История Мексиканской революции. Выбор пути. 1917–1928 гг. Том II. Глава 1. Страна на распутье: президентство Каррансы. 1917–1920 годы (Н. Н. Платошкин, 2011)

© Платошкин Н. Н., 2011

© Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2011

Глава 1. Страна на распутье: президентство Каррансы. 1917–1920 годы

31 января 1917 года делегаты конституционного Конвента в Керетаро[1] одобрили новую мексиканскую конституцию – самую прогрессивную в мире вплоть до принятия основного закона РСФСР в следующем году. Статья 3 Конституции наносила сильнейший удар церкви – полностью ликвидировалось религиозно окрашенное государственное образование. В статье 130 церкви строго запрещалось любое вмешательство в политическую жизнь, особенно критика конституции. 27-я статья провозглашала суверенитет Мексики над ее недрами – все иностранные добывающие компании, особенно нефтяные были обязаны получить от правительства страны разрешение на добычу, причем даже на тех участках, на которых вели работу до принятия конституции. Кроме того, в указанной статье содержалось обязательство государства провести аграрную реформу – разделить земли крупных помещичьих латифундий между безземельными крестьянами. Статья 123 содержала фактически первый в истории страны трудовой кодекс, где устанавливались восьмичасовой рабочий день и право на создание профсоюзов и вводился обязательный государственный арбитраж при разрешении трудовых споров.

Таким образом, революция 1910-1917 годов формально завершилась победой. Но в начале 1917 года это была именно формально-юридическая победа, ибо новый глава государства Венустиано Карранса вовсе не собирался претворять радикальные положения конституции в жизнь, ведь они были приняты делегатами конституционного Конвента вопреки его воле. Карранса предлагал свой конституционный вариант, фактически лишенный социально-экономических реформ. Пожалуй, единственное, что устраивало президента в новой конституции, – статья 27, направленная против иностранных компаний: «…земля и воды, находящиеся в пределах национальной территории, искони принадлежат нации, которая может передавать их во владения отдельным лицам, создавая (таким образом) частную собственность… Нация сохраняет за собой право в любое время наложить на частную собственность ограничения, которых потребуют общественные интересы….».[2] Карранса был убежденным националистом и представителем той части мексиканской буржуазии, которая очень тяготилась иностранной конкуренцией[3].

Здание в Керетаро, где был принята мексиканская конституция 1917 года

Аграрную реформу Карранса отвергал самым решительным образом, хотя и вынужден был в ходе ожесточенной гражданской войны против Вильи и Сапаты подписать в январе 1915 года радикальный указ о распределении земли. Во-первых, новый глава Мексики полагал, что право частной собственности должно соблюдаться неукоснительно: с его точки зрения, это защитило бы помещиков от экспроприации земель. Во-вторых, Карранса приводил технократический аргумент, очень распространенный среди «просвещенной» части мексиканского общества того периода. Он считал, что возвращение или передача крупных поместий крестьянским общинам («эхидос») подорвет сельскохозяйственное производство и всю бюджетную систему страны. Ведь помещики производили в основном технические экспортные культуры (сахарный тростник, хенекен, хлопок), в то время как зерно завозилось из-за границы. Крестьяне же требовали земли, чтобы прокормиться, они стремились выращивать бобы и кукурузу – основу питания простых мексиканцев на протяжении столетий. Но это лишало правительство основной доли экспортной выручки, а ведь в Европе бушевала Первая мировая война, и цены на мексиканские товары резко росли.

Итак, можно констатировать, что Карранса находился в противоречии с чаяниями 70 % населения страны – именно столько в Мексике было малоземельных и безземельных крестьян. «Дон Венус», как называли Каррансу, решил в этих условиях проводить следующий курс: формально все социальные преобразования он отдал на откуп губернаторам штатов, одновременно прилагая все усилия, чтобы на выборах в штатах побеждали лично преданные ему люди. Карранса прекрасно усвоил уроки своего поражения на конституционном Конвенте – несмотря на предварительный отбор делегатов, делегаты эти оказались гораздо радикальнее, чем предполагалось.

Один из отрядов Мануэля Пелаеса, 1917 год

После конвента в Керетаро «дон Венус» приступил к укреплению режима личной власти в стране. Это было крайне непростой задачей. Реальной политической силой Мексики 1917 года являлась революционная армия, возникшая в ходе борьбы с диктатором Уэртой в 1913–1914 годах. После раз грома Уэрты и победы над Вильей в 1915 году командующие отдельными частями армии фактически стали правителями тех территорий, где они воевали. Набранные ими войска подчинялись только своим вождям, а не Каррансе. К тому же многие солдаты революционной армии вступили в нее как раз из-за обещаний своих военачальников наделить их землей после победы, и ждать эти люди не желали. Карранса постоянно говорил о засилье милитаризма, хотя явно передергивал, ибо профессиональными военными революционные офицеры и солдаты не были. Он очень хотел сократить армию, но не мог этого сделать, так как страна была еще очень далека от умиротворения.[4]

В штате Чиуауа Вилья все еще был грозной силой и мог захватывать города, включая столицу (хотя и ненадолго). Поэтому в этом штате приходилось сохранять военное положение и держать несколько десятков тысяч солдат и всякого рода ополченцев. Такая же обстановка была и в Морелосе, где партизанская армия Сапаты контролировала всю территорию за исключением столицы штата Куэрнаваки. В районе крупных нефтяных месторождений на востоке, вблизи порта Тампико, действовали отряды реакционно настроенного генерала Мануэля Пелаеса. Пелаес получал деньги и оружие от американских нефтяных компаний, которые рассчитывали, что он не даст провести в жизнь положения Конституции 1917 года. В самом районе порта Тампико постоянно дежурила эскадра ВМС США. Американцы только и ждали, когда войска Каррансы начнут боевые действия против Пелаеса, чтобы вмешаться в конфликт и оккупировать нефтеносные районы Мексики.

Феликс Диас

Наконец, в южных штатах Оахака, Герреро и Чьяпас воевали против правительства части, подчинявшиеся племяннику диктатора Порфирио Диаса – Феликсу[5] Феликсисты (так их называли в стране, сами себя они именовали Национальной армией реорганизации) тоже придерживались скорее контрреволюционных взглядов, однако в их рядах было много крестьян-индейцев, обозленных нежеланием Каррансы распределять помещичьи земли. К тому же набожных крестьян юга Мексики очень не устраивал показной и зачастую доведенный до абсурда антиклерикализм нового правительства. Вдобавок, Оахака была родным штатом Порфирио Диаса, который в свое время стремился осыпать малую родину всяческими социальными благами. Поэтому жители штата не испытывали к бывшему диктатору такой ненависти, как их соотечественники на севере. По данным американских источников, популярности Диаса в немалой степени содействовал и порядок в тех районах страны, которые контролировали феликсисты. Один американский бизнесмен, взятый в плен феликсистами в штате Веракрус, где он пытался наладить заготовку древесины, позднее сообщал: «Экономические условия жизни довольно хорошие. Много зерна, очень дешевая кукуруза. Общее настроение населения на территории, занятой революционерами, – в пользу упомянутых революционеров, которые говорят о поддержке старого режима (диктатуры Порфирио Диаса – прим. автора) и о том, что контролируют огромную часть мексиканской территории за пределами железных дорог и крупных городов»[6].

Все эти, подчас противоположные в идеологическом смысле антиправительственные группировки объединяла ненависть к Каррансе. Неудивительно, что, например, Сапата и Феликс Диас, действуя в соседних штатах, стали координировать боевые операции против правительственных войск.

В этих условиях Карранса просто не мог сократить армию радикальным образом. К тому же солдаты и офицеры правительственных войск за долгие годы войн (многие воевали с 1910 года) отвыкли от мирного труда и просто не хотели возвращаться к гражданской жизни. Любая серьезная демобилизация в этой взрывоопасной среде неизбежно привела бы к военному мятежу. Наконец, самому Каррансе, человеку штатскому, не приходилось рассчитывать на личную преданность ни одной, даже самой малой воинской части. В этих условиях Карранса действовал по принципу «разделяй и властвуй», настраивая самых видных генералов друг против друга. К тому же президент посылал наиболее талантливых генералов армии на карательные операции против Вильи и Сапаты с тем, чтобы предотвратить возможный союз этих очень популярных в народе вождей с радикально настроенными элементами правительственных войск.

Реальными претендентами на роль общенационального лидера в армейской среде были, пожалуй, два военачальника – Альваро Обрегон[7] и Пабло Гонсалес. Обрегон командовал северо-западной армией конституционалистов в борьбе с Уэртой, но громкую славу ему снискал разгром Вильи в битве при Селайе в апреле 1915 года. Как говорилось в первом томе настоящей книги, это было самое крупное сражение в истории Латинской Америки по количеству участвовавших в нем бойцов. Альваро Обрегон слыл радикалом, и именно с ним трудящиеся Мексики связывали свои надежды на социально-экономические преобразования. Потеряв руку в битве с Вильей летом 1915 года, он страстно ненавидел последнего, что, по мнению Каррансы, навсегда исключало даже тактический союз этих двух самых популярных мексиканцев того времени.

Генерал Пабло Гонсалес

Пабло Гонсалес был гораздо ближе к президенту, так как в годы войны против Уэрты командовал северо-восточными частями конституционалистов в Коауиле, родном штате Каррансы. Однако, в отличие от Обрегона, его армия не могла похвастаться крупными удачами в битвах с Уэртой, а от Вильи Гонсалес потерпел ряд чувствительных поражений. Его авторитет в войсках за пределами собственных частей не шел ни в какое сравнение со славой Обрегона, которого даже американская печать величала «Наполеоном Западного полушария». Но именно на зависть Гонсалеса по отношению к Обрегону и делал ставку Карранса. К тому же он послал Гонсалеса на борьбу с Сапатой, чтобы исключить даже намек на возможность взаимопонимания между своим генералом и лидером крестьян юга Мексики. Карранса прекрасно понимал, что, объединившись, Гонсалес и Сапата могут захватить Мехико в течение суток.

Таким образом, лавируя и интригуя, Карранса стал постепенно укреплять свою власть в стране. 11 марта 1917 года прошли президентские выборы – в условиях фактического военного положения и при открытом вмешательстве армии в избирательный процесс на большей части территории Мексики. Карранса победил, получив 197 тысяч голосов из 213 тысяч (в стране в то время жили примерно 14,5 миллиона человек).[8] Оставшаяся доля пришлась на Гонсалеса и Обрегона, хотя оба генерала формально поддерживали Каррансу и выставили свои кандидатуры только для того, чтобы придать выборам видимость конкурентности.

Выборы, как и до революции 1910 года, сопровождались массовыми фальсификациями и запугиванием избирателей. Из 3 миллионов имевших право голоса мексиканцев на избирательные участки явились фактически только военнослужащие, голосовавшие так, как им скажут офицеры, чиновники и члены их семей. Помещики приводили целыми колоннами на избирательные участки своих батраков-пеонов и прямо у избирательных урн выплачивали им дневную заработную плату за исполнение гражданского долга – от 50 сентаво до одного песо. К тому же многие пеоны в то время работали даже не на бывших помещиков, а на генералов революционной армии, которые управляли «временно конфискованными» поместьями зачастую еще более эксплуататорскими методами, чем прежние хозяева-контрреволюционеры.

Но победа Каррансы оказалась пирровой. На проходивших одновременно с президентскими парламентских выборах избрали в основном кандидатов, оппозиционно настроенных по отношению к Каррансе. Формально оглушительную победу одержала Либерально-конституционалистская партия, созданная еще в годы войны с Вильей Обрегоном и Каррансой. Однако фактически кандидатов в Конгресс на местах отбирали генералы революционной армии, и поэтому парламент стал гораздо более радикальным, чем того хотел Карранса. К тому же большинство депутатов с самого начала ориентировались на Обрегона, которого считали, в отличие от Каррансы, настоящим революционером. 15 апреля 1917 года, когда мексиканский парламент собрался на свое первое заседание, выяснилось, что «обрегонистов» в нем примерно в четыре раза больше, чем каррансистов. Конгресс с самого начала дал понять Каррансе свое оппозиционное настроение: депутаты отказались подтвердить полномочия его ближайшего друга – Палавичини, избранного от штата Табаско и слывшего главным врагом Обрегона среди окружения президента.[9]

Неудивительно, что Карранса решил устранить Обрегона с политической арены. Под давлением президента Обрегон 1 мая 1917 года подал в отставку с поста военного министра и удалился в свой родной штат Сонору, где занялся бизнесом. Карранса решил вообще не назначать нового главу министерства – преемник Обрегона Хесус Кастро именовался только заместителем министра. Этот шаг был подан Каррансой как очередной успех в борьбе с «милитаризмом».

Чтобы компенсировать неудачу с подбором депутатов в Конгресс, Карранса активно сконцентрировался на выборах губернаторов штатов, которые в условиях мексиканского федерализма зачастую имели на местах более высокий авторитет, чем центральные власти в далеком Мехико. Временными губернаторами президент назначал, как правило, военных, так как по конституции временные губернаторы штатов не имели права баллотироваться на выборах в «постоянные». В крайне важном с финансовой точки зрения штате Веракрус, где находилась крупнейшая таможня Мексики – фактически основной источник бюджетных поступлений, Карранса пролоббировал избрание губернатором своего зятя Кандидо Агилара.[10] Лично для президента Веракрус имел и другое важное значение: в случае военного мятежа в Мехико он намеревался бежать в этот портовый город, который было довольно легко оборонять и откуда всегда можно было уехать в эмиграцию. Карранса помнил, что когда части Сапаты и Вильи выбили его из столицы в конце 1914 года, то именно в Веракрусе удалось восстановить силы и перейти в контрнаступление. В штате Пуэбла, который находился как раз между Веракрусом и Мехико, Каррансе удалось продавить на пост губернатора сына своего министра финансов.

В целом Карранса мог быть доволен губернаторскими выборами в штатах в 1917 году – из 19 избранных губернаторов 14 считались надежными союзниками «дона Венуса». Несмотря на крайне напряженную предвыборную ситуацию в ряде штатов, например в Мичоакане, удалось избежать открытых мятежей против правительства со стороны проигравших кандидатов. Только три губернатора открыто выражали свою оппозиционность Каррансе. И самым опасным среди них был губернатор Соноры, «колыбели» мексиканской революции, – Плутарко Кальес.[11]

Кальес служил в частях Обрегона во время кампании против Уэрты, но имел и самостоятельную репутацию относительно успешного генерала. Он разбил части Вильи, правда, серьезно ослабленные предыдущими поражениями от Обрегона, под городом Агуа-Приета в конце 1915 года, чем фактически закончил гражданскую войну в стране. Кальес слыл радикалом и даже «большевиком». Он активно проводил в Соноре аграрную реформу, открывал десятки бесплатных школ для бедных слоев населения и изгнал из штата всех католических священников. Карранса помнил, что именно Сонора с ее богатыми материальными ресурсами сыграла решающую роль в победе восстания против федерального правительства Уэрты в 1913–1914 годах. Кальес мог вполне повторить этот успех и в отношении администрации Каррансы, которого презирал именно за отказ проводить в стране широкие социально-экономические преобразования.

Но до поры до времени Кальес и Обрегон не выказывали явных стремлений свергнуть Каррансу. Ведь в условиях 1917 года это могло бы привести к очередной широкомасштабной войне, вовсе не нужной и без того измученному населению. Любой мятеж против Каррансы мог вызвать новый приток пополнений в отряды Сапаты и Вильи, а также побудить отдельных местных генералов к провозглашению собственных «планов» по занятию президентского поста. (Как мы помним, всякое хоть мало-мальски значимое восстание по традиции называлось «революцией» и начиналось с провозглашения «плана» – то есть политической программы повстанцев.) Весь этот хаос почти наверняка привел бы к военной интервенции США. А американцы, вступив в Первую мировую войну, в апреле 1917 года ввели воинскую повинность и содержали под ружьем миллионную армию.

Итак, пока Карранса формально обладал всей полнотой власти в стране, за исключением тех районов, где шла борьба с силами Эмилиано Сапаты, Феликса Диаса и Панчо Вильи.

Основной проблемой нового правительства было сложное экономическое положение страны. Конечно, революция и гражданская война в Мексике 1910–1917 годов не имели для экономики столь разрушительного значения, как аналогичные события в России в 1917–1920 годы. Некоторые мексиканские штаты, например Юкатан, вообще не пострадали от боевых действий. К тому же там, где эти боевые действия велись (прежде всего на севере страны), почти все противоборствующие стороны старались беречь предприятия и жилые постройки. Именно полностью сохраненные крупные латифундии севера (асиенды) были реквизированы революционерами и служили источниками финансирования в борьбе с правительственными войсками Уэрты. В Соноре и Чиуауа армии Обрегона и Вильи продавали с конфискованных асиенд скот в США и закупали там оружие. В самой Мексике до прихода к власти Каррансы военной промышленности практически не существовало, хотя Уэрта и пытался ее создать.

Однако к 1917 году поголовье скота сильно уменьшилось, и даже на севере страны, где мясо было повседневной едой, начался голод. К тому же американцы резко ограничили импорт мексиканского скота, будучи крайне недовольны новой мексиканской конституцией. Фактически США требовали от Мексики выполнения трех условий в качестве предпосылок для возобновления полномасштабных торгово-экономических отношений: возмещения убытков американских граждан, которые те потерпели в годы гражданской войны; начала погашения внешнего долга страны иностранным кредиторам (причем, опять же, всех долгов, включая и те, что были сделаны нелегитимным правительством генерала Уэрты, не признанным даже самими США); фактического отказа от введения в силу положений статьи 27 Конституции 1917 года в отношении американских нефтяных компаний – на практике это означало бы экстерриториальность американского бизнеса в Мексике.

Карранса, как уже упоминалось, являлся последовательным националистом и относился к США, мягко говоря, очень прохладно. «Дон Венус» был готов обсуждать первые два пункта американских требований, ибо и сам ратовал за священность права частной собственности. Но в отношении конституции Карранса ни на какие уступки идти не желал – он был твердо убежден, что недра Мексики должны принадлежать только мексиканцам.

В подобных мыслях не содержалось ничего радикального, тем более «большевистского», хотя американские СМИ часто именовали помещика Каррансу «красным» или «большевиком». Еще испанские завоеватели Мексики провозгласили все недра собственностью короны, то есть государства. Им не перечили и мексиканские либералы, в частности Хуарес, чьи традиции формально продолжала революция. Даже диктатор Порфирио Диас пытался в 1907-1909 годах реформировать мексиканское законодательство о недрах, чтобы закрепить их принадлежность всей нации. Кстати, именно поэтому американцы в 1910-м поддержали вооруженное восстание против Диаса.

Но в 1917 году вопрос о недрах, прежде всего о нефти, стал вопросом жизни и смерти мексиканского государства. Правительство Каррансы тратило в месяц примерно 16,5 миллиона песо, из которых 10 миллионов шло на нужды армии.[12] В рядах армии числились примерно 120 тысяч военнослужащих (на самом деле солдат было менее 80 тысяч, офицеры и генералы просто присваивали себе жалование «мертвых душ»). Карранса, как уже упоминалось, по соображениям внутриполитического характера не мог радикально сократить армию, не рискуя спровоцировать военный мятеж.

Доходы правительства Каррансы в месяц составляли не более 11 миллионов песо. Эта сумма даже превышала аналогичный показатель времен Диаса, однако ее не хватало для нормального функционирования правительства в условиях военного положения во многих районах Мексики. Пока разницу между доходами и расходами удавалось погашать за счет займов у частных банков, но эти деньги кончались. Каррансе срочно нужен был иностранный заем. Он помнил, что именно неудача Уэрты с получением кредита за рубежом привела его режим к банкротству и поражению в гражданской войне.[13]

В разгар Первой мировой войны Карранса мог занять деньги только у США, так как страны Антанты и Четверного союза не выделили бы ни сантима, пфеннига или копейки в пользу далекой от театров военных действий Мексики. Американцы же, как упоминалось выше, требовали от Каррансы фактической ревизии только что принятой конституции. Если бы президент и принял это капитулянтское условие, его режим немедленно смело бы народное восстание под руководством Обрегона и Кальеса и при поддержке Вильи, постоянно величавшего Каррансу «креатурой проклятых янки».

Американские нефтяные компании в Мексике под защитой отрядов Пелаеса встали на путь откровенного саботажа – они снижали производство, мотивируя это неясностью своего правового статуса после принятия конституции. Одновременно их лоббисты в Вашингтоне пытались побудить правительство США к открытой военной интервенции в Мексике. Явно антиправительственная политика американских промышленников не только подрывала престиж Каррансы как главы суверенного государства, но и лишала новый режим важного источника финансирования – налогов и экспортных пошлин, взимавшихся при вывозе нефти.

Поэтому Карранса пытался всячески лавировать между США, Германией и Японией, что было не так уж сложно, учитывая сумятицу военного времени.

Осенью 1916 года Карранса обратился к Германии с просьбой о поставках оружия.[14] В то время, как мы помним, на территории Мексики находилась карательная экспедиция армии США во главе с генералом Першингом, по официальной версии направленная для преследования Вильи после дерзкого рейда последнего на американский городок Колумбус в марте 1916 года. Карранса не исключал полномасштабной войны с США и крайне нуждался во внешнеполитическом союзе с Берлином. Но Германия не желала обострять отношения с США, которые хотя и помогали Антанте оружием и снаряжением, но все же пока непосредственно не участвовали в войне.

Однако политика Германии коренным образом изменилась уже в первые месяцы 1917 года. В Берлине решили, что самым кратким путем к капитуляции Англии будет неограниченная подводная война против всех судов, доставлявших товары на Британские острова. Многие из этих судов были американскими, и их потопление могло спровоцировать вступление США в войну. Но немцы считали, что поставят Англию на колени быстрее, чем США перебросят вооруженные силы в Европу. В этих условиях Германия стремилась заключить с Мексикой военный союз, чтобы американцы оказались втянутыми в войну на своей южной границе и забыли о Европе.

19 января 1917 года фактический министр иностранных дел Германии Артур Циммерман в шифрованной телеграмме, адресованной германскому посольству в США для передачи в дипмиссию Германии в Мехико, предложил Мексике совместное объявление войны США. Немцы гарантировали финансовую и военную помощь, а также присоединение к Мексике всех территорий (штатов Техас, Аризона и Нью-Мексико), отторгнутых у нее США в ходе войны 1846–1848 годов, что увеличило бы территорию страны примерно в два раза. Однако телеграмма Циммермана была перехвачена британской разведкой. Англичане сначала частично, а затем полностью расшифровали текст и через месяц передали его американцам. Сразу передавать США расшифрованный текст не стали, чтобы немцы не сменили код.[15] В Вашингтоне депеша вызвала переполох, и ее решили опубликовать, что и было сделано 28 февраля 1917 года.

Телеграмма Циммермана

Полный текст телеграммы Циммермана гласил: «Мы намереваемся начать 1 февраля неограниченную подводную войну. Попытаемся, несмотря на это, сохранить Америку нейтральной. Если это не удастся, предложите Мексике союз на следующих условиях. Совместное ведение войны. Совместное заключение мира. Достаточная финансовая поддержка и согласие с нашей стороны на то, что Мексика снова получит ранее утерянные территории в Техасе, Нью-Мексико, Аризоне. Частности передаются на усмотрение Вашего Высокородия. Ваше Высокородие в строжайшей тайне сообщит президенту вышеупомянутое, как только начало войны против Соединенных Штатов станет неминуемым, и прибавит предложение немедленно пригласить Японию присоединиться (к союзу) и одновременнно посредничать между нами и Японией. Пожалуйста, укажите президенту на то, что неограниченное применение наших подводных лодок сейчас открывает перспективу заставить Англию в течение нескольких месяцев заключить мир. Подтвердите получение. Циммерман»

Каррансе пришлось отмежеваться от всех контактов с Берлином. Иным образом мексиканский президент в тот момент поступить не мог – части карательной экспедиции Першинга после долгих и мучительных переговоров стали наконец покидать мексиканскую территорию. Карранса не хотел давать президенту США Вильсону ни малейшего предлога для задержки Першинга в Мексике. 14 апреля 1917 года Карранса формально ответил немцам отказом.

За неделю до этого США вступили в войну против Германии (для обработки настроенного в целом пацифистски американского общественного мнения Вильсон использовал именно телеграмму Циммермана), и Карранса мог уже не опасаться широкомасштабного военного вторжения со стороны северного соседа.

Да и Вудро Вильсон, давно мечтавший о вступлении в войну на стороне Антанты, изменил отношение к Каррансе, которого недолюбливал. Назначенный в феврале 1917 года послом США в Мехико Генри Флетчер получил от Вильсона инструкции любыми способами избежать того, чтобы спровоцировать мексиканского президента на антиамериканские действия.

26 февраля посол Флетчер встретился по заданию госдепартамента с министром иностранных дел Мексики Кандидо Агиларом (хотя изначально должен был добиваться встречи с Каррансой, чтобы зачитать ему телеграмму Циммермана и вынудить прокомментировать ее публично). Выслушав текст телеграммы, Агилар удивился и сказал, что германский посланник в Мехико Экхардт никаких предложений такого рода ему не делал. Может, посланник говорил об этом с Каррансой, но он, Агилар, не в курсе. Между тем Экхардт 5 февраля получил от Циммермана указание немедленно предложить Мексике союз, не дожидаясь вступления США в войну, если текст телеграммы каким-либо образом станет известным американцам. Однако Карранса находился в штате Халиско, и Экхардт не смог вовремя с ним встретиться.[16]

На самом деле Агилар, мягко говоря, дезинформировал Флетчера. 20 февраля германский посланник все-таки проинформировал мексиканского министра иностранных дел о содержании телеграммы Циммермана. Агилар немедленно ответил согласием и сразу же установил контакт с японским посланником.[17] 26 февраля Экхардт снова поднял вопрос о германо-мексиканском союзе в беседе с Агиларом. Но в тот же день к Агилару прибыл Флетчер, и мексиканцы поняли, что тайная дипломатия Берлина уже не является тайной.

Вступив в войну, администрация Вильсона старалась без нужды не задевать национальные чувства южных соседей, и, к неудовольствию бизнесменов США, президент оставался глухим к жалобам американских нефтяных компаний в Мексике на Конституцию 1917 года. Он лишь пообещал вплотную заняться этим вопросом после окончания мировой войны.

Карранса явно наслаждался полученной им после вступления США в войну в Европе свободой внешнеполитического маневра. В феврале 1917 года Мексика выступила с инициативой создания в западном полушарии «блока нейтралов». Этот шаг вызвал одобрение Берлина и явное неудовольствие США – американцы хотели под предлогом войны получить военные базы в латиноамериканских странах. Вильсон ужесточил торговые санкции против Мексики. Отныне американские компании лишались права продавать южному соседу не только оружие, но и продовольствие. В Мексике начался голод.

Финансовое положение Каррансы в условиях фактического американского эмбарго стало катастрофическим, и в апреле 1917 года он решился наконец прижать американский нефтяной бизнес в Мексике. Было объявлено о введении экспортного налога в 10 % на вывоз мексиканской нефти. Американские нефтяные компании опять запротестовали, но правительство Вильсона не нашло формального повода для осуждения. К тому же вступившим в войну США была необходима мексиканская нефть.

Посол США в Мехико Флетчер сообщил 10 апреля 1917 года, что Мексика готова вообще прекратить экспорт нефти из порта Тампико. Госсекретарь Лансинг немедленно предложил Вильсону оккупировать Тампико. Однако президент в ответном письме своему госсекретарю был вынужден признать, что, «к сожалению», мексиканское правительство имеет законное право делать со своей нефтью все, что захочет.[18] Правда, Вильсон пытался побудить англичан совершить оккупацию Тампико, но те были слишком заняты войной в Европе.

Вильсон не стал нажимать на Мексику еще и потому, что в выступлении перед Конгрессом 15 апреля 1917 года Карранса объявил о мексиканском нейтралитете в Первой мировой войне, чего и добивался президент США. Карранса расценил молчание Вильсона как победу и продолжил наступление на «нефтяном фронте». В июне 1917 года он запретил иностранным компаниям бурение на участках, сданных в аренду после 5 февраля, то есть после вступления в силу новой мексиканской Конституции.[19] 19 февраля 1918 года был опубликован декрет, по которому все иностранные добывающие компании были обязаны заплатить мексиканскому правительству роялти за право добычи нефти, причем и в тех районах, где добыча шла задолго до принятия конституции.[20] Вплоть до уплаты роялти иностранным компаниям запрещалось бурить новые скважины даже в пределах уже находящихся в их руках территорий. Одновременно иностранцам предписывалось срочно перерегистрировать свои концессионные права на добычу нефти у мексиканских властей.

На сей раз правительство Вильсона выступило с резким протестом и расценило декрет Каррансы как противоправное применение мексиканской конституции задним числом. Особое возмущение Вашингтона вызвало именно требование о повторной регистрации прав на добычу. Американские газеты стали называть Каррансу большевиком и писать о «советской Мексике».

Никаким большевиком помещик Карранса, как мы уже не раз говорили, конечно, не был, однако события в далекой России имели прямое отношение к его политике. После декрета Ленина о мире в ноябре 1917 года Россия фактически вышла из войны. Карранса расценил это как удар по США – ведь теперь германская армия с восточного фронта будет переброшена на западный и нанесет поражение необстрелянным «пончикам» (так называли солдат американской экспедиционной армии в Европе).

К тому же сразу после социалистической революции в России немцы возобновили свой флирт с Каррансой и через посольство в Мехико предложили ему кредит в 70 миллионов песо в обмен на мексиканский нейтралитет в войне. Карранса был не против, однако инициатива германского посольства тогда не была поддержана в Берлине. Немцев охватила самоуверенность – после выхода России из войны они рассчитывали быстро покончить с Антантой без помощи далекой Мексики.

