Ирландия. Дублинн (Эдвард Резерфорд, 2003)

Дублинн

430 год

Лугнасад. Середина лета. Близилось время сбора урожая. Стоя возле изгороди, Дейрдре смотрела на оживленные приготовления. День предстоял веселый, но ей он сулил лишь страдания. И все потому, что ее дорогой отец и этот одноглазый человек собирались ее продать. А она никак не могла им помешать.

Конала девушка поначалу даже не заметила.

По обычаю в состязаниях мужчины участвовали обнаженными. Традиция эта пришла из глубокой древности. Еще много веков назад римляне заметили, что кельты презирают нагрудные кирасы и предпочитают сражаться без доспехов. Один только вид грозных воинов с мускулистыми, раскрашенными яркой краской телами, зачесанными наверх гребнями волос и искаженными яростью лицами внушал ужас даже закаленным в боях римским легионерам. Иногда несущиеся в колесницах кельтские воины надевали короткие плащи, и они развевались за их спинами, а в некоторых частях Римской империи кельтские всадники носили укороченные штаны. Но здесь, на западном острове, традиция наготы распространилась на церемониальные скачки, и на молодом Конале не было ничего, кроме небольшой защитной повязки на бедрах.

Великий праздник Лугнасад отмечался в Кармуне, месте довольно мрачном и жутковатом, раз в три года. Среди диких лесов и болот раскинулся пустынный зеленый луг, который тянулся почти до самого горизонта. Чуть вдалеке, на западе, если идти вверх по течению, где Лиффи поворачивала на восток, к своему истоку в горах Уиклоу, земля была равнинной, если не считать нескольких курганов с захоронениями древних вождей. Праздник продолжался неделю. Гостей угощали вкусной едой, в отдельных выгородках продавали скот и нарядную одежду, но, конечно же, главное место было отведено под широкую дорожку для состязаний, проложенную поверх дерна.

В ожидании пышного зрелища вокруг дорожки собралось множество зрителей. Каждый клан держался отдельно, рядом со своими шатрами или временными хижинами. И мужчины, и женщины были в ярких накидках – алых, синих или зеленых. На шеях мужчин висели великолепные золотые торки, ну а женщины, разумеется, щеголяли самыми разными украшениями. У некоторых мужчин тело и лицо были разрисованы синей краской; кто-то оставил волосы распущенными, кто-то зачесал их наверх, смазав раствором извести и уложив в воинственные острые пики, напоминающие всклокоченную конскую гриву. Повсюду стояли роскошные боевые колесницы. Лошади до начала состязаний оставались в стойлах. На поле горели костры, и медоречивые барды рассказывали возле них свои предания. Только что прибыла группа фокусников и акробатов. Со всех сторон слышались струнный перезвон, свист дудочек и волынок; запах жареного мяса и медовых пряников наполнял летний воздух, смешиваясь с легким дымом костров. А на церемониальном холме возле скаковой дорожки восседал король Ленстера, главный распорядитель праздника.

С давних времен остров был поделен на четыре самостоятельные провинции. Воинственные жители королевства Улад обитали в северной части. Край чудесных озер и скалистых диких берегов, прозванный землей друидов, расположился на западе. Мума, самое южное королевство острова, прославилось своей музыкой. Там же, как гласит легенда, Сыновья Миля впервые встретились с богиней Эриу. И наконец, на востоке острова, среди сочных пастбищ и плодородных полей, издавна поселились племена лагенов. Так остров делился с незапамятных времен, и до нынешней поры, правда уже с измененными названиями, это деление на Ульстер, Коннахт, Манстер и Ленстер сохранилось.

Впрочем, спокойной жизнь на западном острове не была никогда. За последние поколения в древних племенах произошли большие перемены. Могущественные кланы, обитавшие в северной половине острова – Лет-Куйнн, «половине Конна», как ее называли, пожелали установить свое владычество над его южной половиной – Лет-Мога. А еще появилось новое, срединное королевство Миде, и с тех пор остров стал делиться уже не на четыре, а на пять частей.

В каждой части самый могущественный из всех вождей кланов объявлялся королем, и иногда наиболее властный из них провозглашал себя верховным королем и требовал, чтобы все остальные признали его господство и платили ему дань.

