Чужое имя
Ольга Кузнецова
(основано на воспоминаниях моего друга-транссексуала)
Меня зовут Ник. Кто рожден в своем теле, вряд ли поймет, какое это наслаждение, называть себя своим собственным именем, взамен чужого, данного еще при рождении по ошибке… Я родился девочкой с именем Вероника. О эта странная шутка природы! Казалось бы, в мироздании все так совершенно и гармонично, но иногда и оно может ошибаться. Мальчик, рожденный в теле девочки, – что может быть ужаснее этого? Разве что девочка, оказавшаяся волею судьбы запертой в мальчишеском теле…
До четырех лет я еще не осознавал свою сущность и был кудрявым ангелочком в платьях с рюшками и бантом на голове. Но красивая послушная дочка – радость мамы и папы – перестала быть таковой по мере взросления… Мне еще не исполнилось и пяти, а я уже не желал надевать девчоночьи платья и плохо откликался на свое имя. Я говорил о себе в мужском роде, утверждал, что я мальчик, и хочу иметь нормальное мужское имя! Но тогда я был еще слишком мал, чтобы противостоять родителям – меня насильно одевали в платья и пресекали любые разговоры о моей истинной сущности. Отец сурово наказывал меня за любые мальчишеские проявления и запретил мне называть себя каким-либо другим именем, кроме своего собственного. Я Вероника, и точка! Но после семи лет меня уже невозможно было заставить отращивать длинные локоны и надевать платья… Я обстригал себе волосы ножницами, не давал надевать на себя девчоночьи вещи, вырывался, кусался и дрался с родителями, невзирая на гнев и побои отца, и меня легче было убить, чем заставить надеть не принадлежащую моему настоящему полу одежду… Но, даже одевшись по-девчоночьи, я вовсе не был похож на девочку. Я напоминал пацана в юбке, и поэтому родителям вскоре пришлось смириться с моими вечными джинсами и футболками…
Моя сестра Влада была на два года младше меня. Она была настоящей девчонкой и единственной, кто принимал меня таким, каков я есть на самом деле. Я считал себя ее братом и мог говорить о себе в мужском роде, а она называла меня Никки… Свою сестру я любил больше всего на свете! А она любила меня… Мы с ней были самыми близкими людьми в этом мире.
Наша дружба стала моей единственной отдушиной, поскольку с самых ранних лет все вокруг считали меня несчастным, душевнобольным ребенком, а многие видели во мне лжеца и притворщика. Особенно мой отец… Сейчас я понимаю, каким деспотом он был в семье, а его авторитарное воспитание вряд ли принесло хорошие плоды. Наш отец негласно являлся и нашим господином… Он был хозяином всего, что окружало нас. Казалось, даже воздух, которым мы дышали и вода, которую мы пили, принадлежали ему, и он просто милостиво разрешал нам пить и дышать с благожелательной улыбкой гостеприимного хозяина… Отец… Он никогда не сажал меня на колени, не брал с собой на прогулки, не упоминал лишний раз в разговорах… У него была красавица-дочь Влада, а первый ребенок оказался из разряда «в семье не без урода». Все это знали и хранили многозначительное молчание… При одном упоминании моего имени отец хмурился и отводил взгляд… Его ребенок тяжело, безнадежно болен – вот о чем говорили его нахмуренные брови и мысли, тревожные и мрачные… Кем же я был в его глазах? Сумасшедшим? И это мой окончательный приговор? Сумасшедший… Только потому, что не такой, как все? Только потому, что не жил по правилам, установленным в этом мире?
Я чувствовал, что многие наши знакомые относятся ко мне очень настороженно и неприязненно, хотя и не высказывают это вслух… Странно, что люди не придают значения своим дурным мыслям… Чем они лучше дурных поступков? Черные мысли гнездятся в глубинах человеческой души, разрушая и медленно убивая ее… Неужели человек не понимает, что разрушая душу, он тем самым губит и свое тело? Словно прожорливые крысы, его съедают неизлечимые недуги, источником которых является больная душа…
С годами я научился скрытности и лицемерию: притворялся не тем, кто я есть, и перестал упоминать о том, что было недоступно пониманию окружавших меня людей… Отец сразу же стал лучше относиться ко мне, даже разговаривал иногда, но так сдержанно, будто говорил с человеком, лежащим на одре, и боялся причинить ему лишние страдания хотя бы одним неосторожным словом. Все его речи, обращенные ко мне, были пронизаны одной мыслью, не высказанной вслух: «Бедная больная девочка… Моя несчастная малышка…». Как забавно! Разве совершенно здоровый человек может хоть чем-то напоминать неизлечимо больного?
