Глава 9. Февральская революция – «бескровная»
Внешне казалось, что сила на стороне царя, однако одного порыва ветра Февральской революции оказалось достаточно, чтобы смести его
Мао Цзэдун
Падение царизма в России назревало уже продолжительный период времени, и неудачная, затяжная война, по сравнению с которой русско-японская оказалась пустячной ссорой, делало это событие неизбежным. Ветер перемен, гулявший по самым высоким кабинетам, нёс сладковатый запах чего-то нового, возбудивший не только большевиков, но и даже либеральные партии вроде конституционалистов-демократов, военную верхушку, более того – царскую семью. В месяцы, предшествовавшие Февральской революции, возникла даже «великокняжеская фронда», ставившая целью ограничение власти царя (!). Можно только предполагать, чем самодержавие насолило великим князьям, и насколько большие у них были долги, что им посулили за подобные действия и т.д. В этом случае важнее, не распыляясь на малозначимые для всех, кроме знатоков истории дома Гольштейн-Готторп-Романовых, темы, отметить, что привкус чего-то нового, появившийся в воздухе, окрылил надеждами на лучшее будущее даже близких родственников царя. Как ни странно, в этом поветрии никто не уловил ни признаков хлора или фосгена, которыми немцы в это время травили русских солдат на фронте, ни запаха разлагающейся плоти, которому, по причине грядущих эпидемий тифа и испанского гриппа, в ближайшие годы предстояло стать главным на бескрайних просторах стремительно разваливающейся империи. Более того, никто даже не заподозрил, что речь идёт о банальном сквозняке, возникшем вследствие того, что входную дверь высадила чья-то нога, обутая в крепкий матросский башмак.
Подробное описание падения царизма в России, даже в течение последних месяцев его существования, является необычайно увлекательной темой, достойной далеко не одного тома – и, вместе с тем, несколько выходит за рамки данного исследования. Важно, тем не менее, остановиться на наиболее важных моментах: «Брусиловский прорыв» («…порыв», «…надрыв» – и ещё многих эпитетов достойно это любопытнейшее со всех точек зрения наступление) обескровил не только Юго-Западный фронт, но и вооружённые силы в целом. Статистика предыдущей главы продемонстрировала, каким образом в ведение А. Брусилова перешли – и были перемолоты концентрированным пулемётно-артиллерийским огнём противника – стратегические резервы Ставки, включая даже гвардию. Чтобы перейти к намеченному А. Брусиловым стратегическому наступлению по всему фронту, а не только на юго-западном направлении, нужны были уже миллионы солдат, которых не было в наличии даже на бумаге. Только для того, чтобы пополнить войска, правительство было вынуждено начать призыв ратников 2-й очереди, то есть мужчин среднего возраста. Вильгельм II не зря утверждал: «Ни одного отца семейства на фронте!». Они способны, конечно, держать в руках оружие, но едва ли согласны умирать ради вещей, которые, учитывая наличие у них жизненного опыта, выглядят сомнительными. Такие люди, в принудительном порядке оставляющие собственное хозяйство и семью, не слишком пригодны к ведению боевых действий, требующих как устойчивости к постоянному психическому стрессу, вызываемому огнём противника, так и изрядных физических сил. В тот период, даже бездействуя в окопах, солдаты вынуждены были терпеть холод и сырость, противостоять паразитам, переносящим заразные болезни – и постоянно обновлять собственные траншеи и блиндажи, то и дело приходящие в негодность в результате огня вражеской артиллерии. Далеко не каждый человек, особенно тот, чья жизнь уже в значительной степени состоялась, мог найти в себе желание спокойно смириться с такого рода постоянными тяготами и, конечно, со смертельной опасностью.
Одновременно для действий в тыловой в зоне начался призыв т.н. «коренного населения», что немедленно вызвало многочисленные восстания. Железнодорожные коммуникации и промышленность, по причине оттока рабочей силы на фронт, быстро приходили в упадок. Даже в тех случаях, когда удавалось закупить и реквизировать необходимые для снабжения армии продукты питания, те не доходили до фронта по причине заторов на железнодорожных путях и, разумеется, воровства.
