История Франции. Книга первая. Происхождение и Средневековье (Андре Моруа, 2006)

I. О том, как Галлия стала римской

1. В мире найдется немного мест, столь интересных для посещения, как долина реки Везер во французской провинции Перигор. Река катит свои темные воды между двумя скалистыми стенами. Высокие каменные откосы усеяны черными отверстиями – входами в пещеры и углублениями в горах. Гроты, многочисленные, как кроличьи норы на опушке леса, некогда создавали что-то вроде доисторического города. Во многих пещерах было найдено каменное оружие, орудия труда, кости животных и человеческие черепа. Примерно 30 тыс. лет тому назад здесь жили люди, которые достигали своих жилищ и выходили из них по узким тропинкам или по лестницам из лиан. Труднодоступность жилищ и огонь служили этим людям защитой от диких животных. Они жили охотой и рыбной ловлей, а на стенах своих пещер рисовали оленей и бизонов «с мастерством и очарованием, порожденными долгим совместным с ними существованием» (А. Фосийон). Неправомерно говорить, что история этих людей принадлежит истории Франции, потому что в те времена еще не было наций. Но французская цивилизация, как и все другие цивилизации, покоится на глубоких и загадочных основаниях прошлого. Еще и сегодня можно видеть во Франции целые деревни троглодитов. На кладбищах, на могилах, мы помещаем, как и наши предки из неолита, надгробные камни. Верования в фей, в колдовство, в колдунов до сих пор распространено в наших деревнях: это отголоски первобытных религий. На посохах пастухов или на изделиях сельских гончаров бессознательно сохраняется народное искусство, где преобладают геометрические узоры или изображения животных. Можно предположить, что в конце доисторических времен существовала довольно однородная средиземноморская цивилизация со своими обменом, торговыми путешествиями, свайными городами, примитивным сельским хозяйством и первыми одомашненными животными. Запутанная сеть наших деревенских дорог, должно быть, восходит еще к эпохе неолита (Г. Рупнель). Под тонким слоем исторических времен скрываются могучие доисторические пласты, а поколения, от которых, кажется, ничего не осталось, кроме обтесанных или отполированных камней, бронзовых орудий труда, дольменов, менгиров, погребений, тропинок и источников воды, завещали человечеству наследство из слов, социальных институтов и правил, без которых было бы невозможно будущее развитие.

Женская головка из зуба лошади. Образец искусства эпохи палеолита из пещеры Мас-д’Азиль, департамент Арьеж. IX–VII вв. до н. э.

2. Никогда не существовало народа французской национальности. Та территория, которая является нынешней Францией, располагалась на краю Европейского континента. Здесь завершались вторжения, и здесь останавливались и поселялись завоеватели. В конце первого тысячелетия до нашей эры в Альпах проживали лигуры, в Пиренеях – иберы, от которых, возможно, и происходят современные баски. По Средиземному морю приплывали финикийские моряки; Монако – это финикийское слово, означающее отдых, остановка. Семитские купцы обменивали на рабов жемчуг, гончарные изделия и яркие ткани. Позднее греческие мореходы основали на побережье колонии и привезли с собой цивилизацию Востока, религиозные веяния, таинства, деньги, культуру оливковых деревьев и более совершенный язык. Из своей главной колонии Массилия (Марсель), основанной моряками из ионийской Фокеи около 600 г. до Рождества Христова, греки сделали торговый порт, через который транзитом шло олово, вывозимое из Британии. Марсель разрастался, и на побережье возникали новые греческие города: Никея (Ницца), Агатхэ Тюхэ (Агд), Антиполис (Антиб). Греки видоизменили провансальский пейзаж, и не только тем, что привезли оливковое дерево, но они привезли также и кипарис, фиговое дерево, виноградную лозу, акант и гранат. Битва Цветов, ежегодный праздник в Ницце и в других городах на Ривьере, восходит к греческим временам и, несомненно, связан с культом Деметры, Адониса или Персефоны. Персидская роза, попавшая через Грецию в Италию, была также привезена и в Прованс. Розовой эссенцией, которую производят сегодня в Грассе, мы обязаны греческим морякам и римским легионерам.

3. Начиная с конца бронзового века в долины Рейна и Роны проникает другая, так называемая кельтская культура. Кельтские племена пастухов и воинов пришли с берегов Дуная. Эти племена по языку и обычаям принадлежали к индоевропейской группе. Мы не имеем достоверных подтверждений, что когда-то существовал единый кельтский народ. Древнегреческие писатели, для которых все «гиперборейские» варвары представляли собой единый размытый и туманный образ, называли кельтами всех иноземцев высокого роста, с белой кожей и светлыми волосами, проживающих по ту сторону гор. Но существовали и темноволосые кельты, поэтому триумфаторы, когда проводили по Риму вереницы пленников, часто для соответствия их народным представлениям обесцвечивали им волосы. Можно, скорее, предполагать, что однородным был не кельтский народ, а кельтский язык и кельтская цивилизация. Эти люди умели ковать обоюдоострые мечи – лучшее по тем временам оружие. Раскопки в Тене (возле озера Невшатель) и в Гальштадте обнаружили значительные центры по изготовлению оружия. Кельты обладали художественным вкусом, были знакомы с греческими орнаментами и использовали их в своих ювелирных изделиях и в украшениях своих мечей. В IV в. до н. э. прекрасное оружие и смелость позволили им создать империю. Они дошли до Галатии в Малой Азии, пересекли Рейн, Альпы, заселили Северную Италию, сожгли Рим, но там не задержались, а подчинили себе местные племена в тех землях, которые сегодня мы называем Францией и Испанией. Было бы крайне ошибочно представлять, что кельты, уничтожив лигуров и иберов, заменили их на завоеванных территориях. Скорее, нужно говорить о медленном проникновении, когда военная аристократия сначала порабощала местных жителей, потом с ними ассимилировалась, а язык завоевателей понемногу становился языком всех племен, проживавших западнее Рейна и Альп. В венах современных французов кровь иберов и лигуров смешалась с кельтской кровью, а также с кровью римлян и многих других народов. А что касается имени «галлы» (Galli), то римляне так называли кельтов.

4. Кельтская империя продержалась недолго, и в конце IV в. до н. э. Северная Италия (Цизальпинская Галлия) была присоединена к Риму. Территорию по ту сторону Альп, включающую и современную Бельгию, римляне называли Трансальпийской Галлией. Они знали, что кельты занимали также и Великобританию, и Ирландию и что галлы торговали с этими туманными островами. В глазах какого-нибудь римлянина II в. до н. э. Галлия должна была быть примерно тем же, что и Марокко для алжирца, жившего в 1880 г.: варварская беспокойная пограничная страна. Позднее военные потребности определили последующие политические аннексии. Когда Рим находился в состоянии войны с Карфагеном, военные заявили, что необходимо обеспечить связь вдоль моря на пространстве от Испании до Италии. К концу II в. до н. э. вся эта зона, включая Марсель, стала римской провинцией, и даже просто Провинцией, откуда и происходит название Прованс (Provincia). «Italia magis quam provincia» (это скорее Италия, чем провинция), – говорит Плиний, потому что природа, растительность и климат напоминали ему Италию. Там возникали прекрасные города, такие как Арль, Ним, Оранж, города с термами, форумами и аренами. Вскоре галлы в своей еще независимой Галлии ощутили угрозу и с востока от германцев, чьи воинственные и жадные племена скапливались по ту сторону Рейна, и с юга от римлян. Две группы римских граждан – торговцы и военные – требовали завоевания Галлии. Торговцы жаждали рабов, поместий и рудников; военные рассчитывали стяжать там славу и политический авторитет; они утверждали, что для защиты Рима от германцев необходимо прикрыть фланги Италии в Галлии. Благодаря одному полководцу, политическому деятелю и писателю по имени Юлий Цезарь мы имеем описание Галлии конца 50-х гг. до н. э. Читая эти описания, необходимо помнить о некоторых неточностях, неизбежно проникающих в доклады разведчиков о столь малоизвестных племенах. Но в юности наставником Цезаря был Антифон – галл по происхождению, а позднее военные походы позволили самому Цезарю пересечь всю страну. О Галлии он был информирован настолько хорошо, насколько это вообще было возможно для римлянина и полководца.

Голова лошади. Резьба по кости. Пещера Мас-д’Азиль, департамент Арьеж. IX–VII вв. до н. э.

Галльская статуэтка бога или героя из Бурэ, департамент Уаза. III–I вв. до н. э. Бронза

5. Как в Галлии, так и в Британии кельтское общество было разделено на кланы, говорит нам Цезарь. Несколько кланов образовывали племя, несколько племен – племенной союз. Считается, что к моменту римского завоевания было около семидесяти двух племенных союзов и от четырехсот до пятисот племен. Многие племена дали свое имя французским городам: Parish (Париж), Bituriges (Бург), Lexovii (Лизье), Ebroicii (Эврё). Но во времена Цезаря у галлов еще не было настоящих городов. Oppidum племени был всего лишь пространством, обнесенным кольями, внутри которого размещалось торжище, и там же во время нападений могли укрыться люди. Там же проводил свои заседания и сенат, собрание крупных собственников. У некоторых племен были цари, у других – тираны, в большинстве же племен правили олигархи. Группа племен составляла лигу; почти все племена из страха перед соседями сохраняли вокруг своих территорий нетронутые леса и ланды. Историки не имеют единого мнения о численности населения Галлии во времена Цезаря; их оценки варьируются от пяти до тринадцати миллионов человек. Примитивные деревни на краю лесных прогалин, должно быть, походили на деревни племен в Центральной Африке. В глинобитных хижинах, крытых камышом, мужчины, сидя на связках тростника, вели беседы между собой, потягивая местное ячменное пиво – сикера. Так как климат в Галлии был более холодным, чем в Италии, то они носили не тоги, а штаны и куртки из козьей шкуры. Римляне называли Цизальпинскую Галлию, жители которой были одеты как римляне, Gallia togata, а Трансальпийскую – Gallia comata или Gallia bracata, то есть «лохматой Галлией» или «Галлией в штанах». Деревянные сабо также поражали воображение римлян; они называли их gallicae, откуда к нам пришло слово галоши. Галлы были охотниками и пастухами, но занимались также и земледелием; в основном они питались дичью, свининой и медом, а эта пища была совсем не похожа на пищу, привычную для римских солдат, которые жаловались на мясную диету, навязанную им интендантством.

6. Религия галлов нам плохо известна. Это была та область, о которой Цезарю, чужаку, трудно было узнать истину. Мы знаем, что галлы поклонялись местным и лесным божествам: Borvo, божество теплых источников, которое дало имя многим бальнеологическим курортам (Бурбонн, Бурбон-Ланси, Бурбон-л’Аршанбо), а также и королевскому дому Бурбонов; Diva, богиня рек (Дива, Дивонн-ле-Бен). У них существовал и более сокрытый культ, таинствам которого обучались в религиозных сообществах друидов. Центр друидизма располагался, вероятно, в Британии, так как именно туда стекались молодые друиды для прохождения инициации. Но прослеживается также и явная связь между верованиями друидов и религиями Востока. Друиды учили, что со смертью тела дух не умирает, а переходит в другое тело на таинственных елисейских полях. Они занимались магией и были немного знакомы с астрономией и медициной; во время зимнего солнцестояния они возглавляли такие символические церемонии, как сбор с дубов омелы, а во время летнего солнцестояния – огненные жертвоприношения. Следы друидических обрядов можно обнаружить и в современной Франции: в Новый год омела еще и сегодня украшает жилища (Новый год под омелой!), а летом, в ночь на 23 июня, еще и сегодня в деревнях пылают на косогорах костры Ивана Купалы. Друиды оказывали и некоторое нравственное влияние на своих приверженцев, но все же этого было недостаточно, чтобы объединить всю Галлию. В «Комментариях» Цезаря мы также не находим рассказов ни об одном случае успешного вмешательства этих священнослужителей в переговоры.

Жертвенник галлороманского храма Юпитера. Лютеция. Фрагмент. I в.

7. Галлы представляли собой варварское, но не дикое общество. Умные, чувствительные к красоте языка, интересующиеся жизнью римлян, галлы были хорошими ремесленниками и храбрыми воинами. Вместе с тем в начале I в. до н. э. любой непредвзятый наблюдатель мог бы уже прийти к выводу, что галлы недолго будут оставаться свободными. В битве при Экс-ан-Провансе (Аква Секстия) только вмешательство Гая Мария помешало вторжению кимвров и тевтонов в Галлию. Сильное государство не может примириться с существованием на своих границах государства слабого, анархичность которого делает его легкой добычей для завоевателей. Галлы были способны на героизм, но не терпели дисциплины и не обладали упорством в достижении целей. На группировки разделялись не только племена и кланы, но даже семьи. Ненависть между кланами бывала порой столь велика, что аристократия некоторых племен обращалась за помощью к римлянам, а те никогда не испытывали мучительных сомнений, завладевая страной, которую раздирали междоусобные войны и которая не имела укрепленных границ. Цицерон с презрением говорил о галлах: «Что может быть более грязного, чем их города? Что может быть более дикого, чем их земли?» Приобщение галлов к цивилизации становилось в его глазах предприятием не только законным, но даже похвальным. Поэтому было совершенно ясно, что в тот день, когда какой-нибудь римский полководец решится завоевать галлов, общественное мнение будет на его стороне.

8. В 58 г. до н. э. проконсулом обеих Галлий, Цизальпинской и Трансальпийской, был Юлий Цезарь, сорокадвухлетний политик, амбиции которого можно было сравнить только с его талантами. Образованный, учтивый, снисходительный, но чуждый угрызениям совести, незнакомый ни с ненавистью, ни с жалостью, Цезарь внимательно следил за тем, как умирает римская республика. Он считал, что республиканская аристократия долго не протянет и что однажды кто-то должен будет взять власть в Риме в свои руки. Он хотел стать этим вождем. Но для исполнения такого великого замысла ему необходим был личный авторитет и армия. Проконсулат над обеими Галлиями мог ему дать и то и другое. К 59 г. раздоры между галлами подготовили почву для вторжения. Племя секванов, ведя войну с племенем эдуев, обратилось за помощью к германскому вождю (Führer) свеву Ариовисту, который пришел на зов в их земли, но потом не пожелал оттуда уходить. Тогда эдуи попросили помощи у римлян. В это же время Галлии угрожали и гельветы (швейцарцы), которых, в свою очередь, теснили германцы. Цезарь пришел, увидел, победил, остановил варваров и основал на Рейне военную заставу. Его конечной целью являлось покорение галлов. У Цезаря было только одиннадцать легионов по пять тысяч человек плюс вспомогательные войска, а галльское воинство было гораздо более многочисленным. Но армия галлов была раздробленной и плохо дисциплинированной. Легионы Цезаря, состоявшие из хорошо обученных ветеранов, обладали к тому же и большим преимуществом в вооружении: у них были метательные машины – баллисты и онагры. Его армия включала в себя балеарских пращников и нумидийскую конницу. Прекрасно построенные римские лагеря окружались тройной защитой: рвами, насыпью, палисадами. В Испании Цезарь уже приобрел некоторый военный опыт. Он не был великим тактиком, но зато был прекрасным организатором. Успехам способствовал и его характер. Его решения были быстры, передвижения войск держались в тайне и оказывались молниеносными, а наступления были неожиданными и неудержимыми. Из-за раздробленности галлов и благодаря помощи племен, настроенных в пользу Рима, он сумел за несколько лет завоевать всю страну.

9. Цезарь обращался с галлами с жестокостью, которую он никогда не позволял себе в Риме. Казалось, что по отношению к ним он не испытывал никаких душевных терзаний; он арестовывал их парламентеров, присваивал золотые и серебряные изделия, тысячами продавал с торгов пленников. Эта огромная военная добыча сделала его одним из самых богатых и самых влиятельных людей Рима. «Он подчинил галлов римским оружием, а римлян – галльскими деньгами». Но такие жестокости вызвали восстание. Аристократия, призвавшая римлян на помощь, уже сожалела о своей неосторожности. Верцингеториг, сын вождя арвернов, красивый, гордый, юный герой, безраздельно преданный борьбе за свободу своей страны, возглавил повстанцев и попытался отрезать северные римские легионы от их баз. Он полагал, что заснеженная горная гряда Севенн надежно защищала его от Цезаря. Но Цезарь, преодолевая по 80 км в день, устремился с отрядом в двадцать тысяч человек к месту восстания. У Верцингеторига не было необходимого осадного оборудования для наступления на римский лагерь. Он попытался обречь римлян на голод, уничтожая поля и деревни на их пути. В течение многих месяцев, ведя партизанскую войну, он сковывал лучшую в мире армию, но его поражение было неизбежно. Бург (Avaricum), самый красивый город Галлии, был взят приступом, а его жители истреблены. Разобщенность галлов вновь способствовала их поражению. В сентябре 52 г. до н. э. осажденный в Алезии Верцингеториг вынужден был сдаться. Он предложил себя Цезарю в качестве искупительной жертвы, и тот казнил его после четырехлетнего пленения. Но борьба за независимость продолжалась еще некоторое время. Все выступления Цезарь подавлял с крайней жестокостью. Один миллион пленников был депортирован и продан в рабство. Многим повстанцам отрубили кисть правой руки. И наконец, постоянное избиение населения привело к успокоению страны. Галльская война длилась десять лет. Она изменила внешний вид и будущее Европы. Если бы Галлия не была латинизирована, то очень скоро Римская империя стала бы некой восточной империей. Латинизированная Галлия перетянула чашу весов в пользу Запада.

10. Итак, Галлия была латинизирована, и жестокость репрессий не помешала быстрой ассимиляции. Цезарь, честолюбивые устремления которого обратились теперь к Риму, решил оставить за своей спиной мирную Галлию. Он прекрасно умел и подчинять, и привлекать людей на свою сторону. Галлы любили войну; он открыл им доступ в свои легионы и даже создал отдельный элитный легион, целиком укомплектованный галлами, название которого – «Жаворонок» – полностью отражало черты их характера. Галльская знать стремилась к римским должностям; Цезарь проводил ту же самую политику, которую через девятнадцать веков в Марокко использовал Лиотэ, – политику «больших каидов», которая заключается в том, что завоеватель заручается поддержкой элиты завоеванной страны. Рим охотно предоставлял права гражданства присоединенным народам: «Вы возглавляете наши армии, – внушал им Рим, – вы управляете нашими провинциями; между вами и нами нет ни различий, ни преград». Галлы обладали врожденным красноречием, и вскоре их сыновья стали блистать на Форуме. Аристократия быстро романизировалась. Модными именами стали Юлий, Цезарь, а позднее и Август. Древние фамилии уже не хвалились своими галльскими предками, а утверждали, что происходят от Венеры или Геркулеса. В каждом городе муниципальный сенат давал им возможность украшать свои имена римскими титулами. Такие южнофранцузские фамилии, как Таладуар или Маламэр, восходят к именам римских колонистов Talatorius и Malamater. Сенаторы щеголяли тем, что говорят на правильном латинском языке, и с провинциальным педантизмом утверждали, что находят удовольствие в выступлениях риторов.

Во Вьенне, в Лионе, в Лютеции (в городе племени Parisii) – повсюду строились римские города с их театрами и базиликами, которые являлись одновременно и ратушами, и залами судебных заседаний. Вода доставлялась в эти города по римским акведукам. Женщины, одетые по римской моде, делали покупки на рынках, выложенных белым мрамором. Цицерон сетовал, что в самом Риме галльские штаны все чаще появлялись на трибунах. Но среди простого населения ассимиляция шла гораздо медленнее. Марциал хвастался тем, что его читали даже галлы, но хотя в 1940 г. у Поля Валери и были читатели в Тунисе, это еще не означало, что тунисцы, проживающие в деревнях, говорили по-французски. Процесс замещения одного общенародного языка другим требует нескольких веков. Галльский крестьянин вынужден был запоминать некоторые латинские слова, чтобы разговаривать с римскими колонизаторами, чтобы препираться с представителями фиска или чтобы служить в легионах. Бывшие солдаты приносили с собой в деревню римскую культуру. Объединению Галлии способствовали дороги, проложенные в стратегических направлениях. Постепенно все привыкли думать, что и за пределами города существует единая власть – власть государства и что государственные чиновники важнее, чем местные власти. В месте слияния Роны и Соны для празднования культа Августа ежегодно собирался Concilium Gallicanum – нечто вроде Национальной ассамблеи. И все начинали считаться с новым, чисто римским понятием – законом.

Фрагмент колонны храма Юпитера. Лютеция. I в.

11. На протяжении пяти веков Галлия оставалась римской провинцией. Это период, равный по времени периоду, отделяющему Столетнюю войну от войны 1870 г. Совершенно ясно, что за эти пять столетий изменялись принципы управления Галлией со стороны империи. Но основные положения сохранялись. Поначалу в Галлии существовало три правительства: аквитанское, лионское и бельгийское – с общим губернатором, находившимся в Лионе. Позднее, возле границ, которым угрожали варвары, в городах Трире, Ахене стал помещаться префект претория. Император Юлиан, друг галлов, сделал излюбленным местом своего пребывания Лютецию. Римские чиновники были многочисленны и педантичны. При префекте претория находились главный секретарь суда, глашатай, директор тюрем, секретарь (curator epistolarum), казначей и бесчисленные писцы. Губернатору платили и натурой, и золотом; он имел право на повара, а если не был женат, то и на сожительницу, потому что «quodsine his esse nonpossunt…» (без этого они не могли обходиться…). Административный деспотизм умерялся существованием курий, или муниципальных советов, и защитника города (defensor civitatis), но на самом деле галлы опасались этих муниципальных должностей, и быть освобожденными от них считалось привилегией, потому что чиновники курии отвечали за сбор налогов своим собственным имуществом. Налоги были очень высокие. Можно даже сказать, что чрезмерное налогообложение явилось одной из причин падения Римской империи.

12. Теперь следует рассказать о том, как на территории Галлии была организована финансовая система империи, потому что и она потом долго еще оказывала влияние на историю налогов во Франции. В IV в. Рим взимал: а) прямые налоги: земельный налог на кадастровую стоимость земли – tributum soli, который пересматривался каждые пятнадцать лет, и подушный налог, tributum capitis (этим двум налогам во Франции старого режима будут соответствовать талья и подушная подать); б) косвенные налоги: таможенные сборы, пеаж (налог за проезд по дорогам), монополия на соль, налоги на торговый оборот (1 %) и бесчисленные вторичные пошлины. Такая фискальная система страдала двумя недостатками: она была громоздкой, а налоги распределялись несправедливо. Крупные землевладельцы, имевшие покровительство, получали освобождение от налогов. Чиновники курий, устанавливавшие налоги, не отличались честностью. «Сколько чиновников курий, столько и тиранов», – говорит Сальвиан, а Авзоний добавляет: «Регистры налогообложения сотканы из обманов». Наказания бывали ужасными; администрация применяла пытки, чтобы проверить декларации налогоплательщиков. Конечно, существовал defensor civitatis, избираемый жителями, но в противовес ему богатые создали еще и должность защитника в сенате. На самом же деле, чтобы чувствовать себя защищенным, следовало иметь влиятельного патрона; так еще в римский период появляются первые черты феодализма.

Кельтская монета. Бассейн Роны. I в. до н. э.

13. И тем не менее в первые годы после завоевания Галлия процветала. Именно в тот период появилась у галло-римлян склонность к сельскому хозяйству и любовь к земле, унаследованные позднее французами. Можно только вообразить те радости жизни первых поколений, которые, в противоположность анархии, обеспечивал им римский мир (Pax Romano). Наконец-то в стране появились дороги, границы, военная полиция. Повсюду по пути следования римлян возводились дома нового, средиземноморского типа, виллы, украшенные колоннами и портиками, статуями из мрамора и обожженной глины. Жители городов жили в незнакомой дотоле роскоши: общественные бани, разнообразие спектаклей. Еще несколько десятилетий назад галлы обитали среди лесов в глинобитных хижинах. Теперь же галло-римляне распахивали и обрабатывали новые земли, богатели и продавали плоды своих земель Риму, всегда готовому покупать галльское зерно (дешевизна которого поражала Поли-бия) и галльские копчености. Галлия становилась «Северным Египтом» (Г. Ферреро).

14. Однако плебс городов и сельскохозяйственные рабочие противились некоторым переменам. В сельской местности жители оставались верны кельтским традициям. Язычник (поганый – paien) и крестьянин (пейзан – paysan) происходят от одного и того же латинского слова paganus. «Укоренившаяся мифология» народа не принимала богов завоевателей. Но в средиземноморском мире уже начинала распространяться новая, народная религия. Уже в I в. н. э. евангелисты, пришедшие с Востока, говорили о Христе. Христианству потребовался целый век, чтобы появиться в Лионе. Рим относился терпимо к любой религии, лишь бы, со своей стороны, она терпимо относилась к культу императора. Но христиане не принимали ни поклонения ложным богам, ни жертвоприношений Цезарю. Они проповедовали необходимость раздачи богатств и разбивали молотами статуи Венеры и Юпитера. Начиная с правления Траяна их будут преследовать. Кровь мучеников – святого Иринея, святой Бландины, святого Дионисия – укрепляла сердца. В городах проповедовали миссионеры, в честь которых были позднее воздвигнуты кафедральные соборы: Марциал в Лиможе, Гатиан в Туре, Сатурнин в Тулузе. Позднее, начиная с правления Константина, когда империя приняла христианство, базилики (которые не были для римлян культовыми сооружениями) были превращены в церкви. Возрастала значимость епископа. В ранний период он избирался верующими, но эти выборы вызывали такое количество разногласий, что часто народ взывал к какому-нибудь святому человеку с просьбой избрать им пастыря. Позднее, с ослаблением империи, Церковь оставалась единственной организованной властью. В глазах народных масс она представляла правосудие, а элита была ей признательна за сохранение культуры.

15. Мы не должны забывать, что в тот период уже существовала галльская культура, еще не очень развитая, но вполне процветающая. В IV в. в Бордо, в Отене, в Пуатье, в Марселе, в Тулузе, в Лионе тысячи молодых людей посещали школы грамматики и риторики. Преподаватели являлись чиновниками империи. «Нам угодно, – писал император Грациан префекту Галлий, – чтобы ритору предоставлялось тридцать рационов, двадцать – преподавателю латинской грамматики и двенадцать – преподавателю греческой грамматики, если только удастся найти такого, кто способен это делать…» Кельтский темперамент легко усвоил традиции латинского красноречия. Греческий язык тоже имел своих почитателей. Авсоний, патриций и поэт, живший в Бордо, хотел, чтобы его внук начал свои занятия литературой с изучения трудов Гомера и Менандра. Но к сожалению, религиозная культура была скорее формальной, чем реальной. «В конце IV в. в Галлии имелось значительное количество влиятельных и уважаемых людей, облеченных большими полномочиями со стороны государства, которые оставались полуязычниками-полухристианами, то есть не приняли ни одну из сторон, и которые, по правде говоря, очень мало заботились о выборе религии. Это были люди умные, образованные, философы, любящие науку и духовные радости, люди богатые и живущие в роскоши…» (Ф. Гизо). Эти крупные вельможи Римской Галлии вели жизнь легкую и приятную, а остроумие и литературные занятия украшали пустоту их жизни. В V в. Сидоний Аполлинарий, человек просвещенный, епископ и ритор, описал одну религиозную церемонию, по окончании которой клирики и миряне с воодушевлением беседуют о литературе, растянувшись на траве под сплетением виноградных лоз. Потом епископ предлагает сыграть в лапту, и после долгой игры в мяч Сидоний пишет маленькое шутливое стихотворение. Другие христиане, более суровые, удалялись в монастыри, первые из которых основал около 360 г. святой Мартин, один – в Липоже (возле Пуатье), а другой – в Мармутье (возле Тура). Западное монашество очень сильно отличалось от монашества восточного. На Востоке люди удалялись в «пустыню», потому что хотели избегнуть искушений, и каждый поодиночке (monoi) предавался строгому аскетизму. В Галлии, напротив, монастыри стремились объединить людей, которые желали бежать от мира, чтобы совместно жить духовной жизнью. Монастыри на юге Галлии (в частности, Леринский монастырь, основанный святым Гоноратом на островах вблизи Канн) превратятся в центры новых идей и в места, где готовились епископы. Любой вопрос вероучения или богослужения становится предметом активной переписки местного епископа со святым Августином в Гиппоне или со святым Иеронимом в Вифлееме. Поэтому можно сказать, что «Отцы Церкви усердно трудятся, священники разъезжают, сочинения находятся в обращении», христианский мир остается живым, а империя умирает.

16. Сразу после завоевания и еще три века вслед за тем Рим обеспечивал безопасность Галлий. Вдоль Дуная и Рейна военные походы или демилитаризованные территории помогали держать варваров на расстоянии. Лимес – стратегическая приграничная дорога, огражденная траншеями, на которой через каждые 10–15 км сооружались укрепленные башни (castelli), – создавала подобие линии Мажино, где войска, особенно галльские, постоянно несли службу. В арьергарде для защиты этой линии от возможных агрессоров империя содержала маневренные войска, состоящие из восьми легионов в I в. и из четырех во II в. Сверх того, по Рейну патрулировала флотилия, а в Colonia (Кёльн) и в Augusti Burgus (Аусбург) располагались военные поселения ветеранов. Около 275 г. их гарнизоны перестали быть римскими. Империя испытывала недостаток в людских ресурсах. Профессия солдата перестала нравиться гражданам, предпочитавшим выплачивать налог для покупки себе «заместителя». Тогда императоры стали набирать варваров и размещать их на границах, раздавая им земли в силу правила о «военном гостеприимстве». Это положило начало королевствам варваров. Но эта новая армия страдала полным отсутствием патриотизма. Время от времени избирали нового императора, чтобы получить награды к радостному событию. Политические волнения порождали военную анархию. Рейды германцев опустошали Галлию. Даже такие далекие города, как Бордо и Перигё, разрушают храмы, чтобы из их камней возвести защитные стены. Не только варвары предают Галлию огню и мечу – ее разоряют и незаконные поборы римской бюрократии, алчной до фиска. Налоги столь тяжелы, что мелкие собственники продают свои земли, чтобы ускользнуть от куриалов. Римская администрация стала столь дорогостоящей, что начинает потреблять все собранные средства сама на себя. В эпоху Юлиана «Галлия находилась на последнем издыхании» (Аммиан Марцеллин). Еще целый век империя сохраняла достойный вид, но была уже полностью истощена. Однако даже и после прекращения управления со стороны империи Галлия остается островком латинского мира. В противоположность германскому или балканскому населению галло-римляне действительно были ассимилированы Римом. Именно Рим дал им название, которое их объединило и сохранилось как название страны Gallia; Рим открыл им культуру античного мира, Риму обязана Галлия своим чувством уважения к праву и закону. Еще долгое время Галлия будет испытывать ностальгию по империи. И однажды галлы попытаются ее восстановить.

