Глава II
Собор Рождества Богородицы
Согласно церковному преданию, собор Рождества Богородицы был заложен преп. Ферапонтом в 1398 г.[111] однако эта дата не имеет никаких дополнительных подтверждений и основывается на логике бытования монастыря, который не мог существовать без храма.
Древние антиминсы собора и Никольского придела, обнаруженные А. Г. Вальтером в 1915 г. замурованными в престолах алтаря и Никольского придела собора Ферапонтова монастыря и позже опубликованные К. К. Романовым[112], дают нам некоторые данные по первоначальной строительной истории собора. К. К. Романов считал, что первая церковь, согласно древнейшему из найденных антиминсов, была освящена 8 сентября 1409 г. Но тогда получается, что в монастыре за период с 1398 по 1408 гг., т. е. во время пребывания в нем Ферапонта, не совершалась литургия, так как, согласно церковным правилам, в храме, не освящённом и не имеющем антиминса, церковные таинства не совершаются, а такое предположение кажется достаточно невероятным.
М. Н. Шаромазов высказал предположение, что антиминс 1409 г. вовсе не относится к собору Ферапонтова монастыря, а был перенесен в него позже и происходит из одной из окрестных церквей[113]. Доводы М. Н. Шаромазова представляются достаточно убедительными, но все же они остаются гипотезой. Между тем, возможно и иное объяснение появления антиминса 1409 г. Почетный перевод Ферапонта из Белозерья в Можайск мог повлечь за собой значительные денежные пожертвования монастырю со стороны князя Андрея Дмитриевича Можайского, которые были употреблены на перестройку храма или вовсе на строительство новой, более просторной, церкви. Подобные замены в условиях деревянного строительства происходили чрезвычайно часто. Весьма вероятно, что в 1409 г. храм, построенный Ферапонтом и имевший самые скромные размеры, был расширен, что и вызвало необходимость его вторичного освящения, тогда как самый древний антиминс времен Ферапонта до наших дней не сохранился.
Два следующих по хронологии антиминса приходятся на 1466 и 1470 г. и принадлежат престолам Рождества Богородицы и Николая Чудотворца. К. К. Романов справедливо отмечает, что «церковь Рождества Богородицы… ко второй половине XV столетия обветшала, а главное, должна была оказаться недостаточной для потребностей сильно развившегося монастыря»[114]. Оба дошедших до нас антиминса были заготовлены одновременно, но соборный освятили 8 сентября 1466 г., тогда как Никольский – 5 июля 1470 г. К. К. Романов пишет, что сейчас невозможно установить, была ли «выстроена за 4 года отдельная деревянная церковь, престол которой был затем перенесен в дошедший до нашего времени соборный каменный храм, или же освящение придела в выстроенном в 1466 г. храме Рождества Богородицы было отложено до 1470 г.»[115]. Однако окажись Никольский храм отдельно стоящей церковью, для строителей каменного собора не было особых причин уничтожать деревянную церковь и переносить её престол в новый собор в качестве придела. Вероятнее всего, Никольский придел был задуман при строительстве нового деревянного храма, но по неизвестным нам обстоятельствам был освящён лишь в 1470 г.
Неизвестно, пострадал ли храм во время пожара 1488 г., о котором сообщает житие преп. Мартиниана[116], но вскоре после него было начато строительство каменного собора, который вместе с Никольским приделом был освящен 8 сентября 1490 г. По общепринятому мнению, заказчиком строительства каменного собора явился ростовский владыка Иоасаф (Оболенский), незадолго до того вернувшийся на покой в Ферапонтов монастырь. Исследования и обмеры, проведенные П. П. Покрышкиным и К. К. Романовым на начальном этапе изучения собора, уже в 1908 г. позволили им опубликовать в Известиях Императорской Археологической комиссии данные своих изысканий, а также проект реставрации памятника с восстановлением его первоначального облика, выполненный К. К. Романовым[117]. Этот чертёж, впоследствии неоднократно публиковавшийся, был положен в основу реставрации, осуществлявшейся сначала А. Г. Вальтером в 1912–1915 гг., а затем В. В. Даниловым в 1920-е гг. Однако проект К. К. Романова никогда не был полностью реализован, а в ходе последующих работ и исследований выявились некоторые несоответствия этого проекта с натурными данными. Как пишет С. С. Подъяпольский, «чертёж Романова со временем стал по большей части восприниматься как адекватная реконструкция его первоначального состояния, каковым он в действительности не является. Он не только показывает собор в более поздней редакции, но и содержит некоторые ошибки. В частности на нём отсутствует барабан над Никольским приделом… и принципиально неверно показана паперть XVI века»[118]. Между тем, сам К. К. Романов писал о том, что данный проект призван отразить состояние памятника на начало XVI в.[119] и, таким образом, попытки отождествить его с первоначальным обликом храма представляются явно ошибочными.
Сообразуясь с проектом К. К. Романова и данными современных исследований, можно следующим образом восстановить первоначальный облик храма. Наиболее точно на проекте отражен вид основного объёма храма, к которому вряд ли можно предъявить какие-то существенные замечания. Стены собора завершались тремя закомарами, над которым шли два ряда кокошников; над ними возвышался барабан с шестью узкими окнами, увенчанный шлемовидной главой. Другая маленькая главка с тремя окнами находилась над Никольским приделом[120]. По мнению С. С. Подъяпольского, «представляется более вероятной не криволинейная, а коническая форма покрытия апсид: следы примыкания таких кровель сохранились на восточной стене»[121]. Покрытие кровель изначально было деревянным, а не металлическим, как предполагал К. К. Романов, и, кроме того, росписи в закомарах, показанные на проекте, полностью являются фантазией автора[122].
Если основной объём собора может быть реконструирован достаточно точно, то остаётся открытым вопрос, что было на месте папертей, окруживших храм в XVI столетии. Согласно реконструкции К. К. Романова, собор стоял на высоком подклете и был окружен с трех сторон открытым гульбищем, в северо-западном углу которого располагалась звонница. Согласно авторитетному мнению С. С. Подъяпольского, которое представляется более обоснованным, «собор первоначально не имел никаких каменных обстроек, будучи окружённым лишь низкими деревянными галереями», либо же, что автор считает более вероятным, «отдельными всходами. Его компактный, стройный объём обладал цельностью, утраченной впоследствии по мере расширения строительства»[123].
