Глава вторая. Libido (Сладострастие)
…Ваше Преосвященство, я не настаивала на подробнейшем описании своей и Чезаре жизни, напротив, просила о возможности исповеди нарочно присланному в Феррару исповеднику, исповеди сколь угодно длинной и откровенной. Но Его Святейшество предпочел такую форму – письменную, и такое изложение – рассказ о своей жизни в любой последовательности.
Вместе с тем Святой отец пожелал, чтобы моя исповедь касалась не только меня, но и моего брата Чезаре Борджиа, дабы иметь возможность простить и его грехи. Могу ли я надеяться на полное отпущение грехов Чезаре или хотя бы тех, которые сумею вспомнить? Я не могу знать обо всех мыслях и даже действиях герцога Валентинуа, но я знаю мотивы, которыми он был движим. Если это способно оправдать некоторые его действия, я готова описать эти мотивы.
Мне показалось уместным покаяться в смертных грехах, Святой отец не возражал, и если Вы предпочитаете иную форму, прошу уведомить меня, а также уведомить о согласии Его Святейшества.
Вы прекрасно знали моего отца, знаете герцога Валетинуа, знаете меня. Я по-прежнему считаю, что не должна исповедоваться за Чезаре, он способен сделать это сам, и все, что могу – попытаться объяснить некоторые его поступки и намерения, но только те, о которых знаю наверняка. Святого отца такое предложение удовлетворило, потому если его намерения не изменились, я продолжу в том же духе.
Итак, следующий смертный грех – сладострастие (распутство). Грех, которому были подвержены все, кого я знала в Риме, вероятно, и все ныне живущие люди.
Errare humanum est (человеку свойственно ошибаться – лат.).
А я всего лишь человек…
Если страсть существует, то она непременно сладостная, иначе это не страсть, а какое-то другое чувство.
С тех пор как люди, наконец, вспомнили о том, что Господь даровал им тело и это тело умеет чувствовать, они стали доставлять удовольствие своему телу так часто, как только могли. Мы с братьями не исключение.
Но так поступали и поступают все, кого я знаю и о ком слышала, независимо от происхождения и даже состояния, бедняки предаются разврату ничуть не меньше, чем богачи, разве что менее свободно и изысканно. Я имела возможность убедиться в этом во время своих поездок в Пезаро, и в Ферраре тоже. Об этом не раз говорилось в монастырях, особенно женских, куда приходили жаловаться на судьбу либо отмаливать грехи самые разные женщины.
Считается, что только те, у кого достаточно золота, позволяют себе разврат, супружеские измены, сожительство независимо от степени родства, вплоть до содомии. Это не так. Конечно, состоятельный синьор, посещающий любовниц и делающий им роскошные подарки, грешит заметней других, но заметней не значит больше.
Выходящий утром из дома куртизанки богатый римлянин развратен не больше крестьянина, проведшего ночь в конюшне на сене с юной незамужней соседкой.
А разве не предосудителен обычай в крестьянских семьях молодым людям сначала проводить некоторое количество ночей вместе и лишь потом свататься или не свататься? Разве это не узаконенный обычаем разврат? Отец семейства отправляет дорогому гостю на ночь свою дочь или жену просто из чувства гостеприимства, что никого не смущает. Он ведь делает это bona mente (с добрыми намерениями – лат.), желая угодить.
Если будет нежелательный результат, на помощь придет донский можжевельник, куст которого есть под каждым окном.
Слуги ничуть не менее развратны своих господ и пользуются малейшей возможностью доставить удовольствие своему телу, но при этом о своих грехах и грешках рассказывают друг дружке по секрету, а о господских кричат на каждом углу. Не это ли причина всеобщей убежденности, что богатые господа предаются разврату все время, когда не едят и не спят, но и в эти минуты грешат мысленно или во сне. Пока хозяин проводит время с любовницей, его слуга делает то же с ее служанкой, но первое осуждается, а второе считается лишь шалостью от безделья.
Четверо из моих самых близких служанок были вынуждены удалиться, поскольку рожали детей, но их вина всего лишь culpa levis (небольшая ошибка – лат.).
Я не обвиняю всех простолюдинов в прелюбодеянии или содомском грехе, лишь пытаюсь понять, почему поступки одних заметней, чем других.
