II. Коменданты и обер-коменданты
Иностранный термин «комендант» заимствован из администрации Прибалтийского края; его первое появление в русском административном языке совпадает именно со временем завоевания этого края. В 1703 году воеводам городов, приписанных к олонецкой верфи (Пошехонье, Белоозеро, Каргополь), было велено быть во всем послушными указам губернатора новозавоеванной области кн. Меншикова, которые должны были передаваться им через олонецкого коменданта[12]. В 1706 году Яков Римский-Корсаков, занимавший еще в 1703 году должность копорского воеводы, называется копорским комендантом[13]. Название «воевода» постепенно заменяется новым, сначала в отдельных случаях; а затем с 1711 года название «комендант» делается общим для всей тогдашней России. В 1709 и 1710 годах Галичем управлял стольник и воевода А. Я. Новосильцев; но уже с января 1711 года он титулуется стольником и комендантом[14].
Какое значение имела эта перемена? Заключалось ли в этом случае все нововведение только в перемене административной номенклатуры? Сравнение прежнего воеводы с комендантом как будто подтверждает эту мысль, и нельзя даже сказать, чтобы новое название упрочилось и чтобы старое заменилось им окончательно. И после 1711 года термины эти постоянно смешиваются, и один появляется на месте другого даже в официальных актах. Так, например, калужский комендант Петр Зыбин в 1712 году называется то комендантом, то воеводой в одном и том же документе[15].
Комендантов мы встречаем в тех городах, в которые обыкновенно назначались воеводы, и, как показывают приведенные выше примеры, прежний воевода переименовывался в коменданта. И обязанности, возложенные на комендантов, были совершенно те же, какие возлагались и на воевод. Какой-нибудь общей регламентации комендантской должности издано не было, как ее не существовало и для воевод XVII века, получавших каждый свой особый наказ. Когда знакомый уже нам Я. Римский-Корсаков был переименован из воевод в коменданты, ему дана была инструкция, из которой можно видеть, в чем заключались обязанности коменданта. Ему предписывалось вообще всякие дела управлять, «применяяся к наказам прежних воевод»; а затем инструкция ближе определяет его функции. Как и у воевод, они были главным образом двоякого рода: финансовые и судебные. Инструкция предписывает ему произвести перепись тяглого населения подведомственной ему территории, далее возлагает на него заботу о производстве всяких сборов, прямых и косвенных, с тем чтобы он выбрал всю накопившуюся прежнюю недоимку и отнюдь не допускал образования новой. Наконец, ему поручается также и судебное ведомство в его округе[16].
С тою же физиономией финансового агента и судьи, напоминающей воеводу XVII столетия, выступает комендант и при наблюдении его деятельности в действительной жизни, как ее обрисовывают сохранившиеся до нас документы комендантского управления. Он наблюдает за целостью казенного имущества[17]. Он понуждает все классы населения отбывать лежащее на каждом из них тягло, выставлять военный и рабочий контингент и исполнять прочие повинности, натуральные и денежные. Комендант исполняет также и экстраординарные казенные поручения: например, сдает в подряд поставку корабельного леса, производит закупку лошадей, заготовляет сено для проходящих по его уезду воинских команд, отправляет дальше к Петербургу пришедший по реке корабельный лес и т. п.[18]
Сохранилось также много памятников и судебной деятельности комендантов. Комендант производит судебные разбирательства по делам гражданским и уголовным. С другой стороны, и в судебной области он также действует как исполнительный агент высшего правительства, осуществляя судебные приговоры высших инстанций. Так, например, он производил «отказы» имений по приговорам Поместного приказа[19].