Антиминсы Ферапонтова монастыря. Фотография начала ХХ века
Происхождение мастеров, возводивших собор Ферапонтова монастыря, остаётся неизвестным. К. К. Романов, как первый исследователь этого памятника, в своих работах достаточно чётко определил свою точку зрения на вопрос о месте собора в древнерусском зодчестве XV столетия. Видя в нём черты как московской, так и псковской архитектурной традиции, К. К. Романов приписывал собор Ферапонтова монастыря той артели псковских строителей, которая прибыла в Москву в 1474 г. для осуществления строительства кафедрального Успенского собора, а затем выполняла великокняжеские заказы в различных регионах Руси, находившихся в зависимости от Московского княжества. В его понимании, собор Ферапонтова монастыря является живым свидетельством плодотворного влияния динамично развивавшейся псковской архитектурной школы на костное московское зодчество[124]. Главным слабым звеном этой концепции, как пишет С. С. Подъяпольский, явилась очевидная недооценка московского зодчества этого периода, которое нисколько не уступало динамике развития архитектурных традиций Пскова[125]. Обобщив предшествующие исследования, С. С. Подъяпольский предложил совершенно иную и куда более адекватную концепцию происхождения зодчих собора Ферапонтова монастыря, связав их с ростовскими архитектурными традициями, которые активно развивались в Белозерье в конце XV и первой половине XVI вв. В качестве ближайших аналогий, исследователь называет собор Спасо-Каменного монастыря (1481), предшествующий собору Ферапонтова, а также Успенский собор Кириллова монастыря (1496), построенный мастером Прохором Ростовским и вобравший в себя многие элементы своего ферапонтовского предшественника. Суммируя различные свидетельства и данные, С. С. Подъяпольский убедительно подтверждает и датировку собора 1490 годом[126]. В свете выводов о ростовских корнях строителей обретает куда большую определённость общепринятая точка зрения о роли в истории строительства собора ростовского владыки Иоасафа (Оболенского), удалившегося в Ферапонтов монастырь на покой в 1488 г. Если принимать гипотезу, согласно которой Иоасаф являлся ктитором возведения каменного собора, то представляется вполне естественным привлечение им для выполнения своего заказа ростовских зодчих, которые, вероятнее всего, были лично известны ему по периоду управления им Ростовской епархией[127].
Антиминсы Ферапонтова монастыря. Фотография начала ХХ века
Первое десятилетие существования собора единственным украшением его интерьера оставался иконостас. Фрески были созданы в 1502 г., о чем свидетельствует надпись в своде северного портала собора: «В лет(о) 7010-е м(е)с(я)ца августа въ 6 на Преображение Г(о)с(под)а нашег(о) И(ису)с(а) Х(ри)с(т)а начата быс(ть) потписыватца сиа ц(е)рк(о)въ а кончана на 2 лет(о) м(е)с(я)ца сентявреа въ 8 на Р(о)ж(е)ство Прес(в я)тыа вл(а)д(ы)чица нашыа Б(огороди)ца Мариа при бла(го)верном великом князе Иване Василиевиче всеа Руси и при великом князе Василие Иванович(е) всеа Руси и при архиепископе Тихоне. А писци Деонисие иконникъ съ своими чады. О Владыко Хр(исто) с всех Ц(а)рь избави их Г(оспод)и мук вечных». Частичная утраченность этой надписи и путаница, возникшая при переводе некоторыми исследователями даты создания росписи с летосчисления «от сотворения мира» на летосчисление «от Рождества Христова», объясняют различие датировок, имеющихся в научной литературе. Наиболее убедительное прочтение надписи вместе с критическим анализом предшествующих вариантов предложил Н. И. Федышин. Согласно его интерпретации текста[128], роспись была создана в период с 6 августа по 8 сентября 1502 г. Эту же дату исполнения фресок – 1502 г. – называет монастырская опись 1693 г.[129]
На протяжении XVI столетия собор обстраивается двухэтажными папертями, которые окружили собор с трёх сторон, оставив открытым лишь восточный фасад. Поскольку впоследствии паперти также подверглись существенным перестройкам, их первоначальный внешний облик и время создания представляют вопрос для исследователей. К. К. Романов и П. П. Покрышкин считали, что паперти возникли не одновременно, а минимум в два этапа[130]. К начальной стадии они в частности относили северо-западную часть паперти, где на реконструкции показана звонница. Здесь действительно сохранилась каменная лестница, ведущая от пола паперти, а с внешней стороны читаются мощные консоли, которые, как считал К. К. Романов, являлись опорой для конструкций звонницы. Именно эта реконструкция дала основания К. К. Романову датировать паперти периодом до 1530 г., когда в монастыре была возведена Благовещенская церковь «под колоколы», взявшая на себя функцию колокольни[131]. Между тем, как показали исследования С. С. Подъяпольского, «ошибка Романова заключалась в том, что он не придал значения существованию в этой части здания вертикальной шахты с небольшой дверцей внизу, являющейся характернейшим признаком устройства для часового механизма»[132]. Следовательно в северозападном углу паперти находилась не звонница, а часовая палатка, аналогии чему известны на примере некоторых белозерских памятников XVI в.[133] Из этого следует, что доводы о разновременности этих частей паперти, высказанные К. К. Романовым, были ошибочны и все её части были возведены одновременно.
Ферапонтов монастырь. Общий вид с озера. Около 1910
Внешний облик папертей становится хорошо понятным исходя из описания С. С. Подъяпольского. Оба этажа паперти имели сводчатые перекрытия, которые в нижнем уровне были врублены в стены, а в верхнем опирались на прикладки к стене собора. Паперти имели пощипцовое покрытие, от которого на стенах собора остались отпечатки. Западная и южная паперти имели открытую аркаду из довольно широких арок, которых приходилось по две на прясло стены собора. В середине западного фасада к паперти вела каменная лестница, а в северной части западного фасада находилась глухая палатка часозвонья. Северная паперть также была глухой, с маленькими окошками, которые сохранились до наших дней. От западной паперти она была отделена глухой стенкой, и в этой изолированной части, вероятнее всего, находилась монастырская ризница, которая позднее, при строительстве церкви Мартиниана, была перенесена в южную часть паперти. Видимо по всем фасадам папертей шел межэтажный профилированный пояс[134].
Время строительства папертей вокруг собора К. К. Романов относил к середине XVI в., и в своих выводах он опирался прежде всего на их сходство с аналогичными папертями Благовещенской трапезной церкви, возведенной в Ферапонтовом монастыре в 1530-х гг. С. С. Подъяпольский подкрепляет выводы К. К. Романова своими наблюдениями и различными аналогиями, предполагая, что паперти собора появились в 1530–1540-х гг.[135] Таким образом строительство папертей собора относится ко второму этапу каменного строительства в монастыре, когда здесь была возведена трапезная церковь и некоторые хозяйственные постройки. Возможно, в этот период в соборе проводились и какие-то другие незначительные работы, которые практически не внесли заметных изменений в его облик. В интерьере храма в этот же период представляется наиболее существенным удаление деревянных воздушных связей[136], что повлекло за собой определённые дополнения в составе иконостаса (см. главу III).
П. П. Покрышкин и К. К. Романов. Древние здания в Ферапонтовом монастыре Новгородской губернии. Санкт-Петербург, 1908
Материалы XVII в. отрывочны и не дают никаких конкретных данных о производимых в соборе ремонтах, однако, сопоставляя их, мы можем сделать некоторые выводы. Антиминс 1613 года, свидетельствующий о переосвящении храма после литовского разорения, даёт основания предположить, что по собору выполнялись какие-то ремонтные работы, однако никаких материальных свидетельств этого гипотетического ремонта пока выявлено не было. В 1641 г. к югу от собора была возведена церковь преп. Мартиниана, в результате чего часть южной паперти была разобрана. Две самые ранние из дошедших до нас описей монастыря (обе 1665 г.) практически в одинаковых словах описывают собор: «В монастыре настоящем храм каменной на взмостье Рождество Пречистые Богородицы да в приделе Николая Чудотворца, о двух главах, кресты и главы опаяны железом белым, а в церкви писано стенным письмом»[137]. В следующих двух описях (1673 и 1680 гг.) говорится, что уже не только главы, но и крыши «оложены белым железом»[138]. Закономерно предположить, что между 1665 и 1673 гг. деревянная кровля собора была заменена на железную. Вероятнее всего, эти работы были проведены после пожара 1666 г.[139], но уже через десять лет строитель монастыря Исайя сообщал в Москву, что «на церквах и каменных палатах все кровли сгнили»[140]. Собор продолжал ветшать, но у обедневшего монастыря не хватало средств на его ремонт.