Весь 1917 год Карранса пытался получить кредит в США, и перейти на открыто антимериканские позиции заставил его в числе прочих причин крах этих попыток. 8 мая 1917 года он запросил у Конгресса полномочия на учреждение центрального банка страны, чтобы привести в порядок крайне обесценившуюся мексиканскую валюту. Конгресс не возражал, но центральному банку требовался первоначальный капитал – причем в твердой валюте.

Через мексиканских банкиров правительство попросило у крупнейшего финансиста США Моргана поддержки в получении кредита у консорциума американских банков. Однако Морган порекомендовал обратиться к президенту Вильсону. В мае 1917 года по приглашению Каррансы в Мехико прибыла делегация американских банкиров для анализа экономической ситуации в стране (к удивлению гостей, они не заметили никаких вызванных гражданской войной разрушений). Визит американских финансистов заставил Германию опять предложить Мексике военный союз, но Карранса вновь ответил отказом. В июне министр финансов и ближайший соратник Каррансы Кабрера (его американские газеты тоже именовали то большевиком, то анархистом) официально объявил о желании Мексики получить кредит в американских банках. 23 июля Конгресс дал Каррансе полномочия занять за рубежом 250 миллионов песо, из которых 100 миллионов должны были стать учредительным капиталом центрального банка страны. В Нью-Йорке продолжались неофициальные переговоры с Морганом – мексиканцы соглашались выплатить из нового кредита часть обязательств по внешним долгам и компенсировать убытки американских граждан в годы революции и гражданской войны.

Карранса подчеркивал свое уважение к частной собственности и поощрял начавшийся возврат асиенд бывшим помещикам. Особое впечатление в США произвело сообщение о возврате земельной собственности бывшему министру финансов в правительстве диктатора Диаса – Лимантуру, которого в Мексике все считали ставленником иностранного капитала. В начале августа 1917 года в беседе с послом США Карранса заверил его, что применение статьи 27 Конституции ни в коем случае не будет означать конфискации собственности американских нефтяных компаний. Внимательно наблюдавшие за американо-мексиканскими контактами немцы опять предложили Каррансе военный союз против США и опять наткнулись на отказ.

Казалось, что Карранса близок к успеху. 20 августа 1917 года госдепартамент США официально заявил, что одобряет кредиты американских банков мексиканскому правительству. 31 августа правительство Вильсона признало режим Каррансы де-юре, а уже на следующий день Карранса направил Кабреру в США для ведения официальных переговоров о кредите. В качестве жеста доброй воли власти США передали Мексике задержанные ранее американской таможней партии оружия и боеприпасов, закупленные правительством Каррансы.

Однако все усилия Каррансы оказались бесплодными. Без правительственных гарантий давать деньги революционной стране воротилы Уолл-стрит не желали. Морган в Нью-Йорке опять переадресовал Кабреру в госдепартамент. Там посланцу заявили, что смогут гарантировать кредит американских частных банков Мексике, только если она вступит в войну против Германии, причем Вильсон предложил занять деньги не у частных банков, а у правительства США. Карранса решительно отказался – он прекрасно понимал, что вслед за таким кредитом в страну могут опять прийти американские солдаты. Правительство США в ответ ограничило экспорт золота в Мексику. Это означало, что мексиканские компании не смогут приобретать в США ни продовольствия, ни оборудования, – вся торговля в военное время велась только за золото. 1 ноября 1917 года Кабрера прервал переговоры в Нью-Йорке, обвинив американские нефтяные компании в их срыве, что было чистой правдой, хотя и не полной.

Фабрика нефтяной компании «Эль Агила» в Тампико, 1920 год

Карранса все еще пытался спасти положение и согласился на учреждение совместной мексикано-американской комиссии по определению объемов ущерба американских граждан в Мексике. Однако и это не смягчило позицию американских властей, в связи с чем Кабрере пришлось несолоно хлебавши отбыть в Мексику в декабре. В это же время на деньги американского нефтяного гиганта «Стандард Ойл» готовилось реакционное восстание против Каррансы.

Как раз в декабре 1917 года, решив воспользоваться крахом миссии Кабреры, посольство Германии в Мехико и предложило на свой страх и риск Каррансе кредит в 70 миллионов песо, о котором упоминалось выше.

Финансовое положение мексиканского правительства после провала переговоров в США и отказа Берлина от планов собственной дипмиссии в Мехико стало угрожающим. Карранса решил попробовать мобилизовать внутренние ресурсы страны. Он поручил генералу Пабло Гонсалесу срочно захватить штат Морелос – крупнейший в Мексике производитель сахара, который можно было продавать на внешнем рынке. Одновременно войска двух лучших генералов правительственной армии Дьегеса и Мургуи должны были ударить в направлении нефтяного района Тампико, чтобы разбить Пелаеса и установить реальный контроль центральных властей над важнейшим районом нефтедобычи. Наконец, президент обратился с просьбой о помощи к Великобритании, обещав англичанам не трогать их нефтяную компанию «Агила» (в свое время ее организовали при личном участии диктатора Диаса, что давало Каррансе законное право ее национализировать).

Но все описанные выше меры еще предстояло реализовать, причем исход боев в Морелосе и Тампико был отнюдь не предрешен заранее. А деньги Каррансе требовались срочно. В армии началось недовольство задержкой выплаты жалованья, что использовали в своих интересах многочисленные местные «генералы» и «полковники», стремившиеся переключить гнев своих солдат на центральное правительство. 17-25 ноября 1917 года Карранса провел в Мехико национальный съезд мексиканских промышленников.[21] Но те не стали делиться с правительством деньгами, а, наоборот, выступили против новой конституции и любого вмешательства государства в деятельность своих предприятий.

Видимо, такая позиция объяснялась в числе прочего и явными неудачами правительственных сил в районе Тампико. Там Каррансу настигли собственные интриги, которые он, как уже упоминалось, разжигал среди своих генералов. Когда Дьегес выступил на Тампико, Мургуя не стал присоединяться к нему, сославшись на возросшую активность отрядов Вильи в Чиуауа. Гонсалес, несмотря на зверства его войск в Морелосе, пока смог захватить лишь треть крошечного штата. У англичан удалось занять наличными 3 миллиона долларов, но этого было явно недостаточно.

1 января 1918 года сторонники Обрегона в формально правящей Либерально-конституционалистской партии впервые выступили с открытой критикой Карансы из-за вмешательства последнего в выборы губернаторов штатов. Фактически это означало, что Обрегон начал избирательную кампанию, хотя выборы президента должны были пройти в 1920 году. 12 января 1918 года, сославшись на активность отрядов Вильи вдоль границы, США опять направили войска в Мексику, хотя и на короткий срок. Спустя два дня был раскрыт военный заговор против правительства, причем не где-нибудь, а в гарнизонах Мехико и Веракруса – ключевых городах страны.

Чтобы подавить внутреннее недовольство в стране, уставшей ждать социально-экономических преобразований, Карранса решил сыграть на патриотических чувствах мексиканцев. В феврале 1918 года он объявил о вышеупомянутых мерах против иностранных (в конкретных условиях – американских) нефтяных компаний. Карранса угрожал приостановить силой операции всех компаний, которые до 20 мая 1918 года не зарегистрируют у мексиканского правительства свои права на добычу.

Декрет Каррансы приветствовали в Берлине. Германская армия готовилась к решающему наступлению на западном фронте, и любые конфликты между Мексикой и США могли иметь решающее значение для успеха броска немцев на Париж. Из Берлина пришло сообщение об одобрении кредита Мексике, хотя и на весьма скромную сумму: 5 миллионов песо. Деньги планировалось выплатить со счетов в нейтральной Испании.

Американские нефтепромышленники ответили организацией нового заговора против Каррансы. На сей раз президентом хотели сделать бывшего соратника «дона Венуса» Альфредо Роблеса Домингеса. 2 апреля 1918 года государственный департамент США заявил, что новый декрет Каррансы может заставить правительство США принять меры по защите собственности своих граждан в Мексике. В воздухе явно запахло большой американо-мексиканской войной.

Карранса срочно направил своего представителя на переговоры с немцами в Мадрид. Тогда казалось, что германские войска вот-вот возьмут Париж. Но пока Каррансе пришлось продлить срок ультиматума американским нефтяным компаниям, который истекал 20 мая. 15 июля 1918 года немцы возобновили наступление, и 31 июля Карранса продлил срок ультиматума еще на две недели. Он ожидал, что за это время германская армия возьмет французскую столицу и войскам США во Франции будет нанесено сокрушительное поражение.

Однако 8 августа 1918 года (этот день германские генералы назвали «черным днем») Антанта перешла в решительное контрнаступление, причем в значительной мере именно силами свежей американской армии. Немецкий фронт стал разваливаться. Поражение Германии стало очевидным для всего мира. Каррансе пришлось дать задний ход. 14 августа он фактически отменил ключевое положение своего собственного декрета о перерегистрации прав и поручил министру промышленности и торговли Пани начать с американскими нефтепромышленниками переговоры о выработке взаимоприемлемого варианта конкретного применения статьи 27 конституции.

За все время президентства Каррансы не было ни одного дня, когда бы в стране не происходили вооруженные столкновения повстанцев с правительственными войсками. Политические программы мятежников были самыми разными, но большинство справедливо упрекали Каррансу в предательстве идеалов революции. Тем более что «дон Венус» сам провозгласил: «Я не был революционером, не являюсь революционером и никогда не буду революционером».

Наиболее революционным массовым движением в Мексике к началу 1917 года оставалась Освободительная армия Юга во главе с Эмилиано Сапатой. Весь 1916 год примерно 5 тысяч сапатистов вели в своем родном Морелосе небывалую по ожесточенности войну с примерно 30 тысячами солдат правительственной армии во главе с Пабло Гонсалесом.[22] Мы уже говорили, что репрессии Гонсалеса, считавшего всех жителей Морелоса «кровожадными сатирами и преступниками», против мирного населения превзошли даже ужасы времен Уэрты и Диаса. В ноябре 1916 года Гонсалес издал приказ о расстреле без суда любого, на кого падало хоть малейшее подозрение в связях с сапатистами. Например, поводом для расстрела могло быть появление у железной дороги без уважительной причины. Армия Гонсалеса вела себя в Морелосе как на оккупированной территории. Массовые грабежи затрагивали не только жителей деревень. Прежде упоминалось и об англичанке из Куэрнаваки, не сумевшей отнять у офицеров ванну, украденную из принадлежавшего ей отеля, и об огромном черном рынке в мексиканской столице, на котором доблестные воины Гонсалеса сбывали награбленное добро. Сам Гонсалес быстро превратился в самого богатого генерала республики, что впоследствии и поставило крест на его политической карьере.

Неудивительно, что жители Морелоса видели в бойцах конституционалистов оккупантов, тем более что уроженцев штата в них практически не было. Гонсалесу не удалось даже провести в штате выборы в конституционный Конвент. «Делегатами» стали офицеры оккупационной армии. Сапата, наоборот, внимательно следил за тем, чтобы его бойцы не допускали по отношению к мирному населению никакого произвола. Ставка Освободительной армии издавала приказы о расстреле мародеров на месте.

К концу 1916 года Гонсалес был вынужден признать свое поражение. Измученные боями и малярией (большинство солдат были северянами и страдали от непривычного для них влажного климата) войска конституционалистов в декабре 1916 года стали покидать города и селения Морелоса. В январе 1917 года Освободительная армия Юга вступила в столицу штата Куэрнаваку. Победа, правда, омрачалась тем, что правительственные войска отступили в полном порядке. Бойцам не удалось захватить трофеи в виде оружия и боеприпасов, а именно их недостаток и был главной бедой Сапаты. Его армия не контролировала ни одного порта, а до границы с США, откуда в основном и поступало в Мексику контрабандное оружие, простирались тысячи километров.

Однако в январе 1917 года в ставке Сапаты царила эйфория. Там помнили, что после отступления из Морелоса войск Уэрты быстро пал и сам режим генерала-диктатора. Сапата полагал, что и дни Каррансы сочтены. Один из наиболее видных помощников крестьянского лидера Сото-и-Гама уже составил программу неотложных социально-экономических реформ, которые сапатисты намеревались провести после захвата Мехико.

Но надежды Освободительной армии оказались напрасными. Гонсалес не собирался сдаваться. Правительственные войска прикрыли перевалы, ведущие из Морелоса в долину Мехико, и постоянно тревожили партизан боями местного значения. Сапата не мог распустить свою армию на отдых, а содержать несколько тысяч человек в дотла разоренном Морелосе стало практически невозможно. Из многих деревень штата исчезли не только свиньи и коровы, но даже куры. Многие деревни были сожжены, и беженцы наводнили уцелевшие населенные пункты. На почве голода и лишений процветали преступность и бандитизм. Не будет преувеличением сказать, что ни одна мексиканская территория не пострадала так в ходе революции, как Морелос.

Брат Эмилиано Сапаты Эуфемио

Но самым страшным испытанием для Сапаты оказалось принятие 31 января 1917 года новой Конституции Мексики. В ней, как уже упоминалось, было зафиксировано право крестьянских общин на возврат земель, несправедливо отнятых у них во времена диктатуры Порфирио Диаса. У многих партизан Морелоса возник справедливый вопрос: зачем продолжать борьбу, когда основная цель Освободительной армии Юга закреплена в Конституции страны? Конституционалисты всячески поощряли наметившийся идеологический разлад среди партизан. Некоторым сапатистским командирам было предложено перейти со своими отрядами в ряды регулярной армии, причем офицерам оставляли их воинские звания, а солдатам-крестьянам – выделенные им по указам Сапаты земельные участки. И некоторые генералы Сапаты пошли на компромисс.

В свою очередь, это обострило обстановку в штаб-квартире Освободительной армии в Тлалтисапане. Сапата все время опасался предательства. Его характер стал мрачным, а вспышки гнева – более частыми. Возможно, сыграло свою роль и убийство офицерами сапатистской армии, перешедшими на сторону правительственных войск, родного брата вождя – Эуфемио. Сапата хотел снова придать бойцам уверенность, проведя успешную операцию по захвату ключевого железнодорожного узла – Пуэблы. Ходили слухи, что тамошний гарнизон ненадежен и после короткого боя оставит город. Однако сапатистам так и не удалось накопить для примерно пятичасового сражения достаточно боеприпасов, в основном приобретавшихся на черном рынке Мехико у солдат Гонсалеса, и захват Пуэблы пришлось отменить.

Сапата отдал все силы реорганизации системы управления в Морелосе. Была введена широкая выборность всех должностей в деревнях. По образцу древних Афин Сапата стремился, чтобы каждый житель Морелоса занял хотя бы раз в жизни выборную должность. Несмотря на недостаток средств, открывались школы, причем и вечерние для взрослых, что было новым явлением для Мексики. Сапата по-прежнему внимательно следил за тем, чтобы его командиры платили за все припасы, получаемые у селян, и не допускали самовольных реквизиций.

Сапата был единственным вождем мексиканской революции, развернувшим планомерную политическую пропаганду на своей территории. Сото-и-Гама организовал в ноябре 1916 года консультативный центр революционной пропаганды, который проводил лекции и беседы в деревнях, разъясняя цели революции. Многие крестьяне впервые в жизни видели образованных людей из города, которые беседовали с ними на равных.

И все же пропаганда не могла заменить уставшим от многолетней войны людям скромного комфорта повседневной материальной жизни. Поэтому Сапата, всегда чутко следивший за настроениями широких масс, резко изменил свою политическую линию именно в 1917 году Несмотря на кажущуюся полную победу в Морелосе, партизанский командир прекрасно понимал, что в случае очередного наступления Гонсалеса Освободительной армии опять придется перейти к партизанской войне, а этого жители разоренного штата могут уже просто не выдержать. Поэтому Сапата отодвинул на задний план своего основного советника Палафокса, славившегося непримиримостью и некоторым снобизмом по отношению к другим революционным группировкам Мексики. Именно неуступчивость Палафокса помешала Сапате в 1915 году более тесно скоординировать боевые действия с Вильей, что и привело к поражению обоих народных вождей.

Теперь главным советником Сапаты стал Хильдардо Маганья. Родом он был из самого консервативного и католического штата Мексики – Мичоакана.[23] Этот штат поддержал во время войны Хуареса с французскими интервентами именно французов. Лучшей карьерой для мичоаканца считалась стезя католического священника. Однако отец Маганьи, торговец, был упрямым либералом и в таком же духе воспитывал своих сыновей. Хильдардо Маганья перебрался в Мехико, откуда после неудачного восстания против Диаса, в котором он принял участие, бежал к Сапате. В отличие от Палафокса, он слыл мастером компромисса. Именно ему и поручил Сапата установить контакты со всеми оппозиционными Каррансе силами, включая и генералов правительственных войск. Целью борьбы Освободительная армия провозглашала теперь только отставку Каррансы как предателя революции и ради этой цели была готова сотрудничать с любыми политическими силами в стране. Бесспорно, основная ставка делалась на мятеж ключевых генералов правительственной армии против «дона Венуса». К этому мятежу могли бы присоединиться сапатисты, чтобы наконец закончить свою многолетнюю борьбу.

Хильдардо Маганья

Как только Обрегон покинул в мае 1917 года пост военного министра, Сапата велел опубликовать «Здравицу в честь Альваро Обрегона». В августе Сапата возобновил контакты с Вильей, рассчитывая, хотя и безосновательно, на связи последнего с американцами. От Сапаты, очень внимательно следившего за международной обстановкой, не укрылось то обстоятельство, что Вашингтон постоянно подозревал Каррансу (как указывалось выше, небеспочвенно) в связях с Германией. На этом фоне Сапата стремился получить от США признание в качестве воюющей стороны и подчеркивал свои антигерманские настроения.

1 сентября 1917 года Сапата опубликовал манифест к нации. В качестве цели продолжения революционной борьбы манифест определял свержение «предателя Каррансы», который возвращает поместья латифундистам, причем даже таким одиозным, как Террасас в Чиуауа.

Карранса ответил новым наступлением на Морелос, начавшимся глубокой осенью 1917 года, то есть в сухой сезон. Правительственные войска с помощью перешедших к ним ранее командиров Освободительной армии Юга со всех сторон двинулись на Морелос. Восточная часть штата (примерно треть территории) была быстро оккупирована, правительственные силы широко применяли артиллерию для обстрела городов. Столичные газеты предвкушали захват сахарных заводов Морелоса, что должно было резко улучшить финансовую ситуацию правительства.

Однако вскоре наступление заглохло. Некоторые генералы просто не стали принимать участие в скоординированном броске на Морелос. Перешедшие формально на сторону Каррансы офицеры Сапаты вовсе не желали воевать против своего бывшего командира, которого искренне уважали. Они хотели только одного – чтобы их оставили в покое и дали возможность обрабатывать полученную (кстати, по указам Сапаты) землю.

А Маганья между тем продолжал свою секретную дипломатию. В декабре 1917 года он установил контакт с депутатом Конгресса Альфредо Роблесом Домингесом. Этот человек уже упоминался на страницах книги – именно его американские нефтепромышленники рассматривали как будущего президента в случае свержения Каррансы. Домингес был частым гостем в британском и американском посольствах в Мехико. О связях его с владельцами нефтяных компаний Маганья, вероятно, не знал.

В феврале 1918 года он решился на беспрецедентный шаг – через генерала правительственных войск передал условия перемирия непосредственно Каррансе. Манганья предлагал президенту вывести правительственные войска из Морелоса, признать Освободительную армию Юга хозяином Морелоса и санкционировать произведенный Сапатой раздел латифундий. В обмен сапатисты были готовы прекратить вооруженную борьбу и признать правительство Каррансы. Однако разоружаться Освободительная армия не собиралась.

Карранса был от природы не склонен к компромиссам, с Сапатой же он исключал любое соглашение в принципе. Ведь многие другие повстанцы в Мексике боролись только за возможность разбогатеть. Достаточно было наречь очередного мятежника «генералом», а его людей – «офицерами», и борьба прекращалась. Бывший «революционный вождь» превращался в официального командира на отныне подведомственной ему территории и занимался узаконенным рэкетом, обкладывая различными «налогами» местных крестьян и предпринимателей. Сапата был единственным вождем с широкой революционной программой («план Айялы») и абсолютно не интересовался должностями и богатством. Такой человек, по мнению Каррансы, был перманентной угрозой частной собственности и подлежал уничтожению. Неудивительно, что на предложение Маганьи ответа не последовало.

24 марта 1918 года Сапата издал приказ о зачислении пленных солдат и офицеров правительственных войск в ряды Освободительной армии Юга в случае их согласия. Это был важный шаг – ненависть к конституционалистам в Морелосе была столь горячей, что пленных, как правило, расстреливали, тем более что партизаны просто не имели возможности их прокормить. Такая тактика, в свою очередь, вела к упорному сопротивлению правительственных войск. Теперь все менялось – Сапата как бы подчеркивал, что против рядовых солдат и офицеров правительственной армии ничего не имеет, считая и их революционерами. Единственным препятствием к формальному объединению является только один человек – Карранса.

Сапата установил контакт практически со всеми повстанцами, которые под разными лозунгами боролись с Каррансой в различных штатах. Даже генерал Пелаес, сражавшийся в районе Тампико, был признан Сапатой «истинным революционером». Прямой связи с Феликсом Диасом Сапата, будучи принципиальным политиком, конечно, установить не мог, но со многими «генералами» Диаса контакты поддерживались.

25 апреля 1918 года ставка Сапата обратилась с новым манифестом к мек сиканскому народу. В нем сознательно почти ничего не говорилось о радикальной аграрной программе сапатистов. Подчеркивались лишь те цели, вокруг которых могут объединиться практически все антиправительственные силы, а именно: выборность всех должностей и борьба с диктатурой Каррансы. После свержения «дона Венуса» предлагалось созвать съезд всех видных вождей революции, включая и генералов правительственных войск, для определения политического будущего страны.

На состоявшихся в июле 1918 года выборах в Конгресс потерпела поражение Либерально-конституционалистская партия, поддерживавшая Обрегона. Как всегда, выборы сопровождались запугиванием неугодных кандидатов и прямой подтасовкой результатов голосования. Сапата обратился с посланием к Обрегону, призывая его выступить против Каррансы с оружием в руках. Ответа не последовало.

Между тем на севере Мексики продолжал бороться против правительственных войск другой народный вождь – Панчо Вилья. В конце 1915 года, вынужденный распустить свою регулярную армию и перейти к партизанской войне, он создал солидные запасы оружия и боеприпасов. Большая часть солдат разошлась по домам, однако в случае необходимости Вилья мог быстро набрать несколько тысяч кавалеристов и провести молниеносную операцию по захвату практически любого крупного города в своем штате Чиуауа. Опытный командир и политик, Вилья всего лишь ждал перелома политической ситуации – момента, когда населению штата надоест терпеть бесчинства правительственных войск.

Те занимались всяческими реквизициями и поборами – например, за пользование железными дорогами. Процветала контрабанда продовольствия из США в голодающий Чиуауа. Если в приграничном американском городе Эль-Пасо можно было приобрести сливочное масло по 8 долларов 50 центов за килограмм, то в Сьюдад-Чиуауа оно продавалось уже по 17.50. Во многих городах пропало мясо – и это в штате, который до революции был основным животноводческим районом Мексики. Население Чиуауа с ностальгией вспоминало, как Вилья во время своего господства в штате в 1914–1915 годах продавал беднякам по бросовым ценам мясо с реквизированных латифундий.

Однако даже недовольство режимом Каррансы уже не могло заставить местных жителей вступать в партизанские отряды. Во-первых, люди устали от многолетней войны. Во-вторых, правительственные войска не брали в плен вильистов, а часто расстреливали заодно и их родственников мужского пола. Но самой главной причиной отсутствия наплыва добровольцев была та же, с которой столкнулась Освободительная армия Юга. Когда в начале 1917 года американская карательная экспедиция Першинга покинула Чиуауа, перед Вильей встал тот же вопрос, что и перед Сапатой: за что бороться? Ведь до этого Вилья в прокламациях бичевал Каррансу как марионетку проклятых гринго, свидетельством чему были американские интервенты на мексиканской земле. Теперь положение коренным образом изменилось.

Карранса бросил против Вильи своего лучшего генерала Мургую (даже Вилья уважал его военный талант). Мургуя приобрел в Чиуауа малопочетное прозвище Вешатель. Если раньше пленных вильистов расстреливали в укромных местах, чтобы лишний раз не возбуждать население, то теперь их вешали на виду у всех, чтобы это самое население устрашить.

Тактика Вильи была абсолютно другой, чем у Сапаты. Сапатисты действовали небольшими отрядами, соединяясь только для крупных операций, вроде штурма какого-либо крупного населенного пункта. Преимуществом Освободительной армии Юга был горный рельеф Морелоса: федеральные войска не могли использовать конницу и артиллерию. К тому же в Морелос вела практически одна железная дорога, которую можно было легко вывести из строя.

Напротив, Вилья действовал на степных равнинных просторах Чиуауа, применяя в основном тактику массированных кавалерийских рейдов. Вильисты быстро захватывали какой-либо город, пополняли запасы провизии и боеприпасов за счет правительственных войск и исчезали в степи. Как и раньше, Вилья использовал для быстрой переброски войск железные дороги. После рейда отряды расходились, и с Вильей оставались лишь его гвардейцы – «дорадос». Вилья обычно расстреливал только офицеров, а солдат отпускал по домам. Правда, те, как правило, опять присоединялись к правительственным войскам, потому что для многих солдат служба в армии была единственной профессией. Как уже упоминалось, некоторые командиры Вильи отрезали пленным ухо и при повторном захвате в плен сразу расстреливали «меченых».

В ноябре 1916 года несколько тысяч вильистов захватили столицу Чиуауа.[24] Поводом для налета было освобождение пленных, в том числе бывшего генерала войск Паскуаля Ороско Инеса Салазара. Вилья раньше был непримиримым врагом ороскистов и даже не брал их в плен. Но теперь, как и Сапата, он стремился объединить под своим руководством все антиправительственные силы.

Мы помним, что предыдущее нападение Вильи на Сьюдад-Чиуауа за два месяца до этого, в ночь перед Днем независимости объяснялось той же самой причиной. В сентябре генерал Салазар был освобожден в первый раз. Но, будучи человеком чести, он счел, что не имеет права спасаться бегством, когда его сторонников расстреливают как уголовников. Салазар отказался присоединиться к Вилье и добровольно вернулся в тюрьму, чтобы защищать себя и своих людей на суде. Однако к ноябрю его надежды на справедливый суд уже растаяли, и на второе предложение Вильи он ответил согласием.

В Чиуауа вильисты вели себя образцово. Вилья заверил местных коммерсантов, что будет уважать их интересы, и добавил, что это относится и к иностранцам, за исключением китайцев и американцев, которых он называл «белыми китайцами». Мы уже упоминали о почти анекдотической антипатии Вильи к якобы пытавшимся отравить его китайцам, но ненависть к этому народу вообще была широко распространена в Мексике. Единственные иностранцы, сильно отличавшиеся внешним видом от местных жителей, они к тому же занимались в основном торговлей, и мексиканские бедняки зачастую обвиняли именно их в высоких ценах на продукты. Примерно так же, как китайцев, ненавидели только сирийских торговцев, которых именовали «арабами». Вот и в Сьюдад-Чиуауа американцам удалось спрятаться, а китайцев вильисты безжалостно истребляли. Одновременно Вилья, как обычно, наложил на предпринимателей «налог», чем занимались и правительственные войска, и закрыл все бары и салуны, чтобы поддерживать в войсках сухой закон. Когда немецкий консул попытался протестовать против «налога», Вилья ответил, что примет протест только от самого кайзера.

С юга к Чиуауа приближались на поездах войска генерала Мургуи, превосходившие вильистов по численности примерно в два раза. Самым мудрым решением в этих условиях было бы отступление, но Вилья не хотел создавать впечатление, что его отряды ведут исключительно рейдовую партизанскую войну. Он решил бросить навстречу Мургуе около трех тысяч бойцов во главе с освобожденным из плена Салазаром. Последний выдвинул своих кавалеристов против примерно 8–10 тысяч солдат правительственных войск недалеко от Сьюдад-Чиуауа, в местечке Оркаситас. Атаки были отбиты, но Салазар выиграл время для упорядоченного отхода основных сил Вильи из столицы штата, да и его войска отошли с поля боя в полном порядке и с относительно небольшими потерями. Характерно, что пока шел бой, Салазар предложил своим офицерам попить кофе на ближайшем вокзале.

И все же Вилья был в бешенстве, когда практически на его глазах Мургуя занял Сьюдад-Чиуауа. Показателен эпизод, случившийся в небольшом городке Камарго, который вильисты заняли при отступлении из столицы штата. К Вилье подошла женщина и со слезами на глазах стала умолять пощадить ее мужа – простого бухгалтера федеральной армии. Вилья ответил, что этот человек уже расстрелян. Несчастная осыпала Вилью проклятиями. Он, выйдя из себя, застрелил ее, а затем, поддавшись уговорам своих соратников, приказал убить всех родственниц солдат гарнизона Камарго, опасаясь, что те наведут каррансистов на след его отряда. Были расстреляны около 90 женщин.

Это произвело крайне неприятное впечатление на бойцов-вильистов и, естественно, на местных жителей. Ведь все время гражданской войны противоборствующие армии по-рыцарски относились и к женщинам, и к детям. Здесь же очевидцы наблюдали ужасную картину: двухлетний ребенок мазал себя кровью матери, играя на ее трупе.[25]

Такие, в целом не свойственные ранее Вилье зверства свидетельствовали об отчаянии народного вождя. Он еще мог выигрывать отдельные бои, но понимал, что не в состоянии выиграть войну. И все же еще надеялся на магическую силу своего имени. Одна яркая победа – и он снова соберет под свои знамена несколько тысяч бойцов и неудержимо двинется на Мехико. Вилья решил повторить свой успех времен войны с Уэртой. Он двинулся от Сьюдад-Чиуауа на юг, чтобы захватить Торреон. Когда-то именно блестящая победа над федеральной армией Уэрты у стен этого города в одно мгновение превратила Вилью в ключевого политического игрока национального масштаба.