Я часто задавал себе вопрос: могут ли люди объективно судить о том, с чем никогда не сталкивались и чего абсолютно не понимают? Имеют ли они право осуждать то, что выходит за пределы их миропонимания? Порой, прокручивая в голове одни и те же мысли, я доходил до панического состояния и думал: а вдруг мои родители и все, кто осуждал меня, правы, а неправ только я один? Вдруг я действительно болен, или сошел с ума или, того хуже, являюсь извращенцем с самого детства и отрицаю этот факт вместо того, чтобы лечиться у психиатра?
Только моя сестра, единственная из всех, всегда воспринимала мое поведение, как естественное и никогда не считала больным или ущербным. В часы прогулок и отдыха, она всегда была рядом со мною, поддерживая меня одним лишь своим присутствием. Сотни раз я шептал слова благодарности судьбе, пославшей мне этот бесценный подарок – мою сестру! Благодаря ей, я выстоял в этом жестоком мире, который ополчился против меня с самого детства… В своих детских играх мы уносились с ней в страну сказочных грез и фантазий, сильно отличавшуюся от той суровой реальности, в которой нам довелось жить.
Наше время за компьютером и телевизором было строго ограничено отцом, поэтому мы часами просиживали на ковре в зале около большого камина, играли в разные игры и беседовали обо всем на свете. Я сочинял забавные истории и пересказывал их сестре, чтобы слышать ее заливистый смех… Часто мы бродили, держась за руки, по безлюдному старому парку, расположенному рядом с домом, предоставленные сами себе, а поэтому свободные и счастливые. Весной мы пускали кораблики, осенью жгли костры из опавших листьев, зимой катались на санках с горки. И всегда были только вдвоем… Отец обожал и баловал Владу, но был слишком суров, чтобы вызвать чувства большие, чем уважение и почтительный страх. Она, как и наша мать, всегда трепетала перед ним, и это мешало ей искренне проявлять свою дочернюю любовь и привязанность…
У меня никогда не было настоящих друзей, да и жили мы в пригородном доме слишком уединенно, чтобы иметь широкий круг общения. Может быть поэтому я так остро помню те немногочисленные случаи, когда мне доводилось по-настоящему глубоко и серьезно пообщаться с людьми.
…Я часто вспоминаю эту старую церковь с потрескавшимися от времени стенами. Она совсем небольшая. Как только такой огромный орган помещается в ней! Кажется, нет таких стен, которые могут вместить его! Когда он молчит, окружающее пространство наполнено одним лишь его существованием, а когда издает первый звук, мир вздрагивает, словно в предвкушении чего-то долгожданного и значительного, и каждая частица мироздания вдруг начинает вибрировать ему в такт… В такт его звукам… Все заполнено, поглощено ими, и нету места, которое было бы свободно от их проникновения. Он почти всесилен… Его нельзя ненавидеть, нельзя любить. Это нечто большее, чем то, что можно выразить словами. Он выше простых человеческих понятий. Он божественен… Разве можно не преклоняться перед его могуществом и совершенством?
Нередко, будучи еще подростком, я бегал к церкви по вечерам, и стоял там, прижавшись к холодным приоткрытым воротам, чтобы хоть краем уха послушать музыку во время репетиций органиста. Я фантазировал о том, как могут выглядеть звуки, и мне казалось, что я видел их! Они напоминают капли дождя или струи сильного ливня, но воздушны и расплывчаты… И они не падают вниз, а медленно тают в воздухе, словно расплавляясь в невидимом горниле. Они рождаются, чтобы через несколько мгновений полностью растаять… Их много, целый поток, множество потоков! Иллюзия бесконечности… И все это переплетается, извиваясь в воздухе и искрясь неведомыми, неземными красками, которым нет названий. Недолговечное совершенство! Оно почти сразу же начинает таять, оставляя за собой, туманный, тонко звенящий след… Звуки никогда не касаются земли. Земное притяжение не для божественного… Они рождаются где-то свыше и возвращаются туда же. Как же мне хотелось прикоснуться к ним, полностью пропитаться ими и существовать где-то отдельно от земных понятий, от земной суеты и страстей!
Я всегда инстинктивно отстранялся от того враждебного мира, который окружал меня… В нем я чувствовал себя чужим и никому не нужным. Меня никто не понимал, и поэтому само существование казалось мне тяжким, непосильным грузом. Я часто не мог понять двуличие людей, их бесконечные взрослые игры и слова, за которыми не стояло ни капли чувств, только пустота, столь страшная, что я никогда бы не осмелился даже попытаться проникнуть в ее суть… Да и есть ли суть у пустоты?
