Глава 5
Появление в Запорожье Петрика и планы его об освобождении Малороссии и Запорожья от московского ига. Письмо гетмана Мазепы к запорожскому товариству по поводу бегства в Сечь Петрика. Брожение умов в Запорожье вследствие бегства туда из Гетманщины казаков и посполитых людей, питавших ненависть к Мазепе. Приезд царского посла в Сечь с жалованьем и недовольство запорожских казаков на Москву. Волнение в Сечи по поводу отправки гетманского посланника в Крым. Казнь казака Матвеевца кошевым атаманом Гусаком и ропот за то на него со стороны товариства. Удаление Петрика в Кызыкермень и из Кызыкерменя в Крым. Письмо Петрика к запорожскому войску. Договор Петрика с крымским ханом, извещение о том запорожцев и разделение их на два лагеря. Объявление Петрика гетманом Малороссии, выступление татар из Крыма к Каменному Затону и свидание их с запорожцами. Отношение кошевого атамана Гусака к Петрику и настроение казацкой массы в Запорожье
Начало 1691 года ознаменовалось для запорожских казаков появлением у них некоего Петрика, которой пришел в Сечь со смелыми задачами так или иначе спасти родину от самовластия гетмана Мазепы и от грозившей Малороссии опасности быть вконец подавленной со стороны Москвы. Это не был какой-нибудь проходимец, искавший приключений среди запорожского войска. Это была горячая голова, ясно сознававшая недуги своего отечества, твердо решившаяся взять на себя роль спасителя Украины и заодно с ней Запорожья и с этой целью удалившаяся в Сечь[176]. Запорожье еще сохранило некоторую независимость от Москвы, и потому через запорожцев можно было добиться полной независимости Украины, если только ясно представить им печальное положение дел на Украине, если свернуть казаков в сторону от Москвы и объявить последней открытую и решительную войну. Запорожцы, всегда мужественно стоявшие за свои вольности и староказацкие права, теперь, в такой решительный момент, могли встать поголовно, как один человек, и спасти Украину и Запорожье от страшной им Москвы, против которой они глухо боролись уже со времени гетмана Богдана Хмельницкого.
Появление Петрика на историческом поприще Запорожья и Малороссии произошло при следующих обстоятельствах. Петрик, называемый иначе Петром Ивановичем Иваненком или Петром Ивановичем Петричевским, был родом из Новосанджара Полтавского полка, занимал должность старшего канцеляриста при генеральной войсковой канцелярии, был женат на племяннице генерального писаря Василия Леонтьевича Кочубея по имени Ганна. Принадлежа к натурам живым, беспокойным, легко увлекающимся, но вместе с тем считающим себя призванными к великим делам и чрезвычайным подвигам, Петрик составил себе план отторгнуть, посредством Крыма и Турции, Малороссию от Великой России, сделать ее независимой от Москвы и открыть крымцам походы на города Российского государства. Своими действиями он хотел повторить действия гетмана Петра Дорошенка, несколько лет тому назад пытавшегося те же самые замыслы привести в исполнение. Обстоятельства поначалу благоприятствовали Петрику как в самой Украине, так и в Запорожье. Дело в том, что и предшественники гетмана Мазепы, и сам Мазепа раздачей земель чиновно-административному сословию Малороссии, закреплением за чиновным сословием людей простого звания, а также введением откупной системы, так называемой «оранды» шинков, сильно восстановили против себя и простой народ, и малороссийское казачество. Многие из украинских жителей, недовольные заведенными на родине порядками, стали бросать села, деревни и хутора и убегать на Запорожье, на вольные земли и воды. Прибыв на Запорожье, они говорили, что на Украине жить невозможно, что там завелись новые, из малороссийской же братии, паны, закрепостившие за собой множество народа; что там нельзя заниматься свободно промыслами и торговлей; что там, наконец, уже давно ничего нет малороссийского, а все повелось панское.
Этим недовольством малороссийского народа, а чрез него и запорожцев, и решился воспользоваться Петрик для своих целей. В январе месяце 1691 года, после праздника Святого Крещения, приехали из Москвы в Батурин особые нарочные с царским жалованьем гетману и всей малороссийской генеральной старшине посланцы. Гетман, получив привезенное жалованье, некоторым из полковников, бывшим на ту пору в Батурине, лично вручил их часть, а некоторым, не случившимся в гетманской столице в тот час, отправил собственными посланцами. Между неприехавшими был полтавский полковник Федор Жученко. К Жученку послан был на всеедной неделе старший канцелярист Петрик Иваненко. Передав жалованье по принадлежности и получив от полковника благодарственный гетману Мазепе «респонс», Петрик из Полтавы уехал в Новосанджар, будто бы с тем, чтобы навестить там своих родных. Выехав из Новосанджара уже Великим постом, Петрик, неизвестно для каких целей, перебрался за реку Воркслу в поле; там он оставил, под скирдой сена, свои сани и, сев на коня, в сопровождении своих слуг, направился Днепром по льду и скоро прибыл в Запорожскую Сечь[177].
Прибыв в Сечь, Петрик объявил казакам, что он ушел из Украины на Запорожье единственно вследствие изменившихся к нему чувств Мазепы: «Гетман стал к нему быть недобр, оттого он и покинул его»[178]. Сидя в Сечи, Петрик первое время, однако, ни о чем другом, по-видимому, не думал, кроме своих семейных дел. Так, из Сечи он написал в это время два письма – одно к дяде своей жены, генеральному писарю Василию Кочубею, другое к самой жене Ганне. В письме к Кочубею он говорил, что бежал на Сечь от злой жены своей, посягавшей на его собственную жизнь; а в письме к жене писал, что, не называя ее «непристойных и злотворных» поступков, он предоставляет ей жить, богатеть и прохлаждаться без своего мужа, а для него просит прислать зеленый кафтан, один котел, треног да ременное путо; хлопство же оставить в целости, как было[179].
Гетман Мазепа, узнав о бегстве Петрика в Сечь, написал в Кош письмо с известием о покраже Петриком из генеральной канцелярии каких-то бумаг, с увещанием запорожцев отстать от Петрика и с требованием прислать беглеца в Батурин. Петрик, разведав о предписании гетмана, стал ходить по куреням, бить челом казакам и просить их не выдавать его гетману. Казаки то обнадеживали его, то говорили, что беглеца надо выдать гетману. Собрана была рада, и на раде поставили вопрос, как быть с Петриком. Тут также одни высказались, что Петрика нужно выдать гетману, а другие, напротив того, возражали, что этого не следует делать. В числе последних был и сам кошевой атаман Иван Гусак, который говорил в том духе, что если выдать одного Петрика, то это значит лишиться на будущее время всех, имеющих приходить в Сечь: в Сечи спокон веков ведется такой обычай, что там всем вольный приход. После долгих споров последняя партия взяла верх, и Петрик остался в Сечи. Ловкость, находчивость, знание канцелярского дела были причиной того, что скоро после этого Петрик приобрел доверие казаков и сделан был писарем запорожского войска.
Настроение, охватившее в это время массу запорожского войска, как нельзя более соответствовало планам Петрика. Это настроение выразилось нескрываемым негодованием против гетмана Мазепы, и виновниками того были малороссийские казаки и посполитые люди, оставившие Гетманщину и ушедшие в Запорожье. Подавляемые самовластием гетмана, возмущаемые произвольной раздачей с его стороны различным своим «похлебцам» людей и маетностей и увеличением податей и налогов, недовольные стеснительными мерами в отношении продажи в городах спиртных напитков, негодующие на гетмана за стремление его создать в Малороссии дворянское сословие, за введение ненавистной панщины, за постоянные сношения его с Москвой и за запрещение свободных сношений Малороссии с Запорожьем, малороссияне открыто выказывали свою ненависть к гетманским порядкам и, не стесняемые никем в Запорожье, дали толчок здесь к народному брожению. Беспокойное настроение запорожской массы не замедлило сказаться весьма скоро.