В начале 1690-х гг. на соборе «по наказанию преосвященного Гавриила архиепископа Вологодского и Белозерского» был водружен новый крест[141], с тех пор, по всей вероятности, не менявшийся.
От первой трети XVIII в. до нас дошло крайне мало документов. Две разрозненные описи монастыря[142] не дают никаких данных о его состоянии, которое, вероятно, продолжало внушать опасения. Лишь в 1738 г. был предпринят первый серьезный ремонт всего здания, единственным свидетельством которого долгое время являлась надпись, выцарапанная на верхней огранке полотенца в северной части алтаря: «1738 сентября в… день поновлена бысть сия соборная церковь стенное письмо и связана связи железными радением и рачением игумена Павла и добродеющих в пречестную церковь сию»[143]. Достоверность этой надписи подтверждена благодаря двум недавно обнаруженным документам. Первый из них – «Вкладная книга Ферапонтова монастыря», в которой в частности говорится: «1738 году февраля 19 дня он же (архимандрит Кирилло-Белозерского монастыря Вавила – В. С.) дал три рубли, которые и отданы на связи церковные монаху Феодосию»[144]. Второй документ – отчетная ведомость монастыря за 1738–1740 гг., в которой в расходе денег за 1738 г. упоминаются следующие статьи: «На починку каменного здания (израсходовано – В. С.) двести на шестнадцать рублев десять копеек» и «железа, уклад, замков (куплено – В. С.) на 35 рублей»[145]. Надо полагать, упомянутое «каменное здание» являлось собором Рождества Богородицы, а купленное железо пошло на изготовление связей.
Кованые железные тяги, связавшие все здание на уровне пяти сводов, сохранились до наших дней[146]. С. В. Филатов считает, что они заменили первоначальные деревянные связи, находившиеся до XVIII столетия на этом же уровне[147]. Вне всякого сомнения, деревянные связи были сделаны при строительстве собора, однако, вероятнее всего, они были удалены значительно раньше, чем в XVIII в., и здесь мнение исследователей расходится. М. Г. Малкин оспаривает мнение С. В. Филатова, считая, что связи были удалены к моменту росписи храма в 1502 г. Автор отмечает, что подобные связи делались для предотвращения распора стен, «пока не схватится известь (на это требуется 2–3 года)»[148], а между строительством собора и его росписью прошло 12 лет. Свое мнение М. Г. Малкин аргументирует исходя из контекста надписи о поновлении собора. Действительно, анализ памятников древнерусской монументальной живописи показывает, что очень часто деревянные связи к моменту украшения храма росписями удалялись. Это происходило в тех случаях, когда от строительства храма до создания фресок проходило несколько лет. В случае сохранения связей их гнезда приходились на неответственные участки живописи и, как правило, обводились красными отгранками, как это было сделано, например, в церкви Успения на Волотовом поле. В соборе Ферапонтова монастыря гнезда железных связей часто приходятся на самые произвольные участки росписи, а отгранки вокруг отсутствуют. Однако на столбах гнёздам связей соответствуют орнаментальные клейма, которые, как считает С. С. Подъяпольский, расписаны с учётом присутствия здесь связей. Это наблюдение приводит автора к выводу, что связи существовали при создании росписей и были удалены позже. Датой этого изменения в интерьере храма С. С. Подъяпольский считает 1530 г., что согласуется и с выводами по перестройке иконостаса в этот же период[149]. Таким образом, выводы С. С. Подъяпольского представляются наиболее убедительными. Очевидно, гнёзда от деревянных связей были заложены еще в XVI в., а в 1738 г. пробиты вновь, чем и объясняются большие размеры утрат вокруг них, но окончательно этот вопрос может быть решён натурными исследованиями и зондажами. Возможно, отсутствие деревянных связей явилось одной из причин расседания стен собора, чем и был вызван ремонт 1738 г., который, однако, лишь на небольшой срок приостановил процесс разрушения здания.
Если первая часть ремонта не вызывает никаких сомнений, то степень поновления фресок остается до конца неясной. В настоящее время живопись 1738 г. осталась только на некоторых штукатурных вставках того времени, находящихся в основном в верхней части собора (своды, подпружные арки, люнет южной стены и др.), причем на многих участках почерневшая от времени допись полностью удалена. На самих фресках сейчас отсутствуют даже следы поновления – клеевые краски, которыми оно было выполнено, не имея прочного сцепления с древней живописью, осыпались, и к началу ХХ в. практически полностью самоудалились, а остатки их были досняты в ходе реставраций. Поэтому для нас важны свидетельства очевидцев, исследовавших фрески собора до проведения основных реставрационных работ.
Н. М. Чернышев посетил Ферапонтово в 1925 г. и позже в своей книге о технике фрески посвятил вопросу поновления росписей собора Рождества Богородицы специальную главу, но несмотря на многие точно подмеченные факты, его излишне категоричные суждения о степени поновления стенописи в целом оказались ошибочными. Так, он выделяет группу фресок, которые «довольно ремесленно реставрированы темперой, хотя и строго по прописи…, но омертвляющие до неузнаваемости искусство Дионисия». «Подвергшиеся реставрации фрески были записаны не сплошь, а, видимо, только в более пострадавших от времени местах». К поновленным сценам Н. М. Чернышев относит «Свидание Марии и Елизаветы», «Бурю внутрь имея», «Благовещение у колодца», «Покров» и др. По мнению Н. М. Чернышева, поновлению, которое он называет «реставрацией», подверглись лишь композиции нижних регистров: «Реставрация проводилась экономично и затронула лишь самые заметные и не требующие сооружения сложных лесов изображения»[150]. Однако совершенно очевидно, что поновление коснулось большей части росписи, и в первую очередь верхних регистров. Некоторые же из композиций, отнесенных Н. М. Чернышевым к «пострадавшим от времени», имеют прекрасную сохранность (например, «Благовещение у колодца»).
Общий план Ферапонтова монастыря
Более точную картину дает В. Т. Георгиевский, который в своей книге, посвященной фрескам Дионисия, пишет: «Попытки освежения древних фресок в XVIII в. …кончились полной неудачей, так как краски, нанесенные на древнюю живопись, везде осыпались, и от них остались еле заметные следы в некоторых местах»[151]. Позже, в 1914 г., побывав в Ферапонтове и осмотрев живопись с лесов, он писал И. С. Остроухову: «… я на лесах заметил, что некоторые фрески были помараны немного, но не безобразно – это в 1738 году»[152].
Еще один документ свидетельствует об отсутствии сколько-нибудь заметных следов поновления к началу нашего столетия. В 1916 г., в связи с работами, проводимыми в Богородице-Рождественском соборе, в Ферапонтово были приглашены известные реставраторы древнерусской живописи братья М. И. и Г. О. Чириковы. Они составили смету на реставрацию стенописи собора и икон из иконостаса, в которой ни слова не говорится об удалении записей с фресок[153]. Находись на фресках значительное количество записи, это не укрылось бы от внимания опытнейших реставраторов и, вне сомнения, нашло бы соответствующее отражение в смете.
