывали их под фальшивыми именами или на адрес насосной станции Алгейт, как это было с губернатором острова Сент-Томас.
4 ноября, понедельник. В этот день плотники срастили грота-рей, скрепили его двумя железными бугелями и канатами. Мы сняли наши простреленные топсели и прикрепили к реям другие. Приладили грота-штаг, послали за водой баркас, который привез шестнадцать полных бочек. Стояла прекрасная погода, дул приятный легкий северо-восточный ветерок. Утром я отправился на берег залива. Здесь было полно людей в рваной одежде, торговавших апельсинами, лимонами, кокосовыми орехами, ананасами, бананами и т. д. В одном месте продавец с парой кур в руке, в другом – с обезьянкой на коленях, чуть дальше стоял человек с козой у ног, рядом другой держал на привязи свинью. Наши матросы так спорили с ними за старые потрепанные рубашки, нижнее белье или мелкие вещи (ничто не ускользало от их внимания), что торговля выглядела оживленной и азартной. Полюбовавшись некоторое время этой толчеей, мы поднялись на холм, чтобы передать губернатору обещанный сыр через заранее назначенного старого чиновника, представленного мне среди других. Здесь я встретился с господином с острова, который явился с целью предложить поставки провизии, которая мне нужна, – часть за мои деньги, остальное – путем бартерного обмена. Я заказал пятнадцать коз, десять овец, четыре свиньи, шестьдесят кур, пятьсот апельсинов и лимонов. Все это мне пообещали доставить на берег утром. Негры здесь ходят голыми, прикрываясь только куском ткани. Женщины наворачивают материю вокруг голов, носят хлопковую ткань в голубую клетку или полоску, которая высоко ценится как хороший товар для Золотого Берега Гвинеи. Мне говорили, что здесь производили много такой ткани на продажу, но я видел ее только на женщинах, и ни одна из них не предлагала мне купить эту ткань.
5 ноября, вторник. Утром, как и было обещано, на берегу я обнаружил провизию, о которой договаривался. Был совершен разумный торговый обмен: я заплатил за товары три фунта в испанских деньгах, собранных у офицеров, а за остальную продукцию рассчитался мушкетами, кораллами и цветным льняным полотном. Я сходил попрощаться со старым чиновником, не намереваясь больше посещать берег, и около девяти вернулся на борт корабля, где матросы занимались креплением вант. Плотники распилили грот-стеньгу пополам и с помощью этих половинок утром устанавливали сорвавшуюся с места фок-мачту. Подогнав и проколов фиши, они скрепили их четырьмя канатами. Мы поставили нижние реи и приготовились идти под парусами следующим утром. Прошлой ночью скончался честный и отважный уэльсец Томас Кроноу, один из наших матросов. Он умер от ран, полученных в последнем бою: одним попаданием снаряда ему снесло одну ногу поверх лодыжки и пол ступни другой ноги. Его тело отвезли на шлюпке на небольшое расстояние от корабля и сбросили в море.
6 ноября, среда. В четыре утра выбрали стоп-анкер и трос, затем развязали и подняли топселя, снялись с малого станового якоря и вышли в море при северо-восточном ветре, приятном и свежем.
7 ноября, четверг. Вчера вечером все чистили межпалубное пространство. Плотно укрыв решетки брезентом, сожгли три ведра дегтя, чтобы обезопасить корабль от инфекции и болезней. Втащили шлюпку и ялик, к баркасу приладили веревку и трос, взяв его на буксир. Выбрали тросы, подняли якоря, подогнали друг к другу доски рубки и зарифлили паруса.
23 ноября, суббота. Со вчерашнего полудня мы шли вдоль берега к мысу Моунсерадо под легкий ветерок. Увидели мыс при дневном свете и вскоре заметили три судна, стоящие на якоре у берега, одно из которых показалось крупным кораблем. Мы не знали, что это за корабли, поэтому насторожились и приготовились к бою, когда увидели, что в нашем направлении гребет лодка. Это был баркас с «Ост-Индия Мерчант». Капитан Шерли послал его, чтобы просить нас о помощи. Он держался у мыса с фок-мачтой и фока-реей, разбитыми ударом молнии в щепы, а фор-брамсель загорелся от предшествовавшей вспышки молнии. Я собирался запастись деревом и водой на острове Юнко примерно в двенадцати лигах еще на востоке, где течет славная река и много леса. Однако, узнав о несчастье, выпавшем капитану Шерли, я изменил свое решение и, воспользовавшись морским бризом, направился к Моунсерадо. Около четырех часов вечера наш корабль бросил якорь на глубине восемь фатомов. Здесь мы выяснили, что представляли собой два других судна. Во-первых, это был корабль Габбинса, контрабандиста с Барбадоса, который вез главным образом груз рома для обмена на золото и рабов. Я купил у него 500 галлонов напитка по дешевой цене и продал их с большой выгодой. Другим судном был шлюп «Станиер». На его борту находился мистер Колкер, посредник из Шерборо. Он прибыл сюда, чтобы закупать бивни слонов и т. п.
Народ здесь вежливый и учтивый, но очень склонен к попрошайничеству. Король и его окружение постоянно преследовали нас в надежде получить подарки. Здесь большие запасы качественного и дешевого риса, которым нас снабжали в изобилии, а для большего удобства торговли с ними и для обустройства наших плотников, которые оставались по ночам на берегу с целью заготовки дерева, мы соорудили из старых парусов два тента на песке у устья реки. Главным товаром был рис. Я закупил его пять тонн. Расплачивался в основном спиртным. За пинту можно было купить 30 фунтов риса. Другие товары, которые их интересуют, – железные болванки и валлийская ткань. Но за последний товар им нечего было предложить. Мы покупали у них дичь (не больше английских цыплят), которую они называют «кокадеку» и едят ее в сушеном виде. Мы купили также немного лаймов, диких апельсинов, ананасов, двух-трех коз. Они предлагали несколько небольших слоновьих бивней, но мы не удостоили их внимания.
28 ноября прибыл капитан Джон Соуне на «Джеффри». Погрузив на борт своего корабля лес, воду и рис, он отправился в четверг 3 января в Байт, оставив мне пачку писем от сэра Джефри Джефриса для пересылки в Европу с первой оказией. Агент Колкер уехал 5 января в Шерборо, а Габбинс тем же утром на контрабандном судне из Барбадоса отбыл на Золотой Берег. Я отправил с ним письма трем главным торговым представителям Королевской Африканской компании в Кабо-Корсо-Касле, давая согласие на прием рабов на Золотом Берегу и обговаривая то их число, которое было необходимо поставить к моему прибытию. Мне пришлось оставаться здесь еще десять дней после завершения всех своих дел, пока капитан Шерли переоснащал свой корабль. 9 января 1694 года под легкий утренний бриз мы отправились на африканское побережье. Негры в этом месте выражали горячее расположение к англичанам и такую же ненависть – к французам. Двое из них, запомнив мое имя и капитана Шерли, заверили, что назовут ими своих следующих сыновей.