Торреон открывал путь в центральные районы страны, и этот ключевой железнодорожный узел обороняли всего около двух тысяч солдат. Обрегон требовал, чтобы Мургуя немедленно выступил со всеми силами на помощь защитникам Торреона. Но тот отказался, сказав, что ему непременно надо подавить «очаги бандитизма» в западном Чиуауа. («Бандитом» Вилью именовали вполне официально, отрицая тем самым политический характер его движения.) Все, на что пошел Мургуя, – выставил кавалерийский заслон между Сьюдад-Чиуауа и Торреоном. Этот заслон должен был перехватить разбитые у Торреона отряды Вильи. Обрегон, в то время еще военный министр, настаивал на своем, но Мургуя был непреклонен. Видимо, он не хотел делить ни с кем славу победителя неуловимого Вильи.

22 декабря 1916 года Вилья штурмом захватил Торреон, причем правительственные войска при отступлении бросили артиллерию и даже собственный эшелон. Командующий федеральными силами генерал Таламантес покончил жизнь самоубийством.[26] Британский консул в Торреоне сообщал, что особого кровопролития при взятии города не наблюдалось. Вилья явился с охраной в дом французского консула и потребовал выдать ему 350 тысяч песо, которые, по его данным, консул спрятал для федеральных войск.[27] Сын консула спокойно ответил, что Вилья может его расстрелять, если найдет деньги. Пораженный таким мужеством, тот посоветовал сыну консула выбросить пистолет – он, Вилья, лично позаботится, чтобы ни один волос не упал с его головы. Правда, это не помешало благодарному отцу в донесении в МИД Франции назвать Вилью «шакалом».

Захват Торреона на этот раз не принес Вилье желанного перелома в войне. Напротив, он опять, как и в 1915 году, уверовал в собственный военный гений и вознамерился дать решительный бой основным правительственным силам, которые во главе с Мургуей медленно продвигались к Торреону с севера. Казалось, что такая задача вильистам по плечу. В Торреоне силы Вильи серьезно выросли, как всегда после успешной операции (хотя несколько сотен «добровольцев», похоже, мобилизовали принудительно). Теперь Мургуя, отрядивший около трех тысяч бойцов на запад Чиуауа, не имел численного преимущества над Вильей. К тому же у того была и артиллерия.

Две армии сошлись у местечка Эстасьон Реформа, недалеко от города Хименес. Тщетно один из самых талантливых и жестоких военачальников Вильи Урибе предлагал под покровом ночи перебросить тысячу всадников для неожиданного удара в тыл Мургуе. Вилья полагал, что достаточно провести его знаменитую массированную кавалерийскую атаку – и враг побежит. Самоуверенность Вильи довела его до того, что он отправил отряд в две тысячи человек для выполнения другого задания.

Атака была отбита ветеранами Мургуи, а контратака правительственных войск привела к бегству вильистов, у которых отсутствовали резервы. Вилья отошел в город Парраль, где стояли эшелоны с добычей, захваченной в Торреоне. Понимая, что Парраль ему не удержать, партизанский командир разрешил жителям брать все, что те захотят. Неудивительно, что еще долго после этих событий популярность Вильи в Паррале была очень высокой.

Это поражение оказалось еще не самым страшным ударом. Посланный в западные районы Чиуауа командир Мургуи смог с помощью предателя обнаружить склады с оружием и боеприпасами, которые Вилья создал еще в 1915 году. Того, что он накопил на этих складах, хватило бы для оснащения многотысячной армии. От отчаяния Вилья решил снова атаковать главные силы Мургуи. Теперь самоуверенность подвела уже командующего правительственными силами. Мургуя, думая, что Вилья разбит окончательно, даже не выставил охраны, и нападение вильистов, словно восставших из пепла, стало для него полной неожиданностью. Каррансисты потеряли около 2500 человек, примерно 600 из которых были взяты в плен и расстреляны. Самому Мургуе едва удалось спастись – его несколько раз плашмя достал палашом гнавшийся за ним вильист. Но конь у генерала оказался резвее, чем у преследователя.

Расстрел пленных Вилья аргументировал тем, что если раньше он проявлял гуманность, отпущенные каррансисты опять оказывались в рядах его противников. На этот раз он приказал своим «дорадос» расстреливать пленных федералов в голову одной пулей на пять человек – ради экономии боеприпасов.

Справедливости ради следует отметить, что и Мургуя отнюдь не отличался гуманизмом. Одному из захваченных в плен генералов Вильи он разрешил из уважения к его чину самому выбрать дерево, на котором его повесят.

Американские интервенты в местечке Намикипа

1 апреля 1917 года Вилья вновь напал на Сьюдад-Чиуауа, намереваясь окончательно разбить Мургую. Он приказал развести бивуачные костры на южной окраине города, а сам атаковал столицу штата с севра. Но Мургуя на уловку не поддался, и атака была отбита с большими потерями для нападавших. 200 вильистов были захвачены в плен и повешены.[28]

В ответ на это Вилья опять совершил ужасный поступок. Его отряд занял городок Намикипа. Как упоминалось выше, здешние жители в свое время весьма неплохо ладили с американской армией Першинга и при поддержке интервентов даже создали отряд местной самообороны. Именно бойцам этого отряда, «прихвостням проклятых гринго», и решил отомстить Вилья. Однако когда его бойцы ворвались в Намикипу, все мужчины, способные носить оружие, укрылись в близлежащих горах. Разъяренный Вилья отдал своим солдатам приказ изнасиловать всех жен бежавших.[29] Такого в гражданской войне еще не бывало. Поведение вождя возмутило даже некоторых командиров вильистов, спрятавших нескольких женщин от расправы.

Естественно, события в Намикипе нанесли популярности Вильи в Чиуауа невосполнимый урон. А правительственные силы тем временем приступили к созданию отрядов самообороны (их называли «социальной обороной») во всех населенных пунктах штата. В эти отряды записывались не только богатые: всем надоели постоянные войны и нападения вооруженных людей, иные из которых были обычными уголовниками. Отряды самообороны, как правило, вообще не пускали в свои города и села вооруженные группы, даже частям правительственных войск иногда разрешали войти лишь после того, как те сложат оружие. Но настоящим бедствием «социальная оборона» стала именно для Вильи. Мало того, что его бойцы лишились мест, где могли отдохнуть и накормить лошадей, – отряды самообороны незамедлительно оповещали каррансистов и передвижениях Вильи. Таким образом, он терял самое главное преимущество партизанской войны – внезапность.

После провала штурма Сьюдад-Чиуауа Вилья уже не обращался к населению с прокламациями о целях своей борьбы. Как и Сапата, он надеялся только на внутренний разлад в стане Каррансы. Правда, основной противовес Каррансе, Обрегон, был настроен по отношению к Вилье, пожалуй, еще непримиримее, чем «дон Венус». Ведь именно в битве с Вильей Обрегон потерял правую руку и едва не покончил жизнь самоубийством от нестерпимой боли. Вилья лишь попытался поучаствовать в переписке двух каррансистских генералов – Тревиньо и Мургуи, которые публично в газетах обвиняли друг друга в трусости во время последних сражений с Вильей, что весьма красноречиво характеризовало моральное состояние правительственных войск. В американской газете «Эль Эральдо дель Норте» появился комментарий Вильи, в котором он не без бравады перечислял свои успехи в битвах против обоих генералов. В частности, он утверждал, что только Мургуя потерял в боях с вильистами с 1 декабря 1916-го по 23 апреля 1917 года 4449 человек.[30]

Несмотря на газетную браваду, Вилья, будучи прагматиком, понимал, что его успехи местного значения не представляют никакой угрозы для режима Каррансы. Поэтому летом 1917 года он решился на отчаянный шаг – направился в столицу с отрядом примерно в тысячу человек, выдавая его за подразделение правительственных войск. До Вильи дошли сведения, что каждый день Карранса в сопровождении небольшой свиты совершает конную прогулку в столичном парке Чапультепек, и он захотел неожиданно напасть на президента и доставить его на контролируемую сапатистами территорию для «народного суда».[31] Вилья рассчитывал, что после этого правящий режим погрязнет в междоусобице и можно будет снова диктовать свои условия при выработке правил политического урегулирования в постреволюционной стране.

Однако едва отряд Вильи покинул пределы родного Чиуауа, как натолкнулся на открытую враждебность обывателей в большинстве городов и селений. Подходя к той или иной деревне, вильисты видели на крышах домов вооруженных и готовых к отпору людей. В одном месте пришлось расстрелять 27 бойцов самообороны, чтобы те не выдали отряд. В районе города Агуаскальентес вильисты окончательно сбились с пути и повернули обратно. Попытка скрытно пройти тысячи километров по занятой противником и недоверчивыми селянами территории оказалась чистой утопией.

В августе 1917 года Вилья обратился с письмом к Мургуе, призывая его восстать против «продавшегося гринго Каррансы». В письме вместо бравады звучали уже нотки обреченности и отчаяния: «…возможно, Вы и убьете меня». Есть данные, что одновременно с письмом Вилья выразил желание сложить оружие, если ему будет гарантирована жизнь. Но Мургуя не ответил на обращение: он считал Вилью опасным преступником, подлежащим уничтожению. Похоже, Вилья был близок к отчаянию. Ведь он даже не мог по примеру других противников Каррансы перейти американскую границу и отправиться в эмиграцию: после налета на Колумбус в США его ждала верная смерть.

В конце 1917 года маленький отряд Вильи мог только скрываться от преследования, совершая набеги на небольшие гарнизоны. Благодаря «налогам», в том числе и на американские железнодорожные компании,[32] Вилья мог платить своим бойцам не обесценившимися бумажными деньгами, а серебром. Это обеспечивало хотя бы какой-то приток добровольцев. От полного забвения Вилью спас сам Карранса. Во-первых, он убрал из штата Мургую, опасаясь, что военная слава генерала сделает из него претендента на президентское кресло. Во-вторых, решил приступить к возврату земельной собственности крупнейшим помещичьим кланам Чиуауа. Основной причиной такой реставраторской линии, помимо нерушимого уважения к частной собственности, было то, что многие конфискованные асиенды управлявшие ими генералы довели до полного разорения. А ведь раньше Чиуауа был крупнейшим экспортером скота в США. Теперь, после разгрома Вильи, как считал Карранса, пришло время вернуть крупные скотоводческие поместья их законным владельцам, чтобы восстановить экспортный потенциал Мексики.

Почувствовав перемену политических настроений в Мехико, к Каррансе с просьбой о реституции своих гигантских латифундий в Чиуауа обратился крупнейший землевладелец Мексики Луис Террарас. Поместья Террасаса были конфискованы еще во времена президентства Мадеро, так как он активно поддерживал и диктатуру Диаса, и антиправительственный мятеж Ороско в 1912 году. Субсидировал Террасас и федеральную армию узурпатора Уэрты. Однако теперь былой хозяин Чиуауа уверял Каррансу, что всегда был обычным бизнесменом, а деньги с него Ороско и Уэрта брали помимо его воли.

Карранса направил петицию Террасаса губернатору Чиуауа Андресу Ортису, который без труда привел президенту доказательства контрреволюционной деятельности многих членов разветвленного клана Террасасов[33]. К тому же Ортис припомнил, что Террасас, как, впрочем, и все помещики, включая самого Каррансу, занижал стоимость своих земель, чтобы не платить государству налоги. Карранса, однако, не принял во внимание доводы губернатора и в начале 1919 года постановил вернуть главе клана Луису Террасасу всю собственность, за исключением земли (Террасасы владели банками, торговыми и промышленными предприятиями).

Но даже бескомпромиссный в вопросах защиты частной собственности «дон Венус» не решился опубликовать свое решение насчет Террасаса (забегая вперед, заметим, что оно так и не было проведено в жизнь при Каррансе). Это вызвало бы скандал, учитывая, что обещанная правительством аграрная реформа в Чиуауа не двигалась с места. В 1918 году была распущена даже местная аграрная комиссия, призванная рассматривать просьбы безземельных и малоземельных крестьян о выделении им участков. Всего за время президенства Каррансы было распределено между крестьянами примерно 450 тысяч акров земли, что походило на насмешку над аграрной реформой.[34]

Однако Вилья не откликнулся на реставрацию помещичьего землевладения в штате, хотя одиозное имя Террасаса могло бы придать его борьбе хотя бы какой-то смысл. Скорее всего, Вилья просто разуверился в людях, тех самых простых людях, которых защищал всю свою жизнь. В конце 1918 года он опубликовал открытое обращение к «социальной обороне», взывая к патриотическим чувствам ее бойцов. В обращении почти с надрывом подчеркивалось, что Вилья не враг угнетенных, а их самый верный защитник. Но видимого эффекта обращение не возымело: вести партизанскую войну становилось труднее с каждым днем.

Некоторые современные исследователи считают, что Вилья был агентом немецкой разведки, по крайней мере в годы Первой мировой войны.[35] Это столь же несправедливо, как и аналогичное утверждение в адрес Ленина. Конечно, немцам было на руку поддерживать Вилью как врага американцев, способного своими действиями вызвать войну между Мексикой и США. Незадолго до налета вильистов на Колумбус, в конце 1915 года американская полиция зафиксировала поступление на счет коммерческого агента Вильи в США Феликса Зоммерфельда (во время господства Вильи в Чиуауа тот получил крайне выгодную государственную концессию на импорт динамита)[36] 340 тысяч долларов со счетов германского правительства в Нью-Йорке.[37]

В марте 1916 года, сразу же после рейда на Колумбус, МИД Германии дало указание послу в США Бернсторфу снабжать Вилью оружием с американских фабрик, находившихся под контролем немецкого капитала. Планы по доставке оружия в Мексику морем были абсолютно нереальны ввиду полного господства в мировом океане английского флота. Но и американцы весьма плотно охраняли границу с Мексикой, что исключало переправку туда крупных партий вооружения. Даже сам Вилья, имевший неплохие связи в деловом мире южных американских штатов, не мог получить оттуда оружие, пусть и за твердую валюту.

По данным британской разведки, генеральному консульству Германии в Сан-Франциско все же удалось переправить Вилье оружие в гробах и нефтяных танкерах, однако верится в это с трудом. В декабре 1916 года, когда Вилья захватил Торреон, германский консул в этом городе предложил партизанскому командиру совершенно фантастический план. Согласно ему Вилья должен был атаковать всеми силами порт Тампико и тем самым заодно парализовать экспорт мексиканской нефти Антанте. В порту его ожидали бы германские суда с оружием. Консул даже предложил себя в качестве заложника и изъявил готовность сопровождать вильистов при их нападении на Тампико. Вилья сначала загорелся, но потом, видимо, все же понял, что посланец кайзера выдает желаемое за действительное. Никаких немецких кораблей у Тампико англичане и американцы не потерпели бы, а бравый немец просто заплатил бы своей жизнью за срыв мексиканского экспорта нефти.

В начале 1917 года немцы (похоже, уже просто от отчаяния) выдвинули еще более немыслимый план: Вилья, Феликс Диас и Сапата должны были соединиться с Каррансой и напасть на США. Понятно, что дальше стадии прожекта германского МИД подобный сценарий так и не продвинулся. А после вступления США в войну в апреле 1917 года немцы вообще забыли про Вилью, сконцентрировав все усилия на удержании Каррансы на позициях строгого нейтралитета. Каких-либо свидетельств об агентурной деятельности Вильи в пользу немецкой разведки до сих пор не обнаружено. Да, одно время Вилью и немцев объединяли сходные антиамериканские интересы, но, по-видимому, в сотрудничество они так и не переросли.

В 1917–1918 годах, однако, вовсе не Вилья с Сапатой были главными силами, составлявшими оппозицию правительству Каррансы. На юге страны неожиданно для властей возникло мощное движение, которое многие авторы – думается, ошибочно – называют контрреволюционным или реакционным. Классическая контрреволюция в Мексике была разгромлена еще в 1911 году вместе с режимом Диаса. С тех пор все повстанцы, боровшиеся против центральных властей, побаивались открыто призывать к реставрации прежних порядков. Да и режим генерала Уэрты, который сверг президента Мадеро в феврале 1913 года, вряд ли может считаться реставраторским. Как неоднократно упоминалось выше, Уэрта уделял большое внимание народному образованию и поддерживал аграрную реформу.[38] Его взгляды были, пожалуй, даже радикальнее, чем взгляды помещика Венустиано Каррансы. Не зря Карранса назвал свое оппозиционное Уэрте движение конституционалистским. Тем самым «дон Венус» подчеркивал, что намерен только восстановить в стране попранную демократию, а отнюдь не проводить какие бы то ни было экономические реформы.

К 1916 году за пределами Мексики успела образоваться разношерстная, но одинаково непримиримо настроенная к режиму Каррансы эмиграция. Многие крупные помещики и соратники Порфирио Диаса уехали вместе с престарелым диктатором во Францию в 1911 году, что представляется естественным, если учесть преклонение правящего класса Мексики именно перед этой страной. В 1914 году Мексику покинули сторонники разгромленного Уэрты – главным образом генералы и офицеры прежней федеральной армии. Карранса со свойственным ему упрямством распустил армию и запретил брать в ряды новых вооруженных сил прежних офицеров. Наоборот, по его приказу конституционалисты обычно расстреливали всех взятых в плен офицеров Уэрты.

Исключение составлял только Вилья. Начав в конце 1914 года борьбу с Каррансой, он активно привлекал в ряды своей «Северной дивизии» бывших офицеров. Как мы помним, главным военным советником Вильи, к которому он, к сожалению, не всегда прислушивался, был одно время самый талантливый и интеллигентный генерал федеральной армии Фелипе Анхелес. В этой книге уже упоминалось и о том, что именно из-за мягкого отношения Вильи к офицерам «реакционной» федеральной армии пропаганда Каррансы представляла его реакционером.

Неудивительно, что когда Вилья выступил против Каррансы, многие офицеры примкнули не к представителю высшего общества «дону Венусу», а к бывшему полуграмотному разбойнику «дону Панчо». Но после поражения Вильи в сражениях против Обрегона в 1915 году офицерам опять пришлось эмигрировать. В отличие от бывших соратников диктатора Диаса, денег у многих генералов не было. Им не хватало средств на билет до Европы, поэтому они по большей части осели в США, где занимались самыми разными делами. Анхелес, например, одно время даже был вынужден работать на шахте, но долго там не выдержал.

Американская полиция (а после начала Первой мировой войны еще и британская и германская разведки в США) внимательно следила за мексиканской эмиграцией, в среде которой постоянно возникали всякого рода серьезные и не очень заговоры против режима Каррансы. Американцы старались эти заговоры пресекать на корню. Они полагали, что любой другой режим в Мексике будет гораздо более прогерманским. Достаточно вспомнить, что именно полиция США арестовала двух самых опасных для Каррансы эмигрантов – бывшего диктатора Уэрту и выдающегося военного вождя времен борьбы с Диасом Паскуаля Ороско, не дав им совместно перейти мексиканскую границу. Ороско был убит в стычке с американскими рейнджерами, а Уэрта умер на операционном столе в американской тюрьме в январе 1916 года (некоторые считают, что генерала «залечили» до смерти).[39] Похоронили этих во многом не понятых до сих пор людей на кладбище с символическим названием «Конкордия» («Concordia», что по-латыни значит «Согласие»).

Через шесть недель после смерти Уэрты из техасского порта Гальвестон отплыл небольшой корабль, взявший курс на Веракрус. На его борту находился еще один вождь повстанческого движения, которого не принимала всерьез даже американская полиция. Генерал Феликс Диас был племянником бывшего диктатора и кадровым военным, что автоматически делало его в глазах большинства мексиканцев контрреволюционером. В последние годы президентства своего дяди Феликс Диас был шефом мексиканской полиции и активно преследовал всех оппозиционеров. Незадолго до свержения диктатора Феликс успел несколько недель побыть губернатором Оахаки, родного штата Порфирио Диаса, и именно это обстоятельство и оказалось впоследствии ключевым для его политической деятельности. В 1912 году Диас поднял мятеж против Мадеро в Веракрусе, но был быстро разбит и посажен в тюрьму. Именно из тюрьмы, объединившись с Уэртой в феврале 1913 года, Диас сверг президента Мадеро. Уэрта обещал Диасу пост президента, но потом отправил незадачливого конкурента в эмиграцию.

Любопытно сравнить две родственные пары: Порфирио Диаса и его племянника Феликса Диаса и Наполеона I и его племянника Наполеона III. В обоих случаях младший унаследовал от старшего лишь громкое имя. Если Порфирио Диас обладал несомненным талантом военачальника, проявившимся в годы борьбы мексиканского народа против французской интервенции Наполеона III, и острым чутьем политического деятеля (никто ни до, ни после него не управлял Мексикой столько лет), то Феликс Диас был человеком, мягко говоря, средних способностей, к тому же явно невезучим.

Стоило его судну отплыть из Гальвестона, как Диас ухитрился потерпеть кораблекрушение и, промокший до нитки, едва выбрался вместе со своими соратниками на берег в районе мексикано-американской границы, за сотни миль от Веракруса.[40] Утонули все речи, планы и прокламации будущего национального лидера, что, впрочем, оказалось для Феликса плюсом. Он смог скрыть свое имя при допросе и пробрался в Мехико, а оттуда на юг, в свою родную Оахаку Мексиканский юг (штаты Оахака, Чьяпас, Табаско, Герреро и Веракрус) в те годы был охвачен разрозненным, но довольно массовым оппозиционным вооруженным движением. Земельный вопрос в южных штатах остро не стоял, поэтому активного участия в революции южане не принимали. Когда в эти штаты пришли конституционалистские войска, то местное население восприняло это как вторжение северян (местных уроженцев в армии Каррансы практически не было). В свою очередь, северяне-каррансисты считали местное, в основном индейское население забитыми церковью реакционерами и насаждали новые порядки грубой силой (на севере Мексики были особенно распространены расистские предрассудки в отношении индейцев как неспособной к прогрессу расе). К этому стоит прибавить общее для офицеров конституционалистов стремление обогатиться за счет всякого рода реквизиций и «налогов».

Вместе взятые, эти факторы привели к началу вооруженной борьбы под самыми разными лозунгами. Штат Оахака формально восстал против правительства Каррансы, считая, что нарушены его суверенные права. В Чьяпасе еще во времена Диаса (дяди) активно действовали повстанцы индейцы-майя, которые просто хотели, чтобы белые люди не вторгались в их веками устоявшийся жизненный уклад. Во всех оппозиционных движениях активную роль играли бывшие офицеры федеральной армии, выброшенные из жизни непримиримой политикой Каррансы. Повстанцев поддерживала и очень влиятельная на юге Мексики католическая церковь. Таким образом, движение южан можно охарактеризовать скорее не как реакционное (тем более контрреволюционное), а как провинциально-патриархальное и местническое. Этому движению не хватало только единого лидера и общей программы.

Оба эти фактора появились с прибытием в Оахаку Феликса Диаса. Племянник бывшего диктатора официально вступил в командование примерно тремя тысячами бойцов. Программа Диаса, с ее основным лозунгом «Мир и справедливость», была отнюдь не махрово-реакционной. Феликс позиционировал себя как наследник идей Хуареса, поэтому выступал за восстановление Конституции 1857 года. Аграрная программа у феликсистов была, пожалуй, даже более радикальной, чем у Каррансы. В ней содержались требования о разделе помещичьих земель и о наделении ими крестьянских общин – «эхидос». Так как эти общины состояли в основном из индейцев юга Мексики, там это требование было особенно популярным. На севере же, где не было ни индейцев, ни «эхидос», считали индейские общины пережитком варварского прошлого коренного населения. Феликсисты требовали уважительного отношения к церкви, что не удивляет, если учесть показной антиклерикализм некоторых генералов Каррансы. Но главным требованием повстанцев было прекращение самовольных реквизиций и поборов «во имя революции». Именно поэтому пропаганда Каррансы и представляла движение Феликса Диаса реакционным. Естественно, активно эксплуатировала она и одиозное для многих имя вождя оппозиционеров.

В своих манифестах феликсисты справедливо говорили о том, что аграрная реформа конституционалистов до сих пор повлекла за собой только переход некоторых латифундий в руки «революционных» генералов. Да и вообще пока что революция ведет только к образованию прослойки нуворишей и ничего не дает простому населению. Конечно, трудно предположить насколько искренними были радикальные требования программы Феликса Диаса. Возможно, он лишь отдавал дань общим настроениям в стране. Но в любом случае социально-экономическая платформа у феликсистов была, пусть и на словах, нисколько не реакционнее, чем у Каррансы.

Старт движения Диаса выглядел малообещающе. В конце 1916 года правительственные войска начали наступление в Оахаке и быстро загнали местные отряды повстанцев в горы. Крупная армия в горах прокормиться не могла, и Феликс Диас вместе с примерно тремя тысячами сторонников отступил на юг в самый отдаленный штат Мексики Чьяпас. Поход через влажные тропические джунгли превратился в катастрофу. Путникам даже пришлось питаться мясом обезьян.[41] Когда Диас наконец добрался до Чьяпаса, с ним оставалось не более сотни человек. Правительственные газеты потешались над незадачливым племянником диктатора и поспешили объявить его движение несуществующим. Но в Чьяпасе к Диасу примкнули местные индейцы, которые перешли в ряды оппозиции только из-за неуважительного отношения к ним «прогрессивных» конституционалистов.

К началу 1917 года Диас опять появился в Оахаке. К 1918-му его сторонниками объявили себя повстанцы уже практически во всех штатах страны. Правда, многие сделали это сугубо из тактических соображений. Диас при поддержке бывших генералов федеральной армии, среди которых выделялись наиболее толковые офицеры войск Уэрты Бланкет и Баррон, организовал свои силы в 10 дивизий. Конечно, часть этих дивизий существовала только на бумаге, но основные силы феликсистов в районе Оахаки и Веракруса насчитывали не менее 10 тысяч бойцов, хотя и плохо вооруженных. Зять Каррансы и губернатор Веракруса Агилар не исключал даже взятия Феликсом этого ключевого порта страны. Губернатор признавал, что большинство добровольцев пришли в ряды армии Диаса только из-за недовольства действиями правительственных войск и из-за отсутствия реальных социально-экономических реформ в стране.

Движение Диаса отличалось от движений Вильи и Сапаты еще и тем, что имело влиятельное лобби за границей. После начала Первой мировой войны Феликс не уставал клеймить режим Каррансы как прогерманский, а себя позиционировал как стойкого сторонника Антанты. Эту точку зрения активно пропагандировала антикаррансистская мексиканская эмиграция. Однако США, единственная страна, которая могла бы помочь феликсистам оружием, относилась к Диасу настороженно. Во-первых, его, как и дядю, считали сторонником европейской, а не американской ориентации во внешней политике Мексики. Во-вторых, президент США Вильсон ненавидел Уэрту как узурпатора и германофила, а ведь Феликс одно время был ближайшим соратником почившего в бозе диктатора. Наконец, американцы полагали, и абсолютно верно, что в военном отношении Диас все равно не представляет реальной угрозы Каррансе, поэтому поддержать феликсистов – значит только усилить и так плохо скрываемую ненависть правителя Мексики к США.

Еще сложнее определить политический характер движения генерала Мануэля Пелаеса, действовавшего в 1914–1920 годах в районе крупнейших нефтяных месторождений Тампико.[42] Пелаес признавал лидерство Диаса и даже встречался с ним в 1918 году в своей штаб-квартире. Однако его движение было абсолютно другим и походило по внешним признакам скорее на Освободительную армию Юга Сапаты (как уже упоминалось, Сапата признавал Пелаеса, в отличие от Феликса Диаса, настоящим революционером).

Мануэль Пелаес

Пелаес родился в 1885 году в регионе Уастека, центром которого и был город Тампико. В 1901 году жизнь этого мексиканского захолустья на атлантическом побережье изменилась коренным образом – там обнаружили нефть. Семья Пелаеса установила довольно тесные связи с иностранными нефтяными компаниями, и Пелаес как местный авторитет иногда участвовал в разрешении споров между мексиканскими рабочими нефтепромыслов и их иностранными (английскими и американскими) хозяевами. В 1910 году Пелаес примкнул к движению против Порфирио Диаса и организовал на свои средства вооруженный отряд. После свержения диктатора Пелаеса как сторонника нового революционного президента Мадеро избрали мэром города Аламо. Однако, как и многие в стране, Пелаес быстро разочаровался в Мадеро, которого считал прекраснодушным мечтателем, неспособным к реальному управлению страной, и примкнул к мятежу Феликса Диаса в 1912 году. После поражения этого выступления в октябре того же 1912 года Пелаес бежал в США.

Приход к власти Диаса и Уэрты в феврале 1913 года побудил Пелаеса вернуться в страну спустя два месяца, в апреле. Летом Пелаес встретился в Мехико с Уэртой и получил от диктатора средства на организацию отряда в 500 человек для защиты нефтяного региона Тампико от конституционалистов. Свой отряд Пелаес назвал «отечественной гвардией». В этом названии, пожалуй, и заключался главный смысл движения Пелаеса – он защищал «свой» регион Тампико от любого вмешательства извне. Генерал никогда не претендовал на общенациональную роль, а в его отрядах, численность которых не превышала 6 тысяч человек, воевали только местные жители. Как и армия Сапаты, бойцы Пелаеса собирались вместе только для проведения боевых операций крупного масштаба. В остальное время они работали на своих фермах или на нефтяных месторождениях. Примерно половина армии Пелаеса представляла собой части постоянной боевой готовности. Остальные составляли резерв, привлекавшийся только в самом крайнем случае. В этом отношении тактика Пелаеса удивительно напоминала тактику сапатистов.

