Искаженное время. Особенности восприятия времени. Глава первая. Иллюзорность времени (Клодия Хэммонд)

Корреспондента BBC Алана Джонстона схватили в подконтрольном палестинцам секторе Газа. Времени в его распоряжении оказалось предостаточно, однако он не мог следить за его ходом: у него не было с собой ни наручных часов, ни книг, ни ручки с бумагой; о смене дня и ночи он догадывался лишь по полоскам света, пробивавшимся через закрытое ставнями окно, и по медленному перемещению тени на стене. Поначалу он отсчитывал дни по доносившимся до него призывам к молитве, звучавшим пять раз в день, однако вскоре сбился со счета. «Я стал делать зарубки на дверном косяке – так обычно все узники и поступают. Однако через некоторое время перестал, испугавшись, что охранник, увидев зарубки на двери своего дома, разозлится – он частенько бывал не в духе. Решил ставить зарубки на своей зубной щетке, но поскольку в точной дате уверен не был, вскоре запутался».

Алан Джонстон провел в той каморке без малого четыре месяца, причем, все это время он не имел ни малейшего понятия, как долго его продержат взаперти, останется ли он в живых вообще. «Я чувствовал время, будто оно было живым существом, навалившимся на меня всем своим весом, вынести который непросто. И конца-края этому не было видно, ведь вы не знаете, когда вас освободят и освободят ли вообще.

Перед вами бескрайнее море времени, через которое плыть и плыть». Чтобы как-то скоротать часы, Алан пробовал занять себя интеллектуальными играми. Он ставил перед собой разные задачи, например, разрабатывал безупречную стратегию опровержения идеи апартеида. Сочинял рассказы и стихотворения. Однако литературные упражнения без ручки и бумаги оставались упражнениями в уме: «Сочинив семь бездарных строк, вы должны сначала запомнить их и только потом браться за восьмую. Сочинив девятую строку, вы вдруг обнаруживаете, что первые пять забыли». В конце концов Алан придумал, чем заполнить свободные часы, причем идея его основывалась на концепции самого времени; о ней мы еще поговорим.

Жизнь Алана оказалась во власти не только похитителей, но и времени. В этой главе я расскажу об условиях, при которых время, искривляясь, тянется невообразимо долго – как в случае Алана Джонстона. В том, что для него, сидящего взаперти безо всякой связи с внешним миром, оно растянулось – нет ничего удивительного. Однако я остановлюсь и на других, более необычных обстоятельствах, при которых время расширяется. Именно это его загадочное свойство нас будет интересовать, но прежде давайте задумаемся: почему способность чувствовать ход времени так важна: и для каждого из нас в отдельности, и для всего общества?

Точный расчет времени делает возможными коммуникацию, сотрудничество, взаимоотношения в обществе. Согласования времени требует любая деятельность, в которой участвует больше одного человека – обычная беседа невозможна без расчета времени с точностью до миллисекунд. Порождая и воспринимая речь, мы рассчитываем время до одной десятой секунды. Разница между «па» и «ба» заключается лишь во времени задержки звука перед гласным: если задержка дольше, мы слышим «п», если короче – «б». Поднесите руку к шее в области голосовых связок: при произнесении «ба» губы размыкаются одновременно с вибрацией связок; при произнесении «па» вибрации запаздывают. Причем запаздывание минимально – всего на миллисекунду. Подобная разница в звучании слогов может перевернуть смысл фразы с ног на голову. Например, вместо «Девочка моя синеглазая» мы услышим «Девочка моя с синим глазом». Для согласованной работы мускулатуры рук и ног требуется скорость реакции до миллисекунды. Но для выполнения многих действий хватает точности восприятия до секунды: мы различаем музыкальный ритм, ударяем по мячу. Оцениваем, что будет быстрее: встать в зале аэропорта на «бегущую дорожку» или прошагать рядом с ней. (Ответ: зависит от обстоятельств. Ученые из Принстонского университета выяснили, что обычно на «бегущей дорожке» перемещаются медленнее – вставая на нее, мы, как правило, замедляем шаг или, того хуже, натыкаемся на тех, кто, едва шагнув на полотно, тут же останавливается. Если «бегущая дорожка» пуста, мы пересечем зал аэропорта быстрее, чем на своих двоих, но только при условии, что и на движущемся полотне продолжим идти.)

Наше чувство времени вовсе не идеально, однако чаще всего мозг успешно скрывает этот факт – в нашей картине мира время представляет собой плавно текущий поток. Плохо дублированный фильм должен быть действительно плохим, чтобы мы это заметили; исследования показали, что если расхождение между речью и картинкой составляет менее 70 миллисекунд, наш идет на поводу наших ожиданий. Они заключаются в том, что раз губы актера шевелятся, и мы слышим совпадающие с артикуляцией звуки речи, то эти два действия происходят одновременно. Но если нас предупредить о несовпадении, мы в состоянии различить, идет картинка быстрее звуковой дорожки или запаздывает. Выходит, все дело в том, что наш мозг, не будучи предупрежден, привычно воспринимает звук и картинку как совпадающие – именно так в фильмах обычно и бывает. Порой наши отношения со временем зависят от того, какими органами чувств мы воспринимаем информацию: гораздо легче запомнить ритм, выстукиваемый на азбуке Морзе, нежели с ее же помощью записанный на бумаге.

Предлагаю вам проделать опыт, связанный с тактильными иллюзиями:

Для опыта вам понадобится доброволец. Возьмите человека за предплечье и попросите отвернуться. Обратным концом ручки слегка постучите по его руке – сначала возле запястья, потом рядом с внутренней стороной локтя; ритм постукиваний при этом не должен прерываться. После чего спросите испытуемого, что именно вы только что сделали.

Скорее всего, испытуемый будет утверждать, что вы прошлись, постукивая, по всей руке – от запястья до локтя. И хотя на самом деле середины руки вы даже не касались, мозг, основываясь на категориях расстояния и ритма постукиваний, сделал определенные предположения. То же происходит в опыте со светом: если вы станете быстро включать и выключать свет, он будет восприниматься как мерцание, но если вы начнете щелкать выключателем еще быстрее, на определенном этапе вам покажется, что свет просто включен – мозг найдет мерцанию логическое объяснение, сочтя его постоянным светом. Чтобы осмыслить события, мы соотносим их со временем.