13 января, суббота. Вчера почти в четыре часа вечера, подойдя к реке Сестос, мы стали на якорь на глубине девять фатомов. Этим утром я отправился на берег в своем баркасе, чтобы поторговать. Капитан Шерли был не здоров и послал своего казначея.
В восьми милях вверх по реке расположено поселение, в котором правит король Петр, однако у меня не было времени навестить его и, по правде говоря, не было желания отправляться на баркасе так далеко. Негры здесь очень вероломны и кровожадны, как убедились на собственной шкуре европейские торговцы. Здесь пользуются спросом медные котлы, оловянная посуда разных размеров, спиртные напитки, лед, красная и голубая валлийская ткань, ножи и т. п. Но черные ничего не могли предложить за это, кроме небольших бивней «телят» (молодых слонов), которые нас не интересовали, но стоили очень дорого. Мы купили несколько кур, лаймов и апельсинов. Предлагался рис, но гораздо дороже, чем в Моунсерадо, где мы запасались провизией.
14 января, воскресенье. Обнаружив, что торговля не оправдывает нашей стоянки у Сестосы, мы снялись этим утром с якоря и отправились под западный ветерок.
15 января, понедельник. Со вчерашнего полудня до двух ночи мы двигались вдоль берега. В это время нас настигли несколько каноэ с реки Сангвин, где начинается Хлебный Берег, или Малагетта. В ивовых корзинах туземцы привезли нам перец, названный ими малагеттой, похожий на любимый мной индийский перец. Я купил 1000 мер перца за одну железную болванку (в Англии это стоит три шиллинга шесть пенсов) и подарок брокеру в виде одного-двух ножей.
16 января, вторник. К полудню этого дня мы были у Ваппо, откуда прибыли новые каноэ для продажи малагетты. Я купил триста мер ее за три двухфунтовые оловянные посудины. Могли бы было купить больше, но и этого было достаточно. Мы отправили туземцев на берег и продолжили свой путь.
17 января, среда. Вчера болезнь моего несчастного брата усилилась, он бредил. Несмотря на мои старания и усилия врача капитана Шерли поставить его на ноги, в три ночи сегодня он покинул этот беспокойный мир и оставил меня переживать его кончину. Около восьми дней он болел тяжелой формой лихорадки, которой страдали многие наши матросы.
18 января, четверг. Обогнув вчера около пяти вечера мыс Пальмас, мы стали на якорь на глубине девятнадцать фатомов, где простояли до шести сегодняшнего утра. Подняли паруса, когда гроб приготовили, уложили в него покойника и забили гвоздями крышку. Спустили баркас, в него для совершения похоронной церемонии сошли я, мой врач и казначей. Приспустили на полмачты флаги нашего корабля и «Ист-Индия Мерчант». Как обычно, в такой печальной церемонии звучали горны и били барабаны. Мы отгребли четверть мили от корабля, читали церковные молитвы. Я помог спустить тело покойного в море. Это была последняя услуга, которую я мог оказать своему брату. Затем «Ганнибал» сделал шестнадцать выстрелов из орудий с интервалами в полминуты. Именно столько лет он прожил в этом мире. «Ист-Индия Мерчант» выстрелил из десяти орудий.
21 января, воскресенье. В шесть часов мы снялись с якоря и двинулись на восток. Около десяти к нам прибыли два каноэ из Каба-Ла-Хо, за ними еще несколько с грузами хороших слоновьих бивней. Они попросили нас стать на якорь. Но прежде чем негры с каноэ взошли на борт, они попросили, чтобы капитан корабля спустился вниз и закапал свои глаза тремя каплями морской воды в знак дружбы и гарантии безопасности для них на борту. Я с готовностью согласился с этим и выполнил их просьбу в надежде на выгодную покупку хороших больших бивней. Затем они поднялись на борт корабля, но, увидев на палубе много людей, снова спустились в каноэ. Их опасливость меня очень озаботила, и я стал настойчиво уговаривать их вернуться, что они и сделали. Угостив каждого доброй кружкой бренди, я показал им некоторые из наших товаров, а они принесли часть слоновьих бивней. Меня удивило то, что, когда они на каноэ подошли к кораблю, единственными доносившимися до нас звуками были «Кря, кря, кря, кря», как у уток. Из этого я предположил, что берег слоновьих бивней имеет название берег Крякря. Он тянется с мыса Пальмас до Бассам-Пиколо, где я впервые встретил золото. Нигде на побережье я не встречал таких робких негров, как здесь. Это приводит к мысли, что с ними проделывали трюки такие молодцы, как Долговязый Бен, то есть Эйвери, который захватывал их и увозил с собой. Из товаров туземцев больше всего интересовали оловянная посуда, железные болванки, ножи и большие витые оловянные кувшины, к которым наши покупатели питали особую привязанность.
27 января, суббота. Вчера в два ночи мы снялись с якоря и двигались вдоль берега до шести утра. В это время к нам подошло из Бассама каноэ с четырьмя туземцами, заверившими нас в предстоящем выгодном торге, если мы станем на якорь. Они попросили нас оставить их на борту корабля всю ночь, что и было позволено. Их каноэ мы подняли на талях и бросили якорь на глубине четырнадцати фатомов. Утром туземцы, оставшиеся на корабле, принялись торговать. Я купил у них тридцать шесть мер золота в амулетах за оловянные и железные болванки.
28 января, воскресенье. Вчера негры обещали нам выгодный торг, если мы останемся здесь. Соответственно, утром ко мне подошли два каноэ с туземцами. Я выменял у них шестнадцать унций золота в амулетах: за железную болванку – полторы меры, за десяток ножей – одну меру, за оловянную кастрюлю емкостью четыре фунта – одну меру с премиальными в виде нескольких ножей для тех, кто торговал быстро. Здешние негры не очень искушены в торговле по сравнению с теми, что живут на Золотом Берегу, поэтому мы могли сами устанавливать меры веса для них. Однако с подветренной стороны Золотого Берега негры имели понятие о наших тройских весах не хуже нашего. У них были собственные меры веса, которые они сравнивали с нашими. Точно так же в этом месте товары оцениваются выше, чем в наших факториях с наветренной стороны, по той причине, что здесь они не могут снабжаться все время, а там могут. Поэтому, когда здесь проходят корабли, они покупают все, что могут, хотя и платят более высокую цену. Правда, для торговли у них не так много золота.
31 января, среда. Прошлой ночью я почувствовал мучительную головную боль с правой стороны. Капитан Шерли, болевший лихорадкой, послал за моим врачом, мистером Гордоном, проконсультироваться. В воскресенье моя головная боль усилилась, в глазах так потемнело, что я ничего не мог видеть в десяти ярдах. Из-за головокружения я не мог стоять и двигаться без посторонней помощи.