Правда, в отличие от Сапаты, у Пелаеса не было проблем с деньгами. Генерал взимал «налоги» с иностранных нефтяных компаний и в обмен оказывал им «покровительство». В спокойное время Пелаес собирал с каждой компании по 10 тысяч песо. Во время боевых действий – в три раза больше. На этом основании пропаганда Каррансы пыталась представить Пелаеса простой марионеткой иностранных империалистов. Но дело было гораздо сложнее – скорее, нефтяным компаниям приходилось платить Пелаесу, чтобы тот не мешал их бизнесу. Ведь выплачивали же американцы «налоги» Вилье. Их взимали и офицеры правительственных войск в регионе Тампико. Нефтяные компании платили тем, кто в данный конкретный момент главенствовал в регионе. В 1915-1920 годах – как правило, Пелаесу.

В апреле 1914 года американцы захватили Тампико, придравшись к инциденту со своими моряками.[43] В мае в город вошли части конституционалистов. Пелаесу снова пришлось бежать в США. Он вернулся уже в октябре, когда стал очевиден раскол между победившими Уэрту Вильей и Каррансой. Пелаес примкнул к Вилье, но после разгрома последнего Обрегоном в 1915 году оружия не сложил. С тех пор Пелаес действовал самостоятельно, отбив только в 1917–1918 годах пять крупных наступлений конституционалистов на регион Уастека. Конечно, правительственные силы контролировали порт Тампико, но все окрестности «монополизировали» гвардейцы Пелаеса.

В госдепартаменте США после принятия в январе 1917 года новой мексиканской Конституции одно время вынашивали план нового захвата Тампико с помощью частей Пелаеса, чтобы не дать Каррансе национализировать нефтяную промышленность. Нефтяным компаниям США в регионе даже разрешили снабжать Пелаеса не только деньгами, но и оружием. Однако американские бизнесмены были гораздо осторожнее политиков – они понимали, что в военном отношении партизанские отряды Пелаеса не представляют реальной конкуренции правительственной армии.

К 1918 году в районе Тампико установилось фактическое двоевластие. На тот момент правительственные войска в этом районе состояли уже не из революционеров, а из призывников, не желавших воевать в чужой для них местности. Солдат плохо кормили, у многих из них не было даже обуви, а офицеры продавали боеприпасы Пелаесу, для чего им приходилось время от времени организовывать стычки с его отрядами, чтобы оправдать расход боезапаса и просить Военное министерство о присылке новых партий оружия и боеприпасов. Но в целом гвардейцы Пелаеса и правительственные части старались друг другу не досаждать. Известен даже случай, когда солдаты прислали партизанам, находившимся в соседней деревне (на расстоянии примерно двух миль), в качестве подарка на праздник бойцового петуха и поставили на него 500 песо.

Формально, как упоминалось выше, Пелаес признавал главенство Феликса Диаса, но мы уже видели, что его политические пристрастия менялись самым неожиданным образом. Популярность Пелаеса в своем регионе базировалась всего-навсего на том, что он не пускал туда чужаков и платил своим солдатам хорошее жалованье из средств нефтяных компаний. Пелаес поддерживал контакты с Сапатой, но это сотрудничество основывалось только на общей ненависти к Каррансе.

В целом и Сапата, и Вилья, и Диас с Пелаесом никогда не угрожали самому существованию режима Каррансы. И дело здесь было не только в подавляющем огневом превосходстве правительственной армии над полупартизанскими оппозиционными отрядами. Большинство населения Мексики того периода все же считало центральную власть революционной и ожидало от нее реализации обещанных в Конституции 1917 года реформ, прежде всего аграрной. Недовольство практически полным отсутствием этих реформ было направлено не в сторону власти вообще, а в сторону лично Каррансы. К тому же радикально настроенные губернаторы многих штатов (а почти все губернаторы были в той или иной мере радикальнее президента, потому что не могли не реагировать на чаяния жителей своих территорий) реформы на местах проводили, и подчас весьма глубокие.

Считать самого Каррансу отъявленным реакционером тоже было бы неправильно. Да, президент не был согласен со многими радикальными положениями Конституции 1917 года, но он ратовал за осторожные реформы. Правда, при двух условиях – уважении закона и возмещении убытков всем тем, кого правительство лишало собственности в пользу других.[44] Исключение здесь составляли враги конституционалистов, собственность которых изымалась без всякой компенсации.

Как и любое правительство Мексики со времен обретения страной независимости, Карранса должен был решить три основных вопроса страны: аграрный, церковный и рабочий (правда, сам президент последнюю тему особо важной не считал).

С католической церковью у мексиканских либералов были очень сложные отношения еще со времен Хуареса. Католический клир активно поддерживал врагов Конституции 1857 года, а потом и французских интервентов. При Порфирио Диасе, который тоже формально считал себя продолжателем дела Хуареса, отношения немного нормализовались, но все испортила активная поддержка католическим епископатом режима Уэрты. В ходе борьбы против диктатора все церковные земли и многие храмы были реквизированы властями как принадлежащие врагам революции. Некоторым епископам после падения Уэрты летом 1914 года пришлось уехать в эмиграцию, откуда они критиковали новую власть.

Следует подчеркнуть, что активная борьба с церковью как силой мракобесия и врагом прогресса была общей чертой всех либеральных и революционных движений мира со времен Великой французской революции – а мексиканский образованный класс ориентировался именно на Францию. С католиками и православными (протестантов во многих странах считали прогрессивной, почти светской церковью) боролись государственные деятели от Бисмарка до Ленина. Кстати, помимо большевиков противниками церкви, и подчас куда более непримиримыми, были и кадеты, не говоря уже о меньшевиках или ультрареволюционных эсерах.

В Мексике начала XX века антиклерикализм тоже считался признаком хорошего тона и служения прогрессу человечества. Статьи 3 и 130 Конституции 1917 года запрещали церкви всякое вмешательство в политику и подтверждали запрет на владение ею недвижимостью. К тому же власти штатов получали право ограничивать количество служителей культа по своему усмотрению. Наконец, иностранным проповедникам (имелись в виду прежде всего испанцы как идейные наследники бывшей метрополии) было предписано покинуть Мексику.

Неудивительно, что в феврале 1917 года четырнадцать мексиканских епископов из эмиграции выступили с решительным осуждением Конституции 1917 года[45]. Они утверждали, что конституционный Конвент в Керетаро был неправомочен менять основной закон страны, так как от выборов в него отстранили целые слои общества. Подразумевались главным образом та же церковь и крупные помещики, которые к моменту принятия Конституции по большей части уже эмигрировали. Епископы утверждали, что по-настоящему легитимной является только Конституция 1857 года (отсюда и соответствующие лозунги Феликса Диаса). Хотя и та Конституция, мягко говоря, симпатий к церкви не выказывала, но там по крайней мере не было ограничения на количество священнослужителей.

Первоначально заявление епископов-эмигрантов большого резонанса в Мексике не вызвало. Но в июле 1917 года скрывавшийся от властей в подполье архиепископ Гвадалахары Франсиско Ороско-и-Хименес призвал своих священников прочитать это обращение во время воскресной мессы. Гвадалахара была столицей штата Халиско, которым управлял бывший рабочий, а ныне генерал революционной армии Мануэль Дьегес. Дьегес был, наряду с губернаторами Кальесом в Соноре и Альварадо в Юкатане, одним из самых радикальных антиклерикалов в стране. Гвадалахару захлестнули поддержанные Дьегесом антирелигиозные демонстрации, после которых губернатор просто закрыл все основные церкви города. Кстати, многие церкви оставались закрытыми по всей стране и до этих событий – в них размещались правительственные учреждения, казармы, школы и склады.

К осени страсти улеглись, и восемь церквей Гвадалахары возобновили свою работу. Но Дьегес, как и Кальес с Альварадо в своих штатах, воспользовался церковным бунтом и резко сократил количество священнослужителей в Халиско (с формальной точки зрения, осудив Конституцию, церковники действительно грубейшим образом преступили закон). Правда, Кальес вообще выслал из Соноры всех служителей культа.

Карранса, просвещенный человек своего времени, никаких особых симпатий к католикам не испытывал и против мер Дьегеса и Кальеса не возражал. Однако, будучи прагматиком, он понимал, что с церковью надо как-то договориться, чтобы хотя бы выбить почву из-под ног у феликсистов. К тому же антицерковные меры в Мексике находили благодаря международным связям церкви очень неблагоприятный отклик в мире. Президент понимал – основным камнем преткновения между властями и клиром является судьба конфискованной у церкви в годы гражданской войны собственности, прежде всего недвижимости. В этом вопросе Каррансу раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, «дон Венус» был непреклонен в том, что касалось наказания всех, кто посмел выступить против него с оружием в руках, или, как в случае с церковью, идейно и материально поддерживал врагов революции. С другой стороны, Карранса был, как уже неоднократно упоминалось, сторонником священного для него права частной собственности.

С помощью своего верного соратника министра финансов Кабреры Карранса выработал следующий компромисс.[46] Если конфискованная в ходе войны недвижимость принадлежала священнослужителю как частному лицу, то она подлежала возврату. Но если речь шла о собственности церкви или ее общественных организаций, то имущество надлежало передать в государственную собственность. Карранса и Кабрера понимали, что церковь попытается перерегистрировать свое имущество на частных лиц, и поэтому оно подвергалось строгой проверке. Если выяснялось, что имущество дарили или передавали частному лицу церковные организации, оно также подлежало конфискации. Имели место случаи, когда служащие Министерства финансов, занимавшегося управлением конфискованной собственностью, проверяли кадастровые списки нескольких поколений владельцев. В целом можно констатировать, что, как правило, власти отказывали в возвращении конфискованной церковной собственности, и такая позиция была популярна в народе, за исключением населения южных штатов.

Осенью 1918 года Карранса предложил Конгрессу изменить «церковные» статьи мексиканской Конституции, чтобы нормализовать отношения с церковью.[47] Он предлагал отменить право властей штатов ограничивать количество священнослужителей, снова разрешить деятельность иностранных миссионеров (такая мера, несомненно, улучшила бы и отношения с США, которые только что выиграли Первую мировую войну) и запретить церкви владеть только недвижимостью, но не собственностью вообще. Для одобрения конституционных поправок требовалось две трети голосов мексиканского парламента и одобрение большинства парламентов штатов. Но подавляющее количество депутатов как на национальном, так и на региональном уровне были настроены жестко антиклерикально, и поправки Каррансы не имели никаких шансов на успех.

Таким образом, все время президентства Каррансы церковь и государство находились в состоянии, которое в лучшем случае можно назвать «холодной войной». Никаких симпатий к новому режиму большинство католических иерархов не испытывали. В недалеком будущем это сказалось на судьбах Мексики самым пагубным образом.

Но если церковный вопрос относился скорее к мировоззренческим и идеологическим, то подавляющее население Мексики было кровно заинтересовано в разрешении другого вопроса – аграрного. Декретом 6 января 1915 года, принятым в самый критический период правления Каррансы, когда, казалось, Сапата и Вилья вот-вот возьмут власть в стране, разрешалась временная передача земель в собственность деревенских общин – «эхидос». Конституция 1917 года превращала этот временный принцип в постоянный. Во всех штатах учреждались аграрные комиссии, куда должны были обращаться деревни, претендовавшие на получение земли.[48] Государство согласно Конституции наделяло крестьянские общины землей либо за счет пустующих земель (как правило, полупустынных и без дорогостоящей ирригации не имевших никакой сельскохозяйственной ценности), либо за счет помещиков, которым надлежало выплачивать компенсацию.[49]

Карранса был против возрождения в стране общинного землепользования. Сапата в своих манифестах подчеркивал, что в Каррансе говорила классовая солидарность с помещиками, одним из которых и был сам «дон Венус». Представляется, что вопрос был несколько сложнее. Действительно, Карранса владел в своем родном штате Коауила примерно 70 тысячами гектаров земли (явно заниженная налоговая стоимость этих земель составляла 35 тысяч песо – максимум треть от реальной цены). Но большинство из этих земель были пастбищами, и батраки-пеоны там не трудились. К тому же по меркам севера Мексики Карранса являлся скорее средним, чем крупным землевладельцем.

Суть в том, что он, как и подавляющее большинство мексиканского образованного класса, включая, например, и Обрегона, считал общинную форму владения землей отсталой в агротехническом смысле. Только крупные поместья, по его мнению, могли обеспечить передовые методы возделывания технических культур, особенно сахарного тростника и обеспечить валютные поступления в страну. Со скотоводством, основой сельского хозяйства Севера, вопрос представлялся Каррансе еще более ясным – лишь крупные ранчо могли наладить экспорт живого скота в США. Поэтому Карранса был в принципе за мелкого частного собственника, наделить которого землей надлежало главным образом за счет бросовых земель или раздела латифундий врагов революции, в том числе и церкви.

Интересно, что подобные взгляды Каррансы практически ничем не отличались от взглядов Ленина. Большевики тоже стремились сохранять неразделенными передовые помещичьи хозяйства, которые преобразовывались в совхозы, к неудовольствию окрестных крестьян, мечтавших поскорее разделить инвентарь и скот своих бывших хозяев.

Однако Карранса не мог не учитывать настроений крестьян, особенно индейцев, в основном склонявшихся именно в пользу общинного, традиционного землевладения. Президент избрал тактику затягивания аграрной реформы, не отвергая ее в принципе. «Эхидос», подававших в аграрные комиссии штатов или в Национальную аграрную комиссию петиции с требованием возврата несправедливо отнятых у них ранее помещиками земель, подчас годами мурыжили в различных органах и судах. К тому же у многих общин вообще не было никаких документов на землю. Ведь индейцы владели землей еще до прихода испанцев и, естественно, не имели на этот счет кадастровых ведомостей. Да и многие помещики, потомки испанских конкистадоров, в качестве обоснования своих претензий просто указывали на право завоевателя, тоже ничем не подтвержденное.

Другим препятствием для малоземельных крестьян и сельскохозяйственных рабочих была необходимость внесения государству платы за землю. Министр финансов Кабрера по поручению Каррансы объехал страну, чтобы выяснить, за какую цену помещики готовы продать свои земли государству. В разных регионах цифры, конечно, отличались, варьируясь в диапазоне от 110 до 250 песо за 5 гектаров (именно такой надел считался минимально достаточным для прокорма крестьянина и его семьи). По предложению Каррансы, крестьянин заранее должен был возместить государству стоимость этой земли, чтобы оно могло выкупить ее у помещика. Будущий собственник сразу выплачивал десять процентов общей стоимости надела, а остальную часть возмещал в течение 9 лет, причем на эту сумму начислялись в пользу государства 5 % годовых, чтобы побудить крестьян рассчитываться с властями быстрее. Однако если учесть, что в некоторых штатах сельскохозяйственные рабочие получали не более 30–50 сентаво в день, и этих денег едва хватало, чтобы прокормить семью, то накопить даже 25 песо для первоначального взноса представлялось делом абсолютно нереальным. К тому же помещики требовали, чтобы государство выкупало их землю за серебро или золото, не желая принимать обесценившиеся бумажные деньги правительства Каррансы.

В январе 1920 года Конгресс утвердил закон, разрешавший правительству выпустить облигации на общую сумму в 50 миллионов песо сроком на 20 лет и под 5 % годовых. За счет этих облигаций планировалось выплачивать компенсацию помещикам.[50] Однако последние хотели компенсацию сразу и желательно золотом.

Неудивительно, что аграрная реформа во времена Каррансы продвигалась медленно, причем темп ее проведения падал с каждым годом президентства «дона Венуса». Всего в 1917-1920 годах общины получили примерно 200 тысяч гектаров земли (менее 1 % сельскохозяйственных земель страны). 90 тысяч из них было распределено в 1917 году, а в 1919-м – только 6 тысяч. В январе 1919 года Национальная аграрная комиссия разослала на места характерный циркуляр, в котором от крестьян требовали перед наделением землей давать государству письменную подписку с обязательством вернуть деньги, потраченные на выкуп земли у помещика. А в декабре 1919 года Карранса наложил вето на принятый Конгрессом закон, разрешавший крестьянам временное пользование брошенными землями.[51] В качестве обоснования своего отказа президент опять ссылался на незыблемое право частной собственности. Карранса неоднократно подчеркивал, что наделение землей крестьян должно восприниматься теми как разовый акт государственной благотворительности, а не как постоянная политика страны.

Тем не менее, несмотря на весь консерватизм Каррансы, именно в годы его правления аграрная реформа стала восприниматься всеми политическими силами страны и самими крестьянами как данность мексиканской действительности. Уже никто, даже Феликс Диас или католическая церковь, не смели поставить под вопрос сам принцип общинного землевладения и перераспределения сельскохозяйственных угодий.

Рабочий вопрос многие мексиканские политики-революционеры не считали особенно значимым в социальном контексте страны. Ведь рабочих было мало, не более 12 % активного населения (торговцев, например, было больше). К тому же в большинстве районов Мексики крупного промышленного производства попросту не существовало. Пролетариат страны в основном концентрировался в трех районах: столичном округе (электрики, рабочие арсеналов, железнодорожники – более половины всего мексиканского пролетариата работали в Мехико и его окрестностях), на нефтяных промыслах Тампико и в районе Веракруса, где располагались текстильные фабрики. Настроения рабочих этих трех регионов разнились. Столичный пролетариат желал сотрудничества с властями, отвергал политическую борьбу и был во власти теорий тред-юнионизма в стиле Американской федерации труда (по этим теориям, рабочим полагалось выдвигать только экономические требования). Текстильщики и портовые рабочие Веракруса имели самое высокое классовое самосознание и еще во время Диаса выходили на забастовки и митинги под политическими лозунгами. Наконец, рабочие Тампико находились под влиянием анархистов из американской организации «Индустриальные рабочие мира», считавшей профсоюзы выше любой политической партии.

И Мадеро, и Карранса относились к рабочим в патерналистском духе, призывая хозяев создать для пролетариев сносные условия труда. Как политическую силу «открыл» пролетариат для конституционализма Обрегон, когда в 1915 году заключил соглашение с анархистской организацией Мехико – «Домом рабочих мира».[52] В обмен на признание и финансовую поддержку властей рабочие сформировали «красные батальоны», которые, как мы помним, сыграли определенную, хотя отнюдь и не решающую роль в победах Обрегона над Вильей. С тех пор рабочие считались верными сторонниками конституционалистов.

Статья 123 Конституции 1917 года дала рабочим широкие права. Однако прямого действия по данному вопросу Конституция не имела. Власти штатов должны были принять на своем уровне трудовые кодексы. Здесь дело продвигалось ни шатко ни валко. Только Кальес в Соноре и Агилар в Веракрусе добились принятия действительно радикального рабочего законодательства. В этих штатах власти при разбирательстве трудовых споров обычно поддерживали рабочих, а не предпринимателей. Всего рабочее законодательство было принято в восьми штатах.

В 1918 году Мануэль Диас Рамирес организовал в Веракрусе первую коммунистическую группу, при поддержке которой образовались коммунистические кружки в соседних Орисабе и Тампико. Характерной чертой этих групп было восхищение русской революцией. Диас Рамирес говорил, что если «пролетарии всего мира еще не последовали в своих странах примеру русской революции, то все их симпатии, все их надежды и чаяния обращены к этой земле, откуда струится свет…».[53]

Конечно, революция ликвидировала самые одиозные проявления антирабочего законодательства (точнее, его отсутствия) времен Диаса. Были строго запрещено рукоприкладство, отменены ненавистные рабочим фабричные магазины, где хозяева продавали товары по завышенным ценам, причем и зарплату платили специальными бонами, которые принимались только в этих магазинах. В декабре 1919 года правительство даже объявило минимум один из дней недели нерабочим. Рабочие получили легальное право объединяться в профсоюзы и проводить забастовки.

Однако как раз к забастовкам правительство Каррансы относилось крайне настороженно. Еще в 1916 году оно разгромило «Дом рабочих мира», своего недавнего союзника, усмотрев в объявленной им в Мехико всеобщей забастовке политические мотивы. Жестко подавлялись как антиправительственные забастовки на транспорте, в арсеналах и на нефтепромыслах (в последнем случае забастовщиков обвиняли в сотрудничестве с мятежником Пелаесом, что могло повлечь за собой и смертную казнь).

В целом можно констатировать, что Карранса был готов играть роль доброго отца рабочих в трудовых конфликтах локального характера, но решительно пресекал любые забастовки, которые могли поставить под угрозу политическую или экономическую стабильность режима.

Рабочие постоянно пытались создать независимый от властей общенациональный профсоюз. На конференции в Веракрусе в 1916 году была учреждена Конфедерация труда мексиканского региона, стоявшая на платформе классовой борьбы и требовавшая социализации основных средств производства.[54] Конфедерации не суждено было просуществовать долго. В декабре 1916 года рабочие, учителя и водители трамваев в Мехико парализовали город всеобщей забастовкой, и Карранса при поддержке Обрегона распорядился бросить против бастующих войска. Президент Мексики заявил, что применит закон Хуареса 1862 года, каравший смертью всех пособников французских интервентов. Логика Каррансы была такова: водители трамваев, телефонисты и телеграфисты считались государственными служащими, и их забастовка расценивалась как измена родине.

На местах многие губернаторы штатов и командующие войсками действовали против рабочих профсоюзов и социалистов всех мастей еще более круто. В штате Юкатан, который наряду с Веракрусом был по настроениям самым левым в Мексике, армия сожгла штаб-квартиру тамошней Социалистической партии.[55]

Весь 1917 год рабочие Мексики пытались создать единую организацию (например, в Тампико) но идеологические противоречия между анархистами и тред-юнионистами оказывались сильнее. В этих условиях правительство Каррансы решило само организовать дружественный себе общенациональный профсоюз. Мирелесу, губернатору Коауилы, родного штата президента, было поручено созвать в своей столице Салтильо общенациональный рабочий конгресс, который открылся 1 мая 1918 года и продолжал заседания до 12 мая. Даже расходы по проезду делегатов оплатило правительство штата.[56] Треть делегатов конгресса составляли ставленники властей из Коауилы. Всего на конгрессе были представлены 112 делегатов от 217 рабочих организаций практически со всей страны.

На конгрессе была учреждена Региональная рабочая конфедерация Мексики (испанская аббревиатура КРОМ), которую возглавил электрик из Мехико Луис Моронес. Моронес родился в 1890 году и работал с 12 лет. Он был одним из учредителей и первым генеральным секретарем Федерации профсоюзов федерального округа (ФПФО). В феврале 1915 года после заключения столичными рабочими соглашения с Обрегоном о поддержке конституционалистов в борьбе с Вильей и Сапатой Моронеса назначили управляющим национализированной телеграфной и телефонной компанией Мехико – пост, имевший в условиях военного времени стратегическое значение. Моронес видел в Обрегоне и Каррансе временных попутчиков и поэтому выступал против создания «красных батальонов», желая сберечь силы рабочих для самостоятельной политической борьбы.[57]

Луис Моронес

КРОМ формально стоял на позициях классовой борьбы. В принятой учредительным конгрессом КРОМ Декларации принципов, в частности, говорилось: «Форма современной социальной организации характеризуется существованием двух противоположных классов: эксплуататоров и эксплуатируемых. Она несправедлива, так как ведет к сосредоточению богатства и бедности на противоположных полюсах.

Эксплуатируемый класс, большинство которого составляют рабочие, имеет право вести классовую борьбу за улучшение своего экономического и морального положения и окончательное освобождение от тирании капитализма».[58]

КРОМ официально провозгласил своей программой «прямое действие», то есть формально дистанцировался от политической борьбы. Своим идеалом Моронес считал лидера АФТ Самуэля Гомперса, который, в свою очередь, использовал КРОМ, чтобы втянуть Мексику в Первую мировую войну на стороне Антанты. Попытки КРОМ присоединиться к международному (фактически европейскому) социал-демократическому Амстердамскому интернационалу профсоюзов потерпели неудачу. Европейские социал-демократы презирали Американскую федерацию труда как полугангстерскую организацию, а КРОМ считали креатурой АФТ. К тому же Мексика не вошла в Лигу наций, что европейские социал-демократы тоже восприняли негативно (США к Лиге наций также не присоединились).

Моронес (полное имя которого было Луис Наполеон) с самого начала узурпировал руководство КРОМ, опираясь по образцу своих американских коллег как на наемных убийц, так и на сотрудничество с властями. Именно с помощью властей штатов в «официальный» профсоюз загоняли местных рабочих. Все повседневное руководство деятельностью КРОМ осуществляли не выборные органы, а конспиративная «группа действия» из 18-20 человек.[59] Несмотря на поддержку властей, КРОМ при учреждении насчитывал немногим более 7 тысяч членов. Только присоединение к КРОМ столичных профсоюзов позволило организации достичь величины в 50 тысяч членов. Да и то часть столичных рабочих организаций вскоре опять покинула КРОМ. Крупнейший и самый влиятельный в стране профсоюз железнодорожников, а также многие профсоюзы Мехико не вошли в КРОМ. К 1920 году КРОМ объединял, по собственным данным, около 350 тысяч человек.[60]

В целом к концу 1918 года Карранса чувствовал себя уверенно и приступил к решению основной задачи – обеспечению политической преемственности своего курса. «Дон Венус» не мог баллотироваться на президентский пост в 1920 году – это строго запрещала Конституция. Но он был преисполнен решимости навязать стране своего кандидата, чтобы сохранить в собственных руках бразды реального управления. Испанское слово «импозисьон» («imposición» – «принуждение», здесь – «насаждение») и стало основным политическим термином мексиканской действительности 1919-1920 годов.

Общественное мнение страны в подавляющем большинстве склонялось в пользу Альваро Обрегона. Главным же было, пожалуй, то обстоятельство, что за Обрегоном стояла большая часть революционной армии – основной политической силы Мексики. Многие генералы, офицеры и гражданские политики исходили из того, что Карранса сам назовет Обрегона своим преемником и президентские выборы в стране пройдут без всяких осложнений. Однако Карранса был решительно настроен против былого соратника. «Дон Венус», считавший себя человеком железных политических и этических принципов, расценивал кандидатуру Обрегона как абсолютно неприемлемую именно потому, что не видел у последнего никаких политических принципов. Карранса считал Обрегона беспринципным прагматиком и дельцом, не имевшим политической программы. «Дон Венус» был в курсе попыток сапатистов наладить с Обрегоном контакты, не сомневался он и в том, что с ним помирятся и Вилья, и Пелаес. С точки зрения Каррансы, все это явно доказывало политическую всеядность Обрегона. Все достижения конституционализма могли пойти прахом в случае победы бывшего механика и мелкого бизнесмена из Соноры.

Сам Карранса был видным политиком еще во времена Диаса и не считал, что такие люди, как Обрегон, вообще достойны чести занимать высокие государственные посты. И все же президент говорил в узком кругу о возможности поддержки кандидатуры Обрегона, если тот лично попросит об этом Каррансу и примет все кадровые и политические условия «дона Венуса». Единственным случаем, когда Карранса согласился бы открыто и немедленно поддержать президентские амбиции Обрегона, могла быть военная интервенция США. Ведь даже президент не мог не принять во внимание тот факт, что только Обрегон, лучший генерал страны, сумел бы объединить всех мексиканцев для отпора ненавистным янки.

Обрегон действительно был человеком прагматичным и готовым к компромиссу с самыми разными политическими силами. Вся страна помнила, как в 1914 году он, рискуя жизнью, пытался наладить отношения между Вильей и Каррансой. Тогда, в конце 1914-го, именно бескомпромиссность Каррансы привела страну к братоубийственной гражданской войне, которую прекратил все тот же Обрегон, быстро разбив непобедимого, казалось, Вилью. Теперь бескомпромиссность Каррансы мешала мексиканцам вернуться к нормальной жизни. Ведь даже большинство офицеров правительственных войск считали Сапату и Пелаеса членами «революционной семьи», а на пути к взаимопониманию с самыми разными повстанцами и мятежниками стоял только «дон Венус». Все мексиканское общество, уставшее от многолетней разорительной войны, хотело мира. И символом этого мира был Альваро Обрегон.

Начиная с момента своей отставки с поста военного министра в мае 1917 года он вел скрытую президентскую кампанию, исподволь укрепляя свою политическую базу как в Мексике, так и за ее пределами. В родном штате Сонора Обрегон добился отстранения слишком самостоятельного и радикального, по его мнению, губернатора Кальеса и заменил его своим бывшим заместителем по военному ведомству генералом Франсиско Серрано[61].

Мы помним, что и сама отставка Обрегона с поста военного министра была хорошо продуманным шагом, рассчитанным на будущее. Обрегон предвидел, что Карранса станет вести кампанию под лозунгом борьбы с засильем милитаризма, то есть генералов в политической жизни. Именно поэтому он подал в отставку не только с поста военного министра, но и вообще с военной службы и с юридической точки зрения превратился в обычного гражданина. Он всячески избегал любой, пусть и словесной конфронтации с Каррансой. Наоборот, в ходе губернаторских выборов во многих штатах в начале 1917 года Обрегон стремился уладить противоречия между проигравшими и победившими кандидатами. Это было непросто, если учесть, что в кандидаты в основном выдвигались генералы, которые в случае проигрыша могли легко начать военный мятеж против центральных властей.

Так, например, в штате Синалоа, где в 1913 году Обрегон начал свою успешную военную кампанию против Уэрты, он смог уладить противоречия между «победившим» ставленником Каррансы и проигравшим кандидатом-обрегонистом. Мастер политического компромисса добился того, что оба кандидата чувствовали себя обязанными лично ему, а не Каррансе.

В отличие от последнего, Обрегон прекрасно понимал значение США для внутриполитической стабильности в Мексике. Поэтому еще в 1917 году он отправился с длительной ознакомительной поездкой в Америку, чтобы привлечь на свою сторону СМИ и политический истеблишмент этой страны.[62] В США Обрегон был и без того уже популярен благодаря победам над, казалось, несокрушимым «кентавром» Вильей.

В качестве причины своей поездки в США Обрегон назвал состояние здоровья. Он якобы хотел показаться врачам, так как, лишившись правой руки в 1915 году, страдал нервными расстройствами и пытался свести счеты с жизнью. Распространялись даже слухи, что Обрегон подвержен припадкам эпилепсии, хотя реальные подтверждения этому отсутствуют.