В начале февраля месяца 1691 года приехал в Сечь стольник Афанасий Чубаров, подьячий Вонифатий Парфентьев и гетманские посланцы Глуховец и Харевич с царским жалованьем в 500 червонцев, несколько штук соболей и сукон, 500 бочек муки и собранных с Переволочанского перевоза 5000 золотых[180]. Приняв царские дары, запорожцы стали негодовать на то, что жалованья прислано им мало; один из куренных атаманов, взяв соболя, бросил их на землю и закричал: «Это жалованье не в жалованье! Служим мы долго, а кроме этого ничего больше не выслужили! Такие соболи мы и прежде видали! Пришли к нам москали, велят нам с турком воевать, а сами с ними мирятся». Другие казаки в тон куренному атаману кричали так: «Если так, то надобно старших москалей побить или в Чертомлык посажать, остальных в городки отдать. Соболи присланы только четырем, а надобно присылать нам всем, как донским казакам присылают. Велико жалованье прислали 500 червонцев. Нам надо присылать по 5000»[181].
Едва успели отъехать из Запорожья царские посланцы, как в Сечь явился от Ивана Мазепы посланец Пантелеймон Радич. Радич послан был с гетманскими листами собственно в Крым с скрытой целью, как кажется, предупредить хана насчет замыслов Петрика, но с видимой – размена христианско-мусульманских пленных. Поездка Радича в Крым, вследствие неизвестности запорожцам настоящей цели ее, возбудила у них подозрение. Поэтому, когда Радич с товарищами прибыл в Сечь и, явившись на войсковой совет, подал там кошевому атаману гетманское письмо, то запорожцы, выражая негодование по адресу Мазепы, стали кричать: «Недавно гетман зневолил (нас) своими письмами с ордою розмириться, а теперь вас посылает в Крым, видимо о нас торгуясь». Когда же Радич обратился к казакам с приличным на такой крик выговором, то казаки едва не прибили посланца и его спутников поленьями. Потом, собирая ежедневные рады, они хотели было вернуть посланца назад, не допустив его до Крыма. И только после многих крамол, собравшись на новую раду февраля 17-го дня, постановили отпустить Радича к Кызыкерменю, причем нашли нужным послать вместе с ним собственного толмача с реестром забранных татарами в полон казаков[182].
В тот же день, то есть февраля 17-го числа, кошевой атаман Иван Гусак написал письмо гетману Мазепе, в котором прежде всего просил прислать недополученное войском за прошлый год жалованье и дать известие относительно времени похода царских войск против неприятелей; затем упрекал его за гадячских мещан, являвшихся сперва в Сечь, а потом в город Батурин «для закупления» Переволочанского перевоза; укорял за город Келеберду, куда запорожцы, благодаря распоряжению гетмана, не имели свободного права присылать на зимовлю своего «войскового арматного стада»; негодовал за раздачу на Украине маетностей знатным товарищам запорожского войска, требовал дать пристанища тем из казаков, которые, уйдя из Малороссии в Запорожье, много трудились на военном поле, а потом пожелали для отдохновения вернуться на родину; домогался присылки для низового войска, кроме 500 бочек муки, отрубей из всех мельниц полтавского полка; упрекал гетмана за то, что он дозволяет ходить двум парам лип (лодок) на Переволочанском перевозе на сотника и священника Переволочны, наконец, выставлял на вид то, что гетман только на словах, а не на самом деле показывает запорожскому войску свою ласку и приязнь[183].
Еще не пришел ответ от гетмана запорожцам на такое письмо, как в Сечи произошло обстоятельство, взволновавшее все курени: это казнь кошевым атаманом Иваном Гусаком казака Матвеевца[184].
Об этом событии передает очевидец Емельян Доброскок так. Это было в четверг на второй неделе Великого поста. В Деревянкинском курене был казак Матвеевец, в попойке веселый товарищ, на войне удатливый казак, много раз бывавший ватагом, не раз бравший в полон татар, доставлявший их в Москву и чрез все то стяжавший себе уважение от всех своих «куринчиков». Будучи однажды в Москве, Матвеевец виделся там с людьми имеретинского («милитинскаго») царя, которые приглашали его, когда он вернется в Сечь, набрать возможно большее число товариства и идти к пределам имеретинской земли для покорения людей, не подчинявшихся имеретинскому царю, за что и ему самому, и его дружине обещалась большая награда и добыча как лично от царя, так и от войны с неприятелями. Для верности дела одни из людей царя, черкешанин, даже заключил договор с Матвеевцем. Вернувшись из Москвы в Сечь, Матвеевец получил от черкешанина «картку», в которой ему напоминали о его обещании послужить и показать радение имеретинскому царю. Тогда Матвеевец «прюхотил» многих товарищей, составил себе план похода и решил идти челнами сперва по Днепру, из Днепра рекой Конкой до вершины ее, от Конки, перевезя челны через поле на лошадях, до реки Кальмиуса; затем до Кальмиусу[185] снова в челнах до Азовского моря и, наконец, Азовским морем до самой земли имеретинского царя. Сообразив весь этот путь, Матвеевец стал просить кошевого о двух морских судах, какие минувшей осенью взяты были кошевым атаманом с низовым войском на Днепре у неприятелей после розмирья с ними. Кошевой атаман Гусак отвечал на тот раз Матвеевцу отказом, но пообещал ему исполнить его просьбу спустя некоторое время. Прошла зима; пошли весенние воды. Тогда велено было все суда, стоявшие ниже Сечи для защиты от турецких городов, взять под охрану. Матвеевец, видя, что его желание не исполняют, очень опечалился и, заметив один, стоявший под Сечью, дубовый челн, направил к нему своих товарищей, убогих «харпаков», изъявивших согласие ехать с ним в дорогу, чтобы они взяли тот челн и увезли его в дальние от Сечи места. Но кошевой атаман Иван Гусак, узнав о том, потребовал к себе Матвеевца для допроса. Матвеевец пошел к кошевому не один, а взял с собой товарищей, куренного атамана Москальца, знатного товарища Остапца и около двух десятков простых казаков. Придя к кошевому, он стал спрашивать, зачем его звал кошевой к себе. Кошевой с гневом напал на Матвеевца за то, что он, без позволения, забирает челны и уходит из Сечи в неведомый путь. Матвеевец стал отговариваться, и кошевой, выйдя из себя, ударил его по щеке. Не стерпев обиды, Матвеевец схватил кошевого за грудь и стал с ним драться. За кошевого вступились куренные атаманы, за Матвеевца – его товарищи. Но сторона Матвеевца была перебита и перевязана. Матвеевца и его товарищей обвинили в бунте; троих бунтовщиков, самого Матвеевца, Москальца и Остапца, сковали железными ланцюгами, но товарищи Матвеевца разбрелись, Москалец ушел; остались только двое – сам Матвеевец и Остапец. В пятницу второй недели Великого поста кошевой Гусак собрал раду, на раде изложил преступление Матвеевца и спросил, какого наказания достоин он. Бывшее на ту пору низовое товариство и куренные атаманы на такой спрос кошевого ответили, что Матвеевец и его товарищ достойны смертной казни. Тогда решено было осужденных казнить немедленно. Палач, татарский невольник, Матвеевцу немедленно отнял голову, и казненный того же дня был погребен на месте казни; но с Остапцом случилось удивительное чудо: несколько раз татарин ударил его по шее, но никак не мог отрубить ему головы: так и остался он недорезанным. Тогда товарищи взяли его на излечение и стали заживлять его раны. После этого войско запорожское стало негодовать и «похваляться на зомсту» (месть) на кошевого Гусака за то, что он, не дождавшись казаков, ходивших на днепровые луга и в другие места ради рыбной добычи, казнил всеобщего любимца, казака Матвеевца. Особенное неудовольствие высказывали на кошевого те триста человек казаков, которые занимались ловлей осетров в днепровских порогах, они «чинили великое пререкание» на кошевого за то, что он такого человека, как Матвеевец, много раз бывшего в военных промыслах, осудил не по обычаю и поведению запорожского войска. Казаки находили, что Гусак казнил Матвеевца из зависти, боясь, чтобы войско не избрало его своим кошевым[186].