II. О том, как варвары смешались с галло-римлянами

1. По ту сторону Рейна, в лесах, горах и равнинах Германии, проживали многочисленные племена, которые не образовывали племенных союзов, но говорили на похожих языках и имели одинаковые обычаи. Тацит описал их в своей знаменитой книге, где он противопоставляет добродетели этих варваров порокам испорченной цивилизации. «Германцы» Тацита имеют такое же отношение к истинным германцам, какое много веков спустя будет иметь «хороший дикарь» Руссо к каннибалам. Тацит идеализировал кровожадных соседей из глубокой ненависти к современному ему Риму. Впрочем, у германцев, возможно, и были некоторые добродетели: смелость, преданность вождю, – но они были свирепы, коварны и жестоки по отношению к чужакам. Они любили войну и охоту. Собрание воинов выбирало короля и поднимало его на щит; этот государь становился первым среди равных; он напоминал тех царей из «Илиады», авторитет которых дерзко оспаривался строптивыми воинами. Во время войны германцы подчинялись предводителю дружины – Führer, который одновременно мог быть и королем и которому под угрозой общей опасности они слепо повиновались. Но эта связь выстраивалась на личностном уровне, а не на законной основе, как в Риме. В целом можно сказать, что оба, впрочем не до конца ясные, понятия «племени» и «дружины» преобладали в политической и военной жизни германцев (М. Блок). Концепция племени предусматривала выборы короля и власть собрания; понятие дружины основывалось на мистической связи, существовавшей между воинами и Führer. Германские племена, не очень ясно, каким образом, объединялись в этнические общности: остготы, вестготы, саксы, тевтоны, вандалы. Они постепенно продвигались на запад и на юг в поисках новых земель и пастбищ (Lebensraum[1]), потому что у них было много детей, а неумелое ведение сельского хозяйства истощало почву; они одинаково завидовали и богатству империи, и ее климату. Кроме того, германцы испытывали постоянное давление с востока со стороны гуннов, воинственного монголоидного народа, пришедшего с просторов Азии.

2. Нашествия варваров на территорию Галлии и Италии не носили характера массового вторжения организованных армий. Германцы не стремились ни завоевывать, ни разрушать империю – они восхищались ею. Рим, испытывавший нехватку людских резервов, вербовал племена, создавал из них вспомогательные войска и поручал им охрану границ. Здесь варвары, как и римские войска, имели право на hospitalitas, то есть право на свою долю земель и жилищ. Понемногу эти воины не без оснований стали полагать себя незаменимыми. Те из них, что входили в личную охрану императора, стали считать, что могут возводить и низвергать государей. Начиная с III в., когда ослабли связи внутри государства, вооруженные дружины стали проникать в Галлию. Чаще всего они бывали немногочисленны, не более пяти-шести тысяч смельчаков. Они опустошали какой-нибудь район, сжигали посевы, убивали мужчин, захватывали женщин, а затем уходили. Но иногда они оставались и селились, стремясь держаться компактной группой. Понемногу дружины, занимавшие одну и ту же территорию и принадлежавшие к одной и той же группе, образовывали свое королевство. Вот так и случилось, что в V в., не встретив организованного сопротивления, Аквитанию заняли вестготы, долины Соны и Роны – бургунды, Эльзас – алеманны, а север Галлии – франки.

3. Все же в районах, занятых варварами, преобладали галло-римляне. Но их раздробленность и ослабление позиций империи делали из галлов легкую добычу. Часто галло-римляне укрывались в городе, окруженном валами, а германцы разбивали вокруг свои лагеря на развалинах загородных вилл. В продолжение некоторого времени оба народа жили бок о бок, и, хотя каждый продолжал говорить на своем языке, «братание» становилось неизбежным. Налаживались взаимообмен, сожительство и официальные браки. Когда варвар брал в жены галлороманскую женщину, то их дети говорили на языке матери. Понемногу латынь возобладала над германским языком, от которого в народной речи остались только военные словечки: шлем (heaume), перемирие (trêve), поселение (bourg), пролом [в стене] (brèche). Позднее для отражения новых нашествий франки и галло-римляне были вынуждены объединиться. Когда в 437 г. гунны напали на бургундов и вступили с ними в сражение, послужившее сюжетом для «Песни о Нибелунгах», то территории, где проживали галло-римляне, приняли как гостей бургундских беженцев, а в 451 г. галлы, франки и римляне под предводительством Аэция, «последнего из римлян», и при духовной поддержке христианских святых (например, святой Женевьевы, покровительницы Парижа) наголову разбили гуннов Аттилы в битве на Каталаунских полях (Шалон-сюр-Марн). Эта победа спасла Запад, потому что бургунды, готы и франки, в отличие от гуннов, испытывали искреннее уважение к Риму. Жениться на римской патрицианке было в их глазах настоящей удачей. Они отдавали себе отчет, что если хочешь управлять романизированными народами, то необходимо уметь говорить на латыни и знать римское право. В V в. жизнь в Галлии, особенно южнее Луары, вовсе не была невыносимой. Люди образованные, такие как Сидоний Аполлинарий, не предполагали, что империя стоит на пороге гибели. Они стремились установить взаимопонимание с готами и франками, которые являлись на заседания совета в звериных шкурах или в коротких туниках и от волос которых исходил запах прогорклого масла, а от тел – запах чеснока. Они надеялись их цивилизовать. Плохо или хорошо, но римская администрация функционировала до самого конца. В случае надобности Сидоний Аполлинарий мог еще довольно быстро добраться от Лиона до Рима. Затем всякие связи прервались. Приказы из центра перестали поступать. Дольше всего держалась организация муниципальной жизни, которая значительное время оставалась галло-римской. Наконец в 476 г. Западная Римская империя перестала существовать, но император Восточной Римской империи продолжал поддерживать видимость единства империи. Он делегировал на Запад свои полномочия королю остготов Теодориху и, как говорят, епископу Рима (что позднее, вероятно, придало законные основания светским притязаниям папства).

4. После падения империи Галлия представляла собой мозаику варварских королевств. Это были не организованные государства, а просто дружины, предводители которых делегировали права управления на местах своим подчиненным: comites (графам) и duces (герцогам). Поначалу в соответствии с германскими обычаями еще собирались ассамблеи свободных людей для обсуждения важных вопросов и для совершения правосудия, но, когда в мирное время дружина разбредалась по своим поместьям, полученным воинами в награду за службу, король все чаще стал советоваться только со своими дружинниками, проживавшими вместе с ним (двор, то есть те, кто собирался во дворе его поместья). И довольно быстро предводитель франков Хлодвиг возвысился над другими варварами. В этот же период становится все более и более влиятельной и Католическая церковь. Если мы внимательно изучим карту Франции, то увидим, что 4400 деревень «носят имя святых. Существует 770 деревень Святого Мартина, 461 – Святого Петра, 444 – Святого Иоанна, 274 – Святого Жермена, 185 – Святого Павла, 148 – Святого Обена…» (Р. Лакур-Гайе). Христианская религия еще давала некоторые гарантии единства обеих Галлий. Хлодвиг же был язычником, но именно этот факт в значительной степени облегчал его взаимопонимание с Церковью, в отличие от отношений, существовавших между Церковью и бургундскими или вестготскими королями, которые были христианами, но последователями учения Ария, то есть верили, что природа Бога Отца и Бога Сына в Святой Троице различны. Для ариан Христос не был ни полностью человеком, ни полностью Богом, что представлялось очень опасной ересью, которая делала из Христа полубога и под предлогом унитаризма поощряла некий политеизм. Но Хлодвиг под сильным влиянием Клотильды, своей супруги-католички, принял христианство [в ортодоксальной форме. – Примеч. перев. ], что обеспечило ему могущественную поддержку епископов, приверженных Троице, для которых основной задачей была победа в Галлии над арианством и всеобщее признание единосущности Бога Отца и Бога Сына. Но для Хлодвига «триединство Троицы представлялось делом политическим и военным» (Ф. Функ-Брентано). И он прилагал постоянные усилия для достижения своей цели. Хлодвиг был безжалостным циником, его возвышению способствовали как хитрость и убийства, так и успешные сражения. «Ежедневно, – наивно объясняет Григорий Турский, – Бог поражал своей рукой врагов Хлодвига и увеличивал его королевство, потому что он шел к Господу с открытым сердцем и делал все, что было угодно Богу». Уничтожая врагов и друзей, Хлодвиг сумел расширить свое королевство до Пиренеев. «Горе мне, – восклицал он, – что я остался чужим среди чужестранцев и нет у меня никого из родных, которые могли бы мне чем-либо помочь в минуту опасности!»[2] «Он говорил так из хитрости, – простодушно замечает Григорий Турский, – чтобы проверить, не остался ли еще кто-нибудь, кого следовало убить».

Но этот царственный разбойник имел большие заслуги. После падения империи он утвердил территориальное единство Галлии, которая вскоре стала называться Францией (землей франков); он освятил союз короны и Церкви, послуживший условием духовного единства страны; и, наконец, с гордостью приняв от императора Анастасия титул римского консула, он утвердил преемственность власти.

Король Хлодвиг и св. Ремигий. Французская миниатюра. XIV в.

Король Хлодвиг и его семья. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.

Клотильда Бургундская. Фрагмент скульптурного декора собора Нотр-Дам в Корбейле. XII в.

5. Согласно обычаю германцев, воины имели право избирать короля, но только из одной определенной семьи. Король имеет больший авторитет, если он является потомком рода героев или военного вождя и если он помазан Церковью. Символом его власти служат длинные волосы (это отголосок мифа о солнечных героях, так как длинные волосы олицетворяют лучи солнца). Он живет вместе со своими воинами в огромном поместье, доходы с которого идут на их жизнь. Королевская резиденция – это настоящая деревня, жители которой занимаются разными ремеслами: от ювелирного дела до ткачества. Франкский король переезжал из поместья в поместье в сопровождении своих leudes (левдов), то есть «офицеров», а в больших сундуках с тройными запорами перевозили его сокровища в монетах, ценных кубках и драгоценностях. По дороге король охотился, ловил рыбу и заводил многочисленных наложниц среди дочерей своих слуг. Если любовнице короля удавалось ему понравиться, она могла рассчитывать стать супругой и королевой; в этом случае предыдущая королева изгонялась и насильно заключалась в какой-нибудь монастырь. Междусемейные усобицы и распри были излюбленным «спортом» франкских королей. Они приводили к разорению страны, которая процветала в мирные времена, гарантированные Римом. Понемногу закрылись школы, и латинская культура была забыта всеми, кроме Церкви и нескольких «королей-маньяков», таких как Хильперик, который хвалился тем, что он латинист и теолог, и хотел прибавить буквы к латинскому алфавиту, чтобы отобразить некоторые звуки, присущие германским языкам. Вначале еще выживали города, находящиеся под защитой епископов, потом и они пришли в упадок. Военная аристократия землевладельцев остается в этот период единственной властью. Эти дворяне-помещики, полуразбойники-полужандармы, защищают своих крестьян от других разбойников. Церковь является тем убежищем, неприкосновенность которого нельзя нарушить, не свершив святотатства, и беглец имеет право там укрываться. Религия остается могущественной, потому что верующие – или, по крайней мере, суеверные – король и высшее сословие боятся вечной кары. Когда Меровей укрылся в Туре возле гробницы святого Мартина, он открыл Книгу Царств, чтобы по письменам узнать свою судьбу, и прочел: «За то, что вы оставили Господа… предал вас Господь, Бог ваш, в руки врагов ваших»;[3] после этого он плакал горючими слезами. Так через посредство Церкви римский закон еще пытался смягчить жестокость варваров, но, чтобы обуздать звериную природу человека, потребовалось создание новой цивилизации.

6. Меровингская династия королей правила во Франции более трехсот лет – дольше, чем Валуа и Бурбоны. История этой династии нам известна из трудов галло-римского епископа Григория Турского, а также из современных работ Огюстена Тьерри (1840), написанных талантливо, но вызванных к жизни – как и «Germania» Тацита – политическими страстями. Либерально настроенный Тьерри противопоставляет французский народ (Жака Простака), происхождение которого он считает галло-римским, эгоистичной знати франкского происхождения. Противопоставление абсолютно искусственное: крупные землевладельцы были и среди левдов, и особенно среди епископов, находившихся в окружении меровингских королей. Но это вовсе не умеряло их грубости. Григорий Турский рисует нам ужасный мир, где насилие этих полудиких деспотов осуществляется и над их сыновьями, и над их женами, и даже над самими прелатами. «Война двух королев» – Фредегонды и Брунгильды – длилась тридцать лет и представляла собой трагедию, подобную трагедии Атридов. Фредегонда, прекрасная служанка, пленяет чувства короля, женит его на себе, приказывает удавить своих соперниц и продолжает преследовать даже их детей; она является одним из самых отвратительных персонажей истории. Брунгильда, дочь короля испанских вестготов, недруг и золовка Фредегонды, пережила эту выскочку на шестнадцать лет, но та сумела и после смерти одержать победу через посредство толмача своего сына Хлотаря. И Брунгильда, преданная своими левдами, была выдана Хлотарю, приказавшему привязать старую женщину к хвосту лошади, которая, пущенная бешеным галопом, превратила ее в кусок мяса.

Королева Фредегонда. Фрагмент миниатюры Хроники Сен-Дени. XIV в.

7. Таковы разыгрывающиеся во дворцах Меровингов драмы, которые напоминали одновременно и серали, и восточные базары. Толпы наложниц плетут интриги, чтобы на них женились «через кольцо». Отвратительный обычай разделять королевство между сыновьями скончавшегося государя провоцирует при каждом очередном наследовании возникновение братоубийственных войн. Сыновья плетут заговоры против отцов, братья против братьев, и проигравший с обритой головой в знак поражения заканчивает свою жизнь в каком-нибудь монастыре, если до этого его не убили на месте. Воины врываются в церковь во время заседания церковного собора, оглашая воздух призывами к смерти. Один епископ был убит прямо перед алтарем. Однако Дагоберт (629–639) был еще достаточно могущественным правителем, способным вторгаться в Италию, Испанию и Германию. Но после него род Меровингов пришел в полный упадок.

8. Это была печальная, грубая и смутная эпоха, как всякая эпоха, когда рушится старый строй, а люди, уже ничем не сдерживаемые, предаются своим страстям. Галло-римляне лишились администрации по римскому образцу, которая до этих пор осуществляла управление. Варвары разрушили представление о законе, и отныне каждый требует соблюдения обычаев только своего племени; варвары разрушили также и представление о справедливости, происходящей от государства, и отныне, как и Церковь, утверждают, что справедливость творят они. А что же пришло на смену? Чувство свободы? Ни в коем случае. Если у германцев и были некогда добродетели, которые приписывает им Тацит, то они растворились в столкновении с богатой и сластолюбивой цивилизацией. Во что превратилась столь прославляемая преданность? У Григория Турского мы находим только рассказы о предательстве. «Двор Меровингов – это дом терпимости, а Фредегонда – злобная мегера» (А. Пиренн). Каждый король убивает свою жену, своих сыновей; любого человека можно продать за горсть золота. Разврат истощил жизненные силы их рода. Сам Дагоберт, «преждевременно изнуренный своими многочисленными супругами, умирает от старости в тридцать четыре года» (Ф. Функ-Брентано). Совершенно ясно, что такая форма общества не могла существовать долго.

9. Но со смертью одной цивилизации неизбежно нарождается новая. На галло-римской территории некогда выборная королевская власть германцев постепенно превращается в наследственную. В силу воспоминаний об империи она становится вожделенной. Какими бы необразованными ни были меровингские короли, у них сохранялась память о прежней культуре и уважение к ней. Они стремились приобретать произведения византийского искусства, мозаики, восточные ткани. Вокруг них собирается местная и военная аристократия. Она состоит, с одной стороны, из галло-римлян, примкнувших к победителям и сохранивших свои владения, а с другой – из германских вождей, под защиту которых рады были перейти запуганные земледельцы. Но было бы рано говорить о феодализме, потому что senior, «старик», землевладелец и защитник, будущий сеньор, еще не вмешивается в отношения между сувереном и подданными, но постоянные разделы королевства между сыновьями короля ведут к ослаблению власти короны. Страна изрезана наследственными наделами. Бургундия и Аквитания, Нейстрия и Австразия (восток и запад Северной Франции) обретают ясное понимание того, что они являются самостоятельными провинциями. Но еще не умерло и воспоминание о единстве Галлий. Его поддерживает угроза вторжения новых орд (сарацин и гуннов), все еще существующая на границах.

Король Дагоберт I. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.

Золотая фибула. Эпоха Меровингов. VII в.

10. Единство Церкви надо считать примечательным фактором. В самый тяжелый период политической смуты христианская Церковь в целом поддержала «единство своей доктрины и всеобщность своего права». С IV по VIII в. на Востоке состоялось шесть Вселенских соборов, решения которых были признаны Западом. С этого же периода прочно устанавливается и церковная иерархия, а территории различных королевств разделяются на епархии, управляемые епископами. Была некоторая попытка превратить архиепископа Лионского в примата Галлий, в некоего независимого патриарха, наподобие патриархов на Востоке, но она провалилась из-за зависти других городов (Арля, Санса). Епископы были распорядителями церковной собственности, постоянно возраставшей благодаря подношениям верующих и десятине (дар Церкви десятой части доходов верующих) – установлению, существующему еще со времен древних евреев, которое стремится возродить католический клир: «Мы постоянно напоминаем, что по закону Авраама вы должны отдавать Богу десятую часть ваших богатств, чтобы могли вы сохранить себе остальное». Народ уважал епископов, потому что они стали его защитниками, а сеньоры и короли их опасались, потому что в руках епископов было грозное оружие: отлучение и интердикт. Государь, отлученный от Церкви, королевство, подпавшее под интердикт, изгонялись из общества. Но чтобы навлечь на себя подобную опасность, нужны были очень веские причины.

11. Мало-помалу епископы стали поручать священникам церковных приходов заменять их в исполнении священнических обязанностей. Первые приходы были городскими, но во времена Меровингов возникают и сельские приходы с кюре – curati – на постоянной должности. Значительную роль сыграли и монахи. В начале VI в. институт монашества был реформирован святым Бенедиктом, основавшим монастырь Монте-Кассино в Италии; ему принадлежит и выработка знаменитого «Устава» монашеской жизни. В своей работе он проповедовал самоотречение, послушание и особенно – труд. В этом заключалась новизна. На Востоке монахи, одинокие созерцатели, никогда не работали; монахи-бенедиктинцы стали первыми «целинниками» Европы. «Устав» Бенедикта поражает своей мягкостью, здравым смыслом и умеренностью. Во Франции он был введен святым Мавром и стал основой строгого монастырского порядка. Вначале монахи не были служителями культа; когда они превратились в людей церковных, то оказались подчиненными власти епископов, и именно тогда они обратились за помощью к королю, а потом и к папе. В период Средних веков крупные ордены будут зависеть только от папства и войдут в конфликт с национальными церквами. Но в те смутные и темные времена, о которых мы сейчас говорим, монахи, так же как и епископы, способствуют некоторой гуманизации диких нравов общества. Крушение империи, исчезновение чиновников – все это оставило устрашающую пустоту, постепенно заполнить которую должно было установление института епископов, а также феодального и монархического институтов.

III. О том, как Каролинги попытались воссоздать империю

1. После смерти Дагоберта падение Меровингов становится неизбежным, и ни один крупный суверен уже не пытался его предотвратить. Развращенность нравов довела королей до распутства, а потом и до безумия. Изнуренные излишествами, они умирали, не достигнув совершеннолетия. Их матери – служанки, которых затащили в постель покойного короля, – правили вместо своих сыновей. И в то же время истощалась королевская казна – частично из-за освобождения крупных сеньоров от налогов, частично потому, что доминирующее положение исламских государств пресекало всякую торговлю с Востоком, постоянным источником богатств. В зоне Средиземноморья арабское нашествие развивалось с устрашающей быстротой. Мухаммед умер в 632 г., а в 635 г. мусульманские армии были уже в Дамаске, в 641 г. – в Александрии, в 713 г. – в Толедо. В 725 г. арабы поднялись по долине Роны до города Отен. Эти новые завоеватели не ассимилировались с местным населением, как это происходило ранее с германцами. Франки восхищались Римом и приняли христианство. Мусульмане оставались верны своим обычаям и своей вере. В начале VIII в. они почти полновластно хозяйничали на Средиземном море. Они заняли всю Испанию и часть Лангедока. В Провансе они истребляли мужчин, насиловали женщин и увозили детей. При их приближении население скрывалось на вершинах гор, где гнездились орлы (деревни Гримальди, Эз). Позднее сарацины поселились в этих странах и ввели в обиход культуру гречи (еще и сегодня называемой «сарацинским зерном»), дамасскую розу, пористые глиняные кувшины, в которых вода оставалась всегда холодной, финиковую пальму и шафран (без которого не было бы рыбного супа буйабес). Также сарацинам Прованс обязан мавританской архитектурой, танцами и частично поэзией и наукой при южнофранцузских дворах. Но эта стена неверных отрезала королевство франков от восточного христианского мира, наследника античной цивилизации. Повсюду распространялось невежество. Местные говоры вытеснили латинский язык. Короли были столь слабы, что только формально назывались королями, хотя все еще носили серьги и длинную бороду. Истинным главой королевства был высокопоставленный чиновник, который назывался майордомом.

2. Майордом, вначале простой интендант королевского дома, превратился позднее в посредника между королем и его приближенными. Майордомы австразийских дворцов постепенно возглавили независимую аристократию, после того как целая череда королей проявила слабость и неспособность к управлению. В одной семье родом из бассейна реки Маас, в семье Пипинов (их имя сохранилось в названии бельгийского города Пепинстер), эта должность на протяжении целого века переходила от отца к сыну. Один за другим Пипин Ланденский по прозвищу Старый, Пипин Геристальский, Карл Мартелл («Молот») возглавляли эту семью и все королевство. Карл Мартелл правил de facto Австразией и Нейстрией в течение двадцати шести лет. Он создал надежную франкскую пехоту, которая в битве при Пуатье (732) остановила продвижение арабского правителя Испании. Но эта победа не могла помешать вторжениям сарацин. Еще целых два века из-за отсутствия оборонительного флота средиземноморское побережье Франции было открыто для их набегов. Но Европа и христианский мир были спасены. Папа Григорий III, которому угрожали лангобарды, послал Карлу Мартеллу ключи от гробницы святого Петра в Риме и просил его, как защитника Римской церкви, заменить византийского императора, проживавшего на своем далеком Востоке. Со стороны понтифика это был ловкий дипломатический ход. Римская церковь не ждала ничего хорошего от константинопольских императоров-иконоборцев. У нее были все основания опасаться лангобардов, столица которых, Павия, была расположена слишком близко к Риму. Карл Мартелл, добрый католик, жил по ту сторону Альп, что делало из него желанного защитника. Но он медлил, потому что был уже обременен многочисленными военными обязательствами. Однако Рим уже тогда понял, что отныне только франки в состоянии защитить Церковь.

3. Таким образом, в хаосе VIII в. в Западной Европе существуют две силы: франкская армия Пипинов и папство. Власть римского епископа возрастала; как преемник святого Петра, он пользовался авторитетом; он обладал большими вотчинами и после падения империи на западе уже не зависел, как другие епископы, от территориального суверена. После крещения Британии власть понтифика возросла еще больше, потому что если Италия, Испания и Галлия были евангелизированы независимыми миссионерами, то Англию обратил в христианство Рим. Потом из монастырей, находящихся по ту сторону Ла-Манша, Рим отправил апостолов для крещения германцев. Один из них, святой Бонифаций, друг Пипина Короткого, сына Карла Мартелла, стал вести переговоры о соглашении между этим майордомом, пожелавшим стать королем, и папой, нуждавшимся в военной поддержке против своих соседей. Церковь согласилась узаконить смену династии и признать Пипина, который заточил Хильдерика III, последнего из Меровингов, в один из монастырей. Святой Бонифаций помазал его королем одновременно с коронованием его супруги Берты Большеногой. Это был хорошо продуманный поступок, потому что сыновья от этого союза тем самым оказывались дважды освященными. И, кроме того, папа Стефан II в 754 г. пересек Альпы, помазал Пипина в базилике Сен-Дени, провозгласил нового короля и двух его сыновей «римскими патрициями» и наказал франкам впредь избирать себе государей только из этой семьи. Вот таким образом французские короли и приобрели те признаки благочестивости, которые были присущи библейским царям. В обмен на эту из ряда вон выходящую услугу Пипин прогнал лангобардов из папских владений и отдал завоеванные территории не византийскому императору, законному суверену, а римской республике. Так родилось Папское государство.

4. В лице Карла, сына Пипина (прозванного позднее Carolus Magnus), семья получила самого знаменитого из своих вождей. Сам по себе он не был созидателем. Он унаследовал от своего отца Франкское королевство и традиционный союз с Римом. Но ему повезло править сорок три года, и править одному. Нужно было обладать большим мужеством, чтобы жить долго, и он оказался достойным своей удачи. «Меровингская династия утратила моральные добродетели; Карл Великий счел своим долгом возвеличить добродетель» (Н. Фюстель де Куланж). Почтение он вызывал своим достойным поведением, а любовь – своей сердечностью.

Естественно, нельзя верить всему тому хорошему, что говорит о Карле Эйнхард, личный биограф, начитавшийся «Жизни двенадцати цезарей» и приписавший своему герою все, что он нашел достойного похвалы у римских императоров (Л. Альфан). У Карла было пять законных жен (Химильтруда, Дезидерата, Хильдегарда, Фастрада и Лиутгарда) и еще четыре супруги, что Церковь сочла «проявлением неумеренности». Ему до такой степени нравилось подчинять своей власти всех окружающих, что он запретил дочерям выходить замуж, и это вызвало скандал при дворе. Но он был набожен и трудолюбив. Его импозантная фигура, длинная борода, сила и способность к труду остались в легендах. Прекрасное здоровье, любовь ко всем проявлениям жизни постоянно поддерживали его в хорошем настроении. Он любил язык и песни франков. Он носил франкские одежды: короткую льняную рубашку, ярко-красные короткие штаны, кожаные обмотки вокруг ног, безрукавку из меха выдры, белый или синий плащ. Только в дни торжественных церемоний он соглашался украшать себя золотом и драгоценными камнями. Официальной целью его завоеваний провозглашалось обращение язычников в христианство, но союз с Церковью служил, сверх того, его политическим интересам, так как в те смутные времена только церковная иерархия была единственно возможной формой администрации. В 773 г. папа Адриан призвал его на защиту от лангобардов, вновь захвативших города, завоеванные Пипином. Карл явился с внушительной армией, разбил лангобардов, увенчал себя в Павии знаменитой железной короной и в 774 г. посетил Рим. Он был потрясен. Там находилась кровь Христова, Его одежды и стол Тайной вечери. Там церкви были краше, религиозное пение – чище, церковные церемонии благороднее. Там можно еще было видеть памятники имперского величия. Восхищенный Карл Великий задумал сделать из своего королевства центр культуры и веры. Папа короновал его королем франков и лангобардов и возвел в римские патриции. Начиная с того дня он считал себя защитником христианского мира и стал называть себя «королем Божьей милостью», что было для франков совершенно новой формулой.

5. В течение всех сорока трех лет Карл Великий вел войны. Но эти военные кампании не были похожи, как у Меровингов, на борьбу между завистливыми родственниками. У него была постоянная цель: защита от язычников бывшей Римской империи. В первое время эти кампании были направлены на завоевание королевств, входивших в империю (Ломбардия, Аквитания); потом – на борьбу против варваров, захвативших Европу: саксов, славян, аваров, сарацин, а позднее – против норманнских пиратов, которые поселялись на берегах Ла-Манша. Вероятно, Карл хотел присоединить к своим победам и завоевание Испании, и в 778 г. он двинулся на Памплону и Сарагосу, но был вынужден отступить, так как подвергся нападению саксов с севера. При отступлении в Ронсевальском ущелье он потерял свой арьергард, в котором находился его племянник Роланд. Этот эпизод, весьма незначительный с военной точки зрения, стал знаменитым, так как лег в основу сюжета «Песни о Роланде», что доказывает превосходство в умах людей поэзии над политикой. Наподобие некоторых римских императоров, таких как Диоклетиан и Юлиан, Карл основал свой Генеральный штаб на Рейне, так как самая большая опасность исходила от германцев. Долгое время он боролся против саксов. Под страхом смерти он запретил им приносить людей в жертву дьяволу, то есть прежним германским богам. Он депортировал 10 тыс. саксонских семей на принудительные работы во Фландрию. Такими методами без помощи миропомазания он привел язычников к обращению в христианство. Это был принцип «христианство или смерть» (Л. Альфан). Его королевство простиралось от Рейна до Вислы. Когда на папу Льва III было свершено нападение, когда он был обвинен, осужден и изувечен своими врагами, то обратился за поддержкой к Карлу, хозяину Европы. Король франков был растроган и принял на себя роль арбитра христианского мира. В 800 г. в церкви Святого Петра он провозгласил папу невиновным. Для восстановления папского авторитета Лев III придумал гениальный жест. В день Рождества он короновал Карла Великого в базилике Святого Петра римским императором под именем Карла Августа. «Долгой жизни и побед Карлу Августу, Богом коронованному, великому и миролюбивому римскому императору!» – кричал народ. Это означало и восстановление Западной империи, и утверждение права понтификов превращать солдата Церкви в императора. Эйнхард, биограф Карла Великого, говорит, что титул императора ему не понравился, но трудно предположить, чтобы император не был об этом проинформирован до начала церемонии. Единственно правдоподобным кажется только то, что Карл должен был с некоторым беспокойством задуматься, какова будет реакция византийского императора, который считал себя преемником цезарей. Тем не менее, начиная с того дня, Карл именовал себя «правящим римским императором», хотя на самом деле он стремился скорее создать христианскую империю, чем воссоздать империю цезарей. Этот новый титул ничего не добавил к могуществу Карла, но в сознании народов оно оживило идею о единстве цивилизованного мира, которую некогда насаждала в Европе Римская империя. Константинополь выразил поначалу некоторое раздражение, но затем в 812 г. было подписано соглашение, по которому снова появилось два императора: император восточный и император западный.