Так же мало, как у воеводы, в руках коменданта была развита полицейская функция, и едва ли во многих случаях она переступала за пределы полиции безопасности. Военною властью комендант обладал не всегда, а лишь в тех случаях, когда в его городе находился гарнизон. Гарнизоны и состояли обыкновенно под командою комендантов[20]. Но вообще вопреки своему военному названию, должность эта имела более гражданский, чем военный, характер, точно так же, как и должность воеводы в XVII веке. На ее гражданский характер указывает, между прочим, обязанность коменданта выставлять «вместо своей персоны» в ряды войска «даточного» – знак, что, служа комендантом, он не считался на действительной военной службе[21].
Итак, по тем функциям, которые комендант должен был исполнять, он ничем не разнится от воеводы середины XVII века; а по тем отношениям, в каких стоял комендант к посадскому населению, он гораздо более напоминает воеводу именно середины, чем конца этого века, когда из финансовой и судебной власти воевод было изъято посадское население. Коменданту население посадов оказывается подведомственно в обоих этих отношениях, совершенно вопреки целому ряду указов, изданных в эпоху учреждения Ратуши. Никакого особого указа о подчинении посадских людей комендантам не сохранилось, и вернее объяснять дело так, что посадское население оказалось в ведомстве коменданта не вследствие издания какого-нибудь нового указа, а потому, что изданные не были в силах отменить порядки, сложившиеся долгим временем, и, с одной стороны, отучить прежнего воеводу налагать свою руку на город, а с другой – отучить горожан обращаться к воеводе. Уцелевшее делопроизводство «приказных изб», т. е. комендантских, и «земских изб», т. е. бурмистерских канцелярий, показывает их взаимные отношения. Комендант понуждает посадское население к отправлению казенных повинностей так же, как и всякое другое. Так, например, бежецкий комендант постоянно беспокоит бежецких земских бурмистров присылкою к ним указов: то о выборе добрых посадских к приему провианта и фуража, то о выборе кузнецов, плотников и других работников для отсылки их в Петербург, то об изготовлении подвод «под шествие царского величества» или «светлейшего князя»[22].
Но комендант же и судит посадских людей. В иных случаях он представляет из себя апелляционную инстанцию, куда восходят дела по жалобам недовольных на решения бурмистров. Вдова бежецкого посадского человека Самойлова по делу о наследстве покойного мужа била челом бежецким земским бурмистрам на завладевшего этим наследством деверя. Но когда ей показалось, что те решили дело несправедливо, «дружа и норовя» ответчику, она перенесла его к бежецкому коменданту, который и вытребовал к себе все производство по этой тяжбе из бежецкой земской избы[23]. Комендант производит суд между посадскими людьми также и в качестве первой инстанции по делам как уголовным, так и гражданским. Притом уголовные дела, поступающие к коменданту, – иногда самого неважного свойства, разобрать которые могли бы беспрепятственно и в земской избе. Так, в 1712 году двое бежецких посадских судились у коменданта в нанесении одному другим побоев. Тот же комендант разбирал процесс между посадскими людьми братьями Кузнецовыми, из которых один обвинял другого в назывании его вором. Посадские люди ведут перед комендантом тяжбы о приданом, о спорной дворовой земле, о займе и т. п.[24] Наконец, посадские люди обращаются к коменданту с жалобами на неправильные действия своих выборных властей и по делам городского управления. Разумеется, по большей части речь в этих жалобах идет о несправедливой раскладке или неправильном сборе податей, что и было главным предметом деятельности выборной городской администрации. Так, например, бежецкие кузнецы жаловались на земских бурмистров и земских старост в том, что эти бурмистры и старосты несправедливо отягощают их повинностями и «бьют на правеже смертно». Другой пример: в 1714 году к тому же бежецкому коменданту поступило коллективное челобитье всего бежецкого посада на своих же окладчиков, выбираемых для раскладки податей, падавших на посад. В этом челобитье посадские люди просили коменданта взять окладчиков в приказную избу и допросить их о неправильной раскладке податей. Таким образом, сами же посадские люди втягивали коменданта в сферу своего самоуправления, и комендант вмешивался в него не менее прежнего классического воеводы[25]. Врезаясь клином в область городских интересов, комендантская власть только увеличивала еще антагонизм между различными экономическими слоями посадского населения, в особенности если комендант позволял себе различные злоупотребления. Так «малоплателыцики» города Калуги жаловались в Сенат на своего коменданта, что он неравно относится к интересам состоятельных и маломочных классов посада: болыпеплатежным дружит и норовит, а им, малоплателыцикам, чинит великую налогу, сковав, держит их в приказной избе за решеткою и бьет на правеже босых перед приказом более десяти недель[26]. Недаром жители города Ростова, освобожденные от некоторых сборов, хлопотали перед Сенатом об отправке из Сената указа вновь назначенному коменданту с известием о такой льготе для того, «чтоб им впредь от того коменданта в какой изневоле не быть»[27]. При таком отношении коменданта к посаду известный указ 1714 года о порядке судебных инстанций, которым повелевалось «всяких чинов людям» (без всякого исключения для посадских) о всяких делах подавать свои челобитные комендантам, не вводил ничего нового сравнительно с практикой; он только игнорировал совершенно прежние указы об изъятии посадского населения из судебного ведомства воевод, не осуществленные жизнью[28].