Вместе с продразвёрсткой были введены продуктовые карточки; норма питания снизилась с 3 фунтов хлеба до 2 на фронте и до 1, 5 фунтов15 – в прифронтовой полосе. Даже если забыть о том, что питание исключительно хлебом едва ли свидетельствует о благополучном положении дел (большая часть скота, в том числе и молочного, была забита ещё в 1915 г.), такое уменьшение пайка свидетельствует об уже случившейся в тылу катастрофе. Разумеется, и эти нормы в большинстве случаев не выполнялись: в ноябре 1916 г. фронт получил лишь 74% необходимых грузов, в декабре – только 67%. Впрочем, по сравнению с Петербургским и Московским районами, данная картина ещё производит благоприятное впечатление, ведь там поставки ограничились 29% (!) от нормы.
В результате в Петрограде сложилась ситуация, чреватая взрывом сама по себе: здесь были расположены крупные заводы, например, Путиловский, Невский, Обуховский, Александровский и Арсенал, на которых работало до 400 тыс. чел., включая до 220 тыс. чел. кадровых; при численности населения города в 2 млн. чел., это составляло весьма значительную его часть. Рабочих от мобилизации защищала «бронь», так как они производили оружие, боеприпасы и стратегически важную продукцию; тем не менее, увольнения, как и призыв рабочих, неизменно вызывавшие волнения в их среде, являлись всё более распространённым явлением.
В Петрограде располагались и войска, причём в огромном количестве – около 160 тыс. чел. в составе запасных батальонов. При этом они были вынуждены ютиться в казармах, рассчитанных лишь на 20 тыс. чел.; численность некоторых запасных батальонов достигала 12 – 15 тыс. чел., что, конечно, усложняло поддержание в них надлежащего уровня дисциплины16. Это объяснялось просто: в отличие от союзников и противников, Россия так и не создала полевых учебных лагерей, сосредоточив их в собственной столице. Такому решению могло быть несколько причин: а) высокая плотность железнодорожных путей в районе столицы, позволяющая быстро маневрировать резервами; б) сложность предотвращения дезертирства из полевых лагерей, которые, таким образом, пришлось бы превращать в концентрационные; в) необходимость постоянно держать в Петрограде мощный противовес революционно настроенной массе столичных рабочих. Как уже говорилось выше, какая бы из причин не привела к подобному положению вещей, подавляющее большинство солдат запасных войск к тому времени представляли собой весьма неблагонадёжный человеческий материал. Что немаловажно, их продуктовый паёк, как и у рабочих, был урезан до 1, 5 фунтов хлеба в день, из которых они в последние два месяца 1916 г. получали, учитывая перебои со снабжением, только около 178 граммов в день. Для сравнения: в период блокады Ленинграда в годы Великой отечественной войны минимальный размер хлебного пайка для взрослого человека колебался в пределах от 125 г (иждивенцы) до 250 г (рабочие) и даже более (375 г для рабочих цехов с высокой температурой).
Нетрудно заметить, что жители Петрограда к началу 1917 г., фактически, пребывали на осадном положении. По городу постоянно плодились и множились слухи о будущей революции, о необходимости изгнания немцев из правительства; сотрудники Охранного отделения, чьи информаторы активно работали во всех сферах общества, всё чаще доносили о напряжённом ожидании чего-то, некоего важного события, которое дало бы старт новому этапу в жизни города.
Власти (градоначальник генерал А. Балк и командующий петроградским военным округом генерал С. Хабалов) предприняли всё возможное (откровенно говоря, их усилия выглядят смехотворными) для борьбы с надвигающимися бунтами: город разделили на районы, подчинённые надёжным штаб-офицерам, которые командовали наиболее дисциплинированными частями – учебными командами запасных батальонов (т. е. инструкторами), общая численность которых достигала 10 тыс. чел., и полицейскими, которых было… 3500 чел. Оружие заперли под замок, чтобы избежать доступа к нему «неблагонадёжного элемента».
В конечном итоге, большинство предпринятых мер оказались совершенно недостаточными, учитывая уровень недовольства и количество взбунтовавшихся.