Взглянув на своего друга, Финбар покачал головой. День был в самом разгаре, и Конал готовился к скачкам.

– Мог бы хоть улыбнуться, – заметил Финбар. – Какой ты все-таки мрачный, Конал.

– Извини, – откликнулся тот. – Я не нарочно.

Как же нелегко приходится знатным людям, подумал Финбар. Боги уделяют им слишком много внимания. Так было всегда в кельтском мире. Вороны кружат над домом, возвещая о смерти вождя клана, лебеди покидают озеро. Неверный поступок короля может повлиять на погоду. А если ты принц, друиды предсказывают твое будущее еще до твоего появления на свет, и никто не в силах изменить твою судьбу.

Стройный темноволосый красавец с орлиным профилем, Конал был идеальным принцем. Принцем по крови. Конал сын Морны. Его отец был непревзойденным воином. Разве его не похоронили стоя, в кургане героя, лицом к врагам его племени? Это была высшая честь, которую только можно было воздать умершему мужчине в кельтском мире.

В роду отца Конала красный цвет считался несчастливым для всех мужчин. Но то была лишь малая толика всех бед, что ждали Конала. Он родился через три месяца после смерти своего отца. Это уже сделало его особенным. Названым отцом стал верховный король, который был братом его матери. А это означало, что с тех самых пор весь остров знал о его существовании. А потом свое слово сказали друиды.

Первый из них показал младенцу веточки разных деревьев, и дитя тут же протянуло крохотную ручку к ветке орешника.

– Он станет поэтом и ученым, – заявил друид.

Предсказание второго звучало более мрачно:

– Из-за него погибнет прекрасный воин.

Но поскольку произойти это могло только в сражении, родные сочли пророчество друида добрым знаком.

Однако третий друид провозгласил то, что должно было преследовать Конала всю жизнь. Три гейса.

Любой принц или великий воин должен был остерегаться предсказанных ему гейсов, или запретов, и соблюдать великую осторожность, чтобы не нарушить их. Самое ужасное заключалось в том, что рано или поздно гейсы всегда настигали свою жертву. Но поскольку, как и многое другое в устах жрецов, они часто напоминали загадки, никто никогда не знал в точности, что они означают, и с легкостью мог угодить в ловушку.

К большой радости Финбара, ему-то никто никаких гейсов не назначил. А вот гейсы Конала, как знали все при дворе верховного короля, звучали так:

Первый гейс не имел никакого смысла, второго вполне можно было избежать, ну а третий просто казался невероятным. Хотя туманы и не были редкостью во владениях верховного короля в Таре, однако черных там не видели никогда.

Конал был осторожен. Он уважал традиции рода. Финбар никогда не видел, чтобы его друг надел что-нибудь красное. Он даже не притрагивался к вещам таких оттенков.

– Все очень просто, – однажды сказал ему Финбар, – держись подальше от моря, и будешь жить вечно.

Они стали друзьями еще в детстве, с того самого дня, когда отряд охотников, среди которых был и юный Конал, остановился на отдых в скромном поместье семьи Финбара. Мальчики быстро познакомились, тут же затеяли веселую потасовку, а потом, на радость зрителям, стали играть в игру с мячом и палкой, которую островитяне называли хёрлингом. Через несколько дней после той встречи Конал попросил разрешения повидаться со своим новым приятелем еще раз, а через месяц они уже стали неразлучными друзьями. Вскоре по просьбе Конала Финбар был взят ко двору, где начал обучаться воинскому мастерству. Родные мальчика очень обрадовались такой счастливой возможности для него. Их дружбу ничто не омрачало. Конал любил своего друга за его добрую душу и веселый нрав, а Финбара восхищал ум юного принца и его спокойная вдумчивость.