Но многие американцы были убеждены, что Обрегон приехал для того, чтобы возглавить войска США, воевавшие в Европе против немцев. Уже это обстоятельство показывает, насколько сильным был военный авторитет Обрегона в США, а ведь там, как правило, вообще считали мексиканцев неполноценной расой. К тому же в Америке помнили, что именно Обрегон в 1916 году удерживал Каррансу от прямой военной конфронтации с карательной экспедицией Першинга в Чиуауа. Будучи военным министром, он подписал соглашение с американскими военными, которое отказался ратифицировать Карранса. По соглашению американцам разрешалось преследовать Вилью на мексиканской территории даже без предварительного уведомления правительства Мексики.

Таким образом, политический и идеологический фон для визита Обрегона в США был самым благоприятным. Неудивительно, что когда он пересек границу в Аризоне, его встретили военным салютом и эскортом в составе батальона пехоты и двух эскадронов кавалерии, которые сопровождали Обрегона до ближайшего вокзала. Все эти почести (достойные главы государства или, по крайней мере, верховного главнокомандующего) с неудовольствием фиксировал ревнивый Карранса. Правда, американцы выделили Обрегону еще один, незаметный эскорт. Во время американского турне гостя заботливо опекали американские спецслужбы – например, вскрывая всю его корреспонденцию. В охваченных военным психозом США не исключали, что Обрегон может попытаться установить контакты с германкой агентурой. Но ничего подобного американские сыщики не обнаружили, и к концу поездки наблюдение было снято.

Обрегон начал путешествие по США с западного побережья, а затем проехал через всю страну, посетил Сент-Луис и Чикаго и добрался до Нью-Йорка и Вашингтона. Он не скупился на похвалы в адрес американского образа жизни и подчеркивал на всех встречах, особенно с прессой, что хотел бы видеть такие же порядки и в Мексике. Очаровав весьма падких на любую лесть в свой адрес американцев, мексиканец стал героем дня для СМИ. Обрегона принял Вильсон, удостоив его сердечной беседы. По ее итогам президент сделал желательный для гостя вывод – именно на этого прогрессивно мыслящего человека США должны ставить в Мексике.

Прагматично настроенный Обрегон удачно совместил политические цели турне с чисто коммерческими. Дело в том, что после отставки он занялся крупным посредническим бизнесом. Обрегон объединил в кооператив почти всех производителей нута (известного также как турецкий или бараний горох) в штатах Синалоа и Сонора. Нут издавна был одним из основных экспортных товаров Мексики. Он продавался главным образом в испаноязычные страны, где входил в повседневный рацион. Нут закупали и США, особенно активно в годы Первой мировой войны. Апологеты Обрегона считают генерала чуть ли не альтруистом. Мол, раньше, несмотря на высокое качество нута в Соноре и Синалоа, выращивавшие его фермеры получали мизерные доходы. Наблюдение верное: фермерам приходилось брать кредит на выращивание бараньего гороха и потом продавать урожай кредиторам по фиксированной цене (7–8 долларов за центнер). С началом войны цены на нут, как и на все прочие продукты, выросли, но на доходах фермеров это никак не отразилось.

Кооператив Обрегона взял на себя кредитование фермеров и сбыт продукции, прежде всего в США. Благодаря хорошим контактам с властями у Обрегона был доступ к дешевым кредитным средствам Соноры и Синалоа, а блестящие связи в США обеспечивали ему гарантированный сбыт в этой стране. Кооператив обязался соблюдать законодательство США, по которому запрещалось продавать товары любым воюющим против Америки странам.

В 1918 году цены на нут выросли в два раза, и Обрегон получил с каждого проданного в США мешка пятьдесят центов. Сведения об общей сумме полученных генералом-бизнесменом доходов разнятся от 50 тысяч до полутора миллионов долларов. В любом случае это были для того времени очень большие деньги. Однако Обрегон совершил серьезную ошибку, продавая весь товар только одному американскому бизнесмену, Грейсу, от которого, вероятно, тоже получал комиссионные. Мексиканские фермеры лишились былых диверсифицированных рынков сбыта. Когда война закончилась и цена на нут опять упала, весь кооператив оказался в долгу у того же Грейса, который теперь обеспечивал кооператоров заемными средствами. Обрегону пришлось взять весь долг на себя, что, видимо, тоже рассматривалось как благородный жест. Однако генерал так и не рассчитался с долгом до своей смерти в 1928 году.

Тем не менее благодаря своей поездке и коммерческим связям Обрегон мог рассчитывать на поддержку американцев в борьбе за президентское кресло. В самой Мексике дело обстояло куда как сложнее.

Большинство солдат и офицеров революционной армии, основной политической силой Мексики, конечно, считали Обрегона наиболее приемлемым преемником Каррансы. Однако это не относилось к самым влиятельным генералам страны, а ведь обычно войска действовали так, как им велит их местный военный вождь. Пабло Гонсалес (пожалуй, второй после Обрегона по авторитету в стране генерал) считал себя более подходящим президентом. А Карранса, чтобы посеять недоверие между Гонсалесом и Обрегоном, намекал первому, что может поддержать его кандидатуру. Другие влиятельные генералы, например, Мургуя и Дьегес, вообще не хотели видеть президентом ни Обрегона, ни Гонсалеса. Они ориентировались на Каррансу и были готовы оружием поддержать выбор последнего.

Что касается гражданской части политического спектра, тут ситуация была еще более запутанной. Формально правящей партией страны считалась Либерально-конституционалистская, которая и выдвинула Каррансу на президентский пост в 1917 году. Но уже на выборах в Конгресс и в штатах в том же 1917-м партия явно поддерживала более радикальных кандидатов, которые считались обрегонистами. В Конгрессе примерно 80 % депутатов – членов партии активно оппонировали Каррансе, пытавшемуся внести консервативные изменения в Конституцию страны. «Дон Венус», уверенный, как всегда, только в собственной правоте, полагал, что оппозиционные настроения подогревает Обрегон[63].

Поэтому уже в 1917 году Карранса дал указание местным властям всячески мешать образованию организаций либеральных конституционалистов в городах и деревнях. Затем последовали репрессии правительства против партийной газеты «Гладиадор». Один из видных деятелей партии Доктор Атль даже был вынужден эмигрировать в США.

На проходивших в июле 1918 года новых выборах в Конгресс Карранса, опираясь на правительственный аппарат, чинил всевозможные препятствия кандидатам либеральных конституционалистов и поощрял образование в различных штатах местных партий, которые не могли бы сформировать в парламенте единый блок. Само же правительство поддерживало выдвижение тех кандидатов, кто не имел никаких политических убеждений и был готов голосовать так, как ему подскажут в президентском дворце. Характерен один почти анекдотический случай. К Каррансе с просьбой о поддержке его кандидатуры обратился один ветеран войны против французов, проходившей, напомним, в 1862-1867 годах. Просьба была обоснована следующим образом: он, ветеран, уже стар и болен, поэтому хотел бы перебраться поближе к своей дочери, проживающей в Мехико, а депутатство как раз и поможет достичь этой цели.

Благодаря подкупу и запугиваниям правительству удалось сократить абсолютное большинство Либерально-конституционалистской партии в Конгрессе. Однако Конгресс от этого не стал менее оппозиционным. Карранса, в свою очередь, никак не хотел осознать, что радикальные настроения депутатов вовсе не объясняются закулисными интригами Обрегона, а просто отражают господствующее в стране общественное мнение. Президент считал парламент «недисциплинированным» и даже прекратил назначать министров, которых должны были утверждать парламентарии, предпочитая править с помощью исполняющих обязанности глав тех или иных ведомств.[64]

Конечно, Обрегон, как уже упоминалось, оказывал влияние на руководство Либерально-конституционалистской партии, прежде всего через своего представителя в Мехико Аарона Саенса. Последний тоже был депутатом Конгресса и председательствовал на его заседаниях. Именно через Саенса пытался установить связь между Обрегоном и Сапатой Хильдардо Маганья.

Однако в общем плане следует вновь подчеркнуть, что мексиканские партии того периода вообще никакими партиями не являлись. Это были оторванные от народа клубы политиков, поддерживавших ту или иную кандидатуру на выборный пост. После выборов партии, как правило, влачили малозаметное для населения существование. Именно на это обстоятельство и рассчитывал Карранса. Как и Порфирио Диас, «дон Венус» полагал, что с помощью административного ресурса может навязать стране любого кандидата[65] и создать для этого любую политическую партию. Ведь формально партия требовалась для соблюдения одной из традиций мексиканской политической жизни: никто не мог сам выдвинуть собственную кандидатуру на какой-либо пост, это сочли бы нескромным.

Поэтому презиравший все партии, эти «клубы безответственных болтунов», Карранса все же решил на всякий случай создать свою карманную партию, получившую в 1918 году название Либерально-националистической. Тем самым Карранса акцентировал внимание избирателей на своем основном козыре: именно он является самым активным борцом против американского империализма, в то время как Обрегон связан с янки сомнительными коммерческими делами. Партию курировал министр внутренних дел Берланга, что и должно было обеспечить этой новоявленной политической структуре административный ресурс.[66]

Столичные газеты стали сразу же восхвалять новую партию и критиковать старую (такую прессу обеспечивали финансовые дотации Берланги). Но основным рычагом влияния правительства на политическую жизнь был контроль над телеграфом и железными дорогами. В то время все политики и генералы страны вели оживленную телеграфную переписку, содержание которой немедленно докладывалось президенту. К тому же по указанию Каррансы телеграф мог вообще не пропускать те или иные сообщения, парализуя контакты оппозиционных политиков. То же самое относилось к железным дорогам. Обычной формой предвыборной борьбы были поездки кандидата на специальном поезде по регионам страны. Автомобили тогда практически отсутствовали, так же как и дороги для них, а путешествовать верхом на лошади было бы весьма некомфортно многим политическим деятелям, не умевшим держаться в седле. На обычных поездах кандидаты не ездили – видимо, не очень-то высоко ценя собственных избирателей. Спецпоезда же могли быть задержаны по приказу Каррансы в любом месте, что срывало намеченные в том или ином городе встречи с избирателями.

Обрегон, тем не менее, активно, хотя и не публично расширял собственную политическую базу. После образования КРОМ генерал немедленно установил с этой организацией плотный контакт. Он знал Моронеса еще по деятельности последнего в «Доме рабочих Мехико». Моронес прекрасно помнил, что именно Обрегон в 1915 году пошел на контакт с рабочими столицы и санкционировал создание «красных батальонов». В августе 1919 года Моронес и Обрегон заключили секретное соглашение. Согласно этому пакту КРОМ обязывался активно поддерживать президентскую кампанию Обрегона. В обмен Обрегон в случае избрания соглашался на создание Министерства труда, которое должен был возглавить человек по выбору КРОМ (фактически по выбору Моронеса). Вплоть до создания этого ведомства представитель КРОМ должен был возглавлять Министерство промышленности и торговли. Обрегон в качестве президента обязывался также минимум раз в неделю принимать лидера КРОМ и консультироваться с ним по всем вопросам, связанным с положением пролетариата в стране.

Показательно для политической культуры тогдашней Мексики то, что пакт Моронес – Обрегон держался в секрете. Все уделяли внимание внешним приличиям: открыто обещать какие-либо блага в обмен на политическую поддержку было неуместно. Считалось, что кандидат должен выдвинуть программу, соответствующую своим политическим убеждениям, а затем уже политическим силам в зависимости от собственных взглядов предстояло решать, устраивает их такая программа или нет. В этом смысле пакт КРОМ с Обрегоном подтверждал беспринципность и прагматизм последнего, которые так презирал Карранса.

Президент не просто внимательно следил за тем, как Обрегон исподволь укрепляет свои позиции. У самого Каррансы тоже был определенный план действий на предвыборный период. Прежде всего следовало укрепить внутриполитические позиции правительства, что в условиях того периода означало «умиротворение» мятежных штатов. Что касается внешней политики, то Карранса всегда был готов разыграть националистическую карту, надавив на нефтяные компании США, если бы ему потребовалось сплотить нацию (естественно, вокруг собственной персоны).

Однако не приходится сомневаться: Карранса на самом деле был настоящим мексиканским патриотом и ни за что не пошел бы на компромисс в отношении национального суверенитета страны. «Дон Венус» не испугался прибытия 14 апреля 1918 года шести военных кораблей США в Тампико. (Лансинг в то время советовал президенту Вильсону сконцентрировать в техасских портах Гальвестон и Корпус-Кристи экспедиционный корпус для оккупации всех нефтепромыслов Мексики.)

Экономическое положение страны к концу 1918 года явно улучшалось. Первая мировая война и послевоенное восстановление Европы привели к росту спроса, а следовательно, и цен на мексиканские нефть и драгоценные металлы, прежде всего серебро. Правда, сокращался спрос на медь (на 60-65 %) и хенекен. Но в общем бюджетные доходы росли. Лето 1918 года, в отличие от нескольких предыдущих, которые выдались очень засушливыми, принесло дожди, и урожай в целом позволял прокормить страну.

В конце года до Мексики докатилось страшное мировое бедствие – эпидемия гриппа-«испанки». В обычное время грипп не имел большого значения, однако измученное войной, революциями и голодом население мира умирало сотнями тысяч. В Мексике подобной эпидемии не было никогда. Только в армии из 125 тысяч военнослужащих гриппом переболели 25 тысяч, 1862 из которых умерли. Всего в стране жертвами эпидемии, по разным оценкам, стали около пять миллионов человек, то есть примерно каждый третий житель страны, из которых скончались более 400 тысяч.[67]

Однако Карранса поспешил извлечь политическую выгоду даже из такого страшного бедствия. Дело в том, что особенно сильно от гриппа пострадал обескровленный войной, голодом и блокадой федеральных сил непокоренный Морелос. Больные имелись там в каждом доме, а лекарств, да и просто хорошего питания не хватало. Карранса решил, что представляется прекрасная возможность раз и навсегда покончить с Сапатой (столичные мексиканские газеты со злорадством писали, что «испанка умиротворяет Морелос».)

Сапата, которого пресса Мехико продолжала именовать «варваром» или «Аттилой», очень сильно досаждал «дону Венусу». Во-первых, Сапата в обращениях к нации не прекращал клеймить предавшего революцию «гражданина Каррансу». С учетом обострения противостояния с Обрегоном такая пропаганда могла стать опасной. Во-вторых, Карранса был в курсе попыток помощника Сапаты Маганьи наладить непосредственный контакт с Обрегоном через Аарона Саенса и Либерально-конституционалистскую партию. Наконец, не укрылась от Каррансы и активная дипломатическая деятельность командующего Освободительной армией Юга. Через своих представителей в США и на Кубе Сапата активно пытался представить Каррансу как агента «кайзеризма», что в условиях разгрома Германии могло также оказаться для «дона Венуса» небезопасным.

Здесь стоит отметить огромное внимание, которое Сапата уделял международным контактам. В мире того периода к мексиканской революции вообще не относились как к революции. Мировая пресса считала, что в стране идет обычная латиноамериканская борьба за власть, только немного затянувшаяся. Интересно, что такой точки зрения придерживались не только европейские СМИ, традиционно поглядывавшие на Латинскую Америку свысока. Даже уругвайские или чилийские газеты писали о «варварской Мексике».

Между тем 14 февраля 1918 года Сапата отправил своему представителю на Кубе, бывшему революционному генералу Амескуе письмо, в котором рассуждал об общих чертах мексиканской и русской революций.[68] Он писал: «Мы все, человечество и дело справедливости, сильно выиграем, если народы Америки и нации Европы поймут, что общим делом революций в Мексике и России является дело гуманизма, высшие интересы всех угнетенных людей… Здесь и там мы видим крупных помещиков, жестоких, бесчеловечных, которые на протяжении жизни многих поколений эксплуатировали и мучали массы крестьян. Здесь и там рабы труда… начинают пробуждаться… чтобы отомстить.

Мистер Вильсон был прав, когда недавно воздал русской революции должное, охарактеризовав ее как благородную попытку обрести свободу. Было бы хорошо, если бы он не забывал собственных слов и понимал ясное сходство… а скорее, абсолютное тождество между этим движением и мексиканской аграрной революцией. Обе эти революции направлены против того, что Лев Толстой описал как «великое преступление»: бесчестной узурпации земли…

Неудивительно поэтому, что мировой пролетариат приветствует русскую революцию и восхищается ею, так же как он окажет полную поддержку мексиканской революции… когда осознает ее точные цели».

Это письмо Сапаты разительно выделяется на фоне тогдашних статей мексиканских газет, живописавших, как и СМИ Европы и США, «ужасы большевизма» и распространявших сплетни о национализации женщин и прочих «преступлениях» Ленина и его партии.

Сапата все больше и больше становился настоящим идейным лидером мексиканской революции, на которого стала обращать внимание даже американская пресса. Отметим ловкий дипломатический маневр: крестьянский вождь в процитированном выше письме подчеркивал, что и Вильсон поддерживает русскую революцию (президент США действительно говорил об этом). К сожалению, опоясанной кольцом фронтов Советской России в то время было не до далекой Мексики.

В ноябре 1918 года 11 тысяч солдат правительственной армии во главе с Пабло Гонсалесом вторглись в Морелос. Ослабленная болезнями Освободительная армия Юга не смогла оказать сопротивления и оставила все крупные города и поселки штата. Была захвачена даже ставка Сапаты, и он ушел в горы.

На этот раз Гонсалес применил абсолютно новую тактику. Во всех населенных пунктах были оставлены гарнизоны, а столицу Морелоса перенесли из беспокойной Куэрнаваки в Куаутлу Правительственные силы сразу же взяли под плотный контроль все железнодорожные коммуникации. Репрессий на сей раз не проводилось. В некоторых поселках и городах Гонсалес даже оставил у власти избранное при сапатистах местное самоуправление. Пленных партизан за 55 сентаво в день заставляли восстанавливать разрушенные войной города.[69] В обращении Гонсалеса к жителям Мексики каждому, кто согласится переселиться в опустошенный многолетней войной Морелос, гарантировался участок земли. Мягкость Гонсалеса объяснялась просто: генерал уже видел себя кандидатом в президенты и пропагандировал в качестве своей главной заслуги победу над непобедимым Сапатой.

В города Морелоса постепенно возвращалась жизнь. Стали проводиться ярмарки и народные праздники. Гонсалес конфисковал все плантации сахарного тростника и передал их в управление своим офицерам. У крестьян не отбирали выделенные им во времена Сапаты участки земли.

Гонсалес объявил амнистию, и многие командиры партизанских отрядов сложили оружие, хотя основной костяк командного состава Освободительной армии Юга остался верен Сапате. К тому же Гонсалесу не удавалось привлечь бывших сапатистов к охоте на своего недавнего руководителя. Население Морелоса в подавляющем большинстве тоже хранило верность Сапате. Местные жители, от проституток до мэров, информировали его ставку обо всех перемещениях правительственных войск.

Бои в Морелосе прекратились. Вооруженные стычки возникали только тогда, когда правительственные отряды случайно натыкались на партизан. Маганья предлагал Сапате вообще приостановить на время партизанскую борьбу и дождаться открытого раскола между Каррансой и Обрегоном, который, по его сведениям, был уже не за горами. Однако Сапата не мог полностью прекратить борьбу, ибо собрать вместе крупные силы партизан после долгого перерыва было очень трудным делом. Поэтому сапатисты продолжали совершать вылазки за пределами Морелоса, где они координировали свои операции с частями Феликса Диаса. Пелаес, к которому бежал бывший главный идеолог Сапаты Палафокс, обещал помочь боеприпасами. А в октябре 1918 года силы Диаса и Пелаеса перешли в генеральное наступление против войск Каррансы в соседних с Морелосом штатах.

Карранса назначил Гонсалеса главнокомандующим всеми силами правительства к югу от Мехико (за исключением Юкатана и Чьяпаса), что, помимо всего прочего, отвлекало честолюбивого генерала от политической борьбы. А борьба эта стала открытой с наступлением нового, 1919 года.

1 января 1919 года Карранса объявил о резком повышении жалованья военным и одновременно стал столь же резко сокращать армию. Наиболее влиятельных генералов то и дело тасовали по разным штатам. Но полностью доверял Карранса только Мануэлю Дьегесу, который постоянно находился на беспокойном севере. Наоборот, другой талантливый генерал, Мургуя был отозван из Чиуауа в Мехико.

15 января Карранса неожиданно выступил с обращением к нации, в котором осудил начавшуюся президентскую кампаниию как преждевременную.[70] В послании осуждались и некие не названные по именам лица «с определенным политическим престижем», которые, «прежде чем внимательно подумать», стали раздавать своим приверженцам всякого рода обещания. Карранса сказал, что в президенты должны баллотироваться только те, кто имеет в стране широкую политическую поддержку, а не опирается на нескольких, пусть и влиятельных друзей. Вся страна поняла, что этот выпад направлен против Обрегона. Обращение поддержали генералы Дьегес и Тревиньо (последний считал, что Обрегон нарочно не дал ему подкреплений, что привело к поражениям в боях с Вильей). Естественно, поддержала президента и созданная фактически им же самим Либерально-националистическая партия. Генерал Тревиньо к тому времени тоже имел собственную политическую партию, созданную перед июльскими выборами в Конгресс 1918 года, – Национальную кооперативистскую. В программе партии в общей форме говорилось о коллективных началах организации экономической жизни страны в духе модной в то время теории «экономической демократии» германских социал-демократов Каутского и Гильфердинга. Естественно, «кооператоры» Тревиньо тоже выступили за Каррансу.

Вся эта кампания должна была запугать Обрегона, представив ему во всей красе внушительный объединенный фронт его противников.

Одновременно Карранса предпринимал активные усилия, чтобы укрепить престиж своего правительства в мире. В Париж на мирную конференцию были посланы мексиканские делегаты, которые должны были добиться отмены доктрины Монро и заменить ее «доктриной Каррансы». Если доктрина Монро фактически провозглашала все западное полушарие исключительной сферой интересов США, то «доктрина Каррансы» выступала за право латиноамериканских стран решать свою судьбу самим, без вмешательства США. Однако весовые категории Мексики и США в Париже были явно несопоставимы, и делегаты Каррансы успеха не имели. В ответ Мексика проигнорировала предложение вступить в Лигу наций.

Зато стал продвигаться вопрос об урегулировании внешнего долга Мексики, который имел для Каррансы куда более важное практическое значение, чем разного рода доктрины. Начиная с октября 1918 года Морган в Нью-Йорке пытался объединить усилия всех банков-держателей внешнего долга Мексики.[71] С января 1919 года в совещаниях иностранных банкиров участвовал заместитель министра финансов Мексики. 23 февраля 1919 года было объявлено об учреждении Международного комитета банкиров по Мексике (International Committee of Bankers on Mexico).

В качестве жеста доброй воли по отношению к комитету Карранса разрешил вернуться из эмиграции бывшему министру финансов при диктаторе Диасе Лимантуру, мнение которого высоко ценили в международных финансовых кругах (и которого ненавидели большинство мексиканцев за преждевременное введение в стране золотого стандарта, что обесценило мексиканский песо). В марте 1919 года Международный комитет банкиров предложил предварительно взять на себя часть долга и выпустить от имени правительства Мексики новые долговые облигации для «целей внутреннего развития» страны, в обмен на что Карранса должен был гарантировать платежи, поставив под международный контроль мексиканские таможни. В Мексике, пожалуй, все помнили, что аналогичная схема привела в середине XIX века к международной интервенции и свержению законного мексиканского правительства президента Хуареса.

Карранса придумал хитрый маневр: свалить решение этого вопроса на Конгресс. Он не сомневался, что парламентарии не одобрят кабальной сделки, так же как и внесенного Каррансой закона о конкретном применении статьи 27 Конституции. (Напомним, по сути этот закон освобождал иностранные нефтяные компании от необходимости регистрировать свои права на те промыслы, где добыча шла до вступления Конституции в силу.) Конгресс, созванный на специальную сессию, как и ожидалось, отклонил оба законопроекта. Теперь Карранса мог объяснять международным деловым кругам, что взаимопонимание нарушили радикальные сторонники Обрегона.

Тем не менее лоббисты нефтяных компаний в США на том этапе американо-мексиканских переговоров сумели заблокировать выгодное для финансового сообщества США решение вопроса мексиканского долга. В январе 1919 года в США образовалась Национальная ассоциация защиты прав американцев в Мексике, к которой присоединились около 600 американских компаний, требовавших от Мексики возмещения понесенных во время революции убытков. Ассоциация вела безудержную и лживую пропаганду против Мексики. Например, ее секретарь Макдоннел заявил: «Мексика – страна хаоса, в которой господствует большевизм со всеми его атрибутами вплоть до обобществления женщин и развращения детей».[72] Сенатор США Френсис Сиссон, выступая на банкете ассоциации, заявил, что провозглашенный Вильсоном принцип права наций на самоопределение не относится к Мексике, так как последняя погружена в хаос и анархию. Только применением силы извне (читай – из США) можно «спасти» эту нацию. Сиссон назвал мексиканскую Конституцию «большевистской» и противоречащей принципам «цивилизованных наций».[73] Сенатор Сиссон был одновременно президентом нью-йоркской фирмы «Гэренти Траст Компани», которой даже пришлось отмежеваться от столь радикальных высказываний своего босса.

Сенатор от Аризоны Эсхерст был более мягок – он предложил США всего лишь «купить» мексиканский штат Нижняя Калифорния (американцы давно хотели построить там постоянную базу своего Тихоокеанского флота) и 10 миллионов квадратных миль в штате Сонора.

Между тем, распознав наметившееся сближение генералов Гонсалеса и Тревиньо, Карранса немедленно услал последнего с «важной» миссией в Европу. Тревиньо должен был закупить оружие, что в условиях Мексики означало возможность быстрого обогащения за счет взяток от иностранных фирм-поставщиков.

В марте 1919 года Гонсалес доложил президенту о возможности захватить или даже убить неуловимого Сапату.[74] Кавалерией правительственных сил в Морелосе командовал полковник Гуахардо, которого считали талантливым военачальником. Гонсалес придрался к Гуахардо за невыполнение боевого приказа и стал угрожать ему военным судом. Испуганный полковник заверил, что готов искупить провинность. Гонсалес предложил ему (не сильно, впрочем, веря в успех) разыграть мятеж и якобы перейти на сторону Сапаты. Гуахардо должен был пригласить главу Освободительной армии Юга для личной встречи и расправиться с ним. В то время такого рода предложение считалось несовместимым с офицерской честью, но выбора у Гуахардо не было – под трибунал (с заранее известным приговором) он идти не хотел.

Узнав о размолвке Гуахардо с начальством, Сапата немедленно направил к полковнику своего человека с предложением перейти к повстанцам.

Его несколько насторожило мгновенное согласие Гуахардо – в военной обстановке того времени у федеральных войск особого стимула переходить на сторону крайне ослабленных партизан не было, – однако уж больно заманчивым показалось привлечь на свою сторону 500 вооруженных до зубов кавалеристов. С их помощью Сапата планировал атаковать крупные города штата и на волне первоначального успеха в очередной раз выбить федералов из Морелоса.

Убитый по приказу Гонсалеса и Каррансы Эмилиано Сапата

Гуахардо лишь просил подождать, пока из столицы не прибудет конвой с большой партией боеприпасов. Тем временем до Сапаты дошли слухи о готовящейся ловушке. В качестве проверки он предложил Гуахардо расстрелять нескольких сапатистов, перешедших на сторону правительства. Гуахардо выполнил просьбу.

9 апреля 1919 года Гуахардо объявил о мятеже против правительства и встретился с Сапатой, подарив ему статного коня. Совместное выступление объединенных сил было назначено на завтра. 10 апреля Сапата навестил Гуахардо в его резиденции, причем конвой он оставил за стенами асиенды. Гуахардо выстроил своих солдат и велел трубачу приветствовать генерала Сапату как нового главнокомандующего. Как только смолкли звуки горна, Сапату буквально изрешетили прицельными залпами. По словам свидетеля подлого убийства, молодого адъютанта крестьянского вождя, «наш незабвенный генерал Сапата пал, чтоб уже никогда не подняться снова».

Когда Гуахардо сообщил Гонсалесу по телефону, что везет труп неуловимого Сапаты, тот перепугался и велел усилить охранение своей ставки: он опасался, что на самом деле Сапата везет ему труп Гуахардо, а телефонный звонок – не более чем провокация.

Но когда Гуахардо наконец прибыл, Гонсалес не мог сдержать радости и предложил Каррансе произвести полковника в бригадные генералы. Однако большинство генералов, а тем более солдат правительственной армии встретили известие о предательской засаде со смешанным чувством горечи и брезгливости по отношению к Гуахардо и Гонсалесу Все-таки Сапату считали истинным революционером, естественным союзником Обрегона и всех тех, кто хотел реального продолжения революции. Ликвидировав Сапату таким подлым способом, Гонсалес серьезно ослабил свои и без того не слишком высокие шансы стать следующим президентом Мексики.

Удар, нанесенный сапатистам, был смертельным – другого командира, который хотя бы отдаленно мог сравниться с Сапатой авторитетом, на горизонте не просматривалось. После долгих споров сапатисты избрали новым вождем Маганью. Тот фактически заморозил вооруженную борьбу, готовясь к союзу с Обрегоном, которого он, Маганья, так долго добивался.

Сапата погиб буквально в тот момент, когда разрыв Каррансы и Обрегона стал свершившимся фактом. Обрегон был достаточно умен, чтобы не ответить на провокационный манифест Каррансы о преждевременности президентской кампании. Но президент продолжал провоцировать своего основного конкурента.