Гетман Мазепа о происшествии, бывшем в Сечи, донес царям особым листом, в котором высказывал свое негодование по адресу кошевого, называя казнь казаков варварским поступком со стороны Ивана Гусака: «Такого скорого и сурового каранья на Запорожье от бывших атаманов кошевых над проступками не бывало, знати (знать) то сей атаман Иван Гусак взял межи войском низовым силу, что так поступити важился»[187].
Самим запорожцам гетман Мазепа в это время отправил обширный лист в виде ответа на посланное ими марта 17-го дня укоризненное письмо. На запрос запорожцев о времени похода царских войск против неприятелей гетман отвечал, что на подобный вопрос он вовсе ничего не может отвечать, потому что разглашать о том преждевременно нельзя, чтобы не дать неприятелю времени собрать собственных для отпора сил; когда же окажется надобность в походе, то запорожское войско будет о том извещено царским указом и гетманским универсалом и за свои подвиги против басурман получит монаршескую милость и гетманское доброжелательство. О гадячских мещанах, хлопотавших «о закуплений» Переволочанского перевоза, гетман заявляет, что те люди много причинили ему неприятностей, досад и «ругательных слов», и потому гетман сам приносит на них жалобу в Кош. По поводу запрета присылки в Келеберду на зимовлю «войскового арматного стада» гетман отвечает, что он никогда в том войску никаких препон не делал и никаких пожитков с Келеберды себе не присваивал, и если запорожцы не всегда встречали там радушный прием от местного сотника, то причиной тому они же сами: приезжая туда на зимовлю, они держат себя там слишком надменно («всякий из них высоким себя чинит там») и много себе позволяют, причиняя людям немало кривды и неприятностей. Нужно, чтобы Кош, отправляя казаков из Запорожья в малороссийские города для отдохновения, посылал с ними, для удержания их от самовольства, старших «крепостью умоцованных» и чтобы те казаки располагались на жительство к своим родным и знакомым и не причиняли никаких неприятностей бедным людям. Что касается требований со стороны запорожского войска присылки ото всех мельниц полтавского полка отрубей, то об этом не было никаких распоряжений ни от прежних гетманов, ни от предшествовавших государей и потому в войско как посылалось, так и теперь посылается 500 бочек муки разом, не считая того, что дается по частям («на раздробь») всем запорожским казакам; приезжающим к гетману и уезжающим от него. Из перевозных же доходов гетман ни единого шеляга на себя не берет и все, что получается, отправляет в войско запорожское, исключая того, что зарабатывают перевозом две пары лип на Божьей церкви и на сотника в Переволочне, но и это установлено еще прежними гетманами, до уряда самого Мазепы. А что до раздачи заслуженным лицам из запорожского войска разных маетностей на Украине, будто бы «для похлебства делающейся», то и это неправда: еще со времени гетмана Богдана Хмельницкого и до Мазепиного уряда в малороссийских городах всегда значные и заслуженные добрые молодцы войска запорожского, не только на старшинстве бывшие, но и рядовые товарищи, кто того был достоин, «заживали», с царской и войсковой ласки, разные маетности, и теперь делается то же самое, нового же ровно ничего, и раздача таких маетностей никакого убытка войску запорожскому не причиняет. О внимании же и приязни гетманской к запорожскому войску всем известно: гетман никогда никого из запорожских товарищей не отпускал от себя без подарков деньгами и сукнами и всегда старался у великих государей о прибавке войску запорожскому милостивого царского жалованья и теперь будет стараться о том же, лишь бы только запорожское войско, согласно своей присяге, верно служило монархам, не верило никаким клеветникам, которые вносят раскол и ссору между товариством низовым и гетманом и причиняют беды державе великих государей и вред отчизне Малой России[188].
Нельзя не заметить того снисходительного и заискивающего тона, в каком написано к запорожцам гетманское письмо. Оно и понятно: бегство в Запорожье Петрика, недовольства, отовсюду раздававшиеся на гетмана в Малороссии, волнения в самом Запорожье сильно беспокоили Мазепу, и ему нужно было так или иначе успокоить запорожцев, а для этого следовало обратить их внимание на другую сторону. Гетман от имени великих государей послал представление кошевому атаману Гусаку оставить всякие раздоры и чинить промысл против врагов святого креста, для чего им дозволялось взять старые челны на реке Самаре у Новобогородицкого городка.
Но этот призыв не произвел должного действия на запорожский Кош. Против крымцев в это время действовали только так называемые охотницкие казаки. Руководимые каким-то сотником Юском да фастовским полковником Семеном Палием, они напали в начале весны на урочище Пересыпи, за Очаковом, на возвращавшихся «с немецкой войны до Крыма» татар, шедших под начальством двух султанов – Девлет-Гирея и Батырь-Гирея. В этой стычке запорожцы многих неприятелей в плен забрали, многих покололи, немало добычи захватили и одного языка гетману Мазепе отослали, которого гетман, в свою очередь, отправил в Москву[189].
Сам вельможный Кош ответил гетману только в начале месяца мая. Для того отправлен был в город Батурин сечевой казак Федор Лях с обширным от всех запорожцев письмом. И тон, и содержание письма показывают, что запорожцы вовсе не думали смиряться перед гетманом и что они по-прежнему считали себя обиженными им. Прежде всего они потребовали от гетмана выдачи им пожалованных от государей челнов и необходимого количества для починки их железа и смолы, а потом разразились укоризнами на гетмана за построение Новобогородицкого городка, за утайку восьми тысяч «перевозных грошей» от Переволочанского перевоза, за недоставку муки с мельниц Полтавского полка, за недозволение проживать запорожцам вместе с их арматными конями в Келеберде, за допущение гетманским посланцем Пантелеймоном Радичем, ездившим в Крым для размена пленных, захвата на реках Миусе, Кальмиусе и Берде запорожских рыбных и соляных промышленников в басурманскую неволю, когда, вследствие пущенного Радичем преждевременного слуха о имеющем быть мире между Украиной и Крымом, те промышленники слишком далеко углубились в татарские урочища и были полонены басурманами.
Многочисленные тайные агенты, которыми Мазепа наводнял Запорожье, поспешили отправить ему важные вести из Сечи и объяснить настоящее в ней положение дел. По словам таких агентов, в числе коих был какой-то «законник», запорожцы, после двухдневной рады, тайно отправили от себя двух куренных атаманов с товариством в Крым, с целью замириться с ханом, к тому подбивал их «проклятый» Петрик, который советовал запорожцам идти войной на Украину и, оставляя в ней в покое посполитых людей, истребить всех панов да сердюков, захвативших на Украине маетности, и поставить гетмана «с своей руки»[190].