Из приведенных выше фактов можно сделать следующие выводы о поновлении фресок в 1738 г.: эти работы прежде всего коснулись тех участков, где штукатурка с живописью по тем или иным причинам утратилась; на остальной части росписи, как справедливо отметил Н. М. Чернышев, поновление было не сплошное, а лишь на наиболее утраченных местах. К началу ХХ в. запись практически полностью осыпалась, не нанеся фрескам никакого ущерба. Ещё раз прав Н. М. Чернышев, говоря, что «реставрация производилась очень экономично». Бросается в глаза и другое – чрезвычайно низкий художественный уровень живописи, сохранившийся на штукатурных вставках 1738 г. Исполнявшему допись художнику не удалось не только приблизиться к стилю фресок, но даже попасть в заданный ими масштаб. Вероятнее всего, поновление было поручено не приглашенному художнику, а кому-то из монахов монастыря, каким, например, мог быть монах-иконописец Федор Захлепин, упоминающийся в табеле Ферапонтова монастыря за 1733 г.[154] Очевидно, все работы проводились силами и на средства монастыря без участия Консистории, чем и объясняется полное отсутствие документов по ходу ремонта 1738 г.
Ремонтные работы 1738 г., в силу своей ограниченности, не могли приостановить процесса разрушения собора, на ветхость которого, а также окружающих его папертей, уже указывает опись 1767 г.[155] Замена железного покрытия обеих глав на осиновый лемех, происшедшая в первой половине XVIII столетия[156], лишь способствовала ухудшению состояния храма. В 1772 году, в ходе «косметического» ремонта, на большинстве зданий монастыря, в том числе и на соборе Рождества Богородицы, «были замазаны разселины»[157]. Этому ремонту предшествовала замена кровли на соборе[158]. Но уже через три года замазанные трещины вновь проявились, о чем свидетельствует опись 1775 г.: «Показанное строение (собор Рождества Богородицы – В. С.) весьма ветхо и во многих местах поразселось», а «паперть и крыльца весьма обветшали и требуют скрепления железными связями»[159]. В рапорте в Новгородскую Консисторию, посланном в начале 80-х гг., игумен монастыря Герасим сообщал, что стены и своды собора имеют трещины, а кровля обветшала и местами сгнила[160]. Таким образом, процесс расседания стен собора к концу XVIII столетия заметно активизировался, и здание оказалось на грани разрушения.
Ремонт 1794–1798 гг., предпринятый игуменом Феофилактом, оказался как нельзя кстати. Он охватил все здания монастыря, в первую очередь коснулся собора и примыкающих к нему построек. Храм был укреплён, но перестройки, приведенные в угоду новым вкусам, не только исказили его облик, но и нанесли заметный урон фрескам. Монастырская опись 1798 г. дает довольно подробное по тем временам описание ремонтных работ. О соборе Рождества Богородицы говорится следующее: «Церковь соборная…, при ней паперть вновь поправленная с фундаментами, и оная привязана к церкви железными связями… в которой церкви и в главе пробито вновь тринадцать окон больших с железными решетками, и в оных вставлены окончины новые, покрашенные красками. Показанная церковь об одной с приделом главе, которая построена вновь с кумполом. На оной главе крест железной и золотом позолочен, а та глава, и кумпол, и кровля выкрашены красками, и при оной церкви в левой стороне зделана вновь из паперти ризница, в которой четыре окна больших с решетками железными…». «Между вышеописанными соборными церквами (собором Рождества Богородицы и церковью Благовещения – В. С.) линиею каменные вновь зделаны с железными связями переходы, в коих переходах шестнадцать больших окон…, и вверху пропущена сквозь новая тесовая подволока в дверной паз для убору штуком. Посреди тех переходов вверху положена каменная шатровая об одной главе (колокольня – В. С.), на которой как глава, шатер, так и кровли поновлены и преправлены красками… Показанная колокольня в трех местах связана железными связями крепко, а щели залиты цементом и внизу подкреплены вновь построенным крыльцом»[161].
В приведенном описании многие важные детали остались недосказанными или вовсе опущены, но, с уммируя его с данными исследований П. П. Покрышкина и К. К. Романова[162], можно составить полное представление о ходе ремонта. Прежде всего, на соборе было сделано новое четырехскатное покрытие, уничтожившее малую главу над Никольским приделом, а также щипцовую часть кокошников и закомар. Шлемовидная глава была заменена на двухъярусную, а окна барабана оказались сильно растесанными, из-за чего пострадали фигуры ангелов в простенках. Растеске подверглись также окна на стенах собора, а в центральном прясле западной стены появилось новое прямоугольное окно, уничтожившее фигуру Христа из «Страшного суда». Нетронутыми остались окна боковых апсид, а также окно в южной стене диаконника, заложенное при постройке церкви преп. Мартиниана. Окно центральной апсиды, расширенное еще в 1777 г.[163], также осталось в прежнем виде. Снаружи в стены были врезаны железные тяги, связавшие по периметру весь собор, при этом сильно пострадал орнаментальный кирпичный фриз, опоясывающий все здание. Паперть и переходы оказались практически заново переложенными и связанными с собором железными тягами; тогда же здесь был сделан низкий потолок, разделивший портальную композицию пополам и просуществовавший до реставрации собора в 1914 г. Вместе с папертями было заново построено крыльцо, а колокольня, укрепленная железными тягами, полностью отремонтирована.
Собор Рождества Богородицы. Рисунок П. Н. Максимова к реконструкции К. К. Романова
Уже в ходе работ многочисленные трещины, испещрявшие изнутри стены собора, были грубо замазаны раствором, а фрески в барабане и на парусах оказались забрызганными побелкой. Вероятно, в планы игумена Феофилакта после окончания ремонта входило поновить роспись, которая имела в то время самый неприглядный вид. Можно не сомневаться, что поновление было бы проведено в соответствии с теми варварскими методами, которые бытовали в XVIII в., – фрески оказались бы полностью записанными, а в худшем случае частично или полностью сбитыми со стены. Но по счастливой случайности росписи Дионисия избежали этой печальной участи – монастырь был упразднён, ремонт остался незавершённым. В таком виде, с многочисленными следами ремонта, живопись простояла до начала ХХ в. и была зафиксирована на разнообразных фотографиях, наглядно демонстрирующих их состояние до начала реставрации[164].
Собор Рождества Богородицы. Проект К. К. Романова «Реставрация применительно к середине XVI века». 1907
Благодаря ремонтным работам 1794–1798 гг. опасность разрушения собора была если не ликвидирована полностью, то по крайней мере отодвинута на значительный срок. На протяжении всего XIX столетия, на фоне довольно активной ремонтной деятельности в монастыре, в соборе Рождества Богородицы не проводится ни одного серьезного ремонта. В 1800 г. завершаются работы, на которые не хватило средств в 1798 г. В частности, на соборе Рождества Богородицы была обита «белым аглецким железом» глава и перекрыта тесом паперть[165]. В 1805 г. вновь перекрывается купол[166], в 1813 г. ремонтируется паперть[167], а в 1825 г. все здания монастыря, в том числе и собор, подвергаются «косметическому» ремонту[168]. В 1826 г. заменяется крыша алтаря собора[169], а в 1829 г. – остальная часть кровли[170]. На следующий год кровля выкрашивается ярью-медянкой[171]. В 1833 г., наряду с некоторыми работами в интерьере храма (об этом см. ниже), была частично перекрыта паперть собора и в ней же перестелен пол[172]. В 1861–1864 гг. в монастыре поновляются церкви преп. Ферапонта и Богоявления, а также придел Николая Чудотворца. В эти годы на соборе чинится кровля, а само здание подвергается «косметическому ремонту»[173]. Аналогичные работы проводятся по всему монастырю в 1867–1868 гг.[174] В 1880 г. ветром сорвало ветхую кровлю главы собора, что вызвало необходимость ее перекрытия[175].