16 февраля (ст. ст.) 1917 г. забастовал крупнейший Путиловский завод. Не имея возможности принудить рабочих приступить к исполнению их обязанностей, правление было вынуждено 21 – 22 февраля (ст. ст.) закрыть предприятие. Этот поворотный и во многом символический шаг задекларировал стремление России выйти из войны – ведь Путиловский завод выпускал столько трёхдюймовых полевых пушек (орудие, представлявшее собой основу артиллерийского парка армии), сколько казённые заводы, вместе взятые. Кроме того, что рабочие обрекались таким решением на голод, им угрожал призыв в армию. Легко прийти к выводу, что подобное решение со стороны правления акционерного общества было не просто безответственным, но и преступным, вероятно, даже умышленным, ведь 36 тыс. чел.17, оказавшиеся в столь критических обстоятельствах, неминуемо должны были восстать.
Манифестации, начавшиеся немедленно, 6 марта (н. ст.) 1917 года18, охватили рабочих, а также часть студентов и курсисток; протестующие, начав с лозунгов «Хлеба! Хлеба!», вскоре перешли и к политическим требованиям; ими применялась исключительно эффективная тактика принудительного «снятия» рабочих соседних заводов, силой побуждая тех присоединяться к акциям протеста. Войска гарнизона, брошенные на подавление стремительно разгоравшегося восстания, далеко не во всех случаях были способны сдержать натиск толпы, а после того, как им были выданы патроны (11 марта), проявляли либо нерешительность, либо, что случалось чаще, переходили на сторону восставших. Бунтовщики, в ответ на залпы, направленные в толпу, не рассеивались, а лишь отступали, чтобы заново перегруппироваться; они также начали захватывать оружие, размещённое на складах. 12 марта н. ст., когда восстание перешло в стадию вооружённого, падение царизма уже ни у кого не вызывало сомнения; в этот день возникло два новых органа власти – Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (Петросовет) и Временный комитет Государственной думы. Возникшие независимо друг от друга, они представляли совершенно разные по своему составу, численности и целям слои населения, и в конечном итоге подобное двоевластие закончилось падением слабейшего из этих, вновь образованных институтов власти.
За Февральской революцией в учебниках истории закрепилось название «бескровной», что не до конца соответствует истине – только в Петрограде погибло не менее 300 восставших; количество убитых представителей властей неизвестно. Впрочем, есть весьма красноречивая информация о том, что происходило в Кронштадте, где базировался Балтийский флот. Вице-адмирал Р. Вирен дал приказ скрывать информацию о происходящем в столице от матросов; большинство офицеров были с ним солидарны, так как имели твёрдую уверенность в том, что их подчинённые при первой же возможности присоединятся к восстанию. 15 марта, когда царь Николай II отрёкся от престола, и матросам стало об этом известно, Кронштадт буквально взорвался, как погреб, начинённый динамитом. Было убито 120 офицеров, включая 4 адмиралов (для сравнения – все флоты России, вместе взятые, в ходе войны к тому времени потеряли лишь 245 офицеров).
Здесь мы подходим к самому важному моменту – к отречению царя, которое ознаменовало собой завершение 300-летнего правления династии, начавшейся как русский боярский род Романовых и превратившейся впоследствии, в результате постоянных контактов с Германией, в Гольштейн-Готторп-Романовых. Как так случилось, что царь отрёкся? Почему в это время его даже не было в Петрограде? Почему мятежников, штурмовавших столичные госучреждения, не смели миллионы фронтовиков, преданных своей вере, царю и отечеству?