6. Представление об империи было римским, но система управления при Карле Великом ни в чем не походила на римскую. Во времена римских императоров власть осуществлялась через иерархическую пирамиду чиновников, а финансировалась посредством взимания налогов. У Карла не было ни бюрократической системы, ни больших доходов. Его империя беднела из-за мусульманской блокады. Одни только евреи могли еще торговать с неверными. Вот почему при дворе в Ахене для них был отведен целый квартал. Если на одного из них совершалось нападение, то виновный подвергался штрафу в пользу императора. Через посредничество евреев Карл установил отношения с халифом Гаруном аль-Рашидом, который сделал ему великолепный подарок: слона и маятниковые часы. Восточная империя, отделенная исламом, представлялась каким-то неясным миражом. Так как в Западной империи не было золота, то деньги были только серебряные. Карл Великий мог располагать лишь доходами со своего домена; для управления империей ему остро не хватало чиновников. Личные придворные слуги императора – сенешаль (управляющий дворцом), виночерпий, коннетабль (comes stabuli, то есть граф, ответственный за конюшни) были одновременно и его соратниками. Для письменного делопроизводства у него был церковный шанселье – секретарь, ответственный за церковную канцелярию. Внутри страны Карл мог полагаться на две группы: одну – церковную, а другую – военную. Сеньор какого-либо домена, то есть воин, получивший эту землю в качестве бенефиция (иначе говоря, за оказанную службу), зависел от герцога, графа или маркграфа (возглавлявшего марку), а те в свою очередь зависели от императора. Но на самом деле местные администраторы были почти независимы, они самостоятельно взимали ими же установленные налоги и оплачивали свои расходы. Для контроля над ними император рассылал посланников, знаменитых missi dominici, которые путешествовали обычно по двое: один епископ и один граф. По возвращении эти инспекторы отчитывались о своей поездке перед императором, деятельным государем, который все хотел знать сам. Затем, чтобы разрешить обнаруженные проблемы, Карл диктовал «по Божьему велению» статьи закона, получившие название капитуляриев. Затем эти капитулярии выносились на народное собрание.

7. В год проходило два собрания: одно – осенью, на котором император и его советники подготавливали работу, а другое, генеральное, – весной. Один хронист так описывает эти генеральные ассамблеи, или Майские поля. Они собирались вокруг дворца в Ахене, в Регенсбурге или в каком-нибудь другом городе. В обсуждениях принимали участие только «знатные», но до начала заседания они собирались со своими приверженцами каждый в своем шатре, чтобы выработать линию поведения. Между собранием и императором постоянно курсировали многочисленные посланцы. Если собрание выражало желание обсудить какой-то вопрос с императором, то он охотно туда являлся и все присутствующие совершенно откровенно высказывали ему все, что думали. Карлу Великому нравилось смешиваться с толпой на Майских полях и беседовать с людьми, прибывшими из всех провинций империи. Он хотел знать, где ропщет народ и каковы причины этого недовольства. В капитуляриях, которые он выносил на собрания, были не только законы, но и вопросы: «Почему бывает так, что то на марше, то в армии, когда нужно что-то сделать для защиты империи, воины не хотят помогать друг другу?.. Спросить у епископов и аббатов, что означают слова, которые они так часто повторяют: Отречься от мирского? Спросить, можно ли считать, что тот, кто ежедневно трудится, чтобы увеличить свою собственность, отказался от мирского?..» Это говорит о том, что в вопросах морали Карл не был чужд и иронии. Конечно, капитулярии вовсе не доказывают административных способностей Карла, которым, впрочем, обстоятельства и не позволили бы проявиться, но они говорят о здравом смысле, любознательности и мудром уважении местных обычаев, включая и завоеванные народы.

Карл Великий. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Между 1350–1400

8. После духовной деградации Меровингов Карл Великий поощрял возрождение культуры, впрочем весьма еще робкое. Он испытывал склонность к культуре и во время трапез приказывал читать святого Августина и святого Иеронима. Он нашел ученых людей в Италии и Англии. Защищенная морем, Англия с самого начала своей христианизации значительно меньше, чем континент, страдала от иноземных вторжений. Там в монастырях уцелели священные и мирские книги, среди которых были и книги Аристотеля. Школы Йорка, где преподавал знаменитый Алкуин, были несравненно лучше, чем школы на континенте, и Карл, встречавшийся с Алкуином в Италии, делал все возможное, чтобы привлечь его к своему двору. Когда ему это удалось, он создал придворную школу, учениками которой был он сам, его красивые и прекрасно образованные дочери и его советники; кроме того, он создал Академию, в которой Карла называли Давид, а Алкуина – Flaccus.[4] Эйнхард говорит нам, что император укладывал свои дощечки для письма под подушки постели, чтобы в бессонные часы упражняться в письме. В обязанности Алкуина, «министра народного образования», входило: возобновить учебные занятия, создать монастырские и епископальные школы, восстановить рукописи и оживить всю культуру в целом. Император поощрял эту деятельность и предоставлял людей для поисков манускриптов и обогащения монастырских библиотек. «Священной задачей» считалось копирование книг. В капитуляриях мы читаем: «Нам неугодно терпеть, чтобы при чтении священных текстов во время богослужений звучали неприятные для слуха солецизмы [ошибки], и мы намерены перестроить вышеназванные чтения…» Карл пишет одному аббату: «Многие монастыри направили нам послания, в которых сообщается, что братья молятся за нас; и мы заметили, что в большинстве этих посланий чувства были добрые, но слова грубые и непросвещенные… Поэтому мы призываем вас не пренебрегать изучением словесности…» Естественно, что в этом полуварварском ренессансе много наивности. Темы дискуссий кажутся нам довольно пустыми. Труды Алкуина одновременно и педантичны, и ребячливы. Надо заметить, что, кроме описания жизни Карла Эйнхардом, от этой эпохи до нас не дошло ни одного значительного произведения. Но и сам Алкуин сознавал все эти недостатки; он писал императору: «В утро моей жизни я посеял в Британии семена науки; теперь, в вечернюю пору жизни, хотя кровь моя и охладела, я не перестаю сеять эти семена и во Франции и надеюсь, что они расцветут с Божьей помощью и в той и в другой стране…» И наступит день, когда плодами этих посевов станут Шекспир и Монтень.

9. В конце своей жизни Карл Великий стал скорее набожным ученым, чем воином или императором. Его интересовали только молитвы, раздача милостыни и пересмотр Евангелий. Он умер в 814 г., а вскоре после его смерти распалась и его империя. Вторжения пиратов (викингов) и варваров, братоубийственная борьба, последовательные разделы – вся история падения дома Меровингов возобновилась и в эпоху Каролингов. Можно ли говорить, что это произошло из-за отсутствия способностей у потомков Карла Великого? Нет, скорее, это случилось потому, что империя была нежизнеспособной. Слишком обширная для существующих средств коммуникации, плохо защищенная из-за отсутствия кораблей и должного количества воинов, империя была расчленена семейными разделами. У Людовика Благочестивого, сына Карла, было трое сыновей, которые после долгой борьбы договорились в 843 г. в Вердене о разделе наследства. Карл Лысый получил Нейстрию, Аквитанию и Испанскую марку, то есть часть Франции, расположенную к западу от Роны и Соны. Людовик Немецкий объединил Австралию, Баварию, Швабию и Саксонию. И наконец, Лотарь получил земли, расположенные странной полосой, узкой и длинной, идущей от Северного моря до Калабрии, и включающие в себя долины Мааса, Рейна и Роны. Этому государю обязана своим названием Лотарингия. Раздел дал начало двум современным европейским государствам: Франции и Германии; и этот же раздел лег в основу долгих несчастий обеих стран, создав между ними некий коридор, постоянно оспариваемый обоими народами на протяжении всей истории. И все же, несмотря на быстрый распад империи, мы можем говорить, что Карл Великий создал Запад, возродив в нем римскую культуру и привив ему чувство единства.

Карл Великий. Скульптура собора Св. Иоганна в Мюнстере. XII в.

10. Созданию Запада способствовал и ислам. До тех пор пока Средиземное море оставалось общедоступным, свои взоры на восток, к колыбели своей религии, и к Константинополю, хранителю римских традиций, обращали и варварские, и христианские королевства. Но, будучи отрезанными от Востока мусульманскими армиями и флотом, они стали искать другие духовные ориентиры (А. Пиренн) и нашли их в союзе папы и императора – римского епископа и франкского короля. Вот тогда-то и произошел полный разрыв с политическим прошлым. Со смертью Карла Великого начинается новый порядок, который назовут (гораздо позднее) Средневековьем. Его основными признаками являются: а) политическое могущество Церкви. Папа или епископ коронует короля, после чего он правит не как военный предводитель, а как помазанник Божий. Неграмотность мирян обеспечивает церковникам гражданскую власть; вся культура сосредоточивается в их руках; б) промежуточное состояние аристократии между военной и землевладельческой. Во времена Меровингов существовали крупные землевладельцы, пользовавшиеся политической властью, но еще до Карла Великого местные должности уже переходили по королевской милости в другие руки и в другие семьи. Долгое правление императора укрепило герцогские, графские и маркграфские дома. Местные судебные должности стали наследственными. И как только ослабеет центральная власть, герцоги, графы и маркграфы почувствуют себя независимыми, а короли станут всего лишь первыми среди сеньоров. Но после Карла Великого сохранится ностальгия по единству христианского мира. Подлинным каролингским наследием явилась церковная иерархия и правящая земельная олигархия разделенных народов, хранящих в глубине сердец смутное воспоминание о римском величии и о величии империи франков. «Конечно, через тридцать лет после смерти Карла Великого это единство рухнет, но отпечаток этого величия был, вероятно, столь сильным, что внутри каждого из новых государств останется достаточно общих элементов в социальных и правовых установлениях и в церковной организации, чтобы европейская цивилизация смогла продержаться вплоть до Средневековья» (Ф. Лот).

IV. О том, как развивался феодальный строй. Как случилось, что Капетинги наследовали Каролингам

1. После договора 843 г. распад империи Карла Великого продолжился. Начиная с 888 г. насчитывается уже семь королевств: Французское королевство, Наваррское королевство, Провансальское королевство, Бургундское королевство, Лотарингское королевство, Германское королевство и Итальянское королевство. Те немногие грамотные люди, кто был знаком с историей, полагали, что присутствуют при новом крушении Римской империи. «Некогда народ франков блистал перед взорами всего мира, – писал дьякон Флорус, – теперь это великое государство пришло в упадок и разом потеряло и свой блеск, и статус империи… Нет больше народных собраний, нет больше закона; напрасно прибыло бы сюда какое-нибудь посольство – здесь больше нет двора. Что станется с соседними народами по Дунаю, по Рейну, по Роне, по Луаре и По? Некогда связанные между собой узами согласия, теперь, когда союз распался, все эти народы будут страдать от плачевных последствий раскола. До какого еще предела доведет гнев Господень эти несчастья? Найдется ли хоть кто-нибудь, кто содрогнется от ужаса, думая обо всем этом, кто размышляет и горюет о происходящем? Скорее, люди радуются раздорам в империи, а миром они называют тот порядок вещей, который не несет никаких благ мира…» (Recueil des Histoires des Gaules et de la France. T. VII). Так элита страны оплакивала распад империи франков, но народные массы приняли этот распад и даже стремились к нему. Почему же?

– Потому, что уже формировался национальный характер, и потому, что в пределах одного государства люди уже с трудом выносили союз различных народов. Конечно, и франки, и саксы были некогда германцами. Но в течение четырех веков франки, живущие на западе от Рейна, смешивались с галло-римлянами, и в IX в. это смешение завершилось. Уже с полным основанием можно было говорить о французах и немцах; и дело было не в происхождении, а в обычаях, языке и мироощущении.

– Потому что народные массы поняли, что империя уже не в состоянии их защищать. Новые вторжения приводили деревни в ужас. Сам Карл Великий был напуган набегами «людей с Севера», норманнов, которые, приплыв из Дании или Норвегии на судах по 40–60 человек, поднялись вверх по западным рекам и основали в долине Сены и в Кальвадосе независимое государство – герцогство Нормандское. На юге продолжались набеги сарацин. После них оставались обезлюдевшие города и заброшенные поля; девушек они уводили в плен, а монастыри сжигали. Из-за безлюдья распаханные земли вновь зарастали лесами. По деревням бродили дикие звери. Мелкие землевладельцы и крестьяне, поняв, что уже нет администрации большой империи, устроенной по римскому образцу, умоляли местных правителей обеспечить защиту земель от разбойников и пиратов.

2. Действительно, база для создания таких правительств уже существовала. Она состояла из графов, маркграфов и герцогов, из всех воинов, получивших бенефиции или административные должности. И эти солдаты были способны защищать от захватчиков те регионы, которыми они управляли. Своим вассалам они раздавали феоды, то есть земли за несение службы. Сам вассал тоже имел своих вассалов, vassi vassorum, то есть вассалов вассала. «Те, кто не был достаточно богат, чтобы вооружиться и собрать вокруг себя необходимое число слуг и лошадей, складывались по трое, четверо и даже по шесть человек, чтобы экипировать одного всадника. Когда каждый сеньор созывал своих вассалов и отправлялся на призыв своего сюзерена, то по такому принципу создавались целые армии, которые хотя бы теоретически объединяли все жизнеспособные силы народа…» (Г. Аното). Все происходило так, как если бы в наши дни президент США назначил генерала, командующего N-ской армией, губернатором Австрии с правом преемственности для его сына, и если бы этот генерал разделил подчиняющиеся ему земли между полковниками, те в свою очередь разделили бы свои владения между капитанами, а население согласилось бы с таким устройством из страха перед беспорядками. Так на всем Западе медленно и неосознанно складывалась феодальная система – анархия подталкивала слабых под защиту сильных. Эта система принимала самые различные формы; наследование феодов не всегда было автоматическим, но ни король, ни сюзерен никогда не отказывали в инвеституре сыну своего преданного вассала.

Сражение Карла Великого с сарацинами. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.

3. Понемногу феодальная собственность повсюду приобрела свои основные черты. Собственник получил в своих доменах те же права, которые некогда принадлежали государству: право отправлять правосудие, право взимать налоги, право получать ренту. Талья, подобная tributum soli у римлян, была тем налогом, который выплачивали ленники (зависимые крестьяне) за личную защиту и за защиту своих земель, потому что всякую землю необходимо было защищать и всякая земля должна была иметь своего сеньора. Но и сам сеньор держал свою землю от сюзерена, которому он был обязан оказывать всевозможную помощь и услуги. Какую же помощь? В первую очередь военную. Вассал был обязан лично служить в конном ополчении. Замок должен охраняться караулами. Король имеет право проживать у своих вассалов. В мирное время вассалы, прибывающие ко двору на собрание, на совет или на королевские праздники, делают это за свой счет; они должны оказывать денежную поддержку, когда королевский сын становится рыцарем или когда выходит замуж королевская дочь. А если король попал в плен, то они должны выплачивать за него выкуп. Земля, которую владелец ни от кого не получал, называется аллод (alleu) – белое поместье, но очень скоро подобные наделы исчезают. Независимый крестьянин чувствует себя таким беспомощным, что он добровольно «отдается» какому-нибудь сеньору, который отныне в обмен на оброк или службу защищает его. Таким образом, феодальный строй продолжает институт римского и галло-римского патроната.

Виллан – это житель деревни (vilanus). Макан (от латинского глагола manere) – это «тот, кто остается», но не «прикрепленный», как это часто пишут, к земле. Он может уйти, если бросит свои земли. Означает ли это, что, бросив землю, он будет разорен? Дело обстоит сложнее. Ни в IX, ни в XII в. не существовало представления о движимой собственности, которую можно было бы продать. К тому же в разные промежутки времени обычаи не были ни установленными, ни зафиксированными. «Общество – это не геометрическая фигура» (М. Блок). Скорее всего, феодальный строй представлял собой не единую систему, а совокупность миллионов человеческих существ, сеньоров, вассалов и вилланов, которые образовывали разрозненные дружины.

Крестьяне за работой. Миниатюра Мартиролога из аббатства Сен-Жермен-де-Пре. XIII в.

4. Из двух германских понятий – племя и дружина – возобладала именно дружина. В племени свободные люди решали свои дела в пределах собрания. В дружине, подчиненной военной дисциплине, основой становилась преданность вождю (fealty). Феодальный строй – это дружина, сплотившаяся на определенной территории вокруг вождя и всегда готовая перейти от сельскохозяйственных работ к ратным делам. Генерал роздал землю солдатам, но он сохраняет право созвать солдат, если эта земля в опасности. Эта система была воспринята всеми западными народами, потому что она представляла определенный прогресс по сравнению с анархией. В старые времена вилла галло-римлянина была прекрасным домом с колоннадой, которым можно было любоваться, но защитить который не представлялось возможным. Феодальный сеньор строит свой замок – сначала из дерева, потом из камня – на склоне холма или на специально насыпанном «пригорке». У подножия донжона, как овечье стадо у ног своего пастыря, теснятся деревни, и в случае опасности крестьяне укрываются за толстыми стенами замка. В некоторых районах Франции даже церкви укреплены и могут служить убежищем (например, собор в Альби). Создается класс солдат-землевладельцев: это знать. Ей присущи такие черты, как презрение к любому виду деятельности, кроме войны, праздность, дух семейной солидарности, взлелеянный общей гордыней. Одиноко проживая в замках, знать старается оживить свой досуг праздниками и церемониями. Вокруг сеньора собирается настоящий маленький двор. Его вассалы присылают к нему в пажи своих сыновей, и эти молодые люди благоговейно почитают Даму (domina) замка. После смерти сеньора его сын (а если нет наследника по мужской линии, то дочь) наследует его владение, но при этом он должен получить инвеституру от сюзерена и принести ему клятву верности. Во время церемонии инвеституры вассал становится на колени, вложив сложенные руки в руки сюзерена, и произносит: «Отныне и впредь я становлюсь вашим человеком душой и телом». Слово hommage, означающее этот акт, напоминает, что тот, кто признал этот подданнический долг по отношению к другому лицу, становится «его человеком» – «homme», что надо понимать в том же смысле, что и сегодня, когда офицер говорит «мои люди». Вся эта система основана (вроде как в семье) на личной связи моральных обязательств, а не на обезличенном законе, как это было в римском праве. И пренебрежение этой связью становится самым тяжким грехом.

5. В феодальном порядке были серьезные недостатки, но тем не менее это был все же порядок. В X и XI вв. он сыграл важную роль в борьбе с анархией и усмирил террор. Но очень скоро грубая дикость этой военной полиции сама начинает представлять опасность. Из-за отсутствия центральной власти солдат из любого местечка считает, что ему все позволено. И тогда Церковь пытается укротить укротителей, и феодальный сеньор, подчинившийся религиозной дисциплине, становится рыцарем. Вначале все церемонии рыцарства в основном ограничивались посвящением новых воинов. Все примитивные общества были знакомы с такими инициациями, которые сохранились еще и до сегодняшнего дня. Церковь умеет придавать им моральный оттенок. Молодой человек, очищенный омовением, одетый в белую рубашку, постился, проводил ночь в молитвах, исповедался, причащался и, наконец, получал из рук сеньора свои доспехи и меч. «Именем Господа Бога, святого Михаила и святого Георгия посвящаю тебя в рыцари», – произносил восприемник. После этого посвящаемый должен был произнести клятву, текст которой менялся на протяжении XI–XV вв., но общий смысл которой сохранялся: «Я буду служить Богу и своему суверену; я буду защищать права слабых; я не буду сражаться ради награды, наживы или выгоды, а только ради славы и доблести». И наконец посвящаемый обещал, что в любых ситуациях будет преданным, галантным, скромным и ни в беде, ни в смертный час, никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушит данного слова. Естественно, что столь благородные правила буквально соблюдались только теми, кто был их достоин. Нравы заурядного рыцаря сильно отличались от рыцарских идеалов. Но принципы оказывают свое воздействие даже тогда, когда остаются только принципами. Рыцарство оказывало просветительское влияние, а Церковь предписывала даже «Божье перемирие» на несколько дней в неделю, когда запрещалось сражаться. Это было большим облегчением для бедных крестьян, земли которых служили полем битвы.

6. Феодальная иерархия никогда не устанавливалась в соответствии с каким-то планом. Она разрасталась, как ветви большого дерева. Сеньоры-сюзерены сами могли зависеть от сеньора-суверена Перигора, Шампани или Аквитании. На первых порах эти сеньоры-суверены подчинялись королю – вершителю правосудия, но в X в. франкская монархия рухнула, и из-за этого «паралича суверенности» и народился феодализм. Все атрибуты государства переходят к местному сеньору. У короля остается только его личный домен. К этому следует добавить, что в тот же период французская монархия была ослаблена борьбой между двумя домами: традиционным домом Каролингов и домом Робертинов (позднее его назвали домом Капетингов), берущим свое начало от Роберта Сильного, графа Анжу и Блуа, одного из самых крупных землевладельцев той территории, что расположена между Сеной и Луарой и представляет собой сердце Франции. В течение ста пятидесяти лет, на протяжении IX и X вв., в семье Робертинов были выдающиеся вожди, великие солдаты, ловкие политики. Многие из них – Эд (Одо), Роберт I, Рауль – избирались королями поочередно с королями из дома Каролингов. Эд защитил Париж от норманнов, чем прославил весь свой род. Другие члены семьи довольствовались титулами франкских герцогов, но государства их были обширнее, чем государства королей дома Каролингов. Французский клир поддерживал Робертинов в их борьбе против Каролингов, которые уже не обладали достаточной властью для действенной защиты Церкви.

7. Учитывая вышесказанное, было бы не совсем верно датировать, как это делалось долгое время, третью французскую династию выборами на трон Гуго Капета. До него уже правили и другие Робертины. Им благоприятствовало и центральное положение их домена, между Орлеаном, Блуа и Парижем. Когда в 987 г. собрались сеньоры Франции, чтобы избрать своего суверена, то у них был выбор между Карлом Французским из дома Каролингов, герцогом Нижней Лотарингии, и Гуго Капетом.[5] Архиепископ Реймсский высказался в пользу Гуго. «Трон, – сказал он, – не занимают по праву наследования. На трон следует выбирать того, кто отличается не только благородством своего рождения, но и своей мудростью. Итак, коронуйте герцога…» Избрание Гуго Капета не является узурпацией власти: это законное признание сложившегося положения дел. Но первым Капетингам было очень трудно. Окружавшие их крупные сеньоры-соперники – графы Фландрии и Блуа, герцоги Нормандии, Анжу и Аквитании – полагали себя столь же могущественными, что и король. Если бы они объединились, то корона была бы против них бессильна. А юг вообще не признавал власть короля. Кто же объединит королевство? Иль-де-Франс Капетингов или Аквитания графов Тулузы? В тот период никто не смог бы этого предсказать. Избранный король полностью зависел от тех, кто его избрал. Он был так слаб, что даже мелкие сеньоры, такие как графы Корбея или Мелена, вызывали его беспокойство. Если бы он был вынужден отправиться из Орлеана в Париж, то для его устрашения хватило бы и башни Монлери, возвышающейся на холме. «Наследник Карла Великого не осмеливался покинуть свои пределы». Он мог располагать доходами только со своих собственных земель и, для того чтобы существовать, вынужден был переезжать из поместья в поместье, как некогда поступали короли варваров. Все те, кто его избрал, постоянно бросают ему вызов из своих неприступных каменных донжонов. Как живая ткань образуется клетками, так и Франция была образована феодальными клетками, ядром которых являлась крепость. Другие органы, и прежде всего мозг, не были еще развиты.

8. Однако новая династия имела в своей колоде несколько сильных карт. Король из дома Капетингов находился в центре страны, а его соперники были между собой разобщены. Его поддерживала Церковь. Во время очень торжественной церемонии коронации его голова и тело были помазаны елеем (смесь масла и бальзама). Считалось, что елей в склянке был принесен святому Ремигию голубкой для крещения Хлодвига, и такое божественное крылатое происхождение лишь добавляло значимости всей церемонии. После коронации король присутствовал на мессе и причащался и как мирянин, и как епископ,[6] что подчеркивало его почти священное положение. Вот почему свято верующий народ считал, что король получил свои полномочия от Бога и что уже ни один другой государь не обладает теперь такими же полномочиями. Позднее распространилось даже мнение, что король может творить чудеса и излечивать золотуху – «коснуться золотухи». (Еще и при Людовике XV в день коронации из всех концов королевства пришли тысячи больных только для того, чтобы их «коснулся» король.) Король не принадлежит к клиру, «его жена и меч не позволяют причислять его к монахам», но он и не совсем мирянин (М. Блок). Король Франции, король – Божий помазанник, король-чудотворец, в народном представлении оставался к тому же и наследником императора. В эти дни всеобщих раздоров, когда приближение тысячного года – конца света по Апокалипсису – нагнетало «волны страха», народные массы с ностальгической тоской вспоминали золотой век, «doulce France» – «милую Францию», которой великие государи даровали некогда мир. Легенда о Карле Великом поддерживала чувство национального единения: «Под сосной, возле куста шиповника, возвышается трон, весь из чистого золота; на нем восседает король, правящий милой Францией. Бела его борода, и глава его убелена». Он мудр, обходителен с женщинами, суров с неверными. Бог его любит и защищает. Вот тот государь, которого помнит и призывает французский народ. Уже в течение некоторого времени страна разделена на феоды, но воспоминание о единстве все еще не забыто.

9. Первые Капетинги были бедны, их домен невелик, а вассалы сильны. К тому же и лингвистическая анархия усугубляла слабость государя. В Руане и Кане говорили по-нормандски, в Бретани – по-кельтски, в Провансе и Аквитании – на провансальском (окситанском) языке. Сам феодальный характер королевства подвергал его постоянной опасности, так как домену всегда угрожали проблемы, связанные с наследованием после смерти родителей и мужей. Объединение этих разрозненных частей Франции было сизифовым трудом, и каждое поколение должно было вновь браться за работу, уже проделанную поколением предыдущим. Другую опасность представляли выборы, происходившие после кончины государя; каждый раз они вновь ставили под вопрос всю проделанную работу. Капетинги успешно пытались бороться с этой угрозой, коронуя старшего сына еще при жизни отца. Так, в Рождество 987 г. Гуго Капет удостоил этой чести своего сына Роберта Благочестивого. На следующий год он заключил важный политический брак своего сына с вдовой графа Фландрии. С этим союзом связана романтическая история, очень показательная для понимания нравов этого века. Роберт был влюблен в свою кузину Берту, дочь короля Бургундии; он ненавидел свою жену, которая была старше его и на которой его заставили жениться, поэтому он с ней развелся и, как только стал королем, женился на Берте. Папа приказал расстаться супругам-кузенам, потому что они состояли в слишком близком родстве. Роберт упорствовал, и тогда государство было отлучено от Церкви. В 1001 г. анафема восторжествовала над чувством любви. Роберт расстался с Бертой. Но в 1001 г., чувствуя, что он не может жить без любимой женщины, Роберт совершил путешествие в Рим, чтобы умолить папу. Папа был непреклонен, и Роберт подчинился. Эта история интересна тем, что она показывает всю слабость первых королей из дома Капетингов, которых скорее терпели, чем уважали бароны, еще вчера бывшие им ровней. И только при поддержке Церкви эти короли могли сохранить свою власть.

Серебряный денье Гуго Капета. X в.

V. О том, как Капетинги, округляя свой домен, сформировали Французское королевство

1. XI в. отмечен тремя важными событиями. Первое – это завоевание Англии норманнами. «Люди с Севера», датчане или норвежцы, которые правили в Кане, Байё и Руане, необыкновенно быстро восприняли латинский дух. Сочетание римской традиции с молодой энергией викингов привело к изумительным результатам. Суверены, твердо стоящие на своем и обладающие ясным умом, эти нормандские герцоги часто оказывались более «современными», чем французские короли. Они взимали налоги, довольно умело вели свои финансовые дела, строили прекрасные церкви в Кане и Байё и собирали в своих монастырях ученых людей со всего света. В 1066 г. герцог Вильгельм Бастард, прозванный позднее Завоевателем, завладел Англией благодаря удачной операции, которую можно одновременно считать дипломатической, военной и религиозной. Он подчинил местное население, роздал земли своим рыцарям, организовал Церковь, предписал элите язык (французский) и, оставаясь герцогом Нормандским, провозгласил себя королем Англии. Начиная с этого дня присутствие на землях королевства крупного вассала, который и сам являлся могучим сувереном, стало постоянной угрозой для короля Франции. И эта проблема могла быть разрешена только тогда, когда король Франции станет хозяином Нормандии – или когда король Англии станет хозяином Франции.

Рыцари отправляются в Первый крестовый поход. Французская миниатюра. XIII в.

