Глава 4
Второй поход русско-казацких войск на Крым. Движение русско-казацких войск к Перекопу и возвращение их назад чрез речку Белозерку к реке Самаре. Бунт иноков Самарско-Николаевского монастыря и усмирение их русскими войсками. Построение русскими новой крепости выше Вольного брода на реке Самаре. Посольство от крымского хана к запорожским казакам с мирными предложениями. Удаление князя Голицына из Запорожья и ответ запорожцев крымскому хану. Недовольство гетмана Мазепы на запорожцев за сношение их с ханом. Сношение запорожских казаков с польским королем. Волнение и моровая язва в Запорожье. Установление дружеских отношений между гетманом Мазепой и запорожскими казаками. Приготовления запорожцев к борьбе против басурман
Несмотря на печальный результат первого похода русских на Крым, московское правительство не думало оставлять мысли о борьбе с ханом и в 1689 году снова двинуло свои войска в числе 112 000 человек против татар. В этом походе принимало участие и войско запорожских низовых казаков. И на этот раз начальником русских войск назначен был князь Василий Васильевич Голицын, но гетманом малороссийских казаков был уже не Самойлович, а Иван Мазепа, а кошевым атаманом запорожских казаков состоял Иван Петрович Гусак, сменивший собой Филона Лихопоя. Иван Гусак еще в апреле месяце, 11-го числа, сообщил гетману приятную весть о разбитии цесарцами турок под Адрианополем и вслед за этим сообщением поспешил выступить со своим войском в помощь русско-казацким полкам[118]. На этот раз путь военачальников шел через реки – Орель, Самару, Карачокрак, Белозерку и Каирку, далее через Овечьи Воды, Зеленую и Черную долину и Каланчак[119]. Во время пути русско-казацкие войска выдержали два сражения – одно, пройдя Зеленую долину, мая 14-го дня; другое в Черной долине мая 16-го дня. Вероятно, к этому же времени нужно отнести показание казака «Сеченского» полка, уроженца города Кишенки, Юшки Гаврилова[120] о действиях Сеченского полковника Лугивского, ходившего из Запорожья с московскими полками под Перекоп, о возвращении его из-под Перекопа назад, о хождении самого Юшки Гаврилова с товарищами для загона лошадей под город Кызыкермень и о взятии его там с двумя казаками в турецкий полон[121].
Мая 20-го дня соединенные русско-казацкие войска были уже у Перекопа, и хотя второй поход их на Крым не был так несчастлив, как первый, но все же результаты его были слишком невелики. Простояв у Перекопа несколько времени в тщетной надежде на предложение мира со стороны татар, русско-казацкие войска повернули от Крыма назад. Июня 1-го дня князь Голицын достиг речки Белозерки, левого притока Днепра, и расположился лагерем в виду Запорожской Сечи, желая дать отдых своим войскам. Простояв у речки Белозерки в течение нескольких дней, Голицын снялся с лагеря и поднялся выше в степь. Июня 12-го дня он дошел до речки Самары и остановился в виду Новобогородицкого городка.
В это время произошло печальное дело осады русскими войсками Самарско-Николаевского запорожского монастыря. Запорожские казаки, наружно примирившиеся с мыслью о построении на реке Самаре русских городков, в душе не переставали, однако, возмущаться против московского правительства за построение их, и в этом усердно поддерживали казаков иноки Самарско-Николаевского монастыря. Возмущение против русских поднято было каким-то монахом из польских шляхтичей и подготовлено еще раньше возвращения Голицына из второго похода на Крым. С возвращением же из Крыма князь Голицын решил искоренить всякую мысль о вражде иноков к русским и велел обложить войсками кругом весь монастырь. Тщетно кошевой атаман Иван Гусак хлопотал у Голицына и у его любимца гетмана Мазепы о помиловании иноков, русские войска, несмотря на все просьбы кошевого Гусака, «облегли крепким облежанием» весь монастырь, прекратили всякий выход из него монахам и вход в него посторонним лицам, захватили в свои руки всю монашенствующую братию и подвергли ее жестоким пыткам и истязаниям. После этого благосостояние Самарско-Николаевского монастыря надолго пало и из стен его немало разбежалось иноков, искавших себе спасения в дальних от Запорожья странах и в безопасных от всяких нападений обителях[122].
В это же время князь Василий Голицын, стоя в Новобогородицкой крепости, отдал приказание построить на реке Самаре в урочище Сорок Байраков, выше Вольного брода, обыскав место, новый город «со всеми городовыми крепостями и с оборонною от неприятелей твердынею, в которой бы крепости могло построиться и жить, кроме воеводского двора и церковного места, и казенных и зелейных амбаров и погребов, 500 человекам ратным людям пешого строя»[123].
Город этот заложен был после осмотра местности полковником Вильямом фон Заленом июня 20-го дня 1689 года и окончен июля 18-го дня того же года. Он построен был рейтарами и солдатами под руководством воеводы Ивана Вольшского и дьяка Макара Полянского «на угожом и оборонном месте, у вод, родников, лесов, сенных покосов, ровных и хлебородных полей». В нем возведены были: воеводский двор, приказная изба, казенный погреб, для полковых и хлебных припасов амбары, 50 для служилых людей изб, а по углам сделаны были особые выводы. Вокруг города сделан был ров и вокруг рва земляной в 600 сажен длины от поля вал или окоп; по тому валу устроены были караульные и проездные с верхним боем башни и поставлены рогатки, а по горе от реки Самары поделаны надолбы; по стенам поставлено было 50 раскатов, а с двух противоположных сторон устроено было двое, по две сажени ширины, ворот. Мерой весь город тот 376 сажен без 12 вершков; вышина городовой стены в пошве (подошве) 8 сажен; высота до щита – 2 сажени; щит по стене высоты с лицевой стороны у сажени, с внутренней стороны 1 сажень; всей вышины городовой стены со щитом полутретьи сажени. «А от города к реке Самаре, по обеим сторонам реки лес большой и учинен заповедник вниз реки по Великий курган, что ниже Вольного брода, а вверх по Великий буерак и по лесок, который вышел из большого леса в тот Великий буерак».
По приказу князя Василия Голицына, этот город назван почему-то Новосергиевским городком[124]. У летописца Самуила Величка под 1690 годом упоминается на реке Самаре городок Вольный, или Новосергиевский[125], и этот Вольный городок, очевидно, и есть новый город Голицына, построенный «на реке Самаре, у Вольного брода».
Земляные укрепления этого городка сохранились еще и до настоящего времени на правом берегу Самары, выше села Вольного Екатеринославской губернии Новомосковского уезда и носят общее название у местных жителей «городка»[126].
Июня 24-го дня гетман Иван Мазепа, оставив реку Самару, ушел со своими казаками в Гетманщину, а через три дня после отхода гетмана из Запорожья оставил реку Самару и князь Василий Голицын.
С возвращением русско-казацких войск от Перекопа к реке Самаре Новобогородицкой крепости оставлены были все «государские хлебные и боевые запасы» – возы, пушки, порох, пули – и с этого времени крепость Новобогородицкая надолго сделалась местом для постоянного резерва московских войск в борьбе с турками и татарами и частью с войском низовых казаков[127].
Итак, ни первый, ни второй поход русских на Крым не увенчались успехом и помимо бесславия русскому оружию принесли много бесполезных денежных затрат и привели к потере большого числа людей. Однако для самой Москвы эти походы не могли иметь такого решающего значения, как для Украины и в особенности для Запорожья: Москва сильна была и своим правительством, и своими военными силами, и своим значительным расстоянием от Крыма. Не в таком положении было Запорожье: близость сильного врага и отсутствие значительных боевых сил поставили запорожских казаков в очень незавидное положение после двукратной неудачи русских в Крыму и после последних отхода из Запорожья в Москву. Оттого с этого времени мы видим колебание запорожских казаков то в одну, то в другую сторону: с одной стороны, запорожцы выказывают несомненную склонность к московским царям и желают твердо стоять за них против мусульман; с другой стороны, боясь турок и татар, они входят в мирную сделку с басурманами и выступают против интересов московских царей. Понятно, что считать запорожцев за такой их образ действий изменниками русского царя нельзя, а надо, глядя на такие действия их, помнить истину, что всякому человеку ближе всего свой интерес, и с этой точки зрения судить их. Так запорожцы действительно и представляли себе свое положение после печального похода русских на Крым. К тому же перед глазами у них был Новобогородицкий городок, где засели московские воеводы и московская рать, представители иных, чем в Запорожье, порядков и начал.