Ни за что на свете я не решился бы войти в двери храма и попросить послушать музыку. Я боялся быть непонятым и с позором выставленным за дверь… Но однажды судьба улыбнулась мне: музыкант, выходя из церкви, увидел меня, задумчиво стоявшего за воротами. Проходя мимо, он мягко положил руку на мое плечо. Я вздрогнул от столь непривычного мне жеста и резко вскинул голову. Музыкант был еще не стар, но его лицо излучало какую-то неподвластную моему пониманию мудрость, отчего он казался старше своих лет. «Я часто вижу тебя тут… Что тебе нужно? Как тебя зовут?» Его голос был добрым и усталым, а руки чуть дрожали… И голос тоже чуть дрожал… Я потянулся навстречу этому человеку всем своим существом, словно от него зависела моя жизнь. «Меня зовут… Вероника. Можно мне прийти послушать Вашу музыку?» «Вероника?» – переспросил музыкант. Я весь сжался, не надеясь даже на одобрительный взгляд… Но он вдруг улыбнулся! Улыбка оживила его бледное, осунувшееся лицо. «Ты хотела бы послушать орган?» Я прошептал: «Да…», и он кивнул головой в знак одобрения. «Приходи в субботу с утра, у меня будет последняя репетиция. Ты сможешь прослушать весь концерт, если у тебя есть к этому интерес в столь юном возрасте…».
О как же долго тянулись дни до этой долгожданной субботы! Я не понимал, как мог раньше обходиться без музыки? Как мог не прикасаться к звукам, не чувствовать и не слышать их? В ночь с пятницы на субботу я почти не спал и с самого утра прибежал в церковь, но не один – Влада тоже захотела соприкоснуться со звуками. Она сидела в углу скамьи, такая маленькая и жалкая по сравнению с величием храма… Но это только на первый, поверхностный взгляд. Главная ценность храмов – не иконы, не музыка, как я думал вначале, а люди, простые люди, которые приходят сюда. Без людей храм пуст, лишен смысла и теряет свою суть. Если не будет людей, то не будет и храмов – некому будет молиться и слушать музыку…
Первые аккорды… Они слишком мощны для такого хрупкого существа, как моя сестра! Она закрыла уши руками и еще плотнее вжалась в угол скамьи… Ей было неуютно и страшно, слишком громкая музыка пугала ее, но я не мог ничем ей помочь. В тот миг я не существовал на земле… Я словно взлетел в высшие сферы, слушая звуки этой волшебной музыки. Как божественно красиво! Это неземная, райская красота, которой название Совершенство и Гармония…. Это чудо! Звуки, вылетая из-под пальцев, тут же тают, уступая место другим… Они не исчезают, а перетекают один в другой, словно исполняя немыслимый, фантастический танец, который является продолжением всей этой звучащей какофонии…
Но вот музыка закончилась… Краем уха я услышал, как сестра вздохнула с облегчением. Я же все еще пребывал в фантастической стране звуков и мелодий, поэтому не сразу расслышал слова музыканта, обращенные ко мне, а когда он повторил их, то смысл сказанного дошел до меня с трудом. Органист произнес: «Ты не похож на других… Тебе, должно быть, очень тяжело живется в нашем мире, мальчик…».
Мальчик? Он назвал меня мальчиком? Я вздрогнул так, что моя дрожь больше напоминала судорогу тяжелобольного человека… Никто и никогда не говорил мне ничего подобного, все считали меня больным и ущербным. Только сестра понимала меня. И теперь он, совсем чужой мне человек… Какой-то непонятный испуг, граничащий с паникой, внезапно охватил меня. И еще чувство стыда, как будто с меня сорвали всю одежду, обнажив перед толпой, пристально разглядывающих меня людей… Едва шевеля онемевшими губами, я спросил: «Вы… поняли это?» И он чуть заметно кивнул в ответ… Я напряженно смотрел на него, но не увидел ничего, что несло бы мне вред. В его взгляде не было осуждения, не было жалости или презрения. Он был добр и мудр и принимал меня таким, как есть…
Когда-то в нашем доме останавливался гость, друг отца… Он глубоко поразил меня тем, что никогда не показывал свое превосходство над более слабыми, даже над нами, детьми, казавшимися такими маленькими и беспомощными по сравнению с ним. Этот человек многому научил меня… По-настоящему мудр и значим лишь тот, чья мудрость скромна и незаметна. Выпячивающий свою мнимую мудрость и кичащийся знаниями – самый глупый из людей… Он ущербен даже в том, что не осознает этого. Истинному мудрецу не нужно уважения и почета, не нужно рабского поклонения людей, ибо он уже выше всего этого. Людские критерии не достойны его значимости, они лишь обесценивают и принижают ее…
