Глава 9. Людовик XIV, «король-солнце», и его деятельность во Франции
Власть Людовика XIV неоспорима. Главные сановники государства. Кольбер. Кольбер создает французскую промышленность. Великие коммерческие компании. Лувуа. Новые виды оружия. Великий инженер Вобан
Теперь мы приступаем к рассказу о самом важном царствовании в истории Франции – возможно, кроме правления Филиппа Августа. Людовик XIV был очень далек от совершенства как правитель, но нельзя отрицать, что он был великим в ограниченном, но подлинном значении этого слова. Он был велик тем, что сильно влиял на жизнь, поступки и воображение не одних французов, а всех европейцев. В течение по меньшей мере сорока лет его правления казалось, что Франция может стать не просто самым сильным, а господствующим государством в Европе и превратить Париж в новый Рим эпохи империи. Чтобы понять обстоятельства, которые позволили этому королю стать центром, к которому стремились мысли всего мира, нужно изучить его личность, принципы его правления, достижения его министров, дисциплину его армий, церемониал его двора. Только после этого мы сможем понять, как он смог сделать Францию центром внимания Европы.
На следующий день после смерти Мазарини Людовик XIV, как уже было сказано в предыдущей главе, собрал своих государственных секретарей и заявил: «До сих пор я позволял другим вести мои дела. Теперь я сам буду своим первым министром. Я буду рад вашим советам, когда потребую их. Я требую, чтобы вы ничего не скрепляли печатью без моего распоряжения и ничего не подписывали без моего согласия». Так монарх объявил, что желает быть настоящим королем. Ему было тогда двадцать два года, а умер он в семьдесят семь. За эти пятьдесят пять лет (с 1661 по 1715 г.) желание, о котором он объявил в первый день своего истинного правления, не покидало его ни на секунду. Он никогда не имел первого министра и всегда был королем.
Людовик XIV был среднего роста, но внушал почтение всем, кто на него смотрел, благородством и величием без высокомерия, которые были видны в каждом его жесте. По словам его современника, герцога де Сен-Симона, «и в домашнем халате, и на праздниках», и за бильярдным столом, и во главе своих войск он выглядел «хозяином мира». Острота ума у него была средняя, зато было много здравого смысла. Король редко принимал решение по какому-то делу, не получив подробной информации о нем от людей, которые, как считалось, знали его суть. У Людовика была природная склонность к правде. «Он любил истину, беспристрастие, порядок и разум». Он также обладал большим моральным мужеством и твердым характером, которые ярче всего проявились в последние, полные бед годы его жизни, когда его войска были разбиты, в его страну вторглись враги и почти всю его семью унесла смерть.
У этого короля было мало собственных идей. Но одна идея с самой юности глубоко вошла в его ум и определила всю его жизнь. С раннего детства он слышал от других, что он «видимое божество», «наместник Бога». В первой тетрадке-прописях, составленной для маленького Людовика, когда его учили писать, были фразы: «Королей нужно чтить. Они делают то, что хотят». Он был глубоко убежден в том, что он не такой, как все другие люди, что он носит на голове корону по воле Бога, что он – король милостью Божьей, наместник Господа на земле. Однажды он должен будет дать отчет о своих делах Богу, но только Богу, и никому больше[86].
Людовик XIV
Кардинал Ришелье
Жан-Батист Кольбер
Мадам де Помпадур
Тогда практически весь французский мир считал эту идею верной. Один из его подданных, Лабрюйер[87], сказал прямо: «Тот, кто полагает, что лицо монарха – причина счастья придворного, чья жизнь наполнена желанием видеть государя и быть им увиденным, может понять, как святым достаточно созерцать Бога, чтобы ощущать торжество и блаженство». Для Людовика XIV такой взгляд на свое предназначение имел два очень важных последствия.
Во-первых, поскольку он заместитель Бога, он должен быть полным господином своих подданных, то есть иметь право распоряжаться по своей воле их имуществом, свободой и даже жизнью, а они должны ему повиноваться безусловно и «безоговорочно». Во-вторых, на нем лежит долг исполнять свое, как говорил он сам, «ремесло короля». Он обязан «делать все для блага государства» и использовать свою власть лишь для того, чтобы «с большей отдачей трудиться ради преуспеяния своих подданных».
Людовик XIV не всегда обеспечивал подданным это преуспеяние, но, по крайней мере, был добросовестным тружеником. «Царствовать можно лишь с помощью труда, – писал он своему сыну. – И желать первого без второго – это неблагодарность и открытое неповиновение по отношению к Богу, несправедливость и тирания по отношению к людям». Поэтому каждое утро король посвящал часть своего времени общественным делам, занимаясь ими в одиночку или вместе с государственными секретарями. Каждый его день и час был подчинен строгому расписанию, и Сен-Симон писал, что «с альманахом и часами в руках человек, находившийся на расстоянии 300 лье от короля, мог точно сказать, что король делает в данный момент».