Дело было в том, что рабочие, покинувшие свои цеха ради разгрома булочных, выступили невольным и слепым орудием людей, давно уже замышлявших устранение царя. Люди эти, как ни странно, не имели ничего общего с коммунизмом, они не верили в Мировую социалистическую революцию, а большевиков ненавидели лютой ненавистью. Если вы предположите, что речь идёт о меньшевиках или об эсерах, даже об анархистах, вы глубоко ошибётесь. Я говорю о самой надёжной опоре престола – о русских офицерах и генералах. Как они превратились в подлых предателей, сказать с уверенностью нельзя; можно, однако, назвать ряд наиболее заметных причин: а) совершенно очевидное военное поражение России, которое, судя по условиям перемирия от 12 декабря 1916 года, считалось Центральными державами вопросом уже решённым – военные в таких случаях всегда начинают говорить о «необходимости политического решения»19; б) влияние сотрудников британской и французской военных миссий на решения, принимаемые в русских штабах – зависимость от поставок вооружения из-за рубежа, как и постоянно растущий внешний долг, позволяли представителям союзных держав диктовать условия, которые включали и «реформы системы управления»; в) власть, пришедшая в руки генералов в ходе войны, оказалась столь велика, что возвращать её царю они не имели ни малейшего желания. Последнее утверждение далеко не такое странное, как может показаться на первый взгляд. Идентичная ситуация сложилась и в Германии в 1918 г., когда кайзер Вильгельм II был вынужден бежать в Голландию, чтобы никогда уже более не ступить на родную землю, в то время как военные, в лице начальника Генерального штаба генерал-фельдмаршала – и будущего президента Веймарской республики – П. фон Гинденбурга, наоборот, только упрочили свои позиции. В СССР такая же смена баланса сил отмечается в период, последовавший за 1945 г., когда И. Сталин (И. Джугашвили) уже не обладал той полнотой власти, что в довоенные годы.
Кто же были те заговорщики, устранившие царя? Достоверно известно, что ни В. Ленин (В. Ульянов), приехавший в Россию только в апреле 1917 г., ни Л. Троцкий (Л. Бронштейн), пересёкший границу лишь в мае, не имели к Февральской революции ни малейшего отношения.
Впрочем, историки сходятся во мнениях относительно события, давшего решительный толчок революционному процессу. Изученное во всех возможных подробностях, оно, тем не менее, и сто лет спустя даёт обильную пищу для всевозможных мистификаций и домыслов. Речь идёт, конечно же, об убийстве Г. Распутина. Даже самый рьяный последователь идеи Мировой социалистической революции, осуществляемой профессиональными революционерами ради установления диктатуры пролетариата, сразу же столкнётся с обнаружит неожиданный и пугающий своей очевидностью факт: убийца Г. Распутина был наймитом Мирового капитала. Эту роль взял на себя сотрудник британской SIS О. Рейнер; его сообщником выступил князь Ф. Юсупов и группа российских офицеров, желавших смерти Г. Распутина. Г. Распутин, этот всемогущий «старец», окружённый нимбом ложной святости, скрывающим под собой дьявольскую натуру, обладал значительным влиянием на императрицу Александру Феодоровну. Современники отзывались о нём исключительно в негативном ключе, их воспоминания пронизаны ненавистью к тому, кто, не обладая должным образованием и высоким происхождением, принуждал их проходить через всевозможные унижения, прежде чем их дело поступало на рассмотрение к императору. Однако вместе с тем никто из этих, достойных всяческого уважения господ не говорил, с чего бы это их заинтересовала высочайшая протекция и почему это они искали способов добиться её, хоть бы и ценой обращения к императрице через «старца». Как становится понятным, речь шла о казнокрадах всех мастей; Г. Распутин, таким образом, превращался в беса-хранителя царской семьи – он принуждал взяточников принять коленопреклонённое положение и, раз для тех процветание государства уже являлось пустым звуком, а страх перед богом совершенно улетучился, приучал их повиноваться хотя бы дьяволу. Слава о «старце», распространившаяся по России, производила глубокое впечатление на тёмные и невежественные массы, особенно крестьянские. Разумеется, тот , кто хотел упразднить самодержавие, должен был в первую очередь устранить Г. Распутина – тогда и солдаты, в большинстве своём происходящие из деревни, увидели бы, что боги смертны, и революционеры смогли бы действовать относительно открыто, не опасаясь мести потусторонних сил.
Г. Распутина собирались убить уже давно – 12 июля 1914 г. в с. Покровском его ударила ножом в живот Хиония Гусева, которую, после годичного следствия, признали душевнобольной и освободили от уголовной ответственности. За заговором, приведшим Х. Гусеву к помешательству, стояли великий князь Николай Николаевич и председатель Государственной думы М. Родзянко.
