Письмо издалека
(по игре «Карнавал», Венеция, 1472 г)
С болью в душе, находясь в изгнании вдали от моей любимой Родины, взяла я в руки перо. Сердце обливается кровью, потому что я оставила Венецию в тяжелый час, и теперь могу только наблюдать за агонией некогда великого государства, погубленного злой силой. Мне не в чем себя упрекнуть. Разве лишь в том, что я предпочла жизнь – смерти, богатство – бедности, благородство – ничтожности. Моей жизни ничего не угрожает, я смогла позаботиться о себе и о своей семье. А государство? Разве может оно устоять, когда его глава – Венецианский дож одержим бесом? Демоны ликуют, видя гибель христианских душ, а сабли янычар рубят головы нашим несчастным подданным в Далмации. Кольцо врагов сжимается, республика теряет свои земли, а венецианский Совет занят внутриклановой грызней, не замечая, как вместо истиной власти, которую дает государственная мощь, в их руках остается лишь ее призрак, и сама верховная власть подчинена чуждой злой воле, на погибель всем.
Горе, горе государству, где царит неправый суд! где возвышен грязный интриган! где верховная власть глумится над слабым, а сила закона направлена не на правосудие, а на расправу с неугодным. Но даже в изгнании я не устаю повторять: «Боже! Спаси мою Родину от окончательного разорения! Не дай ей погибнуть!» Это мой ответ тем, кто обвинил меня в государственной измене и приговорил к смерти. Народ должен знать правду, это и заставило меня назвать истинных виновников государственного краха.
Я знаю все не понаслышке. Я Хэлена Капулетти, бывший, теперь уже бывший министр иностранных дел Венеции. Я расскажу все, и пусть суд истории найдет правых и виноватых в разыгравшейся драме. Жаль, что его приговор будет заочным.
Наверное, стоило бы начать с того, что мой бедный брат Риккардо Капулетти неожиданно всплыл в канале с четырехгранной дыркой в груди. И заставила его нелегкая погибнуть накануне карнавала, что само по себе плохой знак для семьи. Был Риккардо негодяй и шалапут, он давно порвал с семьей, занимался сомнительными делами, часто его видели пьяным в самых злачных местах Венеции, но, что характерно, денег он не просил и долгов не оставил. Темная история. Я поручила своему сыну Алексио провести собственное дознание, потому что министр безопасности Натали Орсини приняла мое заявление о расследовании этого подлого убийства с иронической улыбочкой, что не оставляло сомнений в том, что истина, в отличие от моего несчастного брата, так и не всплывет из глубин следственного ведомства.
Дож умер еще раньше. Странной смертью. Не старый еще человек, у него внезапно отказало сердце. Лекари оказались бессильны. Что ж, все в руках Божьих. Плохо только, что Венеция лишилась своего главы накануне войны с Турцией, но я опять забегаю вперед.
Надо сказать, что республика погрузилась в эйфорию, празднуя победу Антонио Монтекки над турецким флотом близ Кипра. По всему городу ходили толпы воодушевленных горожан, вопящих: «Смерть туркам! Да здравствует победитель басурман сеньор Антонио!» Но то народ. После стольких лет национального унижения, которое мы терпели, отдав Порте Боснию и Пелопонесский полуостров, даже эта ничтожная береговая стычка воспринималась геройством. Но Совет должен был знать, что герой сеньор Антонио со всей мощью кипрского флота смог одолеть несанкционированную султаном пиратскую вылазку. Что, естественно, не умаляет значения его победы, потому что этому распоясавшемуся сброду давно пора было настучать по рогам. А вот дальше начались странности, ибо корабли и пленных наш доблестный адмирал продал с торгов на Кипре, а деньги рассосались, не пополнив государственную казну. В общем-то, это не мое дело, этим неплохо было бы заняться министру финансов Елене Мазарини вкупе с министром безопасности Натали Арсини. Я высказала свои соображения члену Совета Вадимиусу Мазарини, но он, как оказалось, и без меня все знал, потому что те деньги они с Монтекки и поделили. Сеньоре же Натали было не до направления финансовых потоков и даже не до расследования странной смерти отца – Дожа. Ведь главная задача безопасности вовсе не борьба с врагами государства, а борьба с лично неугодными персонами.