Итак, комендант начала XVIII столетия близко напоминает собою воеводу середины XVII. Те же обязанности, та же сфера ведомства; то же отношение к управляемому населению и те же жалобы со стороны последнего: «взял он, комендант, нападками своими хлеба 25 четвертей, и тот хлеб на мирских подводах к нему отвезли; да он же, комендант, взял с них нападками своими денег 25 рублей, да вместо праздничных баранов берет с них по полуполтине за барана… да к нему ж, коменданту, ездит неведомо какая старица… в деловую пору на их мирских подводах» и т. д.[29] Однако, как не ясно из-под оболочки петровского коменданта сквозит московский воевода, – введение комендантского управления не было простою переменою слов. Оно стояло в связи с общим переустройством областной администрации в ту эпоху.
По некоторым уцелевшим отрывочным документам можно догадываться, что, когда правительство Петра приступило к первой, губернской областной реформе, у него был составлен довольно стройный план губернского устройства, который и можно восстановить по этим документам. План этот заключался в следующем. Во главе каждой из восьми громадных областей, на которые разделена была Россия, должен был стать губернатор – правитель всей суммы губернских дел во всей их совокупности. Под ним среднее место должны были занять четыре «губернские персоны», а именно: обер-комендант, заведующий военным управлением, обер-комиссар и обер-провиант, делящие между собой управление губернскими доходами так, что в руки первого поступают денежные, а в руки второго хлебные сборы и, наконец, ландрихтер, заведующий губернской юстицией. Таким образом, эти четыре персоны делили на четыре доли всю совокупность губернских дел, сосредоточенную в руках губернатора. Под ними предполагалось поставить низшие органы областного управления – уездных комендантов, каждый из которых, будучи подчинен каждой из губернских персон по ее ведомству, сливает в своих руках опять все четыре ведомства в одну совокупность, простирая свою власть на небольшое подразделение губернии – уезд[30].
Этот план губернской иерархии не осуществился на практике, и устройство областной администрации получило иной, менее сложный вид. Было необходимо заполнить громадную пустоту между губернатором и множеством подчиненных ему уездных комендантов. Проект правительства устанавливал для этой цели среднюю инстанцию из четырех губернских персон, строя ее на начале разделения между ними ведомства по роду дел. На практике в губернскую схему вдвинулась средняя инстанция, построенная на ином начале, на начале территориального разделения. Такою среднею инстанцией стала провинция с обер-комендантом во главе.