Собор Рождества Богородицы. Проект реставрации А. Г. Вальтера. 1915
Из приведенного перечисления становится очевидным, что все ремонты собора касались либо замены его кровли, либо наведения «благолепия» на его внешний вид.
Объясняется это не прочностью собора, который к середине столетия вновь обветшал, а, вероятнее всего, представлявшейся причту Ферапонтовской церкви неоправданностью больших затрат на его ремонт. Нужды прихода вполне удовлетворялись двумя теплыми церквами Благовещения и Преп. Мартиниана, а в соборе богослужения совершались, скорее всего, лишь по большим праздникам. В результате такого небрежного отношения собор вновь оказался на грани разрушения, и в начале ХХ столетия при восстановлении монастыря богослужения в нём уже не проводились[176].
Пренебрежительное отношение причта Ферапонтовской церкви к собору становится очевидным из переписки с Кирилловским Духовным правлением. Еще в 60-х гг. епархиальное начальство обращало внимание на ветхость собора. В 1864 г., сразу же после поновления надвратных церквей и Никольского придела, причту было дано распоряжение «оштукатурить и отбелить наружные стены храма»[177], а в начале следующего, 1865 г. последовал указ об изыскании средств «для исправления ветхостей при церквах»[178]. В нём не оговаривается, какие конкретно церкви требовали поправки, но если учитывать, что все храмы Ферапонтова монастыря, исключая соборный, в период 1838–1864 гг. были поновлены или перестроены, то становится очевидным, что речь идёт о соборе Рождества Богородицы. В 1868 г. Консистория вновь указывала на необходимость «учинить поправки» в соборе[179], но это распоряжение так и осталось невыполненным.
В XIX в. незначительные работы проводились и по стенописи. Так, в 1833 г., в процессе поновления иконостаса, кирилловский мещанин И. В. Каменский получил 16 рублей «за крашение пола и крылосов и за мытье стенного писания в соборе»[180]. Судя по записи, промывка стенописи имела второстепенное значение и охватила незначительную площадь. По всей видимости, она свелась к удалению загрязнений в нижней части стен и вряд ли нанесла фрескам существенный урон.
В 1862–1864 гг. под руководством священника Арсения Разумовского были обновлены надвратные церкви и Никольский придел собора. Из описи 1856 г. мы узнаём, что обе надвратные церкви «назначены к возобновлению, на что уже имеется и епархиальное разрешение, именно: иконостасы перезолотить, иконы некоторые возобновить, а некоторые вновь написать, стены ж как в церкви, так и алтарях украсить живописью»[181]. В рапорте А. Разумовского от 29 марта 1862 г. говорилось о возобновлении указанных церквей и Никольского придела «с большими переменами, особенно в св. иконах»[182], из-за чего даже была задержана отправка в Консисторию описей церквей[183].
Расходная книга Ферапонтовской церкви указывает, что живописные работы в указанных церквах проводил Белозерский купец Александр Акинин, получивший за период с декабря 1861 по август 1863 г. 427 рублей[184]. К сожалению, остальные указания расходной книги слишком расплывчаты, на них невозможно опираться при построении выводов, однако вполне возможно, что вместе с иконами в Никольском приделе оказались поновленными и фрески. Отметим, что здесь, из-за постоянно стекающей воды с кровли церкви Преп. Мартиниана на стену апсиды, фрески довольно сильно пострадали, особенно в южной части дьяконника, и это могло послужить причиной их частичного поновления. Если принять эту гипотезу, то становится понятным, почему именно в Никольском приделе отмечалось столь активное произрастание водорослей и плесени, для которых связующее клеевой прописи вместе с повышенной влажностью в приделе оказались отличной питательной средой[185].
В 1892 г. фрески собора вновь оказались под угрозой поновления. Благочинный III округа Кирилловского уезда, в который входило Ферапонтово, заботясь о благолепии храма, послал в Новгородскую Консисторию рапорт, в котором испрашивал денег на возобновление настенной живописи собора Рождества Богородицы. К счастью, средств не нашлось и в Консистории, которая на эту просьбу ответила предписанием «причту Ферапонтовской церкви озаботиться приведением в должный вид настенной живописи в храме Рождества Пресвятые Богородицы, изыскав потребные для сего средства сбором с прихода и обращением к известным благотворителям»[186]. Но начавшаяся вскоре кампания по восстановлению монастыря и участие в ней Археологической комиссии исключили возможность бесконтрольных ремонтов собора и ремесленных поновлений живописи.
Состояние собора Рождества Богородицы и его фресок, с того момента, как на них обратил внимание общественности И. И. Бриллиантов, не переставало вызывать опасения в среде знатоков и любителей древнерусского искусства. Посетивший в 1902 г. Ферапонтово граф П. С. Шереметев отмечал, что в соборе царит полное запустение, «стены покрыты инеем»[187]. Очевидно, к этому времени богослужения в храме уже не совершались.
П. П. Покрышкин, обследовавший монастырь в 1904 г., в заключении о его состоянии говорил, что здания обители, и в первую очередь собор Рождества Богородицы, «сохранил так много остатков древней конструкции и древней архитектурной декорации, что представляется возможным восстановление их в первоначальном виде». Там же он обращал внимание на продолжающееся разрушение цокольных частей здания и настаивал на необходимости проведения скорейшего ремонта[188].
Интерьер собора Рождества Богородицы. Вид на север. Фотография И. А. Александрова. 1907
Интерьер собора Рождества Богородицы. Вид на восток. Фотография И. А. Александрова. 1907
Игумения Таисия, со своей стороны, пыталась обратить внимание епархиального начальства на бедственное положение собора. В своем рапорте она говорила, что «в храме совершать богослужения… невозможно: с внутренней стороны в куполе видны большие трещины, хотя, может быть, и не опасные для него, т. е. не угрожающие ему падением, но тем не менее требующие исправления», а кирпичный пол, лежащий на деревянном настиле, провалился[189].
Опубликованные в 1908 г. результаты обмеров, проведенных П. П. Покрышкиным и К. К. Романовым в 1905 г., вызвали еще большие опасения за судьбу Бого родице-Рождественского собора, оказавшегося в аварийном состоянии. Сильнее всего пострадали цоколи и фундамент здания, где кирпич перепрел и активно осыпался. Особенно бедственное положение было отмечено в северовосточной части собора, где кладка выкрошилась на треть толщины стены. Причину столь активного разрушения фундамента исследователи видели в подземном ключе, вода которого, подойдя к стене, подмыла и разрыхлила её. В результате ослабления фундамента и осадки собора в кладке образовались многочисленные трещины. «Собор треснул в двух взаимно перпендикулярных направлениях – по главным осям, минуя лишь барабан купола». Самая глубокая трещина, местами достигавшая шириной 8 см, начиналась в фундаменте северной стены, шла через северный портал, всю северную стену, затем свод и северную подпружную арку и, обходя барабан, через южный свод спускалась к южному порталу. Другая продольная трещина, начинаясь от западных дверей собора, поднималась через западное окно к подпружным аркам и резала среднюю апсиду по окнам. Кроме того, все арки собора дали трещины в замках, а боковые апсиды треснули по окнам[190].