Фигура сейчас практически забытая, Михаил Родзянко, генеральский сын (сын гвардейского полковника, вышедшего в отставку в чине генерал-лейтенанта, что, учитывая связи гвардейцев при дворе, гораздо престижнее), был некогда весьма видным политиком. Более того: сам он метил в президенты, или, как минимум в премьер-министры (при не влияющем на события фактически «конституционном» царе), и оказался весьма близок к заветной цели. Но увы: истощённое войной государство не смогло реализовать его запросы по созданию развитого демократического общества, и несостоявшийся «отец нации» тихо и незаметно ушёл с политической сцены, чтобы в конце концов скончаться в сербской деревне Беодра от нанесённых недоброжелателями побоев.
Взлёт М. Родзянко к власти, однако, был весьма многообещающим: уроженец с. Попасное Екатеринославской губернии, этнический украинец, именовавший себя, согласно тогдашним порядкам, «малороссом», он закончил Пажеский корпус в 1877 г., откуда был выпущен в Кавалергардский полк – и уже в 1882 г., в возрасте 23 лет вышел в отставку в чине поручика и оставил военную карьеру. Его ни в коем случае нельзя считать безродным авантюристом, так как среди его родственников числились и шталмейстеры, и егермейстеры Императорского Двора, даже князья Голицыны, обладавшие древнейшей родословной. В дальнейшем М. Родзянко стал видным деятелем земства, сперва уездного, а затем губернского, избирался в Думу, где занимая умеренную и лояльную позицию, занял руководящую позицию, представлявшуюся многим переходной от царской клики к выборному собранию, уже тогда насквозь пропитанному вольнодумством и подчас даже весьма радикальными революционными идеями. Параллельно с заговором, направленным против Г. Распутина, М. Родзянко разрабатывал и свержение монархии – оставив царя Николая II в одиночестве, без защиты и поддержки, он планировал принудить того отречься в пользу несовершеннолетнего наследника при регенте из числа великих князей, которые весьма охотно соглашались взять на себя столь высокую ответственность, в то время как себе и своим сообщникам отводил трудную и непростую роль фактического руководства государством, которое его безответственный предшественник (царь) довёл до глубокого кризиса.
Окончательно заговор сложился в сентябре 1916 года, когда М. Родзянко, глава Центрального Военно-промышленного комитета А. Гучков и лидер партии конституционалистов-демократов (кадетов) П. Милюков встретились на квартире кадета М. Фёдорова с целью обсуждения «второй революции»20. М. Родзянко крайне негативно высказался о безволии и нерешительности Николая II, который, по его мнению, был неспособен нести на себе бремя ответственности по управлению державой.
М. Родзянко полагал убийство Г. Распутина необходимым предусловием успешного переворота. Царя планировалось изолировать во время его поездки в Ставку: военные задержали бы поезд на какой-либо из станций (эту роль исполнил потом командующий Северным фронтом Н. Рузский), позволив революционным событиям развиваться своим чередом. Царь, оказавшись владыкой государства, которое с негодованием отвергло его, просто вынужден бы был подписать акт об отречении. Добившись своей цели, заговорщики собирались запустить процесс в обратном направлении: уступками, посулами и угрозами, а где надо – и военной силой, умиротворить восставших и митингующих, чтобы с новыми силами, в обновлённой стране, взяться за завершение правого дела – войны с германцами.
Данный заговор был отнюдь не единственным – идея «ответственного министерства», или «министерства доверия», которое сменило бы «власть бюрократов», в то время пользовалась значительной популярностью. Например, в 1914 г. возник «Всероссийский земский союз помощи больным и раненым военным», возглавляемый князем Г. Львовым; организация с годовым бюджетом в 600 млн. рублей, собираемых с доверчивых земских деятелей и простых обывателей, ведала поставками в армию униформы и обуви, а также 75 поездами и 3000 лазаретов, через которые прошло в общей сложности 2, 5 млн. раненых. «Организация доверия» представляла собой до некоторой степени «финансово-политическую пирамиду», так как, кроме благотворительных, начала ставить себе и политические цели: уже на следующий год она слилась с Всероссийским союзом городов в ЗЕМГОР.