При всем том гетман старался держаться с запорожцами на мирной ноге. Он приказал воеводе Новобогородицкого городка передать запорожцам пожалованные им лодки, а от себя послал в Сечь четыре воза «гнучого» железа, 10 бочек смолы для поправки челнов; кроме того, на сооружение сечевой церкви пожертвовал сто золотых грошей, 12 бочек разного борошна, 10 полтей и 10 сал[191]. Что до обвинений, высказанных ему Кошем, то на них гетман отвечает по пунктам. Город Новобогородицкий построен не по гетманской воле, а по воле самих государей, и жаловаться на это дело, столь спасительное для всех христиан в борьбе с басурманами, нет никакого резона, скорее запорожцы могли бы быть недовольными за построение турками днепровских городов Шагингирей и Кызыкермень, закрывших казакам выход на Черное море, нежели на сооружение Новобогородицка, возведенного не для утеснения запорожских вольностей, а для отражения басурманских на Запорожье и на Украину постоянных набегов. Недоплата перевозных денег от Переволочны – простое со стороны запорожцев недоразумение: запорожцам посланы деньги все сполна, и если бы было доказано обратное, то за утайку тех денег дозорца гетманский Иван Рутковский будет лишен жизни. Хлебные запасы, в количестве 500 бочек муки, также все сполна отправлены в Запорожскую Сечь, сверх этого гетман немало роздал запасов хлеба частью отдельным лицам низового товариства, частью полевым ватажникам, частью тем «заслуженным, которые, находясь в войске в нищете и убожестве, в городах проживали. Келеберда как была, так и осталась на положении всех городов Полтавского полка: гетман из нее ничего себе не берет, но ставить ли там одних коней арматных, а товариства не ставить – об этом не было и речи, потому что все города войсковым становищам подлежат. А что до захвата промышленных людей на Миусе и Кальмиусе в басурманскую неволю через преждевременное оглашение гетманским посланцем Радичем о имеющем быть мире между русскими и крымцами, то в том гетманский посланец не виноват нисколько, и кто пустил такую поголоску о мире и тем причинил шкоду бедным людям, не взявшим чрез то мер предосторожности и ушедшим далеко от своих пределов, за то пусть сам Господь Бог отомстит ему на его голове[192]. Пантелеймон Радич, посланный в Крым и в другие крымские «басурманской владзы края о свободе невольничей», не выполнил своего поручения вследствие перемены бывшего хана и султанов на новых и вернулся назад из Крыма с одним знатным татарином, которому дано было поручение всех бывших в малороссийских и великороссийских городах пленных татар зареестровать и доставить о том ведомость новому хану в Крым. Опасаясь некоторых «неуважных людей» из запорожского войска, Радич, по собственной воле, нашел нужным в Запорожскую Сечь вовсе не заезжать, а от Кызыкерменя прямо к Переволочне пробраться. Сделал это он отнюдь не сообразуясь с волей гетмана, а по собственному желанию. Находясь в Крыму, Радич слыхал, что крымцы очень склонны заключить с русскими государями мир, но русские государи на тот мир, без согласия соседних государей, особенно польского короля, не согласны, и потому запорожцам следует держаться того же положения в отношении крымских татар[193].
О своих сношениях с Кошем гетман сообщил в Москву, причем присовокупил к тому известие о бегстве «здрайцы» Петрика в Запорожье и «о перейме превратного его злоумия письма», писанного из Сечи в Малороссию к какому-то канцеляристу[194].
В одно время с тем, как велась официальная переписка между Кошем и гетманом, шла тайная «через певных и секретных гетманских посланцев» переписка между гетманом же и кошевым атаманом. Гетман, соблюдая строгую тайну, извещал Ивана Гусака о скорой и непременной войне России с Крымом и советовал кошевому ввиду того собрать запорожское войско «укупу» на Коше. Не имея оснований не верить гетману, Гусак собрал все войско до Коша и ждал с нетерпением, когда гетман объявит о походе во всеобщее сведение. Но так как проходили дни за днями, и гетман не объявлял никакого похода, то кошевой очутился в весьма затруднительном положении и с трудом мог удерживать на Кошу войско, которое, получая ничтожное жалованье и не имея никакой добычи, стало уходить к польскому королю на службу. Положение кошевого сделалось еще более затруднительным оттого, что он в это же время должен был ладить с крымским ханом. Пользуясь печальным случаем захвата басурманами на какой-то реке, вместе с челном, казака Искры и желая вызволить несчастного пленника из неволи, кошевой атаман Гусак, сообща с добрыми молодцами, отправил в Крым несколько человек товариства с видимой целью заключить перемирие с Крымом, с действительной проведать о том, что делают в Крыму басурмане и сколько осталось их дома. Пребывая с гетманом в прежней дружбе, кошевой с возвращением в Сечь из Крыма посланного товариства немедленно известил о том гетмана, а пока наипокорно просил его сообщить секретным способом через щирых людей своих, как ему, кошевому, поступать с войском: если военного дела совсем не будет, тогда нечего войска и на Кошу держать, а нужно отпустить его на добычи, потому что до сих пор (до 5-го числа июля месяца) ни казаки, ни чумаки, согласно гетманскому указу, не имеют позволения оставить Запорожской Сечи и идти в города на промыслы[195].
Каков пришел от гетмана Мазепы на запрос кошевого атамана ответ – неизвестно, но в конце того же июля месяца Мазепа отправил к царям грамоту о запорожском казаке Куленке с его товарищами, которые «во время сражения с калгой-султаном взяли одного языка», а в начале августа месяца сам получил тревожные вести о настроении запорожского войска. Августа 13-го числа Мазепа послал из Батурина в Переволочну своего чедядника к дозорце Ивану Рутковскому с приказанием достать в Днепре живого осетра и, «осоливши его добре», доставить его, как можно скорее, в город Батурин, куда гетман «на сей час сподевается к себе гостя вдячного из Москвы».
Пользуясь таким случаем, дозорца Рутковский послал гетману Мазепе весть о делах и настроении запорожского войска. Жил за порогами Днепра, писал Рутковский, один «врельский»[196] человек. Понимая письмо, он находился при Божьей церкви; но потом, оставивши Запорожскую Сечь, вернулся к себе и от преданных гетману лиц, его гетманской особе слишком известных с некоторых пор, рассказал о «злостях и шаленстве» Петрика, убежавшего на Сечь[197]. Петрик «прибирает» к себе кошевого с товариством, в особенности казаков того куреня, в котором сам живет, и подбивает их идти войной на Русь (то есть Малороссию), пользуясь «теперешним миром». «Я, говорит он, пане кошовый, горло свое ставлю, и велю мене на составы порубати, коли тобе вся Украина, почавши от самой Полтавы, не поклонится; тилко хоть шесть тысячей озми (возьми) орди (орды) да пойдем в городи: мене пошли вперед с килко сот коими в Полтавщину, – я знаток, з якого конца зачати, да и дедусь мой не буде спати за свою зневагу, що его зкинули с полковництва, а гетман зараз на Москву утечет, бо там его вся душа, а тут тилко тень его, войску запорозкому; одни скарби(ы) в Польшу сестре отвез, а теперь на Москву другие почав возити, та и сам туди ж к чорту покрутится, одно (лишь только) с татарами перейдемо Днепр. Як був гетман на Москве, так рок (рек), щоб такий город посеред Сечи поставити, як на Самаре побудовав». В другой раз тот же Петрик в разговоре с кошевым атаманом говорил так: «Пане кошовый, не помогут (разве не помогут) нам братя наше, которих сердюки – арендаре да тие дуки (богачи), що им царе (цари) маетности понадавали, мало живих (вых) не идят (едят), едва почуют, що ты з войском рушишся з Сечи, то сами оны (они) тих чортув панув подавят, а мы же прийдемо на готовый лад, да и коло (около) самого гетмана есть там добрие люди, которых лепше (лучше) послухают, нежели его самого, не знаючи допустят утекати з Москви, и так ему мало одного часу од них не склалося лихо». На такие речи Петрика кошевой атаман Гусак различно отвечал ему, смотря по собственному настроению: коли был трезв, то журил Петрика и говорил ему так: «Покинь, Петре, не брыдь ледачого»; да и от стариков ему за такие речи доставалось в бороду. А когда кошевой был пьян, то и сам много ледачого говорил, и на тот час «стачечные и зичливые» казаки принуждены были по необходимости молчать[198].
Посылая в Батурин такую весть, дозорца Рутковский просил гетмана отнюдь не открывать там имен тех «особ, которые суть зичливые в Сечи вельможности гетманской», потому что раньше того, когда кто-то из Батурина в Сечь сообщил о пересылке от какой-то особы для гетмана цидулки, то ту особу едва казаки не убили, и она «выкрутилась только чернецством да священством», то есть через монахов да священников.