Осторожность Конала ничуть не мешала его привычным занятиям. Хотя он и не мог похвастаться самыми крепкими мускулами, как его ровесники, зато атлетом был едва ли не лучшим. Бегал он быстрее оленя, а в состязаниях на легких двухколесных колесницах догнать его удавалось одному лишь Финбару. Копье Конала летело, как птица, и всегда попадало точно в цель. Щит он мог вращать с такой скоростью, что тот почти терялся из виду. А его любимый сверкающий меч всегда опережал даже более мощные удары соперника. И еще оба юноши были очень музыкальны. Финбар любил петь, а Конал превосходно играл на арфе, и друзья иногда развлекали гостей на королевских пирах. То были счастливые и очень веселые времена, и они часто со смехом вспоминали, как верховный король платил им как нанятым музыкантам. Все воины любили и уважали Конала. А те, кто помнил Морну, его настоящего отца, как один повторяли, что сын унаследовал его твердость и мужество.

Однако, несмотря на все успехи в военной премудрости, казалось, занимало Конала вовсе не это, и его друг Финбар никак не мог понять почему.

Принцу было всего шесть лет, когда он исчез в первый раз. Мать искала его целый день, и только перед заходом солнца он наконец появился с одним старым друидом, который спокойно сказал ей: «Мальчик был со мной».

– Я нашел его в лесу, – невозмутимо пояснил Конал, словно ничего не случилось.

– Но что вы делали целый день? – спросила его мать, после того как друид ушел.

– Мы разговаривали.

– О чем? – изумилась мать.

– Обо всем! – радостно воскликнул мальчик.

Так с тех пор и повелось. Конал мог играть с другими детьми и вдруг исчезал. Иногда он брал с собой Финбара, и они подолгу блуждали по лесу или брели вдоль реки. Конал очень любил, когда Финбар подражал птичьим голосам. А каждую травинку юный принц знал так хорошо, что едва ли на острове нашлось бы растение, которое он не смог бы назвать. И все же даже в такие чудесные дни Финбар порой чувствовал, что при всей любви к нему его друг предпочел бы остаться один. Тогда он находил предлог уйти, а принц мог бродить в одиночестве часами, не замечая, как бежит время.

Он всегда твердил Финбару, что счастлив в такие минуты. Но когда он погружался в раздумья, его лицо омрачала грусть, и в мелодии его арфы тоже звучала странная печаль.

– Вот идет человек, кому кручина важнее друга, – мог ласково поддеть его Финбар, когда он возвращался из своих одиноких прогулок, но принц только смеялся, весело подпихивал Финбара в бок и пускался бежать.

К тому времени, когда Коналу исполнилось семнадцать, уже никто не удивлялся, что другие молодые люди относятся к нему едва ли не с благоговением, как и к любому друиду.

Ученые люди на острове делились на три сословия. К низшему из них принадлежали барды – рассказчики, которых звали на пиры гостям на потеху. Ступенью выше стояли филиды – хранители родословных, стихотворцы, а порой и прорицатели. Однако выше всех остальных в этой иерархии находились, безусловно, грозные и могущественные друиды.

Считалось, что прежде, еще до прихода туда римлян, самые искусные и просвещенные друиды жили на соседнем острове, в Британии. В ту пору они приносили в жертву не только животных, но и мужчин и женщин. Однако те времена давно минули. Теперь друиды жили на западном острове, и никто не мог припомнить, когда последний раз совершалось человеческое жертвоприношение.

Обучение у друидов могло длиться двадцать лет. Часто они не только умели почти всё то же, что барды и филиды, но и как жрецы получали тайные знания о священных заклинаниях и числах, а также учились разговаривать с богами. В день зимнего солнцестояния и в другие большие праздники друиды проводили сакральные обряды и жертвоприношения. Только друиды определяли, в какие дни нужно сеять зерно или забивать скот. Немногие короли осмеливались на какое-нибудь решение, не посоветовавшись с друидами. Острое слово друида могло ранить как бритва, а их проклятие ложилось на семнадцать поколений. Мудрые советчики, всеми признанные судьи, просвещенные учителя и самые грозные враги – всё это о друидах.

Учение друидов всегда было окутано тайной. Некоторые из них, подобно шаманам, могли впадать в транс и переходить в иной мир. Они с легкостью меняли свое обличье, превращаясь в птицу или зверя. И Финбар иногда думал, какой же из этих чудесных способностей обладает его друг Конал.