Современные компьютеры, считающие с точностью до миллисекунды, сильно облегчили жизнь ученым, исследующим вопрос о том, какие временные интервалы мозг распознает, а какие – нет. В 1880-х годах австрийский физиолог Зигмунд Экснер задался целью определить кратчайший временной отрезок между двумя звуками, различаемый человеческим ухом. В эксперименте он использовал колесо Савара – металлический диск с зубцами по всей окружности, которые при вращении диска издавали громкие щелчки. При высокой скорости вращения колеса отдельные щелчки сливаются в сплошной звук – совсем как в опыте с мигающей лампочкой. Экснер намеревался определить минимальный временной интервал, при котором человек слышит отдельные щелчки. Подобный этому опыт физиолог проделал с электрическими искрами. Оказалось, степень восприимчивости разных органов чувств сильно отличается: следя за искрами, испытуемые затруднялись отделить одну от другой, а в случае со щелчками могли различить два звука, следующие друг за другом с промежутком в 0,05 секунды.[4]

Подобная точность восприятия – до миллисекунд – впечатляет, однако и это еще не предел. Субъективное ощущение времени рождается благодаря способности поместить эти миллисекунды в контекст. Как сказал в своей работе по феноменологии времени философ Эдмунд Гуссерль, мы слышим песню как одну ноту в каждое отдельное мгновение, однако наше чувство будущего и чувство прошлого – наша память и предвосхищение – слагают разрозненные ноты в песню[5]. Восприятие времени у каждого свое, это часть нашего сознания, которую нам трудно выразить словами. Аврелий Августин писал: «Что есть Время? Когда меня спрашивают о нем, я знаю, о чем идет речь. Но стоит мне начать объяснять, я не знаю, что и сказать!» И все-таки мы постоянно обращаемся к абстрактным идеям, включающим в себя понятие времени: шесть месяцев, прошлая неделя, следующий год. И все нас понимают. Таким образом, понятие времени одновременно относится и к индивидуальному, и общему.

Каждое общество формирует свои правила в отношении времени, которые разделяют и понимают все члены этого общества. Возьмем спектакль и вечеринку, начинающиеся в одинаковое время – 19:30. Во многих культурах мира, включая европейскую и северо американскую, принято на спектакль приходить чуть раньше, а на вечеринку – чуть позже. Социолог Эвиатар Зерубавель считает, что эти общепринятые нормы позволяют нам судить о времени[6]. Мы знаем, что обычно спектакль или представление продолжаются два часа, и все, что длится дольше, для нас слишком затянуто. Однако этот же двухчасовой отрезок покажется нам слишком коротким, если говорить об утренних рабочих часах. Привыкнув видеть знакомого в один и тот же час, мы, столкнувшись с ним в другое время, можем его и не узнать. Внутри культур вырабатываются определенные правила: как долго можно оставаться в гостях, как долго следует ухаживать за девушкой, прежде чем сделать ей предложение. Исключения из этих правил нас удивляют.

Как-то мне довелось побывать в Гане. Во время обеда я сидела за столом с шестью мужчинами; двое из них, один – местный, другой – шотландец, поразили всех нас своими историями о том, как на первом же свидании сделали будущим женам предложения. (На случай, если вам вдруг интересно: обе женщины ответили согласием, оба брака вот уже двадцать лет выдерживают испытание временем.)

Привычный уклад жизни вселяет в нас уверенность. Он настолько важен, что нарушение устоявшегося порядка ломает наше представление о времени, а в крайних случаях порождает тревогу.

В американской тюрьме на территории кубинской провинции Гуантанамо время приема пищи, сна, допросов постоянно меняли, чтобы подавить естественную потребность заключенных в подсчете времени и вызвать у них тревожное состояние. Алану Джонстону, оказавшемуся в плену, знание точной даты не принесло бы никакой практической пользы, и все же он испытывал потребность в счете дней. В таком стремлении к предсказуемости и контролю нет ничего нового. Еще в Средние века монахи Ордена св. Бенедикта считали, что предсказуемость – необходимое условие добропорядочной, богобоязненной жизни; они звонили в колокола через равные интервалы времени, проводили службы в определенные часы, задавая ритм жизни ордена.

Время определяет наш образ жизни: когда нам работать, есть и даже отмечать праздники. Как монахи-бенедиктинцы знали, когда раздастся звон колоколов, так и мы знаем, чего и когда ожидать, руководствуясь определенными временны'ми схемами собственной жизни. Причем новые перечеркивают прежние, устаревшие: привыкая к новому школьному расписанию, вы моментально забываете прежнее. Некоторые из наших временны'х схем зависят от смены времен года, например, довольно ярко выражены временны'е схемы зимнего и летнего сезонов. Другие определяются нашей культурой. Если меня привезут на мою улицу и попросят определить время, в своих суждениях я буду опираться как на естественные факторы, так и на культурные. Если дороги практически пусты, прохожих мало, а соседняя парикмахерская закрыта, я предположу, что сегодня – воскресенье. Температура воздуха и листья на деревьях подскажут время года. Положение солнца на небосклоне (если он, конечно, не затянут тучами) позволит приблизительно определить, который час.

Благодаря цикличной природе календаря у нас возникает упорядоченное представление о времени. Когда вы учитесь в школе, ваш год определяет школьное расписание, причем, его воздействие в эмоциональном плане зачастую ощущается и много времени спустя (некоторые учителя до конца от него так и не избавляются). Американский психиатр Джон Шарп, наблюдая своих пациентов, заметил, что некоторые из них в конце лета чувствуют себя хуже: живя многие годы по школьному расписанию, они так и ждут после «каникул» начала «учебного года». Вы удивитесь, но в странах Северного полушария, где климат умеренный, количество самоубийств возрастает весной – ожидание солнца и тепла не приносит облегчения, а лишь усиливает депрессию.

Как вы, наверное, догадались, смена времен года влияет на людей по-разному, в зависимости от того, где они живут. А значит, в разных местностях разное отношение ко времени. Исследуя этот феномен, социопсихолог Роберт Левин сравнил ритм жизни в тридцати одной стране по трем показателям. Во-первых, он измерил, с какой скоростью люди ходят. Среднюю скорость передвижения он высчитал, ориентируясь на отдельных пешеходов, идущих утром в час пик в одиночку; при этом для эксперимента выбирались улицы с ровной поверхностью и широкими тротуарами. Любителей разглядывать витрины магазинов Левин в расчет не брал – они заведомо никуда не торопятся. Замеры проводились в местах с небольшим людским потоком, не замедлявшим скорость отдельных пешеходов. Во-вторых, он сравнивал скорость выполнения рутинной задачи – человек просил на почте марку, платил за нее и получал сдачу, общаясь с работником почты на местном языке. И наконец, ученый определял отношение к измерению времени в каждой культуре – отмечал, насколько точны пятнадцать часов в банках каждого выбранного города. Анализ проведенных измерений позволил Левину судить о ритме жизни каждой страны. Возможно, вы не удивитесь, что самый напряженный ритм жизни – в США, северных странах Европы и странах Юго-Восточной Азии. Однако полученные Левиным результаты не всегда оказывались предсказуемыми. По скорости покупки марки Коста-Рика получила тринадцатое место. (Забавно, что мой опыт покупки марки в этой стране говорит о прямо противоположном. Впрочем, для того и нужны регулярные исследования – чтобы не полагаться на единичный случай.) Но даже в пределах одной и той же страны результаты могут сильно разниться. Левин сравнивал данные тридцати шести городов США по таким показателям как скорость пешеходов, точность хода часов и время, затраченное на почте на получение сдачи. Самым «быстрым» оказался Бостон, а Лос-Анджелес с его мощной индустрией развлечений занял последнее место – в этом городе работают самые неторопливые банковские служащие. В начале 1990-х годов первое место прочили Нью-Йорку, однако в ходе полуторачасового наблюдения за пешеходами на улицах города один человек пострадал от уличного грабителя, а другой – от карманника. Нечего и говорить, что скорость их передвижения замедлилась.