Но гетман Мазепа, помимо дозорцы Рутковского, получал вести и от своего казака Сидора Горбаченка. Сидор Горбаченко прислал в Переволочну «цидулку» с какой-то загадочной формулой: «Тот писал – хто читав, а где скрыто – мало хто ведает» и, по-видимому, давал ответ Мазепе по поводу его требования о выдаче «запорожца» (конечно, Петрика), которого казаки не желали выдавать гетману.
Запорожцы, ничего того не подозревая, показывали свое расположение гетману Мазепе и обращались к нему с просьбами о даровании им разных милостей. Так, осенью того же 1691 года от кошевого атамана Ивана Гусака и всего запорожского низового войска отправлены были в город Батурин два куренных атамана Ничипор да Яков с писарем, есаулом и с товарищами на 60 конях для поездки в Москву за получением там годового войску запорожскому жалованья. Гетман беспрепятственно пропустил из Батурина в столицу запорожское посольство в полном его составе и получил за то благодарность от всего низового войска. Выражая свою признательность за возможность войсковым посланцам «обачить монаршеские очи», запорожцы вслед за тем отправили к самому гетману двух казаков Петра Гука и Ваську Переяславского куреня с новой благодарностью за присланное белое железо для церкви и напоминали Мазепе о его обещании прислать для сечевой церкви «наместных» образов, белого железа на две «бани», то есть на два купола («железа того было 600 и 3 аркуши»), и на другие церковные потребы, а также доставить кресты, невод и за прошлый и настоящий год запасы. «И то вельможности вашей сообщаем, что в грошах великий барзо стался брак, так что за чехи ни в коем случае нельзя купить борошна: эти чехи находят гладкими и потому негодными. Мы же их не куем, и откуда они приходят, туда и отходят. Теперь же от приходящих к нам из Украины людей пущена, ради их наживы, такая молва, что как арендари, так и полковники принимают деньги только на выбор, а ватажане, понадавав нам чехов то за рыбу, то за иную добычь, потом за борошно вновь не хотят брать. У нас ходит монета, подобная той, какая ходит на Руси (то есть в Малороссии), и мы иной не имеем монеты – ни талеров, ни червонных золотых. Через это ватажане с Руси (Малороссии) перестали ходить к нам, и мы не знаем, сделано ли то по рейментарскому указу, или сталось то без рейментарского указа». Об этом кошевой Иван Гусак просил гетмана дать свой ответ войску, а пока благодарил его вельможность за какой-то «подаруночек» и извещал о том, что султан с ордой, лишь только станет Днепр, имеет намерение вторгнуться за Днепр[199].
Запорожское посольство выехало из Сечи сентября 22-го дня с извинительным листом от всего низового войска к пресветлейшим державнейшим великим государям за то, что войско без указа и маестаты великих монархов с басурманами перемирие заключили: то сделано было ради нужды, бедности и убожества запорожцев. А теперь, согласно указу великих монархов, запорожцы готовы за православную веру кровь свою проливать и за государево величество жизнью своей жертвовать[200].
Так прошла осень и настала зима. Запорожские казаки, отвлеченные на время мелкими походами против татар, с наступлением зимы вернулись к своим куреням и зимовникам, и тут снова вышло на сцену дело бывшего малороссийского войскового канцеляриста Петрика: Петрик, теперь уже не скрывая своих планов и намерений, начал открыто делиться своими мыслями с передовыми казаками запорожского товариства и старался, так или иначе, поднять все войско против Москвы и ненавистного малороссийскому народу гетмана Мазепы. Слова Петрика подхватывались тайными агентами гетмана Мазепы, находившимися в Сечи, передавались его дозорце Рутковскому в Переволочну и из Переволочны доносились в Батурин. Рутковский, извещая гетмана о затеях Петрика, прибавлял, что, по собранным из достоверных источников сведениям, под гетмана подкапывается генеральный писарь малороссийского войска Василий Кочубей, имеющий виды на гетманскую булаву. Этот Кочубей для того и Петрика в Сечь послал: «Знаю, что гетман не будет жив, говорил наедине одному полтавцу Петрик, от моего пана писаря: писарь хотел, усмотри время, его заколоть, и я живу каждый день, ожидая о том ведомости»[201].
Не дождавшись, однако, вести от Кочубея и не встретив полного и решительного сочувствия от запорожских казаков, Петрик внезапно и тайно от всех, кроме самого кошевого атамана Гусака, ушел после Егорьева дня из Сечи в турецкий город Кызыкермень; за ним последовало около 60 человек запорожских казаков, и в числе их казак Василий Бузский. Целью поездки Петрика в Кызыкермень было поднять татар против Москвы за освобождение Украины, так как в Запорожье он нашел недостаточное число сочувствующих его предприятию людей.
Прибыв благополучно в Кызыкермень, Петрик спустя неделю написал оттуда запорожцам письмо. В том письме он просил прощения у товариства за то, что ушел из Сечи без ведома войска, благодарил за хлеб, за соль и за избрание его в войсковые писаря, а после всего того изложил низовому войску весь свой план, ради которого он оставил Украину, бежал в Запорожье и из Запорожья ушел в Кызыкермень: «Часто многим из вас говорил я, в каком опасении от разных неприятелей пребывает наш малороссийский край и до какого приходит упадка, благодаря ненавистным владетелям; и говорил, чтоб вы промыслили об этом усердно; но так как никто не хотел приняться за дело, то я стал за войско запорожское и за весь малороссийский народ, для чего вошел в государство крымское; когда предки наши жили с этим государством в союзе, то никто нам не смеялся, а теперь все вы, добрые молодцы, будете довольны договором, который я заключу с Крымом»[202].
Запорожские казаки, получив Петриково письмо, собрались на раду и на ней стали говорить, что Петрик неспроста ушел в Крым и что про то, вероятно, знает кошевой атаман. Кошевого атамана стали «истязать» (допрашивать), но он клялся, что о замыслах Петрика не знает ничего. По прочтении Петрикова письма между запорожцами произошел разлад, одни, главным образом старшина, отвергали предложение Петрика войти в союз с крымцами; другие, большей частью чернь или сирома, объявляли, что они готовы войти с ним и с крымцами в союз и идти походом на государевы украинные города. Рада окончилась тем, что кошевой атаман Иван Гусак написал Петрику письмо и в том письме спрашивал его, кто послал его из Малороссии в Запорожье и имеет ли он от человека, который его послал, какие-нибудь листы и если имеет, то кому писаны те листы[203].
Сам Петрик между тем из Кызыкерменя переехал в Крым. Явившись в Крым, он обратился за содействием в своих планах к крымским мурзам; но мурзы, за исключением немногих лиц, отнеслись к предложению Петрика слишком легко и устроили для него самое лучшее, чего он особенно желал, – свидание с ханом наедине. Представ пред ханским лицом, Петрик сразу ему объявил, что он прислан в качестве доверенного лица от всего войска запорожских казаков с предложением заключить общий союз для совместного похода под города московского царя. Кроме Запорожья хан может вполне надеяться и на всю Украину, горевшую ненавистью против Москвы за введение ею порядков, ненавистных жителям всех малороссийских городов. Счастье неожиданно помогло просителю: в это время к Петрику с Украины пришли какие-то четыре казака, и находчивый писарь уверил хана, что то прибыли полномочные малороссийские люди просить у крымцев помощи против москалей. Хану такая просьба вполне по сердцу пришлась: перед этим он вел с Москвой переговор о том, чтобы заключить обоюдный мир, но так как условия, предложенные Москвой, не понравились ему, то он только ждал случая, чтобы отомстить Москве. К тому же хан никак не мог забыть и двух походов русских на Крым.