С той первой встречи со старым друидом принц всегда проводил с ними очень много времени. К двадцати годам он знал уже гораздо больше, чем многие молодые люди, которые готовились стать жрецами. Такой интерес не был чем-то необычным. Немало друидов вышло из знатных семей, а некоторые величайшие воины в прошлом учились вместе с друидами или филидами. Однако страсть Конала к таинственному учению была особенной, и, обладая великолепной памятью, он жадно впитывал все, что могли дать ему седые старцы.

И все же, хотя Конал и утверждал, что счастлив, иногда он казался Финбару очень одиноким.

Несколько лет назад, чтобы скрепить их дружбу, принц подарил ему щенка. Финбар повсюду таскал с собой своего маленького приятеля. Он назвал щенка Кухулином, в честь героя легенд. И только позже Финбар по-настоящему оценил подарок друга, потому что щенок вырос и превратился в великолепного гончего пса, из тех, которых купцы привозили из-за моря, заплатив за них серебряными слитками или римскими монетами. А этот пес, возможно, и вовсе был бесценным. Он никогда не отходил от своего хозяина.

– Если со мной что-нибудь случится, – однажды сказал ему Конал, – твой Кухулин будет напоминать тебе обо мне и о нашей дружбе.

– Ты всегда будешь моим другом, пока я жив, – заверил его Финбар. – А умру я уж точно раньше тебя.

Он не мог сделать принцу такой же дорогой подарок, но очень надеялся, что может хотя бы отплатить ему той же любовью и преданностью, которой радовал его верный пес Кухулин.

Был у Конала и еще один талант. Он умел читать.

В то время письменное слово уже было известно на острове. Британские и галльские купцы, заходившие в здешние гавани, часто умели читать. На римских монетах, которыми они пользовались, были выбиты латинские буквы. Финбар знал нескольких людей среди бардов и друидов, знакомых с грамотой. Много лет назад лучшие ученые мужи острова, используя гласные и согласные из латинского языка, даже создали собственное простое письмо для надписей на камнях и надгробьях. Однако, несмотря на то что время от времени кто-нибудь набредал на странные камни с загадочными огамическими знаками, больше напоминавшими зарубки на линейке, ранняя кельтская письменность так и не получила широкого распространения. Для записи священного наследия острова, как слышал Финбар, она тоже не использовалась.

– Причины очень просты, – объяснял ему Конал. – Во-первых, все знания друидов тайные. Ты же не хочешь, чтобы о них прочитал кто-нибудь недостойный? Это может разгневать богов.

– И жрецы потеряют свою тайную силу, – заметил Финбар.

– Пожалуй. Но есть и другая причина. Все просвещенные люди на нашем острове обладают очень хорошей памятью, потому что постоянно развивают ее. Если мы начнем записывать наши знания, нам не придется ничего запоминать и наша память ослабеет.

– Тогда зачем ты учился читать? – спросил Финбар.

– Из любопытства, – ответил Конал таким тоном, словно в этом не было ничего особенного. – Кроме того, – добавил он с улыбкой, – я ведь не друид.

Не раз потом Финбар вспоминал эти слова. Конечно, его друг не был друидом. Он собирался стать воином. И все же… Иногда, когда Конал пел, закрыв глаза, или когда возвращался после своих одиноких прогулок с таким печальным, отстраненным лицом, будто побывал в каком-то таинственном сне, Финбар поневоле спрашивал себя, а не забрел ли принц… Но куда? Быть может, к границе между мирами?

Вот почему он не слишком удивился, когда в конце весны Конал признался ему:

– Я хочу сделать тонзуру друида.

Друиды особым образом выбривали волосы в передней части головы – от уха до уха. В результате лоб получался высоким и круглым, если, конечно, друид уже не начинал лысеть, в этом случае тонзура становилась почти не видна. У Конала волосы были густые и темные, и, разумеется, выбритая полоса стала бы очень заметна.

Конечно, друиды королевской крови бывали и раньше. К тому же многие на острове превозносили касту друидов выше королей. Финбар задумчиво посмотрел на друга.

– А что скажет верховный король? – наконец спросил он.

– Никто не знает. Жаль, что моя мать была его сестрой.

Финбар хорошо помнил мать Конала, помнил ее верность памяти мужа и ее желание видеть сына воином, достойным своего отца. Два года назад, перед смертью, она умоляла верховного короля, своего брата, не допустить, чтобы род ее мужа прервался.