Вдруг музыкант предложил: «Если хочешь – можешь сам попробовать сыграть. Свою музыку…». Я опешил от такого предложения, но все же несмело подошел к клавиатурам органа и с трепетом прикоснулся к клавишам… Мои руки дрожали от волнения, но постепенно я пришел в себя, успокоился и даже улыбнулся. Мне стало легко, как никогда, от сознания того, что я больше не одинок! У меня есть люди, которые понимают меня! Я вдруг почувствовал острую зависимость от того, к чему уже успел привязаться до самой глубины души, и ужаснулся своим собственным ощущениям! Теперь я не смогу существовать в одиночестве, без поддержки и понимания по-настоящему близких мне людей! Я взмолился Богу в беззвучной просьбе освободить меня от этой зависимости, но лишь нестройный хохот звуков, непроизвольно вырвавшийся из-под моих пальцев, был ответом на мою безумную просьбу… Мироздание смеялось надо мной… Над моими ничтожными страхами и радостями… Над моим нежеланием понять то, что предопределенное судьбой нельзя изменить, а поэтому оно неизбежно. И я смирился… И рассмеялся… Я совсем сумасшедший и понимаю это! И мне хорошо от того, что я сошел с ума и перестал задумываться о серьезных вещах, вообще перестал думать, о чем бы то ни было! Отчего же мне так радостно? Может быть, я умираю? А если умирать так восхитительно, то почему я предпочитаю жить? Потому что я сумасшедший?
Улыбаясь, я посмотрел на сестру. Ее ответная улыбка была, словно отражение в зеркале… Она сказала: «Ты сыграл замечательно!» О если бы это было действительно так!
…Уже по прошествии времени, став взрослым, я не пропустил ни одного органного концерта, которые проходили в нашем городе. Эта музыка по-прежнему восхищает и завораживает меня. И в этом заслуга того, одного из немногих человека, который оказался так добр ко мне… Он был Музыкантом с большой буквы, истинно мудрым, познавшим совершенство и гармонию, и поэтому признающим противоречия мира. Просто тогда я не до конца понимал этого…
…День рождения незнакомой мне девочки. Ее зовут Диана, и ей исполняется целых 11 лет! Друзья отца пригласили нас всей семьей на сей грандиозный праздник… Зачем мы здесь? Чужой дом… Чужие люди… Сколько людей вокруг! Разве такое возможно? Неужели это реально – постоянно видеть мелькающие всюду лица и не сойти с ума, стараясь запомнить их все? Я отчаянно мотаю головой, стараясь не впустить их в свою память… Люди и их голоса, голоса и их люди… Они терзают мои ощущения своей непрерывностью, и мое восприятие не выдерживает такого всепоглощающего потока голосов и людей! Я закрываю глаза, зажимаю уши, но это лишь слабые попытки укрыться от того, что гораздо сильнее и явственней, чем мое стремление спрятаться в самом себе…
Много людей… И все они хлопочут, спешат куда-то, переговариваясь, и на ходу толкая нас, так и не нашедших пристанища среди всей этой суеты… Сестре особенно достается… Чьи-то чужие руки хватают ее, тормошат, гладят по голове. Непривычная к подобным проявлениям внимания, она, тем не менее, не пытается ускользнуть или шарахнуться в сторону, как это делаю я… Она никогда не подаст виду, что ей что-то не нравится, приученная срывать свои чувства и эмоции под напором суровых требований отца. Особенно здесь, в чужом доме… Нас подводят к столу. Тут тоже дети, примерно такого же возраста, как и мы, много смеющихся детей… Они уже сидят за столом и исподтишка, не дожидаясь разрешения, пробуют что-то, хихикая и переговариваясь. Увидев новеньких, все разом обернулись в нашу сторону, и смех внезапно смолк, чтобы через мгновение возобновиться новыми переливами. Мы пока еще совсем чужие среди этих детей…
Как много всего на столе! Мы не привыкли поглощать пищу в таком необъятном количестве! Чуть утолив голод, мы с Владой молча сидим, опустив глаза, изредка переглядываясь и выжидая удобного момента, чтобы ускользнуть подальше от этого непостижимого веселья. Сколько шуму, разговоров! До нас долетают обрывки непонятных фраз, хотя все говорят на понятном нам языке… Угрюмо поглядывая вокруг, я мечтаю о том, чтобы спрятаться подальше от всех этих людей, скрыться где-нибудь в темном коридоре, но подозреваю, что в этом доме попросту нету ни одного укромного места…
Красивая девочка в нарядном синем платье с золотой цепочкой на шее вдруг вскочила из-за стола, громко прокричав что-то. Это Диана, именинница… Она хочет веселиться, играть, смеяться! Чуть приоткрыв рот, я смотрю на нее во все глаза, не отводя взгляд… Какая раскованная, веселая и красивая девочка! У нее длинные рыжеватые волосы и большие синие глаза… Дети, как по команде, повскакали со своих мест и побежали куда-то вслед за нарядной красавицей. На полпути девочка оглянулась. Заметив, что мы с Владой все еще сидим за столом, она досадливо нахмурилась и начала призывно махать нам рукой… Я поначалу не шевельнулся, замерший и неподвижный, словно каменная статуя из старого парка, но Диана подбежала ко мне и взяла за руку, приглашая следовать за ней. Пришлось нехотя подняться со стула и заставить себя идти вслед за шумной оравой детей… Диана ободряюще улыбнулась. Я не скрыл ответной улыбки, и мне вдруг стало по-настоящему радостно, впервые за много дней.