Когда русские и украинские войска повернулись назад, Иван Гусак проводил князя Голицына до речки Белозерки, откуда сам поспешил в Сечь. В Сечь в это время прибыл гонец с листом от крымского хана, и кошевой атаман собрал по тому поводу войсковую раду для чтения присланного листа. В листе хан предлагал запорожским казакам мировую, а за то давал им два обещания: «Которая была их казачья вотчина на реке Самаре и где ныне поставлен город, они, крымцы, им, казакам, поступаются; по речкам и в степях по самое Чермное (то есть Черное) море всякими угодьи, и в тех угодьях по речкам и по лугам звериною и рыбною ловлями (заниматься) и по соль ходить повольно и безопасно». Но как ни заманчиво было предложение хана, запорожцы, выслушав ханское письмо, оставили его на тот час без всякого ответа и мирно отпустили ханского гонца в Крым[128]. В то время, ввиду близости русской армии, ни кошевой атаман, ни все запорожское войско не могли иначе и поступить. Но после отхода гетмана и князя из пределов Запорожья у казаков свободно развязались руки, и они ясно представили себе свое незавидное положение: предоставленные собственным силам, запорожцы должны были выносить всю тяжесть от наступления со стороны мусульман на собственных плечах. Мусульмане же, счастливые двойной неудачей русских во время их похода на Крым и оттого гордые сознанием собственного величия, естественно, могли думать о походе на Украину и из Украины на южные города московских царей. В таком случае они могли обрушиться всей массой своих орд прежде всего на запорожских казаков. И запорожцы для того, чтобы отвратить от себя страшную грозу, уже тотчас после отхода князя Голицына из Украины решили воспользоваться недавним предложением крымского хана и вступить с ним в мирный договор. Исполнение этого поручения возложено было на атамана Незамайковского куреня Процика, или Прокопа Лазуку. С этой целью в Сечи собрана была войсковая рада и на той раде составлен был лист с условиями мира между Запорожьем и Крымом. Условия мира были таковы: крымцы должны дать обещание, что они не будут препятствовать запорожцам «промышлять всякими промыслами по всем речкам, лугам и угодьям без всякого вредительного опасения» со стороны татар. Запорожцы взамен того дают обещание не мешать крымцам, когда хан сам пойдет с ордой или вместо себя пошлет своих султанов и мурз под украинные города московских царей[129].
Посланный с этими условиями мира в Крым атаман Процик Лазука имел там полный успех: хан совершенно принял предложение запорожцев и отправил в Сечь вместе с запорожским посланцем одного мурзу и 20 янычар с письмом к кошевому атаману и ко всему войску низовых казаков: «И в то время запорожцы о том миру против того письма (ханского) меж себя верились: запорожцы целовали крест, а мурзы с янычары за хана шертовали на куране (приносили присягу на Коране). И был тот мурза с янычарами в Сече дня с четыре, из Сечи отпущен в Крым с честью. И ныне запорожцы по той присылке с ханом и с татары в миру и под турские и крымские города для здобычи не ходят»[130].
Когда гетман Мазепа узнал о мире, происшедшем между запорожскими казаками и крымским ханом, то он прибег к самой решительной и рациональной в таких случаях мере: он издал запрет всем малороссиянам провозить из Украины в Запорожье хлебные и другие продовольственные запасы и отрезал доступ запорожцам в города Малороссии.
После этого положение запорожцев сразу оказалось столь незавидным, что им ничего другого не оставалось делать, как изворачиваться и просить снисхождения у гетмана. Кошевой атаман Иван Гусак, и раньше того не особенно сочувственно относившийся к мирной сделке запорожцев с крымским ханом, потом согласившийся на то лишь под давлением всей казацкой массы, теперь написал Мазепе письмо августа 11-го числа 1689 года и в том письме уверял гетмана «в своей сердечной и истинной верности и правде служить царскому пресветлому величеству» и в полной готовности со стороны казаков «полагать молодецкие головы и проливать кровь христианскую за престол монаршеский». Письмо послано было в город Батурин через казаков Каплинца и какого-то Максима, казака Сергиевского куреня. Кошевой просил гетмана ходатайствовать перед великими государями о присылке низовому войску милостивого жалованья и с своей стороны дозволить пропуск хлебных запасов из городов Украины в Запорожье. За такую милость Гусак от всего войска обещал не переставать чинить промысл над неприятелем креста Господня и в знак своей верности доносил гетманской вельможности, что христианский цесарь победил под Адрианополем турецкого султана и едва не взял его в плен, если бы султан не убежал в самый город; что цесарь расположился у стен города, держит турок в осаде и может взять в свои руки самый город[131].
В ответ на письмо запорожских казаков гетман Мазепа отправил из Батурина в Сечь подьячего малороссийского приказа Савина с значным казаком Кнышенком и с двумя запорожцами и через них писал кошевому и всему низовому войску о том, чтобы они от перемирия с басурманами, согласно обещанию верно служить великим государям, отстали и начали военный промысл против них чинить. А так как в это же время к запорожскому войску послано было царское жалованье через дворянина Никифора Путятина и то жалованье уже дошло до города Севска, но тут было задержано, то гетман послал спросить в Москву, отсылать ли ему в Сечь царское жалованье и собранное с Переволочанского перевоза годовое борошно и отпускать ли ему запорожских посланцев или же удержать при себе до тех пор, пока запорожцы не разорвут с Крымом мира и не дадут обещания начать с ним войну[132].
Тем временем запорожские посланцы Каплинец и Максим, казак Сергиевского куреня, были уже на пути из Москвы и испытали большую неприятность близ Севска; выехав из города, они сперва попасли своих коней и потом, дождавшись ночи, отправились в путь. В это время на них напали жители деревни Поздвешовки, побили запорожских провожатых, отняли у запорожцев пожалованную им от государей бочку меду в дорогу и выхватили из саней сакву, в которой были жалованный жупан червоный, два шелковых плетеных пояса, два вершка (верха для шапок) кармазиновых, четыре лота шелку, одна белая рубаха и одни шаровары. Кроме этого, по приезде в город Батурин на тех же запорожских посланцев напали стрельцы полка Спешнева и убили двух товарищей[133].
Известие об этом привело в сильное негодование все Запорожье, и тогда властный Кош, не довольствуясь установленными отношениями с Крымом, решил найти себе более могущественного покровителя, нежели хан, и остановил свое внимание на польском короле. Обстоятельства, по-видимому, вполне благоприятствовали тому. В начале августа того же 1689 года Мазепа выехал из Украины в Москву, и запорожцы распустили слух о том, что гетман Мазепа будет сменен с уряда и вместо него «некий иной чин имеет быти». Они приглашали к себе торговых людей из Украины и объявляли им, что татары казакам не враги, что хан отпускает всех недавно взятых на берегу Днепра в полон христиан. Однако слух оказался наполовину неверным, и в конце сентября гетман вернулся на Украину и тут через преданного ему запорожского писаря Сажка узнал о слухе, пущенном запорожцами на Украине, а также и о том, что запорожцы задумали войти в союз с польским королем и отдаться ему в протекцию.
И точно, запорожцы надумали не только о союзе с польским королем, но даже о подданстве ему. Основание к тому имелось у них полное. Лучшие и более прозорливые люди из запорожского низового войска далеко раньше этого времени задумывались о будущей судьбе «матки отчизны» своей. Уже раньше того некоторые из запорожских патриотов думали о том, как бы вырвать Запорожье из рук Москвы, которая все ближе и ближе подбиралась к «низовым молодцам» и шаг за шагом лишала их исконных вольностей, дорогих сердцу каждого казака. Сперва высказана была мысль о том, чтобы соединиться с Турцией, но потом остановились на мысли вернуться к Польше. Ноября 5-го дня 1689 года запорожцы, собравшись на раду, решили снарядить большую депутацию и отправить ее с листом к польскому королю Яну Собескому. Кошевой атаман Гусак, человек с задатками сильной воли и с несомненными административно-полководческими дарованиями, своими поступками и смелостью несколько напоминавший знаменитого кошевого Ивана Сирка[134], но человек еще молодой и малоопытный, хотя и был против такого решения войска, но под конец должен был уступить народной воле и принять решение рады о посылке письма к королю. В составленном по этому поводу письме запорожцы объявляли королю, что Москва нарушает их вольности, что она хочет сделать их рабами царей и бояр, и потому просили королевское величество о том, чтобы он «привел их под свою державу», за что обещали верно служить ему, как служили их деды и отцы прежним королям. «Пусть святой дух осветит сердца вельможностей ваших, – писали запорожцы польскому гетману, – и даст вам здравый совет, а наше желание таково, чтобы оба народа, польский и малороссийский, соединились в одно». Посланцами от низового войска к королю были куренные атаманы – Незамайковского куреня Процик Лазука и Кисляковского куреня Забияка с двумястами человек рядовых казаков. Они снабжены были от кошевого атамана проезжим листом и особым к коронному гетману, с просьбой о покровительстве запорожскому войску, письмом[135]. В числе последних находился и бывший стрелец Ивашка Григорьев, раньше того ушедший из Новобогородицка в Сечь «для гулянья». Находясь несколько времени в Запорожье, Ивашка Григорьев слыхал от многих казаков, что войско запорожское склоняется к польскому королю потому, что недовольно жалованьем, присылаемым ему от московских царей: по 10 алтын да по 2 локтя сукна на человека в год, а от короля-де польского они чают себе большей платы[136]. Но эта жалоба, если она и высказывалась, очевидно, шла из среды маломыслящих людей, живших лишь интересами дня и вовсе не заглядывавших в грядущие времена. И точно, в данном случае выдвигался вопрос чрезвычайной для запорожцев важности, который далеко не всем из них мог вместиться в голову: требовалось спасти вольности от притязаний Москвы, которая с огромными силами уже пробиралась в Крым и если на первый раз не взяла его, то зато побывала в самом сердце Запорожья, открыла все казацкие нетри, построила на заветной всем казакам реке Самаре городки Новобогородицкий и Новосергиевский.