Я поняла, что попала под каток государственной машины, когда Совет четырех вознамерился принять послов иностранных держав без моего личного присутствия. Как вам это нравится? А одним из послов, между прочим, был турецкий принц Измаил Бей, троюродный брат самого султана. Я догадывалась, какое послание он привез, как и цель, с какой султан отослал своего разлюбезного родича во враждебную державу.
Итак, принца крови, этого надменного турка, держат полчаса в приемной. У меня на глазах его лицо наливается кровью, он едва сдерживает бешенство, а тут еще перед ним маячит другой посол, венгерский, некий господарь Владислав Цебеш, за голову которого султан назначил награду в сто тысяч динаров. Черт возьми! Милейшая встреча! Если бы у турка была его сабля, боюсь, резня началась бы прямо в приемной со всеми вытекающими международными последствиями.
Наконец нас приглашают в зал совета. Принц Измаил Бей достает ноту протеста, в которой пираты и грабители волшебным образом превратились в мирных купцов, а требования Оттоманской империи соответствуют не нанесенной им обиде, а ее непомерным аппетитам. Десять тысяч марок компенсации! База в Эгейском море «согласно воле султана, да хранит Его Аллах»! Разрешение на оккупацию турецкими войсками Далмации! Турция явно искала повод для начала войны. Я знала, что в Стамбуле неспокойно. Султан всего три месяца назад зарезал своего брата, и ему было просто необходимо укрепить трон победоносной войной против христиан. И даже непобедоносной. Сплавить неспокойных янычар подальше от столицы, пусть режут они и режут их к величию Оттоманской империи. О чем я и сообщила Совету, а также совершенно конфиденциальную информацию о том, что посол не просто так посол, и слон, которого он показал членам Совета – это знак его высоко происхождения. Сообщила я и о том, что принц недоволен его назначением в Венецию, справедливо считая почетной ссылкой. И он готов начать борьбу за трон, если его поддержат венецианцы. Совет отнесся к этой информации прохладно, но зато его почему-то страшно заинтриговало, какой флот и в каком количестве был послан на Кипр. Верно, они ожидали подвоха от сеньора Антонио, справедливо полагая, что он их надул с продажей и перепродажей добычи, потому-то им и нужны были достоверные сведения от самого султана.
Спросили меня и о личности Владислава Цебеша. Я честно и откровенно рассказала о тех слухах, что доходили до меня: о несусветной жестокости сего господаря – о посаженных на кол и об отрубленных головах, что привешивал он к луке своего седла. Сообщила и о том, что в личном разговоре господарь не опроверг с возмущением эти слухи, как злостную клевету, пятнающую его благородное имя, а уклонился рассказать о своих подвигах, как если бы ему нужно было что-то скрывать, сообщив, цитирую: «Есть моя вина перед Богом, о чем я скорблю, но это мой долг и мой крест». Интересно, о чем бы вы подумали, получив такой ответ? Вот о том же подумала и я: венгерскому господарю стыдно говорить о своих деяниях, которые не делают ему чести, как благородному человеку.
Тут меня вышибли с Совета, а Венгерского посла принимали уже без меня, что вообще-то является возмутительным нарушением протокола, на что члену Совета от моего клана сеньоре Маргарите было решительно начхать.
Позже мне сообщили, что Никколо Арсини драл глотку, обвиняя меня в некомпетентности. Совет принял решение объединиться с Венгрией в войне против Турции. Логика потрясающая. Если Турция начнет войну с Венгрией и разобьет Венгерское королевство, то басурмане усилятся. Будто бы Турция испугается нашего союза и это нас спасет! Все равно Порта будет воевать, но уже нам не удастся отсидеться при конфликте Турции и Венгрии. И вопрос: куда первоначально пойдут турецкие войска? не в Далмацию ли? А если будут разбиты наши войска, не все ли нам равно, что станется с Венгрией? Ладно. Я не комметрирую мудрость Совета. Официально меня о решении не уведомили. На каждом переулке кричали: «Война! Война!» Венгерский посол спешно отбыл на родину, даже не оповестив о том меня. Одним словом, я поняла, что положение мое аховое. По сути, со мной не считались как с министром, а это означало крах моей семьи, но что хуже, и крах Венеции. Совет пренебрег возможностью сделать султаном Турции своего ставленника, зато ввязался в непонятную военную интригу. Хотя, что тут непонятного, на военных расходах всегда можно погреть руки, а там хоть трава не расти.