Какой неожиданный сюрприз! Она улыбнулась мне! Какая красивая девочка… И я ей явно чем-то приглянулся, впрочем, как и она мне… Это, наверное, было нелепо и немного странно, но в играх и конкурсах стало совершенно ясно, что я нравлюсь Диане больше всех. Она явно предпочитала мое общество и всячески выделяла меня из шумной толпы смеющихся, одинаковых мальчишек. Диана совсем не знала меня и принимала за настоящего мальчика! Всем своим существом я чувствовал на себе ее взгляды и ощущал неподдельный интерес к своей персоне… Чем же я так заинтриговал ее? Неужели я и в самом деле так привлекателен, как ей кажется? Я очень худ, бледен и скромно одет, несмотря на то, что наша семья вовсе не бедствует… Давно не стриженые пряди волос падают мне на лицо, закрывая глаза, и я постоянно откидываю их назад, чтобы лучше рассмотреть все, что происходит вокруг… Это уже стало навязчивой привычкой – болезненно встряхивать головой, откидывая назад волосы. А может быть мое скованное поведение сильно отличается от того, что она привыкла видеть, и поэтому я кажусь ей столь загадочным?
Не замечаю, как оказываюсь в центре круга за руку с Дианой. Вокруг стоят девочки и мальчики, все они ждут чего-то. Я давно забыл, что мы должны были делать, поскольку в мою память врезалось совсем другое… Кто-то из детей крикнул: «Я не знаю этого мальчика! Как его зовут?» Диана спохватилась: «Да, да! Мы даже не знаем твоего имени! Как тебя зовут?» Она повернула ко мне разрумянившееся лицо и ждала ответа. Моим первым желанием было назвать себя Ником и до конца вечера оставаться мальчиком… Но это было бы обманом! Я не был настоящим мальчиком… К тому же отец строжайше запретил мне называть при знакомстве иное имя, кроме своего собственного! Его наказание могло быть ужасным: со мной попросту не будут разговаривать неделями, и в своей семье я стану изгоем, человеком-невидимкой, которого даже не позовут к столу на ужин… Я уже проходил подобный опыт наказания и повторять его мне совсем не хотелось! Я нашел глазами сестру, стоявшую в кругу детей, как бы спрашивая ее совета, но она лишь молча смотрела на меня, предоставляя право самому решать эту дилемму… «Меня зовут… Вероника», – поспешно сказал я, боясь передумать. На несколько секунд повисла тишина… Дети удивленно притихли, и отголоски веселья, доносившиеся откуда-то издалека, из мира взрослых, стали слышны отчетливее. Взрослые… Они никогда не поймут того, что произошло сейчас, и поэтому отголоски их веселья были совсем незначимы… Они не могли ни помочь, ни повлиять на что-то, они лишь мешали тишине звенеть и переливаться глубокими аккордами…
Я почти физически ощутил разочарование Дианы, которой понравился симпатичный мальчик, а вовсе не девчонка в потрепанных джинсах… Я сразу понял, что она покинет меня, едва ее взгляд упадет на что-то более стоящее, чем стриженная пацанка, так похожая на мальчика, худая и лохматая… И немного смешная… И конечно же, интересная только своей новизной, словно новая необычная игрушка, которую хочется рассматривать и держать в руках… долго… или совсем недолго. Пока не надоест… Я не ошибся: услышав мое девчоночье имя, Диана тотчас же потеряла ко мне всяческий интерес и больше уже не обращала на меня ни малейшего внимания. Все мои попытки еще хоть немного пообщаться с ней были обречены на неудачу. Я сталкивался лишь с ее холодным равнодушием, словно натыкался на каменную стену. Свою симпатию к этой девочке мне пришлось скомкать, как ненужный лист бумаги, и засунуть очень глубоко в душу, словно красивую, но невостребованную вещь…
Праздник, праздник… Печален твой конец. А ведь все могло быть совсем по-другому… Вот как бывает, когда ненужная ветошь закрывает волшебное зеркало, в котором отражена истинная суть явлений… И зачем я так бездумно сорвал покрывало с зеркальной поверхности?