13 февраля, среда. Утром мы вышли в море и, обогнув мыс Аполлония, вечером стали на якорь в Аксемене на глубине восемь фатомов, примерно в двух милях от голландского форта. Здесь у нас состоялась лишь скромная торговая сессия, поэтому, загрузившись, мы шли вдоль берега до ночи, после чего стали на якорь на глубине восемнадцати фатомов, напротив форта Бранденбург, около мыса Трес-Пунтар.
Утром 20 февраля капитан Шерли и я отправились на берег в нашу крепость Саккэнди, где обнаружили впавшего в безумие управляющего факторией мистера Джонсона. Он ругал и проклинал нас самыми последними словами, совершенно не узнавая давно с ним знакомого капитана Шерли. Я сочувствовал всей душой бедняге, который погрузился в это состояние из-за оскорбления, нанесенного ему неким Ванбукелином, торговцем из Мина-Касла. Как нам сообщил его помощник (молодой парень из сиротского приюта), некая Тагуба, известная негритянка в городе Кейп-Корсо, забеременевшая от одного из солдат нашей крепости, родила девочку-мулатку, которая росла там до одиннадцати лет. Управляющий факторией, мистер Джонсон, живший тогда в Кейп-Корсо, очень увлекся ею и сделал ей предложение (так заключались браки в Гвинее). Примерно в это время его перевели главным управляющим в факторию Саккэнди. Чтобы не потерять девушку, он взял ее к себе в факторию, где она проживала до возраста, пригодного для отправления супружеских обязанностей. Джонсон питал к ней любовь и нежность и счастливо провел с ней два-три года. Когда она стала привлекательной красивой женщиной, Ванбукелин подкупил ее мать Тагубу деньгами и подарками. Он уговорил ее поехать в Саккэнди под предлогом посещения дочери. Там он похитил и увез девушку с собой, приготовив для этого быстроходное каноэ, которое ожидало у голландского форта в Саккэнди. Вот как это было. Мать приехала в гости к ничего не подозревавшему мистеру Джонсону. Она пошла с дочерью якобы погулять. Когда они проходили рядом с притаившимся каноэ, гребцы схватили девушку и насильно посадили в лодку. Мать последовала за ними. Обеих женщин привезли в Мина-Касл. Девушку доставили Ванбукелину, разгрызшему орех, который так долго готовил для себя мистер Джонсон. Обедая с голландским начальником в Мина, я видел ее, когда ее привели танцевать для нас. Она выглядела прекрасно, и к ней обращались как к мадам Ванбукелин. Это и некоторые другие старые противоречия между голландцем и мистером Джонсоном так губительно повлияли на последнего, что привели его в состояние сильного расстройства и даже умопомешательства. Молодой помощник развлекал нас как мог, а около трех мы вернулись на корабль. Во время пребывания там мне сообщили, что соседние негры, подстрекаемые Ванбукелином и голландским начальником, ночью совершили внезапное нападение и захватили форт. Они изрубили управляющего Джонсона на куски и разграбили товары.
27 февраля в полдень мы бросили якорь у дороги на Кейп-Корсо на глубине восьми фатомов и приветствовали нашу крепость пятнадцатью артиллерийскими залпами, получив такое же ответное приветствие. Товары и запасы, привезенные в крепость, мы отправили на баркасе, подошедшем к берегу так близко, насколько возможно. Потом подошли каноэ и забрали наши грузы. Эти плоскодонки прыгали на волнах, пока не приобретали устойчивость, затем натужно гребли к берегу, выгружали товары и снова уходили в море. В этом месте мы высадили с «Ганнибала» тридцать солдат компании. Они были в таком же добром здравии, как и тогда, когда садились на борт в Англии. Но в течение двух месяцев, что мы находились здесь для завершения своих дел, почти половина из них погибла, и немногие выжившие смогли похоронить своих товарищей.
Товары, которые пользуются наибольшим спросом на Золотом Берегу, – это голубые и красные ткани, а также оловянная посуда разных размеров, весом от одного до четырех фунтов, старые паруса, большие фламандские ножи, железные болванки, контейнеры со спиртом, хорошо выкрашенная лейденская ткань и кораллы, крупные и хорошего цвета. На такие предметы торговли спрос падает редко или никогда. Я также привез за счет Королевской Африканской компании мушкеты, разнообразные ткани, медные чайники, английские ковры, свинцовые болванки, бочонки с салом, порох и многое другое. Но ни один из этих товаров не оправдал наших ожиданий, пришлось везти обратно в Англию большую их часть. А за те, что удалось продать, выручили совсем немного.
Около больших ворот крепости расположена тюрьма для содержания преступников фактории (убийцы, предатели и т. д.) до тех пор, пока не представится возможность отослать их на суд в Англию, где они получат заслуженное возмездие. В ее темные казематы попал один из моих трубачей по имени Уильям Лорд. Он распивал пунш на берегу с несколькими младшими чинами крепости, когда между ним и одним сержантом возникла ссора. Сержант вызвал его на поединок на саблях у цитадели. Трубач принял вызов и явился на дуэль. Они фехтовали, пока трубач не получил шанс ранить противника в живот. Тот выронил саблю, стал молить о пощаде и упал на землю. Об этом узнали в крепости. Трубача схватили и бросили в тюрьму. Получив об этом сведения, я предложил, чтобы мой врач и лекарь с их стороны посетили сержанта, осмотрели его рану и убедились в том, смертельна она или нет. На это было дано согласие. Через час врачи вернулись с докладом. Оба пришли к выводу, что рана ни смертельна, ни даже опасна. Лезвие сабли сделало порез шириной всего пять дюймов, скользнуло по брюшной полости, но не пронзило живот или какие-нибудь важные органы. Поэтому трубача освободили. Он, поблагодарив посредников, немедленно вернулся на корабль, ставший его лучшим убежищем. Здесь власти фактории не могли до него дотянуться.
Но, хотя в этот раз он счастливо избежал беды, подозреваю, что его ждет судьба висельника. Ибо, несмотря на свое здоровье и силу, он оказался чрезвычайно распущенным и подлым субъектом. Из-за его бесчинств на борту мне пришлось заковать его по рукам и ногам в железо на острове Сент-Томас и содержать так в течение восьминедельного изнурительного плавания до Барбадоса, где я намеревался передать его на один из военных кораблей его величества. Там знали, как обращаться с такого рода отвязными типами. Однако, поддавшись его явному раскаянию и искренней мольбе, я воздержался от этого, к своему большому разочарованию в дальнейшем. Вскоре он сошел на берег и сбежал, скрываясь в одном из пустых домов Бриджтауна до тех пор, пока из-за собственной невоздержанности не только потратил свое жалованье, но влез в долги, которые не смог отдать. Поэтому он нанялся на борт небольшого двадцатипушечного фрегата из Новой Англии. Это был отличный корабль, который барбадосские купцы купили, укомплектовали экипажем, оснастили боевым вооружением и сделали совладельцем губернатора острова, полковника Рассела. Он направил корабль на Мадагаскар для покупки рабов, но, как я выяснил впоследствии частным порядком, реальной целью вояжа было Красное море, с тем чтобы извлечь выгоду из торговли с кораблями моголов. По завершении своей миссии и покупки для вида нескольких негров корабль мог смело и без опаски возвращаться с ценным грузом на Барбадос, поскольку в этом был заинтересован губернатор, а также одна из сторон, состоящая в родстве с английским адмиралом. Я поучаствовал в этом предприятии – продал им немного больше стрелкового оружия, чем было принято и необходимо для обороны судна, выходившего в море с торговой миссией. Какова дальнейшая судьба корабля, не знаю.
