Глава 1
В этой тихой части Уорикшира смерть посещала города и деревни так же часто, как и везде в Англии. Сыновья и отцы погибли на мировой войне; ужасная эпидемия гриппа опустошила графство, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей, как по всей Европе, и убийства случались порой даже здесь, в Аппер-Стритеме.
Так, одним прекрасным июньским утром, когда ранний туман поднимался в солнечном свете, подобно савану, полковник Харрис был хладнокровно убит на лугу, где цвели лютики и примула, и его последним осознанным чувством был гнев. Дикая черная ярость пронзила его, прежде чем все погрузилось в небытие, и он, несмотря на ружейный выстрел, еще успел вонзить шпоры в бока коня, покуда его руки сжимали поводья в спазме, крепком как железо.
Он умирал тяжело, неохотно, ругая Бога, и его крик отозвался эхом в тихих лесах, подняв стаи грачей с деревьев.
В Лондоне, где дождь лил с карнизов и бежал черной водой по сточным канавам, человек по фамилии Боулс, никогда не слышавший о полковнике Харрисе, получил информацию, которая могла стать ему подспорьем в тайном расследовании жизни и деятельности одного из коллег Скотленд-Ярда.
Он сидел за столом в мрачном, старом кирпичном здании, уставясь на лежащее перед ним письмо. Оно было написано на дешевой бумаге густыми чернилами, округлым детским почерком, но Боулс почти боялся притронуться к нему. Письмо было для него бесценным, и, если он молил богов, в которых верил, даровать ему необходимое оружие, они не могли лучше выполнить его просьбу.
Его светлокожее лицо расплылось в радостной улыбке, а суровые, янтарного цвета глаза прищурились.
Если это было правдой – а у него имелись все основания в это верить, – он был абсолютно прав насчет Иена Ратлиджа. Боулс был отомщен шестью строчками, написанными девичьим почерком.
Прочитав письмо последний раз, Боулс аккуратно сложил его, спрятал в конверт и положил в ящик стола.
Теперь вопрос заключался в том, как лучше использовать эти знания, не опалившись в огне, который он хотел разжечь.
Если бы те же самые боги придумали способ…
Но похоже, он у них был.
Спустя двадцать четыре часа из Уорикшира прибыла просьба о помощи, и суперинтендент Боулс абсолютно случайно оказался в нужном месте и в нужный момент, чтобы выдвинуть простое и явно конструктивное предложение. Боги были очень щедрыми. Боулс был необычайно им признателен.
Просьба о помощи прибыла в Скотленд-Ярд по обычным каналам и была изложена обычными терминами. Но в сухих строках ощущалась явная паника.
Местные полицейские силы, озадаченные жестоким убийством полковника Харриса, делали все, чтобы провести расследование быстро и эффективно. Но когда было зафиксировано заявление одного свидетеля и инспектор Форрест понял, к чему оно может привести, в полиции Аппер-Стритема испугались не на шутку.
На совещании с высшими властями графства было благоразумно решено позволить Скотленд-Ярду разбираться в ситуации, а самим держаться от расследования как можно дальше. В данном случае столичное вмешательство искренне приветствовалось. С нескрываемым облегчением инспектор Форрест направил свою просьбу в Лондон.
Ярд, в свою очередь, столкнулся с серьезной дилеммой. Волей-неволей они получили к рассмотрению дело, где были необходимы осторожность и опыт. В то же время оно было скверным, с какой стороны на него ни смотреть, и чья-то голова обязательно должна была покатиться. Следовательно, человек, посланный в Уорикшир, должен быть легко заменяемым, как бы хорош он ни был на своей работе.
И тогда Боулс выступил со своевременными комментариями.
Инспектор Ратлидж вернулся в Ярд, покрыв себя грязью и славой в окопах Франции. Такой выбор, без сомнения, снискал бы популярность в Уорикшире, так как демонстрировал чуткость, необходимую в данных обстоятельствах. Что касается опыта, инспектор расследовал ряд серьезных дел до войны, оставив блистательный послужной список. Слова «козел отпущения» конечно же не были употреблены, но Боулс деликатно указал, что пожертвовать Ратлиджем было бы наименьшей моральной потерей – если бы дело дошло до этого, – так как он только что вернулся в полицию.