Уже в административной практике XVII века замечается стремление соединять города с их уездами в особые группы, «приписывать» несколько городов к одному какому-нибудь главному. Такие группы складывались иногда сами собою, естественным путем, помимо правительственного воздействия. Вокруг значительного города, в особенности если он находился на окраине государства, возникали с течением времени небольшие городки, тесно связанные с главным экономическими и административными отношениями. Некоторые окраинные города, например, Казань, Симбирск, Астрахань, – были окружены целыми плеядами таких пригородов[31]. Административное устройство пригородов бывало различно: иногда они не составляли отдельных административных целых и находились под непосредственным управлением воеводы главного города; иногда в пригороды назначались особые воеводы, находившиеся в различной степени подчинения воеводе главного. Эта степень подчинения проявлялась обыкновенно в двух отношениях: во-первых, в праве назначения воеводы пригорода, иногда предоставляемом воеводе главного города, иногда оставляемом центральным правительством за собой; во-вторых, в большем или меньшем праве непосредственного сношения с центральным правительством.
Но кроме такого естественного образования групп из городов с пригородами, иногда правительство XVII века ради военных целей или удобств администрации прибегало к искусственному соединению отдельных соседних городов, даже и не находившихся между собою в филиальных отношениях пригорода к главному городу. Были различные мотивы для такого соединения. Сюда относятся прежде всего разборы, верстанья и раздачи жалованья уездным служилым людям. Обыкновенно эти операции производились не в каждом городе особо, а для служилого населения целой группы городов из одного какого-нибудь центрального[32]. Точно таким же образом некоторые из городов делались в XVII веке посредствующими инстанциями в сношениях центрального правительства с областями. Грамоты и указы рассылались из Москвы не во все города непосредственно. Так, например, указ отправлялся в Серпухов, и уже на обязанности серпуховской администрации лежало озаботиться рассылкою его в Каширу и Алексин точно так же, как калужский воевода должен был переслать присылаемые к нему экземпляры указа в Перемышль, Мещовск, Воротынск, Масальск, Козельск и Серпейск[33]. В обоих приведенных примерах группы городов, соединяясь ради известных удобств, не складываются еще в прочные и постоянные административные системы, построенные на началах субординации. Тем не менее создаются привычные сочетания соседних городов, и в этих группах выдвигаются города, играющие роль главных мест и центров. Г. Милюков показал, как на окраинах государства под влиянием военных потребностей из таких групп образовались объединенные военным и финансовым управлением округа. Но в конце века начинают слагаться такие административные системы и без военных потребностей, исключительно в административных целях в центральных местностях государства. Так, в 1692 году города Ростов и Переяславль-Залесский были приписаны к Ярославлю. Ярославскому воеводе было предоставлено, во-первых, назначать от себя в эти города воевод, во-вторых, ведать эти города «всякими расправными и татиными, и разбойными, и убивственными делами» – формула, которою обозначалась тогда юрисдикция по гражданским и уголовным делам, составлявшая, главным образом, функцию воеводы в 90-х годах XVII века, когда финансовое управление было изъято из его рук[34]. Через два года к ведомству ярославского воеводы на тех же основаниях были присоединены еще два близких к Ярославлю городка: Углич и Романов[35]. Когда были заведены воронежская, а затем олонецкая верфи, по нескольку городов, доходы с которых были назначены на кораблестроение, были приписаны к Воронежу и к Олонцу, сделавшимся административными центрами для приписанных городов.
Так понемногу административная практика созидала здесь и там комплексы городов с уездами, административные системы, которые вызывались, очевидно, назревшею потребностью в большей стройности иерархии, с одной стороны, и в некоторой децентрализации управления – с другой. В центральном ведомстве, приказе, накоплялась масса мелких и неважных дел, решить которые, однако, представлялось затруднительным вдали от местности, но передать всецело во всем ее объеме власть центрального ведомства в руки местного воеводы не решались; поэтому в отдельных случаях и устанавливалась средняя инстанция в лице воеводы большого, главного города.