В Кабо-Корсо мы взяли на борт часть кукурузы, заказанной для содержания негров на Барбадосе. Груз состоял из ящиков, содержавших четыре бушеля для каждого негра. Выгрузка товаров для крепости заняла много времени. «Ист-Индия Мерчант» и наш корабль имели на борту 300 тонн товаров и ни одной шлюпки для перевозки, кроме наших собственных баркасов, которые вместе не могли быть задействованы в работе одновременно. Иногда море так штормило, что невозможно было что-либо делать шесть-семь дней подряд. Каноэ не могли подойти к кораблям, чтобы взять груз. Это обрекало нас на длительный простой, в течение которого мы заправлялись водой и разгружались в направлении ветра. В крепости отказывались выгружать на берег остаток грузов на любых условиях, расплачиваясь только с агентами компании, принимающими кукурузу на борт, и т. д. Освободившись наконец от грузов, 24 апреля в пять вечера я распростился со здешними дорогостоящими агентами компании. Они обрушили на меня массу любезностей. Время общения с ними я буду помнить с благодарностью, как и откровенность тех самых честных джентльменов нашей страны на всем побережье, которые в своих факториях умудрялись превзойти друг друга в оказании нам услуг и развлечений. Они очень огорчались и тревожились по поводу нашего отбытия, но нужно было расставаться, и вот, после многих взаимных выражений добрых чувств, я пожелал им счастливого Рождества и сел в лодку, захватив с собой два ящика золота для Африканской компании в Лондоне.
Прибыв на борт корабля, мы втащили туда ящики с золотом и подняли на бимсы наш баркас. Помощник сообщил, что во время торнадо корабль сорвало с левого станового якоря, трос порвался, в результате чего пришлось использовать наш запасной якорь, на котором мы простояли всю ночь.
25 апреля. Этим утром мы оставили крепость, приветствуя ее пятнадцатью залпами из орудий и получив аналогичное ответное приветствие. Сделать это прошлой ночью не позволило позднее время. Около восьми послали наш баркас к бакену, чтобы поднять на борт левый становой якорь, но он так увяз на дне, что под напряжением лопнул трос, державший бакен, и лодка стала дрейфовать по ветру. Затем мы послали лодки с буксирным канатом и двуглавым ядром для вылавливания якоря, но без всякой пользы. Пока мы безрезультатно искали якорь целый день, капитан Шерли прибыл в Анамабо.
В шесть утра 26 апреля мы снялись с нашего правого якоря и взяли курс на восток в Анамабо. Около девяти вышли на траверс Анишена, который представляет собой поселение из соломенных домиков, где Африканская компания устроила небольшую факторию. Поселение находилось в лиге от Анамабо, куда мы прибыли около десяти и стали на якорь на глубине семи фатомов, примерно в полутора милях от берега. Салютовав из семи орудий находившейся на северо-востоке по пеленгу крепости и получив ответный салют, мы пришвартовали корабль кеч-якорем и тросом. После обеда я отправился на берег к управляющему здешней факторией, мистеру Серлу, чтобы узнать, куда и когда мы сможем прибыть за кукурузой, выделенной нам главными торговыми представителями в Кейп-Корсо. Там и в Аэне следовало добрать необходимый для нас маис, завершив нашу квоту погрузкой 700 ящиков на каждый корабль. Мистер Серл немедленно распорядился, чтобы мы могли забрать маис своими лодками, и любезно потчевал нас до самой ночи, после чего мы с капитаном Шерли вернулись на свои корабли. Анамабо находится в королевстве Фантин, в четырех лигах к востоку от Кабо-Корсо, и является прелестным большим городом. Населяющие его негры выглядят весьма боевитыми, здоровыми парнями, но большинство из них – отчаянные коварные негодяи, самые отъявленные плуты на всем побережье. Золото здесь считается худшего качества и смешивается с медью больше, чем где-нибудь в Гвинее. В нашей довольно модной крепости, где установлено около восемнадцати орудий, в течение несколько дней оказывал нам гостеприимство мистер Серл, а в Ате, небольшой соломенной деревушке возле моря, примерно в полумиле к востоку от Анамабо, – управляющий факторией мистер Купер. В этой деревне, почти ничем не защищенной, за исключением нескольких мушкетов, есть большой двор и прекрасный пруд с утками. Мистер Купер, весьма предприимчивый молодой джентльмен, пообедал с нами вместе с женой (так он ее называл). Также мы обедали с миссис Серл в Анамабо. Обе женщины были мулатками, как и супруга мистера Ронона в Кабо-Корсо. Это весьма удобная форма брака, поскольку мужья могут менять жен по своей прихоти. Это заставляет этих женщин, заботы по содержанию которых минимальны или вовсе отсутствуют, относиться крайне щепетильно к развлечению своих мужей, к стирке их белья, уборке помещения и т. д. и т. п.
Наше пребывание в Анамабо длилось до 2 мая. Затем мы с капитаном Шерли, получив по 180 ящиков маиса каждый, загрузили лодки пресной водой и, освободившись от того, что осталось от грузов с наветренной стороны, распрощались с господином Серлом и Купером. Отправившись на восток вдоль побережья на дистанцию около двух лиг, ночью мы стали на якорь на глубине пятнадцать фатомов.
3 мая. Утром шли под парусами и двигались вдоль берега к Винибу. Встречались каноэ, из-за которых мы останавливались в надежде совершить торговый обмен. Но надежды оправдывались слабо, всем было нужно золото. В восемь вечера мы стали на якорь, чтобы не пройти мимо нашего порта.
4 мая. В восемь утра поставили паруса, а в одиннадцать стали на якорь у Виниба на глубине девять фатомов до хорошего дна. После обеда пришвартовались, вышли на берег встретить каноэ, которыми обеспечил нас для использования в Виде управляющий здешней факторией мистер Николас Бакеридж.
