Глава 10. Июльская революция – белокровная
Давайте работать вместе, пока мы не добьёмся победы и не вернём себе освобождённый Иерусалим
Я. Арафат
Июльская революция 1917 года обычно таковой историками не признаётся – чаще применяется термин «кризис». Однако же восстание, которое, несомненно, имело место быть, в отличие от устоявшегося мнения, отнюдь не оказалось бесплодным – наоборот, в результате него произошла перемена власти, хотя и неполная. Как и в случае с отречением Николая II, насильственное смещение и тем более убийство главы государства не состоялось, однако он сам, осознавая скорую неизбежность столь прискорбного события, добровольно сложил с себя властные полномочия. К штурвалу выдвинулись гораздо более левые по своим лозунгам и куда более революционные по сущности политические партии. Как так случилось? Что же именно произошло?
Февральская революция в России именуется буржуазно-демократической. Сменив феодальные структуры власти, существовавшие в империи столетиями, она представляла новый, более прогрессивный тип общественного устройства – капиталистический. По крайней мере, так утверждает теория, разработанная К. Марксом. Свободное обращение капитала, возможность делать накопления, пользоваться гражданскими правами и свободами – разве это не прогресс? Государственный капитализм весьма схож с коммунизмом – об этом прямо говорит и «Манифест коммунистической партии», а значит, полное, совершенно утопическое счастье, находится не за горами. На самом деле, подобное общество, описанное К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Манифесте», более всего напоминает цивилизацию периода её надлома по А. Тойнби, который предваряет период распада. В действительности Россия впала в глубочайший кризис, который с каждым своим витком выходил на всё более угрожающий уровень и принуждал Временное правительство соединять популизм и заигрывание с широкими народными массами с попытками централизовать власть там, где она ещё сохранялась. Государственный механизм отнюдь не стал совершеннее – наоборот, он стонал и скрипел от непомерных нагрузок, вызванных отказом отдельных его агрегатов. Речь следует вести не о реформах, несмотря на широкое применение данного термина, а о постепенному откату к натуральному хозяйству.
Описание данного процесса является весьма увлекательным занятием, и я не могу отказать себе в удовольствии посвятить ему несколько абзацев. Выше я уже сравнивал ЗЕМГОР, возглавляемый министром-председателем Г. Львовым, с «финансовой пирамидой», и это сравнение, пожалуй, наиболее точно отражает суть происходившего в тылу: под предлогом помощи фронту людей принуждали жертвовать финансовые средства, работать бесплатно, терпеть всевозможные лишения, выдавая взамен пустые, но очень обнадёживающие, обещания, вроде того, что революция открывает новые перспективы для обогащения (действительно, иначе не скажешь), что поражение Центральных держав, фактически, приведёт к их завоеванию и разграблению, и все жертвы возвратятся в сто крат. Как и мошенники, угрожающие несговорчивым физической расправой, работники ЗЕМГОРа легко могли припугнуть перспективных «клиентов» возможностью мобилизации в фронтовые части – либо же организовать «визит разгневанных воинов-инвалидов». Обвинение в непатриотичности выступало весьма сильным козырем, и в конечном счёте стороны, как правило, приходили к пониманию высокой руководящей роли ЗЕМГОРа в новых условиях.
«Мыльные пузыри», наиболее ярким и характерным примером которых являются «финансовые пирамиды», отличаются быстрым ростом, обусловленным спекулятивными махинациями на рынке ценных бумаг и вызванных ими ажиотажем, а также резким, взрывоподобным падением курса акций, или обвалом. Подобные обвалы, нередко вызывающие цепную реакцию на рынке, приводят к затяжным экономическим депрессиям. Любопытно, что настроения большого числа мелких вкладчиков, слепо верящих в дальнейший сказочный рост своих инвестиций, сродни психологии членов тоталитарных сект – и подобные секты нередко соседствуют с «пирамидами». В новейшей истории типичным примером такой синкретичной организации, полностью «выдаивающей» своих членов под предлогом служения высшим идеалам, является «Посольство Божье», церковь, организованная в Киеве нигерийцем С. Аделаджей. Всероссийский Союз Земств и Городов, обладая всеми чертами подобной структуры, привязывал свою деятельность не к библейскому, а к вполне реальному апокалипсису, разыгравшемуся на полях сражений Первой мировой войны, отчего его деятельность приобретает воистину кощунственный оттенок. ЗЕМГОР ведал частной жизнью миллионов людей, оперировал гигантским финансовыми средствами; уже в 1916 г. возникла угроза вытеснения им государственных структур власти, на что прямо указывали современники. Многочисленные обвинения в стремлении узурпировать власть подкреплялись сообщениями о колоссальных растратах выделенных государством средств – на сумму не менее 500 млн. руб. Казалось, «пузырь» ЗЕМГОРа должен лопнуть с оглушительным треском – однако на деле это уже представлялось невозможным без полнейшего коллапса общества. Февральская революция, в результате которой Г. Львов пришёл к власти (в том числе и на украденные казённые деньги), распространила влияние ЗЕМГОРа на весь государственный организм, отложив тем самым неизбежный обвал на несколько месяцев – но и сделав его результаты совершенно катастрофическими по своим последствиям.
Говоря о более совершенном, по сравнению с феодальным, обществе, нельзя не отметить, что, наоборот, наблюдалось всемерное упрощение существующих взаимосвязей. Например, уже на следующий, после падения самодержавия, день, 17 марта н. ст., Г. Львов отправил представителям всех военных и гражданских властей телеграмму, извещающую о переходе всей полноты власти к Временному правительству. Уже 18 марта н. ст. он упраздняет должности губернаторов; власть на местах переходит к председателям земских управ, то есть к ЗЕМГОРу. Полиция полностью упраздняется; её должна сменить народная милиция. Как нетрудно заметить, передовой строй на деле означал устранение контролирующих ЗЕМГОР и потому мешающих ему элементов административной системы и замене их, где это возможно, структурами ЗЕМГОРа. «Народная милиция», термин, трактовать который возможно весьма широко, легко может быть применён к шайкам распоясавшихся дезертиров, что и происходило практически повсеместно. Как и в 1905 – 1907 годах, революция шла рука об руку с грабежами и погромами. «Более совершенная общественная модель», или капиталистическое общество «по Г. Львову», на самом деле представляла собой состояние анархии, повального пьянства и ужасающего по своим размерам воровства, которому сопутствовали самые громкие и беспринципные утверждения о грядущих успехах в деле строительства «светлого демократического общества».