Из всех зданий обители собор Рождества Богородицы оказался в наиболее бедственном положении, поэтому неудивительно, что реставрация, проводимая под контролем Комитета по восстановлению Ферапонтова монастыря, началась в 1912 г. с укрепления фундамента собора, а также прилегающих к нему построек, составлявших с ним единый комплекс. Работы проводились согласно проекту, утвержденному Археологической комиссией[191], и к концу 1913 г. все фундаменты были укреплены. Кроме того, внутри собора был удален сгнивший деревянный пол, и начато устройство бетонного: к железным балкам, заменившим деревянные, крепилась металлическая арматура, но «за неимением цемента и средств пол был оставлен недоделанным»[192].
Поступившие в следующем году в фонд реставрации Ферапонтова монастыря средства позволили проводить ремонтные работы в более широких масштабах. В начале 1914 г. Комитет по восстановлению Ферапонтова монастыря разработал план работ на текущий год, который был передан в Археологическую комиссию на утверждение[193]. В него входило: «Окончить бетонирование черного пола, сделать кирпичный пол, существующую крышу снять, восстановить закомары, кровлю сделать из красной меди, главу сделать шлемовидную, остатки барабана над приделом св. Николая дополнить и перекрыть главкой слабо-луковичной формы, обе главы перекрыть желтой медью, апсиды покрыть конусовидными крышами из красной меди, окно в западной стене заложить, восстановить на западной стене пояс орнамента, разрушенный при пробитии окна, остальные окна восстановить в прежней форме, трещины в стенах расчистить и заделать»[194].
Портал собора Рождества Богородицы. Фотография начала ХХ века
При обсуждении этого плана выступил Г. И. Котов, который решительно высказался за сохранение четырехскатного покрытия, справедливо отмечая, что «самое важное в церкви – её роспись» и нельзя делать ничего, что в дальнейшем могло бы ей повредить, а позакомарное покрытие в ближайшем будущем может привести к протечке кровли. К его мнению присоединились М. Т. Преображенский, В. В. Суслов и Е. А. Сабанеев. Кроме того, по общему мнению, для полной реставрации здания, проект которой был выполнен К. К. Романовым и А. Г. Вальтером, «не было найдено достаточных данных»[195]. В принятом с учетом высказанных замечаний решении, о котором сообщалось князю А. В. Оболенскому, говорилось: «…Признано нежелательным покрытие собора Рождества Пресвятой Богородицы по закомарам, в виду технической трудности такого ремонта. Соборная глава должна остаться в существующем виде. Окна в соборе… не признано возможным изменять… К исполнению же прочих предложенных Комитетом работ со стороны Комиссии препятствий не встречается…»[196]. Иными словами, Комитету предлагалось ограничиться противоаварийными ремонтными работами, которые обеспечили бы сохранность храма и фресок, и не стремиться к воссозданию его первоначального облика. Надо согласиться, что такое осторожное решение, особенно в отношении сохранения четырехскатной крыши, оказалось весьма дальновидным.
Реставрационные работы, благодаря энергичному руководству А. Г. Вальтера, сразу пошли очень быстрыми темпами. Уже в июне было завершено укрепление фундамента, о чем В. Т. Георгиевский, посетивший Ферапонтово, с удовлетворением сообщал И. С. Остроухову[197]. За сезон 1914 г. А. Г. Вальтер успел полностью сделать кирпичный пол, восстановить орнамент, опоясывающий собор, вычинить участки разрушенной кладки, местами восстановить наружную облицовку стен, а также расшить и зачинить наружные трещины. Кроме того, вокруг собора, там, где это требовалось, был понижен уровень земли. Оставалось лишь укрепить четырехскатную крышу, но, несмотря на категорическое решение Археологической комиссии, Комитет продолжал настаивать на позакомарном покрытии собора. На очередном заседании в марте 1915 г. его члены постановили «по вопросу о покрытии собора по закомарам вновь войти с ходатайством в Императорскую Археологическую комиссию, представив технические соображения о возможности такого покрытия». Предполагалось также изменить форму главы собора[198]. По всей видимости, доводы членов Комитета оказались убедительными, так как на заседании 2 апреля 1915 г. Археологическая комиссия утвердила с небольшими поправками чертежи и проекты позакомарного покрытия и восстановления луковичной главы[199], и летом 1915 г. А. Г. Вальтер приступил к исполнению своего проекта. Крыша собора была приподнята и закреплена на подпорках, что дало возможность не только проводить работы, но и исследовать своды собора, полусбитые закомары и остатки малой главы[200].
За сезон 1915 г. А. Г. Вальтер восстановил первоначальную форму окон в барабане, а также начал вычинку закомар. На очереди стояли работы по проливке трещин в сводах и их укреплению, после чего должно было приступить к покрытию собора по закомарам. Но для этого необходимо было укрепить штукатурное основание фресок, расположенных в первую очередь на сводах, а с их реставрацией возникали задержки. 3 июля А. Г. Вальтер писал А. В. Оболенскому: «Для меня очень важно скорое исполнение работ по заделке трещин на фресках сводов, потому что до заделки этих трещин я не могу пролить раствором своды сверху и не могу готовить покрытие по кокошникам»[201].
Еще в 1904 г. П. П. Покрышкин поднял вопрос о реставрации фресок[202], но она не могла начаться, пока само здание собора находилось в аварийном состоянии. Теперь, когда реставрация архитектуры была близка к завершению, необходимость консервации фресок, и в первую очередь их штукатурной основы, стала очевидной. Для реставрации грунта фресок Комитет решил пригласить Н. Я. Епанечникова[203] – реставратора-подрядчика, уже известного своими работами в Успенском соборе Московского Кремля, храме Христа Спасителя и церкви Спаса-Нередицы. Он посетил Ферапонтов монастырь в конце июня 1915 г., «осматривал трещины и обещал немедленно по приезде в Москву прислать свои цены»[204]. И действительно, уже 6 июля А. Г. Вальтер получил смету на работы и пространную «пояснительную записку», которые вскоре переслал А. В. Оболенскому на утверждение, сообщая в пояснительном письме, что цены Н. Я. Епанечникова на этот раз несколько дороже тех, по которым он работал в Успенском соборе[205]. А. В. Оболенский, извещая Н. Я. Епанечникова о своем согласии, просил вместе с тем немного сбавить цены, на что тот ответил отказом, ссылаясь на трудности военного времени. Уже 15 июля он отправил в Ферапонтово свою бригаду, а на следующий день выехал сам[206].
Работы по укреплению грунта фресок и заделке трещин начались в середине июля 1915 г. В бригаду Н. Я. Епанечникова входило не более 4–5 человек, а сам он бывал лишь наездами. Н. Я. Епанечников планировал завершить заделку трещин на сводах и в барабане в конце августа 1915 г.[207], но реальная дата завершения работ на сводах, и вообще в соборе, неизвестна. Надо думать, что его бригада пробыла в Ферапонтове до глубокой осени, т. к. помимо сводов те же работы предполагалось провести на значительной части стен собора и в алтаре. Сам Н. Я. Епанечников не говорит в смете об объеме работ, но А. Г. Вальтер ещё до приезда реставраторов промерил трещины, нуждавшиеся в заделке. Согласно его подсчетам, оказалось «на вертикальных стенах… около 75 погон. сажень» (около 160 м) и «по аркам и по сводам около 70 погон. сажень» (около 150 м). В укреплении, по его мнению, нуждалась незначительная часть штукатурки[208]. По всей видимости, к концу 1915 г. Н. Я. Епанечников завершил большую часть работ, т. к. в смету М. О. и Г. О. Чириковых, составленную уже в марте 1916 г., вошел, в частности, пункт по удалению брызг раствора, оставшихся после укрепления грунта и заделки трещин[209].