Здесь каждый из нас встретил пятиместное каноэ и посадил своих лодочников и плотников за работу с целью укрепления их кницами и тимберсами. Мы вытащили наш имевший течь и изъеденный червями баркас на берег и подремонтировали его. С разрешения местной королевы – пятидесятилетней женщины, черной, как черный янтарь, очень тучной – мы запаслись пресной водой и дровами для топки. Ей, сидевшей под большим деревом, мистер Бакеридж и я выразили свое почтение. Королева любезно приняла нас и заставила своих фрейлин танцевать для нас в туземной манере. Она часто целовала мистера Бакериджа, которого, видимо, высоко ценила. И он действительно заслуживал такого отношения. Это был чрезвычайно добродушный и остроумный джентльмен, который очень хорошо знал эту страну и ее язык. Мы подарили королеве по ящику бренди и связке листового табака и после того, как она поблагодарила нас, пожелали ей доброй ночи. Королева была настолько любезна, что перед расставанием предложила нам разделить постель с ее молодыми служанками, однако мы вежливо отклонили это предложение и устроились на берегу. На следующий день нам пришлось поститься. Когда повар готовил обед – жаренного на быстром огне поросенка, – пламя костра поднялось до выстилавших потолок кухни сухих веток пальмы, которые немедленно загорелись, и менее чем через четверть часа наш обед и кухня превратились в пепел.
9 мая мы закончили дела в Винибе, вернулись на корабли и отправились в Аккру. Мистер Бакеридж поехал как мой пассажир нанести визит управляющему тамошней фактории мистеру Блуму. Капитан Шерли уже несколько дней страдал от диареи и лихорадки и был очень болен. Меня беспокоили сильные головные боли, и без снотворного я не мог заснуть, а из-за головокружения – ходить без посторонней помощи. Весь день шли вдоль берега, держась восточнее. Ночью стали на якорь на четырнадцати фатомах глубины, пользуясь стоп-анкером и тросом, которые благодаря легкости употребления служат нам во время ходки вдоль всего побережья.
На следующий день в Аккру прибыли два датских корабля, по 26 пушек каждый. Проходя мимо нас, они по отдельности салютовали девятью залпами. После нашего ответа на приветствие они стали на якорь в миле к востоку от нас. Датчане должны были договориться с чернокожим военачальником о возвращении и новом обустройстве захваченного ими форта. В связи с этим они привезли с собой местного губернатора, солдат, провизию, боеприпасы и товары. Во время нашего пребывания в Аккре датчане сделали чернокожему военачальнику несколько предложений, но ответные требования последнего оказались невыполнимыми. Впрочем, насколько мне известно, форт им все-таки передали, они его обустроили и отправились закупать рабов в Виду. Оттуда во время перехода в Вест-Индию они зашли на Принцев остров за пресной водой. Там на них напал пират Эйвери (Долговязый Бен). Завязался бой, после которого датские корабли были разграблены и сожжены. Так печально закончился их вояж.
Мой спутник, командир «Ист-Индия Мерчант» капитан Томас Шерли, скончался здесь от лихорадки и диареи. Его торжественно, с воинскими почестями, похоронили в крепости Аккры. Когда гроб с телом капитана, доставляли на берег, пушки его корабля палили на дистанцию под углом в полминуты. Мистер Блум, я, мистер Бакеридж и управляющий датской факторией держали крышку гроба. После захоронения капитана, согласно ритуалу англиканской церкви, орудия его корабля произвели 30 залпов, «Ганнибал» – 26, форт Аккры – 20, а датский форт и Черный – по 16 залпов каждый. Капитан резко противился написанию завещания и оставил без внимания мои настоятельные советы сделать это. Командование его кораблем перешло к первому помощнику, мистеру Клею, а о состоянии капитана, говорят, позаботился его казначей, мистер Прайс.
20 мая. Около девяти утра мы прибыли в Виду, город, расположенный в шестидесяти лигах к востоку от Аккры. Стали на якорь на восьми фатомах глубины, в двух милях от берега. Затем пришвартовались стоп-анкером прямо против пристани, чуть западнее одной рощи деревьев, похожей на парк и торчащей, как башня, и другой – к востоку от первой. Этот день потратили на подготовку наших каноэ и всего прочего для завтрашней поездки на берег для покупки рабов.
21 мая. Этим утром я отправился на берег в Виду в сопровождении моего врача и казначея, мистера Клея – нынешнего капитана «Ист-Индия Мерчант», его врача и казначея, а также для охраны десятка наших матросов. Им предстояло поселиться на берегу, пока мы не купим 1300 чернокожих рабов. Мы, капитаны, были заинтересованы в таком количестве. Согласно договоренности, зафиксированной в договоре с Королевской Африканской компанией о фрахтовке судов, «Ганнибалу» предназначалось взять на борт 700 рабов, а «Ист-Индия Мерчант» – 650. Мы провели девять недель в их поисках. Наблюдения об этой стране, торговле и нравах, сделанные мной в течение этого времени при продолжающихся головных болях, состоят в следующем.
Вида, или Кведа, расположена в точке координат 6 градусов 10 минут северной широты. Это самое приятное место, какое я встречал в Гвинее: сплошь равнины и небольшие пологие холмы, всегда покрытые тенистыми рощами лайма, диких апельсинов и прочих деревьев. Они орошаются широкими реками с пресной водой, в которых водится много разнообразной рыбы. Ближе к морскому побережью почва становится болотистой с большими топями.
Наша фактория, построенная капитаном Виберном, братом сэра Джона Виберна, находится близ болот, что делает ее весьма нездоровым местом для проживания. Белые люди, которых Африканская компания туда посылает, редко возвращаются с желанием рассказать интересные истории. Это место огорожено глиняной стеной высотой шесть футов. Ворота – с южной стороны. Внутри стен – большой двор с домом из глины с соломой, где живет управляющий факторией с белыми людьми. Имеются также склад, загон для рабов, а также место, где хоронят белых людей, которое носит непотребное название «свинарник», есть хорошая кузница и некоторые другие постройки. К востоку устроены два небольших земляных фланка, на них несколько духовых ружей и аркебуз, которые служат больше для запугивания несчастных невежественных негров, чем для боя. Когда мы были там, управляющий велел прорыть широкий и глубокий ров вокруг фактории, а мои плотники соорудили подъемный мост через него. Теперь безопасность фактории упрочилась. Ведь раньше войти в нее не представляло труда в дождливый сезон, когда стены размывались, а восстанавливались, когда прекращались дожди. Я заметил, что опасный сезон начинался здесь в середине мая и заканчивался в начале августа. Как раз в этот временной промежуток я и имел несчастье находиться здесь. Он оказывал удручающее влияние и на моих негров на борту корабля. Сами чернокожие свидетельствуют, что, когда идут дожди, больше похожие на горячие, словно нагретые огнем, фонтаны, они предпочитают не покидать свои хижины.
