2. «Антилитовская» кампания второй половины 1620-х гг. и проект создания униатско-православного патриархата в Речи Посполитой
Кампанию юридического преследования польско-литовской православной книжности, проведенную московскими «великими государями» во второй половине 20 – X гг. XVII в., открывал сентябрьский указ 1626 г. о принудительной высылке украинских книготорговцев М. Григорьева и С. Селиванова со всем товаром из Путивля в Речь Посполитую. Спустя год новое правительственное постановление, по-видимому, распространило санкции, ранее введенные против конкретных киевских негоциантов, уже на всех купцов из Литвы: текст преамбулы этого указа сохранила грамота, отправленная из Разряда вяземским воеводам князю В. П. Ахамашукову-Черкасскому и Д. А. Замыцкому и дьяку М. Сомову. Весьма примечательно, что в обоих законодательных актах совершенно отсутствовали какие-либо «прещения» по поводу богословских писаний Лаврентия Зизания или Кирилла Транквиллиона Ставровецкого. Вопреки господствующему в историографии мнению, гонения в Российской державе на украинско-белорусские издания и рукописные кодексы в 1620 – х гг. отнюдь не были воздвигнуты властями под воздействием жесткой критики, которой отечественные начетчики подвергли теологические штудии этих украинских книжников в январе и октябре – ноябре 1627 г.
Более того, именно царские указы, впервые ограничившие на территории Московии свободное хождение произведений кириллической книжности соседнего государства, могли самым существенным образом повлиять как на характер, так и на тональность обвинений, предъявленных столичными цензорами Зизанию и, заочно, Транквиллиону. В таком случае реальные достоинства или недостатки рецензируемых книг или особенности конфессиональной позиции их авторов не имели большого значения. Исход освидетельствования сочинений украинских богословов был заранее предрешен очевидной необходимостью найти сколько-нибудь правдоподобную идеологическую мотивацию начавшейся «антилитовской» кампании. Поэтому неудивительно, что один из российских оппонентов Кирилла Ставровецкого, Иван Васильев Шевелев-Наседка, публично признавая его проповеди вредными и даже еретическими, использовал их в своей литературной полемике с протестантами.[91]
Демонизация имени и творчества украинского богослова позволила царю и патриарху представить доселе необъяснимое неприятие ими всех без исключения печатных изданий единоверной Киевской митрополии как вполне понятную акцию по защите православия от чужеродных духовных влияний. Думается, в октябре 1627 г. они в полной мере сознавали всю выгоду немедленного использования доноса игумена Афанасия Китайчича о неортодоксальности Транквиллиона и его Учительного Евангелия для идейного обоснования запрещения легальной торговли любыми украинскими и белорусскими книгами, ввозимыми из-за рубежа. А через месяц «великие государи» столь же оперативно воспользовались материалами освидетельствования рохмановского издания, проведенного официальными цензорами Иваном Наседкой и настоятелем столичного Богоявленского монастыря Ильей, при подготовке совместного указа о конфискации и сожжении всех сочинений Кирилла Ставровецкого и, самое главное, о полном прекращении торговых операций с «литовскими» изданиями и рукописями внутри страны. Наконец, Михаил Федорович и Филарет объединили оба идеологических «клише» в тексте второго общего постановления о тотальном изъятии у владельцев «заповедных» иноземных книг в приграничных с Речью Посполитой областях.
Наиболее раннюю массовую конфискацию таких изданий воеводы порубежных русских городов организовали на подначальных им территориях уже в декабре 1627 – первой декаде января 1628 г. По ее завершении правительство столкнулось с целым рядом очень серьезных проблем. В ходе повальной реквизиции памятников украинско-белорусской кириллической письменности из библиотек духовных корпораций, отдельные градоправители забирали даже те книги, что требовались для совершения ежедневного богослужения. В результате множество церквей и монашеских обителей южной «украины» Московии неожиданно осталось «без пения». В других же приграничных городах, напротив, эта кампания либо по какой-то причине еще не проводилась, либо ее итоги могли показаться царю и патриарху сравнительно скромными и потому не вполне удовлетворительными. Устранить подобные «упущения» должен был их последний совместный указ конца февраля 1628 г., который, в частности, распространял действие конфискационных санкций на рукописные кодексы, а также впервые предусматривал замену изъятых «литовских» литургических изданий аналогичной по содержанию продукцией единственной государственной типографии России – Печатного двора. Впрочем, из-за весьма длительных задержек с рассылкой из столицы в провинциальные города книг «московского заводу» многие русские храмы и монастыри сумели сохранить в своих собраниях украинские и белорусские публикации богослужебных текстов даже в годы самых яростных гонений на православную книжность Речи Посполитой.
Фактическое исключение «литовских» изданий литургического назначения из числа книг, подлежащих обязательной конфискации, привело к прекращению массовых реквизиций в приграничных областях страны. Отныне официальные власти могли рассчитывать лишь на единичные экземпляры «заповедных» иноземных изданий, случайно оставшиеся на руках у населения после повального их изъятия зимой 1627–1628 гг. Между тем при тщательном «досмотре» именно украинских богослужебных книг столичные цензоры действительно смогли бы обнаружить в них весьма сомнительные «новины», совершенно неприемлемые в русской литургической практике. Так, в лаврской Триоди постной, напечатанной Тарасием Земкой в декабре 1626 – начале февраля 1627 г., некоторые церковные молитвы и отдельные части богослужения оказались переведенными с церковнославянского языка на «российскую беседу общую».[92] Такой перевод на «простую мову» не только синаксарей, но и части молитвословий, безусловно, представлял собой скандальный прецедент, немыслимый в отечественных публикациях. Подобные языковые нововведения таили в себе гораздо большую угрозу для «московского благочестия», нежели все писания Кирилла Транквиллиона вместе взятые, отчего легко могли стать поводом для вполне оправданного запрета на ввоз в Россию «литовских» богослужебных и прочих книг. Однако никто из правящей элиты Московии (включая и самих «великих государей»), похоже, не интересовался реальным содержанием зарубежных изданий, публично объявленных «еретическими». Иначе трудно объяснить, почему во второй половине 1620 – х– начале 1630 – х гг. самодержец и патриарх относили к числу «вредных» книг тексты Священного Писания, творения Иоанна Златоуста и Максима Грека (а также и другие широко известные и авторитетные памятники восточнохристианской патристики и гомилетики), антикатолические и антипротестантские сочинения, выпущенные выдающимися типографами-просветителями Иваном Федоровым и Петром Тимофеевым Мстиславцем, «друкарнями» Острожской академии, Виленского и Киевского православных братств, Киево-Печерской лавры и др. Складывается впечатление, что организаторы законодательного преследования единоверной украинско-белорусской книжности вообще не проводили сколько-нибудь серьезного освидетельствования «опальных» изданий ни в сентябре 1626 г., ни позже.[93]
Конец ознакомительного фрагмента.