Мне легко возразить: во всех цивилизованных странах капитализм отнюдь не такой, он совсем не связан ни с религиозными сектами, ни с «финансовыми пирамидами». Князь Г. Львов, как может кое-кто заявить, был мудрейшим и почтеннейшим человеком, тратившим собственные силы и время на то, чтобы помочь фронту и как можно лучше организовать деятельность тыла – одна его благообразная борода и проникающий в глубину души собеседника взгляд свидетельствуют об этом наидостовернейшим образом. Это всё, разумеется, полнейшая чушь. Князь Г. Львов умер в бедности, занимаясь на старости лет пролетарским трудом, в то время как офицеры-белоэмигранты кутили на соседней улице, злорадствуя над его бедственным положением. Его борода и требующий подчинения насупленный взгляд – вообще отличительные черты мошенника, выдающего из себя очень занятого и важного финансиста. Все аферисты выглядят весьма располагающе, а многие даже носят бороды – зачастую ещё и затем, чтобы сбрить, когда их объявят в розыск. К. Маркс и Ф. Энгельс, враги всемирного капитала, ныне заклеймённые критиками из провалившейся резидентуры ГРУ в Женеве как величайшие проходимцы, носили бороды; заядлые конспираторы Л. Троцкий (Л. Бронштейн) и В. Ленин (В. Ульянов) тоже носили бороды – носил бороду и Г. Львов.
Я услышу сейчас многоголосый хор, утверждающий, что такая странная логическая цепочка не является приемлемым научным доводом. Согласен, наличие бороды – ещё не доказательство того, что человек ворует. Однако в устах офицера ГРУ такой довод послужил бы поводом к почтительному молчанию, а, возможно, и к задумчивому кивку – что-то в них есть, в этих бородатых, офицер из столь серьёзного заведения об этом многое знает, там у них и Фрейда, и Юнга изучают… Ладно, я не офицер ГРУ, не стану претендовать на уважительное молчание. Предлагаю тогда сойтись на утверждении многоголосого хора критиков: борода ничего не значит, человек – ещё не его борода, и от её наличия не становится ни благочестивым гением, ни мерзким негодяем.
Другое дело – капитализм. Да, капитализм является совершенно особым явлением, и здесь разумно было бы обратиться к К. Марксу, раз уж данная книга в большой степени посвящена вопросам практической реализации его идей. Если упомянутые мной выше примеры из опыта строительства железных дорог в США и о последовавшего затем краха акционерных обществ ещё ничего не доказывают, попробую всё упростить. Термин «капитализм» появился в Оксфордском словаре в 1792 г. (то есть вскоре после Великой французской революции) и происходит из жаргона биржевых спекулянтов, нося нарицательный оттенок. Как нетрудно догадаться, речь идёт о капитале, наживаемом благодаря игре на бирже – колебания курса вызываются ожидаемыми перспективами доходов того или иного предприятия, и надежды эти могут оправдаться – но могут и пойти прахом.
Типичным примером успешного роста можно назвать криптовалюту биткойн (англ. bitcoin); в 2009 году, когда был осуществлён первый расчёт, курс составлял 1309 биткойнов за один американский доллар. Сейчас, по прошествии 8, 5 лет, в момент, когда я пишу эти строки, он равен 8955 долларов за биткойн. За весьма непродолжительный период времени стоимость возросла более чем в 11, 7 миллионов раз! Задуманный как криптовалюта, этот протокол передачи данных создавался его творцами в качестве замены «золотому стандарту» – и генерация (эмиссия) следующего биткойна гораздо дороже, чем у предыдущего. Казалось бы, всё указывает на то, что будущее за биткойном, и стоимость его будет стабильно расти – ведь так и задумано, согласно его формуле. Однако подобные заблуждения всегда и во все времена разделяли вкладчики «финансовых пирамид», в конечном итоге, оказавшиеся ни с чем. Доступность биткойна к обращению на биржах позволяет легко им спекулировать, и цена зависит не от сложности генерации (создателями используется термин “mining” – «добыча»), вопреки впечатлению об обратном, а от доверия покупателей. Резкие взлёты и падения курса биткойна уже никого не удивляют; важнее, однако, обратить внимание на ответвление данной криптовалюты – протокол “Bitcoin Cash”. Оно возникло в результате разногласий о размерах «блока», который (1 Мб), уже представлялся пользователям недостаточным для операций. Задуманный изначально как более современный, соответствующий ужесточившимся требованиям рынка и более мощного программного обеспечения, размером в 8 Мб, данный протокол, однако, получил поддержку лишь небольшого количества владельцев биткойнов (те предпочли увеличение «блока» лишь до 2 Мб), вследствие чего стремительно потерял в цене, которая сейчас составляет 1025, 5 долларов, или в 8, 73 раза меньше, чем у «биткойна». Здесь легко заметить, что такая разница в пользу менее качественного по всем параметрам протокола (то есть «худшей» криптовалюты) “Bitcoin”, обусловлена не её объективными качествами, а доверием вкладчиков. В перспективе падение этой валюты (обеих её вариаций), вероятнее всего, будет иметь совершенно иные причины, из которых главная – та, по которой она сейчас привлекает капитал. Операции с биткойном являются удобным способом избежать налогообложения и даже позволяют с лёгкостью осуществлять покупки оружия, наркотиков и тому подобного; в конечном итоге, устранение лазеек в законодательстве, дающих столь широкие возможности для злоупотреблений, резко снизит интерес к биткойну и приведёт к многократному падению его курса.
К. Маркс, исследуя махинации на европейских биржах, отлично понимал их суть: речь идёт не о собственно деньгах или «объективной» стоимости акций, а об ожиданиях прибыли, или о прогнозируемом росте курса. Ожидания эти и прогнозы, являясь обычным плодом мошеннической деятельности маклеров всех мастей, служат в первую очередь их интересам, позволяя манипулировать рыночной стоимостью предприятий. Всегда связанные с политической борьбой (а доступ к государственной казне и к оплачиваемым за её счёт заказам неизменно повышает курс акций предприятия), они в конце концов приводят к самым удручающим последствиям – к войнам и к революциям. К. Маркс этот момент очень тонко подметил, прямо именуя акционерный капитал «фиктивным»; империализм, с его выраженным стремлением к военной агрессии, он полагает высшим проявлением капитализма. Коммунизм, таким образом, предстаёт пост-империалистической стадией развития общества, стадией, отражающей крушение всяческих надежд и ожиданий лучшего, стадией, на которой всё оседает до самых примитивных и насущных вопросов.