На момент проведения исследования самый напряженный ритм жизни оказался у стран с самым высоким уровнем развития экономики. Сам собой напрашивается вопрос о том, что первично: действительно ли жители развитых стран подчиняются стремительному темпу жизни, потому что больше ценят время, или же он изначально приводит к экономическому росту? Энергичность и скорость, бесспорно, способствуют процветанию компаний, но до известного предела – насколько бы вы ни повышали скорость работы, росту рынка сбыта продукции это не способствует. Как бы ни увеличивали скорость производства зонтов в стране, где не бывает дождей, никто их у вас не купит. Итак, связь между ритмом жизни и валовым внутренним продуктом двухсторонняя. Ускорение ритма жизни ведет к росту экономики, однако рост экономики также требует от людей ускорения, увеличивает зависимость общества от времени.

Благодаря деятельности мозга у нас формируется ощущение времени как единого целого; мы делимся этим ощущением с другими, согласовывая наши действия. Казалось бы, время понятно и знакомо, однако оно продолжает преподносить сюрпризы. Вечно заставая нас своими проделками врасплох, оно тем самым пробуждает в нас любопытство. В течение жизни мы на каждом шагу сталкиваемся с искривлением времени. То говорим, что вот, мол, неделя пролетела как день, а то жалуемся, что с трудом дождались пятницы. Перелетаем в страну с другим часовым поясом, на несколько часов назад, и нам кажется, будто мы обманули время, прожили эти несколько часов дважды. Совершая перелет в обратном направлении, мы гадаем, что же случилось в эти выпавшие из нашей жизни часы. Несмотря на то, что при весеннем переводе стрелок вперед вечера удлиняются, чувство сожаления не покидает – нас как будто на час обокрали. Когда же осенью стрелки переводят назад, мы радуемся еще одному часу, который пусть и незначительно, но продлевает воскресенье. Фестиваль белых ночей в Брайтоне на южном побережье Англии и родственный ему Фестиваль белых ночей во французском Амьене были учреждены с одной целью: найти применение тому лишнему часу, что оказался в нашем распоряжении посреди ночи. Занятия предлагаются самые разные: можно послушать музыку в океанариуме, а можно присоединиться к группе в баре, которая учится вязать… Умом мы прекрасно понимаем, что никакого добавочного часа на деле нет, и все-таки не можем отделаться от ощущения, будто весной мы его теряем, а осенью приобретаем. Ощущение это лишний раз показывает, насколько наши отношения со временем зависят от иллюзий, которые творим мы сами.

В 1917 году двое исследователей, супружеская пара с забавной фамилией Боринг[7], провели эксперимент: они будили спящих и просили определить время; обычно испытуемые (в том числе и чета Боринг) называли время с точностью до пятнадцати минут. Однако не каждый обладает такой способностью. И хотя многие из нас согласятся с утверждением, что время – штука загадочная, для некоторых оно прямо-таки непостижимо. Семнадцатилетняя Элинор призналась мне, что «не чувствует время». Она не в состоянии определять ход времени с той же точностью, что большинство остальных людей. Просыпаясь утром, Элинор, в отличие от, например, четы Боринг, не имеет никакого понятия о том, который час. И так продолжается все утро – Элинор попросту не чувствует течения времени. «Я не догадываюсь о том, который час, до самого обеда, о котором мне подсказывает чувство голода. Чтобы хоть как-то отслеживать время, приходится ориентироваться на такие вот подсказки». Все ее одноклассники способны определить время более-менее правильно, тогда как она ошибается на несколько часов. Элинор не чувствует, сколько времени прошло с начала урока, ей приходится постоянно сверяться с часами. Она невольно заставляет приехавшую за ней мать ждать, потому что не догадывается о прошедшем времени. До сих пор такое расстройство доставляло неудобства лишь ее родителям – им приходилось запасаться терпением. Однако на носу – выпускные экзамены, и Элинор теперь сама понимает, чем грозит нарушение восприятия времени. Тогда как остальные прикидывают в уме, сколько времени у них есть на выполнение каждого задания, Элинор приходится постоянно смотреть на часы. Ее случай – свидетельство того, что не все мы разделяем одно и то же понятие о времени. Кроме того, Элинор страдает дислексией, что может объяснять ее трудности с оценкой длительности времени. Между этими двумя нарушениями существует любопытная связь, к которой я еще вернусь, когда буду рассказывать о том, как мозг отмеривает время.

В случае с Элинор время постоянно выкидывает фортели, но бывает, что любому из нас становится не по себе от его чудачеств. Мы поражаемся тому, как стремительно пролетели выходные, как быстро выросли дети наших друзей; испытываем раздражение, стоя в очереди в аэропорту. Представьте, что вы смотрите последние пять минут футбольного матча. Время для вас будет идти по-разному – в зависимости от того, выигрывает ваша команда или проигрывает. Если команда проигрывает с разницей в одно очко, и пяти минут слишком мало. Если выигрывает с той же разницей, вам кажется, что время растягивается в пользу другой команды, давая ей незаслуженный шанс сравнять счет. Представьте себе поездку – обратный путь всегда кажется короче. На обратном пути у вас меньше новых впечатлений, которые могли бы заполнить время, вам все знакомо; кажется, само расстояние значительно сократилось, если, конечно, вы, как подметил Уильям Джемс (философ и психолог XIX века), не возвращаетесь той же дорогой в поисках пропажи. В таком случае путь тянется бесконечно долго. Вот в какие игры играет с нами время.

Маленькие дети, подрастая, и сами начинают замечать такое загадочное поведение времени. Я спросила двоих братьев о том, как быстро, на их взгляд, проходит время. «Когда я чищу зубы, две минуты – долго, а когда смотрю телевизор – совсем-совсем мало», – сказал восьмилетний Этан. Его десятилетний брат Джейк поделился своими наблюдениями: «Если все пошли по магазинам, а ты ждешь в машине, время идет медленнее, чем если бы тебя взяли с собой». Несмотря на свой юный возраст, мальчики уже заметили, что время – вещь крайне субъективная. Наше ощущение времени зависит даже от самочувствия. Психолог Джон Барг давал испытуемым разгадывать анаграммы, а после, когда они собирались домой, засекал время, за которое они доходили до лифта. Одной половине испытуемых в качестве анаграмм доставались обычные, нейтральные слова, другой – слова, ассоциирующиеся со старостью: «седой», «домино»… И этот тонкий намек на пожилой возраст оказывал на испытуемых из второй группы действие – они замедляли шаг, их восприятие времени менялось.[8]

Каковы же основные причины искривления времени? Первая – эмоции. Час у стоматолога протекает совершенно иначе, нежели час, оставшийся до последнего срока сдачи работы. Смотря на изображения людей со спокойными, умиротворенными лицами, мы почти не ошибаемся, называя время, в течение которого нам эти изображения показывали. Однако видя лица испуганные, ошибаемся в оценке времени, называя более длительный отрезок. И все же самый наглядный пример влияния эмоций на восприятие времени с замедлением – борьба за выживание. Правда, он отличается изрядной степенью драматизма. Вы, подобно Чаку Берри, камнем летите вниз, испытывая неподдельный страх за свою жизнь, и минута для вас невообразимо растягивается – вы чувствуете ее как пятнадцать минут.