Молва, как обычно, ошибается, приписывая распутное поведение Чезаре и мне. Сколь бы вольным оно ни было, моему распутству далеко до Джулии Фарнезе, Чезаре до Хуана, и нам всем до Санчи Арагонской. Я не оправдываюсь, раскаиваясь в неподобающем для мадонны поведении, и не пытаюсь доказать, что кто-то рядом был хуже, но, вспоминая прежние годы, не могу понять, почему для своего порицания толпа выбрала нас с братом, когда рядом были объекты куда более достойные.
Да, Чезаре болен «французской болезнью», но кто из мужчин, посещавших куртизанок, ею не болен? Мой первый супруг, ваш племянник Джованни Сфорца, тоже. Я рада, что в действительности мы с ним так и не стали супругами и я не заразилась.
Санча Арагонская вообще не могла и ночи провести без мужских объятий, и это вовсе не были объятия ее супруга, моего брата Джоффре. Чезаре не без оснований приписывают любовную связь с ней, Хуану тоже. Но сколько таких счастливчиков было помимо них! Однажды Чезаре, смеясь, сказал, что вынужден громко топать ногами, направляясь в комнату любовницы, даже если она знает о его приходе, а перед дверью еще и чахоточно кашлять, чтобы не застать в ее постели соперника и не браться за оружие.
Меня удивляло такое отношение – Чезаре, гнев которого обычно был ужасен, спокойно относился к похождениям любовницы. Но он ответил, что глупо надеяться на верность или ревновать продажную женщину.
И о Джулии Фарнезе, и о Санче Арагонской я еще расскажу то, что неизвестно любопытной толпе и даже лживому Буркхарду. И о нем тоже расскажу.
Детская душа словно новый глиняный сосуд – впитывает запах первой же налитой в него жидкости, неважно, аромат это или вонь.
Мне очень повезло, что моим наставником был Карло Канале – второй муж нашей мамы. Нам достался лучший отчим в мире, жаль, что его жизнь не продлилась долго.
Многие, в том числе и сам Родриго Борджиа, считали, что я наивна и не понимаю, что мы не племянники его, а дети. Возможно, я сама не догадалась еще долго, но мне лет в пять все разъяснил Чезаре. Для меня это оказалось потрясением – осознать, что человек, которого я считала своим родственником, дядей, в действительности наш отец, но Чезаре успокоил, объяснив, что эту тайну нужно сохранять ради карьеры отца и что если я действительно взрослая, то не сболтну лишнего и не стану задавать ненужных вопросов. Мне очень хотелось быть взрослой, и я молчала.
Зато теперь я знала, что дочь не неведомого синьора, а кардинала (тогда) Родриго Борджиа, незаконнорожденная дочь, мать которой согрешила, чтобы таковая родилась. Моя мать Ваноцци Каттанеи считалась женщиной достаточно вольного поведения, трижды побывавшей замужем и рожавшей детей от любовника. Но я видела совсем другое: наша мать вела себя, как добропорядочная донна, а навещавший семью под видом родственника отец был добр, заботлив и щедр. Никто и никогда не мог сказать о Родриго Борджиа, что он плохой отец (дядя), а о Ваноцци Каттанеи, что она дурная мать.
Сравнивая маму с донной Адрианой де Мила, я приходила к выводу, что моя мать куда достойней ее, хотя донна Адриана неизменно подчеркивала разницу в их положении и репутации. Я никогда не видела у мамы любовников, только отца или нашего отчима. Когда я оказалась способна понимать хоть что-то, Родриго Борджиа уже не навещал маму в спальне, то есть я не видела ее измен отчиму.
Могла ли я осуждать маму, даже помня о ее репутации? Окружающие, прежде всего донна Адриана, твердили за моей спиной, что Ваноцци Каттанеи кардинальская шлюха, но я-то видела иное – мама верна отцу, а жить с ним как супруга не может из-за его карьеры.
При этом донна Адриана попустительствовала изменам своей невестки Джулии Фарнезе, забывая об интересах собственного сына, и сама имела любовников, правда, из числа тех, кого приходилось поощрять золотом или подарками, поскольку тетушка не отличалась ни молодостью, ни завидной красотой.
