Часть 7. Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Педро…
Утром меня разбудило осторожное постукивание в дверь. Я нехотя открыл глаза и тут же зажмурился от яркого утреннего солнца.
– Кто там?
– Сеньор Огюст, вас ждут к завтраку, – ответил низкий женский голос, видимо, служанки.
– Благодарю, сеньора, сейчас иду! – я украсил ответ вежливым словом благодарности и вдруг понял: всё, со мной происходящее – не сон! Да, время, в котором я волей судьбы оказался, давно кануло в Лету. Но ведь исторический взгляд на время – не единственный. Понятия не имею о релятивистской механике Эйнштейна, но, говорят, там случается и не такое!
Меня охватил восторг эксперимента. «Ага, – подумал я, – теперь сообразно новым обстоятельствам мне предстоит изменить и внутреннюю моторику, и речь, и общий стиль поведения. Не казаться же белой вороной!»
Я оделся, тщательно оглядел себя в зеркало и вышел из комнаты. Действительно, пожилая служанка ждала меня у двери. При моём появлении она чуть присела, затем выпрямилась и, не говоря ни слова, торжественно поплыла вверх по парадной лестнице. Я последовал за ней.
Мы вошли в искрящуюся солнечным светом залу, описанию которой автор уже посвятил несколько восторженных строк. В центре залы за огромным обеденным столом сидели три человека – мужчина лет пятидесяти, красивая статная женщина (как сказали бы «у нас» – таинственного бальзаковского возраста) и моя несравненная Катрин.
При моём появлении мужчина, в котором трудно было не различить отца семейства и главу дома, встал и вышел мне навстречу.
– Папа, это Огюст, я прошу вас с ним познакомиться, – опустив голову, проговорила Катрин, чуть привстав на своём месте.
– Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Сан-Педро, – торжественно произнёс глава семьи, протягивая мне руку.
– Огюст Родригес Гарсиа, – ответил я, пожимая его руку.
– Моя жена, Мария де Монтсеррат Риарио Мартинес де Сан-Хосе, – выговаривая имя жены, дон Хуан отвесил супруге церемониальный поклон, – моя дочь, э-э… впрочем, мою дочь вы, насколько я понимаю, уже знаете. Прошу за стол, сеньор Родригес, – усмехнулся хозяин и указал на единственный свободный стул.
Не успел я присесть, как слуга в потёртой малиновой ливрее поставил на стол четвёртый прибор и принялся украшать его всевозможными яствами.
– Сеньор Родригес, моя дочь сказала, что, пока вы были в плавании, ужасный пожар уничтожил ваше родовое гнездо в Картахене, и вам предстоит отстраиваться заново. Примите мои самые искренние сожаления.
Я склонил голову, лихорадочно соображая, что мне следует отвечать на это печальное известие.
– В связи со случившимся позвольте мне, сеньор Родригес1, – продолжил дон Гомес, – предложить вам услуги нашего дома, пока вы не исправите положение погорельца.
Отмалчиваться дальше не представлялось возможным.
– Досточтимый дон Гомес, примите мою искреннюю благодарность, – коротко ответил я, припомнив наказ отца: «Меньше слов – меньше печали».
По окончании приветственного ритуала дон Гомес, а за ним и все остальные приступили к завтраку. Впервые в жизни я чинно принимал пищу. Это что-то!
В нашем светлом будущем мы совершенно не заботимся об изобразительной стороне дела. Польза целиком и полностью определяется количеством съеденного. Во время трапезы за спиной практически каждого едока изнывает от безделья компьютер. Сотни скайповых уведомлений ежеминутно просят аудиенцию, нарушая редкие минуты правильной и счастливой жизни.
Теперь же, постигая науку неторопливого застольного разговора, я отвечал на вопросы родителей Катрин и по ходу разговора вживался в чужую, незнакомую мне реальность. Одновременно я резал на кусочки дымящуюся на тарелке мякоть кордеро, сдобренную не менее десятью приправами и соусами, которые предлагали слуги и лично сам хозяин. Я глотал отрезанные кусочки, не пережёвывая. Жевать и одновременно толково отвечать на вопросы у меня просто не получалось.
Наконец, трапеза закончилась. Я и Катрин попрощались с родителями и вышли на городскую набережную.
– Катрин, скажи, – ко мне вдруг подступила злость, – имя Огюст – и есть имя твоего возлюбленного?
Катрин остановилась и испуганно посмотрела на меня.
– Не спрашивай больше меня так! – она опустила голову и до боли вжала свои острые ногти в мою ладонь. – Ты мой любимый, ты, Огюст, ты, понимаешь?