Алан Джонстон отдавал себе отчет в том, что работа иностранного журналиста в секторе Газа сопряжена с риском для жизни. Он не раз представлял себе похищение, прежде чем это с ним действительно случилось. В тот злосчастный день, когда он увидел выходящего из машины мужчину с оружием, его первой мыслью было: «Вот, значит, каково это на самом деле». Потом события стали сменять друг друга, как при замедленной съемке. «Такое ощущение, будто я смотрел на все, что со мной происходит, со стороны», – рассказывал мне Алан.

Алан сидел в заключении уже несколько недель, когда ему принесли радиоприемник. Однажды ночью он слушал сводку международных новостей по BBC, и к нему вернулось уже знакомое ощущение – время снова замедлилось: «По радио передали, что я убит». Алан подумал: может, его похитители поспешили объявить о том, о чем он еще не подозревает? Может, они вот-вот за ним придут? «До сих пор мне казалось, что им выгоднее оставить меня в живых. Однако когда лежишь в темноте и слышишь, как всему миру объявляют о твоей гибели, невольно закрадывается мысль: а что, если и вправду убьют? Что, если сделают это сегодня?» Из всех ночей, что Алан провел в плену, та ночь стала для него самой длинной – время все тянулось и тянулось.

Когда человек боится возможной гибели – если взять заключение Алана, падение Чака Берри или хотя бы дорожную автокатастрофу, – и потом вспоминает свои ощущения в тот момент, он говорит, что время текло гораздо медленнее обычного. Ему достаточно нескольких секунд, чтобы подумать о множестве вещей. Он вспоминает о прошлом, представляет будущее, и в то же время мозг отчаянно работает, пытаясь найти спасительный выход. Это ощущение замедления времени в момент страха хорошо известно психологам. Однако ход времени может искажаться и в ситуациях, когда жизни ничто не угрожает, но испуг, тем не менее, присутствует. Людей, испытывающих страх перед пауками, просили смотреть на этих насекомых в течение сорока пяти минут (удивительно, как они вообще согласились принять участие в таком эксперименте); после им казалось, что времени прошло значительно больше. То же самое происходило и с теми, кто совершал свой первый затяжной прыжок с парашютом. Пока они наблюдали за прыжками со стороны, им казалось, что времени от собственно прыжка до раскрытия парашюта проходит мало. Но когда подходила их очередь, время замедлялось – им казалось, что они пробыли в небе дольше, чем это было на самом деле.

Интересно, что же представляет собой снижение скорости течения времени в момент испуга: это иллюзия? Или мозг, обрабатывая связанную с восприятием времени информацию, действует медленнее? Если в момент испуга мозг действительно воспринимает время иначе, то он должен распознавать и то, что в обычном состоянии невооруженным глазом не различить. Выяснить это легко: всего-то и надо, что напугать человека до смерти и в момент испуга заставить его выполнить задание. Нашелся исследователь, который придумал, как это сделать, причем в своих опытах он не побоялся зайти довольно далеко.

Для эксперимента он набрал группу человек совсем не робкого десятка: двадцать три смельчака встали на край крыши высокой техасской башни. День выдался непогожий – порывы ветра нагоняли на участников эксперимента еще больший страх, что было только кстати – по условиям эксперимента испытуемого необходимо было напугать по-настоящему. Нейробиолог Дэвид Иглмен из Медицинского колледжа Бэйлор в Хьюстоне (он же – автор популярного сборника вымышленных историй о жизни после смерти «В сумме») попросил добровольцев не подходить близко к краю крыши, пока не настанет их черед забраться в установленную на крыше металлическую клетку высотой 10 м. Находясь на высоте 46 м, он связался с командой на земле. Убедился, что все готово, и посмотрел на светодиодный дисплей с большими циферблатами, надетый на запястье. Эти хронометры были настроены таким образом, что попеременно мигали, показывая произвольные числа. Числа сменялись так быстро, что для человеческого глаза сливались в неясное пятно. Иглмен хотел проверить, ускорит ли чувство страха процессы восприятия испытуемого – разберет ли он мельтешащие числа, которые в спокойном состоянии его мозг не успевает регистрировать? Может, в момент страха не время замедляется, а работа мозга ускоряется?

Иглмен уже ставил эксперимент, в котором добровольцы катались на «американских горках», однако их испуг при этом не был достаточно сильным – наоборот, многим такое развлечение даже понравилось. И вот исследователь придумал испытание посерьезней – свободное падение. Понимая, что немногие согласятся на такой эксперимент, он подал пример – первым выступил в роли подопытного кролика. На Иглмена надели ремни и отправили в свободное падение спиной вперед с крыши небоскреба, поскольку лицом вниз все же недостаточно страшно. Затем Иглмен повторил опыт еще несколько раз. Перед третьим падением ученый думал, что ему будет уже не так страшно, полученный в предыдущие разы опыт подскажет мозгу, что все закончится хорошо. Однако, как Иглмен потом мне рассказывал, «все равно было страшно до жути». После ученого настал черед молодого человека по имени Джесси Каллус. Его, как и Иглмена, сбросили с крыши; к концу падения, у самой земли, он развил скорость 112 км/ч.

Все участники эксперимента отмечали, что время словно замедлялось – они успели прочувствовать каждую секунду падения, длившегося, казалось, вечность. Итак, первое условие эксперимента – субъективное ощущение растянутого времени – было соблюдено. И все же числа на циферблате по-прежнему мелькали слишком быстро, чтобы испытуемый мог их различить. Таким образом, Дэвид Иглмен доказал: само время в момент нашего испуга не замедляется, равно как и мозговые процессы, участвующие в восприятии, не ускоряются. Виновник изменений в восприятии времени – наше психическое время.

Как же это происходит? Верно ли, что в момент испуга впечатления от окружающего мира прочно запечатлеваются в мозгу, и память становится одним из ключевых факторов, вызывающих искривление времени (об этом мы еще поговорим)? Людям показывают видеозапись ограбления банка, длящегося ровно 30 секунд; через два дня им уже кажется, что оно длилось раз в пять дольше, чем на самом деле. Чем более тревожную картинку человек видит, тем сильнее он ошибается во времени в сторону увеличения[9]. Пережив непростую ситуацию, мы потом вспоминаем до малейших подробностей все, что в тот момент видели, слышали, чувствовали. Острота воспоминаний помогает нам определить то время, в течение которого неприятное событие длилось. Мы привыкаем к тому, что определенный промежуток времени вмещает в себя определенное количество воспоминаний. В обычной ситуации это срабатывает, однако в момент угрозы для жизни интенсивность восприятия ведет к увеличению количества воспоминаний в определенном временно'м промежутке. Каждая секунда приносит нечто совершенно новое – в результате нам кажется, что событие длилось дольше, разворачивалось, как при замедленной съемке. Ощущение усиливается благодаря тому, что, например, в момент автомобильной катастрофы наше внимание сосредоточено на тех моментах происходящего, которые важны для выживания, а остальные – пейзаж по обе стороны дороги, песня по радио, количество проезжающих мимо машин – отсеиваются как несущественные. Именно они в обычной ситуации позволяют оценить проходящее время, следовательно, без их учета время искривляется.