«Пояснительная записка» Н. Я. Епанечникова является очень интересным документом, открывающим для нас одну из первых страниц реставрации древнерусской монументальной живописи. По существу, эта записка представляет собой методику укрепления грунта фрески, многие пункты которой вполне соответствуют современным требованиям, поэтому её текст за небольшими сокращениями уместно привести здесь полностью.
Портал собора Рождества Богородицы. Фотография в процессе реставрации
Световой барабан собора Рождества Богородицы. Фотография начала ХХ века
«Что касается до способов работы и употребления закрепляющих составов, – пишет Н. Я. Епанечников, – то уважение к реставрируемому памятнику не должно позволять прилагать таких способов, которые хотя и упрощали бы значительно работу, но могли бы грозить разрушением или утерей частей… Способы, употребляемые мной, и составы для закрепления сами по себе не сложны и только тщательность и аккуратность в их применении вполне гарантируют удачное исполнение предстоящей работы… В начале работ необходимо подробным выстукиванием исследовать площадь реставрируемой картины и определить величину и форму пустот и их характер… Дальнейшее исследование состоит в том, что через имеющиеся трещины или даже в крайности через проделанные специально маленькие отверстия пропускается под штукатурку очень тонкая стальная пластинка, которой и определяется величина пустоты и её характер. Затем ведется продувание через те же маленькие отверстия, … которое ведется обыкновенной нагнетательной машинкой с очень тонкой трубочкой на конце рукава; тонкий палец этой трубочки вводится в отверстие. После продувания в зависимости от состояния штукатурки приходится с её задней стороны произвести подчистку тонкими стальными пилками и затем снова продувать. Обновление задней стороны штукатурки производится для удаления пыли, которая не вышла при продувании, и для освежения штукатурки, необходимого для лучшего сцепления. Если штукатурка отошла от стены, то после продувания она слегка придвигается прессом к стене, с тем расчетом, чтобы осталось место для прохода жидкого состава, после нагнетания которого пресс еще несколько надавливают, чем равномерно распределяют введенную жидкость. В иных случаях приходится сначала нагнетать жидкость, а потом уже равномерно распределять её давлением пресса.
Состав вводится нагнетанием шприца через особо приготовленные наконечники – иглы разных форм и размеров. В деле заливки полостей между отставшей штукатуркой и стеной главную трудность представляет не сама заливка, а предварительная подготовка данного места к этой операции. При выборе состава для заливки полостей мною поставлены следующие требования: во-первых, чтобы этот состав никаким образом не реагировал ни на штукатурку, ни на кладку стены, ни на краски; во-вторых, чтобы он крепко соединял штукатурку со стеной и впоследствии сам не разрушался ни от сырости, ни от других причин; в-третьих, чтобы раствор этого состава был по возможности наиболее жидкий для того, чтобы он мог проникать в мельчайшие трещины, причем густота раствора должна варьироваться в зависимости от величины и характера полости».
Внимательный осмотр памятника позволил Н. Я. Епанечникову классифицировать разрушения штукатурки и определить, какие участки нуждаются в реставрации, а какие нет. Среди отставаний грунта он выделил три категории: первая – «имея полость пустоты, держится крепко и не имеет трещин; образование этой полости можно приписать неровной кладке»; вторая – отставания имеют трещины; третья – отставание штукатурки наблюдается у трещин, и штукатурка «по направлению к трещине идет всё утоньшаясь и оканчивается тонкой зазубренной губкой». Трещины также делятся на две категории. Первая группа трещин, сравнительно узких, произошла «от движения кирпичей при осадке стены», но «штукатурка отлично держится на сдвинутых кирпичах». Вторая группа «может быть отнесена к опасным». Эти трещины находятся на сводах, арках и окнах. Здесь «сдвинут или целый вертикальный ряд кирпичей, или ожидается выпадение кирпичей». Делая вывод из своих наблюдений, Н. Я. Епанечников пишет: «…Сама штукатурка по структуре очень крепкая и хорошо держится на кирпичах, так что первая категория отставания… может быть и не закрепляема. Вторая и третья категория пустот требует заделки. Обе категории трещин требуют заделки, в особенности вторая как самая опасная»[210].
Приведенный документ представляет нам его автора как человека, не просто уважавшего реставрируемый памятник, но понимавшего, что чрезмерное реставрационное вмешательство может губительно сказаться на его судьбе. Иными словами, Н. Я. Епанечников как реставратор обладал качествами, редко встречавшимися в среде его коллег-современников, и которых порой недостает и некоторым нынешним реставраторам. Такие пункты его методики, как тщательное предварительное исследование памятника, отказ от тотального укрепления, а также некоторые технические приемы, остаются актуальными и по сей день. Однако укрепление Н. Я. Епанечникова обладало и существенными недостатками, которые вскрылись несколькими годами позже.
Обращает на себя внимание отсутствие рецептуры растворов, употребляемых Н. Я. Епанечниковым, что, очевидно, являлось его профессиональной тайной. Из его «записки» известно лишь, что заливки проводились тем же раствором, который шел на шпаклевку трещин, но в более разжиженном виде. Но именно состав растворов и оказался слабым звеном методики Н. Я. Епанечникова. Неудовлетворительные результаты его укрепления оказались в центре внимания уже на Объединенном совещании реставрационных отделов Москвы и Петрограда, проходившем в 1921 г. В. А. Витман сообщил, что «фрески в местах заделки швов отстают и свёртываются», а В. Т. Георгиевский обратил внимание присутствующих на то, что «швы растрескались и начали рвать соседние области фресок». А. И. Анисимов при обследовании фресок собора обнаружил местами редкий вид разрушения, известный под названием «вскипания красочного слоя», появление которого он приписал также действию укрепляющего раствора Н. Я. Епанечникова. Особого внимания, как очевидца укрепления 1915 г., заслуживает мнение К. К. Романова, сообщившего, что в состав раствора Н. Я. Епанечникова входил алебастр[211]. К сожалению, наша реставрация на первых этапах работы с фресковой живописью не избежала ряда ошибок. В частности, чрезмерное увлечение новыми строительными материалами (цемент, гипс, алебастр) и употребление их для закрепления грунта привело к гибели многих фресок, и метод Н. Я. Епанечникова не оказался исключением. Правда, алебастр оказался лишь составной частью раствора, в который, помимо него, входила известь, поэтому последствия укрепления оказались не столь губительными, как на других памятниках, но отмеченные на совещании 1921 г. разрушения грунта и красочного слоя, наряду с высолами и плесенью, появившимися вокруг зашпаклеванных трещин, на что указывает акт осмотра в 1919 г.[212], следует приписывать действию раствора Н. Я. Епанечникова.