Во все время, пока Петрик хлопотал в Крыму, запорожские казаки были с гетманом Мазепой на мирной ноге. На ту пору у них состоял кошевым атаманом Федько. Кошевой Федько извещал гетмана малороссийских казаков, что запорожцы приняли у себя царского гонца Василия Айтемирова и гетманского гонца Василия Белецкого, отправленных вместе с сотником Якимом Кнышом к хану в Крым. Для безопасности гонцов Запорожский Кош отрядил двух значных казаков Ивана Лотву да Якова Ворону, которые, проводив гонцов в самый Кызыкермень, от Кызыкерменя вернулись вместе с Якимом Кнышом назад. Теперь, отпуская от себя Кныша, запорожцы заносят гетману жалобу на его дозорцу Рутковского, который еще с зимы не пропускает в Сечь ватаг, идущих с борошном за рыбной добычей на Низ. Весь Запорожский Кош просил гетмана избавить казаков от подобных своевольств и напоминал ему о его обещании прислать черного железа на церковную потребу и ланцюгов для поднятия крестов на сечевой храм. Кроме того, Запорожский Кош заносил свою жалобу на некоторых малороссийских казаков, которые, ходя на бесбашей, причиняют крымскому ханству много шкод и тем дают повод для татар нарекать на низовых казаков, будто бы те шкоды причиняют не кто другой, как именно запорожские казаки. За всем тем кошевой атаман Федько подавал гетману Мазепе весть о назначении в Кызыкермень беем Кенан-мурзы, который перед тем был в Москве и потом, находясь проездом в Сечи, «мило вспоминал гетманское рейментарское имя», а теперь из города Кызыкерменя пишет гетману свой лист[204].
Тем временем Петрик успел добиться того, о чем он так усердно хлопотал. Горячая речь, большая находчивость, смелый план увлекли хана войти с ним в союз, и хан заключил с Петриком, как представителем всего войска запорожских казаков, формальный договор. После заключения того договора Петрик апреля 11-го дня принес от себя присягу «на вечный от войска запорожского крымскому панству покой».
«Я, Петр Иванович, писарь войска запорожского низового, присягаю всемогущему Господу Богу во святой Троице единому, и пресвятой деве Марии и всем святым, что, соболезнуя о потере и последней пагубе от явной и несомненной с разных сторон происходящей опасности милой отчизне нашей Малой России и всем, в ней находящимся обывателям и желая сохранить, при всемогущей помощи Бога, целость ея, писал я несколько раз, ради учинення с крымским царством вечного мира, до писаря кызыкерменского Шабана и теперь пишу до его милости пана кызыкерменского бея. То все я на вечное время, до конца моей жизни, додержу и буду стараться привести к тому всех имеющих при мне быти властей. Между нами, войском запорожским и царством крымским, будет вечный мир и братерская згода, мы будем друг друга оборонять от всяких, с каких бы сторон ни наступали, неприятелей, и кому будет наяснейший хан его милость и все крымское царство приятелем, тому и мы будем приятелем, а кому будет неприятелем, тому и мы неприятелем, также кому мы будем приятелем, тому и царство крымское имеет быть приятелем, а своевольных людей будем укрощать с обеих сторон. Все это я в целости додержу и никакого пункта не нарушу, в чем мне, Боже, да помоги. А если б с моей стороны была настоящему миру какая-нибудь отмена, то пусть меня на душе, и на теле, и в замыслах Господь Бог покарает. Аминь. Вышеименованный писарь Петр Иванович»[205].
Мая 18-го числа Петрик написал на имя кошевого атамана Федька другое письмо и в нем изложил самые статьи договора, которые он с крымским ханом учинил. В тех статьях было сказано так: по освобождении Украины из-под ига Москвы Ахтырскому и Сумскому полкам со всеми городами и принадлежностями их быть под властью войска запорожских казаков; Харьковский и Рыбинский полки на Чигиринскую сторону перевести; Чигиринская сторона имеет быть в границах, как ее Хмельницкий с ордой завоевал, и также должна под власть запорожских казаков поступить. За ту подмогу Петрик вместо воздаяния обещает всем татарам Муравские шляхи отворить[206]. Заканчивая самое письмо, Петрик говорил так: «Кто хочет – добывай себе рыбу, соль и зверя, а кто хочет добычи московской, пусть идет с нами, потому что мы скоро с войском запорожским и с ордами пойдем у Москвы всю Украину отбирать»[207].
Того же месяца мая, 27-го числа, Петрик послал в Сечь кошевому атаману Федьку третье письмо, в котором извещал запорожское войско, что сам хан ушел воевать немцев[208], а на Украину вместо себя послал калга-султана, который скоро будет в Каменном Затоне, куда для заключения договора должны приехать кошевой атаман и представители от всего запорожского войска.
Независимо от Петрика писал кошевому сам калга-султан. Он извещал Федька, что, хотя вследствие сборов хана в турецкую землю замедлил выходом из Крыма, тем не менее вскоре с войском крымским, ногайским и черкесским, с братом своим Маберек-Гиреем и с Яман-Сагайдаком, готов идти «на потребу» запорожского войска. Относительно запорожских посланцев, отправленных от войска в Крым для обоюдного размена пленных людей, калга-султан писал, что хотя они несколько времени, вследствие военных в Крыму сборов, и были задержаны на месте, но тем не менее в тот день, когда татары выйдут из Крыма, выйдут вместе с ними и сечевые посланцы. Что же касается самих полоняников, то калга-султан просил нисколько не сомневаться на этот счет: за них много раз ходатайствовал пан писарь Петро, и как только татарское войско дойдет до Каменного Затона, то о таком деле султан нисколько не постоит и надеется и другие вопросы к обоюдной пользе свести[209].
Запорожцы, получив письма Петрика и калга-султана, по-прежнему разделились на две партии: партию сиромы и партию старшин. Первая партия принимала предложение Петрика и намеревалась идти на Украину с тем, чтобы бить там богачей-дуков и арендарей-грабителей; вторая партия отвергала предложение Петрика и не соглашалась с первой. В то время кошевым атаманом был все еще Федько. Старшина нашла, что кошевой не умеет управлять страстями черни, и потому решила выбрать вместо него нового кошевого. Федько сперва противился такому решению, но когда казаки бросились за поленьями, то он поспешил отказаться от своего звания, и тогда вместо него выбран был прежний кошевой атаман Иван Гусак. Зная настроение массы, Гусак сперва отказался было от предложенной ему чести и привел казакам такое сравнение: «Теперь, когда свет зажжен, вы меня в этот огонь гоните, чтоб я гасил его: кто такое дело начал, тот пусть и кончит». Но потом, в силу настояний всего товариства, Гусак взял булаву в руки и поспешил успокоить войско[210].
Гетман Мазепа, имевший много врагов на Украине, хотел было воспользоваться затеей Петрика и уничтожить одного из своих скрытых недоброжелателей генерального писаря Василия Кочубея: будучи сам «Махиавель и хитрый лис», как называли его запорожцы, Мазепа всю затею Петрика взвалил на плечи Кочубея. Последнему грозила неминуемая беда, но он в июне месяце написал оправдательный лист киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому и в нем клялся и душой, и телом, и имуществом, что он неповинен «в злом начинании» Петрика, несмотря на клевету, которую распускают его враги.
«Его милость (гетман Мазепа) как сначала стал связывать бегство Петрика с моим именем, так и теперь своего вымысла не выпускает из головы, а различные клеветники подтверждают возводимую на меня ложь. Они говорят, во-первых, будто бы я дал ему, Петрику, на приведение каких-то моих замыслов полторы или три тысячи золотых денег, для подтверждения чего прислан был из Полтавщины один хлопец, служивший при Петрике, но раньше того бывший в Запорожье и будто бы слыхавши в Сиче о получении тех денег из уст самого Петрика; но только когда хлопца спросили о том здесь (в Батурине) канчуками, то он отклонил от меня такую напасть; во-вторых, прошлой зимой донесено было из Полтавщины, будто несомненно я дал тому Петрику деньги, и не три тысячи золотых, а две тысячи червонных золотых, в-третьих, донесено киевскому полковнику, что какой-то запорожец говорил, будто бы я дал Петрику в руки денег в битых талерах 30 000 золотых, в-четвертых, полтавский Протопопенко, будучи в Кызыкермене, донес ясневельможному о слышанном там, будто я по два или по три раза посылал свои листы до крымского хана, затягивая его на войну против христиан». Во всем этом Кочубей считал себя совершенно неповинным и «пренаикрепчайше просил у митрополита отческого милостивого себе заступления, превысокого представительства и премудрого предложения, абы человека без суда и розыска не изгубили и не испровергнули»[211].