О сношении запорожцев с польским королем гетман Мазепа узнал от самого же запорожского посланца Процика Лазуки. Процик Лазука, посланный с тайным наказом от кошевого атамана и войскового писаря в Варшаву на сейм еще в декабре месяце, в «Пилиповский» (Филиппов) пост, не только не оправдал возложенного на него доверия, но даже раскрыл все планы кошевого и самого короля сперва одному своему приятелю Федору Ельцу и потом через него самому гетману Мазепе. Федор Елец, казак Киевского полка, с дозволения своего полковника, ездил «в польскую сторону с торговыми вещами» и пробрался в самую Варшаву. В Варшаве он увидел давнишнего своего знакомого Процика Лазуку, вошел с ним в приязнь и даже заключил на том с ним клятву. Процик Лазука «ради благочестивого христианства» обещал Ельцу объявить обо всем, что скажут ему король и коронный гетман литовский, и для того приказал ему из Варшавы заехать в город Немиров и там ожидать его, Лазуки, прибытия. В Немирове же Лазука обещал дать своему приятелю и лист к коронному гетману от запорожского войска. Федор Елец всем тем воспользовался как нельзя лучше: он свиделся с Лазукой в селе Ковалювце возле Немирова и потом сам был доставлен киевским полковником Григорием Карповичем к гетману Мазепе. Мазепа, тотчас по прибытии к нему Ельца, немедленно отослал его в Москву и вместе с ним послал писанное к нему лично Проциком Лазукой из Польши письмо. Сам от себя гетман писал в Москву, что посланец запорожских казаков Процик Лазука давал ему «предостерегу» о неприятельском с польской стороны против великих государей намерении, сообщал известие о намерений великого литовского гетмана Сапеги в предстоящую зиму исполнить злое намерение поляков в отношении русских и прислал даже запорожский лист, до гетмана коронного писанный и нарочно им, Мазепой, удержанный, в котором «безумное атамана кошевого и писаря объявляется суесловие»[137].
Вслед за прибытием Ельца пришло к Мазепе письмо и от Лазуки. Лазука доносил, что, будучи на сейме в Варшаве, он слыхал сам-на-сам от короля о том, что у них было постановлено. Во-первых, определено было – сейму не быть в течение семи лет; во-вторых, решено было, что поляки заключат мир с ордой втихомолку, а относительно похода на орду пустят только одну славу; поляки уже получили город Каменец, но распускают слух, будто будут воевать его мечом. Кроме того, король изустно сказал Лазуке о том, чтобы запорожцы, дети его, немного пообождали, и тогда он, как благожелательный для своих подданных отец, отберет их к себе. «А что король говорил мне (бодай ему не допомог Бог в том!), я сообщу твоей милости тайно от других. И слыхал я снова из королевских уст, что поляки будут около Долонного и около Бердичева сена робить, там же будет и войско их зимовать, и то будто бы для того, чтобы ударить на татар. Листы те, которые король будет посылать, отправляй, милостивый добродею, до Сечи тем же человеком, которому я выдал их, ибо то умный и опытный человек[138]. Лист, который написан был из Сечи до короля, я отдал королю; а лист, который написан был до польного гетмана, я задержал у себя и посылаю его для лепшего уразумения твоей милости. А того человека, будь ласков, награди, так как я сам, покинув все в Немирове, не имею худобы никакой, ибо, как идет поголоска, того человека, где-то за городом, в Курчаке, татары разбили и чуть было в неволю не захватили. Изложив все это твоей панской милости, остаюсь благожелательным как перед светлым государем. Тебе, милостивому государю, пану и добродею, тот человек скажет устно очень секретную речь, которую я слыхал от польного гетмана и своими глазами видел его. Твоей милости Процик Лазука, полковник на тот час будучий»[139].
В Москве уже знали о сношениях запорожских казаков с Польшей от находившегося при польском короле русского резидента Волкова. Волков успел донести в Москву о цели приезда запорожских посланцев в Варшаву и о результате их миссии. Посланцы, явившись к королю, передали ему, что запорожцы не получают от Москвы хлебных запасов, что они сильно стеснены и не могут свободно ходить на низовья Днепра за добычей; что это обстоятельство поставило их в необходимость помириться с крымским ханом, но что они теперь бьют челом королю, чтобы он принял их под свою оборону и прислал бы им свой указ о том, как им быть с московскими царями и крымским ханом. Кроме того, Волков доносил, что он осведомился у коронного гетмана Яблоновского о причине приезда запорожских посланцев к королю, и гетман ответил, что запорожцы приехали для вступления в королевскую службу под тем предлогом, что к ним цари не присылают хлебных запасов и что у них оттого большой голод, но что король ни в коем случае не примет их под свою протекцию, так как не желает нарушать мирного договора Польши с Россией. От тайного же сторонника своего, какого-то подольского православной веры шляхтича, занимавшего должность покоевого при королевской особе, русский резидент слыхал, что король призывал к себе Лазуку и Забияку и дал им обещание принять запорожцев в оборону «тайными вымыслами». Имея дружбу с Крымом, король всеми мерами старался произвести между городовыми и запорожскими казаками смуту с той целью, чтобы всех вообще казаков привести к себе, потому что вечный мир, установленный между Польшей и Россией, королю невыгоден и непотребен, – ему жаль городов и земель, уступленных московским государям[140].
Процик Лазука, возвратившись в Запорожскую Сечь, привез с собою 300 червонцев, данных королем для раздачи низовому товариству. Об этом немедленно известил гетмана Мазепу его тайный сторонник Михайло Сожко, запорожский войсковой писарь[141]. Тогда гетман послал от себя в Сечь казака Горбаченка и приказал ему сойтись с Проциком Лазукой и подробно от него разузнать о всех разговорах, которые он слыхал в Польше. Процик Лазука в тайной беседе с Горбаченком сообщил ему, что запорожских посланцев король принял с большим почетом, что коронный гетман увещевал их служить королю, а сам король, вручая Лазуке 300 червонцев для раздачи запорожскому товариству, обещал прислать потом побольше через каких-то знатных особ киевских. Сам от себя Лазука просил Горбаченка передать гетману Мазепе, чтобы он не верил полякам: «Из того, что я слыхал там от коронного гетмана и других знатных панов, вижу, что они зла желают нашей Украине»[142].
Не получив таким образом от польского короля решительного ответа, запорожские казаки снова вернулись к вопросу о дружбе с крымским ханом и на этот раз решили закрепить с ним вечный мир. По этому поводу между товариством образовалось две партии – одна партия за союз с Крымом против Москвы; другая партия за союз с Москвой против Крыма. Одним казалось выгоднее быть в миру с Крымом, чтобы пользоваться добычей соли и рыбы в крымских озерах; другим казалось полезнее держаться Москвы, чтобы получать от царей денежное и хлебное жалованье.
Первая партия, однако, взяла верх над второй, и запорожцы в начале 1690 года вновь вошли в сношение е крымским ханом.
Гетман Мазепа, узнав о таком решении, послал января 11-го числа запрос в Москву о том, как ему поступить с государевой казной, присланной для запорожского войска с запорожскими посланцами Каплинцем и Максимом, находящимися в Батурине.
