Глава 5
Ницше неторопливо пылил копытами по дорожке. Пока указания носового платка соответствовали изгибам единственного пути. На участке, где повороты следовали один за другим на протяжении пары километров, у меня возникло огромное желание отключить навигатор. Уж слишком часто звучали указания. К счастью, потом дорога стала прямой.
Порывшись в кармане, я достал взятую в домике Натали книжонку. Ароз Азорин. Никогда не слышал про такого поэта. Посмотрим.
Любовные грёзы
Как белые козы
Пасутся в овраге уставшей души
В родные просторы
Крадутся как воры
Но дальше им красться ты не разреши
Однако. И Натали такое читала? Я пролистал ещё пару страниц и обнаружил стихи, помеченные красным карандашом.
Ее глаза на фары не похожи,
Нельзя губищи бампером назвать,
И не блестит под цвет «металлик» кожа,
Мочалкой старой вьется прядь.
Я почесал макушку. Что-то мне это напоминало.
С дамасской розой, ссохшейся в гербарий,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело нюхать буду я с фига ли?
То ж не фиалки нежный лепесток.
Вот бедняга Шекспир! Я б на его месте встал из могилы, нашёл автора сего опуса и пожал ему горло. Какой там был номер сонета?
Ты не найдешь в ней завершённых линий,
Полосок жёлтых словно на пчеле.
Не знаю я, как выглядят бикини,
Но вряд ли куртуазно на филе.
А вы б не заперли охальника в подвале,
Когда бы вас коровой обозвали?
Я глупо захихикал. Ницше обернулся и вопросительно поглядел на меня.
– Ну, что ты смотришь? Я просто в восхищении от современной литературы. А если хочешь, чтобы я тебе этот бред почитал вслух, но без выражений, попроси. Я знаю, ты умеешь.
Ослик с укоризной посмотрел на меня.
– Не дави на жалость, – хмыкнул я.– Слышал я, как ты по-немецки шпрехаешь. Так что либо попроси, либо поедем без развлечений.
– Плиз, – сквозь зубы процедил Ницше.
– А по-русски? – ничуть не удивившись, потребовал я.
И тут моего ослика словно прорвало:
– Да что ж такое! Я, честный осёл, должен ещё и просить! Пашешь тут на вас, людей бестолковых, пашешь. А где благодарность? Где благодарность, я тебя спрашиваю? – тут он резко сел, чуть не опрокинув меня на спину.– Да, я молчал. Молчал, сколько мог. Но даже моему ангельскому терпению пришёл конец! Почему я должен носиться по совершенно не нужным мне делам, в то время как на конюшне тепло, сухо, да ещё и обед? И комрад Тишка рядом – есть с кем побеседовать о классической литературе! Пусть он и молчит постоянно, но, уверен, всё понимает. В отличие от вас, людей. Что-то всё бегаете, суетитесь. Хорошо, что хоть стреляете редко. Но это не от большого ума, а из-за отсутствия боеприпасов. Злые вы. На конюшне даже последний мерин ведёт себя гораздо интеллигентнее самого воспитанного царевича!
Я стоял рядом и ждал, когда же этот словесный поток закончится. Но Ницше никак не унимался. Тогда я подошёл и поцеловал его в нос. Ослик замер на полуслове, правый его глаз внезапно увлажнился, и огромная слеза скатилась по щеке.
– Я тебя тоже люблю, – смущённо пробормотал он.
– Что ж ты молчал всё это время? – я обнял Ницше и присел рядом.
– Люди любят, когда ничто в их жизни не выходит за рамки обыденного, – начал мой четвероногий философ.– Стоит появиться чему-то новому, необычному, и вы сразу объявляете охоту. Поймаете, посадите в клетку и будете ходить вокруг, глупо хохоча и тыкая пальцами. Что-то мне такая судьба совершенно не нравится.
– Ты же знаешь, я бы тебя в обиду не дал. Помнишь, как я тебя из Тараканьего леса тащил? Другой бы бросил. А я до дома донёс.
– Глупый поступок, – ослик тряхнул головой.– Я, честно сказать, пришёл в себя уже на выходе из леса.
– Так чего же ты надо мной издевался, притвора ушастая? – я в возмущении щёлкнул его по носу.
– А когда ещё будет такая возможность на человеке прокатиться? Да и стресс у меня был из-за паука.
– Ладно, двинули дальше, – я поднялся и отряхнул одежду.– Пойду пока рядом, а то опять обвинять станешь.
– Почитаешь? – Ницше забежал вперёд и с надеждой уставился мне в глаза.
– Почитаю, – я согласился, но счёл нужным предупредить:– Но ты учти, стихи своеобразные.
– Ничего, посмеёмся вместе.
Я открыл книжку наугад и продекламировал:
Замотался я в шарф голубой,
На меня в помещенье чихали.
В первый раз я сдавал свою кровь,
Не скандалил я даже с врачами…
Был я весь – как запущенный сад,
Накупил я микстур себе сладких.
От таблеток хотелось плясать,
И бежать, и бежать без оглядки.
Мне бы только погладить кота,
Мне бы только померить давленье,
Но шумит под окном гопота,
И кончается в банке варенье.
Вилка ржавая, треснул стакан,
Муха жирная в хлебе чёрном,
И за печкой орёт таракан,
Утверждая, что жить так позорно.
Я б готовил тебе кабачки
И стихи бы писать забросил.
Разбежались бы сразу жучки
И ложился бы спать я в восемь.
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали…
Но в тебе больше сотни кило,
У тебя борода под усами.
Ницше держался до последнего. А потом перевернулся на спину и задёргал лапами в воздухе.
– Аккуратнее! Провизию подавишь!
– Ой, матушки мои непарнокопытные! – сквозь слёзы проговорил ослик.– Эк мужика припекло!
– Если ты не будешь себя сдерживать, мы останемся без пожитков, – я погрозил ушастому пальцем.
– С морковкой, допустим, ничего не случится, – он вскочил и отряхнулся.– Ладно, я так больше не буду. Ты, главное, читай. Дорога короче покажется.