В самом конце XVII века предпринята была в более широких размерах попытка децентрализации посредством составления городовых групп в сфере, впрочем, не воеводского, а ратушского управления. В том же году, когда управление торгово-промышленным классом городов было сосредоточено в Московской бурмистерской палате, Ратуше, был издан указ, направленный к рассредоточению той массы дел из городов, которая, очевидно, стала скопляться в этой Ратуше, по местным центрам путем приписки к этим последним группы близлежащих городов. Было поведено «учинить провинции к Великому Новгороду, Пскову, Астрахани и иным таким городам малые города и уезды приписать, которые к которым надлежат». Земские бурмистры «приписных» городов, поставленные в зависимость от бурмистров «настоящих», были лишены права непосредственного сношения с Московской ратушей; по всем делам они должны были получать указы от бурмистров «настоящих» городов. И только уже эти последние могли писать в Москву в том случае, если дело превышало их компетенцию[36].
В этом указе впервые было упомянуто слово «провинция», и из него же ясно значение этого слова в то время. Так стали называть группу городов, приписанных к одному главному «в присудство», как тогда выражались. При слове «провинция» у нас возникает представление о некотором территориальном целом, рисующееся нам, может быть, даже в виде цветного пятна с определенными очертаниями на употребляемой нами географической карте.
Затем мелькает представление об известной совокупности учреждений, объединяющих это географическое целое в административную единицу. При чтении приведенного выше указа в воображении его современника не возникало ни географического представления, так как он не пользовался географической картой, ни представления о совокупности административных учреждений, так как для управления провинцией в 1699 году не заводилось особых провинциальных учреждений, а оно поручалось местным ратушам главных городов подобно тому, как и самый центральный орган городского управления, общий для всей России – Московская ратуша – был в то же время местным органом, ведающим дела города Москвы. В уме этого современника при слове «провинция» должны были мелькать лишь имена городов, приписанных к главному, и от его памяти зависело, насколько полным мог ему представляться этот список[37].
Это разделение городов на провинции по указу 1699 года не было общим; оно было только специальным делением городского ведомства, министерства городов, если можно так выразиться, подобно тому, как теперь существуют специальные территориальные подразделения в различных министерствах, например военные, судебные, учебные и т. п. округа. Но во втором десятилетии XVIII века вместе с появлением комендантов мы встречаем такого же рода провинцию и с общеадминистративным характером. До нас не сохранилось никакого общего указа о введении таких провинций, как не дошло, с другой стороны, и указа о повсеместном введении комендантов. Да появление провинций в этот период вовсе и не было общим. Не следует думать, что восемь губерний были правильно подразделены на провинции, как это было впоследствии в 1719 году. Теперь же только там и сям составились группы городов, получившие названия провинций. Можно заметить, что в провинции складывались города, удаленные от губернского центра. Так, в Петербургской губернии группа верхневолжских городов во главе с Ярославлем[38] составила Ярославскую провинцию, округ, настолько выделяющийся из губернии, что при перечислении губерний он иногда упоминается наряду с последними, в виде особой областной единицы. В деловых отметках говорилось, например, так: указы посланы во все губернии и в Ярославскую провинцию[39]. Но это и была единственная провинция в Петербургской губернии; по крайней мере, группа городов, приписанных к олонецкой корабельной верфи, такого названия не носила. В Архангелогородской губернии организовались две провинции из городов, наиболее удаленных от губернского города: Галичская и Устюжская[40]. Всего более образовалось провинций в Московской губернии, целых восемь, а именно: Владимирская[41],Ростовская, Костромская[42], Рязанская[43], Каширская[44], Серпуховская[45], Калужская[46], Звенигородская[47]. Из этого перечня видно, что некоторые наметившиеся во втором десятилетии XVIII века в этой губернии провинции сохранились и при разделении 1719 года и продолжают существовать в виде губерний и в настоящее время. В Азовской губернии находим две провинции с центрами в Тамбове и в Воронеже[48]. В Казанской обозначились две группы городов на северной и южной ее окраинах с довольно самостоятельным управлением и местными центрами в Нижнем и Астрахани, которые потом составили отдельные губернии: Нижегородскую и Астраханскую. Тот же процесс наблюдается в Смоленской губернии, которая впоследствии и распалась на две самостоятельные губернии: Рижскую и Смоленскую. В Киевской губернии в период времени, о котором идет речь, не находим провинций, вероятно, потому, что здесь сохранилось старинное деление на полки[49]. Итак, одновременно с появлением комендантского управления возникают в различных губерниях особые второстепенные областные единицы – провинции. Это провинциальное деление не было еще таким всеобщим, какое было введено позже, в 1719 году; тем не менее оно было более общим явлением, чем группы приписных городов XVII века. Вся Россия еще не была размежевана на правильные небольшие областные единицы, подобные более поздним провинциям; но провинции сложились уже там, где в них чувствовалась особая потребность.