Казну велено было задержать, а запорожских посланцев отпустить в Сечь.
Марта 5-го дня гетман отпустил посланцев в Сечь и с ними отправил гадячского сотника Подлесного да батуринского казака Даниила Бута с обширным листом оставить «непотребное дело» и снова возвратиться к русским царям. Вместе с запорожскими посланцами отпущен был бывший кошевой атаман Филон Лихопой, который, выехав еще прошлой осенью с товарищами из Запорожья, прожил в течение всей зимы на становищах в малороссийских городах. Отпуская Каплинца и Филона Лихопоя в Сечь, гетман советовал им по прибытии на Кош объявить всему войску в том, чтобы оно, во имя всегдашней своей верности московским государям, сменило настоящего кошевого Ивана Гусака и войскового писаря Михаила Сажка и вместо них выбрало других лиц, а перемирие с басурманами порвало раз и навсегда. Того требует и честь славных рыцарей низовых, и прямая польза их.
«Мои милостивые приятели и братия, господине атамана кошевой и все старшее и меньшее товариство войска их царского пресветлого величества. Не меньшая печаль и немалая скорбь Нам, гетману и всему войску запорожскому городовому от того происходит, что вы, братия наша, то ж что и мы, будучи Малой России истинные сыновья, не хочете в общей с нами обретатись единомышленное™ и по присяге вашей не радеете быть у великих государей своих, их царского пресветлого величества, в надлежащем послушании и покорности, но столь далеко забрели в упрямстве своем и ожесточились, что обратили всегдашнюю монаршескую милость великих государей во гневе и, несмотря на многократные указы монаршеские и непрестанные напоминания разорвать с басурманами мир, вы все-таки, к удивлению всего христианского мира, никакой готовности к разорванию мира не показали. Напротив того, еще не так давно, в присутствии находившегося в Запорожье царского посланного, как сам, ваша милость, атаман кошевой, так и писарь ваш Сашка, многое пререкание чинили против монаршеского имени и тем пресветлым монархам нашим еще большую досаду причинили, и хотя государи, как христианские цари, не отменили своего обыкновенного милосердия, приказав отпустить к вам ваших посланных Ивана Каплинца с товарищами, но все же ни своего милостивого жалованья, которое уже на дороге находилось, ни хлебных запасов и перевозных переволочанских денег посылать к вам не велели, посланных ваших мы без задержания к вашим милостям отпускаем и с ними своих посланцев, с нашим листом, сотника полкового гадячского, Тишку Подлесного с товариством посылаем и, не теряя надежды на склонение сердец ваших, прилежно и горячо напоминаем, чтобы вы, ваша милость, оставив неповиновение монаршеской воле, безотлагательно склонились к счастливому и похвальному с неприятелями разрыву и больше с ними проклятого союза не держали. Еще недавно то было, когда вы, ваша милость, видя учиненное, вследствие необходимых и уважительных причин, монаршеское с басурманами перемирие и не найдя в том для себя никакой корысти, но вспоминая смелые против басурман дела своих предков, сами против них воспалились, как содержится это в нашей памяти, и хотя снова, ради окупа невольников чинили с ними, басурманами, мир, однако же делали то на короткое время и долго не держали его. А ныне, когда все христианские государства находятся с ними в войне, вы, не стыдясь страха божьего, не рассудив о вашей правдивой христианской должности, так долго и так твердо держите с ними перемирие, что, несмотря на приказание монархов своих, разорвать не хочете. И не стыдно ли вам, живя под своими монархами и защищаясь монаршескою милостью, держаться такого упрямства, которое вместо славы знатную грамоту приносит? Для прибыли ли или для доброй памяти на предбудущие века вы то делаете, что указа монаршескою, которого, как божьего повеления, всем нам надлежит слушать, вы не послушали? Уже ли у вас нет такого человека, искренне любящего правду, который бы дал вам толчок, ради исполнения воли монаршеской и распространения доброй славы вашей, к чиненню промысла над теми неприятелями басурманами? Всем вам, как старшим, так и меньшим, достойно было бы здравым умом и единомышленным советом рассудить о том, что то дело есть дело очень бесчестное и в предбудущие времена на войско срамоту приносящее; когда христианские монархи со своими святыми союзниками неприятелей басурман со всех стороне воюют, вы, с басурманами братаясь, чините им охлождение и отдохновение. В самом деле, пошел бы крымский хан из Крыма на помощь упадающему турчанину, если бы вы в воинских промыслах против басурман обретались и если бы вы к перемирию и всему христианству вредительному, и монархам своим противному, не пристали? Но когда те неприятели, после многих над ними от христиан побед и без вашего им вспомоществования, притеснены будут до конечного разорения, на что и нужно, при помощи божией надеяться, то тогда как вы поступать будете и на кого у вас будет надежда в то время? Польская страна, как сами знаете, в той же союзной войне против басурман обретается и поступка вашего похвалить не захочет. А если бы кто-нибудь (из поляков) в том и дал вам поблажку, то тут самая память вам подскажет, что если бы войску запорожскому было хорошо при польской державе жить, то не было бы надобности и Хмельницкому восставать против того. И если вы испортите то, что сделали раньше вас добрые молодцы, то какова же из того выйдет вам похвала? И так ради будущих неудобств и страшного бесчестья, которое вы себе навлечете, вы, ради Бога, ради спасения ваших душ и ради целости малороссийского народа, учините послушание своим пресветлым монархам, разорвите то свое христианству вредительное с неприятелями басурманами перемирие; оставьте ту ненадобную отговорку, будто того учинить нельзя ради товариства, на добычах обретающегося, ибо я знаю, что тому товариству в один час можно послать предостережение, так что с них ни един волос не пропадет. И коль скоро вы то благое и богобоязливое послушание учините, тотчас мы постараемся о том, что вам пришлют милостивое монаршеское жалованье и от нас борошно и деньги перевозные; сверх того вам умножится и на будущие времена монаршеская милость и наша региментарская любовь, и дача особая будет дана. А главное из того розмирья выйдет то, что все христианские народы возрадуются от вашего постоянства; если же к тому и промыслы свои покажете, то заслужите похвалу всего света, доброю молвой везде расходящуюся. А что посланным вашим в Батурине учинилось печальное дело и что там были убиты до смерти два ваших товарища, то ради того случая не печальте сердец ваших, потому что убийство то случилось по одной злобе убийц, а не по приговору кого-нибудь, и наказание тем убийцам, по указу царского пресветлого величества, будет по истине и по справедливости»[143].
Независимо от этого гетман Мазепа послал особых «подлинных людей» в Запорожскую Сечь и в турецкие городки для собирания там точных вестей.
Однако посланцы не принесли гетману никаких вестей. «Подлинных людей» кошевой совсем не пустил в городки; Каплинец и Лихопой отказались гетману писать. Но у Мазепы был верный слуга переволочанский дозорца Иван Рутковский, который не замедлил снестись с гетманским посланцем Бутом, находившимся в Сечи, и с его слов поспешил послать Мазепе «подлинную» о запорожцах весть. Положение дел в Запорожье, по словам Рутковского, было таково.
В то время, когда Бут находился в Сечи, туда прискакал какой-то казак Миргородского полка верхом на лошади без седла («охлупе») и объявил о том, что гетман Мазепа собрал полки для того, чтобы идти против татар, и два полка, Полтавский и Миргородский, имел послать под турецкие городки; полковники двух последних полков условились собраться на реке Ингульце и оттуда идти под Кызыкермень. Получив такую весть, запорожские казаки, собравшись на раду, решили о походе малороссийских полков под Кызыкермень предупредить турецких властей и для этого отправили войскового пушкаря с двумя простыми казаками. Войсковой пушкарь поскакал в Кызыкермень и о грозившей опасности городку объявил кызыкерменскому писарю Шабану. Шабан написал запорожцам благодарственное письмо и тут же объявил, что мусульмане не боятся встречи с малороссийскими полками, так как к турецким городкам скоро будет крымский хан, только что одержавший победу над немцами в Венгерской земле и теперь направлявшийся к Кызыкерменскому городку. Платя благодарностью за благодарность, Шабан предупреждал кошевого Гусака, что на крепость Кодак идет московский воевода с полком, но что запорожцы, несомненно, найдут себе помощь у хана для отражения их врагов. В то время, когда войсковой пушкарь прибыл в Кызыкермень, там находился атаман Незамайковского куреня Иван Коваль, хлопотавший об отдаче какого-то казака Филиппа вместо пленного татарина. Кызыкерменский бей дал и войсковому пушкарю, и атаману Ковалю по письму от себя и отпустил их в Сечь. Письма были доставлены в Сечь и прочтены на раде в присутствии всех казаков, но запорожцам сильно не понравилось то, что хан шел с победоносным войском назад: они опасались, как бы он не обратил своего оружия и на самих казаков. Но тут от татар пришла новая весть: что они действительно ждут к себе хана и не на одних словах готовы помогать запорожцам: уже и теперь татарская орда, быв под Черным лесом и услыхав, что запорожцы ждут к себе возвращения отправленного к польскому королю собственного посла, которому компанейские войска «заступили» путь, послали от себя отряд на выручку того посла.