2. Второе важное событие – это Крестовый поход. Через Крестовый поход Церковь пыталась обратить отвагу феодального воина на службу христианскому миру. Как и во времена языческой Античности, паломничество было обычной формой проявления благочестия. Тысячи паломников шли в Рим, в Сантьяго-де-Компостела, в Иерусалим. Начиная с 637 г. Гроб Господень оказался в руках неверных, но веротерпимые мусульмане долгое время радушно встречали паломников. Гарун аль-Рашид признал за Карлом Великим право защищать святые места. В 1071 г. Иерусалим перешел в руки турок-сельджуков, которые почти полностью запретили доступ в этот город, почему и возник замысел изгнать оттуда неверных. Могущественные папы предложили план, по которому святая война должна была возвеличить престиж Церкви и в то же время дисциплинировать рыцарство. Гораздо легче, чем подавлять воинственные инстинкты, направлять их в нужное русло. Сочетание епитимьи с битвой должно было понравиться рыцарям, которые любили кровавые схватки, но очень боялись вечных мук. Сюда же примешивались и мирские мотивы: итальянские купцы хотели возродить торговлю с Востоком, а сеньоры надеялись получить новые княжества. Первый крестовый поход был в основном французским. Папа Урбан II был французом; Франция была колыбелью рыцарства; ее знать и мечтать не могла ни о чем лучшем, как принять участие в этой величественной затее.

Олифант. Западная Европа. Около 1200

3. Крестовый поход был провозглашен Урбаном II в 1095 г. на Клермонском соборе. Петр Пустынник (Петр Амьенский) объезжал Францию верхом на муле и приглашал простой народ стать крестоносцами. Этот Крестовый поход бедноты был умилительным и злосчастным начинанием. Большинство принимавших в нем участие погибли еще до Иерусалима. Крестовый поход рыцарей был организован лучше, его снабжение осуществлялось по морю итальянскими купцами. Три армии пересекли Европу по трем разным направлениям. Дисциплина в них была гораздо ниже, чем энтузиазм. Каждый солдат – авантюрист и паломник, – как только ему казалось, что есть повод для недовольства, добивался смены предводителя. Принцы искали скорее новых королевств, чем прославления Бога. Император Константинополя Алексей Комнин пришел в ужас от нашествия этих орд. Но он все же сумел договориться с их предводителями и даже оказал им помощь. Малая Азия была оккупирована, и в 1099 г. Иерусалим был взят. Крестоносцы образовали королевство Иерусалимское, феодальное государство, королями и баронами которого были французы. Французский язык и французская цивилизация заняли на Ближнем Востоке доминирующее положение. Взаимоотношения крестоносцев с неверными были намного лучше, чем это можно было ожидать. Завязывались дружеские связи. Происходило взаимопроникновение обеих цивилизаций, отчего выигрывали обе стороны. Часто бывает так, что именно через контакты с Востоком западная мысль осознает свою самобытную природу и свою прочность. Средневековые войны совпали с самым ярким периодом расцвета греческой мысли. И с Крестовых походов датируется начало европейского возрождения. На три последующих века они определили мировые торговые и морские центры. Марсель, Генуя и Венеция – порты, из которых отправлялись крестоносцы, – превратились в большие города. Там были построены постоялые дворы для паломников. Полицейская служба на Средиземном море обеспечивалась военными орденами – рыцарями ордена Святого Иоанна Иерусалимского и тамплиерами, которые строят большой христианский флот и создают первую международную армию. И начиная с XII в. тамплиеры защищают Прованс от сарацин; там еще и сейчас можно найти развалины замков ордена. В самой же Франции непосредственным результатом Крестовых походов стало ослабление феодализма в пользу монархии. Большое число знати разорилось, подготавливаясь к походу в Святую землю; многие не вернулись оттуда. Такое ослабление военного класса было на пользу королю и населению городов.

Второй крестовый поход. Осада Тира. Французская миниатюра. XIII в.

4. Третьим важным событием XI в. является возрождение городов и формирование во Франции третьего сословия. В темные века анархии не все римские города погибли, но они потеряли свое значение и свою независимость. Муниципальная система перестала функционировать; только несколько старых городов были спасены епископами, и они же стали их сеньорами. Но родились новые укрепленные города с торжищами, и жителей этих бургов (bourgs) стали называть буржуа (горожанами). Находившиеся под защитой замков бывшие villas превратились в маленькие городки (villes), где проживали купцы. Поначалу, по мнению их сеньоров, эти купцы ничем не отличались от всех остальных мананов (зависимых крестьян). Но им было объединяться легче, чем земледельцам, и они организовывали религиозные братства и гильдии по ремеслам. Защищаясь от пиратов и разбойников, они путешествовали флотилиями или группами. Принципом каравана в силу необходимости является принцип объединения. Город вырабатывает свои правила и выбирает своих руководителей. Он стремится получить свою хартию и свои свободы (то есть привилегии). Это движение было общим для всей Европы того времени. Впереди оказались германские и итальянские города, потому что они были богаче и процветали. В бывших римских городах на юге Франции оживляется старинное муниципальное управление. В таких же городах на севере создаются коммуны, приносящие присягу городу. Иногда (как это случилось в Лане) движение за эмансипацию коммун принимает революционный оттенок. Но это, конечно, исключение. Городской купец полностью признает феодальный порядок, он только требует считать себя его составной частью и хочет, чтобы город воспринимался как коллективный сеньор. Король поощряет коммунальное движение, потому что права на рынок представляют для него источник существования. Возрождение европейской торговли начинается в Венеции и во Фландрии, где располагаются центры морской торговли, в первом случае – с Востоком, а в другом – со Скандинавией и с Англией. Позднее на полпути между Венецией и Фландрией, в Шампани, открывается ярмарка обмена товарами, которая способствует обогащению и других французских городов. Многие епископы и сеньоры предоставляют в своих землях привилегии горожанам на полюбовных началах, чтобы способствовать росту числа их жителей, которые будут нести повинности и создавать ополчение.

5. В других странах у городских коммун была более удачная судьба. В Германии города Ганзейского союза превратились в независимые республики, такие же как Флоренция, Милан и Венеция в Италии. В Англии в процессе создания палаты общин горожане присоединились к рыцарям и вскоре стали управлять страной бок о бок с лордами. Во Франции жители городов увеличивают свое богатство и реальную власть. Из их среды выходят советники государей, судьи парламента,[7] литературные гении. Но они все так же будут оставаться отдельным классом, который дворянство и Церковь будут рассматривать как более низкий, и именно неудовлетворенность третьего сословия и приведет к революции 1789 г. В XI и XII вв. новый класс горожан опирается на короля и, как только это оказывается ему по силам, начинает поддерживать короля в его борьбе против феодалов. Людовик VI Толстый (1108–1137) – это поборник справедливости, который прежде всего стремится поддерживать свободные связи между королевскими и епископскими городами. Он разрушает до основания те замки, сеньоры которых запрещают свободное передвижение по дорогам, и обуздывает тех феодалов-самодуров Иль-де-Франс, которые обирают купцов и грабят аббатства. Людовик VI стал защитником «кутюмы французов» от наступления на нее сеньоров. Аббат Сугерий, министр Людовика VI, восхваляет его за то, что он защищает церкви, помогает бедным и несчастным, охраняет мир в королевстве. «Всем известно, – говорит Сугерий, – что у королей длинные руки…» Это совершенно новое представление, так как никому бы и в голову не пришло сказать о первых Капетингах, что их власть простиралась далеко. Новая королевская власть уважает независимость феодальных сеньоров только лишь в пределах их доменов. Но она ставит себя выше всех местных властей, когда речь идет о поддержании порядка, справедливости и мира. «Королю не пристало нарушать закон, потому что и король, и закон черпают свой авторитет из одного и того же источника», – пишет Сугерий. Иначе говоря, король Франции начинает играть в своей стране роль человека, исправляющего несправедливости. Он все так же остается первым среди феодальных сеньоров, сюзереном над сюзеренами. Но он и помазанник Божий, король Божьей милостью. Вскоре ему уже нет надобности напоминать о своем сакральном статусе, чтобы оправдать свою власть в глазах французского народа. Основой новой монархии явилась защита ею закона. Появляются города, которые, стремясь освободиться от тирании своих собственных городских магистратов, просят короля взять их в прямое управление. И вот так – выдают ли короли городам хартии, вмешиваются ли как посредники между городами и их сеньорами или посылают в города своих прево – возникает сотрудничество их с буржуазией.

6. Людовик VI, сластолюбец и обжора, умер молодым, «настолько измученный своим брюхом, что жир доконал его» (цит. по А. Люшеру). Он успешно женил своего сына на Алиеноре Аквитанской, которая в качестве приданого принесла королю Франции весь юго-запад вплоть до Пиренеев. К несчастью, этот союз был недолгим. Людовик VII обладал рыцарскими чертами: набожностью и любезным простодушием. С обворожительным видом он говорил одному англичанину: «Ваш государь не знает ни в чем недостатка. Золото и серебро, драгоценные камни, шелковые ткани – все у него есть в изобилии. Мы же во Франции живем хлебом, вином и чувством удовлетворенности…» Но королева Алиенора не разделяла его «чувства удовлетворенности». Она тосковала по своим аквитанским трубадурам и с презрением говорила о своем набожном супруге: «Я вышла замуж за монаха, а не за короля». Король совершил ошибку, взяв ее с собой во Второй крестовый поход в Святую землю. Там она вела себя отнюдь не как святая, влюбилась в красивого раба-сарацина, и ее пришлось увозить силой из Антиохии. Мудрый аббат Сугерий советовал королю запастись терпением: «Что касается королевы, вашей супруги, я придерживаюсь того мнения, что вы должны скрывать недовольство, которое она вам причиняет, до тех пор, пока вы не вернетесь в свое государство, где сможете спокойно освободиться от этого и других неприятных дел…» Но после смерти Сугерия развода уже нельзя было избежать. Алиенора, женщина бурного темперамента, страстно влюбилась в графа Анжуйского Генриха Плантагенета, крепко сбитого юношу с бычьей шеей и рыжими, коротко стриженными волосами, обладавшего вулканической силой и манерами соблазнителя. Она вышла за него замуж и принесла в качестве приданого Лимузен, Гасконь, Перигор и все герцогство Аквитанское. Таковы были нелепые последствия переплетений личных и феодальных отношений: женский каприз мог расчленить целую империю. У Генриха (в наследство от его матери Матильды) уже было герцогство Нормандское; от отца он получил Мэн и Анжу. После своей женитьбы он стал во Франции гораздо более могущественным, чем французский король. Когда в 1154 г. он стал к тому же еще и королем Англии, то возникла угроза, что анжуйская империя поглотит Францию.

Алиенора Аквитанская и Генрих II Плантагенет. Английская миниатюра. XIV в.

7. Людовик VII (1137–1180) и его сын от третьего брака (с Алисой Шампанской) Филипп Август правили каждый по сорок три года. Филипп Август очень разумно воспользовался своей долгой властью. Он взошел на трон в возрасте пятнадцати лет, и в наследство ему досталась крайне тяжелая обстановка в стране. В XII в. король Франции выступал как суверен второго плана по сравнению с анжуйской империей и немецкой империей, охватывавшей и часть Италии (по старинной традиции каролингского императора, короля Ломбардии). И все же Филипп Август победил императора и изгнал из Франции Плантагенетов. Энергичный, румяный, крепкий и здоровый крестьянин со спутанной гривой волос, жестокий, эгоистичный и рассудительный, он ни в чем не походил на обычного феодального короля. Его идеалом был не рыцарь, а терпеливый и хитрый политик. Он прекрасно справлялся со своей ролью. Жесткий с сильными мира сего, умело использующий простой народ в борьбе с феодалами, он привлек на свою сторону города и с самого начала своего правления обуздал коалицию крупных сеньоров. Против Англии он использовал претензии Церкви, не простившей Генриху II убийства архиепископа Томаса Бекета, а также семейные раздоры Генриха с его ужасными сыновьями. Если бы Плантагенеты были едины, то, конечно, они бы победили. Но они неосмотрительно позволили Филиппу подстрекать сыновей против отца, а потом – братьев друг против друга. Поначалу Филипп Август был в прекрасных отношениях с Ричардом Львиное Сердце, наследовавшим Генриху II. Они вместе отправились в Крестовый поход, но рассорились, и по возвращении Филипп Август предпринял попытку завоевания земель Ричарда. Ему повезло, потому что после смерти Ричарда (1199) его противником стал Иоанн Безземельный – безумец, которого можно было обвинить в нескольких смертях, что давало основание провозгласить конфискацию его владений.

Таким образом, феодальное право сыграло на пользу Филиппу Августу, который смог вернуть почти без боя Нормандию, Мэн, Анжу, Турень и Пуату. Для Франции это была сказочная удача. Та легкость, с которой все эти провинции перешли в другие руки, доказывает, что в сердце народа единство с Францией существовало задолго до своего фактического осуществления. Однако опасность еще не была устранена. Враги французского короля объединились; король Англии (Иоанн Безземельный), германский император Оттон IV, граф Фландрский и другие крупные феодалы собрались во Фландрии. Против этой коалиции Филипп Август мог противопоставить Церковь и народ. В 1214 г. в битве при Бувине он наголову разгромил феодальную реакцию и иностранных захватчиков своей двадцатитысячной армией, состоящей из городских пехотинцев – большим новшеством по тем временам. Эта победа закрепила дело Капетингов. Во Франции она была встречена с необыкновенным восторгом, естественным при освобождении страны, осознающей свое единство. Народ повсюду плясал, клирики пели, церкви были украшены коврами, дороги были усыпаны цветами, травами и ветвями. В Париже семь дней и семь ночей кряду пели и плясали студенты. Король простил даже тех, кто вступал до этого в союз против него. Так зародилось национальное единство.

Алиенора Аквитанская. Фрагмент надгробия XII в.

8. Филипп Август был государем нового типа, прекрасным организатором, прекрасным дипломатом, прекрасным военным специалистом. Он был не просто сеньором над сеньорами – он стал главой правительства. Он осознал важность экономических вопросов и помог французским купцам вновь завоевать доверие за границей. «Не должно, чтобы наши люди страдали», – заявлял он. Он взял под свою защиту и иностранных купцов, приезжающих на ярмарки. Он придал французской монархии те «три инструмента, которые до того в ней отсутствовали: покорных чиновников, деньги и солдат». Для перехода от феодального строя к национальной государственности следовало воссоздать центральную власть. Филипп Август создал институт провинциальных бальи, которые должны были трижды в год являться в Париж, рассказывать о делах, проходящих в их бальяжах, и отчитываться по ним. За время его царствования доходы короны поднялись с двухсот двадцати восьми тысяч ливров до четырехсот тридцати восьми тысяч в год. При феодальном строе налог, как и любая служба, носил чисто личный характер. В дальнейшем королевская политика будет направлена на то, чтобы восстановить римское понятие института государства. При Филиппе Августе эта политика еще оставалась в зачаточном состоянии. Король на правах феодального сеньора получал в личную казну такие поступления, как доходы с домена, талью, сборы за права на торговлю и монополию на некоторые товары, феодальные подати. Эти королевские поступления были все еще достаточно случайны: преобразование барщины в оброк, ленная подать (рельеф) – то есть налог, взимаемый при переходе феодальной собственности в другие руки; периодическое преследование несчастных евреев, столь прибыльное, что в 1198 г. король и граф Шампани «оставляют за собой всю собственность своих евреев»; налоги на духовенство, вызывающее зависть своим богатством. Тамплиеры, монахи-воины и банкиры, выполняли для Филиппа Августа обязанности королевского казначея. Их командор во Франции, брат Эмар, исполнял должность распорядителя финансов.

Король Филипп Август отправляется в Крестовый поход. Французская миниатюра. После 1332

Филипп Август. Фрагмент скульптуры северного трансепта Реймсского собора. Первая половина XIII в.

9. Филипп Август был одним из первых градостроителей. Он проявлял особую заботу о Париже, своей столице, и приказал замостить две улицы, соседствующие с его дворцом в Ситэ, которые до этого были двумя грязными, дурнопахнущими дорогами. Он создал в столице полицию – королевский дозор, состоящий из двадцати конных сержантов и сорока пеших. Напротив Ситэ на правом берегу зарождался деловой центр – город Париж (ville de Paris). На левом берегу в Латинском квартале поселяются студенты университета. Король приказал окружить этот тройной город крепостной стеной и построить в ее восточной части «нашу Луврскую башню» для защиты города. Когда он отправлялся в Крестовый поход, то ключи от казны и охрану печатей доверил шести парижским купцам. До того времени король Франции брал с собой в поездки все свои скудные архивы. Филипп Август, которому случилось однажды, попав в засаду, утратить очень важные реестры, создал королевский архив. Он был набожен, но тем не менее умел отстаивать перед Церковью права государства. Папа Иннокентий III считал королей своими вассалами. Филипп Август никогда не соглашался с таким правилом. Он позволил Симону де Монфору совершить Крестовый поход против альбигойских еретиков, но отказался ему помочь, а после поражения альбигойцев примкнул к Монфору только для того, чтобы присоединить к короне владения Раймунда VII, графа Тулузского, а также владения его вассалов – виконта де Безье и графа де Фуа.

10. Если мы сравним карты королевского домена 987 и 1223 гг., то увидим, что за эти два века герцог Иль-де-Франса превратился в короля Франции. Капетинги сумели так ловко объединить интересы короны с заботой о национальном благе, что уже никто, кроме нескольких крупных и завистливых вассалов, не оспаривал законности их власти. Представление о том, что король может избираться ассамблеей, было полностью забыто. Филипп Август был первым из Капетингов, кто, уже ничего более не опасаясь, осмелился отказаться от обычая короновать сына еще при своей жизни. И его сын Людовик VIII без всяких затруднений унаследовал трон. После своей коронации в Реймсе он торжественно въехал в Париж, что послужило поводом для всеобщего ликования, подобного празднованию после победы при Бувине. Школы и суды были закрыты. На перекрестках плясала молодежь под звуки оркестров из гитар, псалтериумов и литавр. Ничто не объединяет народ лучше, чем праздники. Вслед за потрясениями и смутой воцарились традиции монархии.

Крестовый поход 1209 г. Изгнание альбигойцев из крепости Каркассон. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Около 1415

VI. О том, как Людовик IX освятил монархию и как Филипп Красивый ее укрепил

1. Людовик VIII, так же как и его отец Филипп Август, был хладнокровным, честолюбивым и трезвомыслящим. Его во всем поддерживала жена – Бланка Кастильская, энергичная и набожная испанка. Казалось, что Людовик создан быть великим королем, но он скончался через три года после начала царствования, оставив четверых малолетних сыновей под регентством своей вдовы. По завещанию он отдавал в «удел» своим младшим сыновьям французские провинции Артуа, Анжу, Мэн, Пуату и Овернь. Опасный прецедент! Зачем же было бороться за единство королевства против крупных вассалов, если вслед за тем опять вернуться к феодальным уделам принцев крови? Но Людовик VIII, вероятно, считал, что принц, лишенный всех прав, будет для короля завистливым соперником и что престиж королевской семьи пострадает, если принцы будут обездолены.

2. Несмотря на такую неосторожную щедрость, сразу после смерти Людовика VIII один из Капетингов младшей ветви, Пьер Моклерк, герцог Бретонский, создал коалицию против регентши. Бароны, некогда укрощенные сильными королями, видя перед собой всего лишь нелюбимую народом иностранку и малолетнего ребенка, ввергли Францию в период волнений, длившийся пять лет. Они требовали, чтобы было возвращено право избрания короля. Говоря другими словами, они хотели вернуть монархию национальную к монархии феодальной. Поначалу Бланка ощущала себя столь беспомощной, что не осмеливалась перевезти короля-ребенка из Монлери в столицу, опасаясь, как бы «парижане не явились за королем с оружием в руках». Однако она сумела спасти трон для сына и воспитала его в соответствии со своим идеалом короля-рыцаря. Бланка была безгранично преданной и до безумия ревнивой матерью. Когда король женился на Маргарите Прованской, королева-мать до такой степени вмешивалась в супружескую жизнь этой четы, что Людовик IX и его молодая жена – а их комнаты находились одна под другой – вынуждены были, чтобы избежать бдительности Бланки, встречаться на лестнице, что не помешало им иметь одиннадцать детей. И все же король любил свою тираническую мать. Он сохранял к ней уважение до самой ее смерти и «установил по ней глубокий траур».

Скульптурное изображение Людовика IX Святого на тимпане собора Нотр-Дам в Париже. Около 1250

3. Людовик IX (позднее канонизированный и ставший Людовиком Святым) унаследовал от своих родителей глубокую набожность и сильный характер. Он отнюдь не был святошей. Прекрасный рыцарь с постоянной улыбкой на устах, он любил шутить с домашними, которых усаживал в изножье своей кровати. Несмотря на свое набожное смирение, Людовик, не задумываясь, одевался по-королевски – в алый сюрко, отороченный горностаем. Он пояснял: «Нужно одеваться так, чтобы резонеры не говорили, что это слишком пышно, а современная молодежь не говорила, что это недостаточно пышно». По утрам король присутствовал на мессе, а после дневного отдыха – на заупокойных службах. Он спрашивал своего друга-сенешаля Жуанвиля: «Согласились бы вы быть скорее прокаженным, чем свершить смертный грех?» – и делал внушение, если Жуанвиль предпочитал грех. Каждый год в Страстной четверг Людовик обмывал ноги бедным. «Сир, – сказал ему честный Жуанвиль, – я никогда не буду мыть ноги этим вилланам». – «Правда? – спросил король. – Это очень плохо». И он попросил его изменить свои привычки. Своему сыну он советовал любить Бога, помогать бедным и убогим, поддерживать добрые обычаи королевства, избегать общества плохих людей, окружать себя прюдомами, не страдающими жадностью; не судить, не зная всей правды, всегда иметь хороших прево и бальи, «свершать только разумные траты». Все эти поучения составили великолепное «Руководство для короля Франции». Собрания под дубом в Венсенском лесу, во время которых он вершил правосудие, сидя на ковре среди своих приближенных под сенью дерева, стали знаменитыми. В своих решениях он никогда не учитывал ранг спорящих и, хотя и был очень набожным, не колеблясь отстаивал права своих подданных против Церкви.

4. Смелый солдат, Людовик Святой принял участие в двух Крестовых походах: в седьмом в 1248 г., который длился шесть лет и был сплошной чередой катастроф, и в восьмом в 1270 г., который окончился в Тунисе смертью короля, заразившегося чумой. Сир де Жуанвиль, сопровождавший своего господина, оставил рассказ об этих походах. Они были организованы гораздо лучше, чем первые. Лошадей грузили на корабли, борта которых могли откидываться для их погрузки. При отплытии все, стоя на палубе, пели Veni Creator.[8] Когда крестоносцы «удалялись от той земли, где они родились… они проявляли безмерную отвагу, потому что по вечерам, засыпая, не были уверены, что утром не окажутся в пучине моря…» Погибло не одно судно, но когда возле Кипра корабль Людовика дал течь, то, несмотря на уговоры своих спутников, он отказался пересесть на другой, чтобы не волновать остальных путешественников.

По возвращении из Седьмого крестового похода он натолкнулся на новую коалицию баронов и английского короля. Людовик их разбил, а затем, ко всеобщему удивлению, вернул Англии Пуату, Гасконь и Гиень. «Так как наши жены – сестры между собой, а наши дети – кузены, то следует, чтобы между нами царил мир». Взамен он только потребовал, чтобы английский король оказывал ему в этих провинциях соответствующие почести и чтобы были забыты все остальные английские притязания на континенте. Это было проявлением необыкновенной умеренности требований. Но прежде всего Людовик хотел быть справедливым. Исключительной целью его внешней политики было поддержание мира между христианами и борьба с неверными. Во всех остальных случаях он всегда был готов вести переговоры и договариваться полюбовно. Для сохранения мира с Испанией он мог отказаться от Каталонии. Он посредничал между папой и императором, призывая их к переговорам. Своей сдержанностью он «выдвинул французскую корону в первый ряд». Его брату Карлу Анжуйскому папство предложило Королевство обеих Сицилий в ошибочной надежде, что Карл окажется столь же достойным королем, что и Людовик. Самой большой моральной победой для Людовика стал тот день, когда в 1264 г. король Генрих III и английские бароны попросили его быть арбитром в их конфликте. Авторитет сдержанности представлял собой нечто совершенно новое в мире, где до того все разрешалось только насилием. Никогда еще христианский мир не был так близок к тому, чтобы объединиться.

Людовик Святой дает наставления наследникам. Миниатюра манускрипта «Жизнь и чудеса Людовика Святого». 1330–1340

5. Во внутренней политике Людовик IX продолжал дело Филиппа Августа. Он считался с феодальной законностью, но пресекал злоупотребления ею. В частности, он запретил внутренние войны, которые были бичом для простого народа. Центр управления юстицией Франции, Curia Regis, все еще расположен во дворце короля, и сам Людовик в качестве первого судьи королевства выслушивает жалобщиков под дубом в Венсенском лесу или в другом месте, если двор куда-то переезжает. Но как у животных в процессе эволюции развиваются новые органы, так и в государстве, по мере того как оно развивалось, клетки королевского двора делились и специализировались, создав Большой совет, ответственный за политические дела, счетную палату и парламент, или постоянный суд. Формируется мозговой центр Франции. Заседающий в Париже парламент не имеет ничего общего с английским парламентом, появившимся примерно в то же время. Это – апелляционный суд, верховный суд всего королевства, а не собрание представителей разных сословий. Людовик Святой подчинил провинциальных бальи новым правилам, которые стали гарантиями для населения, находящегося в их ведении. Он предписал бальи оставаться в своих бальяжах еще сорок дней после окончания их полномочий, для того чтобы они чувствовали свою ответственность за вынесенные решения. В течение всего срока его царствования финансы были здоровыми, а доходы превалировали над расходами.

Смерть Людовика Святого во время Крестового похода в 1270 г. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.

6. В 1270 г. Людовик IX умер. Его сын унаследовал королевскую власть, обладавшую гораздо большим авторитетом, чем та, что досталась в наследство от предков ему самому. Отныне король из дома Капетингов будет восприниматься не только как законный (по праву наследования) государь, он будет непосредственным представителем Бога, который ощущает себя причастным самому Богу, а потому может обходиться и без посторонних советов. Вот так безупречная святость Людовика IX приблизила королевский дом и все королевство к абсолютной монархии, ранее совершенно чуждой франкским королям. Благодаря ему Франция приобрела новый престиж среди других народов – престиж морального авторитета. Поэтому не вызывает удивления, что в 1297 г. Людовик IX был канонизирован и стал святым Людовиком. После смерти он был воспет французскими поэтами:

7. Нелегко быть сыном святого. Филипп III Смелый был набожным, доблестным – подлинным рыцарем, но восхищение Франции его отцом оказывало парализующее влияние на поступки сына, и поэтому он остался заурядным государем. В период его царствования и царствования его наследника, Филиппа IV Красивого, главной фигурой является уже не король, а «люди короля», сейчас мы назвали бы это «аппаратом». Филипп III покончил с Крестовым походом своего отца, объявил, что предпримет новый, но так никогда и не собрал его. Злым гением Филиппа был его дядя Карл Анжуйский, король обеих Сицилий, который втянул его в совершенно бессмысленный конфликт с Арагоном. Филипп III не желал этой войны. В «Поучениях», оставленных его королем-отцом, он читал: «Я указываю, чтобы ты остерегался своей власти, чтобы не воевал ни с одним христианином, а если тебе причинят зло, то используй все пути, чтобы доказать свою правоту раньше, чем начать войну… И следи, чтобы тебе дали добрые советы до того, как ты развяжешь какую бы то ни было войну; чтобы причина войны была оправданной и чтобы ты предъявил сначала четкие требования злодеям, а потом еще и выждал бы необходимое время…» Но в 1282 г. в Палермо во время вечерни (от этого кровавого события сохранилось выражение «Сицилийская вечерня») был перебит французский гарнизон Карла Анжуйского, и Сицилия перешла к арагонцам вопреки желанию папы, который заявил тогда Филиппу, что отвоевать ее – это святая цель и что война против Арагона – это тот же Крестовый поход. Эта кампания обернулась жалким поражением Филиппа. И тем не менее графство Тулузское перешло по наследству к королю Франции. Он женил своего сына на наследнице королевства Наваррского и графства Шампанского, что было очень выгодно для французской короны. Понемногу служащие короля взяли под свою юрисдикцию все толпы людей, носящих тонзуру, «клириков по закону и развратников по жизни», которые до того безнаказанно бродили по всей Франции, требуя для себя привилегий духовенства. Таким образом, и при Филиппе III продолжились непрерывные и плодотворные усилия по укреплению династии, но государем, который вслед за Филиппом Августом и Людовиком Святым дополнил троицу великих королей из дома Капетингов, стал преемник Филиппа III – Филипп IV Красивый. Святой оказался между двумя политиками.

Филипп Красивый. Деталь скульптуры надгробия в аббатстве Сен-Дени. XIV в.

8. Был ли Филипп Красивый, человек таинственный, молчаливый, скромный, носивший власяницу и не боявшийся папы, действительно великим государем, или, напротив, он был королем слабым, которого использовали дерзкие советники? Это не особо важно. Великими были его дела. Он унаследовал сильную королевскую власть и еще больше укрепил ее. В период его царствования людьми короля были легисты с юга или из Нормандии, воспитанные на императорском или римском праве. Их идеалом в меньшей степени являлась христианская монархия Людовика Святого, чем империя Карла Великого или Цезаря. Их самой горячей заботой являлось единство королевства, а их излюбленным методом были судебные процессы. «Мы – всегда заботящиеся о том, чтобы быть правыми», – пишет Филипп Красивый королю Англии Эдуарду I. Такой правотой можно оправдать любое требование. Феодальное право, римское право – все годится французским легистам, лишь бы это служило интересам короля. В Париже они строят Дворец правосудия, и в нем появляется постоянный штат, получающий жалованье. Ничто не способствовало в большей степени разрушению феодализма, чем возрастающий авторитет королевского правосудия. Любой недовольный жалобщик обращается к бальи или в парламент государя с апелляцией на судебное решение, вынесенное сеньором. В любой деревне местный судья чувствует, что за ним наблюдают, что ему грозит опасность. Благодаря бракам, наследствам и договорам домен разрастается еще больше, в него уже входят пятьдесят девять из ныне существующих французских департаментов, которыми управляют тридцать девять бальи и сенешалей. Но такая администрация стоит очень дорого, в шесть раз дороже, чем при Филиппе Августе (А. Леви-Мирпуа).

