Грустно и парадоксально, что для своих современников Ломоносов был прежде всего поэтом. Хотя следует признать, что в сфере русской поэзии он был чисто формальным реформатором: преобразователем литературного языка и стиха, который отчетливо осознавал, что литература не может идти вперед без формальной правильности в языке и стихе, без литературных форм. Но кто читал его академические статьи по этим вопросам? Лишь единицы образованных и заинтересованных в них россиян.
И тем не менее, новейшая орфография тех времен в наиболее существенных чертах создана именно Ломоносовым. Его «Русская Грамматика», его «Рассуждение о пользе книг церковных», «Письмо о правилах российского стихотворства», вместе с практическим осуществлением этих правил в собственном «стихотворстве» Ломоносова, раз и навсегда решили вопрос самого существования русской литературы. То есть сделали то, что в итальянской литературе произошло еще в XIV веке, во французской – в XV – XVI веках, в английской и немецкой – в XVI веке. Это следует помнить тем, кто упрекает Ломоносова в выспренности и холодности его собственной поэзии – для Михаила Васильевича рифмование как таковое имело крайне малое значение.
Впрочем, Ломоносов доказал, что русский язык позволяет писать стихи не только хореем и ямбом, но и анапестом, дактилем и сочетаниями этих размеров, что русский язык позволяет применять не только женские рифмы, но также и мужские и дактилические, позволяет чередовать их в самой различной последовательности. К своему письму о стихосложении он приложил «Оду на взятие Хотина», написанную еще в 1739 году. Впечатление от оды было подобно грому среди ясного неба – она поражала невиданной доселе гармонией, заставляла трепетать сердца, увлекала в выси…
В 1756 году Ломоносов отстаивал – увы, безуспешно! – права низшего русского сословия на образование в гимназии и университете. В 1759 году он составил устав для новых гимназий и Университета, причем опять всеми силами отстаивает права низших сословий на образование.
«Ученые люди, — доказывал Ломоносов, – нужны для Сибири, для горных дел, фабрик, сохранения народа, архитектуры, правосудия, исправления нравов, купечества, единства чистые веры, земледельства и предзнания погод, военного дела, хода севером и сообщения с ориентом».
Бывший рыбацкий сын, сам рыбак и мореход, знал, о чем так радел. Увы, как хорошо известно, нет пророка в своем отечестве. Считанные единицы сумели в какой-то степени повторить путь «архангельского мужика». Который, как писал Некрасов, «по своей и Божьей воле стал разумен и велик». Поэт, правда, не добавил, сколько высоких персон противилось этой самой воле…
И после смерти нашлись «доброжелатели». Поэт Александр Сумароков, довольно знаменитый в то время, изрек:
– Угомонился дурак и не будет более шуметь!
Наследник престола и будущий император Павел высказался еще категоричнее с «государственной», как ему казалось, точки зрения:
– Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал…
Не правда ли, в России мало что изменилось с тех времен? Об умерших великих людях по-прежнему можно услышать немало гадостей, хотя это – отнюдь не по-христиански. Но на это мало кто обращает внимание.
А с царем-преобразователем Петром Ломоносова сближает отнюдь не родство по крови, а неистовая любознательность, жажда «объять мыслью необъятное», настоящий, а не показной патриотизм.
Нет, не зря Московский университет назван именем Ломоносова. Великий помор и сам был, можно сказать, первым русским университетом.
По месту и честь.