ЗЕМГОР под руководством князя Г. Львова, несмотря на его неискренние, адресованные более посещавшим митинги агентам «охранки», заявления о необходимости бороться с явлением внутренней бюрократизации, быстро объединил деятельность различных общественных и финансовых структур под знаменем борьбы с всеобщим врагом. Врагом этим являлись немцы, включая, видимо, и Гольштейн-Готторп-Романовых, а также бюрократы, которых в государственных учреждениях всегда хватало. Г. Львов в конечном итоге присоединился к заговору М. Родзянко, как и начальник штаба главковерха М. Алексеев, чьё слово для армии можно было в то время сравнить с законом.
Итак, совершенный заговор – вот что предстаёт нашему взору взамен стихийных, постоянно нарастающих бунтов голодных рабочих и солдат. Причём заговор, не имеющий ничего общего ни с идеей Мировой социалистической революции, ни с партией большевиков, чьи лидеры в то время пребывали за рубежом, в изгнании.
Убийство Г. Распутина, представлявшее собой первый – и весьма важный – этап предстоящего переворота, было осуществлено в ночь на 30 декабря 1916 г. в дворце Юсуповых на Мойке. Сам князь Ф. Юсупов так объяснял своё желание устранить Г. Распутина: его отца, князя Феликса Феликсовича Юсупова, сняли с должности московского генерал-губернатора за то, что он пытался противодействовать германофилам и этническим немцам, занимавшим важнейшие государственные посты. Вообще, все министры, получавшие портфель от Распутина, являлись отъявленными германофилами; повсюду, как выразился Ф. Юсупов-младший, «шпионы и предатели правили бал». Что ж, последние слова князя Феликса-младшего весьма примечательны, ведь в ликвидации Г. Распутина его сообщниками выступили сотрудники британской SIS: О. Рейнер, друг Ф. Юсупова-младшего по Оксфорду, его шофёр Комптон, который оставил письменные свидетельства о посещении дома на Мойке в день убийства, а также капитан С. Аллей, родившийся некогда…в дворце Юсуповых (!). Неделю спустя после убийства, 7 января 1917 г., С. Аллей писал ещё одному находившемуся в Петрограде капитану британской армии, Дж. Скейлу: «Хотя не всё пошло по плану, наша цель была достигнута… Рейнер заметает следы и несомненно свяжется с вами…».
Само убийство, в котором принял также депутат В. Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович и доктор Лазоверт, несмотря на откровенные признания участников, полно противоречий. Г. Распутина пригласили в гости (видимо, для обсуждения очередных замыслов пополнения собственных карманов за государственный счёт) и заманили в подвал, угостив красным вином и отравленным пирогом. Яд, которого не обнаружило и вскрытие, так и не подействовал – то ли Лазоверт дрогнул и не подложил его, то ли что-то перепутал, то ли яд был нейтрализован сахаром в пирожных. В подвале Г. Распутина расстреляли из револьверов – он получил три ранения, каждое из которых являлось смертельным, тем не менее, «старец», по словам Ф. Юсупова-младшего, продолжал сопротивление, и его связали и начали избивать. Так, связанного, его и отвезли к Каменному острову, где сбросили в полынью. Тем не менее, тело обнаружили без каких-либо верёвок или их следов.
Профессор Д. Косоротов, проводивший вскрытие, указывает и на другие несоответствия данной версии реалиям: смертельные ранения в почку и печень не позволили бы Г. Распутину бегать, как утверждали убийцы. Тем не менее, в целом она, видимо, точна: в подвале Г. Распутина расстреляли в упор, нанеся огнестрельные ранения в спину и в живот (наискосок, слева направо, видимо, стрелок опасался получить сквозное ранение от выстрела, осуществлённого сообщником в спину, и стоял сбоку), а затем, вероятнее всего, когда жертва упала или опустилась на колени, был произведён контрольный выстрел в лоб – не исключено, что последнему предшествовало упомянутое Ф. Юсуповым-младшим избиение уже смертельно раненного Г. Распутина, которому тот пытался сопротивляться. Выстрел в голову, ставший фатальным, по мнению английских исследователей, совершили, используя британский Webley. 455, что с высокой степенью вероятности указывает на О. Рейнера.