9. У Филиппа Красивого, «самого большого расточителя среди наших королей», есть только один финансовый принцип: доставать деньги любыми путями. Он создает новые налоги: la maltôt – налог на торговый оборот; налог на доход (пятидесятая или сотая часть) для «защиты государства»; клятвенные заемы, гарантированные определенными поступлениями и конфискациями. В 1306 г. арестованы все евреи, на их имущество наложен арест. Затем наступает очередь ломбардских банкиров. «Наши подданные изнывают от их ростовщических процентов» – таков предлог. Банкиров обирают, изгоняют, а затем призывают вновь, чтобы тянуть с них новые деньги. Разве имеет какое-нибудь значение, что подданных разоряют, раз король получает свою долю пирога? И наконец, девальвация через «порчу» монеты. «Мы были вынуждены приказать чеканить монету, в которой, возможно, немного меньше веса и немного иной сплав, чем в монетах наших предшественников…» Существовали и частные фальшивомонетчики, но их король приказывал варить живьем в кипятке. Чтобы не нести ответственности за преступление, необходимо, чтобы оно исходило от государства. Эта постоянная потребность в деньгах, возникающая из-за развития королевской администрации, влекла за собой и политические последствия: спор с папством, освобождение крепостных за денежный выкуп, продажа должностей, увеличение числа консультативных ассамблей, на которые призывается духовенство, дворянство и горожане, чтобы принудить их согласиться на новый налог и его распределение. Так финансовое положение диктует политику. При Филиппе Красивом впервые в истории Франции возникает дилемма: административный деспотизм или здоровые финансы. Сильное правление стоит дорого. Но правление, которое стоит слишком дорого, перестает быть сильным.

10. Англо-французский спор все еще не был решен и не мог быть решен до тех пор, пока король Англии оставался господином области Гиень. «В те времена англичане чувствовали себя в Бордо столь же естественно, как они чувствуют себя сегодня в Бомбее, а жители Бордо считали это столь же противоестественным, как жители Бомбея считают это сегодня» (Г. Фишер).[9] Постоянно возникающие инциденты привели к войне. Союзницей Франции была Шотландия; союзницей Англии – граф Фландрии. Филипп Красивый приказал построить эскадру, чтобы господствовать над Ла-Маншем. В результате Эдуард сохранил Гиень, но признал в ней себя вассалом, женился на Маргарите (сестре Филиппа Красивого) и женил своего сына (будущего Эдуарда II) на дочери короля Франции Изабелле. Это оказалось серьезной ошибкой Филиппа Красивого, которая стала одной из причин Столетней войны, потому что те права, которые Эдуард III, сын Изабеллы, предъявит французской короне, восходят именно к этому союзу. Фландрия, как это происходило в течение многих веков, колебалась между Францией и Англией. Она была богатой, гордой и независимой. Фламандские горожане оказывали сопротивление своим графам, что поощряло иностранные интриги. Филипп Красивый вел с ними долгую борьбу с переменным успехом. Ткачи не раз опрокидывали французскую конницу. «Брюггская заутреня» была столь же кровавой, как и «Сицилийская вечерня». И наконец в 1305 г. был подписан договор. Филипп получил Лилль, Дуэ и Орши, которые образуют сегодня одну из самых богатых французских провинций.

11. Но самой трудной задачей королевства стало противостояние Франции папству. В течение трех веков Рим боролся против Германской империи и английской монархии за признание привилегий для духовенства. Если светские суверены предоставляли епископам инвеституру, если они имели право устанавливать сумму налога на церковное имущество, если духовные должности могли быть получены путем интриг или подкупа, то уже не было и речи ни о независимости, ни о безупречности Церкви. Подчинение Божественного установления властям человеческим означало отречение от сана и полное отступление. Вот поэтому-то целый ряд сильных пап и боролся за свои права, применяя отлучения и интердикты. Папы победили империю, но повсюду возрастало национальное самосознание. И уже вставал вопрос, смогут ли когда-нибудь папы иметь в сильных королевствах священнослужителей, подчиненных только Святому престолу. Вот поэтому капетингская монархия, ревниво оберегающая свои права, рано или поздно должна была вступить в борьбу с Римом. Никто не может служить двум господам, и Бонифаций VIII, воинственный и победоносный папа, рассматривал любое человеческое существо как подчиненное только римскому понтифику. В 1296 г. он опубликовал буллу Clericis laicos, которой запрещал светским лицам устанавливать сумму налога на духовенство и грозил отлучением любому клирику, который будет выплачивать эти деньги светскому лицу, наложившему на него данный налог. Филипп Красивый нанес ответный удар, запретив вывоз денег, что прекращало поступление доходов в Ватикан. Папа отступил, но в 1300 г. в Риме праздновалось наступление нового столетия, и в Ватикане собралось два миллиона паломников со всего христианского мира. Ослепленный зрелищем своего собственного могущества, Бонифаций VIII ужесточает борьбу с королем Франции и в булле Ausculta fili призывает Филиппа оправдаться в выдвинутых против него обвинениях в чеканке фальшивой монеты. Похоже, папа брал на себя управление всем миром, принимая образ заступника в чисто светском вопросе. В 1302 г. Филипп Красивый собрал своих баронов и представителей городов и, ощутив их поддержку, оказал сопротивление. Булла Unam Sanctam излагала доктрину папы: «Люди живут в двух ипостасях: одна – духовная, другая – светская. Если мирская власть заблуждается, то судить ее должна власть духовная». Тогда король Франции бросил вызов папству. Один из его советников, Гийом де Ногаре, отправился в Италию и во время неслыханно бурной сцены угрозами попытался добиться сложения сана с Бонифация VIII. Тот не отступил, облачился в торжественные одеяния понтифика и заявил, что скорее погибнет, чем сложит с себя сан. Затея Ногаре провалилась. Но папа был очень преклонного возраста, и от пережитых волнений он умер. Его преемник тоже почти тотчас скончался; поговаривали, что он был отравлен.

12. В 1305 г. под французским нажимом папой был избран епископ из Бордо Бертран де Го, принявший имя Климента V. Этот папа решил, что отныне Рим не является надежным для проживания местом, и некоторое время переезжал из города в город, а затем в 1309 г. обосновался в монастыре доминиканцев в Авиньоне. Графство Венессен, в котором находился Авиньон, принадлежало Святому престолу, а позднее папы купили и сам город. Их пребывание в этом городе продолжалось с 1309 по 1377 г., и все это время они находились под полным влиянием французских королей.[10] За это время Авиньон преобразился. Епископскую резиденцию папы превратили в роскошный дворец, полный произведений искусства. При папе образовался двор, была создана папская администрация и фискальная система. Папство взимало аннаты (годовой доход с любого церковного бенефиция, переходящего из рук в руки) и другие налоги, делавшие его очень непопулярным. Во времена подъема национального самосознания и развивающейся королевской фискальной системы конфликты между двумя властями, оспаривающими жалкие гроши налогоплательщиков, были неизбежны. Это «вавилонское пленение» окончилось в 1377 г., папа возвратился в Рим. И тогда конфликт между двумя представлениями о национальной самостоятельности, итальянским и французским, вылился в избрание двух пап. Авиньон и Рим сосуществовали одновременно, и христианский мир оказался разделенным надвое Великой схизмой.

13. Самым тягостным моментом этих конфликтов между Францией и Римом был процесс над тамплиерами при Филиппе Красивом. Этот славный орден монахов-воинов, которые носили белое одеяние с красным крестом, был основан во времена Крестовых походов для защиты Святой земли. Орден не преуспел в этом начинании, и в 1291 г. даже сама Сирия была завоевана мамлюками. Но тамплиеры приобрели большие владения во Франции. В большинстве провинций командорства ордены оказались самыми процветающими доменами. Рыцари занимались крупными сделками и одалживали деньги самому королю. От них было выгодно избавиться, а лживых слухов для проведения такой акции было предостаточно. Одни обвиняли тамплиеров в предательстве и в сговоре с сарацинами; другие считали их нравы и верования преступными. Их называли еретиками и бесстыдниками, описывали их оргии. «Пить как тамплиер» стало повседневным сравнением. Правда состояла в том, что правила жизни тамплиеров были очень строгими, но возможно, что некоторые из них грешили отсутствием целомудрия, а та тайна, которой они окружали свои инициации, только помогала их врагам. Грозный Ногаре, на которого были возложены обязанности хранителя Печати, занялся разорением тамплиеров и добился цели. Под пытками они признавали все, чего от них требовали. Пятьдесят четыре рыцаря были сожжены на костре. Папа Климент V, пришедший в ужас от такой жестокости, долгое время отказывал в осуждении всего ордена целиком. В конце концов он тоже уступил шантажу и угрозам. Орден был разорен и распущен, а его Великий магистр Жак де Молэ сожжен на костре. Рассказывали, что на костре де Молэ «приказал королю предстать в конце года перед Божьим судом». Это происходило 11 марта 1314 г., а в конце того же года Филипп IV скончался. Эта ужасная судебная трагедия имела долгие и тяжелые последствия. После «дела тамплиеров» была установлена преступная процедура, по которой самые отвратительные пытки были разрешены в судебных процессах против ведьм.

Сожжение на костре Великого магистра ордена тамплиеров Жака де Молэ в 1314 г. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.

14. В 1308 г. Филипп Красивый созвал в Туре Генеральные штаты, чтобы в упомянутых выше конфликтах привлечь на свою сторону общественное мнение. В этих собраниях были представлены не только бароны и духовенство, но и двести пятьдесят городов. Можно ли говорить, что созыв этих штатов явился признаком того, что Франция вслед за Англией склонялась к созданию парламентских институтов? Ни в коей мере. В Англии очень быстро сформировались две палаты – палата лордов и палата общин, а рыцари и горожане договорились совместно заседать в нижней палате; во Франции же все три сословия остаются разделенными, что уничтожает всякую возможность общенационального представительства. Генеральные штаты ничего не обсуждают и ничего не предлагают; они слушают и одобряют. Просто факт их созыва помог королю взимать налоги и прекратить недовольство по поводу испорченной монеты. А такая поддержка была ему крайне необходима, так как во Франции стало нарастать раздражение. К моменту смерти Филиппа Красивого его ненавидели повсеместно. Заслужил ли он это? Он укрепил королевский абсолютизм, боролся против власти духовенства и против феодальной власти и общественному мнению предпочел интересы частных лиц, что само по себе было положительным. Но его жестокие легисты добивались поставленных целей несправедливыми средствами. Будь на его месте Людовик IX, он добился бы тех же самых результатов, не причинив обществу таких страданий.

VII. О том, как в период Средних веков сформировалась французская цивилизация

1. Нельзя рассматривать Средневековье как мрачный период варварства между двумя светлыми периодами: Античностью и Возрождением. Наоборот, цивилизация Средневековья – это великая цивилизация, одна из тех, что дали человеку ощущение морального и социального равновесия, одна из тех, что создали самые прекрасные произведения западного искусства. Не вызывает сомнений, что Афины, Рим, Византия, Александрия достигли некогда такого уровня культуры, на который не мог претендовать Париж XII в., но, чтобы приносить плоды и впредь, древние цивилизации нуждались в прививании новых ростков. Своеобразие французской цивилизации заключается в том, что она сумела переплавить и спаять воедино элементы средиземноморской и варварской культуры. Французская цивилизация – это цивилизация «чересполосицы». Перемены в человеческом обществе происходили в первую очередь в тех регионах, которые широко открыты для всевозможных влияний. Так процветала в свое время классическая Греция на границе между европейским и азиатским миром. Точно так же и Франция: через свое средиземноморское побережье она тесно соприкасалась с греческим, римским и византийским миром; через свое атлантическое побережье она соприкасалась со скандинавскими викингами; через пиренейскую границу – с исламом; через Рейн – с варварами. Это смешение спасло ее, как говорит Фосийон, от извечного провинциализма Центральной Европы. С X в., а особенно с начала XII в. возникает французское Возрождение, идеи и искусство которого будут освещать всю Европу.

2. Распространение по всей Европе какой-либо национальной культуры значительно облегчалось тем фактом, что Церковь создала нечто вроде сообщества народов со своим особым языком – латинским, и предложенная ею вера почти всеми была принята как неоспоримая. Во Франции, так же как в Англии или Германии, как в Испании или в Италии, Средние века прежде всего являются эпохой христианской веры. Любой француз XII в. не имел и тени сомнения в предназначении земной жизни. Он верил, что Бог создал этот мир так, как об этом рассказывалось в Библии; что люди живут на земле, чтобы заслужить спасение души; что в день Страшного суда одни будут прокляты, а другие спасутся. Он страшно боялся вечной кары и, чтобы избежать ее, готов был свято соблюдать свою религию, свершать паломничества, подавать милостыню. По мере того как города богатеют, местный патриотизм и единая вера подталкивают горожан отдавать свои силы и сбережения на постройку церквей, достойных их Бога. И этот контраст между малой населенностью городов, убогостью частных жилищ и великолепием соборов доказывает силу их веры.

3. В те времена даже в мыслях не допускалось, что какой-нибудь философ может поставить под сомнение истины, данные в Откровении. Неверующий подвергался опасности быть отлученным, подпасть под интердикт, подвергнуться пыткам. Выйти за рамки христианского сообщества означало обречь себя на смерть. Но в этом правиле есть одно исключение: этим исключением были евреи, к которым проявляли терпимость как к свидетелям Священного Писания, как к полезным посредникам в торговле с неверными и как к заимодавцам под проценты. Они обязаны проживать в гетто, но вольны посещать синагоги и заниматься религиозными еврейскими науками. Через евреев во Францию проникает арабская культура. Все остальные живут под влиянием Католической церкви. Месяцы и годы отмечаются процессиями с хоругвями братств. Купцы различных гильдий украшают коврами стены церквей, в которых находятся прекрасные изделия ювелирного искусства и церковные облачения, шитые золотом. То, что делает сейчас какой-нибудь богатый американец для своего университета, – это то же самое, что делал богатый купец XIII в. для своего собора.

4. Церковь занималась также и образованием. В деревнях священники обучали детей богатых родителей катехизису, чтению, письму и счету. Епископальная школа имела право выдавать «лицензию» на преподавание. Когда при Капетингах складывалась королевская администрация, она нуждалась в писарях и законниках, которые были бы одновременно и богословами. Из этой потребности родились университеты, которые поначалу были гильдиями или корпорациями профессоров и студентов. Они возникли из школ при соборах, в которых преподавалось семь светских искусств: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, астрономия и музыка. Начиная с XII в. Париж становится центром преподавания, знаменитым во всей Европе. Мечтой Абеляра, как всякого образованного человека, было преподавать в Париже, но когда он не смог этого делать в Ситэ, то перебрался на другой берег, на холм Святой Женевьевы. Понемногу французские короли поняли, что собрание молодых людей разных национальностей на stadium parisiense, пришедших испить «из этого источника католической веры», создает огромный престиж и для страны, и для ее государя. «Ни в Афинах, ни в Александрии никогда не бывало такого притока студентов» (Ги Бретон). Папы использовали Парижский университет для распространения католического учения. «Для Святой Церкви наука парижских школ – как сияющие светочи в руках нашего Господа», – писал Александр IV в 1255 г. Но молодые клирики вели себя крайне вызывающе, они были «всегда готовы разозлить горожанина и соблазнить горожанку, они были обжорами за столом, но малонабожны на церковных службах». Сохранились их письма к родственникам: «Мы просим вас прислать с вручителем данного письма сумму денег, достаточную для покупки пергамента, чернил, чернильницы и других необходимых предметов. Вы же не оставите нас в стеснительном положении…» (цит. по А. Люшеру). Позднее Панург Рабле продолжит эту традицию.

5. У Университета не было ни зала для общих собраний, ни своего бюджета. Он не был центром обучения для сыновей дворянства, которые получали образование в своих замках. Греческая или римская элита состояла из воинов, которые в то же время были людьми образованными; в Средние века функции были строго разделены: клирик преподавал, молился, управлял, а рыцарь сражался. Робер де Сорбон основал в 1253 г. первый коллеж Парижского университета – Общину бедных магистров и студентов. Университеты выдавали дипломы бакалавров искусств, магистров искусств, докторов права, теологии или медицины, и эти средневековые звания сохранились до наших дней в американских университетах, унаследовавших через Англию средневековые французские традиции. В этих школах, в основном духовных, классическому образованию не уделялось большого внимания. Урок представлял собой комментированную лекцию по тексту из Библии или Аристотеля (в английском языке слова lecture и lesson сохраняют свое первичное значение). Публичные диспуты, или дискуссии по вопросу, выдвинутому магистром, длились иногда по нескольку дней. В самом начале схоластикой называлось все, что имело отношение к школе. Во времена Алкуина магистр назывался scolasticus. Позднее схоластикой стали называть философию средневековых школ. Основным предметом изучения была логика, так как если Бог наделил человека разумом, то, следовательно, цепь правильных рассуждений должна привести к раскрытию тайны мироздания. И тогда становится понятным, что то уважение к абстрактным рассуждениям и склонность к логической ясности, которые Тэн приписывает классическому духу XVII и XVIII вв., зародились во Франции еще в Средние века (Э. Жильсон).

Указ Людовика Святого об основании Сорбонны. 1257

6. Когда мы знакомимся с диссертациями и вопросами, которые обсуждались тогда магистрами, как, например, «Sic et Non» Пьера Абеляра (1079–1142), то нас поражает характер их занятий. «Спасся или нет Адам?», «Были или нет жены у апостолов?». Выдвигая вопросы для дискуссий, Абеляр пытался применить метод Сократа, пробудить умы, однако средневековый ученый, которому истина была открыта в священных книгах, мог заниматься только интерпретацией текстов. Но так как он был уже знаком со светскими текстами, так как он восхищался Платоном, а еще больше Аристотелем, он должен был попытаться примирить разум, восхищавший его в аристотелевской логике, со своей верой. Самый большой спор среди философов Средневековья шел о природе общих идей. Является ли идея реальностью, единственной реальностью, как учил Платон, или это всего лишь слово, а реальное есть частное, просто факт? Реалисты и номиналисты спорят с большой тонкостью, и в этих диспутах оттачиваются умы, научный словарь обретает свою точность. Святой Бернар, который упрекает Пьера Абеляра в том, что тот отрицает загадочность и неясность веры, считает, что истинное познание Бога происходит через интуицию и что тот, кто вкусил этой истинной пищи души, относится с презрением к сухим коркам познания, которые грызет рационалист. Но кажется, это не убеждает Абеляра. «Смешно, – говорит он, – рассказывать другим о том, чего ни ты сам и ни кто другой не может понять». В этом Абеляр предвосхищает Декарта.

Абеляр и Элоиза. Миниатюра. XIV в.

7. Все творчество святого Фомы Аквинского направлено на то, чтобы успокоить верующих и показать им, что вполне возможно примирить Аристотеля со Священным Писанием, а разум – с верой. «Истина, – говорит святой Фома, – одна, а следовательно, истина, проистекающая из знания, и истина, проистекающая из веры, должны совпадать». Или же Аристотелева логика неверна, или же она должна подтверждать истину, данную в Откровении, или хотя бы ту часть этой истины, которая может быть доказана. «Ибо некоторые вещи, которые подлинны от Бога, превосходят способность человеческого разума – например, что Бог един в трех лицах, – тогда как другие вещи доступны даже естественному разуму – например, что Бог существует». Так оказывается разрешенным духовный кризис, который мог бы нарушить равновесие XII в. Святой Фома утвердил веру, но тем же самым он узаконил и научные исследования. Если вера и познание, дух и мир земной, идея и реальность необходимым образом совпадают, то человек имеет право искать истину как в мире земном, так и в Священном Писании. Он может ставить вопросы перед реальностью, исходя из своих органов чувств и своего жизненного опыта; задачей его рассуждений будет согласовать результаты опыта с традицией, данной путем Откровения. Таким образом, святой Фома предвосхищает современный нам мир. Но в то время как ученый XX в. считает невозможным создавать образ мира и признает, что не знает общего замысла всего сооружения, что лишь отдельные камни этого сооружения ему пока удалось измерить, святой Фома обращается к Откровению и возводит до божественной истины шпиль своего духовного собора.

8. В те времена философы и богословы пишут на латыни, но начиная с XI в. во Франции появились жонглеры и труверы, которые ходили из замка в замок, с одной площади на другую, распевая героические песни на народном языке; вначале это были коротенькие стихи, а потом и длинные героические песни – chansons de geste. Хотя это было время Крестовых походов и рыцарям вполне хватало реальных военных дел, им нравились воспоминания о прошлом. Они испытывают ностальгию по Карлу Великому и даже по Александру Великому. Одна за другой появляются «Песни о Роланде»; монахи сообщают исторические детали; каждый трувер создает свою интерпретацию. Влияние на общие нравы этих повсюду повторяемых песен, закрепленных в головах и ритмом, и созвучиями, было столь велико, что к концу XII в. современный рыцарь начал подражать эпическому рыцарю точно так же, как позднее каждый влюбленный будет подражать Сен-Прё или Вертеру. Героические песни пробуждают воинскую доблесть; личное мужество оборачивается такой гордостью, что доходит до полного отказа от всякой помощи и поддержки; Роланд отказывается трубить в рог, чтобы призвать на помощь Карла Великого, и тем самым обрекает на гибель своих доблестных спутников. И вот этот-то дух героизма, доведенный до абсурда, и погубит французское рыцарство в битве при Креси. Рыцарь предан своему сюзерену, и его проблемами становятся конфликты, связанные с верностью. Он щедро расточает свое имущество, но крайне дорожит своей честью; всякую обиду он смывает кровью обидчика; он не нарушает слова, даже если оно дано врагу. Святой Людовик, король-рыцарь, поступает честно с сарацинами и предпочел бы потерять целую провинцию, чем нарушить договор. Если мы вспомним о коварстве франкских королей, нашедшем свое отражение в творчестве Григория Турского, то нравственность, описанная в героических песнях, представляет собой замечательный прогресс. В «Песни о Роланде» мы впервые обнаруживаем упоминание о чувстве патриотизма, любовь к doulce France – «милой Франции» (которая, может быть, ограничивается всего лишь территорией Иль-де-Франс, но разве в этом дело?). Эта героическая литература внесла значительный вклад в формирование французской души, и некоторые непроизвольные вспышки гордости у французских героев наших дней очень напоминают все ту же «Песнь о Роланде».

9. Наряду с героическими песнями, во Франции развивается и другая литература, в центре которой стоит Женщина, а сюжетом является Любовь. Откуда этот новый взгляд на женщину? В начале периода феодализма с ней обращались достаточно сурово. Нравы были грубыми. Дочь владельца замка должна была не только помочь рыцарю снять доспехи, приготовить ему постель и помочь искупаться, но и массировать ему тело до тех пор, пока он не уснет («Жерар Руссильонский»). Феодальный брак был деловой или политической сделкой, о любви не было и речи. Иногда супруги настолько не выносили друг друга, что при помощи уловок клириков они искали поводов для аннулирования брака. Это не вызывало больших сложностей, и поэтому многие женщины выходили замуж по три-четыре раза. Короли не проявляли ни капли нежности по отношению к королевам. Алиенора Аквитанская, жена Генриха II, Ингеборга Датская, жена Филиппа Августа, провели часть своей жизни в тюрьме. Но во времена Крестовых походов, во времена длительного отсутствия сеньора, возрос авторитет «дамы», так как из мужчин в замках оставались только юноши – пажи – или клирики, знавшие грамоту. У этих мужчин вожделение переплетается с уважением; паж или клирик «сублимирует» в стихах свою любовь, которую не осмеливаются провозгласить во всеуслышание. С другой стороны, у людей более богатых появляется больше свободного времени; они занимаются музыкой в женской половине замка. В очаровательных маленьких двориках замков Лимузена, Перигора, Пуату или Аквитании трубадуры распевают свои стихи под собственный аккомпанемент. Воспеваемая ими любовь – это любовь покорного слуги, любовь, полная глубокого уважения, почти религиозная. Они были знакомы с «Искусством любви» Овидия. Празднуются «куртуазные свадьбы», довольно сомнительные по своей сути, во время которых, по крайней мере в теории, завязываются только сердечные и духовные связи, но иногда их освящают духовные люди. Знатные дамы открыто заводят любовника при живом муже – это начало новой традиции. Организуются «суды любви», где сеньоры и дамы откровенно обсуждают важные вопросы: «Кто лучший друг: клирик или рыцарь?» Алиенора Аквитанская внедряет эти куртуазные нравы при французском, а потом и при английском дворе. Великий поэт того времени Кретьен де Труа живет при шампанском дворе, где царствует графиня Мария, дочь Алиеноры. И жена суверена предлагает поэту для стихов тему Ланселота – тему любви рыцаря, покорного своей даме. В период Средневековья француженки находятся в авангарде движения женщин за эмансипацию. Куртуазность имеет и другие глубокие и счастливые последствия. Она не только порождает любовные песни и «Роман о Розе», но и налагает некоторые правила поведения в обычаях, что является большим шагом вперед на пути цивилизации. Уже с этого момента закладываются некоторые черты будущей Франции: влияние женщин и то большое значение, которое приписывается любви.

10. В то время как в замках и при дворах куртуазность подготавливала приход «цивилизации аристократии» (которая достигнет своего зенита в XVII в.), в городах нарастает недовольство горожан и клириков надменным и часто презрительным поведением рыцаря. Ведь студенты и купеческие сыновья тоже умеют слагать стихи, но тон этих стихов был откровенно насмешливым и мятежным. Женщина? Послушайте, что говорят проповедники: «В раю у Адама и Бога была только одна женщина; и не было ей покоя, пока не добилась она изгнания своего мужа из этого сада наслаждения и тем самым обрекла на муки Христа». Другой проповедник живописует женщин бегающими по улицам Парижа «с обнаженной шеей и вываливающимися наружу грудями». Некий анонимный трактат «De ornatu mulierum» («О женских украшениях») живописует женщин с их извечной заботой нравиться. Вот названия глав этого трактата: «Об украшениях для волос», «О приукрашивании лица», «Об эпиляции», «Об отбеливании зубов», «О том, как делать дыхание приятным», «Об улучшении цвета лица». Можно было воспевать и очарование женщины, прославлять ее власть, но, «оплачивая покупки жен в разных лавках, мужья хорошо знали цену женщины. А в тавернах они обменивались на их счет откровенными признаниями». Горожан забавлял тот поэт, который высмеивал женщину и ее притязания, рыцаря и его заносчивость или даже саму Церковь – честолюбивых прелатов, теологов, озабоченных своими барышами, христиан, позабывших заповеди Иисуса Христа. Таким образом, возникает целый пласт литературы, получившей название «нравоучительной», которую можно считать противоположностью героическим песням, революцией в зародыше, уравнительной сатирой, по своему характеру столь же французской, как и героическая поэма. Возможно, именно это смешение стилей обеспечивает уравновешенность страны. С этой точки зрения нет ничего более примечательного, чем «Роман о Розе», состоящий из двух частей: первая – «где всюду царит любовь» – написана Гильомом де Лоррисом, вторая – дидактическая и сатирическая – принадлежит Жану де Мену. Вторая часть «Романа о Розе» – произведение революционное. Привилегии благородных? Но истинное благородство заключается только в сердцах. Все люди равны между собой:

У кого нет личных качеств, тот всего лишь «виллан». А сам король? Это великий виллан, призванный защищать страну. Любовь? Это просто естественная потребность, присущая как людям, так и животным, которая не заслуживает ни порицания, ни восхваления:

11. Нас многое поражает при чтении этой средневековой литературы. Первое – это неизменность сущности человека, что не зависит ни от какой эпохи. Нас может ввести в заблуждение необычность событий или одеяний, но под рыцарскими доспехами пребывает все тот же солдат, что и под современным battledress (камуфляжем); под средневековым платьем с длинным рукавом – все та же женщина, которую уже описал Овидий или которую позднее изобразит Бальзак. Трактаты о нравственности XIII в. остаются актуальными и сегодня. Откройте «Le Doctrinal Sauvage», и вы прочтете: «Если вы уважаете человека, то остерегитесь рассориться с ним из-за пустяка. Если вам говорят о нем плохо, то не верьте и подождите, пока не узнаете всей правды, потому что на многих людей возводят напраслину… Если вы видите безумца в состоянии умопомешательства, то избегайте подстрекать его на людях, потому что он обязательно вас оскорбит…» Мудрость моралиста былых времен, мудрость Соломоновых притчей, мудрость Евангелия и современных моралистов, Монтень или Ален – все перемешивается в трудах различных времен. Второе – доступность стиля. Язык еще недостаточно ясен, но ум авторов, точность суждений делают их тексты достаточно легкими для понимания. В этой средневековой Франции уже незримо присутствуют и Лафонтен, и Ларошфуко. Третье – привлекательная непринужденность таких историков, как Жуанвиль или Виллардуэн, не мешает им достигать высот подлинного величия. У скульпторов, украшавших соборы, мы обнаруживаем те же качества, которые позднее находим у Дега или Мане. Сочетание привычного реализма со строгим искусством создает чисто французское смешение стилей.

Иллюстрация к «Роману о Розе» Гильома де Лорриса и Жана де Мена. Миниатюра французской школы. XIV в.