14 марта 1919 года было опубликовано письмо министра финансов и самого ближайшего соратника Каррансы Луиса Кабреры. В нем министр дал притворное обещание уйти в отставку после президентских выборов и выразил опасение, что все его сотрудники и друзья в правительстве будут подвергнуты гонениям со стороны победившего кандидата.[75] Ведь этот кандидат, то есть Обрегон, уже пообещал все значимые места своим протеже. Он же, Кабрера, работал на страну, а не выполнял обещаний, данных всякого рода жадным до власти личностям. Письмо, появившееся в печати, естественно, с санкции Каррансы, должно было убедить читателей, что Обрегон не имеет никакой политической программы и идет во власть только ради удовлетворения личных амбиций своих друзей. К тому же письмо Кабреры было и своего рода предостережением всем государственным служащим и командному составу армии: Обрегон, мол, заполнит все более или менее высшие посты своими друзьями.[76]

Это был уже прямой наскок на Обрегона, и тот решил ответить в том же жанре. 29 апреля в печати появилось ответное письмо, подписанное псевдонимом Клементе Рейносо.[77] Обрегон отвечал Кабрере, что тот рассматривает предвыборную борьбу в типичном для старой Мексики ключе – как соперничество различных политических кланов, сплоченных вокруг тех или иных сильных личностей. А ведь главным фактором послереволюционной политики является общественное мнение страны, и его не удастся проигнорировать никому. Разве Обрегон, уже два года не занимавший никаких постов, мешал Кабрере укрепить собственную популярность? Вдобавок «Рейносо» усомнился, что Кабрера добровольно откажется от власти: «Вы никогда не верите в то, что говорите, потому что Вы говорите то, во что не верите».

В этом письме содержался и открытый выпад против Каррансы. Мол, тот считает предвыборную кампанию преждевременной, потому что ему самому нечего предложить стране. «Страна и я верим в то, что все, что льстит Вам, не является преждевременным и что все, что ранит Вас, является несвоевременным».

Письмо Кабреры окончательно убедило Обрегона в том, что Карранса не назовет его своим преемником. Однако он еще надеялся, что под давлением политических партий, депутатов Конгресса и армии «дон Венус» все же будет вынужден одобрить его кандидатуру. Для этого Обрегон решил начать невиданную по масштабам в истории Мексики избирательную кампанию, чтобы показать Каррансе, кого на самом деле поддерживает страна.

1 июня 1919 года Альваро Обрегон объявил о выставлении своей кандидатуры на пост президента. Он специально не стал дожидаться выдвижения от какой-либо партии, хотя в предложениях недостатка не было. Обрегон ни в коем случае не хотел, чтобы его рассматривали как непримиримого оппозиционера и ставленника только одной из многочисленных партий. Наоборот, он призвал сплотиться вокруг себя всех революционеров – как представителей единой Великой либеральной партии. Здесь под словом «партия» он имел в виду одно из двух основных политических течений страны. После обретения Мексикой независимости страну несколько десятилетий сотрясали гражданские войны между либералами и консерваторами. Причем к либералам относились все те, кто зарабатывал на жизнь своим трудом, а к консерваторам – высшее духовенство, генералитет и помещики. Либералы во главе с Хуаресом победили, аргументировал Обрегон, но разногласия в их рядах позволили прийти к власти их идеологическим противникам. Мексиканскую революцию, начавшуюся в 1910 году, Обрегон трактовал именно в этом ключе. Либералы, то есть трудящиеся победили, но из-за разногласий (братоубийственная война между Вильей и Сапатой с одной стороны и остальными революционерами – с другой) власть опять захватили люди, предавшие идеалы революции. Поэтому он, Обрегон, призывает всех наследников Хуареса и настоящих революционеров-либералов объединиться вокруг него, чтобы воплотить наконец в жизнь те цели, ради которых и совершалась революция.

Панчо Вилья в 1919 году

Обрегон прямо не критиковал Каррансу, однако не преминул указать в манифесте, что президент защищает консервативных экс-революционеров, «начертавших на своих знаменах в качестве высшей цели девиз «Власть и богатство».[78]

Манифест Обрегона был составлен очень удачно: уставшая от постоянных внутренних конфликтов страна жаждала мира и стабильности. Крестьяне хотели наконец получить обещанную Конституцией землю. К тому же манифест не отталкивал никого – от Пелаеса до сапатистов. Все оппозиционные движения по своим каналам заверили Обрегона в поддержке его кандидатуры. Тот, в свою очередь, обещал полную амнистию и признание всех бойцов оппозиционных движений военнослужащими регулярной армии.

Однако амнистия Обрегона, похоже, не распространялась на человека, который едва не стал лидером страны в 1915 году, – Панчо Вилью. Обрегон считал Вилью опасным бандитом, а не идейным революционером. К тому же в отношении его к Вилье было много личного. Обрегон не забыл, как Вилья хотел расстрелять его в конце 1914 года, хотя он прибыл в его ставку без всякой охраны. Не давала забыть о Вилье и правая рука, потерянная в битве в 1915 году.

Фелипе Анхелес

После военной кампании 1916–1917 годов весь 1918-й о Вилье было практически ничего не слышно. Он по-прежнему передвигался со своим небольшим отрядом (около 200 всадников) по Чиуауа, то тут, то там нападая на мелкие населенные пункты. Хотя в штате из-за этого сохранялось военное положение и так и не прошли выборы губернатора, Вилья не представлял никакой угрозы для позиций правящего режима в целом. Несколько раз правительственные газеты объявили о полном крахе «вильизма» как политической силы. И казалось, что они недалеки от истины.

Но Вилья, как и Сапата, готовился к началу президентской гонки, чтобы бросить на ту или иную часть весов свой политический и военный авторитет. Будучи прагматично настроенным военным вождем, Вилья, в отличие от Сапаты, не обращался к стране с манифестами. Он копил оружие и боеприпасы, обложив налогом местные и иностранные компании в Чиуауа. Те привыкли платить разного рода вождям и командирам, поэтому платили и Вилье. В начале 1919 года Вилья, как всегда, неожиданно появился из небытия, и помог ему в этом ценой собственной жизни один человек.

Генерал Фелипе Анхелес был самым интеллигентным и неподкупным генералом мексиканской армии времен Диаса. Он принял революцию – в чем, пожалуй, тоже был исключением из всего генеральского корпуса страны – и стал начальником штаба «Северной дивизии» Вильи. Кампания 1915 года против Обрегона, казалось, навсегда развела Вилью и Анхелеса. Тот абсолютно правильно советовал Вилье отказаться от массированных кавалерийских атак на укрепленные траншеями, пулеметами и колючей проволокой позиции. Вилья не послушался и проиграл.

Мы говорили, что Анхелес уехал в США, где в кредит приобрел небольшое ранчо в Техасе прямо на мексиканской границе. Денег у него, единственного генерала мексиканской армии, не использовавшего должность для личного обогащения, всегда было мало. Работа на ранчо была тяжелой, семья Анхелеса едва сводила концы с концами. Генерал много читал, и труды Маркса и Энгельса сделали его социалистом. Основным теоретическим достижением Маркса Анхелес считал вывод о том, что свободная конкуренция приводит к производству без всякого плана и организации и поэтому такого рода производство ненаучно и неэффективно. Разделил Анхелес и мнение Маркса, что «частная собственность на средства производства и в целом право на неограниченную частную собственность оправдывает нашу характеристику современного общества как несправедливого».

«Когда люди моего поколения сидели в университетах, мы с уважением слушали экономистов, которые проповедывали нам свои вечные истины… мы смеялись над… Прудоном, который в запале своей борьбы воскликнул: «Собственность есть кража».[79] Теперь же, отмечал Анхелес, все передовые страны Европы идут к социализму, и именно этим путем должна идти и Мексика.

Все время своей вынужденной эмиграции Анхелес строил планы возвращения в Мексику, где хотел продолжить борьбу с Каррансой. Генерал делился своими идеями с другим эмигрантом, бывшим губернатором Соноры Майтореной.[80] Именно из-за Майторены начался в 1914 году конфликт между Обрегоном и Вильей. Анхелес пришел к тем же самым выводам, что и Обрегон годом позже. Он выдвинул программу объединения всех прогрессивных сил Мексики под знаменем Либерального союза, желая сплотить всех либералов страны. Программой-минимум должно было стать признание Конституции 1857 года (тем самым Анхелес хотел привлечь на свою сторону и феликсистов). Либеральный союз должен был свергнуть Каррансу и организовать в стране по-настоящему свободные выборы.

Анхелес опасался, что его могут похитить агенты Каррансы. Ранчо находилось прямо на границе, поэтому он продал его и отправился на север США, где устроился простым рабочим. Майторене Анхелес писал, что прежде, много говоря о простом народе, они не знали его жизни, а теперь он сам работает вместе с этим простым народом. Своей программой Анхелес попытался заинтересовать правительство США, но безуспешно. Американцы не видели в генерале военной альтернативы Каррансе.

Постепенно у Анхелеса стал вызревать план возвращения в Мексику и начала вооруженной и пропагандистской борьбы против правительства. Похоже, генерал прекрасно отдавал себе отчет в том, чем это может для него закончиться. Он сознательно шел на смертельный риск, надеясь, что его смерть разбудит народные массы. Не зря Анхелес называл себя донкихотом, без которого не могут совершить великие дела «санчо пансы». Анхелес предлагал Майторене, у которого были деньги, ранее переданные ему Вильей, вместе перейти границу, но тот отказался. Тогда Анхелес написал послание Вилье и через несколько недель получил от него теплое ответное письмо. Вилья называл Анхелеса своим братом и учителем и выражал готовность встать под знамена Либерального союза. Мольбы жены генерала пожалеть ее и детей и остаться в США не возымели действия. Анхелес лишь наказал своему сыну, который хотел сопровождать отца на родину, стать главой семьи и заботиться о матери.

В декабре 1918 года Анхелес перешел границу[81] и с большим трудом добрался до ставки Вильи. Немолодому уже генералу приходилось передвигаться верхом и спать прямо на земле, не разжигая костра, что было очень непросто в холодных декабрьских степях Чиуауа.

После того как Вилья и Анхелес обнялись, генерал изложил свой план борьбы. Во-первых, борьба эта должна приобрести политический характер, а не ограничиваться мелкими рейдами, дававшими правительству некоторые основания считать Вилью простым бандитом. Идеологической платформой станут Либеральный союз и Конституция 1857 года. Во всех захваченных на короткое время населенных пунктах вильисты будут проводить собрания граждан и разъяснять цели борьбы.

Во-вторых, Вилья должен изменить тактику и вернуться к крупным операциям. Анхелес предлагал захватить какой-либо большой город Чиуауа или соседнего штата Дуранго и удерживать его любой ценой. Это создаст впечатление серьезности общенациональных амбиций Вильи и приведет к притоку в его армию добровольцев. Ведь если вильисты быстро ретировались из захваченного в ходе неожиданного рейда городка, то те из местных жителей, кто уходил с ними, опасались за свои семьи, которых подвергали репрессиям вернувшиеся правительственные войска. Словом, по мнению Анхелеса, армия Вильи должна была стать регулярной. Пока же Вилья только собирал вместе разрозненные отряды для крупных операций и немедленно распускал их снова после окончания рейда.

В-третьих, Анхелес считал, что Вилья должен щадить пленных. Наконец, он советовал командиру коренным образом изменить отношение к американцам и прекратить клеймить «ненавистных гринго». Иначе будет невозможно приобретать в Америке оружие и боеприпасы. К тому же США, несмотря на более чем прохладное отношение к Каррансе, никогда не признают в качестве воюющей стороны того, кто угрожает всем американцам в Мексике неминуемой расправой.

Вилья отнесся ко всем пунктам программы Анхелеса крайне скептически. Он решил, что Анхелес в эмиграции отвык от родины и не подозревает, насколько крепко сидит в президентском дворце Карранса[82]. Вилья сомневался, что измученное войнами население Чиуауа всерьез воспримет в качестве зажигательной идеи Конституцию 1857 года. Чтобы доказать свою точку зрения, Вилья спросил одного из своих командиров, что он думает о Конституции. Ответ был предсказуемым: «Я не читал никаких конституций. Но раз мерзавец Карранса отменил эту Конституцию, то, наверное, она была неплохой».[83] На предложение Анхелеса о придании борьбе регулярного характера Вилья ответил, что у него нет для этого боеприпасов и продовольствия, в приток добровольцев ему верится слабо, а людям и лошадям необходим отдых, они не могут воевать постоянно.

Что касается пленных, то партизанам просто негде их держать. Он, Вилья, раньше отпускал захваченных правительственных солдат (офицеров все же обычно расстреливали), но те опять возвращались в армию. Иных, аргументировал Вилья, приходилось брать в плен три-четыре раза. Но особенное негодование Вильи вызвали симпатии Анхелеса к американцам. Спор между друзьями по этому вопросу дошел до повышенных тонов, и они схватились за оружие. Вилья кричал, что Анхелес в Америке «грингоизировался». Потом он признавался генералу, что тот единственный человек, который осмелился ему противоречить и остался при этом в живых.

Но, несмотря на свой скепсис, Вилья был настолько рад приезду Анхелеса (последний год все соратники только бежали от него), что согласился попробовать его идеи на практике. Когда Анхелес настоял на введении в отряде постоянных занятий бегом, как в регулярной армии, Вилья участвовал в них сам, хотя и считал, что кавалеристам это абсолютно ни к чему.

Весной 1919 года Вилья опять собрал свою небольшую армию (около 2 тысяч всадников) и начал вооруженную борьбу. Во всех захваченных деревнях Анхелес выступал перед населением с разъяснением целей борьбы. Беда в том, что, куда бы ни приходили вильисты, все местные молодые мужчины бежали в горы, чтобы избежать казни или принудительного зачисления в ряды повстанцев. Анхелесу приходилось выступать перед женщинами и стариками, которые были готовы согласиться с чем угодно, лишь бы их оставили в покое. Один раз Анхелес, не предупредив Вилью, отправился в горы, где виднелись костры убежавших мужчин. В течение нескольких часов он агитировал беглецов, и те отпустили его с миром. Вилья был потрясен даже не столько смелостью, сколько самопожертвованием генерала.

Как правило, Вилья щадил бойцов местной самообороны, и те охотно складывали оружие, пополняя арсенал повстанцев. Однако большого наплыва добровольцев не было, как и предсказывал Вилья. Люди просто устали воевать. Трем тысячам вильистов в Чиуауа по-прежнему противостояли более 17 тысяч солдат и офицеров правительственных войск[84].

Первым более или менее крупным городом Чиуауа, который решил захватить Вилья, стал Парраль. Жители Парраля, были, пожалуй, самыми ярыми сторонниками Вильи. Он чувствовал себя здесь как дома, тем более что именно отсюда пять лет назад начал кампанию против Уэрты, которая сделала его одним из самых успешных военачальников Мексики. Гарнизон Парраля был небольшим и ожесточенного сопротивления не оказал. Однако местная самооборона, составленная из представителей зажиточных слоев, упорно сопротивлялась. Только когда Вилья пообещал пощадить всех пленных, они сложили оружие. Тем не менее он расстрелял трех руководителей самообороны, один из которых, Эррера[85], был отцом его былого соратника, перешедшего на сторону правительства. Измены своих командиров Вилья не прощал, и здесь Анхелес не мог уже ничего поделать.

Сам Анхелес выступил с речью перед пленными солдатами правительственных войск, и они изъявили желание перейти к вильистам (скорее всего, из-за опасения расправы).

Американские бизнесмены в Чиуауа тоже отмечали, что Вилья стал относиться к гринго более мирно, хотя его мула и звали Президент Вильсон. Вилья выступал перед американцами на рудниках Чиуауа с критикой политики Вильсона, но никого не трогал.

После захвата Парраля и ряда других населенных пунктов Вилья и Анхелес оказались перед непростым стратегическим выбором. Конечно, с пропагандистской точки зрения самым наилучшим вариантом был бы захват столицы Чиуауа. Но тамошний гарнизон насчитывал несколько тысяч солдат, которые к тому же могли быстро получить подкрепление по железной дороге. Да и вообще, как уже упоминалось, соотношение сил в штате было очень неблагоприятным для Вильи. Правда, как отмечали американские наблюдатели, правительственные войска были разложены охватившей практически весь офицерский корпус коммерцией и жаждой обогащения, в основном незаконного.

В этих условиях Вилья решился на странный, на первый взгляд, шаг – атаковать приграничный мексиканский город Сьюдад-Хуарес, находившийся прямо напротив техасского Эль-Пасо. Вилья не мог не понимать, что вооруженные столкновения на границе неизбежно приведут к военной интервенции США, но, возможно, именно этого партизанский командир и добивался. Другим аргументом в пользу атаки на Сьюдад-Хуарес было стремление Вильи освободить Анхелеса от его заблуждений относительно истинного лица империалистов-гринго.

15 июня 1919 года вильисты под руководством лучшего командира Вильи Мартина Лопеса, отличившегося при взятии Сьюдад-Чиуауа в конце 1916-го, быстрой атакой захватили город.[86] Вильисты старались действовать так, чтобы даже шальные пули не залетали на американскую территорию, где, как всегда, собрались зеваки, наслаждавшиеся бесплатным вестерном по ту сторону границы. Скорый успех налета объяснялся тем, что вильисты использовали американские ножницы для резки колючей проволоки и быстро преодолели опоясавшие город заграждения, которые правительственный гарнизон считал лучшей защитой от знаменитых кавалерийских атак.[87]

Гарнизон каррансистов отступил в расположенный неподалеку от города форт Идальго. Вильисты, измученные лишениями партизанской жизни, набросились на магазины и рестораны, из-за чего и упустили такую близкую победу.

В это самое время в форте Идальго вспыхнула ссора между двумя подразделениями правительственных войск. Офицеры одного отряда упрекали сослуживцев в том, что они оставили противнику боевое знамя, бежав из города. Ссора довела до того, что опозоренный отряд вернулся в Сьюдад-Хуарес, чтобы отбить знамя. Вильисты приняли вернувшихся каррансистов за свежие подкрепления и в панике бежали из города. Сам Вилья чуть было не попал в плен. Прогуливаясь по улице, он принял каррансистов за своих солдат, а когда понял свою ошибку, едва смог спастись, бешено отстреливаясь из пистолета.

Но все же он быстро прекратил панику среди партизан, и после новой атаки и кровопролитного боя его армия снова взяла город. Вильисты уже готовились к решающему удару по форту Идальго, чтобы завершить сражение. Однако именно в этот решающий момент, воспользовавшись в качестве предлога убийством двух американцев, все-таки пострадавших от пуль с мексиканской стороны, в Сьюдад-Хуарес вошли части американской армии: примерно 3600 солдат и офицеров, включая пехоту, кавалерию и артиллерию.[88] Вилья не мог, конечно, меряться с янки огневой мощью, и ему пришлось оставить город. Анхелес был в отчаянии. Он даже направил к командующему американскими силами генералу Джеймсу Эрвину парламентера, который должен был представить доказательства, что по Эль-Пасо стреляли солдаты правительственных войск.[89] Однако Эрвин отказал посланцу вильистов в аудиенции. В Сьюдад-Хуаресе американцы убили и ранили более сотни бойцов Вильи, сами потеряв двух человек убитыми и 10 ранеными.

Анхелес был до глубины души потрясен крахом всех своих надежд. Местное население не спешило вставать под знамена Конституции 1857 года. А самое главное – США были явно не готовы признать Вилью воюющей стороной, с Анхелесом или без него. Теперь у Анхелеса, по его собственным словам, оставалось два варианта дальнейших действий: либо возвращение в США (что генерал отвергал по этическим соображениям, так как это напоминало бегство с поля боя), либо мученическая гибель. «Я от всего сердца желаю собственной смерти», – говорил Анхелес секретарю Вильи[90].

Один из командиров Вильи предложил Анхелесу на время укрыться в пещере, и, как только генерал согласился, его выдали местным властям за 6 тысяч песо. При задержании Анхелес отстреливался, но силы были неравны. Карранса предпочел бы, чтобы генерала в плен не брали. Но авторитет Анхелеса как честного и неподкупного человека был высок по всей стране. Убить его в засаде после наделавшей много шума расправы с Сапатой Карранса не мог. Он решил предать Анхелеса суду военного трибунала, хотя приговор был вынесен заранее. Карранса приказал генералам-судьям закончить процесс за один-два дня.

Процесс над Анхелесом открылся в Сьюдад-Чиуауа в зале «Театра героев». Несмотря на то, что город был заполнен войсками, встречать Анхелеса на вокзал прибыли сотни людей, которые бурно приветствовали генерала. Многие связывали с ним воспоминания о славной «Северной дивизии» 1913-1915 годов, которая щадила пленных и защищала бедных. К Каррансе со всей страны приходили сотни писем и телеграмм с просьбой помиловать генерала. С самого начала процесса, как отмечал американский консул, моральное превосходство Анхелеса над его судьями было более чем очевидным. Зал неоднократно приветствовал слова генерала аплодисментами.

Формально Анхелесу вменяли в вину нарушение присяги и мятеж против правительства. Адвокаты подсудимого доказывали, что Карранса сам распустил старую федеральную армию в 1914 году и с тех пор военнослужащим Анхелес не являлся, поэтому судить его имеет право только гражданский суд.

Сам Анхелес вообще себя не защищал. Он отказался от любой критики Каррансы и подчеркивал, что прибыл в Мексику только с одной целью – объединить страну и положить конец братоубийственной войне. К чести Анхелеса, следует отметить, что он защищал в суде и «бандита» Вилью: «Вилья – хороший человек, только обстоятельства сделали его плохим». У обвиняемого видели книгу Ренана «Жизнь Христа». Было ясно, что «Дон Кихот» готов к роли мученика за свою страну, которую любил больше жизни. Особенно бурные аплодисменты в зале вызвали слова Анхелеса о социализме, что ясно говорит о настроениях мексиканцев того времени. «Я начал изучать социализм, и я понял, что это движение братства и любви между людьми разных частей мира… Один австрийский коммунист доказал, что если бы все люди работали по три часа в день, то они были бы гораздо богаче, чем сейчас; дело, однако, в том, что есть такие, кто не работает, но хорошо ест».[91] Стенограмма процесса фиксирует аплодисменты именно после этих слов. Реакция Анхелеса на поддержку публики была благородной: «Эти аплодисменты не мне. Они прозвучали в адрес социализма, в поддержку идей братства и любви».

Командующий правительственными войсками в Чиуауа Мануэль Дьегес, который формально вообще не имел к суду никакого отношения, сообщал в Мехико обо всех паузах в процессе, даже обеденных. Карранса так торопился расстрелять Анхелеса, что подсудимым (перед трибуналом предстали и два захваченных вместе с генералом вильиста) разрешили поспать не более пяти часов. Анхелес, наоборот, тянул время, он все еще надеялся, что его адвокатам удастся добиться передачи дела в гражданский суд. Однако уже на второй день процесса трибунал вынес заранее известный всем смертный приговор. У Анхелеса еще был последний шанс: он мог опротестовать приговор в Верховном военном суде. Дьегес немедленно направил начальнику штаба армии и доверенному лицу Каррансы Уркисо телеграмму, требуя, чтобы Министерство юстиции отказало осужденному в этом праве. Министерство так и поступило: оно рекомендовало привести приговор в исполнение немедленно.

Анхелес отказался от исповеди и встретил смерть мужественно. Более пяти тысяч жителей Чиуауа провожали генерала в последний путь.

С убийством Сапаты и Анхелеса, ибо последний случай тоже был убийством, не имевшим с законностью ничего общего, Карранса избавился от двух самых опасных идейных врагов. Ни Сапата, ни Анхелес в силу своей неподкупности и высоких моральных принципов никогда не пошли бы на политическую сделку с режимом ради материальных благ и высоких постов. Без Анхелеса Вилья в глазах многих мексиканцев и США опять превратился в обычного бандита. Теперь у Каррансы были развязаны руки для борьбы с Обрегоном. Его президент принципиальным политиком отнюдь не считал и все еще надеялся отговорить от участия в выборах или запугать.

Сразу же после выдвижения своей кандидатуры Обрегон начал поездку по стране, которая точно совпадала с маршрутом движения его армии в борьбе против Уэрты в 1913-1914 годах. Стартовав в родной Соноре, Обрегон ехал на поезде по направлению к столице вдоль тихоокеанского побережья. В каждом городе его встречали толпы поклонников, причем газеты отмечали, что на вокзалах были выходцы из всех социальных слоев. По сути, Обрегон вел первую современную предвыборную кампанию в истории Мексики. Раньше кандидата выдвигала какая-либо партия, часто специально созданная и даже носящая его имя. Затем кандидат выступал с «планом», то есть программой, после чего следовали торжественные банкеты в крупных городах. Излишне говорить, что рабочих или крестьян на эти банкеты никто не приглашал.

Напротив, Обрегон активно посещал рудники и фабрики. На одной из них работницы подарили ему красный шарф, который Обрегон немедленно надел, к полному восторгу собравшихся.[92] И рабочие, и крестьяне считали Обрегона своим кандидатом, выходцем из народа, разительно отличавшегося своим скромным поведением от помещика Каррансы. Лидер КРОМ Моронес сопровождал Обрегона в предвыборных поездках, что еще более укрепляло имидж «пролетарского кандидата».

Обрегон передвигался по стране обычными рейсовыми поездами (до него, как упоминалось, кандидаты в президенты пользовались только специальным поездом). Он переходил из вагона в вагон и запросто общался с пассажирами. Газеты называли его «словесным мотором». Однако у этой близости к народу были и практические причины.

Нередко Обрегон получал от симпатизирующих ему железнодорожников предупреждения о готовящемся нападении на его поезд. Частая смена поездов затрудняла провокации властей. Тем более что напасть на поезд, полный обычных пассажиров, было для Каррансы все же рискованным делом. К тому же Обрегон не имел мощной финансовой поддержки, а его «гороховый» бизнес в то время не приносил ничего, кроме убытков. Клубы в поддержку Обрегона, возникшие во всех крупных городах, финансировали себя сами и мужественно противостояли давлению властей. А те использовали самые разные рычаги: от отказа в выделении помещений до прямых убийств активистов.

Карранса по-прежнему не верил, что забитое и полуграмотное население Мексики представляет собой сплоченную политическую силу. Отсюда вытекала абсолютно неправильная «верхушечная» тактика президента в борьбе с Обрегоном. Сначала Карранса пытался пустить в печать версию, что Обрегон на самом деле не подавал в отставку с военной службы, поэтому является кандидатом-милитаристом, ставленником армейской верхушки. Письмо Обрегона с просьбой об отставке, мол, не могут найти в Военном министерстве. Но Обрегон быстро опубликовал это письмо, причем датированное датой принятия Конституции – 31 января 1917 года. Таким образом кандидат демонстрировал свою законопослушность: после принятия нового основного закона он, спаситель родины и победитель Вильи, добровольно ушел, чтобы дать возможность людям выбрать себе новую власть.

Потерпев тактическое поражение, Карранса решил ударить по имиджу Обрегона как бы с обратной стороны. Появилась информация, что Обрегон никогда не производился в генералы: последним его званием было звание подполковника милиции штата Сонора. Дело было передано на рассмотрение в Конгресс, который действительно не подтвердил военный статус Обрегона. Но последний сумел извлечь политическую выгоду и из этого обстоятельства. Дружественные Обрегону газеты стали утверждать, что Карранса сам удостоверил его чисто гражданский статус. В сердцах министр финансов Кабрера, пытаясь каким-то образом выйти из неловкого положения, заявил, что Обрегон все равно является генералом, пусть не по должности, а по характеру.[93]

Мелочность нападок Каррансы на Обрегона только добавляла тому популярности. Действительно, вся Мексика помнила, кто разбил непобедимого Вилью в 1915 году А вот Карранса крупными военными успехами похвастаться не мог. Однако президент продолжал применять против Обрегона административный ресурс. У Обрегона было изъято разрешение на пользование личным телеграфным кодом, каковым располагали все крупные политики и генералы в стране. Поезда, на которых путешествовал кандидат, задерживали, чтобы сорвать заранее подготовленные митинги.

Однако Карранса заблуждался, если думал, что армейская верхушка поможет ему остановить Обрегона. Среди генералов единства не наблюдалось, а офицерский и солдатский состав был явно на стороне самого успешного полководца Мексики. В своем первом манифесте от 1 июня 1919 года Обрегон жестко предостерег армию от вмешательства в предвыборную борьбу. Если вооруженные силы поддержат правого, консервативного кандидата, то армия превратится в палача собственного народа и вызовет новую гражданскую войну. А любой кандидат в тех условиях был бы явно правее Обрегона, тем более кандидат консерватора Каррансы. Позднее Обрегон выступил с детальной программой военной реформы. В ней содержались требования упорядоченного увольнения из вооруженных сил, создания пенсионной системы для отставных военных и государственная забота о ветеранах-калеках. Обрегон, потерявший в боях правую руку, охотно встречался с такими же, как он, инвалидами войны в госпиталях и на митингах, обещая облегчить их нелегкую участь.

Экономическая программа Обрегона была крайне расплывчатой и отнюдь не радикальной. Он считал, что если обеспечить в Мексике демократию и свободные выборы, то экономическая жизнь наладится сама собой. Американские представители в Мексике доносили, что Обрегон не поддерживает радикальную политику губернатора Кальеса в Соноре. На выборах в Соноре в 1919 году победил кандидат-обрегонист Адольфо де ла Уэрта, который продолжал реформы Кальеса. В штате был введен восьмичасовой рабочий день, активно распределялись земельные участки среди бедных крестьян. Американцы сообщали, что Обрегон недоволен «утопизмом» Кальеса и де ла Уэрты, которые мечтают о «политическом господстве масс». Однако так как Сонора была его основной базой, Обрегон поддерживал с фактическим хозяином штата Кальесом самые тесные отношения.

Выступая в ноябре 1919 года перед помещиками консервативного штата Халиско, Обрегон недвусмысленно высказался против раздела крупных имений между крестьянами.[94] В этом вопросе он серьезно расходился с Кальесом.