Я продолжила переговоры с принцем Измаилом. У него было крепкое положение в войсках, он обещал отступиться от непомерных требований в десять тысяч марок, а своих янычар направить вместо Далмации в Венгрию. У него были личные счеты с Владиславом. Я решила рискнуть. В конце концов, мы все в одной бочке, и в случае сухопутной войны с Турцией мало не покажется никому. Мы заключили соглашения. Как частные лица. Принц выдал мне охранные грамоты и, для полной надежности, знак своего величия – слона – дабы обеспечить мою безопасность. В обмен я пообещала, что его троюродный брат просто без видимых причин умрет. Да, во исполнение воли Совета четырех я отослала своему шпиону в Стамбул задание: прислать подробное донесение о той турецкой операции на Кипре.
Но вернемся к политике и к моему обещанию принцу. Разумеется, смерти сами собой не происходят, но я знала, что говорила. Моя племянница Джульетта, дочь того самого убиенного Риккардо, вступила в сговор с демоном. Ее давно влекла всяческая магия и чернокнижие, и, наконец, она достигла желаемого. Демон обещал ей свое повиновение, и по моей просьбе она наслала порчу на султана. Между прочим, я тотчас пошла в церковь исповедоваться и причаститься. А на Джульетту купила индульгенцию за подписью самого Римского папы. За то, что пожертвовала я на храм, Святой отец предложил мне просить у Бога чуда. И попросила я, чтобы убийца моего несчастного брата Риккардо не остался без отмщения, ибо оставалось мне надеяться лишь на Небесное правосудие. Что же касается султана, то у него в печенках сидело триста демонов, так что колдовали мы напрасно. А вот принц внезапно скончался. Не скажу, что его смерть меня сильно опечалила, но его верного слугу, к которому переходили все посольские полномочия, просто напросто зарезали в Венецианской подворотне. И к этому приложила руку моя разлюбезная сестренка Маргарита. Ничего не сказав мне! Когда меня топили на закрытом совете, она сидела, как в рот воды набрав, а тут проявила активность. На радость Арсини и всех врагов Венеции. Чего она добивалась? Надеялась стать главой клана и получить доступ к финансовым потокам Мазарини и Монтекки? Наивная.
Итак, турецкий посол убит. И вместо того, чтобы потребовать отчета у министра безопасности о череде невнятных смертей, Совет дает сеньоре Натали полномочия перлюстрировать мою переписку. Очень мило! Таким образом, стала известна посторонним конфиденциальная информация о моем шпионе в Стамбуле. Надо объяснять последствия? А я еще ждала от него вестей…. Разумеется, султан пришел в ярость. Поводов для войны у него было хоть залейся. На ультиматум не ответили, брат скончался, посол убит, да еще шпион разоблачен под боком. А потом многомудрые члены Совета четырех скажут, что война явилась для них полной неожиданностью, и моя, даже не вина, а государственная измена состоит в том, что я их о том не предупредила. Я бы хохотала, если бы в это время не находилась на скамье подсудимых. Но я опять отвлеклась.
Итак, пока тучи над Венецией сгущались, но корабли по морю еще плавали, я отправила своему сыну, консулу в Александрию, послание с материнскими наставлениями. Я боялась за его жизнь. Ведь он со своим рыцарским пылом вполне мог пойти один против сотни басурман, показывая свою доблесть. Сколько их таких полегло под Монемвасией, да и в других местах тоже. Это письмо и стало главным пунктом по обвинению меня в государственной измене.
Тут лучше воспроизвести протокол допроса. Министр безопасности Натали Арсини зачитывает мое короткое послание к сыну:
– «Ожидается война с Турцией». Сударыня, – это ко мне – почему вы не известили об этом нас? Совет Четырех?
– Потому, – отвечаю я, – что уважаемый Совет сам решил заключить союз с Венгрией и своими несбалансированными действиями навлек на себя войну. Я знаю султана, я знаю международную обстановку, я всего лишь высказала свое предположение, которое вскоре подтвердилось.
Сеньора Натали поджимает губы. Продолжает читать мое письмо.