Последовала полуискренняя увертка относительно состояния здоровья Ратлиджа, но Боулс решительно отмел ее. Врачи объявили инспектора пригодным к исполнению обязанностей, не так ли? И хотя он все еще был худым и изможденным, но уже напоминал человека, ушедшего в армию в 1914 году. Естественно, он стал старше и бесстрастнее, но этого следовало ожидать. Война изменила многих…
Рекомендация была одобрена, и обрадованного Боулса послали уведомить Ратлиджа. Найдя инспектора в маленькой комнатушке, где он читал пачку рапортов о текущих делах, Боулс постоял в коридоре несколько минут, стараясь выровнять дыхание и принудить себя к сдержанности. Затем он открыл дверь и вошел. Человек за письменным столом поднял взгляд – улыбка преобразила его худое бледное лицо, оживив усталые глаза.
– Война не улучшила человеческую натуру, верно? – Он постучал по открытой папке и добавил: – Пятое убийство во время потасовки. Кажется, армия смогла научить нас кое-чему – а именно помещать лезвие между ребрами с нужным результатом. Никто из пятерых не выжил. Если бы мы так орудовали штыками, воюя с немцами во Франции, то были бы дома в шестнадцатом году.
Голос был приятным и мелодичным. И именно его Боулс, обладавший пронзительным северным акцентом, больше всего не любил у Ратлиджа, как и тот факт, что его отец был адвокатом, а не бедным шахтером. Обучение легко давалось Ратлиджу. Ему не пришлось упорно работать, вдалбливая каждый кусочек знаний в мозг усилием воли, и бояться экзаменов, ощущая себя посредственностью. Необходимость суровой борьбы там, где другие парили на фалдах фраков выросших в Лондоне отцов и дедов, задевала гордость. Кровь всегда давала о себе знать. Боулса это возмущало. Если бы существовала справедливость, германский штык должен был прикончить этого солдата вместе с остальными.
– Ну, вы можете это отложить. У Майклсона есть кое-что для вас, – сообщил Боулс, составляя в уме фразы, которые доносили бы только голые факты, оставляя в стороне нюансы, могущие насторожить Ратлиджа или дать ему возможность отказаться от поездки в Уорикшир. – Пройдет месяц, и ваши фотографии будут во всех чертовых газетах, помяните мое слово. – Он сел и начал вежливо описывать ситуацию.
Оставив позади пригороды Лондона, Ратлидж поехал на северо-запад. Утро было скверное, дождь стучал по ветровому стеклу, падая с серого неба грязным занавесом от горизонта к горизонту; колеса отбрасывали по обе стороны потоки воды, словно черные крылья.
Адская погода для июня.
«Мне следовало бы сесть в поезд», – думал Ратлидж, сбавив скорость. Но он знал, что все еще не сможет вынести пребывания в вагоне. Одно дело – быть закупоренным в машине, которую можно остановить в любой момент, и другое – находиться в поезде, который не можешь контролировать. Двери закрыты, в купе жарко и душно. Скученность людей вокруг вызывает чувство паники, как и голоса, звенящие в ушах, как стук колес, подобный ударам собственного сердца. Одна мысль об этом вызывала волну ужаса.
Врачи называли это клаустрофобией – естественным страхом у человека, который был заживо погребен в окопе на линии фронта и задыхался от скользкой грязи и зловонных трупов.
Слишком рано, говорила его сестра Франс. Слишком рано возвращаться к работе! Но Ратлидж знал, что если не сделает этого, то потеряет то, что осталось от его рассудка. Он нуждался в отвлечении, которое, казалось, предлагало это убийство в Уорикшире. Ему надо было сосредоточиться, чтобы восстановить давно забытый опыт и держать Хэмиша на расстоянии.
«Ты должен повернуть здесь».
Голос в его голове был четким, как стук дождя по крыше автомобиля, – глубокий голос с мягким шотландским акцентом. Теперь он уже привык его слышать. Врачи говорили ему, что это должно случиться, что ум часто принимает созданное им самим, дабы избавиться от того, с чем не может примириться. По их словам, контузия – странная вещь, имеющая собственные правила. Поняв это, можно примириться с реальностью, но, если начать сражаться, можно рассыпаться на мелкие кусочки. Тем не менее Ратлидж долгое время сражался, но врачи были правы – это едва не уничтожило его.
Он повернул, глядя на указатели. Да. Дорога в Бэнбери.
Как ни странно, Хэмиш был более безопасным компаньоном, чем Джин, которая преследовала его по-своему. Как вырвать любовь из плоти и крови?