Тем временем Петрик вновь написал июня 22-го дня из Акмечеги (Симферополя) к запорожскому войску письмо и в нем снова возбуждал казаков к восстанию против московского правительства, малороссийского гетмана и призывал к союзу с Крымом.
«Не раз открыто говорил я вам, старым и меньшим, добрым молодцам, в какой опасности обретается наш малороссийский край и до какого упадка приходит отчизна наша чрез ненавистных монархов, среди которых мы подлинно житие свое имеем: как львы лютые, рты свои разверсши, хотят поглотить нас о всякое время, то есть учинить своими невольниками. И недивно, что так поступает король польский, потому что мы издавна были его подданными и, за божиего помощью, с ордами при Хмельницком выбились из подданства и такой ему причинили урон, от которого он и по сие время не может оправиться и всеми силами старается, как бы снова взять в подданство малороссийский народ, и через нас отомстить за учиненную ему обиду. Хан крымский за то на нас враждует, что мы ему и всему его государству, живя в соседстве с давних пор, на поле и на воде чинили беду в людях и добычах, как и теперь чиним. Не удивительно, что московские цари, которые не через меч нами завладели, перевели наш край Чигиринский на заднепровскую сторону, обсадились нашими людьми со всех сторон, и откуда бы ни пришел неприятель, наши города и села попалив, наших людей в неволю набрав, возвращаются назад, а Москва за нами, как за стеною, цела и, всем этим не довольствуясь, старается всех нас сделать своими холопами и невольниками. Для этого первых наших гетманов Многогрешного и Поповича (Самойловича), которые за нас стояли, забрали совсем в неволю, а потом и нас всех хотели взять в вечное подданство, но им Господь Бог, ради невинных душ, не помог привести в исполнение своих замыслов: они хотели разорить Крым, осадить своими людьми кызыкерменские города, потом прогнать нас из Сечи и учинить по городам воевод. Не могши исполнить этого, они позволили нынешнему гетману пораздавать городовой старшине маетности, а старшина, поделившись нашею братией, позаписывали их себе и детям своим в вечность и только что в плуги не запрягают, а уже как хотят, так и поворачивают, точно невольниками своими. Москва для того нашим старшим это позволила, чтоб наши люди таким тяжким подданством оплошились и не противились москалям исполнять над нами свои замыслы, то есть, учинив по городам воевод своих, взять нас в рабство вечное: когда наши люди от таких излишних податей и тяжестей замужичеют, то Москва Днепр и Самару осадит своими городами, как уже в Орлике город и на Самаре в двух городах москалей посадили, а в это лето над Днепром в Протовче и на Самаре в нескольких местах города чинить имела. К тому же я вам, добрым молодцам, много объявлял, что король польский, имея досаду на царей московских за то, что они не воевали Крыма, хотел с ордами идти на Москву, но прежде отобрать в свое подданство нашу Украину. Если бы это ему удалось, то хорошо ли бы нам было? Сами вы, добрые молодцы, подлинно знаете, что делалось при Чарнецком и при других панах лядских, которые приходили на нашу Украину, как они нас мучили. Не бывали ли братья наши на колах, в прорубях в воде, не принуждены ли были казацкие жены детей своих в вару варить, не поливали ли ляхи людей наших на морозе, не сыпали ли они огонь за голенища, не отнимали ли жолнеры имения? Этого ляхи еще не забыли и теперь готовы то же самое над нами делать. А если бы московские цари заключили мир с крымским ханом, для чего уже и посла своего в Крым послали, а нас своими городами над Днепром и над Самарою осадили, то разве не исполнились бы их замыслы, то разве не сделали бы нас сперва паны, а потом москали как птицу, хотя крылья и имеющую, но ощипанную и разве спокойно не учинили бы нас своими вечными невольниками. Если бы король польский или цари московские с крымским ханом помирились, то к кому бы нам было приклониться, кто бы нам в такой беде подал помощь? Если и ныне, когда мы за Москвой находимся, татары берут нас в неволю и кто как хочет, так и пользуется, то тогда еще больше брали бы и пользовались, а в городах кызыкерменских вы вновь давали бы от зверей и от рыб десятину, а от соли и от котла по полуефимку. Много раз, во время моего пребывания в Сече, я советовал вам, добрым молодцам, взяться за такое дело и не допустить до последнего упадка и до крайней опасности нашу любезную отчизну Украину; но так как никто из вас взяться за то и стоять за своих людей не захотел, а уже много раз наша Украина имела быть заневолена, то я, оставив отца своего, жену, детей, родственников, с немалою маетностию, пришел к вам, добрым молодцам, на Запорожье и, призвав ныне Господа Бога и пречистую Его Матерь, христианскую заступницу, на помощь, взялся за то дело… А потом, приехав в Кызыкермень, договорился об учинении мира с беем, его милостью Кенан-мурзою. Затем, приехав в Перекоп, те статьи и присягу, которые чинил в Кызыкермене, я подтвердил на вечные времена с наияснейшим ханом его милостью и со всем государством крымским. Это видели очами своими и ваши посланцы Леско Сыса с товариством и вам, добрым молодцам, надеюсь, уже пересказали. Бог видит, что не для своей славы, а для целости и обороны малороссийского нашего края, для помноження и охранения вольностей запорожского низового и городового и для вольной войсковой на Днепр добычи я начал это дело. А чтоб вам, добрым молодцам, славному войску запорожскому, все то от мала до велика было ведомо, посылаю пункты и присягу свою вашей милости. Те пункты и присягу я учинил именем всей Украины и всего запорожского войска и дал их государству крымскому, а его милость Кенан-мурза-бей свои статьи и присягу дал от всего Крыма. И то все я вам посылаю. Те статьи от слова до слова вы можете вычитать в посполитой раде, и в них, как я разумею, вы ничего вредного для себя и отчизны нашей любезной не найдете. А если бы из милостей ваших кто-либо сказал, для чего мы имеем воевать своих отцов, матерей, жен и приятелей и куда мы, разорив наш край, денемся или кто даст нам тогда хлеба; то не дай, Боже, чтобы мы воевали свою отчизну, и я вам, добрым молодцам, предлагаю, какая же то добрая птица, которая марает и разоряет гнездо свое, и что то за добрый господин, который воюет свою отчину? Когда же придем к Каменному Затону, то ваша милость, добрые молодцы, кто захочет с нами идти в нынешнюю дорогу и пособить компании, тут же из Сечи прибывайте, и мы будем иметь с вами совет, куда нам с ордами идти, дабы городам своим, селам и людям в них находящимся, никакой и самой малейшей обиды не учинити, ибо не для того начали мы дело, чтобы своих людей воевать, а для того, чтобы при помощи божией, освободить их и себя от москвичей и панов наших грабительной неволи. А как, за благоволением и помощью Бога и за вашим войсковым ведомом и советом, это дело окончится, то вы сами, как разумные головы, рассудите, лучше ли быть в неволе или на воле, лучше ли быть чужим слугою или себе господином, лучше ли быть у москаля или у поляка невольником мужиком, или лучше вольным казаком. Ибо когда славной памяти гетман Богдан Хмельницкий с войском запорожским и с ордами из-под лядского ига выбился, то не добро ли нашей Украине делалось? Или не было ль у казаков злата, серебра, добрых сукон, коней и иной скотины? А когда мы стали московским царям холопами, то наша Чигиринская сторона пришла в полное разорение, а нас перегнали на сю сторону Днепра, то ни у одного нашего брата не только животов, но и лаптей не стало, большая часть нашей братии очутилась в московских городах заневоленной и всякий год берут их там татары вместо дани в тяжкую крымскую неволю, о чем не стоит и писать много, потому, что сами вы, добрые молодцы, знаете, как делалось сею зимой в полку Переяславском, а раньше того в полку Харьковском под Змиевым и в других местах. Кроме того, объявляю вашим милостям и то, что господин заднепровский гетман, по совету всех полковников тайно прислал ко мне человека с таким словом, как только мы с ордами к Самаре приблизимся, то все они от Москвы имеют отстати и, соединясь с нами, пойдут воевать Москву, этот человек и теперь при мне обретается, и я вашим милостям, как даст Господь Бог прийти к Каменному, покажу его вам, а что он говорил тут под присягою, то слышали ваши посланцы и вашим милостям, прибыв в Сечу, изустно и подробно обо всем скажут. Поэтому будьте, ваша милость, во всем надежны и безопасны, и кому люба благостыня, и вера своя, и отчизна, свобода жен, детей и родственников от московской неволи, идите с нами. Если же кто хочет идти в добычу на рыбу, соль и зверя, то пусть идет вниз Днепра, на Молочную, на Берду, на Бог-реку, куда кто захочет, только берите с Коша письма, дабы о вас ведало крымское государство, чтобы от вас не было Крыму и городкам какого нибудь убытка, а от Крыма и от городков вам не только не будет не малой обиды и убытка, но даже и волос с головы вашей не пропадет. А султан, его милость, отпуская вперед себя Батырчу-агу и несколько мурз, отпускает к вашей милости и одного вашего посланца Ивана Щербину, а другого Якова Ворону, отпустит, когда сам за Перекоп выйдет. А вслед за Батырчей-агой идет и сам калга-султан и как прийдет к Каменному Затону, там обо всем будет словесная речь и дума»[212].