Как легко прийти к выводу, первый министр-председатель Временного правительства Г. Львов действительно являлся капиталистом в самом прямом смысле этого слова – получал от вкладчиков деньги, раздавая взамен даже не акции фабрик и заводов, а простые требования, речи о необходимости жертвовать на борьбу с врагом. Впоследствии, по мере роста его активов (как финансовых, так и политических), он вышел на империалистическую стадию, заместив на высшей должности Императора Всероссийского, Царя Польского, Великого Князя Финляндского Николая II Гольштейн-Готторп-Романова.
Деятельность «пирамиды» Временного правительства шла под лозунгом: «Всё для армии, всё для победы!». Вы сейчас не ошиблись: лозунг, известный вам с советских времён, действительно возник гораздо раньше – ещё в 1915 г. им воспользовался М. Родзянко. Как и армии, на благо которой якобы денно и нощно трудилось правительство, работе «временщиков» заранее был определён конечный срок. Согласно записке военминистра Д. Шуваева, он определялся 6 – 9 месяцами, или июнем-сентябрём 1917 года. После этого «живая сила», столь щедро расходовавшаяся в первые годы войны, должна была неминуемо иссякнуть.
Построение демократического общества оказалось трудной задачей, которая, в конце концов, так и не покорилась «временщикам», однако весьма дорогостоящей – долг России вырос в 1917 г. почти вдвое, с 33, 6 млрд. руб. до 60 млрд. руб. Дефицит бюджета попытались заполнить, включив печатный станок – согласно постановлению от 26 апреля в оборот были введены т. н. «государственные кредитные билеты образца 1917 г.»; важно добавить, что только в 1914 – 1916 годах денежная масса выросла вчетверо. Это цифра производит воистину ужасающее впечатление. Война, особенно колоссальные сражения в Галиции, каждый год уносившие сотни тысяч человеческих жизней, обходилось государственному бюджету в колоссальные суммы. Немалые средства расходовались и на содержание блестящего царского двора, о чём говорилось практически открыто; даже работа императрицы и её дочерей простыми сёстрами милосердия в военных лазаретах не смогла заглушить хор недовольных голосов.
Однако, едва свершилась революция, оказалось, что строительство простой и суровой демократии, сопровождающееся резким снижением интенсивности боевых действий, обходится гораздо дороже. Уже к 1 сентября 1917 г. количество кредитных билетов увеличилось с 1683 млн. рублей (в 1914 г.) до 15 398 млн. рублей, то есть в 9 раз, а золотое покрытие упало с 98,2 до 9,4%. Для сравнения: во Франции сумма бумажных денег в обращении возросла за время войны с 5713 млн. до 37274 млн. франков, почти в 7 раз, и это, несмотря на мятежи в отдельных полках весной 1917 г., не привело ещё к революции. В чём же разница? Во-первых, Франция – относительно небольших размеров государство по сравнению с Россией, и в ней хорошо развиты коммуникации, позволяющие эффективно расходовать средства и доставлять грузы по назначению. До известной степени, присутствие на французской территории союзнических войск, особенно британских и американских, которые отлично снабжались и содержались собственными правительствами, облегчило нагрузку на французскую экономику, создав много рабочих мест в «секторе обслуживания». Это правда. Однако всё-таки возникает вопрос: почему за два с половиной года кровавой мясорубки, пожиравшей все силы страны, рубль девальвировался в 4 раза, а за 6 месяцев демократического правления, несмотря на то, что солдаты на фронте чаще переходили к «братаниям», чем к рукопашным схваткам – в 6 раз?! Ответ совершенно очевиден: как и в случае с ЗЕМГОРом, эти средства попросту разворовали. Коммуникации в России оказались в настолько катастрофическом состоянии, что деньги перестали покидать Петроград, преимущественно оседая в карманах нечистоплотных чиновников! Одновременно экономическое положение широких слоёв населения стремительно ухудшалось. Бедственная ситуация со снабжением продовольствием и топливом выразилось в введении продуктовых карточек: в марте 1917 г. жителю Петрограда полагался лишь 1 русский фунт хлеба в день, а в сентябре эта норма была сокращена до 0, 5 фунта, то есть до неполных 205 граммов.
По той или иной причине, военной или экономической, а вернее, по обеим сразу, осенью 1917 года Временное правительство должно было пасть. Рассмотрим же эти причины.
Приказ №1 Петросовета, «народного центра власти», действовавшего наравне с Временным правительством (!), предусматривал создание солдатских комитетов, которые немедленно и были созданы во всех звеньях, начиная с ротного и заканчивая Ставкой. Постановлением №51 Верховного Главнокомандующего (В. Алексеев) от 30 марта эта система была закреплена официально. «Демократичная армия», управляемая комитетами – и в гораздо меньшей степени – офицерами, которых то и дело убивали, не имела ни малейшего желания воевать. Самое главное, что теперь, благодаря комитетам, для настроенной негативно по отношению к продолжению войны солдатской массы возникла реальная, вполне законная возможность противодействовать любым приказам, спускаемым свыше. Впрочем, в наградах, распределяемых также комитетами, их члены себя не ограничивали. Обилие Георгиевских кавалеров в этот период, несмотря на относительно спокойную ситуацию на фронте, конечно, превосходно иллюстрирует эти слова. Самое любопытное, что члены солдатских комитетов, количество которых достигло 300 тыс. чел., не несли воинской службы и, соответственно, едва ли участвовали в боях в этот период.
Всяческие попытки офицерства противостоять своеволию нижних чинов жестоко пресекались. Убийства стали обычным делом; генералы большей частью увольнялись – количество таковых составило 374 чел.
Не желая продолжать гибельное пребывание в окопах, многие поспешили сказаться больными – для офицеров этот показатель возрос на 43%, для солдат – на 121%. Врачи, не желавшие подписывать документы, удостоверяющие наличие болезни, подвергались расправам. Назад в свои части «больные» как правило, не возвращались.
Солдаты массово дезертировали – из пополнений до своих частей не доходило около 25% личного состава. К ноябрю 1917 г. из действующей армии дезертировало 365 тыс. чел. – и ещё 1 518 тыс. дезертиров остались неучтёнными. Если учесть, что к началу 1917 г. действующая армия насчитывала 6798 тыс. чел., а запасные части – 2260 тыс. чел. (всего 9058 тыс. чел., из которых 3 500 тыс. чел., или 38, 64% составляли украинцы), то общее количество дезертиров достигло 20, 7%. Последняя цифра весьма показательна: согласно исследованиям американских военных, командир обычно принимает решение выйти из боя, потеряв 20% личного состава. По странному стечению обстоятельств, выйдя на данный показатель только дезертирами, правительство России в том же месяце (8 ноября н. ст.) подписало «Декрет о мире». Видимо, тот факт, что ни В. Ленин (В. Ульянов), ни Л. Троцкий (Л. Бронштейн) тогда только-только пришедшие к власти, войну с самого начала категорически не поддерживали, и сами в армии не служили, нисколько не повлиял на данную закономерность. Скорее наоборот: армия сама выходила из войны и вынесла на самый верх то правительство, которое обещало её прекратить. К моменту подписания Брестского мира в марте 1918 г. количество дезертиров достигло 3 000 тыс. чел., или 1/3 личного состава. Что немаловажно, все они большей частью находились в тыловой зоне, непрестанно чиня погромы, самовольные аресты, расстрелы и поджоги, количество сообщений о которых достигало сотен в день.