Эта весть совершенно успокоила казаков, но сам кошевой атаман Иван Гусак или колебался насчет истинных намерений татар, или же хотел в отношении Мазепы вести независимую политику от казаков и потому, готовясь отпустить от себя гетманского посланца Бута, просил его передать дозорце Рутковскому, что он вовсе не враг ни гетмана, ни царя, и если гетман пожелает что-нибудь учинить против врагов, то пусть даст о том весть, и кошевой готов будет служить гетману и радеть государям. Но такому настроению кошевого Гусака помешало одно обстоятельство, происшедшее в Кызыкермене и сделавшееся известным в Сечи.
В Кызыкермень из города Лебедина приехал один человек но фамилии Иван Гутник и привез туда для продажи партию сукна. Явившись к писарю Шабану, он скоро подружился с ним и, подвыпив, стал говорить, что у него дома есть дети, которые ходят в школу и учатся читать письма, и что для науки своих детей он хотел бы получить от писаря какие-нибудь листы, за что готов писаря даже и подарить. Писарь Шабан, не подозревая в той просьбе никакого дурного умысла, собрал писанные к нему от запорожских казаков письма и передал их Гутнику для его детей. Гутник стал те письма читать и удивлялся тому, как запорожцы величают крымского хана. Но случившиеся там запорожские казаки услыхали чтение своих писем и сразу поняли коварный умысел гетманского агента. Гутник же, дав писарю кинбияк (?), поспешил уехать от него, направив свой путь через запорожскую степь. За ним поехали и бывшие в Кызыкермене казаки. Прибыв в Сечь, они объявили в ней о том, с чем ехал через Запорожье Лебединский купец, и кошевой атаман послал за ним войскового есаула вдогон. Но было уже поздно, и Гутник, оставив степь, успел доставить добытые им письма в Переволочанский перевоз. Тогда кошевой атаман, сильно озлобленный таким обстоятельством, распорядился не пропускать никого в Запорожье без предварительного обыска, и кроме вина и тютюну не позволил ничего привозить в Сечь. Он видел, что по Запорожью везде снуют гетманские агенты, в виде торговцев и купцов и стараются разузнать все тайны запорожского войска. При всем этом гетман все-таки успел разузнать, что запорожцы с особенным нетерпением ждут возвращения своего посла от польского короля и что как только тот посол придет, то они заключат с Крымом мир и пойдут войной на Москву: им бы только Полтаву захватить, а там они сумеют всех к себе привратить. Гетман знал и то, что, не переставая думать о войне, запорожцы вышли по нескольку человек из каждого куреня частью на собственные речки и побросали язы для рыбных добыч, частью на урочище ниже турецких городков «с ясками повольно»[144].
Пока шли эти объяснения между гетманом Мазепой и запорожскими казаками, тем временем крымский хан, возвращаясь из похода на Венгерскую землю, прошел в Белогородчину и оттуда направился в Крым. Дав в Крыму несколько времени отдохнуть своим коням, он задумал, собрав большие орды, идти мимо Кызыкерменского городка Чигиринской стороной на украинные города. Тогда гетман Мазепа, получив такую весть, собрал свои полки и вышел с ними сперва к Гадячу, а потом спустился поближе к Днепру в городок Голтву. Но неприятель, увидя собранные малороссийские полки, открытого нападения сделать не посмел и послал несколько загонов под Черкасы, Белую Церковь и Синяву да под Новобогородицкую крепость и другие самарско-орельские городки. Для защиты Новобогородицкого городка гетман поспешил отправить марта 9-го дня из Полтавского волка 1000 человек казаков, а сам отступил в Дубны и послал государям запрос, как ему дальше поступать. Но государи предоставили гетману окончить это дело так, как он сам лучше найдет. Тогда гетман, продержав всю зиму сторожу от татар, расставил по всему берегу Днепра от Орели до Киева войска в орельско-самарских городках, Переволочне, Келеберде, Кременчуке, Потоке, Власовке, Городище, Чигорин-Дубровке, Жовнине и Еремеевке, – а сам вернулся в Батурин 1689 года марта 15-го дня.
Мазепа был убежден, что неприятели, благодаря взятым мерам, не посмеют делать нападений на малороссийские города. Запорожцы же одни без татар не казались страшными для гетмана: он был уверен, что если бы они и захотели внести между малороссийским народом мятеж, то не могли бы найти сочувствия себе. К тому же гетман отдал всем полковникам крепкий приказ никого из городов в Запорожье ни с борошном, ни с чем другим, ни порожним для рыбной ловли не пропускать; а если бы кто пожелал идти для рыбных ловель в реку Буг, или в речки полевые, или в озера «на сей стороне Днепра, которые повыше Сечи суть», то таковой должен давать за себя поруку, что он с той рыбной добычей возвратится без замедления назад и ни на какой своевольный путь не пойдет. Гетман взял все меры и относительно запорожских посланцев, которые находились под Немировом, в обратном пути, чтобы их «перенять и в свои руки загрести»: он поставил «бдительного и неленивого, в верности известного человека» полкового конного есаула Ивана Рубана с отрядом в несколько сот человек доброго товариства на правой стороне Днепра меж Черным лесом и Чигирином, куда послам лежал обратный путь. Есаулу Рубану гетман отдал строжайший приказ «неусыпное око» над ними иметь, всякими способами радеть, чтобы их в Батурин привести, за что гетман от имени великих государей самому есаулу Рубану и его наследникам обещал великую милость оказать и награждение дать[145].
Московское правительство, похваляя гетмана за его распоряжение и деятельность во время прихода на Чигиринскую сторону татар, имело, однако, главную мысль о том, чтобы так или иначе вновь запорожское войско на свою сторону склонить.
Но случившиеся в то время обстоятельства не только не благоприятствовали такому стремлению московского правительства; напротив того, сильно взволновали запорожское войско и поддержали в нем враждебное настроение против Москвы, в особенности же против гетмана Мазепы. Названные выше запорожские посланцы Иван Каплинец да Максим, казак Сергиевского куреня, заявили жалобу севскому воеводе Ивану Юрьевичу Неплюеву и гетману Мазепе о пограблении у них возле Севска разных вещей из их личного скарба и об убиении двух их товарищей, есаула Степана Рудого да казака Леска, из которых первый умер немедленно, а второй немного спустя, февраля 22-го дня в Батурине, за Путивльскими воротами, на рогу. Следствие по убийству тянулось с февраля месяца до июня, и по розыску дела оказалось, что убийцами запорожцев были сиповщики Фома Никифоров, Андрей Учуй, Михайло Дубовый да Данило Гордеев с товарищами, всех девять человек. Они напали на двух названных запорожских казаков и одному из них в трех местах голову пробили, а другого до полусмерти прибили, а платья, сняв с них, в навоз против войсковых изб спрятали. По этому поводу из Москвы пришел приказ сперва пытать порознь каждого из убийц, находившихся под караулом в Батурине, а потом казнить их смертью, если они сделали такое злодеяние по умыслу; «буде же совершили его пьянским обычаем», оставить в живых, но подвергнуть пытке и допросу и потом подвергнуть наказанию. Гетман Мазепа нашел, что убийцы совершили «свое дело» в пьяном виде, и потому, не подвергая их пытке, одних из них велел сослать на вечное житье на Самару, других в Переяслав. Но первые, вследствие морового поветрия, открывшегося в то время в Запорожье, оставлены были в Батурине на неопределенное время и только вторые отправлены были с женами и детьми на место ссылки[146].
И разбойство русских, и самое решение по этому поводу со стороны гетмана вызвало у запорожцев большое негодование и поддержало враждебное настроение против Москвы.
В это же время произошло и другое обстоятельство, сделавшее немалое волнение между запорожцами. В конце апреля месяца в Запорожье открылось моровое поветрие, не прекращавшееся в течение всего лета. От того поветрия в Новобогородицкой крепости поумирало много московских ратных людей, в том числе и сам воевода крепости Алексей Иванович Ржевский с сыном[147]. Соседний с Новобогородицким городом, Новосергиев, или Вольное, весь вымер и навсегда остался в запустении. От Самары моровое поветрие спустилось ниже и коснулось самой Сечи.