Именно тогда я поняла один из главных жизненных принципов своего отца: людское мнение ничто, чаще всего оно ложно, а если даже нет, то легко поддается изменению. Стоит ли обращать на него внимание? Только тогда, когда оно важно для дела.
Мама оберегала меня от излишней осведомленности, даже слишком оберегала, но братья сумели многое подсказать. Чезаре старше меня на пять лет, Хуан на четыре, но оба рослые и выглядевшие старше своих лет. Теперь я понимаю, что Чезаре больше похвалялся своей опытностью и своими приключениями, чем действительно совершал «подвиги». В мамином доме на Пиццо-ди-Мерло, где мы жили до ее нового замужества, у Чезаре было много серьезных занятий, учителя готовили брата к поступлению в университет. Чезаре не было и тринадцати, когда он уехал в Перуджу, чтобы изучать там право.
Когда еще до отъезда Чезаре Карло Канале показал нам троим сатиры Ювенала, мама испугалась, но отчим сумел столь просто и не скабрезно объяснить все нами увиденное, что у меня не осталось чувства гадливости и даже греховности.
Мама никогда не позволяла нам видеть то, чего видеть не следовало, но юношей тринадцати лет трудно удержать девственниками, да и нужно ли? Хуан уже был помолвлен с невестой нашего старшего умершего сводного брата Педро Луиса и считал, что обязан явиться к невесте в Испанию опытным любовником, чтобы не опозорить мужскую честь Борджиа.
Думаю, именно это сыграло с ним злую шутку. Торопясь догнать Чезаре, который был всего на год старше, а также набраться опыта в любовных утехах, Хуан перестарался.
Мне шел восьмой год, когда папа Иннокентий решил женить своего сына Франческо Чиббо на дочери Лоренцо Медичи и Клариссы Орсини – Маддалене. Мама говорила, что это Карло Канале посоветовал нашему отцу тогда вывести своих детей в свет.
Боже мой, как я волновалась! Замучив несчастную служанку, укладывавшую волосы, изведя всех, кто помогал одеваться, на празднике я очень быстро поняла, что все это бесполезно – в толпе разодетых и щедро увешанных драгоценностями людей едва ли заметили тоненькую девочку с широко распахнутыми глазами.
Та свадьба примечательна двумя знакомствами – моим с Маддаленой и Чезаре с Джованни Медичи. Чезаре и Джованни были ровесниками и даже подружились, а я… Маддалена на несколько лет стала моим кумиром, старшей сестрой и примером для подражания, хорошо, что мысленного.
Но сначала меня поразила мать моей новой подруги – Кларисса Орсини. Наша мама очень красива, я уже видела немало красивых женщин в Риме, но там увидела Прекрасную даму. Ни ледяной пронизывающий декабрьский ветер, от которого тряслись мы все, ни мелкий дождь не мешали ей, словно вокруг мадонны Клариссы сама погода была иной. Мы не замечали, красива ли она, какого роста, какого цвета у нее волосы, видели только величавую поступь и горделивую осанку.
А рядом не менее достойно выступала тонкая, нежная девушка, очень юная, вся лучившаяся внутренним светом – Маддалена. Ей не было и четырнадцати, и этот нежный цветок отдавали в жены некрасивому грубому дону Франческо, которому исполнилось сорок лет. Дон Франческо отнюдь не был благороден, напротив, он был груб, любил выпить и провести ночь в самых непотребных местах Рима. Ни для кого не секрет, что дон Франческо торговал буллами и отпущением грехов даже за убийства.
Тогда я впервые содрогнулась, вдруг поняв, что замуж выходят совсем не по любви, а из какой-то необходимости! Это было страшное открытие, в тот день я стала взрослой в душе.
Но я увидела и то, что Маддалена не теряет присутствия духа, она мужественная девушка. Мне очень хотелось иметь такую сестру. У меня были две сводные старшие сестры – дочери нашего отца от других женщин, но они держались от нас особняком и были слишком взрослыми, чтобы замечать меня – малышку.
Я сказала отцу, что мечтаю подружиться с такой прекрасной девушкой, мечтаю, чтобы она относилась ко мне по-сестрински. Отец удивился, но ответил, что нет ничего проще – его кузина Адриана де Мила доводится Маддалене тетей.