Впрочем, не всякая демократизация являлась пораженчеством. А. Брусилов, как и обещал, начал решительно развивать в войсках тенденцию к наступательному порыву. Подразделения армии и флота, в которых ещё сохранялась дисциплина, быстро стали прибежищем для военнослужащих, переводившихся туда на добровольных основаниях. Состояние анархии, постепенно охватывавшее армию, весьма способствовало подобной «миграции» кадров; воинские части, присваивавшие себе названия «дружин смерти», «батальонов чести» и тому подобное, возникали стихийно то тут, то там.
На наивысший уровень организации этот процесс, впоследствии приведший к возникновению Добровольческой армии, вышел в 8-й армии, возглавляемой Л. Корниловым. Мой читатель наверняка помнит 8-ю армию: изначально она пребывала под началом А. Брусилова, который разрабатывал план Луцкого прорыва, а когда тот получил повышение (и подкрепления), осуществила его – под командованием видного в будущем белогвардейца, генерала А. Каледина. Л. Корнилов, приняв 8-ю армию, считавшуюся на тот момент лучшей по своим боевым и моральным качествам, с энтузиазмом, отличавшим всякое его начинание, принялся за формирование «ударных частей». Доклад капитана разведывательного отделения штаба 8-й армии М. Неженцева «Главнейшая причина пассивности нашей армии и меры противодействия ей», датированный 2 мая 1917 г., предусматривал создание отборных частей, которые своим личным примером увлекали бы остальные войска в атаку и всячески, в том числе и карательными методами, способствовали бы повышению боевого духа.
Здесь нужно провести разграничительные линии, которые дали бы ясное понимание того, почему самые разнородные и зачастую враждебные друг другу фракции настаивали на создании «ударных групп». Подавляющее большинство солдат, давно тяготившееся войной, попросту хотело переложить ответственность на тех, кому ещё хотелось поучаствовать в самоубийственных атаках на вражеские позиции. Избавившись от «беспокойных» в составе собственных рот и батальонов, они легко и с чистой совестью могли бы саботировать любые приказы, приходящие сверху.
А. Брусилов, как и Временное правительство, желал выполнить «союзнические обязательства», одержать ещё несколько побед над умирающей австро-венгерской армией – и, получив повышение, украсить собственную героическую грудь очередным орденом. Последние, как известно, превосходно смотрятся, позволяя выглядеть весьма прилично даже на светском балу, данном в самых высших кругах, а мемуары, написанные орденоносным полководцем, гораздо лучше продаются. Эти мотивы, вне всякого сомнения, доминировали в его мозгу, и едва ли найдётся в мире хоть один военный, который упрекнёт его за подобный образ мышления.
Л. Корнилов во многом походил на А. Брусилова, но цели этих генералов существенно разнились. По словам А. Брусилова, Л. Корнилов был смелым человеком, которого любили его солдаты – в том числе и за то, что он не боялся пуль и нередко появлялся на передовой, не стесняясь осуществлять и непосредственное командование мелкими стычками, а когда это являлось необходимым – даже принимать в них участие.
Конечно, Л. Корнилов был неоднократно наказан за подобное безрассудство – ещё в 1914 г., после значительных успехов, достигнутых в ходе Галисийской битвы, он двинул свою 48-ю «Стальную» дивизию через Карпаты на Венгерскую равнину, вопреки прямым указаниям начальства. Дивизия гонведа22, немедленно вышедшая в тыл 48-й сд, перерезала её линии снабжения; Л. Корнилов, потеряв тысячи людей, часть артиллерии и обоз, был вынужден отступить, причём отход его более напоминал паническое бегство. А. Брусилов тогда настаивал на суде трибунала, однако ходатайство командира 24-го корпуса (ген. Цуриков) привело к тому, что оба генерала отделались выговорами.
В 1915 г., в ходе Горлицкого прорыва, Л. Корнилов, наоборот, отказался оставлять занимаемые позиции, что привело к окружению и полному разгрому его дивизии. Сам он, дважды раненный (в ногу и в руку), сдался в плен; на сей раз уже Цуриков требовал суда, однако заступничество командующего фронтом Н. Иванова и Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича привело к тому, что Николай II наградил Л. Корнилова орденом Святого Георгия III степени.
Эта история, вообще, несколько сложнее, чем может показаться на первый взгляд, ведь Цуриков, находившийся в войсках постоянно, отлично знал все уловки, применяемые офицерами и солдатами для того, чтобы оправдать собственное пленение и выхлопотать боевую награду или отпуск по ранению. Л. Корнилов получил два неопасных ранения в руку и ногу, с которыми, по его словам, ещё четверо суток (!) пробивался к своим и попал в плен только после штыкового боя, в котором также принял участие (!). До чего же всё-таки героические генералы служили в русской армии – куда до них былинным богатырям! Хочется даже прослезиться, читая пропитанный кровью и порохом рапорт.
Цуриков, однако, заподозрил сразу: приказ командования об отходе Л. Корнилов проигнорировал по причине полнейшей некомпетентности (просто не понимал, чем ему это грозит), а ранения в руку и ногу причинил себе самостоятельно (собственными руками или при помощи сообщника), с целью оправдаться – и затем сдался противнику, как только столкнулся с ним. Находившихся же поблизости рядовых, наоборот, настроил на героическое сопротивление; впрочем, приказ атаковать в штыки свидетельствует о желании избежать огневого контакта с противником, который вполне мог не разобрать, кто из русских – генерал, и проделать в его мундире парочку новых отверстий. Самострел! Все военные, независимо от чина, подлежали высшей мере наказания – смертной казни через расстрел, как только находились доказательства подобного. Однако, не желая бросать тень на «священную корову» – офицерский корпус, – царь предпочёл этих доказательств не обнаруживать, а увидел в поступке Л. Корнилова чистый, неподдельный героизм.