Второй месяц зимы… Снег падает на землю тяжелыми хлопьями, скрывая все то, что некогда было живым и цветущим… Все окружающее превращается в безжизненную пустыню только для того, чтобы весной возродиться вновь… Я ненавижу снег, он несет покой и забвение… Это напоминает смерть, самое непостижимое из всего того, что мне пока не дано познать… Снежинки пробиваются сквозь приоткрытую форточку вместе с порывами ветра и, кружась, падают на пол, медленно превращаясь в капельки воды. Я наблюдаю за этим явлением со странной радостью. Снег… Если ты можешь растаять, значит, есть что-то сильнее тебя… Вода превращается в снег, снег в воду, весна сменяет зиму, осень лето… Все погибает и возрождается вновь уже в новом качестве. Странный круговорот…
Мама с сестрой уехали почти на все каникулы, и я отчаянно скучал дома в обществе отца, с которым мы почти не разговаривали. С Владой мы тоже стали общаться значительно реже по мере взросления… У нее появились новые занятия, сформировался свой круг общения, и встречи с друзьями стали регулярными. Она пропадала из дома все чаще, и время вдвоем мы проводили все реже… У меня же, в отличие от сестры, никакого круга друзей, увы, не наблюдалось – людей, желающих водить со мной дружбу, зная мои наклонности, попросту не было. Мальчишки не принимали меня за равного в их компании, а девчонки сторонились… С годами я замкнулся в себе, плохо шел на контакт с людьми, стал угрюмым и недоверчивым. Окружающие воспринимали это, как должное: какой же еще характер может быть у такого человека, как я? Только тяжелый и мрачный, и никакой другой… Я настолько свыкся со своим состоянием одиночества, что стал даже бояться впустить кого-то в свой замкнутый мир. Дни моей жизни сливались в безвременье, и я не ощущал, где начало, а где конец, и не отличал одного от другого. Лучше всего моему внутреннему состоянию в то время подходило понятие конца… Конец – это когда сердце тоскливо сжимается, и тишина вновь вступает в свои права… Начало – это радость, а конец – печаль… Все существует в единстве… Начало несет в себе признаки конца, и наоборот… Не значит ли это, что главным смыслом жизни является смерть? Или она всего лишь итог? А в чем же тогда смысл?
Отец оторвал меня от размышлений: «Встречай гостей, дочка! Их машина уже во дворе…». Гостей? Зачем нам гости? Я не люблю гостей, особенно незнакомых! Ведь при них я вынужден называть себя ненавистным мне женским именем, наблюдая за неподдельным изумлением на их лицах…
Гостями оказались коллега отца с дочерью. Отцу, видимо, тоже стало скучно, и он пригласил своего приятеля погостить дня два-три в нашем доме за городом. Узнав, что в нашей семье есть девочки, его друг прихватил с собой для компании свою дочку Ксению. Ей было 17 лет, а мне 16… Хлопоты, приветствия, какие-то подарки… Зачем все это? Ну вот и самое неприятное – знакомство! Мужчина спросил: «Что это за парнишка? Ты же говорил, что у тебя две дочки!» «Я Вероника!» – выпалил я сходу, предотвращая дальнейшие ненужные расспросы. Мужчина чуть приподнял бровь, но деликатно промолчал… А его дочь протянула мне руку и с улыбкой сказала: «А я Ксения. Привет!» И я с неохотой пожал ее ладонь…
Ксению определили в нашу с сестрой спальню на кровать Влады… В душе я был категорически против этого! Мне не очень-то уютно жилось в одной комнате даже с родной сестрой, а тут две ночи с чужой девушкой! Я не чаял, как их пережить… Однако Ксения оказалась очень легкой в общении, доброжелательной и раскрепощенной. Казалось, она не обращает ни малейшего внимания на мою скованность, нахмуренные брови и односложные ответы… Она весело щебетала и тормошила меня, пытаясь наладить контакт. Постепенно мне стало интересно с ней разговаривать и проводить время, тем более что наши папаши с самого обеда начали без меры выпивать, и к вечеру их развезло так, что они задремали, уронив головы на стол… Мы с Ксенией были предоставлены сами себе, и вынуждены были самостоятельно находить себе занятия. Я показал ей дом, заснеженный парк, прокатил на санках по дорожке. Мы немного поиграли в снежки, будто дети, а потом слепили снеговика и установили его на пороге дома, украсив веточками вместо волос. Ксения много говорила, смеялась, что-то рассказывала о себе и своих друзьях. Я с удивлением поймал себя на мысли, что смеюсь вместе с ней, однако, привыкший проводить много времени в одиночестве, я немного устал от такого избыточного для меня общения…