Во Франции Ратлидж научился смотреть в лицо смерти. Со временем он должен научиться смотреть в лицо жизни. Только нужно пробраться через одиночество и опустошенность. «Дорогой, есть другие женщины, – говорила ему Франс, грациозно поводя плечами. – Через год ты сам будешь удивляться тому, что так любил именно эту. В конце концов, она же не влюбилась в другого мужчину!»
Ратлидж резко свернул, дабы избежать столкновения с телегой, которая без предупреждения выехала на дорогу с грязной тропинки между полями.
«Следи за дорогой, приятель, не то мы оба погибнем!»
– Иногда я думаю, что так было бы лучше для нас обоих, – ответил Ратлидж, не желая думать о Джин, но не в состоянии думать о чем-то еще.
Все напоминало ему о ней – десять тысяч воспоминаний поджидали его, как враги в засаде. Она любила водить автомобиль под дождем – стекло затуманивало их теплое дыхание, смех соединялся с хрустом шин. Машина была их личным, интимным миром.
«Но смерть – это дорога для труса! Ты не спасешься так легко. У тебя есть совесть, приятель. Она не позволит тебе сбежать. И я тоже».
Ратлидж резко засмеялся:
– Может прийти день, когда у тебя не будет выбора.
Он смотрел на дорогу, как всегда отказываясь оглядываться, потому что голос, казалось, исходил с заднего сиденья. Искушение повернуться было сильным – почти таким же сильным, как отчаянный страх перед тем, что он мог увидеть, сделав это. Ратлидж уже привык жить с голосом Хэмиша. Но он безумно боялся увидеть его лицо. И когда-нибудь это могло произойти. Мертвое лицо с пустыми глазами. Или обвиняющее, молящее о жизни…
Вздрогнув, Ратлидж заставил себя сосредоточиться на дороге. В день, когда он увидит Хэмиша, он покончит с этим. Он себе это обещал…
Было очень поздно, когда Ратлидж добрался до Аппер-Стритема, дождь все еще хлестал, улицы городка были безлюдными, безмолвными. Он направился к гостинице на Хай-стрит.
«Хайлэндские города субботними вечерами похожи на этот, – неожиданно заговорил Хэмиш. – Все добрые пресвитериане спят в своих постелях, помня о завтрашнем воскресенье. А католики вернулись с исповеди, чувствуя себя добродетельными. Ты помнишь о состоянии своей души?»
– У меня ее нет, – устало ответил Ратлидж. – Ты говоришь мне это достаточно часто. Думаю, это правда.
Черно-белый фасад гостиницы маячил впереди, призрачный в пелене дождя, – ветхое древнее строение с соломенной крышей, словно укоризненно хмурившейся на болтающуюся под ней вывеску с надписью «Пастуший посох».
Ратлидж свернул в увитую глицинией арку, проехал во двор и остановил машину в пустом пространстве между маленьким зарешеченным сараем и задней дверью гостиницы. За сараем находилось нечто напоминающее в свете фар квадратное озеро с пагодами и островами над черной водой. Несомненно, огород с ранними луком и капустой.
Кто-то услышал, как он ехал по подъездной аллее, и наблюдал за ним со ступенек черного хода, держа в руках свечу.
– Инспектор Ратлидж? – спросил человек.
– Да.
– Я Бартон Редферн, племянник хозяина. Он просил меня дождаться вас.
Дождь полил с новой силой, и Редферн поспешно шагнул внутрь, держа дверь открытой, покуда Ратлидж шлепал по лужам, неся в одной руке чемодан, а другой придерживая шляпу. Буря последовала за ним через порог.
– Мой дядя сказал, что вам нужно отвести комнату над гостиной, где по ночам тихо. Она вон там. Хотите чашку чая или что-нибудь из бара? Вы выглядите так, что вам не помешало бы выпить.
– Нет, спасибо. – На всякий случай в его чемодане был виски. – Что мне нужно, так это поспать. Дождь шел все время, временами сильный. Мне пришлось на час остановиться около Стратфорда, пока ливень не уменьшился. Есть какие-нибудь сообщения?
– Только то, что инспектор Форрест повидается с вами за завтраком, если вы не против. В девять?
– Лучше в восемь.