Теперь предстоит показать, что эти провинции 1712 – 15 годов представляли из себя подразделение общеадминистративного характера. Мы уже видели выше, что в каждом городе с уездом появился с 1711 года комендант, сосредоточивший в своих руках управление всеми классами общества по финансовым и судебным делам. Ему же принадлежала и военная власть над гарнизонами в тех городах, где они были. Там, где образовались провинции, в каждой из них появляется особое должностное лицо, которому подчинены все коменданты провинции: это обер-комендант. Обер-коменданты встречаются также и в главных городах, бывших губернскими, но не провинциальными центрами, как Москва, Казань, Киев, где они были начальниками крепостей и гарнизонов, нося титул обер-комендантов ввиду важности мест, где они находились, и вовсе не будучи областными правителями. Но обер-коменданты, стоявшие во главе провинций, имели именно этот последний характер. Это были провинциальные начальники, и каждая провинция имела непременно своего обер-коменданта[50]. Впрочем, эта высшая провинциальная должность не была свободна от одной черты, которой отличалась администрация того времени, а именно: будучи для всей провинции общим высшим органом, которому были подчинены уездные коменданты, обер-комендант в то же время в одном из городов провинции исполнял иногда обязанности и местного коменданта, совершенно так же, как и прежде воевода главного города был второю инстанцией для городов приписных и только первою для главного. Только в Ярославской провинции мы встречаем в Ярославле кроме обер-коменданта еще и коменданта, но, судя по сохранившимся остаткам делопроизводства, этот комендант имел скорее значение помощника или товарища обер-коменданта, чем самостоятельного администратора Ярославского уезда.
Таким образом, обер-комендант является высшей инстанцией для подчиненных ему комендантов по всем отраслям их управления: финансовой, судебной, – и в тех городах, где были гарнизоны, – военной. Сношения центральных учреждений и губернской канцелярии с комендантами производятся через обер-коменданта провинции. Так, указы из Петербургской губернской канцелярии направляются к ярославскому обер-коменданту, который уже и передает их угличскому и кашинскому комендантам. Этот порядок, однако, еще не твердо налажен, и можно иногда встретить случаи прямого сношения комендантов с высшими местами. В финансовом отношении, как мы видели, комендант был агентом центрального правительства в местности. Но комендант в этом качестве действовал не по своей инициативе; его приводит в движение указ, полученный от обер-коменданта, который является передаточным звеном в движении указа от высших инстанций. Произведя какой-либо предписанный ему сбор, комендант был обязан выслать предмет сбора вместе с отчетами в провинциальный город, к обер-коменданту, и последний уже переправлял собранное в губернский центр[51].