Мы подружились! Это была счастливая дружба, я обрела старшую, мудрую не по годам наставницу. Замужество Маддалены было ужасным, ее супруг с годами не стал лучше, напротив, он делал долги, торговал всем, чем торговать не имел права, и только милосердие моего отца, ставшего папой Александром, позволило дону Франческо не попасть в тюрьму из-за растрат и преступлений.
Маддалена учила меня мужеству и терпению. Оказываясь в тяжелом положении, я непременно вспоминала свою такую юную и такую мудрую наставницу.
А еще она рассказывала о своем замечательном отце Лоренцо Великолепном. Я видела портрет Лоренцо Медичи, он не отличался красотой, но все, кто был с ним знаком, в том числе Карло Канале, утверждали, что о внешности забываешь, стоит встретиться взглядом с его большими темными глазами или услышать глубокий голос. Маддалена при всей ее хрупкости обладала сильным характером и таким же обаянием, что, к сожалению, не подействовало на ее супруга.
Карло Канале посоветовал отцу не только познакомить меня с Маддаленой, но и поручить заботам донны Адрианы де Милы. У меня прекрасная мама, и хотя ей очень не хотелось отпускать от себя единственную дочь, она прекрасно понимала, что мне лучше жить во дворце Санта-Мария-ин-Портико и учиться премудростям поведения в обществе там. Я понимаю, как тяжело было маме отдавать меня донне Адриане и видеться не каждый день, но Ваноцци Каттанеи отличалась не только красотой, но и благоразумием и умом. Она пожертвовала собой ради моего будущего.
Мне не было десяти, когда я стала воспитанницей донны Адрианы де Милы. Ласковая материнская забота сменилась жестким порядком дворца Санта-Мария-ин-Портико. Во дворце говорили только на латыни, считая итальянский вульгарным, донна Адриана знала французский, испанский и древнегреческий, от меня потребовали того же. Еще были пение, танцы, рисование и ненавистное мне вышивание. Я не раз поблагодарила Карло Канале за его учебу, теперь мне легко давалось все, кроме этой самой вышивки! Не знала глупей занятия – ковырять иголкой холст, делая вид, что занята полезным делом.
Маддалена посоветовала в это время читать стихи или мысленно вести утонченные беседы.
Кроме того, я немало времени проводила в монастыре Святого Сикста на Аппиевой дороге – донна Адриана решила, что если и учиться чему-то, то в монастыре с незапятнанной репутацией. Мне монастырская строгость и чистота понравились, не раз, когда приходилось сбегать от мерзости окружающей жизни, я пользовалась приютом именно Сан-Систо.
Этот modus vivendi (образ жизни – лат.) меня вполне устраивал, тем более в жизни появилась еще одна подруга. Не просто в жизни – во дворце. Я дружила с внучками папы Иннокентия Баттистиной и Переттой, но их интересовали только наряды и пустая болтовня, а видеться с Маддаленой каждый день не удавалось, у нее были супружеские обязанности, к тому же она родила дочку, к которой синьор Франческо оказался совершенно равнодушен, как и папа Иннокентий, и даже Лоренцо Медичи к своей внучке.
Позже, размышляя над равнодушием Святого отца и великих Медичи к судьбе Маддалены и ее детей, я невольно сравнивала поведение своих родителей по отношению к нам. Отец, даже рискуя своей репутацией и карьерой, добился от папы Сикста признания законности Чезаре и Хуана, а позже, уже став папой, объявил нас всех четверых своими детьми. И он никогда не бросал никого на произвол судьбы! Даже женив братьев против их воли или выдавая меня замуж по расчету, он заботился не только о своих делах, но и о нашем будущем. Я обижалась на отца за браки и разводы, но вынуждена признать, что он всегда приходил мне на помощь в трудную минуту.
Мама также.
Сейчас я сознаю, как тяжело было ей не требовать себе место рядом с отцом, хотя мама могла сделать это. Как больно и унизительно отдать меня на воспитание чужой женщине только потому, что эта женщина принадлежит к знатному роду. Думаю, Карло Канале подсказал маме, как себя вести, чтобы не навредить ни себе, ни отцу, ни нам с братьями. Она послушала мудрый совет, все вокруг знали, что наша мама – Ваноцци Каттанеи, но она никогда не напоминала об этом другим.