В том же июне месяце, как рассказывал об этом старосанджаровский житель, освободившийся из крымской неволи, Никита Антоненко-Сластюн, крымский хан, вместе с калга-султаном, Батырча-мурзой, многими беями и мурзами и другими крымскими начальниками, выехал в Черную долину в самый понедельник зеленых святок и, находясь в расстоянии одной или полутора миль от Перекопа, учинил на открытом месте раду. На другой день после той рады калга-султан призвал к себе из Перекопа Петрика, бывших с ним 15 человек казаков и несколько человек запорожцев, нарочно из Сечи в Крым присланных для освобождения из неволи пленников и в числе их Никиты Антоненка-Сластюна. Когда Петрик, по тому зову, прибыл из Перекопа в Каланчак, то его немедленно объявили гетманом всей Малороссии и дали ему хоругвь большую, прапор малый, бунчук с конским хвостом, пернач серебряный, чугу златоглавую[213] и коня с полным прибором турецкого; ближнему советнику Петрика[214] коня и чугу одну; пятнадцати казакам его и приехавшим для освобождения из неволи полоняников запорожцам дали по одному киндяку и по паре сапог сафьяновых. На другой день после этого Петрик призвал к себе всех запорожских посланцев и освобожденного из неволи Никиту Антоненка-Сластюна и, выпивая вино, стал говорить им, что чрез него имеет начаться такая война, во время которой отец на сына, сын на отца пойдет; но все это он усмирит, только бы пристало к нему войско низовое. Говорил он и то, что переселит жителей с левой стороны Днепра на правую и сделает свободными всех от аренд, индуктов, сердюков, подвод, ральцев и других повинностей. Передавал он и то, что надеется получить помощь в малороссийских городах и что имеет больше поводов сердиться на Кочубея, чем на Мазепу.
После объявления Петрика гетманом хан поехал против маджаров (венгров), а калга-султан, Батырча-мурза и Петрик решили идти к Каменному Затону, несколько выше Чертомлыкской Сечи у левого берега Днепра, там, где речка Конка впервые впадает в Днепр[215].
Прежде прихода к Каменному Затону Петрик отправил письмо к Ивану Гусаку с требованием, чтобы кошевой встретил его в Каменном Затоне с хлебом-солью. На это кошевой послал Петрику ответ, что кто его отправил в Крым, тот должен и встречать, а как кошевой его не посылал, то не намерен его и встречать. Самому калга-султану кошевой отписал, что запорожцы, соблюдая верность царскому пресветлому величеству, до Петриковой душегубной прелести не склоняются, отчизны своей воевать с ним не станут, а калга-султана просят, чтобы он Петрика, как Иуду и изменника, и близко не приводил к ним. После Петрова дня пришел сперва на Каменный Затон Батырча-мурза с 5000 татар, а за ним калга-султан и сам Петрик с 15 000 татар и 12 человеками запорожских казаков[216].
Прибытие Петрика в Каменный Затон, как и следовало ожидать, произвело в Запорожье большое замешательство среди казаков, и если они не пошли навстречу татар, то тому был причиной кошевой Иван Гусак, человек твердой воли и прозорливого ума. Не желая ставить себя в открытую вражду против татар, он поспешил «поновить» с крымским юртом и с турскими на Днепре городками мир на том, чтобы казакам вольно было на низовьях Днепра добываться рыбными ловлями и соляными промыслами. В то же время он твердо решил так или иначе отвратить запорожскую чернь от предприятия Петрика. Между тем в Запорожье уже начиналось настоящее брожение умов. Пользуясь поновленным с басурманами миром, одна ватага запорожских казаков, предводимая каким-то полковником, двинулась было к низовьям реки Днепра с намерением подать известие тем товарищам своим, которые раньше того ушли в немалом числе на промыслы к лиману Днепра. Но этому движению воспрепятствовали сами басурмане, которые не хотели пустить двигавшейся ватаги казаков мимо турецких на Днепре городков, и тогда полковник, руководивший ватагой, остановился на острове, называемом Носоковским, и стал принимать к себе всех приходивших к нему людей. Другая ватага выбралась было сухим путем возами для соляной добычи к Азовскому морю на урочище Берды. Кошевой атаман эту часть промышленных казаков велел остановить и впредь до будущего рассмотрения своего в Каменном Затоне задержать. Но только эта ватага, собрав большой табор возле себя, стала ждать прихода Петрика и татар и потом хотела идти на Молочные Воды и на Берды. Тогда кошевой Гусак объявил, что кто дерзнет идти ватагой из Каменного Затона, того он прикажет «жестокою виселицею наказать». Третья ватага числом около 500 человек под начальством ватага Мартышевского, собравшись «пехотным походом», пошла на Азовское море «для учинення над басурманами водными проходами промыслов», но задержалась в одном месте по письму кошевого Гусака. В это время какой-то золотарь из Опушного заколол ватага Мартышевского, но казаки застрелили золотаря, выбрали себе другого ватага и пошли на море; дорогой, идя по лугам, они много бед людям принесли и объявляли везде, что им уже не для чего возвращаться назад. Четвертая казацкая ватага стояла в поле недалеко от Сечи, ожидая там случая, куда бы ей пойти. Кроме этого было еще несколько ватаг. Такова ватага Федька, который стоял на Сокольной и грабил проезжих людей; и хотя за ним посылали, чтобы он ехал в Сечь, но он не слушался того приказания. Возле Федька стоял какой-то Степан с такой же своевольной, что и при Федьке, которая отбирала у проезжих людей хлеб, рыбу, котлы и ждала Петрикова прихода[217]. Все это в сильной степени беспокоило кошевого Гусака, который, желая очистить проезжие пути от разных ватагов, имел послать по два казака из каждого куреня. Но более всего тревожила кошевого Гусака весть о затее Петрика и о приходе с ним в Каменный Затон татар. «Кошевой и куренные атаманы с товариством, – писал сам гетман Мазепа в Москву, – неотходно от Сечи обретаются и чают Ныне в Каменном Затоне калга-султана с ордами и с изменником плутом Петриком… Но если он, тут, придет на то урочище Каменный Затон, то они хотят порадеть: ухватив в свои руки, там же умертвить»[218].