Фактория – около 200 ярдов в окружности и весьма непригодное место для проживания из-за близости болот, откуда исходит вредный запах и роятся маленькие мухи, называемые москитами, которые столь несносны, что если не принять опиум, настойку лауданума или снотворное, то ночью невозможно спать. Я никогда не чувствовал себя столь неудобно, как здесь. Эти злобные маленькие твари так досаждали и мучили меня, когда я лежал в постели, что мог находиться в ней не более часа. Я был вынужден вставать, одеваться и даже надевать перчатки на руки, а вокруг лица повязывать платок до того, как рассветало. И, несмотря на это, дьявольские москиты кусали меня сквозь платок. Ужаленное место воспалялось и опухало, провоцируя желание расчесывать его ногтями. Если бы король Яков I побывал здесь некоторое время, то убедился бы, что почесывание места, которое зудит, не очень приятное занятие, как он всегда считал.
Лучшими средствами от воспаления был сок лайма, нанесенный на покусанное место, или уксус, который сначала вызывает жгучую боль, но потом приносит облегчение. Поэтому для того, чтобы отогнать этих проклятых мошек, а также получить немного прохлады в этом месте (европеец чувствует себя в замкнутом помещении этой страны так, как если бы его засосало в горнило английской печи), мы заставляли негритянских подростков обмахивать нас всю ночь большими опахалами из кожи.
В этой грозной, но полезной нам фактории находились товары, которые мы выгружали на берег поздно вечером и не могли до наступления темноты доставить в поселение вождя, где я содержал пакгауз. В это время товары вполне могли растащить негры-носильщики, на что они весьма горазды. Например, в дневное время, несмотря на внимание наших белых людей, ответственных за доставку товаров с моря, они воруют каури (раковины), заменяющие деньги. У негров есть инструменты, похожие на клинья, предназначенные для того, чтобы сбивать заклепки бочек, в которых хранятся каури. Из образовавшихся отверстий раковины выпадают. Рядом всегда находились жены и дети носильщика, чтобы унести наворованные деньги. Но когда какой-нибудь из матросов, надзирающий за товарами, проходил рядом с таким носильщиком, тот незаметно восстанавливал заклепки при помощи своего инструмента, отверстия закрывались. Мы не могли предотвратить это вопреки всем своим угрозам и жалобам вождю. Впрочем, мы нередко их нещадно били, а некоторых сажали в тюрьму, но это оставалось в их крови. Что бы мы ни предпринимали, это не оказывало на них действия.
Фактория была полезна для нас и в другом отношении. Ибо после того, как мы добывали и отсылали к побережью группу рабов, чтобы затем увезти, иногда случалось, что из-за плохой погоды каноэ не могли подойти к берегу, чтобы забрать их. Поэтому негров возвращали в факторию, где они были обеспечены и содержались в безопасности до улучшения ситуации. Пользуясь случаем, мы иногда за один раз переправляли таким образом сотню рабов обоих полов.
На берегу у нас был свой повар, так как мы старались питаться как можно лучше. Провизии имелось много и по низкой цене. Но вскоре мы стали мучиться желудком. Большинство моих людей заболели лихорадкой. У меня самого так болела голова, что я еле стоял. А когда ходил без посторонней помощи в загон для негров, то там часто падал в обморок от вони, исходящей от них. Загон представлял собой ветхий дом, где все рабы содержались вместе и отправляли свои естественные надобности там, где лежали. Ни один сортир не воняет хуже. Вынужденное посещение их три-четыре раза в день совершенно подорвало мое здоровье, но ничего исправить было нельзя.
Когда мы приходили в загон, сначала предлагались на продажу рабы вождя, если они у него были. Слуги вождя настаивали, чтобы мы купили их до того, как они покажут нам другую партию. Они говорили, что от рабов вождя мы не должны отказываться, но я замечал, что они были худшими во всем загоне, а мы платили за них больше, чем за других. Но такова была прерогатива вождя. Затем каждый из слуг приводил своих рабов соответственно их достоинству и качеству, начиная с лучших. Наш врач основательно осматривал их со всех сторон, чтобы убедиться в их полном здравии: заставлял их прыгать, быстро вытягивать руки, заглядывал в рот, чтобы определить их возраст. Хитрые слуги вождя наголо брили рабов перед осмотром, чтобы скрыть их возраст, и мы не заметили бы седых волос на их головах и подбородках. Затем они мыли их и смазывали пальмовым маслом так, что отличить старого раба от негра среднего возраста можно было лишь по состоянию зубов. Однако наша главная забота заключалась в том, чтобы не купить рабов, больных сифилисом, ибо они могли заразить на борту корабля своих соплеменников. Хотя мы отделяли мужчин от женщин разными перегородками и переборками для предотвращения ссор и пререканий, все же они общались, и болезнь, которую называют фрамбезией, встречалась здесь очень часто. Она проявляется почти теми же симптомами, что Lues Venerea, или триппер, у нас. Поэтому наш врач должен был осматривать наружные половые органы мужчин и женщин с особой тщательностью, что весьма удручало, но от этого отказаться было нельзя. После отбора среди остальных рабов тех, которые нас устраивали, следовало соглашение о том, какими товарами их можно было оплатить. Достигалась договоренность с вождем о том, сколько товара определенного вида мы выдавали за мужчину, женщину и ребенка. Это облегчало процесс торга и уберегало от множества споров и пререканий. Только на следующий день после получения документа, удостоверяющего договоренность о товарном обмене, он получал своих рабов. Затем мы ставили раскаленным железом на груди или плече раба клеймо, на котором выгравировывали букву из названия корабля. Предварительно место клеймения смазывали пальмовым маслом, которое уменьшало боль. Через четыре-пять дней метка становилась четкой и бесцветной.
Купив 50–60 рабов, мы отправляли их на борт корабля. Их сопровождал надсмотрщик, которого называли начальником рабов, в обязанности которого входило стеречь подопечных до побережья и провожать их на корабль. Если во время доставки какой-либо из рабов пропадал, начальник должен был возместить для нас потерю. То же требовалось от него, если какой-нибудь раб сбегал, пока находился под его опекой. Ведь после покупки мы возлагали на начальника ответственность за доставку. С этой целью вождь назначал двоих уполномоченных, каждому из которых капитан корабля выплачивал жалованье, равное стоимости раба в товарах, которые предпочитал уполномоченный за свои услуги в торге. Уполномоченные четко исполняли свои обязанности, и из 1300 купленных здесь рабов мы не потеряли ни одного.
Подобным же образом назначался начальник на пляже, который заботился о товарах, выгружавшихся нами на берег и за неимением носильщиков оставляемых там на целую ночь, он следил за тем, чтобы груз не растащили негры. Однако, несмотря на все предосторожности, мы часто терпели убытки без компенсации.
Когда рабы прибывали на побережье, их ждали в полной готовности наши каноэ, чтобы, если позволяла погода, отвезти на баркас, который доставлял их на борт корабля, заковывали в железо и соединяли оковами попарно для предотвращения мятежа или попыток выброситься за борт.