Убийство было достаточно быстро раскрыто, однако преступники отделались устным выговором Николая II, заявившего великому князю Александру Михайловичу, который заступился за убийц, поскольку те, по его словам, действовали из патриотических побуждений: «Ты очень хорошо говоришь, но ведь ты согласишься с тем, что никто – будь он Великий Князь или же простой мужик – не имеет права убивать».
Великого князя Дмитрия Павловича отправили на персидский фронт, а князя Ф. Юсупова-младшего – в его имение Ракитное под Курском. Подобное поведение Николая II легко понять: он покрыл родственников, убивших выходца из самых низов, проходимца самого подлого происхождения, с которым ему долгие годы изменяла императрица Александра Феодоровна. Однако тем самым царь открыл смерти вход в монаршьи покои. Все имели возможность лицезреть его беспомощность перед сложившимися обстоятельствами, и российская знать начала готовиться к отречению Николая II. Когда волнения в Петрограде, начавшиеся ещё в октябре 1916 г., возобновились с новой силой, желающих защищать престол за «блокадный» паёк оказалось на удивление немного. Даже казаки продемонстрировали нежелание разгонять демонстрантов, что, вообще, можно считать дурным признаком чего-то ужасного, что представляет собой смертельную угрозу всей империи. Причиной тому, как оказалось, были настроения, источник которых, незримый, но вместе с тем весьма ощутимый и могучий, оказывал самое деятельное влияние на все события: заговор.
Убийство Г. Распутина можно рассматривать и в ещё одной плоскости: он был выдающимся мистиком, и нумерология в данной истории сыграла не последнюю роль. Нельзя забывать, что британские офицеры, осуществлявшие убийство, да и их российские друзья, жили в условиях «двойного календаря», когда дату по григорианскому стилю то и дело нужно переводить в юлианскую систему – и наоборот. Так, 16 декабря (н. ст.) А. Брусилов, выступая в Ставке, настаивал на стратегическом наступлении в 1917 г. – по его «методе», со всей возможной широтой «порыва». Таким образом, он намекал на: а) необходимость повышения; б) исполнение союзнического долга, даже вопреки реальному положению дел на фронте; в) необходимость воодушевления армии. То, что Николай II в 1915 г. отстранил великого князя Николая Николаевича и сам возглавил армию, по словам А. Брусилова, в войсках было воспринято крайне негативно. Вероятно, и он понимал возможность создания единого «порыва»21, термина, широко использовавшегося в союзной французской армии, методами, применявшимися там – главным образом, демагогией и воззваниями к солдатам, подкреплёнными при необходимости расстрелами. Французские методы, порождённые демократичным обществом, с трудом приживались в царской армии с её чисто реакционными порядками, основанными исключительно на принуждении, и можно с большой долей уверенности утверждать, что А. Брусилов, молча одобрявший действия заговорщиков, вполне осознавал масштабы реформ, необходимых для достижения необходимого ему «порыва» на всём протяжении фронта.
Достаточно напомнить, что убийство, совершённое в дворце Юсуповых 30 декабря (н. ст.), пришлось на 17 декабря (ст. ст.); в то время как Г. Распутин явился в дом, ставший местом его гибели, 16 декабря (ст. ст.), то есть в «тот же» день, что и проходившее двумя неполными неделями ранее совещание Ставки, на котором выступал А. Брусилов.
30 же декабря 1916 г., но уже по старом стилю (!), то есть 12 января 1917 г., британский посол Дж. Бьюкенен на аудиенции у царя высказал откровенно ультимативные требования: назначить ответственного премьер-министра (то есть устранить остатки самодержавия) и отрешить всех германских агентов от государственных должностей. Союзники, вообще, приняли в Февральской революции гораздо более широкое участие, чем можно предположить, изучая только убийство Г. Распутина – здесь нетрудно вспомнить и о роли Англии в вооружении Японии в более ранний период. Начиная с 29 января (н. ст.) 1917 г., в Петрограде находились участники международной военной конференции, чья официальная часть продлилась вплоть до 21 февраля (н. ст.) 1917 г. Революция началась 6 марта (н. ст.), или…21 февраля (ст. ст.) 1917 г., то есть опять-таки в «тот же» день.
