9
Я бродила словно в тумане. Мир преобразился, он больше не такой, как прежде. Кто-то наложил на него фильтр, и все изменилось. Небесная синева теперь гораздо насыщеннее, это кобальтовая синева. Листья на деревьях светятся неоново-зеленым, солнечный свет так ярок, что режет глаза даже через темные очки.
Мне вспомнилось, что когда мой мир тускнел, а такое случалось, Филипп умел расписать его пестрыми красками, зарядить наводящие уныние дождливые дни и душевную хмурь искрометной жаждой жизни, юмором и энтузиазмом. Он, как ребенок, склонившийся над альбомом, раскрашивал мою жизнь восковыми карандашами.
Я сидела в саду под любимой яблоней. Меня бил озноб, несмотря на жару. Вокруг ни души, и это радовало. Я чувствовала потребность побыть одна. Немного побыть одной и дать мозгу шанс все осознать. Я сидела под яблоней, как Будда под деревом бодхисатвы в ожидании просветления. В голове словно мантра крутилось только одно:
Филипп жив.
Он жив.
Вдоль забора, крадучись, бежала пестрая кошка, но вдруг в растерянности застыла, посмотрела на меня, решила все-таки не обращать внимания и скрылась в направлении соседского участка.
Интересно, где ее брат. Они всегда носились вместе, два легкомысленных малыша одного помета, – я так и не знала, кому из соседей они принадлежат. Филипп любил их.
Я просто сидела и пыталась во всем разобраться. Вдруг что-то стеснило мою грудь, стало разрастаться, сделалось несоразмерно большим для моего тела, для грудной клетки, почти нестерпимым, я подумала, что меня вот-вот разорвет, и уже не могла усидеть на месте, поднялась и пошла обратно в дом, к телефону. Держать все это в себе нестерпимо, надо обязательно с кем-нибудь поделиться, рассказать, а если нет, то разорваться как бомба.
Но стоило взять телефонную трубку, возник новый вопрос – что дальше?
Кому позвонить?
Первый порыв – набрать номер Мириам. Мириам единственная преданная подруга, я всегда к ней обращалась, когда испытывала потребность выговориться. Но Мириам не знала Филиппа, она никогда его не видела, наша дружба завязалась уже после его исчезновения. Я чувствовала: это не то, что нужно, – сразу впутывать подругу в эту историю будет неправильно.
Родные, подумала я. Прежде всего следует известить родных. Но кроме Лео и меня никого нет. Отец Филиппа, от которого он получил по наследству гигантский концерн, умер уже много лет назад, мать страдала Альцгеймером и вот уже много лет жила в роскошном доме престарелых, братьев или сестер у мужа не было. По этой части мы друг на друга походили. Я тоже вековала свой век одна, без семьи, пока не встретила Филиппа и не появился на свет Лео.
Палец мой все еще блуждал над кнопками телефона. Я не могла решиться. И вдруг почувствовала сильную потребность позвонить Иоганну. Иоганн Кербер, старый друг семьи Петерсен, человек, на которого Филипп смотрел с восхищением и к которому всегда обращался за советом. А потом, когда Филипп пропал, мне самой приходилось доверяться здравомыслию и осмотрительности Иоганна и искать его отеческого совета. Все финансовые и хозяйственные вопросы, не терпевшие отлагательств, улаживал он. Ведь Филипп, основной совладелец концерна с миллиардным оборотом, неожиданно канул в воду. И улаживать приходилось немало. Известие о возвращении Филиппа обрадовало бы Иоганна больше всего на свете. Я уже набрала его номер, но вдруг почувствовала укол совести и передумала. Ведь это ясно как день: кому как не матери полагается первой узнать такую новость. Узнать о том, что сын ее жив. Что он возвращается. Альцгеймер там или нет – не все ли равно. Будет серьезной ошибкой не поставить ее в известность первой. Я принялась листать маленькую записную книжечку, где содержались все важные номера, – я набирала их постоянно, но запомнить никак не могла, – нашла телефон дома престарелых, где жила Констанция, и позвонила.
Трубку сняли сразу после первого гудка, на другом конце раздался энергичный женский голос.
– Добрый день, это Зара Петерсен, – представилась я. – Мне хотелось бы поговорить со свекровью.