– Друидам ведь не запрещено жениться, – напомнил Финбар. Друиды действительно часто передавали свой титул по наследству. – Возможно, твои дети станут воинами.

– Ты прав, – согласился Конал, – но верховный король может думать иначе.

– А если друиды сами захотят, чтобы ты стал одним из них, он сможет тебе запретить?

– Мне кажется, – сказал Конал, – они не станут предлагать, если узнают, что верховный король этого не хочет.

– И что ты будешь делать?

– Ждать. Надеюсь, мне удастся их убедить.

Через месяц верховный король вызвал к себе Финбара.

– Финбар, – заговорил он, когда юноша пришел, – я знаю, что ты близкий друг моего племянника Конала. Тебе известно о его желании стать друидом? – (Финбар кивнул.) – Будет лучше, если он передумает, – добавил верховный король.

На этом разговор закончился. Верховный король ясно выразил свою волю.

Ехать ей не хотелось. По двум причинам. Первая, как она сама признавала, крылась в ней самой. Дейрдре очень не любила покидать дом.

Она обожала свой родной край, хотя он и был не слишком приспособлен для жизни. В середине восточного побережья острова река, что брала свое начало в диких горах Уиклоу, устремлялась на юг и в конце концов, после долгих извилистых поворотов, втекала в широкий залив между двумя мысами, глядя на которые Дейрдре всегда думала, что это сама богиня земли Эриу, мать острова, протягивает вперед руки, чтобы обнять море. Вблизи устья начиналась чудесная долина, названная Долиной Лиффи. Река эта обладала довольно капризным нравом и иногда проявляла его самым неожиданным образом. Когда она гневалась, ее взбухшие воды неслись с гор бешеными потоками, снося все на своем пути. К счастью, такие приступы ярости случались редко. Все остальное время течение ее было спокойным, а мирный шепот волн звучал нежно и мелодично. Безмятежную тишину устья реки с его низкими илистыми берегами, поросшими высокой травой, лесистыми болотами и широкими приливами нарушали лишь далекие крики чаек, гудение кроншнепов да вскрики цапель, пролетавших над усыпанной ракушечником полосой прибоя.

Места эти были почти пустынными, лишь кое-где виднелись разбросанные крестьянские дворы, принадлежавшие одному клану, во главе которого стоял ее отец. И все же, несмотря на свою уединенность, здешняя земля имела целых два названия, и получила она их благодаря двум самобытным особенностям. Первой, созданной руками человека, была деревянная переправа, проложенная в той части реки, где она впадала в свое болотистое, почти в милю шириной устье. Настил пролегал по мелководью и оканчивался на северном берегу. И называли его Аха-Клиах, что на гэльском языке означало «место у брода».

Вторую особенность сотворила сама природа. Дейрдре как раз смотрела вниз с восточного края невысокого горного хребта, который тянулся вдоль южного берега, возвышаясь над переправой. С юга к реке устремлялся небольшой ручей, но, прежде чем влиться в нее, он наталкивался на подножие холма и, чуть изгибаясь, создавал в этом месте глубокую темную заводь. Так его и стали называть: Черная заводь. Дуб-Линн.

Хотя земля эта и получила два имени, людей здесь почти не было. Издревле селения создавались на склонах Уиклоу. Вдоль южного и северного берегов устья реки возникали крохотные рыбацкие деревушки и даже небольшие пристани. Только у прибрежных болот никто жить не хотел, и все же сама Дейрдре любила тихую красоту здешних мест.

Оставаясь необжитым, Дуб-Линн граничил с другими, более многолюдными территориями, лежащими к северу, югу и западу от устья Лиффи. Могущественные вожди тех земель, которые по очереди претендовали на единовластие, интереса к нему не проявляли, поэтому никто не мешал Фергусу, отцу Дейрдре, оставаться единственным хозяином этого края.

И все-таки, при всей заброшенности, земля Фергуса играла свою роль в жизни острова, потому что находилась на одном из главных перекрестков дорог. Древние дороги, или шлиге, как их называли, часто проходя через густые леса, шли с севера и юга острова и пересекались возле брода. Старая Шлиге Мор, или Великая дорога, вела на запад. И, будучи хранителем этого перекрестка, Фергус, следуя законам гостеприимства, всегда приглашал путников в свой дом.