Мысль о том, что он – наместник Бога, наполняла Людовика не поддающейся описанию гордостью. Он радовался, что его называют «король-солнце», и почти разрешал, чтобы его угодливые придворные поклонялись ему, как святому или полубогу. Его подчиненные, проходя через его спальню, когда в ней никого не было, делали глубокий реверанс перед королевской постелью или шкатулкой с королевскими салфетками для умывания, как перед главным алтарем в церкви. Они организовывали «культ королевского величества»: каждый обычный поступок короля в его повседневной жизни – пробуждение, обед, прогулка, охота, ужин, отход ко сну – становился публичной церемонией, отрегулированной до мелочей. Все это вместе называлось «королевский этикет»[88].
«Король-солнце» вставал в восемь часов. В его спальню группами впускали придворных. Такая группа называлась «антре» (entree) («вход»), и во время одной церемонии пробуждения (она называлась «леве» (lever) их было шесть. Вслед за последней группой еще несколько сот человек наконец оказывались рядом с королем. Те, к кому король был наиболее благосклонен, допускались к его величеству в тот момент, когда он вставал с постели и надевал королевский халат. Наименее удачливые входили лишь тогда, когда король протирал ладони салфеткой, смоченной в спирту, и заканчивал одеваться. Этикет предписывал, кто должен подавать какой предмет одежды королю. Например, «дневную рубашку», завернутую в белый шелк, должен был подавать сын короля, принц крови, а если никого из них не было, гофмейстер. Правую перчатку подносил королю первый камердинер спальни, левую – первый камердинер гардероба. Смотритель гардероба подавал наместнику Бога штаны и помогал ему застегнуть их.
Одетый таким образом, король переходил в свой кабинет, отдавал приказания на день, а потом шел на мессу в часовню. Выйдя оттуда, он до часу дня совещался со своими министрами. В час он обедал один в своих покоях. Этикет в этом случае предусматривал каждую мелочь так же, как и для церемонии пробуждения. Каждое блюдо вносил дворянин, впереди которого шли церемониймейстер и метрдотель, а сзади три королевских охранника с мушкетами на плечах. Сзади короля в продолжение всей церемонии стояли пять дворян. Если он хотел пить, были нужны три дворянина, чтобы подать ему стакан воды или вина. Таким был этикет в обычные дни. В торжественные дни и дни гран-кувер (grand couvert), то есть парадного обеда (обычно это бывали воскресенья), король тоже сидел за столом один, но вокруг него находились около тридцати человек, из которых примерно половина – вооруженные охранники. В такие дни людям разрешалось входить и смотреть на то, как ест их великий монарх.
После обеда король отправлялся на прогулку – иногда пешком, но чаще верхом на коне или выезжал на охоту, что тоже случалось часто. Вернувшись, он переодевался с теми же церемониями, которые сопровождали его утреннее одевание. Затем он снова запирался в кабинете, где читал доклады государственных секретарей и писал письма. За этой работой он проводил час или два. В десять часов он ужинал вместе со своей семьей, и это тоже была большая церемония. После ужина наступало время игры в карты, а после карт, наконец, куше (coucher) – торжественная церемония отхода ко сну, такая же публичная и сложная, как леве.
Двор французских королей стал роскошным и сложно устроенным в дни Франциска I. Во время Религиозных войн он был совершенно неорганизованным. При Генрихе IV он стал очень простым и даже по-военному суровым. Теперь, под рукой его далеко не просто внука, он стал невероятных размеров. В него входили придворный корпус военных – около 10 тысяч человек в великолепных мундирах, охрана, достойная самого грозного из монархов христианского мира, и гражданский придворный штат численностью не меньше 4 тысяч человек. Служителей королевской кухни (эта служба называлась la bouche du roi – «рот короля»), то есть тех, кто готовил и подавал еду для королевского стола и только для него, было 498 человек. Но кроме хозяйства короля были домашние хозяйства королевы, дофина, супруги дофина и троих их детей. Дочь дофина, когда ей было всего 2 года, имела собственное «домашнее хозяйство» (maison) из двадцати двух человек обслуги, в число которых входили три гувернантки и восемь фрейлин.
Начальниками этих служб были представители высшей знати. Глава служителей королевского стола носил титул великий магистр Франции, и эту должность занимал не кто иной, как первый принц крови, сам принц Конде, который по-прежнему был грозным полководцем, чьи победы наводили ужас на всю Европу. Обычно носители таких должностей исполняли их сами, а не доверяли это представителям. Подать королю рубашку или тарелку было желанной честью. Многие дворяне низшего ранга просто стояли вокруг короля: каждый из них надеялся, что после вечерней игры в карты король осчастливит его и возвысит над остальными собратьями просьбой нести свечу, чтобы осветить путь к постели.
Итак, Людовик XIV полностью укротил когда-то высокомерную и независимую французскую знать. Он хотел, чтобы все эти высокородные господа постоянно вращались вокруг него, прислуживая ему в огромной королевской резиденции в Париже, а потом, когда был построен еще более просторный Версаль, делали то же самое в Версале. Каждый день король, проходя по дворцовым галереям или по аллеям своих обширных парков, устраивал смотр своим придворным. Тот, кто не явился ко двору, кто бы он ни был, не мог надеяться ни на какие милости от государя. Если короля просили сделать что-то хорошее для того, кто отсутствовал, король отвечал: «Этого человека я не видел. Я его не знаю», и это было самым страшным осуждением из всех возможных.
Конец ознакомительного фрагмента.