12. В Средние века религия является средоточием всякой мысли, поэтому религиозная архитектура и скульптура, задуманная как вспомогательное по отношению к архитектуре средство, представляют собой основные виды искусства. Вот почему по всей Европе возникают соборы – белые «молитвы в камне», и пример их создания подала Франция. Не подлежит сомнению, что и в Англии, и в Германии верующие подражали французским церквам, opus francigenum. Но почему? Потому что во всем христианском мире престиж Франции Капетингов был очень высок. С одной стороны, это объяснялось существованием во Франции больших монашеских орденов Клюни и Сито, влияние которых распространялось на всю Европу; с другой – авторитетом на Востоке Людовика Святого и французских принцев; кроме того, это, возможно, объяснялось и славой Парижского университета. Соборы в романском стиле, изогнутые своды которых еще походили на римские базилики, возводились обычно монастырями и принцами. Когда ясный и упорядоченный нормандский гений стал создавать планы соборов, таких как в Кане (соборы мужского и женского монастырей, церковь Святого Петра), то они достигли наивысшей красоты чистых линий. Начиная с XII в. постройка собора становится делом всего города. Он превращается в «книгу народа, у которого не было книг». На его стенах, на его порталах читается истина, данная в откровениях, а капители его колонн иллюстрируют повседневную мораль или вечные муки грешников. «В Средние века, – говорит Виктор Гюго, – все наиболее значительное, чего достигал человеческий гений, он записывал в камне». Искусство Средневековья лишено чувственности, это дидактическое искусство. Собор – это «теологический трактат». Для церкви создается музыка: мессы, реквиемы, аллилуйя; и эта музыка анонимна, как анонимна скульптура, ибо ее цель – помочь сосредоточиться на молитве Богу. В те времена всякое искусство является производным от религии, это мистическое причащение Богу, и оно должно изображать Божественные таинства, ангелов, святых и дьяволов или же напоминать Божественные догмы в символической форме. Так происходит во всех глубоко религиозных цивилизациях, и подтверждением тому может служить буддийское искусство, которое, подобно христианскому искусству XII в., не интересуется бренным миром.

13. Слово готика очень плохо подходит для обозначения архитектуры великих соборов. Средневековье никогда не говорило о готическом стиле; те, кто впоследствии придумал этот термин, хотели отречься от самых красивых зданий западного мира как от варварских символов. Может быть, ее следовало назвать стрельчатой архитектурой? Но стрелка не значит полуарка, и, кроме того, полуарка не имеет в готике абсолютного характера. Дело в том, что, вдохновляясь римскими, арабскими и византийскими источниками, понемногу овладевая техническими навыками в искусстве возведения сводов, французские архитекторы создали чисто свое самобытное искусство строительства религиозных зданий. Соборы, построенные до XII в., называются архаичными, созданные в период с XIII по XIV в. – классическими, а возведенные в XV в. – пылающими или декадентскими. Техническое открытие (нервюра) позволило перенести лес сводов на внешние опоры и на контрфорсы, что освобождало стены от выполнения их обычного предназначения и позволяло облагораживать сплошную каменную кладку витражами и превращать всю церковь в воспарение души к Небесам.[11]

Во всем мире нет более одухотворенного храма, чем собор в Шартре. Собор в Амьене не менее красив, но в нем присутствует буржуазный дух. В его архитектуре ясно ощущается, что при его создании француз из средневековых фаблио сотрудничал с французом-крестоносцем. Иногда на завершение шпилей не хватало денег, и тогда на вершине башни оставалась плоская площадка, как на соборе Нотр-Дам в Париже. Кстати, необходимо обратить внимание на это название – Нотр-Дам. В те времена особо почитался культ Богородицы, потому что он объединял в себе набожность и куртуазность, Бога и Мать. Этот культ в сочетании с культом святых придавал религии человеческую теплоту, покорявшую души и помогавшую объединять энтузиазм отдельных людей при возведении собора. Но имена гениальных и скромных скульпторов той эпохи остались нам неизвестны. Они соглашались на полную подчиненность архитектору и заполняли своими творениями те ниши и порталы, которые им были указаны. Иногда они лишали тела статуй подлинной материальности, удлиняли их, придавали божественное выражение лицам и улыбкам; иногда они отдавались буйному и сатирическому воображению, чтобы создавать дьяволов и их жертвы. Но они всегда подчинялись общему замыслу творения. Только в XIV в. скульптура обретет самостоятельное от здания существование.

14. Соборы олицетворяют веру религиозной эпохи и местный патриотизм городов или гильдий. Купеческие корпорации идут на расходы по их строительству. В Средние века торговля и ремесла были кооперативны. В начале возрождения товарообмена это было вызвано прямой необходимостью, потому что в борьбе с сеньором или при защите от разбойников купцы могли рассчитывать только на объединенные силы своей группы. При такой ситуации интересы отдельной личности подчиняются правилам коллектива. В управляемой экономике Средневековья было запрещено создавать черный рынок, была запрещена скупка товара или продажа сверх установленных цен. Эти правила были легко всеми приняты, потому что они исправно приносили плоды. Проблемы коммуникаций сдерживали развитие рынка, а потому руководить довольно ограниченной экономикой было нетрудно. Святой Фома учил, что частная собственность дана человеку только ради блага всего сообщества. Каждый предмет имел «справедливую цену», а наживаться сверх этой цены было тяжким грехом. Церковь запрещала давать деньги под проценты, потому что деньги ничего сами по себе не производили. Но потребность в капиталах была постоянной, и сначала в случае нужды обращались к евреям, которые не следовали законам Католической церкви, а позднее – к ломбардцам, которые обходили церковный запрет тем, что брали не процент, а «возмещение убытка» в случае задержки возврата взятых денег. У средневековых купцов и ремесленников были нравственные и общественные обязательства; они образовывали ордены точно в том же смысле слова, что и рыцарство. Целью их жизни было не наживать состояние, а быть угодными Богу и соблюдать закон. Прево парижских купцов был важным лицом, с которым советовался сам король. Горожане, входящие в гильдии, носили одежды, подбитые мехом, столь же импозантные, как и одежды должностных лиц короны. А полуголодный клирик завидовал и тем и другим.

Собор Нотр-Дам в Париже. Алтарная часть. Завершена в 1180 г.

15. В этот период немного улучшилась и судьба сельскохозяйственных тружеников. В героических песнях виллан предстает существом низшего порядка, тупым и диким. Но ведь трувер пел только для обитателей замка, а действительность не была столь однозначной. В начале феодальной эпохи часть поместья, принадлежащую сеньору, его «заповедник» (домен), обрабатывали рабы (пережитки римского периода), а кроме того, существовала и барщина для держателей, которая могла доходить до трех дней в неделю на каждого человека. В Средние века рабы исчезли: а) потому что рабство не соответствует христианству; б) потому что оно нерентабельно; в) потому что такие изобретения, как упряжной хомут, сделали ненужным самый тяжелый труд. Виллан – это свободный человек, несущий определенные, но все уменьшающиеся обязанности. К концу XII в. в некоторых поместьях барщина достигала десяти дней в году. «Заповедник» владельца сократился, а земли сдавались держателям. Продажа натуральных продуктов была затруднена, поэтому сеньоры предпочитали получать ренту и арендную плату. Предводитель дружины, некогда военный защитник, превратился в «земельного рантье». Villa превратилась в деревню (village), где каждая семья проживает в принадлежащей ей хижине, которая обычно состоит из одной комнаты, где содержатся и домашние животные, и домашняя птица. Жизнь крестьянской семьи понемногу обретает те черты, которые присущи ей и сегодня, только дети реже ходили в школу, а родители чаще посещали церковь. На ярмарки, сроки проведения которых во многих деревнях соблюдаются еще и поныне, собирались менестрели и жонглеры (в наши дни их заменили карусели и тиры). Иногда на ярмарку забредал монах-проповедник. Но, кроме этих случаев, контакты с внешним миром были редки. Все необходимое производилось в поместье; исключение составляли плуги и другие орудия труда, мельничные жернова и ножи – все это закупалось у ярмарочных торговцев. Начиная с XII в. сын серва, если он обладал честолюбием и предприимчивостью, мог освободиться, уйдя в город или поступив в монашеский орден.

16. Касаясь XII и XIII вв., вполне уместно говорить о французском чуде. В те времена на территории между Альпами и Пиренеями, между Атлантикой и Средиземным морем, сложился действительно новый тип жизни. Эта новая цивилизация многое заимствовала от античных цивилизаций, от еврейско-христианской цивилизации и даже от некоторых варварских народов. Но в Средние века Франция создала из этих несхожих элементов цивилизацию самобытную. Соборы, героические песни, рыцарство, куртуазность – все это небывалые и прекрасные новшества. Звериное человеческое начало, прирученное в античном мире философами, а на Востоке – религиями, после крушения Римской империи во всей своей жестокости вновь вырвалось на свободу. Следовательно, нужно было предложить ему новые правила, новую веру, политику, манеру поведения и привить новый вкус. С X по XIII в. Франция создала бо́льшую часть элементов той цивилизации, которая делает целью жизни, брака, семьи, торговли и искусства не счастье, а спасение души. Влияние этой цивилизации на весь христианский мир было огромно.

VIII. Столетняя война

1. И искусство, и нравы, и язык французов приобрели ярко выраженные национальные черты. Однако во всем этом сохранялась некоторая двусмысленность положения и некоторая опасность. Мы имеем в виду странный симбиоз королевств Франции и Англии. Уже начиная с Нормандского завоевания, а еще больше со времен Плантагенетов, английская элита была офранцужена. Английские поэты писали по-французски, Алиенора привила английскому двору куртуазность, английские короли вели себя по отношению к дамам (что видно у Фруассара) как французские рыцари. Но все это не оправдывало того положения, что на французской земле сеньорами Гиени и некоторых других земель были англичане. Или оба королевства должна была объединить одна из корон, или требовалась решительная операция, чтобы разрушить эту связь. И в 1328 г. эта задача становится неотложной. Карл IV Красивый умер, не оставив наследника. Ни сына, ни брата. На трон могли претендовать три кандидата: Эдуард III Английский – сын Изабеллы Французской и внук Филиппа Красивого, Филипп из Эврё – муж Жанны Наваррской и тесть Людовика X Сварливого, и Филипп де Валуа – внук Филиппа III Смелого. Этот последний, хотя он был всего лишь кузеном покойного короля, победил, потому что «был рожден в королевстве».

Генеральные штаты, с мнением которых благоразумно ознакомились, остерегались наваррца и англичанина. Позднее, чтобы оправдать этот выбор, легисты вспомнили старый закон салических франков, по которому женщины не могли наследовать трон или передавать его по наследству. На самом деле закон салических франков был просто предлогом, потому что все хотели иметь королем француза. Так закончилась прямая линия Капетингов и началась династия Валуа. Франция ничего не выиграла от такой перемены. Капетинги, осторожные короли-политики, имеющие долгий наследственный опыт, создали и укрепили королевство. Первые Валуа, «обретенные короли», как презрительно их тогда называли, парвеню монархии, были заняты в основном феодальным престижем. Филипп VI Валуа, блестящий, импульсивный, но имевший плохое окружение, рассматривал войну как турнир, на котором важно не побеждать, а проявлять мужество и соблюдать правила игры.

2. Его соперником в Англии был молодой король Эдуард III, который тоже ставил себе в заслугу приверженность куртуазности и рыцарству, но поступки его были отмечены самым жестким реализмом. Его девизом было: «It is as it is…» («Есть так, как есть»), который он, вероятно, унаследовал от своих предков Капетингов. Он проявил глубокую мудрость, согласился с государственным переворотом Филиппа Валуа и даже принес ему свою клятву верности в отношении Гиени. Покорность была чистой видимостью. Нужно было дать успокоиться «злобе времени», выждать, затаиться и подготовиться. Эта подготовка, что было совершенно новым для того времени, касалась личного состава армии и вооружения. Чтобы противостоять атаке кавалерии феодальных баронов, Эдуард III сделал ставку на бомбарды и особенно на лучников. До той поры употреблялись луки с малой досягаемостью и малой силой пробития, они не могли остановить закованных в доспехи рыцарей. Арбалет было слишком долго заряжать. Но Эдуард I во время военных кампаний в Уэльсе открыл для себя длинный валлийский лук, который мог пригвоздить к седлу бедро всадника, одетого в кольчугу. Он сделал из стрельбы из лука единственное игрище, разрешенное любому подданному, «если он не хромой и не дряхлый», и постановил, что всякий землевладелец, получающий земельную ренту более сорока шиллингов, впредь обязан иметь лук и стрелы. Вот почему для него не представляло никакого труда набрать пехоту. Вот почему в 1340 г. Эдуард III имел самую современную в Европе армию.

3. Твердое намерение Эдуарда III отстоять свои права на французскую корону явилось главной причиной войны. А непосредственными поводами послужили подстрекательства мятежных эмигрантов, популярность военной кампании, в которой можно было бы пограбить богатую страну, и особенно фландрский вопрос – ключ ко всем франко-английским отношениям. Основным продуктом производства Англии была шерсть, а основой промышленности Фландрии – производство сукна. Пастушеская Англия и промышленная Фландрия нуждались друг в друге. Графа Фландрии Людовика Неверского поддерживал его сюзерен, король Франции; но фламандские горожане были настроены проанглийски. Когда в 1337 г., окончив свои военные приготовления, Эдуард III объявил войну Филиппу VI, отказался признавать его легитимность и потребовал уступить ему французский трон, то его поддержал город Лондон, которой боялся, что столь необходимая Фландрия подпадет под французское влияние. «Для короля проблема заключалась в наследовании короны Франции; для народа – в свободе торговли. Палата общин во главе с лордом, восседавшим на мешке с шерстью (лорд-канцлер), проголосовала за войну. Сочетание интересов промышленности и рыцарства придавали событиям странный характер… В эти новые времена уже не существовало простоты Крестовых походов; эти рыцари являются, по сути, коммивояжерами купцов Лондона и Гента…» (Ж. Мишле). Это совершенно точное описание сложившейся ситуации, но только при том условии, что мы не будем забывать одного важного дополнения: если бы английский король не стремился объединить обе короны, то не было бы и Столетней войны. Однако открыть свои карты Эдуарда III вынудили именно фламандские купцы. Они испытывали тем большие сомнения по поводу объявления войны королю Франции, своему сюзерену, что некогда обязались выплатить папе два миллиона флоринов, если когда-нибудь свершат подобное вероломство. Фламандец Якоб Артевельде нашел способ совместить нарушение договоров с их соблюдением. Он посоветовал королю Англии присоединить к своему гербу еще и герб Франции. Таким образом, превратившись в подлинного короля Франции, которому они приносили клятвы, Эдуард III стал бы не их врагом, а союзником.

4. Итак, Столетняя война была войной династической, феодальной, национальной, но главное – она была войной империалистической. Когда английские купцы преподнесли в дар королю двадцать тысяч мешков шерсти для оплаты расходов на военную кампанию, то их целью было сохранить для себя обе зоны, столь необходимые для торговли: Фландрию – покупательницу шерсти, и район Бордо – производителя вин, потому что деньгами, полученными в Брюгге и в Генте, они оплачивали бочки вин, поступающих из Бордо. И наконец, следует добавить, что эта война была в Англии популярна еще и потому, что она должна была привести армии в процветающую страну, на запад Франции, где их ждала богатая добыча. Эдуард III и его бароны были «цветом рыцарства», но «их щиты, украшенные гербами, служили знаменем для проведения грабежа», прискорбное описание которого мы находим у Фруассара: «И были англичане три дня хозяевами города Кан; и отправляли они баржами всю свою наживу – сукна, драгоценности, золотую и серебряную посуду и все другие богатства – по их бурному морю… Нельзя и вообразить то изобилие сукна, которое нашли англичане в городе Сен-Ло… Лувье был городом в Нормандии, где шла большая торговля сукном; это был большой и богатый торговый город, но совсем не огражденный стенами; и город был разграблен и разорен…»; «Вся Англия до того переполнилась награбленным во Франции, что не было ни одной женщины, которая не носила бы каких-нибудь украшений или у которой не завелись бы в доме прекрасные простыни и кубки, ставшие частью добычи, присланной из Кана или из Кале…».

Войско англичан под знаменем Св. Георгия. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Конец XIV в.

5. Любопытно отметить, как рано в истории проявляются основные черты английской политики и, в силу географического положения, становятся присущими этой стране: а) Англии необходимо господство на море, потому что иначе она не может ни вести торговлю, ни посылать войска на континент, ни поддерживать с ними связь. С первых дней этой войны английские моряки во всем имели преимущество и стали победителями в битве при Эклюзе (Слейсе). До тех пор пока сохраняется это военно-морское превосходство, Англия легко одерживает победы. Несколько позднее Эдуард III начинает более небрежно относиться к своему флоту, а французские и испанские корабли объединяются, и тогда уже их превосходство на море становится для Англии началом ее поражения; б) так как Англия может посылать на континент только относительно малочисленные армии, то она пытается создавать против своих противников континентальные лиги, которым она предоставляет субсидии. Так, в начале Столетней войны Эдуард III пытается привлечь на свою сторону в борьбе против Франции не только фламандские общины, но и императора. «Он не жалеет для этого ни злата, ни серебра и раздаривает большие сокровища и сеньорам, и дамам, и девицам…»

Битва при Пуатье. Миниатюра Хроники Сен-Дени. Около 1415

6. В Гиени у Эдуарда III был плацдарм, но французские мятежники сообщили ему, что Нормандия остается незащищенной. Поэтому 4 тыс. всадников и 10 тыс. английских и валлийских лучников были доставлены в Ла-Уг на тысяче кораблей (1346). Эта провинция уже несколько поколений не знала войны, она не оказала никакого сопротивления и подверглась полному разорению. В тот момент у короля Англии была только одна цель: совершить рейд по Северной Франции, награбить как можно больше и вернуться обратно через Фландрию. Но мосты через Сену оказались разрушенными, и он был вынужден подняться вверх по течению вплоть до Пуасси, что дало Филиппу время созвать своих вассалов. Встреча состоялась возле Аббевиля, при Креси. Эта битва оказалась решающей, потому что она знаменовала начало больших военных перемен, которые затрагивали классовые отношения в Европе. Некогда победа конницы варваров провозгласила конец Римской империи и зарождение феодального режима. Всадник, рыцарь (cavalier, chevalier) – это одно и то же слово и один и тот же человек; в битве при Креси лучшая феодальная кавалерия, какой была французская, потерпела поражение от пехоты, вооруженной валлийскими луками. Рыцари Филиппа VI были безупречно смелы. Но они оказались побежденными потому, что вооружение их инфантерии было значительно хуже, потому, что они не считались со своей пехотой и просто мешали ей, и еще потому, что они заботились о своем престиже больше, чем о победе, и о своем личном подвиге больше, чем о дисциплине. «Одержимые гордостью и завистью, они без разрешения атаковали англичан, очень мудро построенных в три боевые шеренги» (Ж. Ле-Бель). Это был полный разгром. Филипп не осознал глубокого смысла этого поражения, которое на самом деле оказалось революционным. На следующий год, когда Эдуард III установил осаду вокруг Кале, французский король вновь собрал своих рыцарей и приказал узнать у английского короля, армия которого прекрасно укрепилась в ходе осады, какое тот выбирает место для битвы, где обе армии имели бы равные условия. Но Эдуард III стремился к войне, а не к рыцарскому турниру. Он отказался выбирать место и взял Кале, который вслед за тем англичане сохраняли вплоть до царствования Елизаветы I. Кале, из которого были изгнаны все местные жители, замененные англичанами, обеспечивал надежное господство над Ла-Маншем.

7. Папа добился короткого перемирия. Когда война возобновилась, во Франции был уже другой король, Иоанн Добрый, столь же посредственный, что и предыдущий, «медлительный в принятии решения и упрямый в отказе от него». Старший сын Эдуарда, Черный принц, попытался установить постоянное общение между Бордо и Нормандией. Он дошел до Лангедока, потом вновь поднялся до Пуатье, где разбил французскую армию, которая превосходила его вчетверо. Французская знать все еще отказывалась признать, что появился новый способ ведения войны. Сам король Франции был взят в плен, и его сын дофин Карл стал регентом. (Карл был первым заранее назначенным наследником, который стал носить этот титул, потому что в 1349 г. Дофине было продано его «дофином» Умбертом II Филиппу VI, но с тем условием, что титул дофина будет носить во Франции сам суверен или его принц-наследник.[12]) Войны всегда влекут за собой глубокие последствия во внутренней политике. Даже победоносные, они стоят дорого: на их ведение нужно находить средства; чтобы получать деньги, правительство должно прибегать к займам у своих подданных; цены растут; инфляция ведет к девальвации, которая вызывает недовольство народа.

Бунты становятся неизбежностью, следом за армиями идут эпидемии, «Черная смерть» (или испанка) опустошает округу, количество населения уменьшается, не хватает рабочих рук, собственность переходит из рук в руки. Череда этих неизбежных зол сопровождает Францию в английской войне. Поражение в войне означало для монархии и безусловную потерю престижа. На протяжении нескольких месяцев во время регентства дофина Карла Мудрого можно было думать, что, так же как в Англии, где потерпевший поражение Иоанн Безземельный был вынужден согласиться принять Великую хартию, и французская монархия будет принуждена подчиниться конституционным нормам и что французы, воспользовавшись ослаблением власти короля, наложат на него ограничения, принятые по их усмотрению. Но если в Англии ограниченная монархия стала изобретением баронов, то во Франции, где дворянство проявило полное отсутствие политического интереса, «возможность сдернуть одеяние, украшенное королевскими лилиями», легла на плечи «третьего сословия». В 1356 г. во время ассамблеи Генеральных штатов два человека – Робер Лекок, епископ Лана, и Этьен Марсель, прево парижских купцов, предлагают реформы, которые сегодня мы назвали бы демократическими. При дофине должны были находиться три совета, выдвинутые штатами; а те советники, которые не понравились бы штатам, подлежали отстранению от своих обязанностей. На протяжении двух лет штаты собирались постоянно, даже не дожидаясь призыва короля, что являлось очень большой смелостью. Они проголосовали за налоги, но предложения Робера Лекока потерпели крах прежде всего потому, что он был человеком короля Наварры Карла д’Эврё, прозванного Злым, – претендента на трон Франции, потому, что об этом стало известно, и потому, что такая неискренность произвела плохое впечатление. Кроме того, крайние трудности в передвижении обескуражили многих депутатов штатов (Франция была гораздо обширнее Англии); и, наконец, подобная попытка заложить основы национальной революции на поражении всегда оборачивается ошибкой. Плененный король не был каким-то великим королем, но он был Король, и он был пленник.

8. По мнению Этьена Марселя, который был готов пойти на крайние меры, оставалось только одно решение проблемы. Разве не могла бы коммуна города Парижа управлять государством, опираясь, как это уже происходило во Фландрии, на федерацию других коммун? Марсель считал именно так, а потому он создал в Париже партию, которой подарил в знак признательности колпак, окрашенный цветами города – красным и голубым; эти цвета в сочетании с белым, цветом королевского штандарта, вероятно, уже с тех времен стали предтечей современного триколора. Другие города тоже «приняли колпак». Эта идея коммуны долгое время будет оставаться для Парижа неким наваждением, но Этьен Марсель зашел слишком далеко и тем погубил себя. Он позволил захватить резиденцию короля, и на глазах дофина были убиты два маршала. Тогда «изумленный» дофин выехал из Парижа, решив опираться на провинции. Это точно такая же уловка, какую проделал Тьер в 1871 г.[13] В обоих случаях ее результатом было одно и то же: Париж оставался на несколько дней во власти экстремистов. Этьен Марсель завязал более тесные отношения с Карлом Наваррским и даже с англичанами, которые оккупировали всю страну на западе. Вокруг столицы бунтовали крестьяне; в результате военных действий они оказались в бедственном положении, а военные отряды или вооруженные шайки вызывали ужас в деревне. Эта Жакерия (бунт «жаков») была подавлена, и двадцать тысяч крестьян были убиты. Простой народ Парижа негодовал, видя, что английские солдаты стали союзниками прево гильдии купцов, которого повсюду сопровождало «улюлюканье и брань»; потом он был убит. Дофин вернулся в столицу и оказался достаточно мудрым, чтобы проявить милосердие. Наконец он подписал мир в Бретиньи. Король Англии отказывался от своих притязаний на французский трон, но он получал, помимо Гиени, еще и Пуату, Перигор, Лимузен и некоторые другие провинции. Это было передышкой, но не решением проблемы. Французов принудили к такому решению, но они были слишком французами, чтобы с ним согласиться. «Мы признаем англичан на словах, – говорили они, – но наши сердца их никогда не признают». Времена изменились, и теперь не было и речи, чтобы провинции могли последовать за каким-то одним человеком. Или французское и английское королевство должны были стать одним целым, или они должны были быть разделены самым решительным образом.

Карл V и народная милиция Этьена Марселя. Французская миниатюра. Около 1364

9. Никто не знал этого лучше, чем дофин, который стал в 1364 г. королем под именем Карла V. Он был очень решительно настроен пересмотреть договор в Бретиньи, но сначала следовало реорганизовать и управление государством, и армию. И Карл вполне мог с этим справиться. Этот маленький, слабый человечек, набожный и образованный, проявил себя великим самодержцем. Внешне он казался холодным, потому что, как все хилые люди, он берег свои силы, но у него было горячее сердце и глубокий ум. Он отовсюду привлекал ученых, коллекционировал манускрипты, а для практических дел окружал себя специалистами. Он отбросил конституционные идеи Этьена Марселя и правил как рассудительный король, наделенный неограниченной властью. Не колеблясь он извлекал из безвестности самых знающих экспертов, не заботясь о том, являются ли они представителями буржуазии или дворянами. Он поручил реорганизацию армии некоему бретонцу Бертрану Дюгеклену – прекрасному солдату, который проявил себя как в сражениях против англичан, так и в борьбе против «больших отрядов» вооруженных людей, грабивших деревни, а также и в борьбе против Наваррца. Он освободил Лангедок от «подорожников» – солдат-разбойников – и увел их с собой в Испанию. Так как вооружение французской армии было хуже, чем английской, то Дюгеклен рассудил, что следует отказаться от сражений, дать врагу истощить свои силы, а потом не давать ему покоя и отбивать города постепенно, один за другим. Вскоре Карл вызвал его в Париж и сделал коннетаблем. Одновременно с этим король строил флот в Руане и в Кло-де-Гале и создавал современную для того времени артиллерию. Когда в 1380 г. он умер, то королевство было почти полностью освобождено от англичан, и это произошло практически без сражений.

10. Но не существует великих людей, которые не совершали бы больших ошибок. У Карла V был младший брат Филипп Смелый, которому король Иоанн Добрый, их общий отец, дал в апанаж герцогство Бургундское, одну из самых красивых и самых богатых провинций Франции. Сам принцип этих апанажей был недопустим, потому что он дробил королевство, и ситуация становилась тем более серьезной, что эти новые феодалы были принцами крови. За сам факт дарения Бургундии Карл V не нес ответственности, но он свершил ошибку, способствуя браку своего брата-герцога с наследницей графства Фландрии, что вело к объединению в одном доме всех французских приграничных провинций, как на севере, так и на востоке. Но если бы Маргарита Фландрская не вышла замуж за Бургундца, то английский король Эдуард III искал бы этого союза для одного из своих сыновей, что приблизило бы англичан к воротам Парижа. Карл V не предвидел того влияния, которое окажет на герцога Бургундского присоединение Фландрии и ее – таких богатых – городов, и что вместо того, чтобы иметь в Дижоне брата-вассала, он обнаружит в Брюсселе враждебно настроенного государя. Когда Филипп Бургундский (через браки своих детей) объединился с семьей Виттельсбах, которая правила в Голландии, то эта угроза возросла еще больше. Отныне главный центр интересов государства герцога Бургундского перемещался на север. Никогда еще Франция, столь недавно объединенная, не подвергалась большей опасности раскола. Сам феодальный режим, построенный на личной связи конкретной семьи с конкретной провинцией, подчиняющий общественное право праву личному, продолжал порождать гражданские войны. И вскоре во время одного из самых болезненных периодов своей истории Франция сама убедится в этом.

Карл V. Фрагмент скульптуры XIV в.

IX. Столетняя война (II)

1. Одна из добродетелей монархии состоит в том, чтобы являть народу неоспоримого вождя. Если легитимность короля не подтверждена достаточно достоверно, то монархия перестает быть жизнеспособной формой правления. Несчастье Франции заключалось в том, что в самый драматический момент ее отношений с Англией законность и авторитет французских королей вызывали много сомнений. Когда умер Карл V, Карлу VI было только шесть лет. Несовершеннолетие короля влечет за собой регентство, опеку, конфликты; дяди короля, и в частности Филипп Бургундский, подвергли королевство разграблению. Репрессии вызвали бунты. Когда король достиг совершеннолетия, он проявил благие намерения и созвал дряхлых советников своего отца, которых прозвали «les marmousets» (уродцы, рожи): так назывались гротескные фигурки на дверных молотках дома. К сожалению, Карл женился на чувственной и опасной иностранке Изабелле Баварской. Он любил ее, создал для нее жизнь, пронизанную атмосферой праздника, имел, вероятно, основания для ревности, постоянно тревожился, переутомлялся и, будучи слабым от рождения, потерял в результате рассудок. Иметь сумасшедшего короля – это тяжелое бедствие для страны, а иметь короля, безумие которого перемежающееся, – это наихудшее из бедствий. Потому что невозможно ни уважать его, ни сместить. В окружении несчастного Карла VI его власть постоянно оспаривалась его дядей, герцогом Бургундским, и его братом, герцогом Орлеанским. Людовик Орлеанский был молод, образован, находился под обаянием искусства Италии, потому что был женат на Валентине, принадлежащей к дому Висконти Миланских. Его оргии шокировали окружающих, и поговаривали даже, что он был любовником королевы Изабеллы, своей невестки. Иоанн Бесстрашный, став герцогом Бургундским после смерти Филиппа III Смелого (1404), убил своего орлеанского кузена (1407). И тогда разразилась одна из тех гражданских войн, яростных, непонятных и бессмысленных, которые так часто раздирали Францию. Орлеанская и бургундская партии восстали друг против друга. Первую возглавил Бернар д’Арманьяк, потому что его дочь вышла замуж за нового герцога Карла Орлеанского. Иоанн Бесстрашный заручился поддержкой Парижа, где в силу прихотливого союза студенты Университета и мясники провозгласили себя «бургундцами», потому что Сорбонна была признательна герцогу за то, что он занял одинаковую с ними позицию в деле папского раскола и поддержал папу римского против папы авиньонского; а мясников Бургундец привлек на свою сторону подарками и милостями. Но этот «ученик чародея» очень скоро раскаялся, когда увидел, что народное волнение, которым он не мог уже управлять, пошло на спад. Но злоупотребления имели свой обычный результат: и горожане, и Университет, почувствовав отвращение к своим жестоким союзникам, перешли на сторону Арманьяков. Однако к этому времени ситуация уже вышла за рамки внутренней проблемы.