Они вскарабкались по узкой спиральной лестнице на второй этаж. Бартон Редферн, которому на вид было лет двадцать с небольшим, тяжело прихрамывал. Обернувшись через плечо, чтобы сказать что-то, он поймал взгляд Ратлиджа, смотревшего на его левую ногу, и промолвил:
– Ипр, осколок снаряда. Врачи говорят, что все будет в порядке, когда мышцы окрепнут как следует. Но я не знаю. Доктора не всегда так умны, какими себя считают.
– Да, – с горечью согласился Ратлидж. – Они делают что могут. Но иногда это немного.
Редферн прошел по темному коридору и открыл дверь в широкую проветренную комнату, с лампой, горящей у кровати, и ярко расцвеченными занавесками на окнах. Оказавшись не в тесной узкой комнатушке, где спать было бы почти невозможно, Ратлидж с благодарностью кивнул, и Редферн, уходя, закрыл дверь со словами:
– Значит, в восемь. Я прослежу, чтобы вас разбудили за полчаса.
Спустя пятнадцать минут Ратлидж уже спал.
Он никогда не боялся сна. Это было единственное место, куда Хэмиш не мог последовать за ним.
Сержант Дейвис, мужчина средних лет, массивный, спокойный, пребывал в мире с самим собой. Но сейчас в его лице читалось напряжение, как если бы он был на грани срыва. Дейвис сидел за столом Ратлиджа посреди маленького гостиничного ресторана, наблюдая, как Редферн наливает ему чашку черного кофе, и объясняя, почему он пришел вместо своего начальника.
– По правилам инспектор Форрест должен был ответить на ваши вопросы, но он вернется только около десяти. В Лоуэр-Стритеме пьяный водитель грузовика устроил аварию. Погибли два человека. Скверное дело. Как и убийство полковника Харриса. Его все уважали. Никто не ожидал, что его убьют. – Он вздохнул. – Жалкая смерть для человека, который прошел две войны невредимым. Но Лондон в этом разберется.
Ратлидж намазал на тост домашнее земляничное варенье. Оно было темным, густым, как патока, и казалось изготовленным еще до войны. Взяв кусок, он посмотрел через стол на сержанта.
– Сейчас я не в Лондоне, а здесь. Расскажите, как это произошло.
Дейвис откинулся на спинку стула и нахмурился, приводя в порядок мысли. Инспектор Форрест специально предупреждал его, как следует излагать события. Сержант гордился своей надежностью.
– Дробовик. Разнес ему голову в клочья от самого подбородка. Полковник выехал на утреннюю прогулку верхом ровно в семь, как всегда делал, когда был дома. Возвращался он в половине девятого к завтраку. Так было каждый день, кроме субботы, в дождь и в солнце. Но в понедельник, когда он не вернулся к десяти, его управляющий, мистер Ройстон, пошел искать его в конюшню.
– Почему? – Ратлидж достал ручку и маленькую кожаную записную книжку. – Именно в этот день?
– На девять тридцать была назначена встреча, и не в обычаях полковника было забывать о делах. Придя в конюшню, мистер Ройстон застал конюхов в панике, потому что лошадь полковника только что примчалась одна, а на ее седле и боках была кровь. Людей сразу же послали на поиски, и полковника наконец обнаружили на лугу у рощицы, на границе его владений.
Дейвид сделал паузу, позволяя Ратлиджу записать услышанное.
– Мистер Ройстон первым делом послал за инспектором Форрестом, но тот искал потерявшегося ребенка Барлоу. Ко времени, когда я получил сообщение и прибыл на место происшествия, земля была истоптана конюхами и работниками фермы. Поэтому мы не уверены, что его застрелили именно там. Но это не могло случиться дальше чем в нескольких ярдах от места, где его нашли.
– И никаких указаний на то, кто мог сделать это?
Сержант неловко подвинулся на стуле – его глаза устремились на квадратики бледного солнечного света, падавшего на полированный пол. Дождевые облака к этому времени рассеялись.
– Что до этого, то вы должны знать, что капитан Марк Уилтон, который получил крест Виктории, накануне вечером, вскоре после обеда, поссорился с полковником. Понимаете, он собирается жениться на подопечной полковника, и какое-то недоразумение, по словам слуг, возникло из-за свадьбы. Посреди ссоры капитан в гневе вышел из дома, и было слышно, как он сказал, что сначала увидит полковника в аду. Полковник швырнул в дверь стакан с бренди, когда капитан захлопнул ее, и крикнул, что это можно устроить.