– «Переведи весь товар в звонкую монету». Это измена! – кликушествует она.
– В каком месте? – отвечаю я. – По-моему, это совет, направленный на благо государства. Товар в ходе войны упадет в цене. Кому нужен шелк, специи, благовония, когда начнется резня?
Вновь никакого ответа на мои возражения. Продолжает читать.
– «Золото спрячь в надежном месте». Измена налицо! Вы давали указания похитить государственные средства!
– Ничего подобного, – отвечаю я. – Золото надо спрятать, чтобы его не разграбили басурмане во время погромов, которые не замедлят начаться, стоит слухам о войне достичь Александрии.
– Но вы дали указания «не вмешиваться»! – почти истерический выкрик человека, с трудом сохраняющего видимость самообладания, понимающего, что все го обвинения построены на песке. – Как раз консулу надо вмешаться, прийти на помощь нашим доблестным войскам в войне с турками!
Похоже наш уважаемый министр безопасности не в ладах с географией.
– Египет – мусульманское государство, – саркастически поясняю я. – В Александрии у нас лишь силы охраны порядка. Стоит им лишь вознамериться вступить в войну, и султан Египта конфискует все наши торговые предприятия.
Немая сцена. Высокомудрый судья поняла, что облажалась.
Больно вспоминать, но не вспомнить нельзя. Вернемся к событиям, которые привели меня под арест.
Мой сын Алексио, активный и пронырливый мальчик, живо взялся расследовать обстоятельства смерти дяди. Там поговорил, здесь подслушал, и выяснил интересные подробности, которые, собственно, касались не столько моего бедного Риккардо, сколько самого венецианского дожа. Оказалось: последним, кто виделся как с сеньором Риккардо, так и с дожем был некий Джулиан Монтекки. Ему надо было провести через дожа некое прошение, касающееся деятельности ордена Ионитов, легатом которого в Венеции и была данная особа. Странно, что одновременно он был дружен с Риккардо. Мой брат как-то не был склонен к благотворительности и не отмечен набожностью. Видно, их сближали другие дела. Итак, означенный сеньор Джулиан попросил взаймы у Риккардо перо, якобы приносящее удачу. Это перо он пронес с собой через всю охрану к дожу и подсунул ему в руку на подпись. Дож подписал прошение и по привычке прикусил конец пера. Тут же ему стало плохо, а сеньор Джулиан весьма хладнокровно изъял перо из руки дожа, спрятал у себя и начал звать на помощь. Пока прибежавший лекарь пытался помочь отходящему дожу, Джулиан беспрепятственно, не подвергаясь обыску, покинул дворец, воспользовавшись всеобщей суматохой. Я не комментирую бдительность стражи и охранную службу, поставленную начальником гвардии и контролируемую министром безопасности. Небезынтересна дальнейшая судьба пера, которую выяснили на следствии. Джулиан обронил ядовитое перо во дворце дожа и, разумеется, обнаружив это, страшно перепугался. Видимо, он не представлял, как будет оправдываться перед сеньором Риккардо за утерю ценной вещи, но, по счастью для Джулиана, мой брат был убит, как он утверждает, неизвестными лицами, в чем я, разумеется, засомневалась. Так или иначе, перо подобрала не кто-нибудь, а сама сеньора Натали, и ничтоже сумняще, подарила его свому брату Никколо. Тот не нашел ему лучшего применения, как вставил для украшения в шляпу. На карнавале, вы, я надеюсь, не забыли, что в Венеции в ту пору гремел карнавал? сеньор Джулиан увидел свое перо в шляпе сеньора Никколо и попросил его вернуть ему утерянную вещь. Сеньор Никколо с радостью вручил ядовитое перо в руки отравителя своего отца, с чем Джулиан отправился к лекарке Дарии, что безуспешно пользовала дожа, и, объяснив ситуацию?! попросил исследовать означенное перо на наличие яда?! Вы думаете, Дария бросилась к гвардейцам или написала донесение в министерство безопасности?! Или шпионы Натали обо всем узнали сами?! Ничуть не бывало! Дария нашла в пере столько яда, что его хватило бы отравить весь цвет Венеции, с чем оставило орудие убийства у себя. Как она сказала на суде «на хранение». И суд в лице сеньоры Натали удовольствовался таким в высшей степени сомнительным объяснением.