2. Гражданская рознь отдает страну на милость врага. Когда в 1415 г. Генрих V Английский понял, что Франция раздираема распрями между орлеанской и бургундской партиями, а управляет ею от имени сумасшедшего короля молодой дофин, лишенный друзей, то вновь цинично выдвинул старые претензии Эдуарда III на французский трон. Будучи очень отдаленным наследником Плантагенетов, он не имел на это никакого права, но потребовал в жены Екатерину Французскую, дочь Карла VI, а вместе с ней и самые прекрасные французские провинции. Эти требования были слишком абсурдны, чтобы их удовлетворила даже такая несчастная страна, какой была в тот момент Франция. Война стала неизбежной. Можно подумать, что какое-то стойкое наваждение подталкивало Генриха V повторить военную кампанию своего прадеда. Как и тот, он высадился в Нормандии. У него было только 2500 вооруженных рыцарей, их свита и 8 тыс. лучников. Всего со слугами и обозами не больше 30 тыс. человек. Несмотря на отчаянную оборону, он овладел Арфлером, большим арсеналом, расположенным на западе, а затем, послав вызов дофину, решил идти на Кале и пересечь Сомму в Бланш-Таш через тот же брод у Креси. Это был рискованный замысел, но французское дворянство оставалось разобщенным; вероятно, они предоставили англичанам ту неделю, которая была им необходима, чтобы дойти до Кале. «Самым главным было не вызывать недовольства населения по пути следования. Поэтому король выполнил совершенно буквально те прекрасные ордонансы Ричарда II, которые касаются соблюдения дисциплины: под страхом быть повешенным запрещается насиловать женщин и грабить церкви; под страхом отсечения головы запрещается призывать к резне (та же казнь ждет того, кто обворует купца или маркитанта); подчиняться капитану; под страхом быть арестованным и лишиться коня приказывается размещаться на ночлег только в указанных местах…» Брод оказался под защитой, и тогда Генрих V поднялся выше и там при Азенкуре встретился с французской армией. Произошло ужасное сражение, во время которого французская кавалерия, смелая, но ничему не научившаяся и не сделавшая никаких выводов из уроков Дюгеклена, подверглась стрелам лучников и была искромсана в куски воинами английского короля. В этой битве (1415), одной из самых кровавых за все Средневековье, погибло 10 тыс. французов.

Генрих V Английский. Около 1520

3. Несмотря на эту победу, Генрих со своей маленькой армией не смог бы овладеть Францией без французского пособничества. Но когда в 1417 г. англичанин захватил Нормандию, а ее жители воззвали к королю Франции, то коннетабль д’Арманьяк ответил, что он занят борьбой с бургундцами. А Иоанн Бесстрашный склонял жителей Руана договариваться с англичанами, с которыми был тесно связан в силу интересов своих фламандских подданных. Происшедшее в Париже восстание, которое сопровождалось тысячами жертв, отдало город в руки бургундцев. Дофин был вынужден бежать, и в тот момент, когда примирение между Бургундией и Францией, кажется, было еще возможно, Танги дю Шатель, друг дофина, убил Иоанна Бесстрашного на мосту Монтере (1419). Позднее один дижонский монах, показывая Франциску I продырявленный череп Иоанна Бесстрашного, сказал: «Сир, вот та дыра, через которую англичане проникли во Францию…» Париж и бургундцы клялись теперь никогда не признавать дофина. В договоре в Труа (1420) Изабелла, сообщница бургундцев, принудила своего душевнобольного супруга отдать в жены Генриху V Английскому их дочь Екатерину и сделать его регентом Франции, а потом и наследником королевства. А дофин, устраненный, изгнанный, непризнанный, был вынужден защищаться на пространстве между Сеной и Луарой. Нищета Франции была ужасающей. Волки бродили даже по улицам городов. Вся страна, говорит Ален Шартье, превратилась, кажется, в некое море, «где каждый имел столько прав, сколько у него было силы». И все же французы не собирались становиться англичанами. В 1422 г. с промежутком в три месяца умерли Генрих V и Карл VI, и герольд Франции провозгласил в Сен-Дени: «Да благословит Бог долгой жизнью Генриха VI, Божьей милостью короля Франции и Англии!» Но народ оплакивал несчастного сумасшедшего короля, который худо-бедно, но все же олицетворял национальную независимость.

4. Никогда еще положение в стране не было столь удручающим. Франция почти перестала существовать в качестве свободной страны. Английский регент герцог Бедфорд правил в Париже. Приверженность к двум властям раздирала нацию. С одной стороны, десятимесячный ребенок Генрих VI, который не был французом, с другой – новый король Карл VII, которого все еще называли дофином или «королем из Буржа»,[14] потому что он не был помазан. Карл VII был набожным и нерешительным. Навязчивое сомнение лишало его всякого мужества в борьбе за свое наследство: был ли он подлинным наследником дома Франции? Беспутство его матери Изабеллы вполне оправдывало такие сомнения. У него было мало денег и мало солдат. Но его поддерживала воля французского народа. Когда этот народ ощущает справедливую цель, то для победы готов пожертвовать всем. Тогда по всем деревням страны право короля обретает дотоле безвестных друзей. Тщетно Бедфорд старался завоевать доверие французов, выказывая себя «пристойным и добрым управителем». Что бы он ни делал, он оставался англичанином. Французы с трогательной горячностью выражали желание иметь французского короля. Но что могли они сделать? Бедфорд, хозяин севера Франции, предпринял завоевание центра и осадил Орлеан. Но город защищался тем более героически, что Карл Орлеанский, его сеньор, находился в английском плену, а по феодальному праву большим преступлением считалось нападать на феод, оставшийся без своего сеньора. По этой причине жители Орлеана надеялись, что Божий суд будет на их стороне и что они будут освобождены. Но кем? Вот тогда-то и появилась Жанна д’Арк.

5. В марте 1429 г. девушка, пришедшая в Шинон из Лотарингии, попросила встречи с дофином. Она была «крепкая, немного загорелая, незаурядной силы, но обладала скромными манерами и женским голосом». Крестьянская дочь, «пастушка», она гоняла на пастбища скот своего отца. В деревне Домреми все вокруг нее сожалели, что королевство Франция захвачено врагом; но, несмотря на поражение, народ все еще не терял надежды. Предсказывали, что Франция, погубленная женщиной (королевой Изабеллой), будет спасена девственницей. Жанна была очень набожной; однажды, когда она пасла стадо, услышала голоса и увидела, как появились в «ярких потоках света» архангел святой Михаил, святая Екатерина и святая Маргарита, которые повелели ей пойти к дофину и освободить Орлеан. «Раз так повелел Господь, то так тому и быть», и в конце концов она добилась, чтобы ближайший к ним королевский капитан из Вокулера снабдил ее военными доспехами и отвел в Шинон, где тогда находился Карл. Удивителен уже тот факт, что деревенская девушка сумела убедить бывалого солдата, но вся история Жанны д’Арк – это бесконечная вереница самых удивительных чудес и вместе с тем такая же бесконечная череда самых разумных политических действий. Непосредственные задачи, которые ставила перед собой пастушка из Лотарингии, были самыми насущными и неотложными. Она хотела: а) вернуть дофину уверенность в законности его происхождения – и она могла в этом преуспеть, потому что сам дофин был очень набожным и верил в небесные голоса; б) освободить Орлеан, потому что эта символическая победа вернула бы французскому народу веру в свои силы; в) короновать дофина в Реймсе, потому что елей из святого сосуда с миррой обеспечил бы в глазах всех верующих законность новой власти.

6. Всем хорошо известна история Жанны: как она была приведена в замок, как тотчас обнаружила короля, который прятался среди своих придворных, и, обратившись к нему с приветствием, назвала его «любезный дофин». Необходимо помнить, что Карл был благочестив, знаком с предсказаниями, а потому был крайне взволнован, когда Жанна уверила его в законности его происхождения: «От имени Господа нашего говорю тебе, что ты есть подлинный наследник Франции и сын короля…» И с этого момента Карл уверовал в миссию Жанны, «потому что нужно верить ей, чтобы верить самому себе». Сама Жанна никогда не сомневалась в том, что слышала голоса, а потому она, такая слабая, потребовала от мощной английской армии очистить Францию: «Король Англии и вы, герцог Бедфорд, который называет себя регентом Франции, верните Девственнице, посланной Богом, ключи от всех добрых городов Франции, которые вы захватили и разграбили… И если вы, король Англии, этого не исполните, то я, военный предводитель, где бы я ни нашла ваших людей во Франции, заставлю их уйти, хотят они того или нет…» Она получила от дофина маленькую армию, вошла в Орлеан и освободила город под пение Veni Creator. Она приказала вышить для себя штандарт: на косых треугольниках орифламмы были помещены слова «Иезус Мария» и королевские лилии. Королевские лилии и христианство – с безошибочным инстинктом Жанна опиралась на две эти силы, которые воссоединили Францию. Ненавидела ли она англичан? Нет, для этого она была слишком хорошей христианкой. «Но я точно знаю, что они будут изгнаны из Франции, кроме тех, что здесь умрут и останутся». Итак, никак нельзя сказать, что она ненавидела англичан, она их даже приглашала объединяться с французами для нового Крестового похода. Но английский регент не мог допустить, чтобы какая-то святая девица вмешивалась в замыслы Англии. Бедфорд заявляет – и сам верит в это, – что она колдунья. Однако она поступает как благонравная француженка. Понимая, что все несчастья королевства проистекают от неутихающей злобы, она молит о всеобщем прощении французами друг друга. Она пишет сначала герцогу Бургундскому: «Если вам нравится воевать, то идите на сарацин», а потом – постоянно колеблющемуся и чего-то опасающемуся Карлу: «Наш дофин, не нужно стольких и таких долгих совещаний! Следуйте за мной и придите в Реймс, чтобы получить причитающуюся вам корону… Почему вы сомневаетесь?» Но время уходило на «приготовление пира»; Ла Тремуйль, профессиональный воин, враждебно настроенный против Жанны д’Арк, старался настроить против нее и Карла и расстраивал все ее замыслы. Но Девственница не переставала твердить, «что она продержится только один год» и что нужно спешить. Ее поход на Реймс начался с взятия Труа и оказался просто военной прогулкой. Во время коронования (17 июля) она со своим стягом в руках стояла возле короля. Свою миссию она выполнила за пять месяцев. «Любезный король, – сказала она, – ныне исполнилась радость нашего Господа, который возжелал, чтобы вы пришли в Реймс для вашего достойного коронования, показав, что вы и есть истинный король и тот, кому должно принадлежать королевство». В этот торжественный день Жанна была мрачно грустна. «Я хотела бы, – сказала она, – если угодно то будет Господу моему Создателю, чтобы дозволено мне было отказаться теперь от ратных дел и вернуться к отцу моему и матери моей, дабы служить им и пасти их овец вместе с сестрой моей и братьями моими, которые возрадовались бы, увидев меня вновь…»

Жанна д’Арк

7. В глазах англичан и бургундцев Жанна была колдуньей и еретичкой. Как иначе, если не с помощью дьявола, могла она так быстро и без большой военной силы победить англичан? Теперь она вознамерилась отвести короля в его столицу. Но во время атаки в сентябре 1429 г. Жанна была ранена в бедро. Тогда советы ла Тремуйля, призывавшие к выжидательности, задержали Карла VII, ни в чем не уверенного и трусливого по природе. Жанна вернулась к армии и была схвачена под городом Компьень, потому что за ней, возможно из-за предательства, были закрыты ворота города. Захваченная в плен бургундцами графа Люксембургского (23 мая 1430 г.), она была продана англичанам, которые предали ее церковному суду. Хотя Девственница и была обречена заранее, суд длился целых пять месяцев. Пьер Кошон, епископ Бове, который руководил допросами, собрал вокруг себя в церковном суде вице-инквизитора, каноников и аббатов Руана и более дюжины адвокатов. Некоторое количество магистров Парижского университета выполняли обязанности заседателей. Семьдесят пять судей собрались для того, чтобы своими вопросами привести в замешательство девушку, закованную в цепи. «Англичане, – говорит Ковиль, – приписывали этому событию огромное политическое значение; если бы она была осуждена Церковью, то ее завоевания стали бы святотатством, а английское дело было тесно связано с делом Церкви». Священники и светские лица, англичане и французы, сговорились отправить Жанну на костер. Так как осуждения требовали государственные мотивы, то было совершенно очевидно, что оно было предрешено уже до того, как начался процесс. Вызывающие восхищение ответы Жанны д’Арк, которые превратили этот допрос в документ величия духа, убедили бы непредвзятых судей в ее истинной вере и в патриотизме. Необразованная девушка, почти ребенок, нашла ответы столь прекрасные и столь невинные, что даже этот зловещий трибунал был иногда ими смущен. Но тем не менее она была приговорена к костру и 30 мая 1431 г. сожжена живьем в Руане, на площади Старого Рынка. Ей было 19 лет. Карл VII ничего не сделал для ее спасения. И выжидал еще пятнадцать лет для ее оправдания.

Войско под предводительством Жанны у стен Парижа в 1429 г. Французская миниатюра. 1440

8. Великие мира сего, вознесенные на высокие посты усилиями других людей, легко верят в то, что только их личные заслуги принесли им победу. Неблагодарность – это свойство, присущее королям. После смерти Жанны Карл VII – le Bien Servi[15] – нашел для освобождения Франции других хороших солдат: Ришмона, Ла Гира, Сентрайля и Дюнуа, Орлеанского бастарда. Но те никогда не достигли бы цели, если бы Жанна не вовлекла их в это освободительное движение. Она создала духовное единство Франции. В 1435 г. Филипп Добрый Бургундский подчинился королю. Окончилась гражданская война. В 1436 г. Париж примкнул к королю, который торжественно вступил в свою столицу, но задержался в ней недолго. Карл VII не любил этого города, «который навевал на него неприятные воспоминания». Провинция за провинцией, все королевство было отвоевано: в 1450 г. – Нормандия, в 1453 г. – Гиень; не оставалось больше англичан и в Гаскони. Они были изгнаны из Франции, и в их владении оставался только город Кале.

Карл VII. Рисунок XVI в. с оригинала Жана Фуке

9. Жанна д’Арк навсегда осталась для французов символом самого святого патриотизма. Этому способствовало все: ее молодость, ее смелость, ее вера, безнадежное положение, в котором находилась страна в тот момент, когда она взялась за ее спасение, чудо ее успеха, вся эта победа пастушки над торжествующим врагом, но особенно, конечно, костер и ее мученическая смерть. Из-за этой несправедливой казни в народном сознании она оказалась приобщенной к христианским святым. Как и они, Жанна д’Арк была ниспослана Богом; она предстала как самый яркий символ той защиты, которую Христос оказывал дочери своей – Церкви. Как сказал Наполеон, она доказала, «что нет такого чуда, которого не свершил бы французский дух в обстоятельствах угрозы национальной независимости». Она так глубоко воплощала образ национальной героини, что в тот день, когда новые арманьяки и новые бургундцы вновь разделили Францию, они настаивали на том, что Жанна олицетворяет именно их партию: левые приписывали ее образ себе, потому что это дочь народа, а правые – потому что на ее знамени были начертаны королевские лилии. Анатоль Франс, свободный антиклерикальный мыслитель, который видел в Жанне д’Арк всего лишь невротичку, подверженную галлюцинациям, и простенькую душу, управляемую священниками, написал тем не менее о ней такие слова: «Ей пришла в голову мысль восстановить дофина в правах наследства. Ради этой идеи она отдала свою жизнь. И как раз этим она и послужила своему делу, а ее преданность осталась в веках бессмертным примером. Это было то мученичество, без которого люди не могли бы создать в этом мире ничего величественного или полезного. Города, империи, республики покоятся именно на таких жертвах. А потому справедливо и с полным основанием Жанна превратилась в символ вооруженного отечества…» Она представляет собой самый удивительный пример чуда, которое может свершить воля при поддержке веры.

X. О том, как Франция восстановилась и расширилась после Столетней войны

1. Столетняя война разорила страну, ослабила короля, оживила надежды крупных удельных вассалов, которые создавали государства в государстве. Для восстановления Франции Карлу VII хватало ума, но недоставало характера. Ему хорошо служили, что доказывает, по крайней мере, его умение хорошо выбирать своих слуг. Прежде всего следовало реорганизовать армию и финансы. Были уничтожены шайки разбойников, грабившие страну на дорогах. У короля появились ордонансные роты, которым он платил жалованье; феодальное рыцарство превратилось во вспомогательный резервный отряд. По примеру Англии любой церковный приход королевства должен был поставлять от каждых пятидесяти дворов одного лучника, который был избавлен (или был волен) от налоговой тальи, зато был обязан в назначенные сроки проходить период сборов. Эти вольные лучники образовывали второй резерв. Артиллерия, будучи полностью на содержании короля, обеспечивала силу, необходимую в борьбе против донжонов крупных вассалов. Чтобы тренировать эту постоянную армию, в 1439 г. Карл VII добился от Генеральных штатов постоянной тальи в 1 млн 200 тыс. ливров. И здесь расходятся политические пути Англии и Франции. Англия, дорожащая своими свободами, чувствующая себя в безопасности за преградой морей, с момента принятия Великой хартии заявила своим королям: «Нет обложению налогом без объяснений!» Франция, всегда находившаяся в опасности и только что избежавшая угрозы исчезновения, соглашается на предоставление своему королю армии и постоянных налогов. Разве могла бы она отказать? Прежде всего необходимо, чтобы она была защищена. У Карла VII были, конечно, свои недостатки. Он открыто жил со своей любовницей, красавицей Агнессой Сорель, владелицей Фроманто и замка Боте, от которой у него было четыре дочери. После смерти Агнессы он являл малопоучительное зрелище похотливого старика. Он проявил черную неблагодарность по отношению к некоторым из своих лучших советников. Но он оставил после себя счастливую и сильную Францию.

Щит с изображением химеры. Нидерланды. 1550–1560

2. Вызывает крайнее удивление та быстрота, с которой король из Буржа вновь стал не только королем Франции, но и одним из самых сильных европейских суверенов. Когда у Франции появился шанс, ее быстрый подъем и жизненные силы поразили весь мир. Всего через несколько лет после скитаний в роли почти непризнанного дофина Карл VII предстал как арбитр Европы. Владислав Венгерский писал ему: «Ты – столп христианского мира». Благодаря деятельности одного крупного негоцианта из Буржа, Жака Кёра, который, начав с нуля, сумел обогатиться на торговле ценными металлами, а потом основал торговые конторы по всему Леванту, нельзя было увидеть «в Восточном море ни одной мачты, которая не несла бы флага, украшенного королевскими лилиями». Крестовые походы рыцарей не сумели обеспечить Франции защиту святых земель; ее обеспечили походы купцов. Жак Кёр, капиталист и торговец, был финансистом, затем королевским послом вплоть до того момента, когда лживые обвинения и зависть, вызванная происхождением его богатства, привели его к неминуемой опале. Заключив союзы за рубежом, Карл укрепил свое положение для неизбежной теперь борьбы против «сиров королевских лилий», то есть крупных вассалов королевской крови. Этот параллельно существующий феодальный мир (Бургундия, Анжу, Бурбон, Бретань, Альбре и т. д.) не считался с королевским авторитетом. Герцоги Бургундские, «великие западные герцоги», владели практически целым королевством, и им не хватало только титула королей. Помимо Бургундии, которую Филипп Смелый получил в апанаж от своего отца Иоанна Доброго, герцоги через брак владели Фландрией и всеми Нидерландами вплоть до Соммы. В столице Дижоне у них был двор, при котором французская культура была представлена в те времена лучше, чем в Париже. Под боком у Франции создавалась самостоятельная страна, новая Лотарингия. Герцог Бургундский основал (1429) орден Золотого руна, рыцарское братство, авторитет которого достиг европейских масштабов. На призыв Карла VII приехать заседать в качестве пэра Франции Филипп Добрый (Бургундский) гордо ответил: «Я приеду, но с сорока тысячами человек». Из осторожности король Франции освободил его от этой чести. Это был опасный сосед. В 1440 г. крупные вассалы подняли против короля мятеж, получивший название Прагерия – намек на Гуситские войны в Праге, – к которому присоединился и дофин, будущий Людовик XI. Непокорный королевской и отцовской власти, дофин Людовик укрылся у Филиппа Бургундского. «Мой бургундский кузен сам не знает, что делает, – с горечью заметил Карл VII, – он выкармливает лиса, который съест его кур». Отец слишком хорошо знал своего сына; он подозревал, что тот отравил Агнессу Сорель. Хотя Карл и считал Людовика способным на отцеубийство, но тем не менее оставил ему безупречное наследство. Король подавил в себе обиды простого человека.

Жан Фуке. Заседание французского парламента времен Карла VII. 1459–1460

Король Людовик XI в окружении рыцарей ордена Св. Михаила. Французская миниатюра. Около 1525

3. Людовик XI известен в истории по двум причинам. Первая заключается в том, что он был странной, необычной личностью, вызывавшей любопытство историков и вдохновлявшей романистов и драматургов: Вальтера Скотта, Казимира Делавиня, Теодора де Банвиля. Вторая причина заключается в том, что, несмотря на свои ошибки, он был великим королем, успешным и реалистичным политиком. Лишенный каких бы то ни было рыцарских и феодальных черт характера, он не держал данного слова и не верил клятвам других. Будучи плохим сыном, он опасался и своих собственных детей. Он полагал, что «каждый человек имеет свою цену», и, когда было нужно, платил эту цену. Он давал 10 тыс. экю в месяц своему врачу, чтобы тот был заинтересован в продлении его жизни. Зная «склонность англичан к войне против этого королевства» и опасаясь создания нового англо-бургундского союза, он пообещал английскому двору выплачивать настоящую дань – 50 тыс. экю королю и 16 тыс. министрам плюс подарки в виде серебряной посуды. Такими торгами он окончательно завершил Столетнюю войну, которая под пеплом все еще продолжала тлеть (договор в Пикиньи от 1475 г.). Он стерпел, что король Англии Эдуард IV именует себя королем Франции, и когда писал ему, то называл себя просто принцем Людовиком. Он всегда был готов унижаться, если ощущал себя более слабым, но жестоко мстил, как только вновь обретал силу. Попав в плен, он обещал повиновение, освободившись – потребовал покорности. Но он любил достойных людей, требовал, чтобы его обо всем информировали, и обладал здравым смыслом. Опасаясь людей знатных, он окружал себя представителями буржуазии и простыми людьми (Оливье ле Дэн, Тристан Л’Эрмит). В конечном счете он стал ненавистен и феодалам, с которыми боролся, и мелкому люду, с которого взимал «большие и тяжелые налоги», ибо к моменту своей кончины он собирал ежегодно 4 млн 700 тыс. ливров для нужд артиллерии и прочих подобных надобностей. Но ненависть народа была несправедливой, потому что король не наживался сам: «Он не накапливал деньги в казне, а тратил все, что собирал. Он вел широкое строительство для укрепления и обороны городов и крепостей королевства». Даже «когда он отдыхал, его ум продолжал работать… Когда он вел войну, то мечтал о мире или перемирии, но когда добивался мира или перемирия, то тяготился ими…» (Ф. де Коммин).[16] Его сравнивали с пауком, он и вправду сидел в центре своей паутины – в Париже или в Плесси-ле-Тур, – готовый бежать по своим паутинкам и схватить неосторожную мушку, а нанеся удар, возвращался в центр своей сети.

4. С момента восшествия на трон он создал врагов, грубо выгнав советников своего отца. Знатные люди королевства создали против него лигу, названную Лигой общественного блага, «чтобы привести все в порядок и защитить бедных людей». Если бы герцоги Бургундии, Бретани и Берри объединились, то с помощью англичан они смогли бы поставить под угрозу существование королевства. Но у англичан шла в это время гражданская война, а Людовик XI унаследовал после своего отца спасительную регулярную армию. «Король Франции всегда начеку», – с сожалением говорили мятежники. И однако, Людовик, которому с трудом удалось отстоять Париж, решил «навести покой». Он надавал обещаний своим врагам, затем внес раздор в их ряды, чтобы забрать свои обещания обратно. Самым опасным из крупных вассалов был, как всегда, герцог Бургундский Карл Смелый. Людовик XI согласился встретиться с ним в Перроне, чтобы «обсудить свою шерсть и свою шкуру». И там лис попал в ловушку. Тогда король, пленник герцога, пообещал все, что тот потребовал, однако, оказавшись на свободе, стал все отрицать, угрожать и запугивать. Мы уже говорили, что он никогда не чувствовал себя связанным клятвой. «У кого успех, тому и честь», – говорил он.

5. Он добивался успеха хитростью, но, кроме того, ему сопутствовала удача. Карл Смелый был побежден швейцарцами при Грансоне, а годом позже убит в битве при Нанси. Его двадцатилетняя дочь Мария Бургундская унаследовала его личное состояние и земли империи.[17] Следовательно, французские провинции, отданные некогда в апанаж, за неимением наследника мужского пола возвращались короне. Таким образом, благодаря счастливому стечению обстоятельств в 1477 г. Людовик вернул себе Бургундию и Пикардию. Чтобы вернуть и остальное, он попытался женить своего сына, которому было в то время семь лет, на Марии Бургундской. Попытка оказалась тщетной. Мария вышла замуж за Максимилиана Австрийского, который обеспечивал ей поддержку императора. Но во всяком случае, Бургундия становилась отныне прекрасной французской провинцией, а не королевством-соперником. Франция счастливо избежала страшной опасности: получить у себя под боком возникновения новой Лотарингии. Однако в этом деле оставалась одна трудная проблема – проблема Фландрии. Герцоги Бургундские превратили Брюссель в свою столицу и офранцузили часть Фландрии. Принеся эти земли в качестве приданого Максимилиану, Мария способствовала началу долгого соперничества между Францией и империей. Северная граница Франции будет оставаться и до наших дней одной из тех болевых точек, где завязываются европейские кризисы. На этих границах Франция остается опасно уязвимой: немцы страстно желают получить эти земли, потому что там впадает в море Рейн; Англия ревниво за ними следит, потому что Антверпен расположен совсем близко от ее побережья. Столкновение всех этих притязаний создает опасный водоворот. В 1482 г. Мария Бургундская умерла, упав с лошади. У нее остался сын (Филипп Красивый) и двухлетняя дочь (Маргарита Австрийская). Людовик XI добился, чтобы эта крохотная девочка была помолвлена с его сыном, дофином Карлом (будущим Карлом VIII). Было оговорено, что она получит в приданое Франш-Конте и Артуа. Это была большая победа. И еще одна бескровная победа: в 1480 г., после смерти Короля Рене и его племянника Карла Анжуйского, Мэн и Анжу вновь отошли к Франции. Людовик XI одного за другим хоронил своих соперников: это самый надежный способ одерживать над ними верх. Можно сказать, что он «складывал в свою корзину фрукты, которые созревали в его саду».

6. Он умер могущественным, но трепещущим от страха. Картина последних лет его жизни, нарисованная Коммином, окрасила для историков в определенные цвета и всю его жизнь целиком. Отсюда и его портрет, нарисованный черными красками. Романистам нравится изображать его в замке Плесси-ле-Тур одетым в грубые суконные одежды, в меховом колпаке, с которого свисают фигурки из свинца; он окружен арбалетчиками и лучниками, а на ветвях деревьев раскачиваются повешенные – «Это сад короля Людовика». Он ходил смотреть на клетки, в которых томились его враги, но и сам пребывал в клетке, оставаясь узником своих страхов. Откуда столько подозрительности? Мучился ли он угрызениями совести? Конечно, он душил налогами свой народ, но делал он это только для того, чтобы лучше этот народ защитить. Он был суров с феодалами, но зато вновь собрал Францию воедино. Он провел полезные реформы, стремился к упорядочению системы мер и весов, советовал уничтожить плату за проезд по внутренним дорогам страны (внутренние торговые пошлины), создал почтовые станции на расстоянии каждых четырех лье. Он поощрял торговлю и даже высказывал желание, чтобы это занятие, как и в Англии, не рассматривалось бы дворянством как унижающее его достоинство, но в этом начинании он потерпел неудачу из-за спесивой надменности феодалов. Короче говоря, он был велик в своих помыслах, но мелок в своих методах. «Душа низкая и недостойная королевского величия», – говорит Боссюэ. Однако это не совпадает с мнением Коммина, который хорошо его знал: «Я всегда видел его в трудах и заботах». И он показывает, что король, если случайно оказывался без дела, искал себе занятие и в любую погоду гонялся на охоте за оленем, чтобы вернуться утомленным и всегда на кого-то в гневе. Это скорее признак души неспокойной, чем низкой. Да и как он мог бы не испытывать раздвоенности, этот наследник королей-рыцарей, которого ссоры со своим собственным отцом, а потом с герцогом Бургундским с юности научили недоверию и ненависти? Король-делец со всеми недостатками горожанина, но и со всеми его достоинствами, который, в сущности, только и занимался что делами страны. «Он принял добродетельную смерть, – говорит Коммин, – гораздо более добродетельную, чем кто бы то ни было другой, кого я видел умирающим». Еще при жизни он назвал своего сына королем и наказал, чтобы в королевстве сохранялся мир вплоть до совершеннолетия нового короля.