Когда-то здесь было более оживленно. За долгие века море по ту сторону залива стало больше похоже на крупное озеро между двумя островами, на которых обитало много племен ее народа. Из поколения в поколение они перебирались с одного острова на другой, торговали, строили дома, создавали семьи. Когда могучая Римская империя захватила восточный остров – Британию, как ее называли, римские купцы отправились на западный остров и основали вдоль побережья небольшие фактории. Были такие поселения и на берегах залива. Дейрдре рассказывали о том, что однажды здесь даже высадились римские отряды и возвели обнесенный стеной военный лагерь, откуда вымуштрованные легионеры в блестящих латах угрожали захватить весь остров. Но им это не удалось. Когда они ушли, на изумрудном острове снова воцарился мир. Дейрдре всегда слушала эти рассказы с гордостью за свою родную Эрин и за ее народ, который чтил древние традиции и никогда никому не покорялся.

После вторжения варваров могущественная Римская империя переживала не лучшие времена. Даже великий Рим не устоял. Легионы покинули Британию, и римские фактории опустели.

Самые предприимчивые из вождей западного острова неплохо нажились в эту тревожную пору. Начались набеги на Британию, ставшую теперь беззащитной. Золото, серебро, рабы и прочие товары перевозились на западный остров, умножая богатство блестящих родов Эрин. Правда, начинались все эти походы из дальних гаваней. И хотя время от времени купцы до сих пор заходили в устье Лиффи, жизнь здесь почти замерла.

Поместье Фергуса сына Фергуса стояло на небольшом возвышении над заводью и представляло собой несколько построек, окруженных со всех сторон земляным валом с возведенной на нем изгородью. Подобные крепости, если, конечно, можно так назвать эти не слишком высокие сооружения, в последнее время во множестве стали появляться на острове. На кельтском языке они назывались ратами. В сущности, рат Фергуса был обычным крестьянским двором, какие встречались в других, более плодородных частях острова, только побольше. Здесь был небольшой свинарник, просторный загон для коров, амбар, большой красивый дом и еще один дом, поменьше. Почти все строения имели круглую форму и были сделаны из плетеной лозы, обмазанной глиной. Места хватало всем: Фергусу с его домочадцами, скотнику с семьей, пастуху, еще двум семействам, трем британским рабам и барду – у каждого вождя непременно был собственный бард, и они всегда жили в семье из поколения в поколение. Конечно, все эти люди редко находились там одновременно, и объединял их, по традиции, лишь общий ночлег. Вот таким и был рат Фергуса сына Фергуса, стоявший на невысоком холме над бродом. Внизу маленькая водяная мельница и крохотная пристань у реки довершали общую картину.

Вторая причина, по которой Дейрдре не хотелось ехать, была связана с ее отцом. Она всерьез опасалась за его жизнь.

Древнее общество западного острова имело очень строгую иерархию и делилось на множество классов. Каждый класс, от короля или друида до раба, жил по своим законам, и за смерть или увечья всегда полагалось заплатить кровавую цену. Каждый человек знал свое положение в обществе и то положение, что занимали его предки. А Фергус был вождем.

Обитатели соседних усадеб, которых он считал своим кланом, уважали его как человека добродушного, хотя и вспыльчивого порой нрава. При первом знакомстве этот высокий человек мог показаться молчаливым и даже замкнутым, но лишь ненадолго. Завидев кого-нибудь из знакомых, он тут же пускался с ним в долгую пространную беседу. Но больше всего хранитель далекой Плетеной переправы обожал встречаться с новыми людьми, потому что был чрезвычайно любопытен. Любого путника, забредшего к Аха-Клиах, всегда щедро кормили и развлекали, но о своих делах он мог забыть до тех пор, пока Фергус не утолит свою неуемную жажду выспросить у него все мало-мальски занимательные подробности его жизни, а после не вознаградит его своими нескончаемыми историями, коих он всегда имел в избытке.