Рассматривая Февральскую революцию как сложно задуманный и блестяще осуществлённый государственный переворот, в котором было задействовано множество фигур, сыгравших свои роли как по нотам. Николай II, изначально поддерживавший связь с М. Родзянко как со своим агентом в стане революционеров (и тот всячески утверждал его в такой мысли), достаточно быстро раскусил коварный замысел изменника, однако в условиях, когда его приказы едва ли не игнорировались, был вынужден вести переговоры «через» М. Родзянко, а на деле – с ним. Последний, тем не менее, так и не стал президентом, оставшись на должности председателя Временного комитета Государственной думы, в то время как реальная власть перешла к Временному правительству, возглавляемому министром-председателем князем Г. Львовым, который уже долгое время фактически координировал деятельность тыловых ведомств и общественных организаций через возглавляемый им ЗЕМГОР.
Династия Гольштейн-Готторп-Романовых была устранена без единого выстрела, в результате нехитрой комбинации: сперва, 2 марта (ст. ст.), отрёкся царь Николай II – в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича, затем, 3 марта (ст. ст.), отрёкся Михаил Александрович – в пользу Временного правительства. Акт неприятия престола, собственноручно им подписанный, содержал и новое, непривычное ещё, слово «граждане»:
«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял я твёрдое решение в том случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.
3/III – 1917 г. Михаил.
Петроград».
Любопытно, что непосредственно подписанию данного акта предшествовал диалог с М. Родзянко, в котором великий князь Михаил Александрович задал прямой вопрос: если он откажется подписывать бумагу, предоставит ли М. Родзянко в его распоряжение верные войска? Последний дал отрицательный ответ, хотя, будь он «верноподданным», то, конечно, немедленно обратился бы к армии, которая в дни революции, кстати, пыталась собрать ударную группировку из наиболее надёжных частей.
Уже через два дня, 5 марта по старому стилю (18 марта н. ст.), исполком Петросовета постановил арестовать членов царской семьи, конфисковать их имущество и лишить их гражданских прав. Ещё через два дня, 7 (20) марта, Временное правительство на заседании № 10 поставило этот вопрос на повестку дня, о чём сохранилась соответствующая запись: «Слушали: 1. О лишении свободы отрекшегося императора Николая II и его супруги». Решение было принято положительное; царь из великодержавного владыки превратился в узника.
Государственный переворот свершился; победители получили возможность насладиться дележом трофеев. Любопытно, однако, будет обратиться к словам двухмесячной давности, произнесённым главой французской делегации на Петроградской конференции Гастоном Думергом: «…необходимо, чтобы великая Россия, которая, казалось, уже забыла о своей великой мечте – о свободном выходе к морю, получила его. Необходимо, чтобы турки были изгнаны из Европы, а Константинополь стал бы русским Царьградом». Гастон Думерг, мало кому в наше время известный мсье, на тот момент занимал должность министра колоний; то, что он, а не военный министр, возглавил миссию, свидетельствовало о многом. Россия союзниками не воспринималась уже как военная сила, а производила, скорее, впечатление будущей колонии, с чем будущие «временщики», уже тогда разворачивавшие революционное наступление на устои самодержавия, охотно были готовы согласиться.
Слова Г. Думерга воплотились в жизнь с самой удивительной, но трагикомической точностью: в ноябре 1920 г. от берегов Крыма отчалила армада судов, набитых 150 тыс. беженцев. Часть из них осела на берегах Босфора, придав на время Константинополю непередаваемый колорит русского города. Подавляющее же большинство высадилось в… Бизерте, провинциальном даже по меркам Северной Африки порту на побережье Туниса, одного из французских протекторатов. Едва ли ещё неполных три года тому назад, организовывая переворот и мня себя будущими безраздельными правителями России, заговорщики могли предвидеть такой бесславный и ничтожный конец. Первый министр-председатель Временного правительства князь Г. Львов также оказался в Париже, после того, как его отказались принять в США, более того – принудили вернуть средства ЗЕМГОРа. Г. Львов, которому в 1921 г. исполнилось 60 лет, был вынужден зарабатывать себе на жизнь трудом ремесленника (!) и умер в нищете, забытый и презираемый всеми эмигрантами.