Эта история была поведана мне в присутствии четырех благородных свидетелей. Я тотчас кликнула стражу. Доказать вину сеньора Джулиана в убийстве моего брата было сложно, но в отравлении дожа он уже признался сам. Конечно, он утверждал, что не знал о яде, которым был пропитано перо, но этим уже должно было разбираться следствие. Одним словом, я, пылая жаждой мщения, передала преступника в руки правосудия. Гвардейцы согласились с моими разумными доводами, что убийца дожа, который к тому же сам признал свою вину, не должен оставаться на свободе, и арестовали сию особу. Я тотчас известила министерство безопасности и саму сеньору Натали о случившемся инцинденте, особо подчеркнув, что она вправе единолично изменить решение и отменить арест, оставив убийцу своего отца на свободе. Натали сочла, что арест правомерен, ибо Джулиан остался в тюрьме дожидаться суда.
Я переговорила с главой семьи Мазарини Вадимиусом, и он согласился со мной, что успехами в обнаружении убийцы дожа мы обязаны моему сыну Алексио, а вовсе не министру безопасности, а так же он обещал мне свою поддержку, если моя семья проголосует за него в выборах Короля карнавала. Я согласилась. Собственно, у меня не было выбора. Оставалось надеяться лишь на дворянскую честь и нерушимость слова благородного человека. Зыбкая надежда в наш подлый век. Вадимиус Мазарини был избран Королем карнавала вкупе с Натали Арсини – Королевой. Они объявили волю всех благородных семей Венеции: избрать дожем сеньора Вадимиуса. И все поклонились вновь избранному главе государства.
Между прочим, мой сын Алексио принял участие в дуэли Льва и Единорога и вышел в финальный поединок. Он сражался с самим сеньором Антуаном Мазарини, но проиграл, получив ранение в бедро. Да, Мазарини восторжествовали над Капулетти, такова судьба, которая была явлена в карнавальном гадании.
Джульетта, опасаясь за свою жизнь, так как убийца ее отца был все еще не найден, вооружилась кинжалом. О! В этом-то и была усмотрена главная опасность республики, и бедную девочку арестовали. Меня арестовали несколько позже, предъявив обвинение в государственной измене. В момент ареста у меня при себе была охранная грамота, данная турецким принцем Измаилом, а в руках я держала фигурку слона – личный знак султана. Было отчего опасаться за свою жизнь. Однако как раз эти предметы не были конфискованы, потому у меня сохранялась надежда оправдаться в ходе следствия. Незадолго до ареста в Венецию пришли известия, что без объявления войны турецкая эскадра отправилась к острову Крит. Сеньор Антонио Монтекки, уже проявивший себя в морских сражениях, спешно заключил брак с Еленой Мазарини, министром финансов, и отбыл отражать нападение турок. Итак, образовался тройственный союз, куда наша семья никак не вписывалась. Арест Джульетты по надуманному поводу, и меня по лживому обвинению должен был окончательно устранить от власти нашу семью.
Начался суд. Для начала к ответу призвали убийцу дожа сеньора Джулиана. Он повторил свой рассказ, но клялся, что не знал о том, что перо отравлено, пока ему об этом не сообщила лекарка. Призвали и лекарку. Та мямлила что-то маловразумительное, а потом, в ходе следствия при каких-то странных обстоятельствах покончила жизнь самоубийством, всем объявили, что от несчастной любви. Приговор по делу вынесен не был, а сеньора Джулиана забыли в темнице. В общем, дело об убийстве дожа было похоронено. Арсини дорвались до наследства отца, что им и было нужно. Монтекки отреклись от Джулиана, который оказался пешкой в большой игре, и предоставили его собственной судьбе, т.е. помирать в безвестности в подземелье.