Если гость вызывал у Фергуса особую симпатию, вождь предлагал ему вина, а потом отходил к столу, на котором хранились его самые драгоценные реликвии, и возвращался, бережно держа в ладонях какой-то странный предмет цвета слоновой кости. Это был тщательно отполированный человеческий череп. Верхняя его часть была аккуратно отпилена, а края по всему ободку украшены золотом. Гладкий и довольно легкий, череп казался хрупким, почти как яичная скорлупа. Пустые глазницы безучастно взирали перед собой, словно напоминая о том, что все человеческие существа, как и прежний обладатель этого черепа, должны уйти в иной мир. А зияющий в безумной усмешке рот как будто смеялся над самой смертью, ведь каждый знал, что у любого семейного очага мертвецы всегда были рядом с живыми.

– Это голова Эрка Воина, – с гордостью сообщал Фергус гостю. – Его убил мой дед.

Дейрдре была совсем маленькой, но навсегда запомнила день, когда появились те воины. После очередной клановой междоусобицы на юге они направлялись на север. Их было трое, и они показались девочке настоящими великанами. У двоих были длинные усы, у третьего посередине бритой головы торчал острый гребень из волос. Как ей объяснили, эти ужасные люди были воинами. Отец Дейрдре тепло поздоровался с ними и пригласил в дом. На спине одной из лошадей девочка увидела кожаную веревку и три привязанные к ней человеческие головы с запекшейся черной кровью и широко раскрытыми слепыми глазами. Как зачарованная, Дейрдре в ужасе смотрела на них, не в силах отвести взгляд. Когда она наконец вбежала в дом, то увидела, что отец держит в руке череп с питьем, приветствуя воинов.

Вскоре она узнала, что этот пожелтевший от времени череп достоин самого высокого почитания. Так же как меч и щит ее деда, он был символом гордости их древнего рода. Ее предки были великими воинами и стояли вровень с принцами и героями, а может, и с самими богами. Ведь и боги в своих сияющих чертогах пьют из таких же кубков. Так думала Дейрдре. А как же еще могут пить боги, если не как герои? И пусть ее род владел лишь этой скромной землей, с такими семейными сокровищами, как меч, щит и золоченый череп, она могла высоко держать голову.

В детстве Дейрдре несколько раз приходилось наблюдать вспышки гнева у своего отца. Обычно это случалось, если кто-нибудь пытался сплутовать или не выказывал ему должного почтения. Правда, иногда, как она поняла, уже став постарше, ярость отца могла последовать за вполне обдуманным и точным расчетом, в особенности когда он договаривался о покупке или продаже скота. Саму Дейрдре нисколько не смущало, что ее отец время от времени метал громы и молнии и ревел как бык. Мужчина, который никогда не выходит из себя, не способен бороться, а значит, он вовсе не мужчина. Жизнь без таких неожиданных взрывов стала бы более тусклой и утратила свою естественную выразительность.

Но в последние три года, после смерти ее матери, что-то изменилось. У отца начал угасать интерес к жизни, он уже не занимался делами с прежним рвением, его гнев проявлялся все чаще, и причины таких размолвок не всегда были понятны. В прошлом году он едва не сцепился с молодым вельможей, который имел неосторожность возразить ему в его собственном доме. А еще он стал неумерен в возлиянии. Раньше, даже в большие праздники, ее отец выпивал немного. Однако в последние месяцы она не раз замечала, что он вместе со своим старым бардом за ужином пьет больше обычного. После таких пирушек отец впадал в мрачное уныние, которое могло внезапно смениться всплеском ярости, за что он, конечно, просил прощения на следующий день, но обида от этого не становилась менее болезненной. После смерти матери главное женское место в доме заняла Дейрдре, чем она очень гордилась, втайне переживая, как бы отец не привел новую хозяйку, но теперь она все чаще думала о том, что его женитьба могла бы изменить их жизнь к лучшему. А потом, размышляла она, я и сама выйду замуж, потому что двум женщинам в доме не ужиться. Во всяком случае, ее такое будущее совсем не устраивало.

Но что, если отец так сокрушался совсем по иной причине? Он никогда не делился с ней своими тревогами, потому что был слишком горд, но порой ей казалось, что они живут не по средствам. Она не знала, почему так получалось. Торговля скотом считалась самым прибыльным занятием на острове, а стада у Фергуса были внушительные. Не так давно она узнала, что отец заложил свою самую большую фамильную ценность. Золотой торквес был его амулетом и отличительным знаком его высокого положения; отец всегда носил его на шее. Дочери он тогда объяснил все без затей.