Сопоставление архивных фотографий показывает, что Н. Я. Епанечников не успел выполнить весь запланированный объем работ. Так, незначительное число незашпаклеванных трещин осталось в западной части собора, а на подпружных арках незакрытыми оказались некоторые левкасные гвозди. Его шпаклевки, как следует из приведенных высказываний, оказались непрочными, и, кроме того, рассчитанные на последующее тонирование, они, по мнению В. Т. Георгиевского, своим тоном неприятно подчеркивали обилие утрат[213]. По всей видимости, при реставрации 1927–1930 гг. они были повсеместно заменены тонированными грунтовыми вставками, частично сохранившимися и по сей день.
После заделки Н. Я. Епанечниковым трещин в сводах собора, А. Г. Вальтер провел укрепление сводов снаружи, пролив их цементным раствором[214]. Тогда же были восстановлены в первоначальном виде окна в стенах собора, а пробитое в XVIII в. окно в центре западной стены заложено, но не на всю толщину стены, так что внутри в центре фрески «Страшный суд» образовалась ниша. А. Г. Вальтер намеревался окончательно завершить архитектурные работы за сезон 1916 г. и тогда же провести реставрацию фресок. М. О. и Г. О. Чириковы посетили Ферапонтово в самом начале 1916 г., ознакомились с состоянием стенописи и уже 21 марта представили на рассмотрение Комитета смету на реставрацию икон и фресок. По стенописи предполагалось провести следующие работы: со всей фресковой росписи мягкой кистью удалить пыль; в местах заливок и заделок трещин удалить излишки раствора, а также загрязнения и побелку, частично оставшиеся еще с 1798 г.; утраты грунта, заполненные раствором, затонировать нейтральным тоном без восстановления деталей[215]. Однако в 1916 г. реставрационные работы так и не были начаты, чему, очевидно, помешали внешнеполитические события и углубление вызванного войной экономического кризиса.
Оставляя собор в конце 1915 г., А. Г. Вальтер не мог предположить, что его реставрация возобновится лишь через пять лет, поэтому он не провёл должных противоаварийных работ. В результате этого некоторые недоделанные детали собора подверглись быстрой порче, и в первую очередь кровля, которая, будучи поставленной на подпорках, была закреплена весьма относительно. Временное жестяное покрытие за несколько лет проржавело и местами оказалось сорванным ветром. То же наблюдалось на покрытии главы собора. В. Т. Георгиевский посетил монастырь в 1920 г. и видел в его сводах и особенно в скуфье купола протечки, о чем сообщил на Объединенном совещании[216]. Чинки стен собора в некоторых местах, видимо из-за отсутствия штукатурного покрытия, подверглись выветриванию и начали осыпаться[217]. Все это ставило необходимость скорейшего продолжения реставрации, которая формально началась в 1919 г.[218], но из-за отсутствия финансирования и снабжения материалами работы возобновились лишь в 1921 г.
За сезон 1921 г. В. В. Данилов полностью восстановил утраченные части кокошников и закрепил временную крышу[219]. Но в 1922 г. работы велись в других зданиях монастыря, и комиссия, осмотревшая собор в середине июля 1923 г., вновь отмечала неудовлетворительное состояние памятника. Особое опасение вызывала сырость в барабане собора, наносящая урон фрескам; для борьбы с нею было предложено в двух окнах барабана сделать форточки[220].
В 1923 г. В. В. Данилов работал только урывками из-за перебоев в финансировании. Тем не менее он приступил к перекрытию апсид с заменой прежнего покрытия на посводное, а также восстановил на них фигурный фриз и карниз. Крыша над сводами была вновь приподнята, на кокошниках были сделаны кружала и деревянная опалубка, а своды проложены рубероидом. Плотники даже изготовили три окончины для малого барабана, что свидетельствует о намерениях его восстановить[221]. Однако все эти работы не были завершены из-за недостатка средств, и даже крыша осталась на зиму без закрепления. В таком виде собор простоял до августа 1924 г.[222], и только в конце сезона В. В. Данилов смог завершить посводное покрытие апсид[223].
По всей вероятности, при обсуждении в Петроградских реставрационных мастерских плана на будущий 1925 г. было решено в обязательном порядке завершить не в меру затянувшуюся реставрацию Богородице-Рождественского собора. Об этом свидетельствует смета, составленная В. В. Даниловым в октябре 1924 г., в которую вошли все необходимые для этого виды работ[224]. Предварительно на одном из заседаний было предложено «из соображений практического характера», а также ввиду отсутствия должного надзора за памятником временно оставить четырехскатную крышу[225]. Для более прочного её крепления между закомарами и кокошниками делались в их высоту перемычки толщиной в полтора кирпича, на которые опирались бы стропила крыши. К этому моменту кокошники и закомары уже были восстановлены в первоначальной форме, поэтому крыша оказалась приподнятой значительно выше, чем до начала реставрации, и частично закрыла окна барабана. В связи с этим В. В. Данилов предлагал временно, до восстановления позакомарного покрытия, заложить кирпичом нижнюю, оказавшуюся закрытой, часть окон, дабы избежать протечек. Кроме того, предполагалось заменить железное покрытие крыши на медное, провести остекление окон и т. д. Все эти работы были выполнены в 1925 г.[226], и архитектурная реставрация собора, начавшаяся в 1912 г., была, наконец, завершена.
Систематическая реставрация стенописи собора Рождества Богородицы началась в 1927 г., но еще в ходе архитектурных работ по фрескам были предприняты незначительные промывки, частичное удаление брызг от побелок, излишек растворов различных строительных периодов и т. д. К сожалению, все эти работы не зафиксированы документально, поэтому сейчас трудно установить и их последовательность, и их исполнителей.
По всей видимости, основная масса этих работ коснулась портальной фрески, которая, в силу своего расположения, наиболее пострадала и чаще подвергалась мелким поновлениям. Восстановим вкратце её историю. Созданная одновременно с росписями Собора, она в середине XVI в. оказалась полностью внутри паперти, перекрытой высокой крышей. Ещё в середине XVIII в. вся композиция была легко обозрима, о чем свидетельствует её обширное описание в одной из монастырских описей: «В паперти над церковными западными дверьми образ Спасов Вседержителев. По сторонам Спасова образа писано стенным письмом образы пресв. Богородицы, Иоанна Предтечи, архангелов Михаила и Гавриила и образы апостольские, да образы Рождества Богородицы. На сводах дверей тех церковных образ пресв. Богородицы Знамение, образы преподобных Иоанна Дамаскина и Козмы Маиумского. По сторонам тех церковных западных дверей два образа ангельских»[227]. В таком виде фреска простояла до ремонта 1794–1798 гг., в ходе которого паперти были полностью перестроены со значительным понижением крыши; примыкающие к западной стене собора стропила были врублены прямо в фреску, из-за чего утратилась значительная часть Деисуса, а верхняя его половина оказалась на открытом воздухе. Тогда же в паперти был настелен низкий потолок, разделивший портальную композицию пополам, так что обозримыми остались только фигуры архангелов и Богоматерь Знамение с преподобными. Таким образом, два верхних регистра портальной фрески оказались в сыром чердачном помещении, что нанесло живописи непоправимый урон, нижняя же часть композиции, напротив, находилась на постоянном обозрении, из-за чего, надо думать, не раз поновлялась. Так, составивший опись 1856 г. священник Арсений Разумовский не мог определить имена преподобных по сторонам Богоматери Знамение, неправильно полагая, что перед ним Ферапонт и Мартиниан, потому что сопроводительные надписи были забелены[228].
Конец ознакомительного фрагмента.