От Каррансы не укрылись разногласия среди «сонорского триумвирата», как стали именовать Кальеса, Обрегона и де ла Уэрту В сентябре 1919 года Карранса пригласил Кальеса в федеральное правительство, доверив ему пост министра торговли и промышленности. Но если Кальес не обманывался насчет истинной «народности» Обрегона, то Каррансу вообще считал реакционером. Поэтому в Мехико он начал сплачивать ряды обрегонистов, уделяя особое внимание контактам с Конгрессом, где сложился антиправительственный «революционный независимый блок». К тому же Кальес информировал Обрегона обо всех новостях в правительственном аппарате, которые могли облегчить тому ведение сложной предвыборной кампании.

К концу 1919 года о полной поддержке Обрегона объявили Либерально-конституционалистская и Национальная кооперативистская партии. В декабре под эгидой КРОМ образовалась Рабочая партия Мексики (иногда ее еще называют лабористской, то есть, лейбористской). Профсоюзы не могли по закону вести политическую борьбу, поэтому Моронес и пошел на создание партии. Рабочая партия претендовала на представительство интересов не только пролетариата, но и крестьян, считая их тоже рабочими. Ни на какую самостоятельную роль (в духе классовой борьбы и диктатуры пролетариата) лабористы не претендовали. Моронес просто хотел с помощью Обрегона обеспечить себе и своим друзьям выгодные посты в госаппарате.

О поддержке Обрегона одной из первых объявила и Социалистическая партия Юкатана, стоявшая тогда практически на коммунистических позициях.[95]

Карранса к концу 1919 года осознал, что его тактика запугивания Обрегона с помощью административного давления не только провалилась, но и дала обратные результаты. Клуб сторонников оппозиционного кандидата образовался даже на военных заводах, что было явным вызовом правительству. Об открытой поддержке Обрегона заявили сапатисты и сторонники Пелаеса, что, в свою очередь, подкрепляло обещание Обрегона обеспечить полное примирение в стране.

А примирение это было крайне необходимо. На выборах губернатора штата Нуэво-Леон 8 июня 1919 года победил кандидат, не удосужившийся перед этим получить санкцию «дона Венуса» на избрание. Карранса отменил итоги выборов, чем привлек в ряды Обрегона массы новых сторонников. В Тампи ко анархо-синдикалисты объявили очередную всеобщую забастовку. Этим воспользовались отряды Пелаеса, которые вплотную подступили к Тампико. Дьегесу удалось отбить, как уже упоминалось, атаку Вильи на Сьюдад-Хуарес, но главная заслуга в этой победе принадлежала американцам.

Дела во внешнеполитической сфере складывались для Каррансы тоже не лучшим образом. После того как мексиканский Конгресс отверг законопроект о применении Конституции в отношении иностранных нефтяных компаний, их владельцы начали в Вашингтоне активную лоббистскую деятельность против режима Каррансы.[96] Американская пресса, с готовностью пугавшая читателей заговорами мирового коммунизма (это время в Америке позже назовут «эпохой красного страха»), охотно печатала проплаченные «Стандарт Ойл» статьи о том, как большевики прибирают Мексику к рукам.

Кандидо Агилар

В июне 1919 года зять Каррансы и министр иностранных дел Мексики Кандидо Агилар прибыл в Вашингтон, чтобы попытаться как-то нормализовать американо-мексиканские отношения. Он встретился с Фрэнком Полком, заменявшим отсутствующего госсекретаря Лансинга. Оба политика согласились, что двусторонние отношения развиваются плохо. Полк требовал неприменения новой Конституции Мексики к американским нефтяным компаниям и компенсации ущерба, который был нанесен гражданам США в годы революции. Вильсон, говорил Полк, убежденный противник военной интервенции США в Мексике, но на него оказывает давление республиканское большинство в Конгрессе. При этом в Вашингтон зачем-то был отозван посол США в Мехико Флетчер, хотя его миссию в Мексике госдепартамент формально не прекращал[97].

Сенатор Альберт Фолл

8 июля 1919 года Мексика и США оказались на пороге войны. Со стоявшего с января в мексиканском порту Тампико американского военного корабля «Шайенн» без всякого предупреждения местных властей был спущен катер, который пошел вверх по реке Тамеси. Там его обстреляли люди Пелаеса. Вспомним, именно после абсолютно аналогичного инцидента с катером корабля ВМС США «Дельфин» в 1914 году американцы оккупировали крупнейший порт Мексики – Веракрус. Командующий мексиканским гарнизоном Тампико генерал Гонсалес доложил Каррансе, что американцы виноваты сами, так как вообще не проинформировали гарнизон о целях своей поездки.[98] Американцы, конечно же, воспользовались инцидентом, хотя госсекретарь Лансинг был вынужден признать, что Карранса здесь ни при чем.

22 июля 1919 года государственный департамент США пригрозил Каррансе отзывом фактического признания его правительства, если президент Мексики не урегулирует правовой статус американских инвесторов (прежде всего нефтяных компаний).[99] 8 августа Сенат США образовал специальный комитет по расследованию обстановки в Мексике во главе с ярым лоббистом нефтепромышленников сенатором Альбертом Фоллом. По нескольку часов на заседаниях комитета выступали посланцы нефтяного бизнеса, живописуя ужасы «большевистской Мексики».[100] Например, 11 сентября 1919 года председатель совета директоров нефтяной компании «Мексикэн Петролеум» в течение 8 часов разъяснял сенатскому комитету безобразия правления Каррансы.

Фолл не скрывал, что порекомендует президенту Вильсону военную интервенцию в Мексику. Как нельзя кстати представился и подходящий случай. 10 августа 1919 года два американских военных летчика, совершавшие патрулирование мексиканской границы, пропали в районе техасского города Эль-Пасо. Вскоре выяснилось, что они совершили посадку в Мексике, в штате Чиуауа. Спрашивается, зачем? В США газеты писали, что это произошло по ошибке. Летчиков захватил бывший вильистский командир Хесус Рентерия, действовавший в то время как обычный уголовник. Рентерия был готов отпустить американцев за 15 тысяч долларов. Министерство обороны США сначала решило заплатить и отправило к Рентерии капитана Мэтлака, который и выкупил одного заложника за 7500 долларов. Но когда два бойца Рентерии привели к нему на следующую встречу второго летчика, вместо денег Мэтлак наставил на них кольт и посоветовал «убираться ко всем чертям».[101]

Как только Мэтлак и пилот пересекли границу, в Мексику 19 августа в трех местах вторглись американцы (до 60 тысяч солдат и офицеров) под предлогом преследования отрядов Вильи. Силы вторжения поддерживала вооруженная пулеметами авиация. Карранса был встревожен, так как прекрасно помнил, что предыдущая карательная экспедиция янки задержалась в стране почти на год. Но через шесть дней американцы вернулись восвояси, убив шестерых мексиканцев и взяв в плен еще пятерых. Рентерия 24 августа был сражен пулеметной очередью с американского самолета.

Однако США явно хотели показать Каррансе, кто реальный хозяин севера Мексики. Не успели похоронить Рентерию, как в Мексике опять пропал американский военный самолет. На сей раз из-за дождя. 26 августа на его поиски отправилась официально названная карательной экспедиция армии США во главе с генералом Гловером. Заодно американцы решили наказать «бандитов», атаковавших ранчо в техасском районе Форт-Хэнкок. Американцы (пять эскадронов кавалерии 8-го и 9-го полков) собирались ловить бандитов долго и захватили питания на 20 дней.[102] Саперы армии США даже стали строить через пограничную реку Рио-Браво постоянный мост для связи с карательной экспедицией. Правда, мексиканские солдаты сами поймали 8 человек из банды Рентерии, и американцам пришлось уже 27 августа убраться домой.

Игнасио Бонильяс (в центре слева)

Интересно, что на ноту протеста Каррансы американцы ответили, что находятся в Мексике вполне легально. Ведь еще в 1917 году министр обороны Мексики Обрегон подписал с американским генералом Скоттом военную конвенцию, согласно которой американским войскам разрешалось преследовать бандитов и на мексиканской территории. Правда, тогда Карранса отказался одобрить эту конвенцию, и в силу она не вступила. Но ссылка на Обрегона была показательной – США явно сделали свою ставку в надвигавшихся президентских выборах в Мексике.

Между тем Моронес, используя свои связи с руководством Американской федерации труда, активно лоббировал в США в пользу Обрегона как силы, олицетворяющей порядок и законность в стране. Заместитель военного министра в правительстве Каррансы Кастро (самого министра Карранса, как уже упоминалось, не назначал после отставки Обрегона) расставлял на ключевых местах в стране преданных или по крайней мере нейтральных Обрегону генералов. Пабло Гонсалес колебался, и ходили упорные слухи, что он тоже может поддержать кандидатуру Обрегона.

Карранса понял, что настало время предложить стране своего кандидата. Учитывая ключевое значение США для внешнеполитической стабильности Мексики, он остановил свой выбор на мексиканском после в Вашингтоне Игнасио Бонильясе.[103] Тот в последнее время на родине бывал редко и не имел там абсолютно никакой поддержки. К тому же большинство мексиканцев ненавидели «проклятых гринго», и человек, долго проживший в штатах, по определению вызывал только отторжение у электората. «Избрать» такого кандидата действительно можно было только путем «принуждения». Карранса не сомневался, что на посту президента Бонильяс будет послушной марионеткой в его руках.

В конце сентября 1919 года Карранса встретился со своей главной опорой в армии – генералом Дьегесом – и согласовал с ним кандидатуру Бонильяса.

Каррансе казалось, что поддержки нескольких ведущих генералов вполне достаточно. К такому выводу его располагали благоприятные изменения во внутренней политике.

После предательского убийства Сапаты штаб-квартира армии Пабло Гонсалеса выступила с заявлением, в котором говорилось, что эта смерть означает и смерть сапатизма. Мысль, что идеи бессмертны, Гонсалес объявил глупостью. Но он сильно ошибался. Убийство лидера Освободительной армии Юга не привело к капитуляции ни одного из ведущих ее генералов и вождей. Однако среди сапатистов все же разгорелась борьба за лидерство, хотя и не принявшая формы вооруженных стычек.

Претендентов было двое: 28-летний Маганья и старший среди генералов Сапаты по возрасту 48-летний Мендоса.[104] Маганья со свойственным ему политическим чутьем сразу же взял инициативу на себя и выпустил обращение к нации, в котором говорилось о продолжении аграрной революции Юга вплоть до полного ее торжества. Также он пригласил всех ведущих генералов-сапатистов в свою ставку, чтобы путем голосования избрать нового лидера движения. Но Мендоса и ряд других генералов сочли созыв хунты вождей преждевременным. В интригу вмешался Пелаес. В обмен на поставки боеприпасов он предлагал, чтобы сапатисты признали верховным вождем его самого. Пелаес даже послал в Морелос бывшего секретаря Сапаты Палафокса, чтобы тот перетянул на сторону «нефтяного генерала» основных партизанских вождей.

Сапатисты от помощи не отказывались, но признавать Пелаеса не спешили. После выдвижения Обрегоном своей кандидатуры на пост президента Маганья усилил работу по консолидации сапатистского движения. Он предвидел конфликт между Обрегоном и Каррансой и предполагал бросить на ту или иную чашу весов престиж (прежде всего моральный и идейный, но и военный) Освободительной армии Юга. А для этого армия должна была снова стать единым организмом.

4 сентября 1919 года хунта вождей армии большинством голосов избрала Маганью новым лидером движения. Уже на следующий день нацию оповестил об этом очередной манифест Освободительной армии Юга. В нем говорилось, что надежды врагов на развал аграрной революции не оправдались. Смерть Сапаты не превратила его движение в «туловище без головы».

Маганья сразу же приступил к реализации своей давней мечты – достижению компромисса с властями и прекращению борьбы на почетных условиях. Он полагал, что сапатистам следует перестать быть только региональным фактором (пусть и важным) и активно включиться в национальную политику. Тем более что и Карранса, и Обрегон хотели видеть сапатистов в своих рядах: что бы ни утверждали противники Освободительной армии, ее престиж среди всех революционеров и крестьянства страны был очень высок.

Вскоре нашелся и подходящий предлог. Весь сентябрь 1919 года в Вашин гтоне проходили слушания упоминавшегося выше сенатского комитета Фолла по расследованию ситуации в Мексике. Тональность слушаний не оставляла сомнений в их исходе. Карранса решил воспользоваться новой угрозой с севера, чтобы консолидировать политическую сцену страны под своим руководством. Противники Каррансы (прежде всего Пелаес и Феликс Диас) тоже желали американской интервенции, чтобы свалить «дона Венуса». На время устремления Пелаеса и Каррансы совпали.

19 октября 1919 года в городе Пуэбла пропал американский консул Уильям Дженкинс.[105] Он жил в Мексике с 1901 года (по другим данным, с 1904-го), активно занимался текстильным бизнесом, впоследствии завладел плантациями сахарного тростника и сетью кинотеатров в Пуэбле и стал миллионером. Его якобы похитили люди Пелаеса, чтобы показать всему миру (главным образом, естественно, США), что Карранса не контролирует даже крупные города Мексики. Пеласисты не замедлили официально сообщить об этом американскому посольству в Мехико. Американские газеты, в свою очередь, не замедлили сообщить, что похищение Дженкинса превосходит по наглости все предыдущие нападения на американцев, так как совершено во втором по величине городе страны, славящемся своей набожностью (Пуэблу называли городом церквей). Особенно задело американцев именно то, что Дженкинс был не простым консульским агентом, а «видным членом американского бизнес-сообщества» в Пуэбле, городе, где «раньше» была очень «хорошая полиция». А теперь-де бедного Дженкинса похитили на собственной фабрике три бандита в масках. Сообщив жене Дженкинса сумму выкупа, бандиты вежливо пообещали ей, что достанут для заложника теплое пальто, чтобы тот не мерз в горах. Не исключено, намекали СМИ США, что к похищению причастны солдаты правительственной армии.[106]

Интересно, что из заточения Дженкинс прислал жене письмо, в котором прямо приказал ей свалить вину на правительство Каррансы: «Я хочу, чтобы ответственность пала на правительство, а этого можно достигнуть только тогда, когда причиной будут повстанцы. Поэтому постарайся поставить акцент именно на этом».[107]

Примечательно, что за 10 дней до инцидента с Дженкинсом посол США в Мексике Флетчер, находившийся в Вашингтоне и курировавший мексиканские дела в госдепартаменте, отказался разрешить поставку Каррансе 800 винтовок из США. Якобы оружие вместо того, чтобы служить защите жизней американских граждан в Мексике, может быть использовано против них. Удивительно, что всего за несколько недель до этого в своих показаниях перед сенатским комитетом Флетчер говорил, что ситуация в Мексике улучшается и страна находится под полным контролем Каррансы. Еще более странным выглядит то обстоятельство, что американская пресса сообщила о 800 винтовках именно в день похищения Дженкинса.[108] В это же время американская фирма «Америкэн Ган Компани» неожиданно получила отказ госдепартамента на просьбу разрешить поставку мексиканской армии 15 тысяч винтовок. Глава фирмы Саттон был поражен – ранее он регулярно поставлял мексиканской армии оружие, и проблем с разрешением на экспорт не было. В феврале 1919 года заместитель госсекретаря Полк заверял Саттона, что проблем с разрешением на поставку оружия не будет и впредь. Карранса даже осуществил предоплату винтовок.

А 24 декабря 1919 года Лансинг объявил о полном запрете на экспорт оружия в Мексику начиная с 1 января 1920 года.[109] Если учесть, что к тому моменту открытая конфронтация между Каррансой и Обрегоном стала свершившимся фактом, а значит, можно было ожидать военного противостояния между этими людьми в самом ближайшем будущем, то эту меру США нельзя расценить иначе как практически открытую поддержку Обрегона.

26 октября Дженкинс появился вновь – живой и здоровый.[110] Госсекретарь США Лансинг предпочел отрегагировать довольно мягко – в конце концов, сам Карранса не имел к инциденту никакого отношения. Однако тут уже Карранса решил раздуть дело. Кстати, не исключено, что поддерживавший тесные контакты с американскими нефтяными компаниями Пелаес действительно специально «похитил» Дженкинса, чтобы дать лишние козыри сенатскому комитету Фолла. По некоторым данным, пеласисты хотели похитить в Пуэбле еще и британского и испанского консулов (а также американского консула в Гвадалахаре), но почему-то этого не сделали. Зато временный поверенный в делах США в Мексике Джордж Саммерли сообщил американскому журналисту, что и его самого должны были похитить пеласисты, спокойно-де бродившие вокруг американской дипмиссии[111].

Власти Пуэблы с ведома президента обвинили Дженкинса в том, что он сам организовал покушение, чтобы бросить тень на мексиканское правительство. 15 ноября Дженкинса арестовали, после того как батраки одного из принадлежавших ему ранчо показали под присягой, что он мирно прогуливался со своими похитителями. Его допросили, а четыре дня спустя задержали вплоть до суда. Правда, затем выпустили под залог.

Узнав об аресте Дженкинса, сенатор Фолл тут же вместе со своим следственным комитетом отправился на аудиенцию к Вильсону, чтобы потребовать немедленной военной интервенции.[112] В США, как и в Мексике, уже близились президентские выборы, намеченные на осень 1920 года, и республиканцы (а Фолл был именно республиканцем) упрекали президента-демократа Вильсона в излишней мягкости по отношению к «большевикам-мексиканцам». Во время гневной речи Фолла в Белом доме Вильсону принесли сообщение об освобождении Дженкинса под залог. Президент прервал филиппику сенатора, и Фолл был настолько потрясен, что, как писали газеты, едва не потерял дар речи. Вильсон так описал инцидент с Фоллом: «Зачем он хотел поссорить меня с Всевышним? Он должен был знать, что Бог занимает иную позицию, чем он в этом вопросе».[113] Мессианизм и ссылки на господа вообще были характерны для Вильсона. Французский президент Клемансо в 1919 году говорил о своем американском коллеге: «Он думает, что является вторым Иисусом Христом, посланным на землю, чтобы изменить человека».[114]

А на суде в Пуэбле Дженкинс пытылся угрожать свидетелям, которые говорили суду об его дружбе с «похитителем» Кордовой. На сей раз реакция Вашингтона была жесткой. Столичные мексиканские газеты подливали масла в огонь, постоянно сообщая о военных приготовлениях США к нападению на Мексику. Тем не менее теперь уже сенатор США Генри Майерс потребовал от президента Вильсона, чтобы американская армия силой освободила Дженкинса. Лансинг, в свою очередь, угрожал Бонильясу в Вашингтоне тем, что армия США вызволит Дженкинса из-под мексиканского суда. Однако мексиканцы твердо придерживались своих юридических процедур судебного разбирательства, которое тянулось до декабря 1920 года. Но в мае 1920 года Карранса был убит, и новый режим во главе с Обрегоном отпустил Дженкинса на все четыре стороны.

Хотя «Всевышний» помешал Фоллу использовать «похищение» Дженкинса для начала войны против Мексики, как нельзя «вовремя» подоспел новый инцидент. По версии госсекретаря США Лансинга, в Тампико солдат мексиканской армии ни с того ни сего застрелил американского гражданина Джеймса Уоллеса, сотрудника нефтяной компании «Агила Ойл Компани». Американцы требовали извинений. Правительство Мексики в декабре 1919 года нотой ответило госсекретарю, что американец ехал верхом, был пьян и отказался остановиться по требованию часового у пулеметной точки, которую этот часовой и охранял.[115]

Не приходится сомневаться, что инцидент был «приурочен» к приказу Каррансы армии силой прекратить добычу на тех нефтяных месторождениях, владельцы которых, в основном американцы, отказались перерегистрировать свои права на добычу в соответствии с новой мексиканской Конституцией. Американские газеты с подачи нефтяных компаний абсолютно лживо утверждали, что Мексика-де силой прекращает экспорт нефти. Посол Мексики в США Бонильяс посетил редакцию газеты «Нью-Йорк Таймс», которая более или менее старалась сохранять объективность, и заявил, что разведанные запасы мексиканских нефтяных месторождений (около 600-650 млн баррелей) позволяют американским компаниям увеличить экспорт нефти из Мексики в 10 раз по сравнению с нынешними 53 млн баррелями. И никто этому экспорту мешать не собирается.[116] Следует отметить, что с 16 января по 9 октября 1919 года в порту Тампико для «защиты жизни и собственности граждан США» находился вышеупомянутый американский военный корабль «Шайенн».

Маганья решил воспользоваться этим психозом, чтобы предложить Каррансе мир во имя национального единения всех мексиканцев перед лицом угрозы военного вторжения «гринго». В качестве посредника был избран генерал Лусио Бланко, стойкий сторонник аграрной реформы в рядах конституционалистов, недавно возвращенный Каррансой из отставки для противодействия растущей популярности Обрегона. В начале ноября Бланко добился для Маганьи пропуска в Мехико, и 28 ноября 1919 года новый лидер Освободительной армии Юга был принят Каррансой.[117] Было согласовано, что сапатисты сложат оружие в обмен на гарантии неприкосновенности. Карранса даже предложил Маганье вернуться в Морелос в сопровождении воинского контингента, чтобы тем самым убедить колеблющихся вождей сапатизма прекратить сопротивление. Однако Маганья, тонкий дипломат, отказался и предупредил, что пока еще говорит только от своего имени. Правда, ему пришлось остаться в Мехико, где правительство не упускало его из вида как своего рода заложника искренности намерений сапатистов.

В тот же день, когда проходили переговоры Каррансы с Маганьей, госсекретарь США Лансинг сделал представление мексиканскому послу в Вашингтоне. Лансинг предупредил, что заключение Дженкинса под стражу истощило терпение Соединенных Штатов и мексиканское правительство понесет ответственность за возможную эскалацию конфликта. 3 декабря 1919 года сенатор Фолл при помощи госдепартамента разработал проект резолюции, рекомендовавший президенту Вильсон разорвать с Мексикой дипломатические отношения.[118] В резолюции говорилось о «так называемом правительстве Каррансы», что означало готовность США признать в Мексике и другое правительство. Мексиканские газеты печатали фотографии американских самолетов и кораблей, изготовившихся к атаке.

Новое обострение американо-мексиканских отношений привело к капитуляции ряда военных вождей Освободительной армии Юга, изъявивших желание рука об руку с правительственными войсками сражаться с интервентами. Самоуверенный Гонсалес сообщал, однако, в столицу, что капитуляция вызвана не инцидентом с Дженкинсом, а его, Гонсалеса, военными успехами в Морелосе. Чтобы подчеркнуть полное умиротворение Морелоса, Гонсалес даже перенес свою штаб-квартиру в соседний штат Пуэбла, где продолжались операции против Феликса Диаса (под чьи знамена, кстати, перешли несколько партизанских отрядов сапатистов).

Казалось, что девятилетняя война в Морелосе действительно закончилась. Однако ряд видных генералов Сапаты (например, де ла О), сложив оружие и распустив отряды, продолжали отсиживаться в горах, ожидая дальнейшего развития ситуации. Собрать же отряды вновь было делом нескольких часов – население Морелоса по-прежнему полностью поддерживало Освободительную армию.

Между тем политика национального примирения Маганьи оказалась все же слишком поспешной. Уже 4 декабря 1919 года госсекретарь Лансинг не рекомендовал Сенату принимать антимексиканскую резолюцию, разработанную его же ведомством. На следующий день Дженкинс вышел из мексиканской тюрьмы. А 8 декабря резолюцию Фолла отверг сам президент Вильсон.

Таким образом, Карранса извлек из инцидента с Дженкинсом несомненную политическую выгоду: в стране несколько укрепился престиж президента как гаранта национальной независимости, а главное – в горах Морелоса продолжалась капитуляция сапатистских командиров. Наконец, американцы передумали разрывать отношения с Каррансой, после того как он выдвинул кандидатом в президенты откровенно проамериканского и консервативного Бонильяса.

Однако «дона Венуса» опять подвела излишняя самоуверенность. Морелос продолжал управляться как захваченная территория. Никаких выборов в штате, даже муниципальных, не проводилось. Но самой большой ошибкой властей была попытка ревизии аграрной реформы, которая была осуществлена в Морелосе Освободительной армией еще в 1914-1915 годах. Временный губернатор штата Тахонар формально предложил всем землевладельцам представить ему для утверждения свои права на собственность.[119] На этот призыв первыми откликнулись плантаторы, изгнанные из Морелоса еще в 1911 году Многие даже вернулись ради этого из эмиграции. Опять началось наступление на сельские общины, лишенные теперь вооруженной поддержки Освободительной армии. Гонсалес, управлявший Морелосом как своей вотчиной, распорядился передавать конфискованные плантации и заводы по производству сахара бывшим владельцам. Генерал уже рассматривал себя как кандидата на пост президента и стремился заручиться поддержкой наиболее обеспеченных слоев общества. Гонсалес не сомневался, что кандидатура Бонильяса была лишь приманкой для США и что Карранса, в конце концов, поддержит именно его, Гонсалеса как единственного генерала, способного противостоять Обрегону.

Предвыборный манифест Гонсалеса, с которым он выступил в ноябре 1919 года, был еще более консервативным в социально-экономическом смысле, чем программа Обрегона. Гонсалес, правда, на словах поддержал Конституцию 1917 года, однако одновременно пообещал изменение тех ее положений, «которые, как показывает национальный жизненный опыт, оказались нереализуемыми, чрезмерными или плохими».[120]

Реставраторская политика Гонсалеса в Морелосе сразу же вызвала отпор местного населения. Партизанские командиры перестали переходить на сторону правительственных войск. Верховное командование сапатистами опять попытался взять на себя Пелаес, но в конце января 1920 года Маганья бежал из Мехико и снова создал ставку в горах Морелоса и Пуэблы. Формально хитрый дипломат не порывал с правительством, но был уже вне прямого контроля Каррансы.

Тем не менее в начале 1920 года Карранса мог быть доволен развитием ситуации в Морелосе. Освободительная армия Юга уже не существовала как внушительный фактор национальной политики. По крайней мере, так хотелось думать самому Каррансе.

Еще более оптимистично Карранса оценивал перспективы борьбы с Вильей. Точнее, перспективы окончательного уничтожения вильизма. Вилья был потрясен судебной расправой над Анхелесом (это был единственный политический публичный процесс времен мексиканской революции). Реакция партизанского командира была скорой и кровавой: вильисты захватили небольшой город Санта-Розалия и полностью истребили тамошний гарнизон правительственных войск.[121] 2 ноября 1919 года Вилья совершил налет на столицу родного штата Каррансы Салтильо. В декабре вильисты уже атаковали угольные копи Коауилы. Лучший правительственный генерал Мургуя не смог выбить Вилью из штата.

Вилья решил выполнить завет боевого товарища и друга и занять столицу штата Дуранго для начала новой широкомасштабной борьбы против правительства. Однако уже даже сам Вилья не мог обеспечить дисциплину в своей охваченной усталостью от многолетней войны армии. Перед штурмом Дуранго Вилья приказал командирам, действовавшим в районе города, перерезать железнодорожное сообщение на южных подступах к городу, чтобы не допустить переброски правительственных подкреплений гарнизону. Приказ остался невыполненным, и когда вильисты приступили к штурму, в Дуранго въехали эшелоны с частями правительственных войск. Штурм превратился в поспешное бегство вильистов, во время которого погиб самый талантливый и преданный Вилье командир Мартин Лопес – герой штурма Сьюдад-Чиуауа в конце 1916 года. Лопес был единственным человеком, которому недоверчивый и привыкший к предательству былых соратников Вилья доверял безоговорочно.[122]

При отступлении Вилья был вынужден прибегнуть к тактике, которая ясно свидетельствовала о его недоверии местному населению. Проходя через любой населенный пункт, вильисты брали заложников, чтобы жители не сообщали правительственным войскам о маршруте движения партизан. В следующем городке или деревне заложников отпускали, но брали новых, уже из числа местных жителей. Казалось, что Вилья доживает последние дни. Американский консул в Чиуауа сообщал, что у Вильи осталось не более 350 бойцов и он превратился в обычного бандита, занимающегося рэкетом коммерческих компаний. Правительство Каррансы назначило командующим войсками Чиуауа толкового генерала Хоакина Амаро, который не сомневался, что Вилья будет окончательно разгромлен в течение нескольких недель.

Покончив, как ему казалось, с Вильей и сапатистами, Карранса мог теперь сконцентрироваться на главной задаче – борьбе с Обрегоном. Последний в ходе своего предвыборного турне прибыл 23 ноября 1919 года в столицу, где, как обычно, его встретили восторженные массы. Толпа, в которой было много крестьян, терпеливо ждала на вокзале шесть часов, так как поезд был специально задержан правительством.[123]

Обрегон вел себя в Мехико как уже избранный президент. Двух офицеров полиции, у которых были антиобрегонистские значки, едва не растерзала уличная толпа. До Каррансы доходили слухи, что Гонсалес готов заключить с Обрегоном соглашение и отказаться от собственной кандидатуры. В конце декабря 1919 года Карранса встретился с генералами Мургуей, Дьегесом и Агиларом, чтобы подготовить их к возможному силовому решению конфликта с Обрегоном. Предполагалось тактикой административного давления заставить Обрегона начать мятеж против правительства, чтобы затем этот мятеж успешно и быстро подавить.