Затем судили мою племянницу Джульетту. Она показала, что носила оружие из страха за свою жизнь, так как убийца ее отца не был найден. К тому времени перед дворцом правосудия собралась большая толпа. Алексио не сидел на месте, а быстро собрал всех сторонников Капулетти, которые требовали отпустить нас на свободу. Известие о том, что несовершеннолетнюю девочку за ношение кинжала приговорили к штрафу в пятьсот дукатов, вызвало настоящую бурю возмущения. Получалось, что ношение оружия девочкой – более серьезное преступление, чем покушение на убийство, оскорбление нравственности, оскорблении Республики и осквернение церковных святынь вместе взятые. Не удивительно, что народ встал на дыбы, защищая свое право свободно носить оружие. Чтобы успокоить толпу, сеньора Арсини сказала целую речь о том, что лишь мужчина может защищать себя, женщине же надо полагаться на своих мужей, бросив клич: «Запретим бабам носить оружие!» Лозунг был с удовольствием принят всем венецианским хамлом, и я затрудняюсь сказать, сколько безвинных жен было заколочено насмерть своими мужами. Кстати, сеньоре Арсини следовало бы подумать, что вслед за запретом на ношение оружия, вполне может последовать и запрет на занимание женщинами государственных должностей. Но сеньора Натали продолжала пилить сук, на котором сидит.
Ибо потом призвали на суд меня. Я стояла перед судьей, теребя в руках четки со слоном, свидетельством благонадежности ко мне турков, и отвечала на вздорные обвинения о превышении должностных полномочий, когда отдала приказ гвардейцам арестовать сеньора Джулиана. Как я могла отдать им приказ? Я не имела над ними никакой власти. Они могли не подчиниться мне, и у меня не было никаких оснований принудить их. Если они арестовали убийцу дожа, то лишь затем, что его преступление было налицо, он сам в нем признался, и в их обязанности как раз входит немедленное задержание преступника. Или уважаемый министр безопасности считает, что если человека зарезали на улице на глазах гвардейца, тот должен сначала получить приказ из министерства, а затем уже искать убийцу, который давно уже удрал из города?! Не желала бы я жить в городе с подобной системой охраны правопорядка! Затем мне поставили в вину переписку со шпионом в Стамбуле. Полный абсурд! Я напомнила членам Совета, что, связываясь со шпионом, выполняла его волю и предложила поклясться на Библии, если они утверждают, что не давали мне подобного поручения. Разумеется, на святотатство никто не пошел, и дело о переписке замяли. Но тут судья извлек на свет Божий мое письмо сыну. Все мои разумные объяснения не были приняты во внимание, да и как может быть по-другому, коли судья и обвинитель объединены в одном лице, а защищалась я сама, ибо защищать меня благородные люди Венеции побоялись. Разумеется, я была признана виновной по всем пунктам, меня приговорили к отсечению головы, и дож Вадимиус, который был обязан мне своим избранием в нарушение данных клятв, утвердил приговор. Я настаивала на последнем слове. Мне было отказано. Я потребовала публичной казни. Мне также было отказано. Клика Арсини и Мазарини боялась моего выступления перед народом, ибо волна народного гнева, возмущенного неправым судом, смела бы их с лица земли. Я решилась на побег. Алексио подкупил стражу, и я, воспользовавшись охранной грамотой турецкого принца, вступила на борт чужого корабля, следовавшего в Александрию.
Алексио остался в Венеции. Он толковый малый, и я знала, что на него можно положиться. Маргариту, которая ничего не сделала для моего освобождения, я своим указом лишила звания члена Совета и назначила в Совет Алексио. Ах, как возмутилась Маргарита! Ее, видите ли, оторвали от властной кормушки, к которой она присосалась, думая лишь о себе, но никак не о чести Капулетти. Как будто позор семьи не ляжет и на нее несмываемым пятном! Алексио обещал сам во всем разобраться, и помочь ему я уже не могла. Меня разыскивала стража. Прощай, Венеция! Мать, ставшая мачехой. Тебе остается плакать и стенать под управлением гнусной клики, заботящейся лишь о собственной мошне. Они дорвались до власти, они присосались к ней хуже клещей, наслаждаясь произволом и насилием. Золото стекает в их сундуки, и опомнятся они не раньше, чем турки поднимут полумесяц над Собором Святого Марка, не допусти такого Господь. Я заканчиваю свое письмо. Я не ропщу, ибо все что случается, ниспослано нам Волей Всевышнего. Я молюсь за мой народ, не предавший меня в годину испытания, я молюсь за мою Родину, за ее победу и процветание. Я верю, что демон, приведший к власти Арсини и Мазарини, будет повержен, и Венеция вернет себе былую славу и могущество. Амен.