Это была, безусловно, более колоритная версия голых фактов, которые Ратлидж услышал в Лондоне. Забыв о завтраке, он продолжал писать, мысленно опережая спокойный голос Дейвиса.
– А что говорит подопечная?
– Мисс Вуд в своей комнате под присмотром доктора и никого не принимает, даже жениха. Капитан остановился у миссис Давенант. Она племянница его матери. Инспектор Форрест пытался допросить его, но капитан сказал, что не бегает вокруг, стреляя в людей, что бы он ни делал на войне.
Ратлидж отложил ручку, доел тост и потянулся к чашке с чаем. Ему незачем было спрашивать, что Марк Уилтон делал на войне. Его фотографии появились во всех газетах, когда он был награжден королем, – капитан не смог сбить Красного Барона[1], но сбивал всех других германских летчиков, которые попадались ему в небе над Францией. Как-то июльским днем Ратлидж наблюдал воздушный бой над окопом, и позднее ему рассказали, кто был английским пилотом. Если это была правда, Уилтон был талантливым летчиком.
Полковник Харрис, сравнительно молодой для своего звания, участвовал в бурской и мировой войнах, заслужив репутацию опытного пехотного тактика. Ратлидж однажды встречал его – высокого, энергичного, чуткого офицера, знавшего, как обращаться с усталыми испуганными людьми, от которых слишком часто требовали невозможного.
Хэмиш без предупреждения засмеялся: «Он знал, как расшевелить людей. Некоторые из нас с удовольствием продырявили бы ему голову, если б им представился шанс, после той третьей атаки. Это было самоубийство, и он это знал, но послал нас в бой. Не могу сожалеть о том, что он получил свое. Лучше поздно, чем никогда».
Ратлидж поперхнулся чаем. Он знал, что Хэмиша никто не может слышать, и все же иногда его голос был таким четким, что он боялся, как бы все вокруг в изумлении не уставились на него.
Ратлидж указал Дейвису на его стул, когда сержант попытался встать и похлопать его по спине. Все еще кашляя, он спросил:
– Это все, что вы сделали?
– Да, сэр, нам сказали оставить все для Ярда.
– Как насчет дробовика? Это вы хотя бы проверили?
– Капитан говорит, что он пользовался оружием в доме полковника, если хотел пострелять. Но никто из них давно не стрелял. Мы спросили миссис Давенант, есть ли у нее огнестрельное оружие. Она сказала, что продала дробовики покойного мужа перед войной. – Сержант бросил взгляд через плечо, и Бартон Редферн пересек зал, чтобы вновь наполнить его чашку. Когда молодой человек, хромая, отошел, сержант осторожно добавил: – Конечно, из-за ссоры капитан выглядит виновным, но я научился на этой работе, что внешний вид бывает обманчивым.
Ратлидж кивнул:
– Убийство совершено три дня назад. После дождя прошлой ночью бесполезно что-либо искать на лугу или в других местах, куда полковник мог отправиться верхом. У вас есть список людей, с которыми нужно побеседовать? Кроме мисс Вуд и Уилтона. И этой миссис Давенант.
– Их немного. Слуги и парни, которые нашли тело. Лоренс Ройстон. Мисс Тэррант. За этой леди капитан Уилтон ухаживал до войны, но она потом отвергла его и вроде не возражает, чтобы он женился на мисс Вуд. Все же кто знает, верно? Она могла бы пролить свет на то, как эти двое мужчин ладили друг с другом. Есть еще мистер Холдейн – сын сквайра. Он был одним из ухажеров мисс Вуд, как и викарий.
Дейвис внезапно усмехнулся, и в его глазах появился непрофессиональный блеск.
– Некоторые говорят, что мистер Карфилд стал священником, так как видел, что близится война, но в действительности увлекался театром. Он читает проповеди лучше, чем старый преподобный Мотт. При мистере Мотте мы узнали об апостоле Павле больше, чем хотели знать, так что мистер Карфилд явился приятным сюрпризом! – Он продолжал более серьезно: – Две леди Соммерс поселились здесь недавно и редко где бывают. Сомневаюсь, что от них будет толк, если не считать того, что они живут рядом с местом, где было найдено тело, и могли видеть или слышать что-нибудь полезное для нас.
Ратлидж кивнул, когда Редферн подошел со свежим чайником, подождал, пока тот наполнил его чашку, и спросил:
– Что можете сказать о мисс Вуд?