Важно выяснить, достаточно ли для существенного замедления времени этих двух причин: избыточности впечатлений и отсутствия информации о протекании времени? Ученые высказали довольно смелое предположение: что, если способ восприятия мозгом времени вызывает ощущение его замедления? Если мозг отмеряет время путем наблюдения за собственными процессами, то в чрезвычайной ситуации скорость его работы увеличивается, количество сигналов возрастает и, следовательно, времени для него проходит больше. Когда ускоряются процессы в борющемся за жизнь мозге, ускоряются и его «часы». К этой теме я еще вернусь – в следующей главе. Пока же рассмотрим другие любопытные факторы, приводящие к искажению хода времени. Итак, при угрозе жизни, когда в момент наивысшей степени сосредоточения мозг работает с бешеной скоростью, время для человека замедляется. Но и когда, напротив, внимание остановить не на чем, иными словами, когда вас тоска смертная съедает, течение времени также замедляется, просто слабее, – мы убедимся в этом на примере некоторых экспериментов.

Положим, вы согласились принять участие в одном эксперименте. Вам известно, что он будет проходить на факультете психологии, но о сути эксперимента вы не догадываетесь. В комнате вместе с вами еще пять добровольцев; у каждого на груди бейдж с именем. Все настроены дружелюбно, хотя неизвестность немного беспокоит. Руководитель эксперимента приходит и сообщает, что первым делом участники должны познакомиться друг с другом; она дает вам список тем для обсуждения, среди которых встречаются и такие: страна, которую вы хотели бы посетить, ваш самый большой в жизни конфуз, ваше заветное желание. Вскоре вы уже оживленно беседуете друг с другом, делясь историями о самом неприятном переживании, например, как поспешили в гости на свадьбу с щеткой от фена в волосах (да, признаюсь, было дело). Руководитель говорит вам, что дальше вы будете работать в парах; чтобы все прошло как надо, вы должны выбрать из группы двоих, с кем предпочли бы оказаться в паре, и написать их имена. Задание легче легкого. Написав, вы протягиваете листок и ждете, кого же вам определят в пару. Однако когда подходит ваша очередь, и вас вызывают в другую комнату, несколько смущенные экспериментаторы признаются: никто вас в качестве пары не выбрал. Говорят, что, мол, такое в их практике впервые, и вам придется поработать над заданиями в одиночку. Вас такой поворот дел удивляет и, если уж быть до конца честными, обижает. Однако вы пытаетесь убедить себя, что на мнение незнакомых людей вам наплевать. К тому же, и они вам не слишком симпатичны. Вам обидно, но вы стараетесь не подавать виду, выполняя задания как можно лучше. Первое состоит в том, что экспериментаторы запускают секундомер, а через некоторое время останавливают и просят сказать, сколько времени прошло.

И вот вы сидите и недоумеваете, почему никому не приглянулись. Но при этом даже не подозреваете, что остальных участников точно также рассадили по одному в разных комнатах. Половине группы сказали то же, что и вам, а другой половине сообщили, что им придется работать в одиночку, так как их имена написали все участники, и сделать выбор непросто. Жестоко, подумаете вы. Но это еще цветочки: дальше испытуемому сообщают, что по результатам заполненного им личностного опросника он вступит в брак не раз, но все его попытки создать семью закончатся неудачей, и доживать свой век он будет в полном одиночестве. Справедливости ради стоит отметить, что все это – сплошная выдумка, о чем участников эксперимента и извещают по его окончании.

В этом исследовании вот что любопытно: у испытуемого, узнавшего о том, что никому из участников он не понравился, восприятие времени меняется. У тех испытуемых, которым сказали, что большинству они понравились, 40 секунд длились 42,5 секунды, а у тех, кто оказался всеми отвергнут, те же самые 40 секунд длились в среднем 63,6 секунды[10]. И хотя разница в 20 секунд может показаться сущим пустяком, сам факт примечателен. Осознание того, что все от них отвернулись, заставило переживавших участников эксперимента акцентировать внимание на всем, что происходило в настоящем. Для них, пребывавших в унынии, время растянулось.

Эксперимент, исследующий связь между состоянием отверженности и восприятием времени, родился из работы психолога Роя Баумайстера, изучавшего поведение самоубийц. Такие люди, пребывая в деструктивном состоянии, испытывают внутреннее оцепенение. Они не представляют будущее, не видят никакого выхода из создавшегося положения, не отдают себе отчета в том, насколько серьезными могут быть последствия принятого ими решения. Задумавшим наложить на себя руки людям свойственно определенное состояние психики, при котором восприятие времени искажается. В качестве ремарки: данное состояние также объясняет и то, почему предсмертные записки столь бессодержательны. В 1959 году в распоряжении американского социолога Эдвина Шнайдмана оказалось целое собрание таких записок, найденных в архиве коронера одного из округов Лос-Анджелеса. Шнайдман заинтересовался психическим состоянием само убийц – более двадцати лет он изучал эту тему, анализируя содержание записок. Один из выводов, к которому он пришел, нисколько не удивляет: в предсмертных записках чаще, чем в каких-либо других письменных документах, встречается местоимение «я». Однако проникнуть в глубины психического состояния самоубийц ученому не удалось. Потратив на сбор и изучение подобных записок более четверти века, Шнайдман вынужден был заключить, что бо'льшая часть записок оригинальностью не отличается. Несмотря на то, что «писали их в наиболее драматические моменты жизни, они на удивление заурядны, избиты, а порой и откровенно скучны»[11]. Позднее Шнайдман все же признал: некоторые фразы кое-что проясняли. Однако большинство предсмертных записок не говорят ни о чем. И вообще, записки оставляет лишь треть самоубийц. Делая выводы, ученый, возможно, высказывается резковато: мол, те, кто их все же оставляет, принадлежат к типу зануд, сообщающих об очевидном. «Объявление “Корь – закрыто на карантин” такие непременно допишут: “По причине эпидемии кори учреждение закрыто на карантин”». Шнайдман считает, что самоубийцы, которыми овладевает навязчивая идея свести счеты с жизнью, меняющая их восприятие времени, не в состоянии объясняться доходчиво. Трагедия заключается в том, что те, кого они оставили, как раз на объяснение и надеются. Шнайдман считает, что мы чересчур оптимистичны – ждем, что человек, находясь на волосок от смерти, успел «сказать нам всем нечто важное». Но не думайте, будто Шнайдман относился к самоубийцам без малейшего сострадания – ученый много сделал для развития области психотерапии, предупреждающей самоубийства. Кроме того, в 1950-х годах он участвовал в основании лос-анджелесского Центра предупреждения самоубийств, который в 1962 году, когда не стало Мэрилин Монро, приобрел широкую известность: специалисты Центра пришли к выводу, что ее смерть наступила в результате «вероятного самоубийства».