Негры так неохотно расставались со своей страной, что нередко выпрыгивали из каноэ, баркаса или корабля прямо в море. Они оставались под водой до тех пор, пока не тонули, только для того, чтобы избежать спасения нашими лодками. У нас меньше страха перед адом, чем у них – перед Барбадосом, хотя в действительности они живут там лучше, чем на родине. Но дом есть дом. Мы также видели, как эти ныряльщики попадали в пасть акул, которые кружат вокруг кораблей в несметном количестве и, говорят, следуют за ними до Барбадоса. У нас было двенадцать негров, утонувших добровольно, и других, которые довели себя до смерти голодовкой. Они верят, что когда умирают, то возвращаются домой в свою страну и к друзьям.
Лучшее средство расчета для покупки здесь рабов – раковина каури. Чем она меньше, тем больше ценится. Ведь они расплачиваются ими поштучно. Самая мелкая раковина имеет ту же цену, что и самая большая, но они получают их от нас по мере или весу. За хорошего, здорового раба берут около ста фунтов. За каури следовали медные нептуны, или тазы, очень большие, тонкостенные и плоские. Ведь после покупки негры делили их на части для изготовления браслетов на руки, ноги и украшений на шеи. Другими предпочтительными товарами были голубая льняная ткань, батист, крашеная хлопковая ткань. Сюда следует отнести такой же материал более широкого формата; большие, гладкие, темно-красные кораллы; большие, красные бусы; железные болванки, порох и бренди.
Рабов можно покупать примерно за три фунта пятнадцать шиллингов за голову, но почти половина стоимости груза должна покупаться за каури или бути, за медные тазы, в противовес другим товарам, которые мы покупаем дешевле, таким как кораллы, бусы, железо. Другое они просто не берут. Так, если слуга вождя продает пять рабов, он потребует оплатить двух из них посредством каури, одного – медью, как дорогих рабов. Потому что раб, оцененный в каури, стоит в Англии более четырех фунтов, в кораллах, бусах или железных болванках он не стоит и пятидесяти шиллингов. Но без каури и меди они не возьмут ни один из товаров, указанных выше, причем в лучшем случае в небольшом количестве, особенно если обнаружат, что у вас на борту – солидный запас каури и меди. Тогда никакие другие товары их не устроят, пока они не получат все, что у вас есть. И после этого они либо заставят вас согласиться на их условия, либо еще долго дожидаться ваших рабов, так что уже находящиеся на борту корабля невольники будут умирать, пока вы покупаете на берегу других. Следовательно, каждый человек, который приходит сюда, должен быть крайне осторожным, когда вначале сообщает вождю, какими и в каком количестве товарами он располагает. Он должен заверить, что его груз состоит главным образом из железа, кораллов, бус, тонкой ткани и т. д. Причем выложить эти товары как можно быстрее, и, наконец, его каури и медь добудут ему рабов так скоро, как скоро он сможет их купить. Но следует понимать, что речь идет об одиночном корабле. Более того, если капитан согласится с этим, что случается редко. Потому что там, где имеется несколько разных кораблей и разнообразные интересы, в то время как покупается один и тот же товар, обычно происходят подножки, предательства и перебивание цен одного другим. А словам и обещаниям гвинейских начальников, готовых обмануть даже отцов, по крайней мере исходя из моего опыта, не следует доверять.
Рейд, которым пользуются наши корабли, очень хорош, дно чистое, с постепенным мелководьем. Лучшая якорная стоянка – на восьми фатомах глубины, напротив большой рощи, которая образует как бы гумно в полутора милях от берега. На берег накатываются такие бурные волны, что мы рискуем сесть на мель всякий раз, когда приближаемся к берегу или отчаливаем от него. Каноэ часто опрокидываются, но канойщики столь замечательные ныряльщики и пловцы, что спасают жизнь тех, к кому настроены дружелюбно. Тех же, которые им безразличны, они оставляют на произвол судьбы. Вот почему старшие канойщики в лодках должны быть добры и обязательны в отношении людей за бортом. Эти канойщики могут, по своему усмотрению, бросить этих несчастных тонуть и свалить все на случайность, то есть не оказать им помощи. И здесь ничего нельзя поделать.
Каноэ, которые мы покупаем на Золотом Берегу, укрепляются кницами и перекрытиями по всей длине, чтобы не черпали воду. Эти лодки глубоко зарываются, когда идут против волн. Каноэ делают из выдолбленного ствола хлопкового дерева. Они вмещают от двух до двенадцати канойщиков. Самая большая лодка по ширине не больше четырех футов, но двадцать восемь или тридцать футов в длину. Наиболее удобные для использования в Виде каноэ вмещают пять – семь человек. Каждый корабль, закупивший много рабов, должен иметь два каноэ, поскольку лодку трудно спасти в штормящем море, если она перевернется. Другие трудно здесь найти, а без каноэ невозможно высаживать или увозить грузы и людей.
Мы привозим из Кейп-Корсо семь канойщиков, один из которых боцман, являющийся одним из самых искусных лодочников в Гвинее. Он командует остальным экипажем и всегда бывает рулевым, отдает команды другим – когда грести, а когда табанить. Он следит за погодой, благоприятной или неблагоприятной для морских перевозок. Жалованье канойщиков определенно и стабильно. Половину его мы выплачиваем им золотом в Кейп-Корсо, вторую часть – товарами, когда рассчитываемся с ними в Виде. Принято также дарить им каноэ для возвращения домой и рубить другое каноэ на дрова, если не представится случай продать его, что случается весьма редко. Из-за опрокидывания каноэ во время высадки мы утратили шесть-семь бочонков каури, более сотни железных болванок и другие товары. Ничего не удалось спасти или хотя бы получить компенсацию за это. Наоборот, приходилось делать вид, что все хорошо, иначе они в отместку могли сыграть с нами злую шутку. Для обеспечения запасов пресной воды мы постоянно держали на берегу двух матросов, которые спали и ели в фактории. Ночью они наполняли наши небольшие бочки водой и катили их по песку к морю, готовые утром переправить их на плоту на корабль, перед тем как задует ветер с моря. Это единственное время, когда мы можем воспользоваться для перевозки воды плотом. В другое время сильное волнение моря часто разбивало плот при погрузке на баркас бочек, из-за чего многие из них мы теряли.
Баркас использовался главным образом для доставки на борт корабля воды, которую мы переливали в свои бочки в трюме и снова отправляли утром небольшие бочонки на берег. Для этого мы содержали две партии бочонков. У нас был небольшой ялик, который приносил нам большую пользу при переправке коров, свиней, дров и писем, взятых с каноэ. Экипаж ялика состоял всего из двух матросов.