– Она очень… привлекательная молодая леди, – ответил Дейвис, поколебавшись перед словом «привлекательная», как если бы оно было неподходящим, – и продолжил: – Затем, конечно, Мейверс. Он местный, любит возбуждать толпу, вечно сует нос в чужие дела, создавая неприятности ради их самих. Если что-то неподобающее происходит в Аппер-Стритеме, о Мейверсе думаешь в первую очередь.
– Нас интересует вероятный мотив для убийства Харриса.
– В случае Мейверса мотив вероятный. Он досаждал полковнику задолго до войны. Разумеется, мы ничего не могли доказать, но случались пожары, находили мертвый скот и тому подобное. В последний раз, когда одну из собак отравили, полковник угрожал отдать Мейверса под суд, если такое произойдет снова. Но у него железное алиби, инспектор Форрест говорил с ним. Тем не менее я бы имел его в виду.
Ратлидж услышал надежду в голосе Дейвиса, однако сказал:
– Хорошо, если это все, мы начнем с мисс Вуд. Она сможет дать нам лучшую картину ссоры: какова была ее причина и могло ли это иметь отношение к смерти ее опекуна. Вы мне там потребуетесь. Инспектор Форрест может отпустить вас? – Он закрыл авторучку, спрятал книжечку в карман и снова потянулся за чашкой.
Дейвис выглядел озадаченным.
– Значит, вы не привезли с собой сержанта?
– У нас в Ярде сейчас не хватает людей. Вы подойдете.
– Но… – начал Дейвис и умолк в смущении. Он привык говорить с Форрестом, а не с этим долговязым незнакомцем из Лондона с властным голосом и холодными глазами.
Пора было доложить о факте весьма неприятном – единственной улике, которую никто не хотел принимать. Дейвису было велено дождаться, чтобы Ратлидж сам упомянул о ней. Но тот молчал. Потому что сбросил ее со счетов? Было бы чересчур надеяться на такое! Более вероятно, что инспектор хотел подловить сержанта, когда представится шанс. Но Дейвис знал, что об этом необходимо заявить, хочется ему или нет. Нельзя притворяться, будто это не существовало…
Он прочистил горло.
– Есть еще кое-что, сэр, хотя я не знаю, насколько это важно. Вам, конечно, говорили об этом в Лондоне?
Сержант уставился на Ратлиджа, ожидая признания, что тот все знает и что ему незачем вдаваться в подробности, но увидел только нетерпение на лице инспектора, свернувшего салфетку и аккуратно положившего ее рядом с тарелкой.
– Возможный свидетель, сэр. Он заявляет, что видел полковника в понедельник утром. – Нет, инспектор ничего не знал. Трудно поверить, но по какой-то причине ему об этом не сказали. – В переулке, который разделяет поле Семи Братьев и фруктовый сад. И он видел капитана Уилтона, стоящего рядом с лошадью, держа ее за повод, и разговаривающего с полковником, который качал головой, как если бы ему не нравилось услышанное. Должно быть, это было около половины восьмого, может, без четверти восемь. Потом капитан шагнул назад с красным лицом, а полковник уехал, оставив его стоять там, сжав кулаки.
Ратлидж молча выругал Лондон за бестолковость. Он снова достал записную книжку и резко осведомился:
– Насколько далеко это место от того, где полковника нашли мертвым? И почему вы не упоминали об этом свидетеле раньше?
Сержант покраснел.
– Что касается расстояния, сэр, то это милях в двух к востоку по лугу, – сухо отозвался он. – И я был уверен, что вас уведомили об этом в Лондоне. Понимаете, проблема в том, что свидетель ненадежен. Он был пьян. В эти дни с ним такое часто бывает.
– Даже закоренелый пьяница может говорить правду. – Ратлидж добавил еще одну строку и поднял взгляд. – Мы не можем игнорировать его слова только на этом основании.
– Нет, сэр. Но здесь не только это. Он… ну, он контуженный, часто не знает, где находится, думает, что все еще на фронте, слышит голоса и тому подобное. Струсил на Сомме и с тех пор словно сам не свой. Отсутствие моральной стойкости – вот что это такое. Стыдно, если такой прекрасный человек, как капитан, попадет под подозрение на основании слов жалкого труса вроде Дэниела Хикема, не так ли, сэр?
Значит, Лондон, точнее, Боулс промолчал…
Где-то далеко, за водоворотом собственных мыслей, Ратлидж слышал дикий смех Хэмиша.