7. А новому королю Карлу VIII исполнилось в то время тринадцать лет. Он был слаб телом, некрасив, с большой головой, забитой рыцарскими романами. Воспитывался он в замке Амбуаз, вдалеке от отца, любимым ребенком которого была дочь Анна, вышедшая замуж за Пьера де Божё. И на супругов Божё Людовик XI возложил регентство. Это вызвало ропот, еще более усилившийся, когда Анна под давлением общественного мнения попыталась «зачистить» советников покойного короля. Тогда и сам Коммин познал тюремное заключение. Вновь создалась Лига общественного блага, но на этот раз народ прозвал эту войну знати «безумной войной», что явилось знаком времени. Народ больше, чем когда-либо прежде, устал от феодалов и склонялся на сторону короны. Людовик Орлеанский и герцог Бретани Франциск II руководили этим заговором. Анна де Божё одержала над мятежниками две победы: одну – военную, а другую – политическую. В 1484 г. она созвала Генеральные штаты, чтобы доказать, что народ находится на ее стороне. Штаты ее поддержали, но потребовали свобод, предоставленных во времена Карла VII, потому что во все времена прошлое представляется «золотым веком». Эти штаты привезли наказы, и на них прозвучала поистине революционная речь депутата Филиппа Пота, сеньора де ла Роша из Бургундии: «Государство – это творение народа… Суверенный народ создает королей своим одобрением… Они являются королями не для того, чтобы получать доход с народа и обогащаться за его счет, а для того, чтобы, забывая о своих личных интересах, обогащать свой народ и делать его счастливым. И если они поступают иногда по-иному, то они становятся тиранами…» Штаты потребовали, чтобы их созывали каждые два года. Но на следующий день они обнаружили, что ковры сняты со стен, а мебель вынесена. Суверенный народ подчинился.

8. Со смертью Франциска II, герцога Бретани, возникла неотложная проблема. Наследницей была Анна, его дочь. Тот, кто женился бы на ней, получил бы Бретань. Среди претендентов был Максимилиан Австрийский, вдовец после смерти Марии Бургундской. Через свою дочь Маргариту он уже был правителем Фландрии, а если бы он получил еще и Бретань, то полностью окружил бы Францию. Анна де Божё действовала быстро и предложила герцогине в мужья своего брата, подкрепив брачное предложение сорокатысячной армией. Перед такой формой ухаживания трудно устоять. Анна попробовала возразить, что король Франции помолвлен с Маргаритой Австрийской, но Божё ответили, что эта детская помолвка уже давно расторгнута. Герцогиня смирилась и, несмотря на безобразную внешность мужа, вскоре полюбила его. Тоже некрасивая, худая, хромоногая, но «хитрая Бретонка», она была хорошо образованна и покровительствовала искусствам. Она проживала в Амбуазе, окруженная бретонцами, и ее родная страна осталась ей верна. Еще долгое время Бретань будет заявлять, что она соглашается на суверенитет французских королей только как наследников «доброй герцогини». После заключения этого брака цели де Божё были достигнуты, и Анна отошла от дел. Она оставила своего брата повелителем прекрасного королевства, в котором ему уже некого было бояться.

XI. О том, как в XIV–XV вв. Франция постепенно перешла от Средневековья к Новому времени

1. Нет ничего более ошибочного, чем представлять себе, что западное общество скачкообразно перешло от одной социальной формации, названной Средневековьем, к другой, получившей название Возрождение. Эти названия стали употребляться гораздо позднее и исключительно из соображений удобства изложения материала. История создается личностями и событиями, а не целыми периодами. Верно только то, что в XIV–XV вв. цивилизация, чувственная и рационалистическая в одно и то же время, начала медленно завладевать христианским миром и что постепенно черты феодализма утратили во Франции свою значимость. Мы уже видели, что Карл VII и Людовик XI обзавелись регулярными армиями; мы также отметили, что возросшая значимость пехоты привела к ослаблению политической силы феодальной кавалерии. Социальные установления следуют за новшествами с большим отрывом во времени, но в конце концов они всегда начинают нарушать ровный ход времени: внутриполитическая власть французского короля от войны к войне только возрастает. Король стал не только защитником, но и хозяином страны. Лучники останавливали кавалерию, пушки пробивали бреши в донжонах. Отсюда следует, что феодал был обречен. Основательно укрепившись на личном, национальном и религиозном фундаментах, сын Франции, помазанник Божий, чудотворец и главнокомандующий, король доминировал над всеми остальными силами, что проявлялось в самых различных формах: духовный авторитет Людовика Святого, просвещенный деспотизм Карла V и Карла VII, коварная демагогия Людовика XI. Но верховенство королевской власти уже почти не ставилось под сомнение. Ни мир феодалов, ни Генеральные штаты не возражали против ее усиления. Спокойно и уверенно французская монархия продвигалась к абсолютизму. Однако это не пугало французов: они чувствовали себя хорошо защищенными. «Наш король, – говорит Коммин, – является господином мира, у которого меньше всего причин произносить такую фразу: „У меня есть привилегия возлагать на подданного то, что мне угодно“, – ибо ни он и ни кто другой не имеет такой привилегии, и те, которые это говорят, чтобы заставить еще больше уважать короля, не воздают ему никаких почестей; наоборот, они заставляют тех соседей, которые ни за что на свете не хотели бы быть под властью короля, ненавидеть его и бояться…» Ни сам король и ни кто другой не имеет такой привилегии… Вот фраза, несущая главную мысль. Таким образом, для Коммина король ограничивал себя правилами и признавал границы своей власти, которыми были обычаи страны. У Людовика XI и Карла VIII были совсем иные представления о природе их власти, чем представления, бытовавшие в XVII в.

2. Все три сословия королевства жили своей обособленной жизнью. Дворянство охраняло свои привилегии. Освобождение от налогов – решение, вынесенное самими же пэрами, – создавало для них ни с чем не сравнимые социальные условия. Но за время Столетней войны дворянство показало себя непригодным к военной и политической роли. Пропитанное идеями рыцарства, оно не было реалистичным; и хуже того, оно считало для себя просто оскорблением быть реалистичным. Дворянство, со своим ребяческим тщеславием, по-детски занятое турнирами, пирами и военными тренировками, одержимое облегчением собственного положения, проявляло мало патриотических чувств. Оно бурно выражало свои страсти, и примером тому могут служить факты мести бургундского двора. Дворян не удерживали никакие религиозные чувства. Историки (такие как Фруассар или Монстреле) воздают рыцарским идеям словесную похвалу, ибо кто же еще защитит сироту и вдову? Куртуазная любовь превратилась в ритуал. Во время турнира рыцарь называет свою даму, носит ее цвета, ее платок, а иногда даже и ее рубашку, которую возвращает ей испачканной своей кровью, но во всем этом нет подлинных чувств. Еще оставались отдельные подлинные рыцари, как, например, отец Баярд, который учил своих сыновей кодексу чести: «Служите Богу. Будьте добры и вежливы с любым дворянином. Будьте скромны и услужливы с каждым человеком. Не будьте ни льстецами, ни доносчиками. Будьте честны в словах и в делах…» Но только потому так громогласно воспевают Баярда, что он был исключительным человеком. И сам Баярд тоже любил ломать копья на многочисленных турнирах. Но уже приближаются те времена, когда реалистически думающие солдаты скажут: «Копья существуют не для того, чтобы их ломать, а солдаты существуют не для турниров; держи оружие в порядке и убивай врага». Это и герой, и солдат.

3. В период Средневековья духовенство усвоило феодальный образ жизни. Великолепию турниров соответствовало великолепие культовых обрядов. Народу нравилась пышность церковных церемоний, но он осуждал роскошь частной жизни епископов. Великий раскол, в период которого два папы оспаривали свою власть над христианским миром, ослабил авторитет Церкви. Зачем страшиться отлучения, если сами отлучающие отлучали друг друга от Церкви? Французский народ оставался верующим, но он осуждал торговлю церковными должностями и индульгенциями, а также отсутствие христианских добродетелей у некоторых представителей духовенства. Народу были ненавистны сожительницы священников (их называли претрессами). Многие начали задумываться о необходимости реформирования Церкви. В 1438 г. французское духовенство и король Карл VII добились от папы одобрения Прагматической санкции Буржа – важного акта, уничтожившего римскую фискальную систему, по которому королю и Церкви Франции отныне передавалась часть доходов, отходившая ранее папству. В духовном плане новый мистицизм лучше отвечал потребностям воистину христианских душ. «О подражании Христу», трактат Фомы Кемпийского, написанный около 1430 г., говорил о набожности, основанной на любви и милосердии. Не будь такого обновления, Католическая церковь в следующем веке оказалась бы неспособной бороться с возникшей Реформацией.

4. Весьма активное третье сословие состояло в основном из горожан. Они представляли собой класс, отличный от остальных народных масс, который имел к тому же свои привилегии. В него можно было быть принятым, но для этого существовали особые условия и пошлина на вступление. Величественность муниципалитетов крупных городов была, казалось, совершенно феодальной. В Париже насчитывалось в то время примерно 300 тыс. жителей. Реймс считался вторым городом королевства. Многие горожане покупали владения, принадлежавшие сеньорам, и сами, как дворяне, имели арендаторов и испольщиков. Правила в их корпорациях становились все более и более жесткими. Ремесленники гильдий селились кварталами, и их ремесло было наследственным. В некоторых городах уже формировался настоящий класс городских капиталистов, занимавшихся международной торговлей. В деревне оставалось все меньше сервов. От старинного обычая сохранялись только отголоски: например, ленник должен был испросить разрешение на женитьбу у своего сеньора, что послужило основанием для глупой легенды о «праве первой ночи» (праве сеньора на первую брачную ночь), которого никогда бы не потерпела Церковь. Работящий и бережливый, французский крестьянин процветал до тех пор, пока его не касалась война и налоги. Но его грабили солдаты и разбойники, а талья была очень тяжела.

5. В конце Средневековья изменяется и французское искусство. Во время Столетней войны разруха и нищета достигали такой степени, что возводить большие здания уже не представлялось возможным. Большинство художников укрылись в тех регионах, которые оставались вне конфликта: в Бургундии, в Италии и в некоторых районах Фландрии. Их все еще вдохновляли религиозные темы. История Жанны д’Арк позволяет измерить силу веры в XV в.; даже критические замечания, адресованные Церкви, позволяют судить об этой вере. Если бы в те времена люди не были такими верующими, то их не заботили бы религиозные реформы. Но новое религиозное искусство уже не являлось столь дидактическим, оно было более трогательным, чем искусство XII и XIII вв. Художник покидает Град Божий и начинает наблюдать царства мира сего. Средневековье выразило свой идеализм в скульптурах на порталах, придав телам ангельскую бестелесность. В XV в. сцены Страстей становятся более реалистическими (в частности, под влиянием фламандцев). Миниатюристу с садизмом человека, который сам настрадался, нравится рисовать мучеников. Он разглядел «пластическое целомудрие страдания». Идея смерти завораживает Вийона, так же как Пляска Смерти завораживает скульпторов. Парижане посещают места, где хранятся кости убиенных младенцев. В Бургундии возникает изумительная школа, которая создает в основном надгробия. Некоторые из этих памятников, где члены черного братства кающихся грешников несут умершего, просто великолепны. «В XII в. французский мастер-камнетес начинает обращать свой взор, столь долго устремленный к небу, на земное. Художник становится наблюдателем». В противоположность тому, что происходит в Италии, мы почти не находим во Франции той поры художников, рисующих фрески, потому что стены готического собора заняты витражами и не оставляют для них места, но зато славятся талантливые французские миниатюристы и художники-иллюминаторы (Жан Фуке), которые вдохновили художников итальянского Возрождения. Миниатюра в их изображении становится картиной, ее фоном служат великолепные пейзажи, нарисованные ими сцены охоты или процессии достойны Карпаччо или Беноццо Гоццоли.

6. Но если говорить о светском или мирском искусстве, то в XIII в. оно находилось под покровительством богатых городских коммун, которые строили только дозорные башни и ратуши. В XIV и XV вв. влиятельный и богатый человек заставляет художников работать на себя. Король Карл V был великим строителем дворцов и замков. Это в его царствование Лувр Филиппа Августа, расширенный архитектором Раймондом дю Тамплем, официально становится королевской резиденцией. Сыновья Иоанна Доброго были меценатами (гобелены из Анжера, заказанные Людовиком, герцогом Анжуйским; «Великолепный часослов», выполненный для Иоанна, герцога Беррийского). Богатые купцы, такие как Жак Кёр, строят себе дворцы, украшенные скульптурами. Эта эпоха имеет склонность к портретам, сценам охоты и к изображению процессий. Произведения искусства оседают уже не в сокровищницах соборов, а в частных коллекциях. Большие сеньоры и большие финансисты хотят иметь у себя сокровища, собранные со всех сторон света. Коллекционер поощряет чувственное искусство и искусство роскоши. С женского тела снимают покровы. Мирское перемешивается со священным, и в картине «Богородица с Младенцем» Агнесса Сорель, любовница короля, изображенная в виде Мадонны, обнажает грудь дивной красоты. Большой прогресс делает в тот период и городское искусство архитектуры. Апартаменты становятся более светлыми и менее обогреваемыми. Купцам Аббевиля нравится украшать свои лестницы и оконные проемы гротескными и смешными деревянными скульптурами. Художник – строитель соборов соглашался на безвестность и в вере обретал свою награду. Но начиная с XV в. (и особенно с XVI в.) художник становится уважаемым, обласканным и знаменитым.

Рыцарский турнир. Поединок Ланцелота с Черным рыцарем. Французская миниатюра. XV в.

7. Те же изменения происходят и в литературе. Она также перестает быть анонимной и становится авторской. Героические песни, которые постоянно переделывались и дополнялись, некогда слагались целыми группами поэтов. Но теперь нам уже известна жизнь Карла Орлеанского и Вийона, она находит отражение в их произведениях и подтверждается такими историками, как Фруассар и Коммин. И авторы мемуаров, и историки описывают жизнь, ими самими прожитую. Эти воспоминания придают их хроникам то особое очарование, которого мы не найдем у пришедших им на смену ученых-историков, пользовавшихся сведениями, полученными из вторых рук. Чувства, выраженные Франсуа Вийоном, точно соответствуют чувствам, представленным в художественных произведениях того времени: глубокая грусть, болезненная вера, неотвязная мысль о смерти. Нет больше той доверчивости, существовавшей в XIII в., когда люди создавали Град Божий. Ужасы войны, неразбериха гражданских войн пробудили в них чувство скептицизма и усталости. Вийон еще может трогательно молить «Царицу Небесную и Правительницу земную» от имени своей матери, «смиренной христианки», но он понимает, что общество устроено плохо, что срам и жестокость распространены повсеместно и что смерть, единое для всех лекарство, равно унесет вора и палача, «королеву Бланку, подобную лилии», и «Жанну, добрую жительницу Лотарингии, которую англичане сожгли в Руане». (Впрочем, в «Балладе о дамах былых времен» он черпал вдохновение в Библии и в трудах святого Бернара, Исаии и Соломона. Тема гневного обращения к сильным мира сего стара как сама поэзия. Ubi Helena Parisque?[18] – вопрошает один из гимнов XI в.) Это эпоха пессимизма:

Следует отметить одну черту, которая свойственна, вероятно, каждой мрачной эпохе: ее поэты ищут для себя выход в трудностях формы. «Легкомыслие – это состояние неистовства». Что может быть более легкомысленного, чем усложнение ритмов? Баллада, рондо, удвоенные рифмы (а позднее – сонеты дю Белле, написанные в ссылке, и Кассу, написанные в тюрьме) имеют то двойное преимущество, что скрывают ужас жизни и создают шедевры. Гийом де Машо (1300–1377), один из величайших французских артистов, автор баллад, месс, мотетов, сумел совместить воедино виртуозность музыканта и поэта.

8. Самым полным выражением греческой души был театр, а римская комедия подхватила традиции Аристофана и Менандра. Но Католическая церковь по моральным соображениям проявила враждебность по отношению к актерам. И все же, начиная с X в., именно Церковь возрождает драму. Появился обычай на Пасху «представлять на сцене» беседы жен-мироносиц возле гробницы. Затем стали появляться настоящие драматические произведения на литургические темы, написанные на латыни. И наконец, в некоторые праздничные дни, иногда на папертях церквей, иногда в балаганах, религиозные братства представляют миракли или мистерии, иначе говоря, «игры» о жизни святых или о Страстях Господних, написанные на вульгарной латыни. Народные представления, такие как в Обераммергау, могут составить впечатление об этих бесконечных пьесах, длившихся иногда по нескольку дней. Весь город собирался посмотреть «Мистерию о Страстях». Публике рекомендовалось соблюдать «любовную тишину». Многочисленные актеры не были профессионалами. «Богу Отцу дан кувшин вина на пять су…» – говорится в «Отчете по расходам на постановку „Страстей“ города Монс». (Опубликовано Гюставом Коэном.) В этих драмах на священные темы присутствовали и комические элементы. Геродот, Пилат, Иуда, евреи предавались чертям, которые строили рожи и выходили из пламени ада, а зрители веселились, глядя на их кривлянье. Непрерывность истории театра во Франции подтверждается тем фактом, что еще в XVII в. «Бургундский Отель» принадлежал братству Страстей. Красное одеяние Арлекина, известное нам сегодня, или красный занавес, обрамляющий сцену, восходят к мантии Аллекина, которой был задрапирован Зев Ада (Г. Коэн). Когда в наши дни эти мистерии и миракли были вновь поставлены в Сорбонне и на паперти Нотр-Дам, то стало очевидно, какую наивную красоту несли они в себе. Комические элементы в них менее хороши: это как раз то и погубило религиозный театр. В 1548 г. парижский парламент счел мистерии непочтительными и запретил их. Два других жанра – моралите и фарс – создали несколько шедевров. «Фарс об адвокате Патлене» отличается стремительностью диалогов и почти механической комичностью Мольера, но в нем нет поэтичности последнего. Существовали еще соти́, которые разыгрывались «глупцами» и «сумасшедшими»; эти сатирические пьесы были пародиями, которые mutatis mutandis[19] соответствуют нашим современным театральным ревю. Как в литературе, так и в искусстве первое, что поражает в этих ранних французских памятниках, – это ясность построения и смелая верность подробностей. Следует также отметить влияние театра на живопись и скульптуру. Присутствуя на мистериях, художник находил для себя образцы и новые идеи (Э. Маль).

9. Мы привыкли приписывать XV в. изобретение книгопечатания. Но от египетских табличек и до Гутенберга развитие книжного дела было непрерывным. Уже с конца Римской империи кодекс, имевший форму нашей современной книги, начал заменять свитки пергаментов. Возможность печати нескольких экземпляров одного и того же текста с использованием букв, выгравированных на деревянной доске, уже с давних времен была известна в Китае. В XV в. многие обстоятельства придали идее печатания книг новый толчок: открытие многочисленных античных манускриптов, развитие университетов, возросший интерес к рассказам о путешествиях. Ну а то, что называют «изобретением» книгопечатания, так это просто соединение двух новшеств: создание отдельных литер, которые собирались в нужном порядке, а затем вновь рассыпались, и использование металлических литер, которые можно было отливать в неограниченном количестве. Считается, что мысль о применении этих новшеств принадлежит Лауренсу Костеру из Харлема и Иоганну Гутенбергу из Майнца. Как бы то ни было, но начиная с 1455 г. стали создаваться прекрасные книги. Книгопечатание, которое достигло Парижа в 1470 г., медленно изменяло политическую жизнь страны, облегчив формирование и распространение общественного мнения.

10. XV в. можно считать переходной эпохой. Многие дворяне, которые имели укрепленные замки, построили себе особняки, украшенные скульптурами, в различных городах, таких как Периге, Бордо, Руан, Дижон. Наличие двух жилищ можно истолковать как знак того времени. Еще продолжается Средневековье (донжоны), но уже возникает новая форма социальной жизни (особняк, дворец), потому что различные цивилизации сосуществуют, наслаиваясь друг на друга. Даже сегодня мы можем наблюдать многочисленные пережитки Средневековья. Немало феодальных крепостей возвышается по всей Франции, и иногда в этих замках продолжают жить те же самые семьи, предки которых когда-то их возводили (Ларошфуко, Люинь, Юзес и т. д.). В большинстве провинций крестьянские хижины мало изменились с той поры. Здание католической церкви все также остается центром каждой французской деревни. Как и раньше, в ней служит епископ во время своей пасторской поездки. Сегодня паломники путешествуют по железной дороге, но они отправляются в Лурд, как в былые времена шли паломники в Сантьяго-де-Компостела. Чувства, которые испытывал в изгнании Карл Орлеанский, подобны чувствам изгнанников всех времен. В провинциальных семьях еще сохраняется уважение к святым таинствам, к аскетизму, сохраняется некоторое безразличие к личному счастью, которое и в наши дни делает разводы во Франции более редкими, чем в англосаксонских странах.

Братья Лимбург, Бартелеми д’Эйк, Жан Коломбе. Сбор урожая (Месяц сентябрь). Фрагмент миниатюры Роскошного часослова герцога Беррийского. Между 1412 и 1416

11. Давайте откроем хронику Жана де Труа, чтобы узнать, каковы были мысли и заботы рядового француза XV в.

1460 год. Хлеба́ «хорошо уродились», но будет мало фруктов. Урожай винограда будет невелик, но зато вино обещает быть превосходным. Это «добрый год». В Париже одна женщина за укрывательство краденого была закопана живьем, а ее имущество конфисковано; чтобы отсрочить казнь, она уверяла, что беременна, но матроны сказали, что это не так. Сена и Марна вышли из берегов…

1461 год. Король Людовик XI прибыл в Париж. При его вступлении в город герольд Луаяль Кер представил ему пять знатных дам, которые изображали пять букв слова «Париж», и каждая из пяти дам произнесла приветствие. Лошади были покрыты попонами из золотой парчи, подбитой соболем, из бархата, подбитого горностаем, и из дамасского шелка, украшенного серебром и золотом. У фонтана Понсо три красивые девицы изображали сирен, все три были обнажены, и люди любовались «их красивыми круглыми и твердыми грудями, на которые приятно было смотреть»; сирены исполнили маленькие мотеты. Несколькими шагами дальше изображались «„Страсти“ молчаливыми персонажами: это был Господь, распятый на кресте, и справа и слева от Него два разбойника». На мосту Менял птицеловы, имевшие монополию (которую они держат и до наших дней) на продажу птиц на площади Шатле, выпустили двести разноцветных ярких птиц. Потом король проследовал в отель де Турнель, где он собрал главных придворных своего отца и назначил на их место новых, что вызвало неудовольствие и обмануло надежды многих. Вот так и было замешено тесто французской жизни: урожай хлеба и винограда, изменения в политике, театр, поэзия, реализм артистов и художников. Оставалось только вымесить это тесто и придать ему форму.

XII. О том, как в конце Средних веков Франция уже приобрела свои характерные черты

1. В период формирования Европы для такой богатой страны, которая, как распахнутыми объятиями, отгорожена Альпами и Пиренеями, было возможно только три решения, затрагивающие политические и территориальные проблемы. Она могла принадлежать к какому-то образованию более высокого порядка; она могла распасться на множество независимых образований; или же она могла прийти к прочному единству. В начале своей истории Франция неоднократно проходила все три состояния. Она входила в Римскую империю; она была разбита на варварские королевства; она сама создала новую империю – империю Карла Великого; в момент распада этой империи она разделилась на многочисленные феоды; затем, постепенно, один из феодальных сеньоров, король, область за областью вновь сплотил свой домен. В XV в. произошло национальное объединение Франции вокруг монархии.

2. Национальное объединение происходит тогда не только во Франции, но и в Англии, и в Испании. В этих трех странах нацию объединили короли. Был период, когда можно было предполагать, что Священная Римская империя или Церковь восторжествует над всей Европой. Объединившись, папа и император смогли бы превратить христианский мир в политическую реальность. Но постоянное соперничество между империей и Церковью способствовало их взаимному ослаблению, и в конечном счете они потеряли всякую надежду создать однородную Европу. Столетняя война помогла и Франции, и Англии осознать их различия. Социальные институты были во времена феодализма почти одинаковыми в обеих странах. Затем английская и французская монархии стали развиваться разными путями. В XV в. английская монархия, опирающаяся на аристократию, сквайров (squires) и богатых купцов, правит через добровольных мировых судей и ежегодно созывает парламент для получения субсидий. Французская монархия, напротив, пытается возродить римскую традицию централизованной бюрократии; она правит через чиновников, но опирается на народ, потому что империя защищает его и от иностранцев, и от собственных феодалов.

3. Каковы же черты, присущие только Франции XV в.? От Рима она унаследовала стремление к централизации. В ней основательно укоренен патриотизм, который связан с именами национальных героев, таких как Карл Великий, Людовик Святой, Жанна д’Арк; она остается христианской католической страной; религия прочно закрепилась в ее повседневной жизни. В Средние века ее религиозное искусство и религиозная философия сияют над всей Европой. Клюни и Сито́ способствуют распространению французской культуры. В Англии в процессе развития рыцарь становится джентльменом; в Италии он уступает место политику; французов же глубокий инстинкт предков подталкивает к рыцарским подвигам. Куртуазность пустила глубокие корни. Во Франции лексика любовных ухаживаний столь же разнообразна, как и феодальная лексика верности. С самого начала истории Франции женщина играет важную роль. Жанна д’Арк сумела сделать то, «чего не смогли сделать мужчины»; Бланка Кастильская создала Людовика Святого и защищала его в пору несовершеннолетия; Анна де Божё сохранила королевство своего брата. Время от времени мужчины бунтуют против такого женского влияния. «У самой мудрой на свете женщины столько же здравого смысла, сколько золота у меня в глазу», – считает один автор XV в. Но куртуазность и рыцарство оставили глубокий след, и французское рыцарство еще на протяжении многих веков будет «кокетничать оружием, честью и любовью» (А. Шартье). Моралисты XVII в. и романисты XIX в. примут участие в анализе тысячелетнего наследства в области чувств.

4. Во Франции преград между классами было больше, чем в Англии или в Италии. Во Флоренции купец мог стать князем; в Лондоне в палату общин входили как горожане, так и рыцари; браки между дворянами и commoners (третье сословие) были многочисленны; горожане и дворяне платили одинаковые налоги. Во Франции в конце Средневековья торговля все еще оставалась унизительным занятием. Третье сословие заседало в Генеральных штатах отдельно от дворян. Получение дворянства в принципе было возможно, но новичок, получивший дворянство, вместе с приобретением привилегий своего нового класса порывал все связи с прежним классом. В Англии сила дворянства проистекала в основном из того факта, что оно представляло собой политическую и административную аристократию; во Франции дворянство предпочитало оставаться преимущественно военным классом, что во времена аркебуз и бомбард представляло собой определенный анахронизм. Французское дворянство, совершенно лишенное практического духа, считало бесчестием те союзы и приемы, при помощи которых английское дворянство сохраняло свое влияние. Оно приписывало непомерное значение манере поведения, этикету, иерархии. Та же ситуация наблюдалась и среди испанского дворянства, но в Испании в то время не было еще класса горожан, а потому классовые конфликты не приобретали такого значения.

5. В XV в. Европа уже сложилась в своих общих чертах. Три королевства – Франция, Англия и Испания – почти завершили формирование. Франции еще необходимо определить свои северные и северо-восточные границы; это будет задачей ее королей на протяжении последующих веков. Опасность для нее исходит не от разрозненной и слабой Германии, а от Австрии, которую игра случая феодальных наследований может в один прекрасный день объединить с Испанией и Нидерландами, а в таком случае Франция оказалась бы взятой в кольцо. Но дело в том, что феодальные представления, согласно которым земля была неразрывно связана с конкретной личностью, в новые времена становятся неприемлемыми. Национальное самосознание слишком сильно, чтобы целые провинции согласились бы сменить верноподданнические чувства из-за семейных перипетий их сеньоров. Старые феодальные понятия были полезны в те времена, когда главным было преодоление анархии; в то время лучше было следовать правилу верноподданичества какому-то определенному сеньору, чем не следовать никакому правилу. Но завершается эра личных связей, и начинается эра национального самосознания. В XV в. еще сохраняются оба типа социальных институтов. На протяжении всей истории Франции мы сможем наблюдать, что территориальные наследования будут иметь серьезные, часто роковые последствия. Но непреодолимая сила влечет страну к национальному самосознанию.

6. Хотя королевство уже объединено и дух национального самосознания очень силен, но во многих недавно присоединенных провинциях сохраняются самобытные особенности. Король уважает их обычаи. В частности, очень велики различия в нравах и способах правления между севером и югом Франции. Юг, испытавший римское влияние раньше, чем север, сохраняет представление о римском праве, любовь к красноречию и более латинизированную культуру. Арабская оккупация привнесла в Прованс и Аквитанию элементы своей поэзии и своей истории. Контакты с Востоком сохранялись в этих областях дольше, чем в остальных районах страны. На юге альбигойцы попытаются усовершенствовать Церковь, и позднее – вновь на юге – гугеноты обретут благоприятную для себя почву. На протяжении всей истории Франции и вплоть до наших дней мы отмечаем глубокие внутренние политические различия, которые, впрочем, не угрожают национальному единству страны.

7. Еще со времен Средневековья можно отметить две характерные особенности, которые будут играть основополагающую роль в жизни страны. Первая – это та удивительная быстрота, с которой восстанавливалась Франция. Во время Столетней войны она подверглась полному разорению, которое могло бы лишить ее мужества. Но уже через несколько лет после окончания своих злоключений она вновь превратилась в самую могущественную страну Европы. С одной стороны, это было связано с плодородием ее почвы, с трудолюбием ее крестьян, с другой – это проистекало из ее врожденной веры в свое предназначение и из ее упрямой убежденности в том, что француз может быть только французом. Вторая особенность заключается в твердой вере во вселенское предназначение Франции. Французы, возможно, потому, что они принадлежат к пограничной цивилизации, склонны думать, что любого можно убедить стройной логикой взглядов. В Средние века Парижский университет думает за всю Европу, и даже Церковь признает его духовное превосходство. В XVII и в XVIII вв. мы будем свидетелями того же явления, хотя и в несколько иных формах. Если когда-нибудь восторжествует идея единого общества, то среди первых, кто этому поспособствует, будут, конечно, французы. Представление о едином христианском мире сформировалось у них уже в XII в. Идея Европы, объединенной не силами легионов, а силой единодушно принятых истин, зародилась на холме Святой Женевьевы.