Сразу же оценив по достоинству, попавшую к ним «птицу», австро-венгерская разведка поместила Л. Корнилова под арест. После двух неудачных попыток побега, не приведших к ужесточению режима, Л. Корнилов нашёл сообщника из числа чехов – помощника аптекаря Ф. Мряка, – который и оказал ему необходимое содействие при побеге. В июле 1916 г., когда первоначальная паника, вызванная Луцким прорывом, уже давно утихла, Л. Корнилову, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, удаётся побег.
Здесь никоим образом не ставится вопрос об измене Л. Корнилова – наоборот, я уверен, что это был храбрый лично и преданный России генерал, хотя и лживый, к тому же ставящий личную карьеру превыше всего. Однако легко заподозрить, что его просто использовал противник в своих играх – ведь наградив уже пленённого Л. Корнилова, царь был бы вынужден возвысить бывшего комдива, когда тому удался побег из плена. Личные и профессиональные качества Л. Корнилова в такой ситуации сыграли бы весьма дурную службу русской армии, как впоследствии и случилось. А. Брусилов, которого Л. Корнилов в 1917 г. «подсидел», сменив на должности главковерха, прямо называет того интриганом, «сильно повинным в излишне пролитой крови», так как многие вещи он делал, не задумываясь. А. Брусилов не применяет слово «безмозглый», видимо, только по причине воспитания, однако же именует Л. Корнилова «вредным сумасбродом».
Так или иначе, после возвращения из плена Л. Корнилова тепло приняли и дали под командование 25-й корпус. Вскоре его призывает Николай II, решивший назначить его, по причине надвигающегося восстания, командующим Петроградским военным округом. Несмотря на отречение царя, Л. Корнилов всё же вступил в должность – и даже арестовал (!) царскую семью. Что ж, должность превыше всего – этот лозунг, видимо, был путеводной звездой генерала Л. Корнилова на протяжении всей его жизни.
Впрочем, Петроград, где солдаты отказывались отдавать ему честь, быстро утомил героя – и тот вернулся на Юго-Западный фронт, чтобы принять 8-ю армию. Здесь-то, превосходно осознавая, чем ему грозит дальнейшая «демократизация» армии, бравый генерал-лейтенант и принялся за формирование «ударных» частей. Капитан М. Неженцев из разведотделения стал его верным соратником, приложив все необходимые усилия и недюжинный талант для того, чтобы установка на обучение частей, пригодных для атаки эшелонированной обороны противника, трансформировалась в санкцию на создание личной армии. Преданные лично своему командарму и благодетелю, «корниловцы» превратились в один из символов разыгравшейся впоследствии Гражданской войны. То были отнюдь не лихие «чистильщики окопов» годичной давности, которые, следуя вплотную за огневым валом, ворвались во вражеские окопы и забросали ещё прячущегося в блиндажах противника ручными гранатами. «Корниловцы» в первую очередь отдавали честь офицерам и вытягивались при их виде в струнку; при их обучении более важным считалась решимость участвовать в «усмирениях», нежели умение атаковать траншеи «перекатами». Это стало причиной их больших потерь в ходе наступательных боёв; здесь можно увидеть зачатки того, что впоследствии стало известно как «психические атаки» офицерских полков.
Немаловажно подчеркнуть, что бойцы немецких штурмовых батальонов стремились максимально слиться с местностью, нанося на приданные им полевые пушки камуфлированную окраску; они одевали специальные броневые кирасы, а продвигаясь к позициям противника, неоднократно залегали. Аналогичным образом действовали и войска Антанты. «Корниловцы», особенно в период Гражданской войны, предстают их полной противоположностью: показное презрение к смерти, сочетающееся с исключительной жестокостью. В конечном итоге, эти прославленные воины даже отказались от униформы защитного цвета: отличительной чертой данного полка (затем дивизии) стал чёрный мундир с красным приборным цветом, украшенный серебряными символами в виде черепа со скрещёнными костями.
Такие очевидные противоречия объясняются, в первую очередь, тем, что многие из «корниловцев» на самом деле не имели достаточного боевого опыта – изначально это были попросту наиболее послушные и патриотично настроенные из числа солдат, нередко новобранцы или же только что выпущенные из училищ прапорщики.
А. Брусилов, как уже говорилось выше, изначально воспринимал «ударные» части по-другому – как отборную пехоту, которая достигнет успехов на своих участках прорыва, после чего оставшаяся часть армии, пусть и нехотя, но двинется вперёд и займёт оставленные противником позиции. Вы скажете: почему оставленные? Потому, что противник, особенно австро-венгерская армия, также находился не в лучшем состоянии; при прорыве линии обороны в одной точке, можно было рассчитывать, как и в 1916 г., на массовое отступление или же сдачу в плен.
По сравнению с малочисленными гренадёрскими взводами и ротами предыдущего периода, именовавшимися также «чистильщиками окопов», само существование которых долгое время являлось секретным, «ударники» пользовались самой широкой поддержкой и рекламой со стороны командования. Экипированные и вооружённые преимущественно импортными образцами (начиная с французских стальных касок и заканчивая ручными пулемётами Шоша и Льюиса), эти бойцы носили символику в виде ручных гранат, вскоре сменённую, однако, уже упомянутой «адамовой головой» – черепом со скрещёнными костями. Веря в то, что в разваливающейся России власть будет принадлежать тем, кто в состоянии её захватить вооружённой силой, они загодя готовились к грядущим схваткам, принимая активное участие в борьбе с дезертирством, разгулом «комитетчины» и народными восстаниями. Например, ударный полк 8-й армии (Л. Корнилов), даже решил именоваться «корниловским», чтобы, подобно средневековым дружинникам, связать свою судьбу с судьбой вождя.
Те, кто видел, чем угрожает изъятие из войск наиболее дисциплинированных – и зачастую наиболее образованных – солдат, с тем, чтобы, без должной их подготовки, попытаться осуществить столь скромными силами прорыв, высказали свой протест, в частности, главковерх М. Алексеев. Однако было уже поздно – после первомайских праздников и демонстраций, показавших слабость Временного правительства и неспособность противостоять дальнейшей демократизации,18 мая (н. ст.) был смещён военный министр А. И. Гучков, ближайший сподвижник князя Г. Львова и глава Центрального военно-промышленного комитета. Его сменяет эсер и масон А. Керенский. Представитель «умеренных» эсеров, их юрист, неоднократно защищавший членов партии на судебных процессах, А. Керенский являлся достаточно известной фигурой; сам он, ради того, чтобы избраться в Думу, формально даже вышел из партии и присоединился к «трудовикам», которых вскоре возглавил. В 1912 г. он стал масоном, в скорейшем времени (в 1915 г.) заняв пост Генерального Секретаря Верховного совета Великого востока народов России. Данная ложа, вышедшая из Великого востока Франции, иными масонскими послушаниями не признавалась, так как ставила себе преимущественно политические цели. Здесь же мы просто должны осознать, насколько сильными стали позиции эсеров – и лично А. Керенского – в буржуазном российском обществе того периода, раз они смогли подчинить себе организации и партии, официально с ними не связанные.