Гетман Мазепа узнал о моровом поветрии, открывшемся в Запорожье, от своего дозорцы Ивана Рутковского, которого известил о том мая 10-го числа 1690 года Китайгородский сотник Семен Ревенко.
Вслед за моровым поветрием появилась в августе месяце в Запорожье саранча. Страшная масса ее заслонила солнце, помрачила небо, наполнила воздух невыразимым смрадом и задушила своим зловонием множество лошадей, волов и коров[148].
Узнав об открывшейся в Запорожье моровой язве, гетман Мазепа поспешил сообщить о том в Москву. Он писал, что многие из реймента гетманского люди, ужаснувшись моровой язвы, «повтикали» из Новобогородицкой крепости в разные стороны. Многие из великороссийских ратных людей также бежали из города; они «тулялись» по степям, по байракам, по лугам и по островам днепровскими в тех разных местах одни поумирали, другие, хотя и остались живы, скрывались друг от друга. Тела умерших оставались долго в тех «пустых» местах и наводили великий страх на живых людей. Ввиду такого страха гетман, желая прежде всего сохранить царскую казну в городе Новобогородицке, приказал послать в дикие поля возле города тысячу человек казаков Полтавского полка и на смену его столько же казаков Миргородского полка. Но казаки тех полков, не раз бывавшие в бою с неприятелем, не решались идти на явную смерть в Новобогородицк. Тогда Мазепа распорядился послать за реку Орель самого полтавского полковника Федора Жученка. Федор Жученко повиновался воле гетмана, но скоро донес ему, что половина злосчастного города сделалась добычей страшного пожара, и потому спрашивал, как поступить ему с уцелевшим в нем имуществом. Гетман велел полковнику наблюдать город от окончательного со стороны неприятелей разорения, а самим полчанам предписал отнюдь не брать никаких вещей умерших от моровой язвы людей – ни одежды, ни денег, которые бы нашлись в диких полях и байраках; людей «поветренных» к себе не пускать, рыбы у запорожских промышленников не покупать[149].
Это распоряжение, в связи с прежним обстоятельством, еще более возбудило запорожцев против гетмана Мазепы.
А между тем московское правительство, уже давно знавшее о намерении запорожского войска отдаться под протекцию польского короля и заручиться постоянным союзом с крымским ханом, решило во что бы то ни стало отклонить запорожцев от такого дела. Гетману Мазепе вновь предписано было, чтобы он приложил всякое старание привести запорожцев к послушанию и к разрыву с татарами. И гетман приложил свои старания, действуя то увещаниями, то деньгами. В этом случае весьма много помогла Мазепе та неустойчивость и в мыслях, и в действиях, которая составляла характерную черту казаков запорожского низового войска и которая обыкновенно проявлялась как раз в самые решительные моменты их намерений: запорожцы всегда любили пошуметь, наговорить много угроз по адресу своих зложелателей, любили «покуражиться», как они сами говорили о себе, а потом внезапно смирялись и приходили совершенно к другому решению. Так у них бывало зачастую. Так произошло и на этот раз.
Гетман Мазепа, получив царское предписание, выбрал самого ловкого и самого хитрого из своих сподручников казака Горбаченка и, вручив ему письмо и денежные подарки для кошевого атамана и старшины, отправил его в Сечь. В своем письме Мазепа поздравлял все запорожское низовое войско с праздником светлого Христова Воскресения, объявлял кошевому атаману Ивану Гусаку о посылке ему подарка в 20 левов, всей старшине в 8 левов на человека и за то обращался к ним со словом убеждения отстать от басурман и пристать по-прежнему к своим православным царям[150].
Посланец прибыл в Сечь мая 12-го дня и в тот же день вручил войску гетманский лист, а кошевому атаману и старшине передал гостинец левами. Гетманский лист, по обычаю войска, прочитан был на раде, и через два дня после того на него написан был ответ. В ответном письме запорожцы писали, что гетман ничего им нового не сказал, кроме того, чтобы казаки разорвали с неприятелями мир и взялись за военный промысел против них. Убеждая в этом запорожское товариство, гетман сам не только для того никакой помощи войску не оказывает, – ни деньгами, ни хлебным продовольствием, но даже охотного люда из Украины на Запорожье не пускает и только сладкими своими обещаниями запорожцев, точно малых детей, утешает. От этого он красноречиво собой напоминает известную пословицу: «Доки зийде сонце, жебы роса очи их выисть». А чрез это может выйти вместо старой, добытой отвагой добрых молодцев войсковой славы, столь дорогой для всего казацкого народа, одна пагуба для запорожского низового войска. «Много раз мы писали до вашей вельможности, требуя от вас, чтобы вы прислали нам все необходимое и все потребное для военного предприятия, денег на сторожу, хлебных запасов на войско, свободного к нам прохода охочим людям, но вы, ваша вельможность, того не делали и теперь не делаете, а только, утешая своей ласкою, тем нас впевняете. Поэтому нам, не видящим от вас никакого внимания и расположения, зачем же власне с неприятелями розмириться и какое нам от того будет потом утешение и награда, разве сами себе уменьшим пожитку? Да и можем ли мы с нашими малыми силами возстать против такого воинственного неприятеля? Если, вельможность ваша, потребуете от нас, чтобы мы розмирились с неприятелями, то нам нельзя будет после этого не только распространиться, но и носа высунуть. Другое дело будет, когда вы учините досыть все так, как мы просили в первом и в теперешнем просим письме: тогда мы не будем больше причинять вам в этом дел никакого безпокойства. Если же вы не исполните согласно нашей просьбы, то не утруждайте больше ни себя, ни нас, и подобных писем к нам не присылайте. А что пишете, ваша вельможность, о том, что пресветлые монархи наши указали быть нам сим летом на военной службе, то мы всегда готовы к военному промыслу, и за нами это дело не станет, да и сборовнам болыцих не прийдется чинить: как скоро зачуем о сближении сил монарших, не замешкаем того ж часу и перемирие с неприятелем разорвать. А на сей час сообщаем вести, какие имеем о неприятельском положенья: крымский хан находится в Ядерном, вся орда повернула до Крыма, сын хана находится в Белограде»[151].
К листу от всего запорожского низового войска особо приложено было письмо к гетману Мазепе от кошевого атамана Гусака и от всей «за ним» войсковой старшины. Кошевой от себя и от всей старшины благодарил гетмана «упавши до ног его» за присланные в подарок левы и обещал с своей стороны всяким добром «отдячити и зичливыми услугами отслужити», но при этом покорно просил гетманскую ясновельможность исполнить просьбу всего запорожского низового войска: принять жалобу на уряд, то есть на начальников переволочанских: на сотника и на шапара за то, что они невыносимые кривды, убытки и бедствия людям причиняют, над войском запорожским насмехаются, говоря торговым людям, чтобы они не возили в Запорожье ничего другого, кроме дегтю да горилки. Такие слова – большая скорбь и обида для войска, и кошевой со старшиной просит гетманскую вельможность не оставить втуне таких слов переволочанских начальников[152].
После этого гетману ничего не оставалось сделать, как задобрить запорожцев. Он послал им при самом любезном письме годовое борошно и деньги с Переволочанского перевоза от прошлого года, обещал, кроме того, прислать деньги от царской казны и малороссийского скарба. Но за все то настоятельно просил низовое товариство разорвать перемирие с басурманами, которые, не опасаясь запорожцев и считая их своими друзьями, успели сделать несколько на христиан нападений под Белой Церковью, на Миус и Кальмиус и увести немало людей православных в поганскую неволю. Гетман убеждал запорожцев вспомнить рыцарскую отвагу и чинить на татар нападение, как делали это полковые есаулы малороссийского войска Рубан у Мотронина и Иван Искра на вершине Вовчей, отнявший взятый татарами ясырь под орельскими городками, и полковник Семен Палий с молодцами Переяславсксго полка под Белой Церковью за Гнилым Текичем[153].