В судебных делах обер-комендант также является следующею высшею инстанцией по отношению к коменданту. Правда, в известном указе 21 марта 1714 года, установившем порядок инстанций, по которому должно восходить челобитье, чтобы дойти до государя, обер-комендант не составляет высшей инстанции и не различен от коменданта; однако на практике это было именно так, и можно привести целый ряд случаев, когда комендант обращается к обер-коменданту за решением по таким судебным делам, по которым не считает себя компетентным постановить приговор, которых ему было «вершить не-мочно», как тогда выражались. Вот примеры: в 1713 году в угличской приказной избе комендант разбирал дело о крестьянской девке, обвиняемой в детоубийстве. Комендант, произведя следствие, не решился постановить приговор и обратился за этим последним к ярославскому обер-коменданту. Точно так же он обратился к тому же обер-коменданту по делу драгуна с крепостных дел надсмотрщиком (нотариусом) о ложном доносе. Как это нередко бывало в то время с трибуналами высших инстанций, в обоих этих случаях ярославский обер-комендант не вывел угличского коменданта из затруднения, приказав ему «указ учинить самому по его, великого государя, указам и по новоизданным статьям». Обер-комендант нашел, следовательно, что решение по этим делам могло быть постановлено на основании уже существующего законодательства; однако он предписал коменданту о постановленном приговоре немедленно донести себе, и таким образом, дело восходило к обер-ко-менданту, как ко второй инстанции, в ревизионном порядке[52].
Кроме обер-коменданта в провинции 1711–1715 годов можно заметить другое высшее должностное лицо с титулом обер-инспектора. Обер-комендант и обер-инспектор называются иногда «обер-командирами» провинции. Как и обер-коменданты, обер-инспекторы были учреждены «для лучшего в городах всяких сборов управления»[53]. Сколько можно судить по изданным документам Сената, эти обязанности провинциальных обер-инспекторов не совсем были сходны с возложенными на инспектора Московской ратуши Курбатова или на рижского обер-инспектора Илью Исаева, которые были поставлены во главе купеческого управления. На провинциальных обер-инспекторов возлагались заботы о сборах также с уездного населения. Так, например, обер-инспектор Рязанской провинции Поливанов производит «досмотр и сыск» о пустых дворах в поместье Ртищева[54]. Совместно с обер-комендантами обер-инспекторы Рязанской и Владимирской провинций получают из Московской губернии предписание освидетельствовать пустоту в посадах и в уездах[55]. Такой же обер-инспектор действует, кроме названных выше провинций, еще в Калужской[56]. В 1712 году Азовская губерния жаловалась Сенату, что в нее такие управители не назначены[57]. Но из этого самого ходатайства Азовской губернии о введении в ней обер-инспекторов можно заключать, что, по крайней мере, предполагалось ввести эту должность во всех провинциях[58].
Итак, провинция 1711–1715 годов представляла из себя административный округ, снабженный особою провинциальной администрацией в лице «обер-командиров», т. е. обер-коменданта и обер-инспектора. Из них положение первого обрисовывается современными актами яснее. Исполняя комендантские обязанности в провинциальном городе с уездом, он по отношению к комендантам других городов с уездами представляет из себя высшую инстанцию по всем делам их управления[59]. Со введением должности обер-комендантов до некоторой, незначительной впрочем, степени усиливалась децентрализация управления. Некоторая часть дел, главным образом судебных, могла теперь разрешаться ближе к месту их возникновения, не доходя даже до губернского центра. Затем, благодаря этой должности, развилась более последовательная иерархия администрации, обеспечивавшая большую быстроту и силу в действии правительственного механизма. Над группами отдаленных от губернатора уездных комендантов были поставлены в лице обер-комендантов особые, если не руководители, то ускорители их движения и наблюдатели за ним. Между большим губернским колесом, каким был губернатор, и десятками мелких, приводимых первым в движение, обер-коменданты были средними колесами, назначение которых состояло в том, чтобы возбуждать и ускорять движение этих мелких. Вместо сотни отдельных воеводств, связанных непосредственно с столицей, губернская реформа Петра создала восемь отдельных центров, с которыми были связаны отдельные ячейки. Этот процесс расчленения пошел дальше, и в огромных районах, какими были петровские губернии, эти уездные ячейки стали складываться в особые группы – обер-комендантские провинции. И если комендантской системе было далеко еще до совершенства в отношении иерархической стройности, то в ней, по крайней мере, выразилось напряженное стремление к этому совершенству.
Конец ознакомительного фрагмента.