– Ах, госпожа Петерсен, – ответил голос, – мне очень жаль. Но вашей свекрови сегодня совсем не здоровится, она навряд ли способна вести беседы по телефону. Но, если угодно, вы можете зайти. Повидаться со свекровью можно в любое время, никто не будет возражать.
Мне стало стыдно. Я уже давно не навещала Констанцию. Слишком увлечена была собой и своими проблемами.
– Большое спасибо, – поблагодарила я. – Я зайду, как только появится возможность.
Я положила трубку и сразу набрала номер Иоганна. Услышала гудок, – первый, второй, четвертый, седьмой, после чего оставила свою затею. Набрала номер мобильного, который знала наизусть, и пока устанавливалось соединение, переминалась с ноги на ногу, не находя себе места. Но мобильный оказался выключен. Я тихо чертыхнулась. Снова взяла книжечку и нашла номер офиса, – Иоганн дал мне его на всякий пожарный, и вот этот случай наступил.
Только я набрала последнюю цифру, в трубке опять послышался женский голос, такой же приятный и деловой.
– Здравствуйте, меня зовут Зара Петерсен, – сказала я. – Я могу поговорить с господином Кербером?
– Господин Кербер в командировке, за границей, – ответила женщина на другом конце.
– Ах да, конечно, – выпалила я, вспомнив, что он собирался на несколько дней по делам в Пекин.
– А когда он вернется? – спросила я.
– Господин Кербер возвращается через три дня. Хотите оставить для него сообщение?
– Нет, спасибо, – ответила я. – Вы не знаете, могу ли я как-нибудь с ним связаться?
– Я не имею права давать номер его личного мобильного. Зайдите лучше еще раз, когда…
– Не стоит, – перебила я, – у меня есть его мобильный. Попробую позвонить ему еще раз, попозже. Благодарю вас.
Я положила трубку, не дождавшись ответа. Снова набрала номер мобильного, в нелепой надежде, что Иоганн, пока я говорила с его секретаршей, уже успел все-таки включиться.
– Ну давай же, давай, – умоляла я, пока устанавливалось соединение.
Но совершенно равнодушный голос сообщил, что абонент находится вне зоны действия сети. И тогда меня затрясло по-настоящему. Желание говорить с Иоганном сделалось нестерпимым. Я снова выругалась, потом немного подумала, кому бы еще позвонить, но так и не пришла ни к какому решению. Оставалось одно – набрать Мириам. С нетерпением ожидала я гудка, мысленно приготовившись, что раздастся «занято», или никто не снимет трубку, но в конце концов услышала знакомый голос.
– Мартин Бекер.
– Мартин, привет! Это Зара.
– Супер-Зара! – провозгласил Мартин.
Он смаковал каждое слово, словно я и впрямь была супергероем. В порядке исключения я не обратила на его юмор никакого внимания.
– Можно поговорить с Мириам?
– Не знаю, получится ли, – ответил Мартин. Я совершенно отчетливо представила себе, как расплывается в кривой улыбке его лицо.
Обычно я очень терпеливо сносила все его выходки, но не сегодня. Меня буквально разрывало от желания с кем-то поговорить, причем немедленно.
– Она дома или нет? – спросила я, стараясь сохранять самообладание.
Мартин понял: мне не до шуток.
– Нет, Мириам ушла в магазин. А я сижу с детьми. У тебя все в порядке?
– Все замечательно. Просто думала ей кое о чем рассказать, но это терпит.
– Как хочешь, – сказал Мартин.
Я попрощалась и положила трубку. Стало трудно дышать. Я решила снова попытать счастья с мобильником Иоганна и на этот раз услышала прерывистые гудки. Вышла из дома в сад.
День раскалился еще больше, по небу лениво плыли редкие облака – предвестники хорошей погоды, я узнавала в них животных, которых видела сегодня в зоопарке: слоненка, тигра, белого медведя. Солнце ударило в голову, едва я вышла за порог, у соседей никакого движения, все окопались по домам, пережидая нестерпимую жару. Никаких визгливых подростков, гудящих в соседском бассейне, никакого тарахтения газонокосилки, никаких детей на качелях, подвешенных к ветвям вишни. Все, что я слышала, – тихое жужжание пчел, которые, перелетая с цветка на цветок, делали свое дело, их не могли вывести из равновесия ни жара, ни летние каникулы.