Когда рабов переправляют на борт корабля, мы заковываем их и связываем попарно, пока находимся в порту на виду у их соплеменников. Потому что в это время они пытаются совершить побег или поднять мятеж. Для предупреждения этого мы всегда ставим часовых у люков и держим наготове постоянно находившийся на юте рядом с взрывными зарядами ящик с заряженными ружьями. Две наши пушки на юте всегда нацелены на палубу, как и две другие пушки из рулевой рубки. Дверь в нее всегда закрыта и заперта. Рабов кормят дважды в день, в десять утра и четыре вечера. Как раз в это время они, собираясь на палубе, наиболее склонны к мятежу. Вот почему все это время матросы, не занятые распределением среди рабов пищи, стоят с оружием в руках, а другие – с зажженными фитилями у заряженных орудий, нацеленных на туземцев до тех пор, пока их не накормят и не уведут в межпалубные загоны. Их главное блюдо называется «даббадабб» и готовится на основе маиса, который измельчается до частичек величиной с зерно овса, для чего мы возим с собой металлические мельницы. Потом молотый маис опускается в воду и варится как следует в большой медной печке, пока не загустеет в виде каши. Для десяти туземцев предназначается около двух галлонов каши в сосудах, называемых групповухами, с добавлением соли, перца (малагетты) и пальмового масла.
Рабы разделяются на группы по десять человек для обеспечения порядка во время кормежки. Три дня в неделю им дают на обед и ужин вареные конские бобы, большое количество которых и поставляет Африканская компания. Негры очень любят эти бобы и, когда едят их, бьют себя в грудь и кричат: «Прам! Прам!» – что означает: «Очень вкусно!» Это действительно для них лучшая еда, которая обладает вяжущими свойствами и очень полезна для предотвращения дизентерии. От этой болезни они страдают больше всего, большая смертность от нее часто делает бесполезными наши вояжи за море. Мужчин кормят на верхней палубе или на полубаке, так что мы можем держать их под прицелом с юта в случае беспорядков. Женщины принимают пищу на юте вместе с нами, а мальчики и девочки – на корме. После того как их поделили на группы кормления и назначили им место трапезы, они с готовностью следуют туда, соблюдая порядок. Когда они полностью очистят миски (что мы поощряем для их благосостояния), их отправляют в межпалубное пространство. Там каждый получает свою пинту воды запить пищу. Вода подается бочаром из большой кадки, предварительно заполненной. Когда туземцам нужно отправить естественные надобности, часовые разрешают им подняться по широким лестницам наверх в уборную. С этой целью по обоим бортам корабля оборудованы отхожие места, каждое из которых вмещает по десять человек зараз.
С выходом в море мы освобождаем туземцев от железных оков. Они не пытаются бунтовать из тех соображений, что если поубивают нас или овладеют нами, то не смогут управлять кораблем, поэтому должны доверять нам, везущим их туда, куда нам нужно. Следовательно, опасность сохраняется, пока мы стоим в виду их страны, с которой им не хотелось расставаться. Но как только с глаз долой – так и из сердца вон. Я не слышал, чтобы они бунтовали на кораблях, хорошо укомплектованных составом, где проявляли хотя бы малейшую заботу о туземцах. Но на малых судах с небольшим экипажем, проявляющим небрежение или пьянствующим, туземцы, бывало, внезапно нападали на команду, расправлялись с ней, перерезали канаты и позволяли судну дрейфовать вдоль берега. Они обходились тогда своими силами. Как бы то ни было, у нас 30–40 купленных на Золотом Берегу негров. Начальство фактории обеспечило нас чернокожими охранниками и надсмотрщиками за невольниками Виды, которые спят среди них и удерживают их от ссор. Они призваны не только уведомлять нас о заговорах и интригах среди туземцев, но и побуждать негров каждое утро начисто скрести палубы, избегать болезней, проистекающих от грязи и нечистоплотности. Начальство уверено, что его назначенцы осуществляют свои обязанности с большим усердием. Когда мы ставим охранника, то снабжаем его плеткой-девятихвосткой как символом власти, которую он выполняет без зазнайства и с большой основательностью. В открытом море, по вечерам, мы позволяем рабам выходить на солнышко подышать свежим воздухом. Мы заставляем их танцевать и прыгать час или два под музыку наших волынок, арф и скрипок, что способствует их здоровью. Но, несмотря на все наши усилия, болезни и смертность среди них не убавлялись.
Закупив 700 рабов, 480 мужчин и 220 женщин, а также завершив дела в Виде, я расстался со старым вождем и его слугами. Стороны высказали на прощание друг другу много любезностей, мне пришлось пообещать вождю, что я вернусь сюда на будущий год и привезу из Англии несколько товаров, которые ему хотелось бы приобрести. Подписав мистеру Пирсону коносаменты относительно перевозки негров, я утром 27 июля вышел в море в сопровождении «Ист-Индия Мерчант», который закупил 650 рабов для острова Сент-Томас, откуда мы отбыли 25 августа и взяли курс на Барбадос.
На переход от Сент-Томаса до Барбадоса мы потратили два месяца одиннадцать дней. За это время в результате болезней и смертей среди моих несчастных матросов и негров в первый месяц мы похоронили 14, а во второй месяц 320 человек, что стало огромным ущербом для нашего предприятия. Королевская Африканская компания потеряла на каждом погибшем рабе десять фунтов десять шиллингов, а для владельцев корабля это была сумма фрахта, оплачиваемая агентам Африканской компании в Барбадосе по чартерному соглашению за каждого доставленного живым на берег негра. Такие потери составили в целом 6500 фунтов стерлингов. Болезнь, из-за которой умерли большей частью мои матросы, а также чернокожие, называлась белой дизентерией. Она свирепствовала так, что ее не могли излечить никакие медикаменты. Когда кто-либо заболевал ею, мы считали его погибшим, что в целом оправдывалось на самом деле. Не могу себе представить, что вызывало эту болезнь так неожиданно, – они были здоровыми около недели после того, как мы покинули остров Сент-Томас. Вслед за пагубностью климата могу объяснить ее не чем иным, как воздействием неочищенного коричневого сахара и сырого необработанного рома, который матросы там покупали. Они добавляли его в пунш и пили в большом количестве, что я был не в силах предотвратить даже посредством наказания нескольких из них и сбрасывания в море того рома и сахара, что обнаруживал. Мне пришлось заковать в железо одного нашего горниста за организацию несвоевременных пирушек и за то, что в пьяном угаре он бросился с ножом на спавшего боцмана, а также за другие бесчинства. Однако, несмотря на то что он два месяца день и ночь проводил на корме в оковах, когда над головой не было никакой крыши, кроме купола небес, его не беспокоили никакие болезни. Он оправдывал пословицы: «Дуракам – счастье» или «Кто родился, чтобы быть повешенным, никогда не утонет». Я уже рассказал о нем достаточно и больше не стану упоминать его.
Конец ознакомительного фрагмента.