В этих условиях позиция США снова приобретала ключевое значение. 17 января 1920 года Карранса по просьбе Бонильяса согласился выдать американским нефтяным компаниям временные разрешения на добычу, освободив их таким образом от обязанности перерегистрировать свои права в правительственных учреждениях согласно требованиям новой Конституции.[124] Карранса рассчитывал, что после нейтрализации Обрегона он опять сможет разыграть антиамериканскую карту – напимер, забрав свое временное разрешение обратно. Уже на следующий день проправительственная Национально-демократическая партия официально выдвинула Бонильяса своим кандидатом на пост президента страны. Чтобы еще больше успокоить американцев, в начале февраля правительство Мексики приступило к предварительным переговорам с США об организации смешанной двусторонней комиссии по урегулированию претензий американских граждан относительно ущерба, которые те понесли в годы революции.[125]

Но и Обрегон явно готовился к тому, что ему придется отвечать на возможные силовые репрессии правительства. Были установлены контакты со ставкой Феликса Диаса, который в обмен на амнистию обещал Обрегону военную поддержку в случае открытого столкновения с Каррансой. Продолжались контакты и с Маганьей. 1 февраля Кальес демонстративно ушел с поста министра промышленности и торговли и фактически возглавил предвыборный штаб Обрегона. 2 февраля 1920 года в Мехико под эгидой Либерально-конституционалистской партии прошел съезд сторонников Обрегона.

Карранса, в свою очередь, созвал в столице встречу губернаторов штатов, большинство которых были «избраны» при поддержке президента. Однако губернаторы не спешили явно становиться на ту или иную сторону и только заверили Каррансу, что обеспечат в своих штатах свободное волеизъявление граждан. Что под этим понимал Карранса, вскоре показали события в городе Сан-Луис-Потоси, где полиция силой разогнала митинг сторонников Обрегона. Как мы помним, этот город имел в истории Мексики особое значение: там в начале XX века образовалась Либеральная партия, начавшая открытую борьбу против диктатуры Порфирио Диаса. Получалось, что Карранса идет по стопам ненавистного диктатора. Именно это и подчеркивали близкие к Обрегону газеты.

Обрегон, с 15 февраля как раз находившийся в Сан-Луис-Потоси, не испугался и продолжал встречаться на митингах со своими сторонниками. Во время одной из демонстраций, во главе которой шел Обрегон, полиция применила оружие и арестовала многих приверженцев кандидата прямо на его глазах. Обрегон потребовал от полицейских прекратить незаконные аресты, но те отказались. Демонстрацию пришлось свернуть, чтобы избежать кровопролития.[126] В это время правительственный телеграф в городе не пропускал сообщения журналистов в столицу или подвергал их жесткой цензуре.

В конце февраля 1920 года Обрегон заболел (после ранения это случалось с ним часто, в основном на нервной почве) и временно прекратил митинги, находясь на лечении в Салтильо, столице родного штата Каррансы, где настигла его болезнь.

Успехи Обрегона встревожили не только Каррансу 31 декабря 1919 года, провозгласив окончательное умиротворение Морелоса, генерал Пабло Гонсалес официально ушел в отпуск. Это означало, что он вот-вот выдвинет собственную кандидатуру на пост президента. 13 января 1920 года, выступив перед деловыми кругами Мехико, Гонсалес фактически начал свою предвыборную кампанию.[127] Представители генерала развернули усиленную агитацию на северо-востоке Мексике, где Северо-восточная армия Гонсалеса в 1913-1914 годах в целом не очень-то успешно сражалась с войсками Уэрты. Как и Обрегон, Гонсалес делал ставку на свои военные заслуги в годы революции. Однако престиж Гонсалеса в стране был не слишком высок, так как все знали, что за несколько лет «революционный» генерал нажил огромное состояние. Предательское убийство Сапаты тоже не добавило Гонсалесу популярности.

Между тем Карранса уже решил силой подавить предвыборную кампанию Обрегона. Это не укрылось и от американских дипломатов в Мехико, которые со дня на день ждали силовой развязки начавшегося в стране политического противостояния. Они только гадали, кто первым возьмется за оружие. Карранса решил запугать Обрегона угрозой физической расправы и заставить его покинуть Мексику. По избирательному закону эмиграция сразу же лишала Обрегона права баллотироваться на высший пост в государстве. Можно предположить, что в крайнем случае Карранса не исключал и физического уничтожения соперника.

10 февраля 1920 года Карранса отправил в оттставку заместителя министра обороны, то есть фактического главу военного ведомства Кастро, узнав об его связях с Обрегоном. В середине января главный генерал-каррансист Дьегес начал инспекционную поездку по северо-востоку Мексики, где как раз приходил в себя после болезни Обрегон. Смысл «инспекции» Дьегеса стал очевидным в конце марта, когда Обрегон прибыл в Тампико. Как всегда, кандидата встречали восторженные толпы рабочих.[128] На митинге рабочей ассоциации города было проведено первичное голосование (своего рода «праймериз»), в результате которого Обрегон получил 1082 голоса, в то время как Гонсалес – всего 15. На долю правительственного кандидата Бонильяса выпало всего три голоса. Такие настроения были показательными для всего района Тампико. После приезда Обрегона в город Пелаес по наверняка скоординированному с ним плану начал новое наступление в окрестностях нефтяной столицы Мексики.

Когда Обрегон прибыл на центральную площадь Тампико, она оказалась оцепленной тремя сотнями драгун с винтовками наизготовку. Неподалеку в специальном поезде находился командующий войсками в районе Тампико Мургуя. На крыше его поезда были установлены пулеметы, державшие под прицелом отель, в котором намеревался остановиться Обрегон. Несмотря на то, что кровопролитие буквально висело в воздухе, послушать Обрегона собрались около 15 тысяч человек. Как только Обрегон закончил свою выдержанную в антиправительственном тоне речь, полиция немедленно арестовала двух его спутников, один из которых был депутатом Конгресса. У входа в отель к Обрегону приблизилась группа подозрительных людей с явно враждебными намерениями. Только живое оцепление сторонников сохранило генералу жизнь. Впоследствии Обрегон говорил, что если бы тогда среди правительственных агентов нашелся бы кто-нибудь, кто рискнул жизнью, он, Обрегон не уехал бы из Тампико живым.

Когда Обрегон в сопровождении своих сторонников пришел в тюрьму, он обнаружил, что его задержанных спутников избили (полицию не смутила депутатская неприкосновенность одного из них).[129] У выхода из тюрьмы Обрегона поджидал генерал Мургуя, который явно стремился запугать кандидата. Однако Обрегон твердо заявил, что пока его спутники не будут освобождены, он не покинет Тампико. Мургуя расценил это как свою победу – ведь оппозиционный кандидат таким образом прерывал свое успешное турне по северу Мексики. Пока Мургуя отмечал «победу» в казино, Обрегон добился от судьи обещания отпустить арестованных и поспешно покинул Тампико.

Однако неподалеку от города поезд, в котором ехал Обрегон, был неожиданно остановлен. Железнодорожники сообщили кандидату, что это произошло по прямому указанию Мургуи. Обрегон собрал пассажиров и предупредил, что с минуты на минуту поезд может подвергнуться вооруженному нападению. И пассажиры, а также подоспевшие к поезду окрестные крестьяне опять живым щитом прикрыли кандидата. Когда Мургуя и его солдаты подошли к поезду, их встретили крики: «Вива Обрегон!» Мургуе пришлось отменить нападение, так как его исход теперь был отнюдь не очевиден.

Поскольку Обрегона не удалось запугать или убить, Карранса решил повторить с ним судебный фарс, уже опробованный на Анхелесе. Когда Обрегон прибыл в приграничный с США город Матаморос, ему сообщили о вызове в суд в столицу. Там Обрегон должен был в качестве свидетеля выступить по делу феликсистского командира Роберто Сехудо. Тот, недавно амнистированный, потом якобы снова взялся за оружие, был арестован и обвинен в мятеже. Судил Сехудо военный суд, что позволяло предсказать приговор. В тюрьме бывшего феликсиста били, чтобы получить от него компромат на Обрегона. Однако Обрегон не мог знать всех этих деталей – пользование телеграфом было ему запрещено, и даже его жена неделями ничего не знала о своем муже.

Карранса не зря подгадал вызов в военный суд к тому моменту, когда Обрегон прибыл на границу с США. Президент надеялся, что Обрегон не поедет в столицу, а все же выберет безопасную эмиграцию. Возможным вариантом, тоже желательным для Каррансы, был бы и открытый мятеж. На этот случай на север и послали Дьегеса с поручением быстро занять Сонору – единственный штат, руководство которого открыто поддерживало Обрегона. Брать в плен «мятежника» Обрегона Карранса, скорее всего, не планировал.

Но Обрегон на провокацию не поддался, несмотря на то, что на митинге в Матаморосе звучали призывы уйти в горы и начать вооруженную борьбу против правительства. Напротив, Обрегон объявил, что он чист перед законом и едет в Мехико, чтобы это доказать. Возможно, это его последнее публичное выступление, но он готов бороться за «революционные принципы». Кандидат даже отказался от того, чтобы в столицу в качестве живого щита его сопровождала большая группа сторонников.

Нет никаких сомнений, что контакты с Пелаесом, командирами Феликса Диаса и сапатистами Обрегон через своих доверенных лиц поддерживал. И, строго говоря, с юридической точки зрения это было незаконно. Однако вся Мексика после суда над Анхелесом не доверяла независимости военного правосудия страны.

6 апреля 1920 года Обрегон прибыл в военную тюрьму, где проходил суд над Сехудо. Там он узнал, что из свидетеля превратился в обвиняемого.[130] В деле якобы имелось письмо Сехудо Феликсу Диасу, в котором утверждалось, что Обрегон уже принял решение о вооруженном выступлении против правительства. Обрегон назвал письмо фальшивкой и потребовал, как и Анхелес в свое время, чтобы его дело рассматривал гражданский суд. Судья, похоже, был и сам не в восторге от навязанной ему роли. Он часто выходил из зала, звонил по телефону и даже зажег сигару не с того конца. Нервозности ему явно добавило то, что конвоиры Сехудо, два солдата-индейца из Соноры, прямо в зале суда воскликнули: «Вива Обрегон!»

В конце концов, судья прервал заседание и предписал Обрегону явиться в суд на следующей неделе. Именно это и приказал суду Карранса. Президент хотел использовать Обрегона в Мехико в качестве заложника, в то время как Дьегес должен был покончить с Сонорой и лишить тем самым Обрегона единственной военно-политической базы для возможного восстания. Так как доступа к телеграфу у Обрегона не было, он не знал поначалу, что в его родном штате разворачиваются драматические события.

Дьегес был назначен командующим всеми правительственными войсками в штатах Сонора, Синалоа и Нижняя Калифорния. Ему предписывалось прибыть с подкреплениями в Сонору и подавить якобы начавшийся там мятеж индейцев яки. Яки десятилетиями боролись с мексиканским правительством, и последнее перемирие с ними было заключено в 1915 году, во время борьбы Обрегона с Вильей. Тогда яки встали на сторону конституционалистов, которые в ответ обязывались не отбирать у индейцев их исконные земли. Обрегон считал яки отсталыми дикарями (впрочем, так же думала и вся мексиканская политическая элита) и соблюдать соглашение долго не собирался. На земли яки претендовали многие, включая американские компании и самого Обрегона. Однако сейчас воинственные индейцы, одни из лучших солдат в Мексике, были крайне ему необходимы.

Никакого мятежа в Соноре формально не было. Яки очень любили губернатора штата Адольфо де ла Уэрту, который в детстве фактически жил среди них и уважал их обычаи. Наоборот, Дьегеса яки ненавидели за репрессии, которым подверг их этот генерал в 1915 году. Именно появление Дьегеса в Соноре и должно было спровоцировать индейцев на мятеж. После того как части Дьегеса начали высаживаться в тихоокеанском порту Гуайямас, де ла Уэрта направил 4 апреля 1920 года письмо Каррансе. Губернатор решительно протестовал против прибытия в его штат федеральных войск и расценивал этот шаг как попытку свержения законного правительства Соноры.[131] Де ла Уэрта просил Каррансу отменить свое решение.

Ответ президента поступил уже тогда, когда Обрегон находился в Мехико. Карранса в свойственном ему высокомерном тоне сообщал де ла Уэрте, что не обязан ставить губернаторов штатов в известность о перемещениях федеральных войск. Любая попытка воспрепятствовать продвижению армии Дьегеса будет сочтена мятежом. После получения ответа Каррансы парламент штата предоставил де ла Уэрте чрезвычайные полномочия по защите «суверенитета» Соноры. По Конституции (и по образцу США) мексиканские штаты действительно формально являлись суверенными государствами и обладали всей полнотой власти на своих территориях, за исключением полномочий, отнесенных к ведению федеральных властей.

Очевидно, что не столько Карранса, сколько Сонора (то есть Обрегон) искала повод для военного противостояния. Еще в феврале 1920 года, как сообщал консул США из Ногалеса, губернатор Соноры де ла Уэрта отказался принять участие в собрании губернаторов мексиканских штатов в Мехико, которое было созвано Каррансой для консультаций относительно угрожающего развития политической обстановки в стране.[132]

Правительство де ла Уэрты стало закупать оружие в США и набирать ополчение, которое выдвигалось навстречу войскам Дьегеса. Американцы в целом сочувственно относились и к мятежу Соноры, и к самому Обрегону Еще 16 марта 1920 года временный поверенный в делах США в Мексике Саммерли передал в Вашингтон внешнеполитический раздел единого предвыборного манифеста партий, поддержавших Обрегона. Там, в частности, был следующий, весьма желательный для США пункт: «Признание законно приобретенных иностранцами в нашей стране прав с тем, чтобы они не отличались по статусу от граждан страны на основе того принципа, что законы не имеют обратной силы».[133] Это было прямым наскоком на Конституцию Мексики 1917 года и подарком американским нефтяным компаниям. В том же манифесте обрегонисты обещали полную поддержку иностранному капиталу в Мексике.

Сонора не первый раз становилась в открытую вооруженную оппозицию по отношению к центральным властям. Именно этот штат начал в 1913 году восстание против Уэрты, которое и привело к власти Каррансу В деньгах, добровольцах яки и оружии у штата недостатка не было. Главнокомандующим сонорскими силами стал Кальес, взявший под контроль таможни, что обеспечило мятежников солидными финансовыми средствами. Под тем же предлогом противодействия забастовке железнодорожников сонорские части захватили все железные дороги, и Дьегес со своим штабом и основной массой войск застрял в Гвадалахаре.[134]

Между тем американский консул в Гуайямасе 5 апреля 1920 года по телеграфу передал в Вашингтон просьбу срочно прислать в этот мексиканский порт боевые корабли Тихоокеанского флота США. В условиях того времени этот шаг был направлен явно против Каррансы. Консул тоже ссылался на забастовку железнодорожников, которая якобы угрожает жизням американских граждан – сотрудников компании «Сазерн Пасифик».[135]

11 апреля 1920 года Обрегон обедал в ресторане с Пабло Гонсалесом, рассчитывая, что общественное мнение расценит этот факт как знак примирения двух генералов. Прибывшего в Мексику только 17 марта правительственного кандидата Бонильяса оба генерала серьезным противником не считали. Даже на вокзале в Мехико Бонильяса встречала толпа, скандировавшая: «Вива Обрегон!»

Однако Гонсалес вел свою собственную игру. Он надеялся, что вооруженное противостояние Каррансы и Обрегона затянется, и в этом случае именно он как нейтральный кандидат станет президентом, чтобы остановить гражданскую войну. Такой же точки зрения в начале 1920 года придерживался и временный поверенный в делах США в Мексике Саммерли. Еще 7 января 1920 года он сообщал в Вашингтон (со ссылкой на друзей Обрегона, что весьма симтоматично): кандидатура Бонильяса может быть снята в пользу Гонсалеса или генерала Дьегеса.[136]

Интересно, что и Вилья рассчитывал на длительную вооруженную борьбу между Обрегоном и президентом. Он, как мы знаем, не любил ни того ни другого, но полагал, что его силы окажутся решающими и их можно будет бросить на чашу весов того, кто одержит победу. В свою очередь, это означало, что он, Вилья, снова станет фактором общенационального значения.

Именно 11 апреля Обрегон узнал от друзей о фактическом восстании в Соноре. На следующий день Обрегон должен был явиться в суд, и он не сомневался, что из тюрьмы его уже не выпустят. Уйдя от полицейской слежки на такси, Обрегон 12 апреля с помощью столичных рабочих переоделся железнодорожником и покинул Мехико на поезде, который шел на юг через Морелос в штат Герреро.[137] Пробиваться на север, в Сонору было делом бесполезным – именно на этом маршруте, как правильно предвидел Обрегон, его и станут разыскивать прежде всего. В Морелосе Обрегон был с начала марта в плотном контакте с Маганьей, и сапатисты заверили его в своей поддержке. А бежавший вместе с Обрегоном его ближайший соратник генерал Бенджамен Хилл вообще нашел у сапатистов убежище. Чтобы доставить Хилла в Морелос, 500 сапатистов совершили молниеносный рейд в столичный округ, и это стало первой крупной боевой операцией Освободительной армии Юга за целый год.

В тот же день, когда Обрегон бежал из Мехико, об этом узнал временный поверенный в делах США в Мексике Ханна. В американское посольство явился генерал Хилл и официально сообщил, что Сонора выступила против Каррансы при поддержке ряда частей федеральной армии и отрядов Вильи.[138] На всякий случай Хилл попросил для себя и своей семьи убежища в дипмиссии США.[139] 13 апреля госсекретарь США Колби сообщил консулу в Гуайямас, что предложил Военно-морскому министерству США послать туда корабль.

Когда Обрегон прибыл в Герреро, тамошние власти, включая военные, сразу же встали на его сторону. Между Герреро и Мехико находился Морелос, который контролировали хорошо вооруженные войска Гонсалеса. Именно от них в тот момент зависела судьба Каррансы. Части Гонсалеса могли бы в зародыше подавить мятеж в Герреро и даже убить Обрегона – сопротивление Соноры в этом случае лишалось смысла.

Между тем мятеж разрастался: восстали губернаторы Мичоакана и Сакатекаса, что открывало Кальесу путь на Мехико. Находившийся к югу от Соноры штат Синалоа был захвачен сторонником Обрегона генералом Анхелем Флоресом в течение нескольких дней практически без единого выстрела. Правительственные силы были осаждены в портах. Американский консул в Масатлане (главный порт штата Синалоа, куда под натиском мятежников бежало правительство штата) также потребовал скорейшего прибытия туда военного корабля. 20 апреля с той же просьбой в Вашингтон обратился консул США в Веракрусе (он повторил свой запрос 26 апреля, ссылаясь на возможные бесчинства неких криминальных элементов).[140] На следующий день госсекретарь Колби сообщил консулу в Масатлан, что рекомендовал министерству ВМС США послать туда корабль.

Между тем бежавший из Мехико Хилл в Морелосе фактически обманул местных командиров правительственных войск, убедив их, что Гонсалес и Обрегон действуют заодно.

Из Герреро Обрегон обратился с манифестом к нации и… народу США.[141] Он заверял, что борется только за свободные президентские выборы, и бизнесу, в том числе и американскому, бояться нечего. 22 апреля мятеж против Каррансы стал «официальным». В Соноре был опубликован «план Агуа-Приеты». (Причем сначала на английском языке – чтобы США не приняли движение сонорцев за большевистскую революцию. На испанском он появился только на следующий день.) В нем Карранса объявлялся низложенным, а временным президентом Мексики назначался губернатор Соноры Адольфо де ла Уэрта. Тот обязывался в кратчайшие сроки провести в стране свободные президентские выборы. В «плане» опять подтверждались гарантии прав собственности. Сонора назвала свои вооруженные силы Либерально-конституционалистской армией.[142]

Карранса тем временем вел напряженные переговоры с Гонсалесом. Он предлагал, чтобы Бонильяс и Гонсалес сняли свои кандидатуры и Карранса с Гонсалесом выбрали единого, приемлемого для них обоих кандидата. Но Гонсалес хотел большего, опираясь на 12 тысяч своих солдат, расквартированных вокруг столицы. Он изъявлял готовность в случае выхода из игры Бонильяса временно снять свою кандидатуру, подавить мятеж, а затем снова вернуться в предвыборную гонку. Карранса отказался. Он не хотел, чтобы поражение одного генерала, Обрегона, привело к победе другого – Гонсалеса. Не пойдя на компромисс, «дон Венус» по сути подписал себе смертный приговор.

26 апреля 1920 года на сторону мятежников перешли командиры ключевого северного штата Чиуауа. Успехи обрегонистов опять заставили Каррансу и Гонсалеса лихорадочно искать компромисс. 27 апреля на встрече с президентом Гонсалес снова предложил заменить Бонильяса кандидатом, которого назовет он сам. В этом случае Гонсалес был готов выйти из борьбы за пост президента. Карранса не только отказался, но и фактически отстранил Гонсалеса от командования силами столичного округа. 28 апреля этот пост занял верный президенту генерал Мургуя, который не мог ожидать от победы Обрегона ничего хорошего.

То, что «план Агуа-Приеты» появился на английском языке, возымело свое действие в США. 29 апреля 1920 года в комитете Фолла опять проходили слушания, на которых клеймили Каррансу.[143] Обрегона же представляли единственной силой, способной защитить интересы американского бизнеса в Мексике. Де-факто Вашингтон сделал свой выбор в пользу мятежников, хотя официально движение Обрегона там пока не признавали.

30 апреля 1920 года ситуация в Мексике осложнилась еще больше. Гонсалес бежал из столицы и объявил о собственном восстании против Каррансы. К «движению Агуа-Приеты» он присоединяться не собирался и объявил себя главнокомандующим либерально-революционной армией, состоявшей фактически из правительственных войск, ранее находившихся под его командованием. 5 мая 1920 года силы Гонсалеса оккупировали ключевой город Пуэбла, расположенный между Мехико и Веракрусом. Теперь Карранса не мог уже бежать из столицы в Веракрус для того, чтобы, опираясь на этот порт, организовать сопротивление, как он сделал в 1915 году, покинув Мехико под натиском отрядов Вильи и Сапаты. В этот же день Карранса отменил президентские выборы и призвал народ поддержать его для отпора военному мятежу.

7 мая 1920 года в 10 часов утра чиновники из правительства Каррансы и их семьи под охраной войск Мургуи, включая артиллерию, на нескольких поездах покинули Мехико. Составы растянулись на 15 миль. Карранса все же решил пробиваться в Веракрус, под защиту своего зятя генерала Агилара. Одной из причин этого шага было то, что 8 апреля Каррансу пытался убить адъютант Обрегона. В тот же день, 7 мая глава американской дипмиссии в Мехико Саммерли получил из Вашинтона телеграмму, в которой сообщалось, что корабли ВМС США уже направлены в мексиканские атлантические порты Тампико, Веракрус и Тукспан.

Между тем части правительственных войск, перешедшие на сторону Обрегона, вместе с сапатистами 2 мая заняли столицу Морелоса Куэрнаваку. Это был триумф дипломатического искусства Маганьи. Потерпев военное поражение всего год назад, Освободительная армия Юга опять контролировала свой родной штат. Каждый день приносил новости о переходе на сторону «плана Агуа-Приеты» новых правительственных частей в ключевых городах. Даже Вилья, поняв, что затяжной войны между Обрегоном и Каррансой не будет, заявил о поддержке Обрегона.

Однако части Гонсалеса оказались ближе к Мехико и заняли столицу в тот же день, когда ее покинул Карранса (из своего уходящего поезда он мог наблюдать пыль, поднятую входившими в Мехико кавалеристами). На следующий день временный президент Мексики Адольфо де ла Уэрта объявил в Соноре о формировании нового правительства страны, военным министром которого стал Кальес. Гонсалес создал свое правительство в Мехико, сам став в нем военным министром. Таким образом, 8 мая в Мексике функционировали, пусть и на бумаге, целых три кабинета министров.

9 мая 1920 года Обрегон во главе 8 тысяч вооруженных бойцов, среди которых было много сапатистов, вошел в Мехико.[144] Гонсалес не стал оказывать вооруженного сопротивления и попросил Конгресс урегулировать политический кризис в стране. 11 мая Обрегон фактически одержал ключевую победу – части Дьегеса взбунтовались и арестовали собственного командующего. Пелаес вместе со сторонниками Обрегона взял Тампико. 17 мая в мексиканский тихоокеанский порт Мансанильо (находившийся, по сообщению тамошнего американского консула, в руках «бандитов») прибыл эсминец ВМС США «Торнтон», который затем зашел и в Гуайямас, чтобы «продемонстрировать флаг». Мексика балансировала на грани полномасштабной военной интервенции со стороны США.

На этом фоне Гонсалес был вынужден несколько урезать собственные амбиции. 12 мая Обрегон и Гонсалес встретились для решающего разговора в здании Военного министерства. Гонсалес признал за де ла Уэртой право созыва внеочередной сессии Конгресса, на которой должен был быть избран временный президент страны. До избрания Гонсалес получал право не распускать свою армию. Наконец, ближайший сторонник Гонсалеса генерал Тревиньо был назначен командующим объединенными силами двух генералов, которым поручалось захватить Каррансу. В соответствии с эти компромиссом де ла Уэрта назначил заседание Конгресса на 24 мая. 15 мая Гонсалес, пребывая в непонятной эйфории, заявил о прекращении борьбы за пост президента и о выдвижении своей кандидатуры на пост временного президента (как мы знаем, по закону временный президент не имел права баллотироваться на пост «постоянного»). Вероятно, Гонсалес понял, что на свободных выборах Обрегона ему не одолеть, а на посту временного президента он рассчитывал по примеру Каррансы «срежиссировать» выборы с помощью административного ресурса.

Карранса ничего не подозревал о начавшемся дележе его наследства. Его эшелон медленно продвигался к Веракрусу. Тамошний гарнизон уже тоже взбунтовался, но Карранса не знал и об этом. Поддерживавшие Обрегона железнодорожники умышленно задерживали движение состава. Войсковой эскорт Мургуи еще был в состояни отбивать атаки феликсистов, но с каждым днем этот эскорт таял – солдаты и офицеры дезертировали, не желая бороться за уже проигранное дело. Панику среди частей Каррансы вызвал и начиненный динамитом локомотив, который на полной скорости врезался в главный поезд эскорта.

14 мая Карранса с группой сторонников покинул поезд и решил добираться к Веракрусу через горы на лошадях. Оттуда он хотел пробраться на север Мексики в город Сан-Луис-Потоси. Недалеко от деревни Ла-Унион к группе Каррансы присоединился отряд генерала Родольфо Эрреры, который вызвался сопровождать президента.

21 мая 1920 года президента Мексики убил во время сна в хижине небольшой деревни Тласкалантонго в горах Сьерра-Норте офицер Эрминио Маркес, который вызвался быть проводником группы.[145] Перед этим из деревни уехал Эррера – якобы затем, чтобы проведать раненого брата. В три часа ночи в хижину, где спал Карранса, вошли офицеры и доложили об обстановке. Президент выслушал их и отпустил. Скорее всего, люди Эрреры просто хотели убедиться, что Карранса на месте. Через полчаса после их ухода хижину начали обстреливать со всех сторон. Карранса пытался схватить карабин, но не успел. Убийцы кричали: «Вива Обрегон!»

Убитый Карранса, 1920 год

Последними словами Каррансы были: «Адвокат, они уже сломали мне одну ногу».[146] В его трупе нашли несколько пуль. Глава администрации Каррансы генерал Барраган и Бонильяс отправили телеграмму Гонсалесу и Обрегону, в которой сообщали, что президент был предательски убит Эррерой и его солдатами. Обрегон отреагировал более чем странно. В ответной телеграмме он выразил удивление, что свита Каррансы не смогла его защитить: «Вы должны были разделить его судьбу». Мол, он, Обрегон, был готов гарантировать Каррансе жизнь, и тот абсолютно зря отправился в горы, где и нашел смерть от рук своих же соратников.

24 мая 1920 года тело Каррансы на поезде привезли в Мехико, где его проводили в последний путь представители 7 иностранных дипломатических миссий, в том числе США. Представителей нового правительства Мексики на церемонии не было. Похоронам придали частный характер.

До сих пор точно не известно, стоял ли за этим убийством Обрегон.[147] Формально ответственным за убийство президента Мексики был генерал Родольфо Эррера. Ранее он воевал в рядах пеласистов, а до этого в федеральной армии Уэрты, но в марте 1920 года капитулировал перед правительственными войсками, за что ему сохранили свободу и звание генерала. Публично Обрегон заявлял о гарантиях личной безопасности Каррансы и даже распорядился задержать и осудить убийц президента. Правда, весьма странно, что Обрегон поручил расследование убийства Каррансы главным редакторам четырех столичных газет. Официально это, конечно, объяснялось стремлением обеспечить максимальную прозрачность расследования обстоятельств смерти Каррансы.

26 мая Эррера «сдался» генералу Ласаро Карденасу[148] (президенту Мексики в 1934-1940 годах), и его отправили в Мехико, где допросили, но даже не стали подвергать аресту. Позднее его лишили звания генерала, уволили из армии, и он отсидел в тюрьме… одну неделю. Позднее, во время президентства Обрегона, Эррере опять вернули звание генерала. Интересно, что, став президентом, Карденас вновь лишил Эрреру генеральского чина.

Более чем вероятно, что Каррансу убили все-таки не без ведома Обрегона. Пабло Гонсалес сообщил американскому корреспонденту, что за три дня до убийства Каррансы получил от генерала Мариэля, которому формально подчинялся Эррера с тех пор, как сдался ему же в марте 1920 года, телеграмму с сообщением о его присоединении к Обрегону В то же время Мариэль выделил Эрреру Каррансе якобы для сопровождения. Лично представив Эрреру президенту, он тут же уехал.

Характерно, что Эррера, убив Каррансу, не тронул его спутников[149] и не забрал у них ни денег, ни драгоценностей, которых у бывших министров хватало.

«Дон Венус» был все-таки легитимным президентом, а Обрегон, как ни крути, – мятежником. Останься Карранса в живых, формально судить его было бы не за что. Не исключено, что, прибыв в Мехико, он мог бы договориться с Гонсалесом, и неизвестно, как повел бы себя в этих условиях Конгресс. Наконец, американцы вряд ли признали бы смену власти в Мексике при живом и законном, с их точки зрения, главе государства.

Смерть Каррансы сняла все эти вопросы. В Мексике наступала новая эра – эра господства выходцев из Соноры в политической жизни страны.