Однако искаженное восприятие течения времени свойственно не только самоубийцам, но и страдающим депрессией. Во время приступа депрессии человек сосредоточивается на прошлом и настоящем, а вот будущее, особенно светлое, представить не в состоянии.

Британский психиатр Мэтью Брум часто наблюдал подобное поведение у своих пациентов. Экспериментальным путем подтверждено, что для страдающих депрессией время в среднем течет в два раза медленнее. Мне подумалось: а нельзя ли в некоторых случаях считать депрессию нарушением восприятия времени? Или рассматривать замедление времени как следствие депрессии: оно способствует ее развитию и затрудняет избавление от нее. Мэтью Брум отметил: лишение сна и использование «светового ящика» в качестве светотерапии может поднять человеку настроение, поскольку сбивает его «внутренние часы»[12]. Для человека в состоянии депрессии настоящее и будущее «сливаются, принося одно сплошное мучение»[13]. Симптом настолько выражен, что Мартин Уайли, специалист по философии психиатрии, предлагал психиатрам ввести дополнительный диагностический метод – пациент должен сказать, сколько времени продолжалась консультация. Но нельзя ли поступить проще: попросить пациента определить длительность временно'го отрезка в одну минуту? Если он определит минуту как 40 секунд, то, выходит, время для него течет медленнее. И чем медленнее, тем тяжелее депрессия.

Замедляется время и для больных раком, которые находятся в особенно тревожном состоянии. Марк Уиттман обнаружил, что такие больные оценивают время неправильно. Мысли о близкой смерти заостряют их внимание на течении времени – оно замедляется[14]. А вот с теми, у кого нарушена связь с реальностью (например, больные шизофренией) время ведет себя иначе: проносится на огромной скорости или ползет, как улитка, повторяется, а то и вовсе останавливается. При синдроме Котара искажение восприятия времени принимает крайние формы. Синдром был назван в честь французского невролога, который первым описал болезнь в 1882 году. Это довольно редкое состояние крайней степени пессимизма, начинающегося депрессией и заканчивающегося отрицанием всего, в том числе наличия собственных внутренних органов, семьи, будущего, самого существования. Жюль Котар так описывал состояние одной своей пациентки: «Утверждая, что она уже никто и ничто, больная умоляла вскрыть ей вены – все должны убедиться в том, что у нее нет больше ни крови, ни внутренних органов»[15]. В известном смысле это не что иное, как крайняя степень нарушения восприятия времени. У пациента отсутствуют и чувство прошлого, и чувство будущего; из последующих отчетов становилось ясно, что три четверти таких больных считали себя мертвыми[16]. Подобное нарушение встречается нечасто, но, как мы вскоре убедимся, трудности с восприятием времени могут стать причиной и гораздо более распространенных нарушений.

Он ни минуты не сидит на месте. Он постоянно вертится. Он не может ни на чем сосредоточиться: хватается то за одно, то за другое, вечно на что-то отвлекается. По-вашему, это – типичное поведение любого ребенка? Вовсе нет, такое поведение преимущественно характерно для детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Совсем недавно ученые обнаружили, что виной тому может быть неправильное восприятие времени. Дети с подобным синдромом живут настоящим. Им трудно представить последствия своих действий. Ожидание, пусть даже самое непродолжительное, для них мучительно – пять минут им представляются часом. Во время лабораторных экспериментов гиперактивным детям давали задания, связанные с ориентацией во времени – они выполняли их с трудом. Их ощущение времени отличается от ощущения времени других детей. Попросите такого ребенка сказать, когда пройдут три секунды, и он скажет об этом гораздо раньше – для гиперактивного ребенка время идет очень медленно. Подобное восприятие времени встречается среди детей с таким синдромом настолько часто, что Катя Рубиа из лондонского Института психиатрии, специализирующаяся на когнитивной нейронауке, с помощью заданий по оценке времени точно определяет наличие СДВГ в 70 случаях из 100. А это – достижение, учитывая, что в настоящее время надежных тестов на СДВГ не существует – специалисты ставят диагноз, исходя из наблюдений за общим поведением ребенка.

Любопытная штука получается: наиболее распространенное среди детей расстройство – ему подвержены от 3 до 5 процентов всех детей – сводится к особым отношениям со временем. Отношения эти проявляются по-разному. Предположим, я посулю вам 100 фунтов сейчас или 200 фунтов через месяц. Что вы предпочтете? Наверняка – второе. Но для тех, кто страдает СДВГ, вознаграждение, отложенное во времени, менее привлекательно. Если попросить гиперактивного ребенка дождаться сигнала красной лампочки, подождать пять секунд и нажать на кнопку, чтобы получить подарок, он не устоит перед соблазном и сразу же нажмет на кнопку. Гиперактивным детям ожидание дается крайне тяжело, зачастую они действуют поспешно, не задумываясь о возможных последствиях. В то время как многие из нас изо всех сил пытаются жить настоящим, гиперактивные дети и так в него чересчур погружены.

Если синдром дефицита внимания и гиперактивности есть нарушение восприятия времени, нельзя ли как-то изменить отношения ребенка со временем, сократив таким образом симптомы СДВГ? Сейчас терапия заключается преимущественно в торможении – детей приучают к тому, что сначала надо подумать, а только потом – действовать. Однако Катя Рубиа, разрабатывая когнитивно-бихевиоральное направление терапии, учит детей ждать и не торопиться. Мы еще вернемся к этому в главе пятой. Трудность же заключается вот в чем: если ребенок воспринимает течение времени не как все, вы не устраните причину проблемы, научив его ждать. Дети смогут переносить болезненно медленное течение времени, но задержка в пять минут останется для них часовым ожиданием. Они научатся сдерживать нетерпение, но разве ожидание станет от этого менее мучительным? Катя Рубиа настроена оптимистично, надеясь на гибкость мозга: если научить гиперактивного ребенка вести себя спокойно, через некоторое время это соответствующим образом повлияет на деятельность мозга и, следовательно, на восприятие времени. Она уже доказала, что риталин, широко использующийся для лечения симптомов СДВГ, корректирует восприятие времени, отсчет миллисекунд. Возможно, научившись ждать, дети научатся оценивать временны'е интервалы более точно. Как сказала мне Катя: «Если вы не умеете ждать, скорее всего, вы не научитесь правильно определять время».

Что же в итоге получается? Что СДВГ, сильный страх, состояние отверженности, скука и депрессия ведут к ощущению замедления времени. Впрочем, есть еще один замедляющий время фактор; узнав о нем, вы здорово удивитесь.