Такие доводы подействовали наконец на запорожцев. Уже в мае месяце отряд запорожского войска ходил в помощь полякам против татарских загонов и на обратном пути получил от коронного гетмана Яблоновского проезжий лист через польские владения[154]. В июле месяце сам гетман Мазепа писал к великим государям, что запорожцы, как донес ему бывший в Запорожье священник из города Кобеляк, объявили свое намерение сделать нападение на турецкие городки по Днепру. По этому поводу Мазепа поспешил послать кошевому атаману Ивану Гусаку известие об отправлении малороссийского войска под город Кызыкермень «для разорения» турских крепостей и просил кошевого помогать ему собственными войсками или, по крайней мере, «не давать знать татарам о таковой посылке»[155]. Конечно, запорожцы приняли и ту и другую гетманскую просьбу с большой охотой, но зато в счет будущей своей услуги просили гетмана исходатайствовать у царских величеств денежное и хлебное жалованье для войска за два прошедших года[156].
Просьба запорожских казаков на этот раз была исполнена без замедления. Сентября 17-го дня по указу великих государей прибыл в Запорожскую Сечь стольник, воевода и полковник Афанасий Алексеевич Чубаров; с ним вместе прибыли конотопский сотник Федор Кандыба и арматный есаул Тимош Пиковец с особыми подарками на войсковой скарб и на Божию церковь от самого гетмана Мазепы. Стольник привез с собой червонные золотые, кармазинные и амбургские сукна, атласы, бархатные вершки, соболи, свинец и зелье (порох). Все это жалованье еще с прошлого года задержано было в городе Севске, но теперь благополучно доставлено было в Сечь и роздано по составленной у гетмана Мазепы росписи кошевому атаману, старшине и всему войску. Сентября 19-го дня у кошевого, Ивана Гусака, куренных атаманов и у всего войска низового собрана была большая рада. На ту раду кошевой вышел в кармазиновом, подбитом соболями кафтане и с камышиной, оправленной золотом и дорогими каменьями; куренные атаманы также все вырядились цветно и стройно. Перед началом рады пушкари стреляли из пушек, довбыши били в бубны и литавры[157]. На собранной таким образом раде все войско низовое постановило с крымским ханом и с турскими городками учиненное перемирие разорвать и в первых числах следующего месяца в турские городки с этой целью розмирное письмо послать. А для известия о таком решении великим государям определено было отправить куренного атамана Переяславского куреня Ивана Рубана и с ним от всякого куреня по одному человеку.
Обо всем этом донес гетману Мазепе стольник Афанасий Чубаров сентября 21-го дня со стану подле реки Соленой, отъехав 15 верст от Сечи[158]. Сам гетман поспешил известить о том великих государей, радуясь повороту чувств со стороны запорожского низового войска[159].
Независимо от донесения Афанасия Чубарова гетман Мазепа получил донесение от самого кошевого атамана. Кошевой атаман Гусак со всем низовым товариством сообщал гетману, что запорожское войско принимало в Кошу царского стольника и бывших с ним сотника Кандыбу и есаула Пиковца в полной посполитой раде. На той раде прочитана была с полным вниманием грамота царских помазанников Божиих, аки дар многоценный, и вслед за грамотой выслушан был лист гетманский. Державнейшие великие государи изволили явить свою монаршескую милость, прислали отправленное еще в прошлом году, но задержанное в городе Севске царское жалованье. Теперь это жалованье, по челобитью гетмана, добродея запорожского войска, благополучно дошло в Сечь и роздано всему как старшему, так и младшему товариству. И присылка этого жалованья оказалась как нельзя более кстати: вернувшись в прошлом году из похода под Перекоп на Сичу, запорожцы, рассудив, что им нечем содержаться, нашли нужным учинить с басурманами и с крымским ханом перемирие: «Что имели мы раньше запасов, то, ходячи под Перекоп в две дороги, съели, надеясь на монаршеские силы и на взятие Перекопа; но Голицын не только Нам, но и всему городовому войску, учинил великий жаль и слова монаршого не статчил, и мы никакого утешения из того витязства не получили; а вследствие того и перемирие (с басурманами) учинили. А что вельможность твоя, пишешь, почему мы о святей Тройце розмирья с крымским царством не учинили, то мы рады были бы учинить то розмирье, но, как раньше в первом нашем письме вам писали, так и теперь пишем, что по божьему попущению между нами вкинулось моровое поветрие, от чего мы ни одного товарища (казака) не могли задержать, да и до настоящего времени всех не можем на Кош собрать. За то, вельможность ваша, на меня гнева твоего не накладай. От нас же, войска запорожского, никому из городового товариства, как старому, так и молодому, кривды никакой не делается; находится ли кто на Кошу или остается одностайне на речках полевых. Как детям одного отца наше товариство городовым вашей вельможности товарищам; один одному, кривды ни на Днепре, ни на речках полевых не чинят. А мы, войско запорожское, как усердно и верно на вечное подданство пресветлейшим и державнейшим великим государям непрестанно служили, так и будем служить, а вельможность вашу, как добродея и рейментаря нашего иметь себе желаем. И так как мы не имеем другого отца и иного опекуна, кроме вельможности вашей, сияющего в качестве светлого дня для всей Малой России, то мы покорно просим вашу вельможность, чтобы вы на нас, запорожское низовое войско, имели ваше ласковое и веселое панское око. Смеем и теперь покорную нашу до вельможности вашей, добродея и рейментаря нашего, внести просьбу: изволь похлопотать для нас, войска запорожского, у великих государей, помазанников божиих, чтоб к нам и за настоящий год дошло монаршее их жалованье. А что до присяги гетмана Зиновия Хмельницкого и всего низового и городового войска, учиненной великому государю, блаженной памяти Алексею Михайловичу, отцу великих государей, то мы по той присяжной нашей присяге и теперь все войско запорожское низовое, общее с городовым, держимся и остаемся под счастливою рукою их царского пресветлаго величества и готовы одностайне исполнить все повеленное нам от великих помазанников божиих, лишь бы нас, войско запорожское низовое, их десница не забывала»[160].
Отпустив от себя царского стольника Афанасия Чубарова, запорожцы немедленно снарядили большое посольство в числе около 80 человек и отправили его сперва в город Батурин, а из Батурина велели ехать в Москву[161]. Во главе этого посольства были атаманы куреней Переяславского Иван Рубан и Крыловского Харько, называемый иначе Захарием; за ними следовали: есаул Леско Сила, писарь Яков Богун, атаман Ирклеевского куреня Цабидя, атаман Щербиновского куреня Губа[162].
Запорожские посланцы везли с собой два письма – одно к гетману Мазепе, другое к великим государям. В письме к Мазепе кошевой атаман Иван Гусак и все запорожское поспольство предупреждали гетмана о выезде из Сечи Ивана Рубана и атамана Харька с товарищами в Москву и просили его вельможность отпустить всех посланных к великим государям для получения на наступивший новый год[163] монаршеского жалованья с прибавкой сукнами и деньгами; кроме того, независимо от царского денежного жалованья, товариство добивалось получить от самого гетмана хлебные запасы, которых за целый год не было прислано. За присланные же деньги – тысячу червонцев на войсковой скарб, полтораста золотых на божью церковь, за подарок златоглавых риз, епитрахиля и сосудов церковных запорожцы били гетману челом и усердно его благодарили. Не довольствуясь этим, запорожцы покорно просили гетмана приказать «своим господским словом, чтобы в войско запорожское ватажники с запасом приходили», да чтобы в войсковой скарб денежный сбор от Переволочанского перевоза присылали. По ходатайству его вельможности и по милости великих государей войско запорожское пожаловано было Переволочанским перевозом, но только от того перевоза для войска никакой нет прибыли: на том перевозе ходят две липы (лодки) гетманского дозорцы Рутковского, одна липа сотника Полуяна да одна липа священника Василия, которые и берут себе всю от перевоза денежную прибыль. За все будущие милости гетмана войско обещает, когда сойдется снизу все товариство до Сечи, послать розмирный лист к турецким городчанам о святом Покрове и чинить с басурманами воинские промыслы. Относительно морового поветрия, бывшего в Запорожье, казаки писали, что теперь его нечего опасаться, так как оно уже совершенно прекратилось[164].
В таком же духе писало все запорожское низовое войско, кошевое, днепровое, низовое, будучее на полях, на полянках, на всех урочищах – днепровых и полевых, в Москву к великим государям. Пожелав пресветлым монархам доброго здравия, победы и одоления на всех врагов православной восточной церкви, войско извещало об отправке в Москву «знатных особ» Рубана и Харька с товарищами, било челом, приклонивши к стопам царским свои головы, о милостивом жалованье на наступивший год за верные свои службы и выражало полную готовность чинить, не дальше Покрова, розмир с басурманами[165].