Назначение А. Керенского, опального в недавнем прошлом адвоката, приговорённого ещё несколько лет назад к 8-месячному заключению (приговор заменён 8-месячным запретом заниматься адвокатской деятельностью, что подтолкнуло А. Керенского забросить свою практику и окончательно податься в политику), никого не удивило. Более того, наиболее сведущие и осведомлённые люди отлично понимали перспективы подобных кадровых перестановок. Например, М. Палеолог, французский посол, заявил: «Отставка Гучкова знаменует ни больше ни меньше как банкротство Временного правительства и русского либерализма. В скором времени Керенский будет неограниченным властителем России… в ожидании Ленина». Действительно, отец А. Керенского был дружен с семьёй Ульяновых, принимал активное участие в их судьбе; сам В. Ленин (В. Ульянов) являлся его учеником, закончив Симбирскую мужскую гимназию с золотой медалью. В том же 1887 году был арестован и казнён брат В. Ленина (В. Ульянова) Александр, что поставило Ф. Керенского в щекотливое положение. Однако золотая медаль, выданная сыну директора симбирских мужских училищ – и его непосредственному начальнику – выступила решающим аргументом; решив не отрекаться от всего, что ранее собственноручно подписал, Ф. Керенский дал положительную характеристику В. Ленину (В. Ульянову) для поступления в университет. После этого две семьи – Ульяновых и Керенских – оказались связанными куда более прочными узами – общество рассматривало их как одно целое, как олицетворение двух этапов демократизации общества.
Получив представление о том, кем был А. Керенский и кого он представлял, мы, конечно, не можем не осознавать, что с ретроградами из первого состава Временного правительства ему было не по пути. После ухода А. Гучкова главковерх М. Алексеев, разделявший взгляды экс-министра (или, вернее, наоборот) на войну и реформы в армии, был обречён. Тем не менее, М. Алексеев попытался оказать сопротивление, впрочем, весьма вялое, напору А. Брусилова, который быстро нашёл общий язык с А. Керенским. Дав того же 18 мая согласие на формирование 12 ударных батальонов в составе Юго-Западного фронта, М. Алексеев выразился категорически против привлечения каких-либо дополнительных резервов, в том числе из состава флота (!), как того хотел А. Брусилов и А. Керенский. Через два дня, 20 мая 1917 г., А. Брусилов, опираясь на поддержку нового военного министра А. Керенского и съезда солдатских депутатов, сообщает главковерху о том, что приказ его грубейшим образом нарушил: «Мероприятия для создания ударных групп на фронте армий уже проводятся мной в широких размерах в полном контакте с фронтовым съездом… Я поддерживаю мысль о формировании также ударных революционных батальонов в тылу». Ответная телеграмма М. Алексеева от 21 мая содержит всё ещё возражения, причём настойчивые, но 22 мая эта переписка заканчивается победой А. Брусилова – М. Алексеев, по настоянию А. Керенского, снят с должности, его сменяет командующий Юго-Западным фронтом.
Из данного эпистолярного диалога важно сделать выводы не только о том, что А. Брусилов согласился с требованиями эсера (социалиста-революционера) А. Керенского и съезда солдатских депутатов, лишь бы занять должность главковерха. А. Брусилов, конечно, вполне осознавал, что раз съезд солдатских депутатов поддерживает «ударническое» движение, то данная реформа фронта может привести только к его окончательному разложению и падению. Действительно, как свидетельствуют современники, в частности, генерал-лейтенант А. Деникин, подавляющее большинство солдат относилось к штурмовым подразделениям настороженно, порой откровенно враждебно, попросту ожидая часа, когда офицерская власть, неожиданно нашедшая новую опору, окончательно ослабнет.
Такой час настал уже буквально через месяц после создания «ударных» батальонов и полков.
Стратегическое наступление, которое планировалось осуществить силами четырёх фронтов – Румынского, Западного, Северного и, прежде всего, Юго-Западного, было хорошо обеспечено в материально-техническом отношении. Войска не испытывали недостатка в боеприпасах; на их вооружении находились вполне современные и даже новейшие средства ведения боя. Численность соединений, наличие в них опытного кадра – всё позволяло говорить о неизбежной и скорой победе. Тем не менее, у людей хоть сколько-нибудь сведущих уверенность в успехе отсутствовала – войска были совершенно ненадёжны, говорить же о возможности подвинуть их на усилия, подобные тем, что предпринимались в 1914 г. и в 1916 г., не представлялось возможным.
После двухдневной артподготовки, 18 июня (1 июля н. ст.), группировка в составе 11-й и 7-й армий нанесла основной удар в направлении на Львов, как того хотел ещё в 1916 г. А. Брусилов. А. Керенский поспешил сообщить: «Сегодня великое торжество революции, Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление». Слова его, мягко говоря, не соответствовали истине: в наступление перешли лишь наиболее дисциплинированные, то есть настроенные относительно реакционно, части. Им удалось даже захватить две-три линии окопов, составлявших первую позицию. Впрочем, для прорыва построения противника на всю глубину, состоявшую из двух и более позиций, сил явно недоставало. Данные успехи также не получили поддержки со стороны смежных частей, устроивших митинги и отказывавшихся переходить в атаку под самыми разнообразными предлогами. Наиболее смехотворный из них звучал следующим образом: артиллерия поработала слишком хорошо, разрушив укрепления противника, а значит, в них невозможно ночевать – и нечего туда выдвигаться.
6 – 13 июля (н. ст.) 8-я армия (Л. Корнилов) достигла значительных успехов на фронте, где ей противостояли австро-венгерские войска – было захвачено 7 тыс. пленных и 48 орудий, заняты Станислав, Галич и Калуш. Выйдя на рубеж р. Ломница, выдохлась и эта, наиболее сильная в моральном отношении, армия.