Нырявших со снаряжением дайверов было четырнадцать: шесть новичков и восемь опытных военнослужащих британской армии. Дело было в середине 1960-х, жарким августовским днем в заливе Фамагуста на Кипре. Курортный городок Фамагуста быстро развивался – как грибы после дождя появлялись отели, готовые разместить приехавших на отдых богатых и знаменитых. В ходе археологических раскопок на длинной песчаной косе постепенно вырисовывались очертания превосходно отшлифованных колонн, обозначавших место древнего гимнасия; согласно легенде, в IV в. до н. э. царь города-государства Саламис поджег свой дворец, не желая подчиниться египтянам. Впрочем, четырнадцать дайверов собрались на берегу не для того, чтобы любоваться археологическими находками или обитающими под водой морскими окунями и королевскими омарами, а чтобы принять участие в исследовании времени. Перед началом эксперимента каждый дайвер держал во рту градусник. В это же время у него измеряли пульс. Затем дайвер должен был определить, не считая про себя, когда истечет минута. Один из военных передавал ему взрывчатку, начиненную 28 г пороха, и поджигал фитиль. Задача дайвера заключалась в том, чтобы со взрывчаткой спуститься под воду на 4,5 м и положить ее на один из корабельных остовов, которых на дне залива Фамагуста покоится немало, после чего всплыть на поверхность и ждать взрыва. Потом повторялась уже привычная процедура: дайвер садился на палубе с градусником, у него измеряли пульс, и он определял, когда истекала минута. Но без особого условия не обошлось. Перед началом эксперимента дайверов инструктировали: если через несколько минут после заложения взрывчатки взрыв не прозвучит, они должны снова нырнуть и забрать ее. Взрывы были настоящие, так что элемент риска в эксперименте присутствовал. Проводил эксперимент Алан Бэддли – впоследствии один из самых видных британских ученых, исследовавших память. Точно такой же эксперимент Бэддли уже ставил – одним мартовским днем в холодных прибрежных водах Уэльса. Тогда Бэддли обнаружил – и это неудивительно, – что температура дайверов после погружения была ниже. И чем ниже она была, тем длиннее казалась им минута. Другими словами, время для дайверов шло быстрее (если утверждение покажется вам нелогичным, вспомните: если бы время замедлилось, минута для них истекла бы раньше положенного – после 40 секунд). Однако, вполне возможно, что разница в оценивании времени до и после погружения объяснялась не ускорением времени после погружения, а его замедлением из-за волнения перед погружением. Поэтому Бэддли решил повторить эксперимент – в теплых водах Кипра. Причем придумал задание, выполнение которого почти не влияло на температуру тела дайвера, однако вызывало у него дополнительный стресс, – работа со взрывчаткой. В этом эксперименте дайверы отмеривали время практически одинаково – и до погружения, и после, – что подтвердило первоначальную догадку ученого: именно температура, а вовсе не волнение влияло на восприятие времени погружавшихся в воду уэльсцев.[17]

Перенесемся из 1960-х на тридцать лет назад, но уже в Америку. Жена американского физиолога Хадсона Хогланда лежала в постели с простудой. И хотя муж был к ней очень внимателен, она жаловалась на то, что его никогда нет рядом, что он надолго ее оставляет. Однако Хадсон если и отлучался, то на несколько минут, не больше. Предположив, что больная жена воспринимает время иначе, Хогланд решил воспользоваться случаем и провести эксперимент: выяснить, существует ли зависимость между восприятием времени и температурой тела. Жена болела довольно сильно: ее бросало то в жар, то в холод. Всякий раз, когда температура менялась, Хогланд просил ее определить отрезок времени в минуту, проверяя точность по секундомеру. Для большей убедительности он просил жену повторить счет еще четыре раза. В итоге в течение двух суток больная жена участвовала в испытаниях тридцать раз.[18]

Хогланд выяснил, что жена отличается безграничным терпением, выполняя бесконечные просьбы зачем-то сосчитать до одной минуты. Но это еще не все – он выяснил также, что чем выше была ее температура, тем быстрее проходила «минута». Когда температура поднялась до 39,4 градусов, время совсем замедлилось – «минута» больной составила всего 34 секунды.

Похоже, Хогланд обладал незаурядным даром убеждения: планируя следующий эксперимент, он заручился согласием студента на такую процедуру, как диатермия. Процедура заключалась в следующем: тело туго обертывают и разогревают до 38,8 градусов. А ведь уже 40 градусов – критическая для жизни температура. Неудивительно, что студент нервничал – Хогланд догадался об этом по результатам его оценок времени, в которых не наблюдалось никакой системы. Однако стоило студенту успокоиться, и он стал воспринимать время точно так же, как и больная жена Хогланда: по мере того, как его температура поднималась, время замедляло ход. В эксперименте Хогланда участвовали всего два человека, однако позже исследования Бэддли с дайверами подтвердили – температура тела влияет на восприятие времени.

Открытие следующего фактора, замедляющего время, далось ценой беспримерной самоотверженности – похоже, малой кровью в исследованиях в этой области не обойтись. Начиная с 1967 года, биолог Роберт Содерн каждый день выполнял ряд измерений. Пять раз на дню он, не глядя на секундомер, считал до минуты, а также измерял давление, температуру, пульс, проверял зрительно-моторную координацию, оценивал общий настрой и жизненный тонус, записывал данные о силе захвата рукой, отмечал объем мочи. С некоторыми измерениями ему помогали родители; эксперимент длился целых девятнадцать лет. А началось все после того, как американец Содерн полетел в Германию, чтобы добровольно принять участие в эксперименте – три недели прожить под землей, не имея под рукой ничего, что позволило бы отмечать ход времени. Обретя какой-никакой опыт, Содерн заинтересовался связью между изменениями ритмов жизнедеятельности и возрастом. В его распоряжении оказался идеальный испытуемый – он сам. Да и кто еще выполнял бы задания с такой готовностью и добросовестностью, причем каждый день, невзирая на болезни и праздники? К настоящему времени Содерн провел уже более 72 000 измерительных сессий и, по его словам, останавливаться не собирается.

Больше всего исследователя интересует, как время приема лекарств влияет на эффективность лечения. Когда лучше глотать таблетки: утром или вечером? Существует ли самый благоприятный для эффективного действия лекарства день в месяце? Как признался Содерн, медицинское сообщество настроено скептически, и, похоже, подобные настроения сохранятся надолго, поскольку соответствующие исследования до сих пор слишком малочисленны. Но лично меня интересует вовсе не сам результат исследования, а побочные выводы. Измерения, проводимые Содерном в течение десятилетий, позволили выявить еще один замедляющий время фактор – молодость. Оказалось, что в условиях добровольного одиночества во время эксперимента время для Содерна замедлялось. Однако когда ему стукнуло тридцать, произошло прямо противоположное – время начало ускорять свой бег[19]. С возрастом такое ощущение приходит ко всем; этот феномен мы еще обсудим.