Вечером мы уединились в спальне, решив, что посмотрим какой-нибудь фильм. Но перед этим Ксения, хитро подмигнув мне, вытащила из сумки початую бутылку вина и кое-что из закуски: «Не все же им квасить! Мы тоже хотим!» Разлили вино по одноразовым стаканам, чокнулись за знакомство… Потом выпили за дружбу, потом за любовь… Второй стакан, третий, четвертый… Не привыкший к столь обильным возлияниям, я быстро захмелел и моя новая подруга тоже… Пошли более откровенные разговоры. «Ты лесбиянка?» – спросила вдруг Ксения. Я невольно поморщился, уловив дисгармонию между собой и этим непонятным мне определением. Разве парень может быть лесбиянкой? Но Ксения спрашивала с таким участием и была так добра ко мне, что я не стал ничего возражать, а просто пожал плечами и отвернулся. Она подошла ближе, тронула меня за плечо. «Не расстраивайся! Среди моих знакомых есть такая же девчонка, как и ты! Ей не нравятся парни, и она хочет встречаться с девушкой. Это, наверное, сложнее, не спорю… Все нормальные девушки давно уже имеют отношения с парнями, а она все еще ищет себе подругу… А у тебя есть близкая подруга?» Вздохнув, я ответил: «Нету. И вряд ли когда-нибудь будет…». «Так это легко проверить, будет или нет», – рассмеялась Ксения. «Проверить? Как?» «Давай сюда какую-нибудь книгу с картинками! Будем гадать!» С этими словами Ксения схватила с полки самую толстую, красочную книгу – альбом со старинными гравюрами… Некоторые гравюры из этой книги в детстве сильно смущали, порой даже пугали меня своей неприкрытой откровенностью, но, рассматривая их довольно часто, я в конце концов признал их красоту и совершенство… Интересно, почему лучшие проявления человеческих чувств порой кажутся нам постыдными, в то время как убийство, смерть, ложь, коварство так естественны?
«Вот! – Ксения с победоносным видом подняла книгу над головой. – Представь, что эта книга волшебная, не такая, как все остальные… Скажи, что ты хотела бы узнать, я открою страницу наугад, и ты увидишь, исполнится ли твое желание. Рисунок подскажет тебе!» «Хорошо! – подыгрываю я. – Пусть книга скажет, будет ли у меня девушка…». Ксения медленно и многозначительно открывает книгу… Я вижу легкую улыбку на ее губах, удивительно красиво преобразившую лицо… Книга открыта! Но, едва взглянув на рисунок, Ксения широко раскрывает глаза, и улыбка медленно сползает с ее лица… Как только такое можно нарисовать? Я читал, что в средневековье за книги с такими рисунками живьем сжигали на костре. Сексуальная сцена на гравюре была изображена так четко, реально и неприкрыто, что даже я, много раз видевший этот рисунок, невольно смутился и покраснел… Ксения внимательно посмотрела не меня: «Кажется, твое желание исполнится», – сказала он. И я чуть заметно кивнул головой в знак согласия. Наши взгляды встретились… Я смотрю на Ксению, не отводя глаз. Это, оказывается, так невыносимо приятно и даже немного мучительно… Она такая красивая в полумраке комнаты! Ее волосы кажутся неестественно золотыми, а взгляд темных глаз проникает прямо мне в душу. Мое тело охватывает какая-то непонятная дрожь, а голова затуманивается и совсем перестает что-либо соображать… Я наверное совсем пьяный… Зачем же я так напился? Интересно, видит ли она мое внутреннее состояние или замечает лишь улыбку, застывшую, словно маска комедианта?