Противник, почувствовав слабость русских, немедленно контратаковал – ещё до прибытия дивизий, срочно вызванных с других фронтов. В полосе 11-й армии две русских дивизии (2-я финляндская и 126-я) были опрокинуты и полностью обращены в бегство силами всего лишь трёх пехотных рот. Паника, немедленно перекинувшаяся на остальные части, стала поводом к всеобщему отступлению, вернее, полнейшему краху, получившему название «Тарнопольского разгрома» – толпы солдат, ещё недавно именовавшиеся полками, устремились по направлению к собственному тылу, убивая, грабя и насилуя. Воззвания комиссаров и приказ главковерх открыть огонь по бегущим (смертная казнь к тому времени уже была отменена) не возымели действия. Лишь немногие подразделения, в первую очередь кавалерия и «ударники», были способны противостоять хлынувшему с фронта потоку дезертиров, сдержать его и как-то принудить их вернуться в свои части. О подлинном сопротивлении противнику же не могло быть и речи. Полные размеры катастрофы, постигшей в те дни российскую армию, трудно оценить по цифрам, сильно заниженным, которые насчитывают несколько десятков тысяч человек убитыми, ранеными и пленными.
16 – 18 июля (н. ст.), в дни, когда армии отказались наступать, в Петрограде немедленно вспыхнуло очередное восстание. Его организовали крайние левые, в частности, В. Ленин (В. Ульянов) и Л. Троцкий (Л. Бронштейн), а главной ударной силой выступил 1-й пулемётный полк, чья численность к тому времени достигла 11 340 нижних чинов и 300 офицеров (!). Это разбухшее сверх всяких штатов соединение представляло собой учебное депо российских пулемётных войск, так и не оформившихся окончательно; батальоны полка самовольно перебазировались в Петроград из Ораниенбаума после Февральской революции, так как был издан приказ о том, что части столичного гарнизона не отправят на фронт. На сей раз мятеж пулемётчиков стал открытым и явным; они присоединились к демонстрации рабочих. Очаг возмущения, как магнит, притягивал разного рода тёмный и нездоровый элемент: например, значительную роль сыграли анархисты, совершившие налёт на «Кресты», откуда на свободу вышло 6 их товарищей… и 400 уголовников. 2-й пулемётный полк, приехавший из Ораниенбаума, не говоря уже о матросах, присоединился к восстанию. В ходе волнений было разгромлено здание контрразведки, в руки толпы попал также министр земледелия эсер В. Чернов. Л. Троцкий (Л. Бронштейн), формально тогда ещё не относившийся к большевикам, но более чем разделявший их позиции, в тот критический момент выступил на защиту В. Чернова и буквально вырвал его из рук толпы.
Реакция властей оказалась незамедлительной и эффективной. Конные артиллеристы полковника С. Ребиндера и 1-й Донской полк, а также подразделения юнкеров23 стали их основной силой. Находившийся в Петрограде в отпуске штабс-капитан Цагурия принял под командование конно-артиллеристов и казаков и рассеял основную массу восставших артиллерийским огнём прямой наводкой в уличном бою у Таврического дворца. В ходе последовавших затем облав, возглавляемых прореволюционно настроенными офицерами, В. Ленину (В. Ульянову) удалось скрыться, в то время как Л. Троцкий (Л. Бронштейн) был арестован и доставлен в «Кресты». Сам А. Керенский, спешно возвращавшийся с фронта, который он так неудачно попытался бросить в наступление, стал жертвой покушения – его вагон был частично разрушен взрывом самодельного взрывного устройства.
Изменение баланса сил в пользу А. Керенского, непосредственно руководившего как на фронте, так и в тылу теми частями, которые ещё исполняли приказы, немедленно привело к падению правительства. 21 июля н. ст. он занял должность министра-председателя (сохраняя пост военного и морского министра); Л. Корнилов в тот же день сменил А. Гутора на должности командующего Юго-Западным фронтом. Уже 31 июля н. ст., впрочем, он поднялся ещё выше, потеснив А. Брусилова с неожиданно шаткого в том году кресла главковерха24. В своих мемуарах А. Брусилов выражает искреннюю обиду на Л. Корнилова за то, что тот «сковырнул» его, скромно умалчивая о том, как сам ещё двумя месяцами ранее так же поступил с М. Алексеевым (тот, в свою очередь, добивался отречения Николая II, сделав всё возможное для падения монархии).
Временное правительство периода председательства А. Керенского представляет обширную пищу для любого исследователя, интересующегося корнями фашизма. Последний, как известно, зародился в это время в Италии и, в форме нацизма, в Германии – на основе реакционно настроенных объединений ветеранов Первой мировой войны, адаптировавшихся к новым, демократическим условиям. Едва ли уместно называть самого А. Керенского фашистом, ведь он никогда не встречался ни с Б. Муссолини, ни с А. Гитлером; он никогда не возглавлял партию чернорубашечников, марширующую на Рим, и никогда не руководил «штурмом власти» в Веймарской республике. Однако как министр-председатель в своих решениях он во многом походил на А. Гитлера в последние месяцы существования III Рейха, в то время как Л. Корнилов вполне может быть сравнён с главой СС Г. Гиммлером – как «корниловцы», так и эсесовцы носили эмблему в виде черепа с костями. Что любопытно, и А. Гитлер с Г. Гиммлером, и А. Керенский – с Л. Корниловым разошлись, более того, в обоих случаях дело дошло до смещения со всех постов.
Критики могут указать на множество различий между правлением А. Керенского и фашистскими режимами, которые весьма легко найти в данных обстоятельствах, и я с ними солидарен. Эти различия – причины, по которым появление фашизма в России так и не состоялось, а то, что существовало вместо него, исчезло не в 1945 г., а гораздо раньше, в 1917 г. В то время капрал берсальеров Б. Муссолини только-только демобилизовался по ранению и всего лишь подумывал о том, какие идеи и лозунги ему следует выработать, чтобы его опыт работы в социалистической «Аванти» пригодился в дальнейшей жизни. Ефрейтор А. Гитлер продолжал нести воинскую службу и ещё не сформировал полноценных политических убеждений – они у него пребывали в зачаточном состоянии, представляя собой причудливую смесь из антисемитских и ксенофобских установок, а также крайне реакционных по своей сути помыслов. А. Гитлеру и Б. Муссолини ещё только предстояло создать собственные политические партии, привести их к победе «полудемократическим» путём (т. е. сочетающим успехи на выборах с государственным переворотом), построить государственный строй фашистского типа – и потерпеть поражение в борьбе с… коммунизмом. Режим Временного правительства прошёл через всё это в удивительно короткий срок – всего за 8 месяцев, – и, то, что породил в конечном итоге А. Керенский, вполне может считаться фашизмом, хоть и недоношенным.