Мама не знала латыни, не умела играть на виоле, не владела иными языками, кроме итальянского, не имела подруг среди знатных мадонн. Она даже толком не умела писать, пользуясь услугами секретаря, зато прекрасно умела заботиться о нас, вести хозяйство и выгодно вкладывать деньги, увеличивая свое богатство. Но главное – в ней не было ни капли крови знатных фамилий.
Учиться чему-то ради косых взглядов знатных мадонн нелепо, пытаться попасть в общество тех, кто всегда будет смотреть свысока, заманчиво только для глупцов. Ваноцци Каттанеи предпочла остаться самой собой и жить в свое удовольствие. Она владела гостиницами и виноградниками, приютами и землями, устраивала великолепные пиры для своих детей, но никогда не вмешивалась в нашу жизнь. Но мы всегда знали, что можем попросить у нее совет или просто побывать в гостях.
Rara prudentia (редкое благоразумие – лат.).
Донна Адриана де Мила решила обручить своего пасынка Орсо Орсини с одной из красивейших девушек Джулией Фарнезе. Эти Фарнезе не были богаты, но ведь донна Адриана тоже не очень богатая вдова, полагавшаяся лишь на щедрость нашего отца, а сам Орсо после одной нелепой драки окосел. Не очень завидный жених, но у Джулии не было выбора, да ее и не спрашивали.
Ваше Преосвященство, вы помните красавицу Джулию Фарнезе, не восхититься ее внешностью невозможно.
Но не менее интересна Джулия и своим нравом. Эта женщина принесла моему отцу много счастья и несчастья, мне очень трудно хвалить или порицать ее, но Джулия сыграла важную роль в моей жизни и сильно повлияла на мое поведение.
Я напомню о том, кто такие Фарнезе, какой была Джулия, когда приехала в Рим, и какой стала, когда мы расставались. Понимаю, что у вас могло сложиться иное мнение об этой предательнице, но я знала ее лучше, чем кто-либо. Это Джулия Фарнезе виновата в моем разводе с Вашим племянником Джованни Сфорца.
Если донне Адриане было нелегко приучить меня сначала думать, а потом говорить, вести себя соответственно положению, то в лице Джулии она нашла настоящую дикарку. Эта юная красавица в своем детстве рыбачила с братьями не ради забавы, а ради пропитания, сама собирала виноград и не имела нарядного платья – Фарнезе были попросту бедны, хотя и знатны. Донна Адриана, которая столько усилий прилагала, чтобы научить меня французскому, испанскому, игре на лютне или сложнейшим па в танцах, быстро убедилась, что будущая невестка если и умеет читать, то лишь по-итальянски. Фарнезе не считали обязательным нанимать для младшей дочери достойных учителей латыни или древнегреческого. Нарядную одежду своей родственницы-красавицы в надежде использовать ее красоту все же сшили, но в первые дни пребывания в Риме Джулии было просто неудобно в этом наряде.
Возможно, Вам трудно представить вопиющую необразованность Джулии Фарнезе, которую она очень ловко умела скрывать. К чести донны Джулии нужно сказать, что она приложила все усилия, чтобы схватить хоть верхушки каких-то знаний.
Очень ловкая, практичная, расчетливая, она сполна использовала свою красоту, о чем я еще расскажу, и сумела поставить свой жизненный опыт, особенно в некоторых интимных делах, выше моих знаний, полученных за много лет учебы. Я получила блестящий жизненный урок: вовсе не обязательно свободно владеть латынью, достаточно заучить несколько броских, расхожих фраз и щеголять ими при случае. Совсем не нужно учить все сонеты Петрарки, достаточно с моей помощью запомнить несколько. И историю знать тоже ни к чему, если у тебя есть красивое лицо и умение мило улыбаться. И без математики во время пиров или альковных свиданий можно обойтись.
У Джулии был прекрасный мелодичный голос, но совершенно не было слуха, потому она никогда не пела и не играла ни на лютне, ни на виоле. А вот танцевала невеста Орсо Орсини прекрасно, вернее, умела двигаться так, что все вокруг замечали ее грацию и совершенно не замечали бесконечных ошибок в проделываемых па. Ни одного достойного рисунка Джулии Фарнезе я не помню.