Едва прибыли Иван Рубан и атаман Харько в город Батурин и едва гетман успел отправить в Москву гонца с запросом, пропустить ли ему из Сечи в столицу посольство от Коша[166], как запорожское низовое войско отправило к гетману Мазепе новых посланцев, атаманов Полтавского и Кушовского куреней с товарищами. Новое посольство выражало гетману большую благодарность за присланное им в Кош жалованье и борошно и просило немедленно дать знать в Сечь, будет или не будет война с басурманами. Гетман, получив такой запрос, поспешил ответить запорожцам, что лист их запросный он послал в Москву, но известия оттуда, за осенним беспутьем, подучит, вероятно, не так скоро; что с басурманами у русских война и раньше никогда не прекращалась, но как будет теперь он, гетман, того на письме сказать не может, так как всякие военные замыслы, как запорожцы сами хорошо то понимают, должны сохраняться в строгой тайне. Дав такой уклончивый ответ на запрос войска о войне противобасурманской, гетман Мазепа вслед за тем октября 17-го дня послал кошевому атаману Гусаку свой лист с известием, что по ходатайству его, гетмана, и по щедроте великих государей, запорожским казакам велено выдать годовое царское жалованье, которое будет прислано по первому зимнему пути в Батурин, а оттуда доставлено в Сечь. Но только гетману немало удивительно то, что запорожцы, пообещав разорвать мир с басурманами не дальше праздника Покрова, однако и до последнего времени этого не делают и никакой о том не подают вести. Ввиду этого гетман советует запорожцам непременно разорвать с басурманами перемирие, чтобы не навлечь на себя «монаршескую немилость, региментарскую нелюбовь и всего света неславу», и немедленно открыть с басурманами военный промысл[167].
Тем временем первые посланцы запорожского войска Иван Рубан и атаман Харько с товарищами, прибыв в Батурин, отправились, по указанию гетмана, в Конотоп и простояли там две недели. Гетман задержал их частью с той целью, чтобы пустить их в Москву не раньше зимы и тем устранить всякую возможность занесения в столицу морового поветрия; частью с тем, чтобы до отхода их в путь получить от государей указ, как с ними поступить. Но так как запорожские посланцы постоянно докучали гетману об отпуске их в Москву, то гетман «боясь, по его словам, привести их в отчаяние и горшее неповиновение и тем не посеять пререканий и плевельных речей, каковых в сие время нужно было особенно остерегаться», отпустил их в город Севск и сообщил о том севскому воеводе Леонтьеву, а потом донес и в Москву к государям; самим же запорожцам на семьдесят одного человека выдал подорожную и приказал доставлять им во всех городах, где нужно, 40 подвод без всякого замедления[168].
По получении извещения от гетмана Мазепы о выезде запорожских посланцев государи приказали отправить два указа, один в Севск на имя воеводы Леонтьева, другой в Калугу на имя воеводы Сухово-Кобылина. Воеводе Леонтьеву приказано было в случае приезда в город Севск запорожских посланцев принять их, постановить на добрых дворах, где пристойно, дать им пристава и тому приставу внушить иметь к ним привет, ласку и бережение и объявить им, чтобы они оставались в Севске впредь до царского указа. Жалованье им приказано было выдавать, применяясь к прежним примерам, из кабацких и таможенных доходов. А платье их, суконное, киндячные и кумачные кафтаны и сорочки, которые у них окажутся, перемыть и купить им по сорочке и по порткам из севских же доходов. Товары, седла, оружие, которые будут с ними, все описать, оставить в Севске и велеть сохранять в целости, чтобы все то не погнило, не было испорчено ржой или мышами. При отпуске из Севска также оставить их лошадей и кормить до возвращения посланцев из столицы. Из Севска их отпустить с приставом в Калугу не раньше, как за две недели до праздника Рождества Христова. Если же запорожцы начнут жаловаться на задержание их в городе Севске, то говорить им, что такое задержание произошло оттого, что в Запорожье в недавних месяцах и числах был мор и чтобы они не имели в том задержании никакого сомнительства, а также не обижались бы за распоряжение о платье, как, ввиду прилипчивости болезни, это делается во всех государствах. В Москву же они будут отпущены скоро и получат указ о том от великих государей. На такое распоряжение воевода Леонтьев отвечал государям, что на встречу запорожских посланцев он посылал майора Луцевина да стародубца Лихонина и от них узнал, что всех посланцев 71 человек и при них 82 лошади, что моровое поветрие было с весны в Запорожье небольшое и теперь совершенно там прекратилось; что платье, в котором они выехали из Запорожья, они побросали в Глухове и что кошевой атаман и все низовое войско после их отъезда хотели розмириться с басурманами. Приезжих поместили в ямской слободе, дали им приставом Дениса Лихонина и назначили содержание из остаточной от прошлого года наличной денежной казны на всех 71 казака по 26 алтын и 4 деньги на день, кроме того, на месяц по полусотни муки ржаной на человека, всем обще круп овсяных 2 чети, соли 31/2 пуда, применяясь к прежним дачам. Тут же им в приказной избе объявили, что они будут, ввиду морового поветрия, оставлены в Севске до зимнего пути и до морозов, после чего поедут в Калугу и из Калуги в столицу[169].
С такими же точно наставлениями послан был царский указ и воеводе Сухово-Кобылину в Калугу. По росписи, приложенной к указу, определено было выдавать Ивану Рубану по 3 алтына и по 3 деньги, вина по 3 чарки, меду и пива по 3 кружки; казакам семидесяти человекам по 10 денег, вина по 2 чарки, меду и пива по 2 кружки человеку на день[170].
Оба воеводы, севский и калужский, получив царские указы, исполнили их в точности. Севскому воеводе запорожские посланцы отвечали, что товаров у них никаких не имеется; что платья свои они еще в Глухове побросали, что о задержании своем в городе Севске они никакого сумнительства не имеют, лошадей своих они сдали на прокорм в Севский уезд, а седла и ружья отдали, по росписи, для склада в казенный амбар на присмотр осадному голове Гломаздину.
Пробыв до зимнего пути в городе Севске и потом получив 28 рублей, 13 алтын и 2 деньги да 20 ведер вина на прокорм в течение осьми дней в дороге, запорожские посланцы из Севска переехали в Калугу, а из Калуги прибыли в Москву[171].
По приезде в Москву запорожские посланцы получили содержание – на 71 рубль двуденежных хлебов, калачей столько ж, рыбы свежей мерзлой на 3 рубля, пол-осьмины круп, муки на 6 алтын и 4 деньги, по 3 воза дров на неделю, ценой 2 алтына и 2 деньги за воз, для топления палат и для варения кушанья, товарищам Ивана Рубана по 2 алтына и по 2 деньги человеку на день, а в тот день, когда были у руки великих государей, дано было корма с поденным вдвое, на отпуске же к прежнему в прибавку по 1 рублю, а всего с прежним по 5 рублей на человека, самому Рубану и его товарищу Фоме[172] приказано было на отпуске дать сукна английского по 5 аршин из казенного приказа[173].
Отпуская из Москвы запорожских посланцев, великие государи велели вручить им грамоту для передачи кошевому атаману с объявлением, что посланцы войска запорожского низового Иван Рубан и атаман Харько были допущены пред очи государей и что всему войску низовому посылается милостивое государево жалованье.
На отъезде из Москвы запорожские посланцы Иван Рубан с товарищами подали челобитную великим государям на том, что, будучи задержаны в течение шести недель в Севске, они «испроелися», потому что там им выдавалось царского жалованья всего лишь по одному литовскому чеху; кроме того, когда они были в Севске, у них пало 8 лошадей, да на выезде из города пало от голода 3 лошади. И потому казаки просят великих государей выдать им жалованье за «пропалых» лошадей да приказать вернуть им рухлядь из казны, отобранную у них в Севске. По той челобитной запорожских посланцев велено было государями послать грамоту севскому воеводе Леонтьеву с приказанием выдать атаманам по 7 денег, рядовым казакам по 4 деньги на день из кабацких и таможенных доходов; о лошадях же приказано было сделать розыск, а ружья и всякую казацкую рухлядь возвратить в целости и всех посланцев отпустить из Севска на Запорожье без задержания[174].
Таким образом, вернувшись вновь под власть московских государей и под регимент малороссийского гетмана, запорожские казаки открыли набеги на татарские и турецкие города и селения и в этом провели конец 1690 года. Так, в исходе ноября этого года запорожцы напали на Перекопской дороге, в урочище Стрелице, под предводительством ватага Максима на татарский отряд, провожавший ханскую казну и немецкий ясырь из Очакова до Крыма, пять человек татар из того отряда насмерть убили, а четырех живыми с собой взяли и в Москву отослали[175].