Меня настолько переполняли эмоции, что снова стало казаться, будто я вот-вот разорвусь. Желудок бунтовал, как давеча в зоопарке. Я уперлась ладонями в бока, наклонилась вперед, закрыла глаза, отсчитывая вдохи, почувствовала, как режущие позывы к тошноте отступили и осталось только легкое головокружение. Но тут в моей груди начало твориться что-то неладное: закипать, подниматься вихрем все выше и выше и, наконец, прорвалось. Мне стало смешно. Сначала я только тихонько хихикала, но потом смеялась уже во весь голос, как долго – да бог его знает.
Вдруг справа от меня, из-за забора, который отделял наш участок от старенькой соседки госпожи Тайс, раздался голос, и он заставил меня вздрогнуть. Госпоже Тайс за восемьдесят, это крепкая, прямая и довольно-таки чудаковатая старушка. Она не любит детей, за исключением Лео, и говорит, что с тех пор как стала вдовой, чувствует себя гораздо счастливее. Нет-нет, к мужу у нее нет никаких претензий, но просто некоторые люди созданы для одинокой жизни, и вот к таким она, мол, и относится. В ее доме всегда стоял наготове кошачий корм, для какого-нибудь голодного бродяжки, хотя вообще-то кошек у нее не водилось. Она не жаловала пироги, но регулярно их стряпала, просто потому, что любила запах свежей выпечки. Госпожа Тайс мне очень нравилась.
– Я так рада слышать ваш смех, что прервать его было бы грех, – сказала соседка.
– Здравствуйте, госпожа Тайс, – откликнулась я. – Как ваши дела, все хорошо?
– Да, потихоньку-полегоньку, все в норме, – ответила она, показывая мне маленькую корзиночку с малиной, которую, судя по всему, только что собрала. – Садовые работы держат меня в форме!
Она протянула мне через забор корзинку, я взяла одну ягодку и положила в рот.
– С ума сойти, – удивилась я. – Уже такие сладкие! Спасибо.
– Простите, как прикажете это понимать? – заартачилась госпожа Тайс. – Уж не смешите. Не одну, а больше берите.
Она прервалась на полуслове, казалось, что-то взвешивая, но потом возвестила:
– Вот, возьмите корзинку, вам с Лео на двоих. Я же знаю, как любите вы малинку!
– Это очень мило! Огромное вам спасибо, – искренне поблагодарила я. – Лео будет в восторге.
Госпожа Тайс махнула рукой и снова вернулась к работе в саду. Некоторое время я молча наблюдала за ней. Мы не родственники, но для Лео она как бабушка. Да и для меня тоже. С другими соседями она не особо зналась. Примерно год назад она решила для тренировки мозга изъясняться исключительно рифмованными фразами, и с тех пор ее слава тихой сумасшедшей в округе только укрепилась.
– Мой муж возвращается, – вдруг выпалила я. – Филипп жив. Его нашли!
Держать все это в себе сделалось невыносимо, и больше всего на свете мне хотелось выговориться, – так почему бы и не перед безумной госпожой Тайс? Старушка нахмурила брови, казалось, она решала для себя: верить или не верить. И очевидно, решила поверить.
– Батюшки-светы, радость-то какая! – продекламировала она наконец. И в ту же секунду, поняв, что по прошествии почти целого зарифмованного года не имеет права так запросто скатиться до прозы, добавила:
– Да как же ты узнала, дорогая?
– Меня известили, – ответила я. – Филипп жив. Он возвращается домой.
Сейчас я поняла, что в первый раз произнесла это вслух и что в эту секунду во мне что-то повернулось. Я начала всхлипывать, но потом вдруг разрыдалась и уже больше не могла остановиться. Госпожа Тайс молча смотрела на меня, – наверное, не знала, что сказать, или же не находила рифмы.
Через некоторое время я справилась с собой и извинилась:
– Простите. Я пойду. В доме много дел. Еще раз спасибо за вкусную малину.
По дому разливалась прохлада, меня все еще знобило. Я пошла на кухню, высыпала половину ягод в маленькую миску и поставила в холодильник, для Лео. Потом села на пол и одну за другой отправила в рот оставшиеся ягоды.