Рассмотрим же главные элементы фашизма, присутствующие самым очевидным образом:
1)
относительно свободное обращение капитала
;
2)
граждане обладают политическими правами и свободами
(в то же время деятельность политических партий, кроме правящей фракции, парализована, так как Госдума распущена, ещё Г. Львовым);
3)
пребывание у власти политической фракции, пришедшей к власти «полудемократическим» путём – и осуществляющей запрет на демократические выборы
: А. Керенский, избравшийся в Госдуму и занявший пост в Временном правительстве, удерживал и укреплял свои позиции, применяя военную силу – одновременно часто обращаясь к народу с речами
25
. Порвавший с эсерами и даже исключённый из этой партии Б. Савинков, в прошлом – глава террористической организации эсеров, при А. Керенском фактически руководил военным министерством и представлял собой ещё один подобный пример;
4)
концентрация капитала в военно-промышленном комплексе и управление им по принципу партийности лицами, и ранее занимавшими данные должности в качестве владельцев или их представителей
(ЗЕМГОР и Центральный военно-промышленный комитет, осуществлявшие как сбор средств у населения, так и получавшие их от государства, представляют собой грубый аналог фашистских концернов);
5)
свобода вероисповедания, использование в качестве господствующей идеологии синтеза национализма и атеизма, в высших кругах правящей фракции – мистического учения, подобного масонским
(если Великий восток народов России был простой масонской ложей, ударившейся в политику, то германский нацизм имел более устойчивую опору под ногами – разного рода ариософские ложи, долгие десятилетия опутывавшие Германию своей паутиной – например, А. Гитлер в послевоенный период, только начиная свой политический путь, являлся членом «Общества Туле», в то время как позднее, в период
III
Рейха, нацисты уже сами создавали подобные структуры, например, Г. Гиммлер в СС);
6)
создание тоталитарного государственного аппарата, способного осуществлять в широких масштабах самые жестокие принудительные действия, включая самопожертвование
(В период, когда деятельность военного министерства, фактически, возглавил Б. Савинков, имевший большой подготовки бомбистов-смертников со времён руководства боевой организацией социалистов-революционеров, «ударническое» движение на фронте и в тылу приняло поразительные масштабы. Члены этих подразделений, включая не только пехоту, артиллерию, но и экипажи боевых кораблей, получавших название «кораблей смерти», давали коллективную «присягу смерти»; формировались также, при широком использовании обмана и принуждения, революционные волонтёрские ударные батальоны в тылу, куда набирали и 12-летних (!) мальчишек, а также женские подразделения. Культ смерти, сопровождавший все эти мероприятия, был сродни духу частей «камикадзе», массово разворачивавшихся в милитаристской Японии в завершающие месяцы Второй мировой войны, и разнообразных эсесовских формирований
III
Рейха,
созданных в тот же период, а также эскадрильи люфтваффе «Леонид». Численность «смертников» Временного правительства, получавших усиленное довольствие, достигла 600 тыс. чел., из коих лишь 2 полка, 16 батальонов и 2 роты приняли участие в боевых действиях (!). Как нетрудно заметить, речь шла о разновидности того же явления «комитетчины», однако облачившегося в личину «смертника» и клятвенно обещавшего умереть за родину – но всё никак не готового приняться за выполнение данных обещаний под предлогом наличия куда более важных дел в тылу. В конечном итоге, первый большевицкий главковерх прапорщик Н. Крыленко наложил на новый список частей «ударников» презрительную резолюцию: «расформировать и отправить на фронт»).
7)
антибольшевистская направленность внутренней политики
, стремление создать «полудемократическим» путём вооружённые формирования, предназначенные для борьбы с коммунистами.
Последний пункт может быть рассмотрен более детально. Кроме «корниловцев», имеющих заметное сходство с немецкими «фрайкорами»26 Веймарской республики и, отчасти, с эсесовцами III Рейха, здесь можно отметить казаков. Казаки изначально являлись социальной формацией, сохраняющей пережитки военной демократии, и относились к войскам, комплектующимся на милиционной основе. Нетрудно увидеть здесь сходство с нацистской НСДАП, организованной как политическая партия, управляемая по военному образцу. Сходство это, по ряду признаков весьма отдалённое, в главном фактически отсутствовало – и казаки, и нацисты, сами не признавая всеобщих выборов и всегда настроенные реакционно по отношению к демократии и революции, всё же избирали собственное руководство самостоятельно. Например, «демократизация», в Германии породившая такую партию как НСДАП, в которой со временем выделились «охранные отряды», или СС, в России привела к возникновению Всевеликого Войска Донского, возглавляемому генерал-майором атаманом П. Красновым. И П. Краснов, изначально, в отличие от Добровольческой армии, ориентировавшийся на немцев, и глава кубанского казачества (генерал-лейтенант Белой армии) А. Шкуро, активно сотрудничали с нацистами (в отличие от А. Деникина). При их участии в годы Великой отечественной войны был создан 15-й казачий кавалерийский корпус СС, сыгравший заметную роль в антипартизанской борьбе. А. Шкуро получил звание группенфюрера СС, видимо, вполне заслуженное. И его, и П. Краснова повесили в один день, 16 января 1947 года, в Лефортовской тюрьме.
Для полноты сравнения нужно добавить, что П. Краснов, в будущем – атаман Всевеликого Войска Донского, закончивший свою жизнь как нацистский прислужник, в дни, последовавшие за свержением А. Керенского большевиками, оказался единственным верным ему командиром. Выступление вверенного ему 3-го кавалерийского (казачьего) корпуса и занятие 9 ноября (н. ст.) Гатчины, а 10 ноября (н. ст.) Царского Села считается точкой отсчёта Гражданской войны.
Несмотря на смелость сравнения, сходство режима А. Керенского с фашистским вполне выдерживает критику. Оно также объясняет причины, по которым в годы оккупации (1941 – 1944 гг.) немцы нашли на советской территории 1, 2 млн. чел., поступивших к ним на службу в части Вермахта, СС и полиции – эта идеология, имея невыкорчеванные корни, всё ещё существовала под тонким покровом верности коммунистам, лишь ожидая возможности возродиться. В отличие от Германии и Италии, фашизм в России просуществовал относительно недолго и прожил неполноценную, призрачную жизнь, пройдя все стадии эволюции такого типа государства очень быстро и поверхностно.
Одновременно, рассматривая период правления Временного правительства (государственный капитализм) как переходной по отношению к коммунистическому, можно сделать совершенно очевидный вывод, что и все остальные фашистские режимы занимают промежуточное положение между странами с капиталистическим и коммунистическим типом государственного устройства, с чем, я полагаю, согласиться достаточно легко.