Итак, на наше восприятие времени влияют сильные эмоции, чувство страха, возраст, температура тела и изолированность, а еще сосредоточенность или, как говорят психологи, внимание. Когда вам попадутся часы, секундная стрелка которых перемещается от деления к делению, а не плавно описывает круг, задержите взгляд на циферблате. Вы заметите, что если посмотреть на секундную стрелку в определенный момент, возникнет ощущение, будто она задерживается на делении дольше обычного. В голову даже приходит мысль: а не остановились ли часы? Но через мгновение стрелка продолжает ход. Данное явление – иллюзия того, что время стоит, – называется хроностазис. Если поначалу вы ничего подобного не заметите, повторите эксперимент несколько раз – в конце концов у вас получится. Иллюзия традиционно объясняется следующим образом: чтобы картина мира в нашем восприятии оставалась незамутненной, не теряла четкость всякий раз, как мы переводим взгляд, мозг при каждом движении глаз пропускает размытые динамические образы, на мгновение блокируя картинку. В результате мы воспринимаем жизнь, словно киноленту. Чтобы компенсировать момент, когда взгляд остановлен, мы небезосновательно предполагаем неподвижность большинства предметов в помещении. Выходит, секундная стрелка морочит нам голову. По крайней мере, такова теория. Вот только есть в ней изъян – иллюзия эта распространяется не только на зрение. Такое же явление, известное как иллюзия повешенной трубки, происходит с людьми в тех странах, где сигнал свободной телефонной линии представляет собой гудки, в промежутках между которыми – тишина. Если вы снимете трубку в момент «тишины», она покажется настолько долгой, что вы подумаете, будто телефон отключен.

Но какое отношение все это имеет к искривлению времени? Дело в том, что, например, у исследовательницы Амелии Хант есть другое объяснение иллюзии с часами, благодаря которому можно установить связь между вниманием и восприятием времени. Ловя мяч или управляя машиной, мы легко справляемся с подсчетом времени, однако точно рассчитать время без привязки к конкретному действию непросто[20]. Объяснение Амелией Хант иллюзии с часами не имеет ничего общего с механизмом зрения, оно тесно связано с вниманием. По ее мнению, время в этом случае искажается из-за того, что мы скользнули взглядом по комнате и сосредоточили свое внимание на чем-то новом. Когда мы концентрируемся на каком-либо событии, даже таком кратком, как взгляд на циферблат, у нас возникает ощущение, что событие длилось дольше, чем на самом деле. С помощью внимания объясняется и то, почему время течет медленнее для человека скучающего. Уже известный нам психолог и философ Уильям Джемс предположил, что чувство скуки возникает, когда «мы вдруг замечаем собственно ход времени». В качестве доказательства он предложил испытуемому закрыть глаза, а помощник Джемса должен сообщить тому, когда истечет минута. Проделайте опыт сами – у вас возникнет ощущение, что прошла не минута, а целая вечность. Минута покажется еще длиннее, если ей предшествовала другая, заполненная музыкой или речью. Все тем же вниманием объясняется и то, почему для людей, отвергнутых окружаю щими, время замедляется. Отверженный человек сосредоточивается на себе и своих недостатках, поэтому время растягивается.

Неважно, совершаем мы затяжной прыжок или смотрим на секундную стрелку часов, ясно одно – наши отношения со временем простыми не назовешь. Внимание при этом – далеко не самое главное, немаловажную роль играет разделяемое всеми нами понятие о времени. В следующей главе я задамся вопросом о том, как мозгу удается измерять время, когда не существует никакого специального органа для этих целей.

А теперь вернемся к Чаку Берри, которого мы оставили между небом и землей. К этому времени он наверняка уже шлепнулся на землю. Его друзья по увлечению, наблюдавшие за ним с Коронет Пика, услышали удар. Они видели, как летательный аппарат лишился своих крыльев, видели, как Чак начал падать, таща за собой останки «Свифта». Потом он исчез из поля зрения. Спасти Чака мог запасной парашют. Почему же Чак его не раскрывал?

Чаку, пока он летел вниз, было о чем подумать, поэтому особого страха он не испытывал – хотя время для него и растянулось. Он все тянул руку вверх и наконец нащупал то, что искал – рычаг запасного парашюта, хлопавший на ветру. Нащупав, дернул изо всех сил, ожидая испытать уже знакомое ощущение, когда купол резко раскрывается на манер гигантского цветка, и парашютист мягко покачивается на стропах – как в огромной люльке, которую толкает великан. Но долгожданное ощущение не возникло. Скорость падения Чака замедлилась, однако он все равно падал слишком быстро. Задрав голову, Чак понял, в чем дело – парашют оказался допотопным: маленький, с круглым куполом. «Вроде тех, что были у летчиков Второй мировой?» – уточнила я у Чака. «Вроде них, только вдесятеро меньше». Вот тогда-то Чак испугался не на шутку. Несмотря на то, что до парашюта он добрался, ему все равно суждено было разбиться. Разве только внизу окажутся деревья… В обычных обстоятельствах Чак сделал бы все, чтобы избежать приземления на деревья, но при подобной скорости только ветви деревьев могли его спасти. Однако деревьев поблизости не наблюдалось, лишь заросли кустарника на крутом склоне Коронет Пика. До сих пор время текло до боли медленно, теперь же все изменилось – оно помчалось во весь опор. Чак с неуправляемым парашютом рухнул в кусты.

Прошло полчаса, а он все еще лежал на земле, опутанный ремнями, соединявшими его с тем, что осталось от кабины. Чак понятия не имел, как оказался на земле. Увидев на себе летный костюм, он догадался, что, должно быть, планировал. Но теперь почему-то лежит весь в ремнях и без планера. Потом Чак заметил крылья «Свифта» – они валялись дальше, вверх по склону.

В кармане Чака лежал GPS-трекер; этот аппарат бесстрастно фиксировал параметры, по которым мы и можем судить о восприятии времени. Он, как и его владелец, падение пережил. И в то время как планерист с его восприятием произошедшего рассказывал одну историю, трекер, тщательно фиксировавший точное местонахождение Чака в определенный момент времени, рассказывал другую. «Свободное падение длилось целую вечность. Так долго я еще ни разу не падал». В действительности же «вечное» падение продолжалось всего десять секунд, а неудачный спуск с крошечным парашютом – еще пять. Чак помнит, что после падения на землю связался с командно-диспетчерским пунктом в Квинстауне – дал знать о своем бедственном положении. Он был уверен, что говорил с диспетчером только раз, однако телефон зафиксировал два звонка. Видимо, виной тому помрачение сознания или даже сотрясение мозга. И вот Чак лежал высоко на склоне холма, ожидая спасателей. Они добрались до него за сорок минут. Однако время снова сыграло с Чаком шутку – оно ускорилось: для Чака, воспрянувшего духом, прошло всего десять минут. «Я был вне себя от счастья, ведь я жив. Нет, правда!» На мой вопрос о полученных травмах он ответил: «Шишка на голове да поврежденное запястье. Только и всего».

Свое чудесное спасение Чак объяснил годами тренировок. Для него состояние свободного падения было привычным, поэтому он не впал в панику. Несчастный случай вовсе не умерил его страсть к экстремальному спорту – как раз сейчас он мастерит собственный самолет. Чак уверен: за два десятка лет, в течение которых он прыгал, его восприятие времени изменилось. Причем не только в момент чрезвычайных ситуаций. Для большинства из нас пять секунд – промежуток времени довольно короткий. Чак же прекрасно понимает – за пять секунд можно пролететь 300 м. Теперь он уверен: пять секунд – это очень много. Его опыт – отличное доказательство того, что у каждого из нас формируется собственное ощущение времени. И чтобы понять, как это происходит, мы должны выяснить, каким образом мозг отмеривает время.