Ксения подсела ко мне на кровать и спросила: «У тебя когда-нибудь был секс с девушкой?» Я отрицательно мотнул головой… «У меня тоже не было… Но ведь все когда-нибудь бывает в первый раз, правда?» С этими словами она медленно прикоснулась своими губами к моим, словно пробуя их на вкус. Я опешил от такого неожиданного проявления чувственности, но не посмел отстраниться, да и совсем не хотел этого… Мы обнялись и стали бешено целоваться, словно живем последний день в отпущенном нам времени… Я задыхался от лавины нахлынувших чувств и поражался на самого себя: откуда во мне столько страсти? Откуда я научился целоваться, никогда не испытав даже платонической любви? Ксения попыталась стащить с меня рубашку… Я слегка отстранил ее и машинально закрыл руками обнажившуюся грудь. Ксения тихо сказала: «Не нужно стесняться…». О если бы это было только стеснение! Я ненавидел свое женское тело, не знал, что мне с ним делать, и как вообще жить дальше… Как заниматься любовью я тоже не имел ни малейшего понятия, но Ксения, видимо, была в этом плане поопытнее меня. Она мягко убрала мои руки, прижатые к груди, и произнесла твердо: «Раздеваемся обе! Или это все не имеет смысла. Не люблю игру в одни ворота!» «Но… я все же не парень», – неуверенно возразил я. «Так даже интереснее! Новый опыт всегда пригодится, разве не так?» Никогда в жизни я не допускал даже мысли о том, что когда-нибудь позволю кому-то прикасаться к этому глубоко чуждому мне телу! Но Ксения была так нежна со мной, находила такие убедительные слова и так по-доброму уговаривала меня, что я сдался! Вернее, мое тело, не слушая доводов разума, стало все сильнее и сильнее откликаться на ее ласки. Я и не заметил, как оказался совершенно голым в ее объятиях! Какая сладкая пытка! Мне казалось, что я сгораю дотла и возрождаюсь вновь, тону и снова всплываю, отчаянно хватая ртом воздух! Мне казалось, что я парю над облаками и вдруг резко падаю вниз… А потом снова взмываю в небо… Наконец я, словно вулкан, взорвался изнутри на тысячу кусочков, испытывая при этом невероятное наслаждение! «Ой, ты еще девушка!» – донесся до меня удивленный возглас Ксении. «Не хочу быть девушкой…», – сказал я первое, что пришло в голову. «Но это очень больно!» – ответила Ксения. Сообразив, о чем она говорит, я попросил срывающимся шепотом: «Сделай это со мной… Пожалуйста!» «Нет! – возразила Ксения. – Повторяю: это очень больно! Ты закричишь, и сюда припрется мой папаша… Не думаю, что он одобрит наши развлечения». Но я настаиваю: «Я не издам ни звука, обещаю! Прошу тебя!» «Окей, я попробую, но если будешь орать – пеняй на себя! А сейчас просто расслабься…». Изнывая от ее нежных ласк, я, одновременно с этим, вдруг непроизвольно вздрогнул от сильной боли, резко и неожиданно пронзившей мое тело. Сдерживая слезы и стон, я прикусил губу, помня про обещание хранить молчание, и утешался тем, что Ксения что-то ласково говорила мне, пытаясь успокоить, гладила по напрягшемуся от боли телу и теребила волосы… Чуть всхлипывая, я прижимался к ней всем телом, наслаждаясь одновременно и болью, и радостью… В ту минуту я чувствовал что-то непонятно-радостное, и это чувство доводило меня почти до боли, до желания рыдать и кричать… Наверное, это и было то самое ощущение счастья, о котором так часто говорят люди… Мне не раз доводилось слышать о нем, но крайне редко я испытывал нечто подобное. И вот это новое чувство вдруг всколыхнулось в моей душе, пробудив острое желание существовать на этом свете, несмотря ни на что… Хотя бы ради того, чтобы испытывать подобные ощущения с близким человеком! Любовь – вот сила, которая примиряет непримиримое, совмещает противоположности, останавливает неизбежное и способна изменить неизменное… Нет ничего, что было бы неподвластно этому великому чувству!
…Подавляю вздох, печальный, словно осенний ветер. Ксения вернулась в свой мир, оставив меня в одиночестве и смятении и одарив бесценным опытом. И опять потекли нескончаемой чередой однообразные дни моей жизни… Много дней, не печальных и не радостных, много ночей холода и одиночества. Бесконечная череда фиолетовых сумерек и звеняще-прозрачных мгновений раннего утра… Мир моих иллюзий, столь ярких, что нетрудно ошибиться, приняв их за что-то более материальное. Реальность иллюзий или иллюзия реальности? Где разница? И есть ли она?
Я до сих пор благодарен Ксении за полученный опыт. Она показала мне, что любой человек на свете заслуживает счастья и может быть любимым, несмотря ни на его пол, ни на тело, ни на внешность… И я тоже имею право быть счастливым и строить свою жизнь по-своему! Нужно только очень сильно этого захотеть и идти к своей цели, неустанно двигаясь вперед. Так я сделал первый шаг в новую для себя, взрослую жизнь. Но это, как говорится, уже совсем другая история…