Вышивала она прекрасно, за этим ее мать следила строго.
Но главным достоинством Джулии была ее красота, а главным талантом – умение этой красотой пользоваться.
Отец предоставил для свадьбы своего двоюродного племянника Орсо Орсини и Джулии Фарнезе свой дворец. Я принимала участие во встрече Фарнезе и свадьбе Орсо и Джулии. Чезаре не было в Риме, он учился в Пизе, потому рядом со мной стояли Хуан и Джоффре. Джоффре был еще мал, чтобы оценить невесту, а вот Хуан сделал замечание, которое мне совсем не понравилось:
– Хороша! Жаль, что не удастся ее пощупать, прежде чем доберется этот одноглазый Орсо.
Я понимала, о чем он говорит, но не нашла слов, чтобы возмутиться, да Хуан и слушать не стал бы! Ему было двенадцать, и меня, восьмилетнюю, брат вообще не считал достойной внимания, как и Джоффре, который на год меня моложе.
Джулии было пятнадцать, она была необразованна, не понимала половины сказанного, но держалась так, словно это королева иного государства снизошла до знакомства с нами. Я посмотрела тогда на счастливого и несчастного одновременно Орсо и поняла, что его ждет. Эта девушка не станет хранить ему верность и вообще с ним считаться! И когда мы вели новобрачных к пиршественному столу – Хуан, недвусмысленно разглядывая невесту и пожимая ее руку крепче, чем нужно, и мы с Джоффре потерянного Орсо, я не удержалась и успокоила жениха:
– Донна Джулия будет тебе прекрасной женой, Орсо.
Мне никогда не нравился косоглазый туповатый Орсо, но в ту минуту я его искренне жалела.
Он фыркнул:
– Много ты понимаешь!
Я знала многое, еще Карло Канале не делал для нас секретов в природе человеческого тела, да и чтение «Декамерона» в моем кругу не считалось чем-то непотребным даже в юном возрасте. Но от знания до понимания и тем более применения очень далеко. Знать – не значит делать.
Я плохо помню их свадьбу, поскольку очень волновалась, ведь мне предстояло прочесть поэму об Орфее! Хуже я помню только свою собственную свадьбу с Джованни Сфорца. Но Джулию в ослепительно белом платье, усыпанном жемчугом, ее красоту и надменность помню. Мне очень хотелось, чтобы она была помягче с Орсо, потому я подозвала шута и попросила намекнуть донне Джулии, чтобы та не заносилась.
Этот карлик Пьеретто был остроумен, он умел высмеять язвительно, но необидно. Никто не сердился на его издевки, но Джулия… Когда Пьеретто посоветовал ей не распускать хвост, как тот павлин, которого только что вынесли на большом блюде и который сейчас будет ощипан, потеряв всю свою красоту, Джулия так зашипела на него, что несчастный карлик поспешно ретировался.
Я попыталась объяснить ей, что на шутки карликов не принято обижаться. Ответом стал бешеный взгляд невесты и совет донны Адрианы не лезть не в свое дело! Я была просто растеряна. На следующий день донна Адриана сделала вывод, и вскоре меня отправили в монастырь Сан-Систо на Аппиевой дороге, чтобы воспитать нужные будущей мадонне качества – умение думать, прежде чем что-то произнести.
Я очень люблю этот скромный и чистый монастырь, там очищаешься душой, но если бы тогда знала, почему именно некоторое время жила в Сан-Систо, всячески этому воспротивилась. Просто я мешала Джулии Фарнезе освоиться в римском обществе! Пятнадцатилетняя красавица выглядела по сравнению со мной дикаркой, она безграмотна, почти ничего не читала и не владела никакими языками, кроме вульгарного итальянского, привезенного из деревни. Когда донна Адриана выговаривала мне за предвзятое отношение к ее невестке, я отвечала, что брат Джулии Алессандро вырос там же, но он менее дик и хотя бы изредка берет в руки книги, чтобы смотреть в них картинки.
Алессандро Фарнезе по образованности тогда едва ли можно было сравнить даже с Хуаном, не говоря уж о Чезаре, но он действительно научился. Наш отец, став папой, сделал Алессандро кардиналом, уже не боясь, что тот запнется при прочтении какого-то текста на латыни.
Конец ознакомительного фрагмента.