– За те деньги, что мне предложили, я получу столько скота, что с легкостью выкуплю его через пару лет. А пока вполне обойдусь и без него, – ворчливо сказал он.

Конечно, в Ленстере мало нашлось бы таких же умелых скотоводов, как ее отец, и все-таки сомнения не оставляли ее. За прошлый год Дейрдре несколько раз слышала, как отец что-то тихо говорил о долгах, и с тех пор постоянно думала о том, какие еще тайны он скрывает от нее. Но три месяца назад произошло событие, напугавшее ее по-настоящему. К ним в рат явился незнакомый человек и на глазах у всех грубо заявил, что Фергус должен ему десять коров и что лучше бы ему рассчитаться прямо сейчас. Дейрдре никогда не видела отца в таком бешенстве, хотя и догадывалась, что больше всего его разъярило прилюдное унижение. Когда он отказался платить, тот человек уехал, но через неделю вернулся с двадцатью вооруженными мужчинами и увел уже не десять, а двадцать коров. Фергус был вне себя и поклялся отомстить обидчику, правда дальше угроз дело не пошло, но с того времени характер его совсем испортился. За ту неделю он даже дважды поколотил одного из рабов.

И теперь Дейрдре терялась в догадках, кому еще из гостей праздника в Кармуне мог задолжать ее отец. А вдруг ему покажется, что кто-то решил его оскорбить, думала она. Или, будучи уже под хмельком, он сам затеет ссору, придравшись к какому-нибудь пустяку? К несчастью, все это было вполне возможно, вот почему Дейрдре и боялась ехать. На всех больших праздниках драки строго-настрого запрещались. При огромном стечении народа такое правило было просто необходимо. Затеять спор или потасовку означало нанести оскорбление королю, такое не прощалось. Король сам мог лишить смутьяна жизни за подобный проступок, и ни друиды, ни барды, да и никто другой его бы не поддержали. В любое другое время можно было поссориться с соседом или устроить налет на его стадо – это не только не возбранялось, но и вызывало уважение. Но на великом празднике Лугнасад такой поступок мог стоить жизни.

Дейрдре хорошо понимала, что отец в его нынешнем состоянии может ввязаться в драку без всякого повода. И что тогда? Никто не проявит милосердия к старому вождю из безвестного маленького Дуб-Линна. При мысли об этом Дейрдре вздрогнула. Целый месяц она пыталась убедить отца отказаться от поездки. Но все без толку. Он непременно хотел ехать и взять с собой ее с братьями.

– У меня там важное дело, – сказал он.

Что это было за дело, он так и не объяснил, поэтому то, что произошло за день до их отъезда, стало для Дейрдре полной неожиданностью. Рано утром отец отправился ловить рыбу вместе с двумя ее младшими братьями и вернулся ближе к полудню.

Даже издали Фергуса можно было узнать сразу. И все из-за его походки. Когда он пас свое стадо на холмах или шел вдоль речного берега с удочкой, его невозможно было ни с кем спутать. Высокий и статный, он двигался легко и свободно, уверенно меряя землю широкими неторопливыми шагами. На ходу он редко разговаривал, и было в его значительном молчании и твердой поступи нечто такое, что заставляло поверить: он считает своими владениями не только этот тихий край, но и весь остров.

Держа в руке длинный посох, отец шел по широкому пастбищу, а двое его сыновей с почтением держались сзади. Лицо Фергуса было спокойно и задумчиво, и Дейрдре вдруг показалось, что отец с его пышными усами и вытянутым носом сейчас похож на старого мудрого лосося. Подойдя ближе, Фергус неожиданно улыбнулся ей тепло и ласково.

– Поймал что-нибудь, отец? – спросила Дейрдре.

Вместо ответа он весело сообщил:

– Ну, Дейрдре, завтра утром поедем искать тебе мужа.

Месяц назад ранним утром с кузнецом Гоибниу приключилось нечто очень странное. В тот день он так и не понял, что же с ним произошло. Но ведь все знали, что в том месте было полным-полно духов.

Из множества рек острова самой священной, конечно, была река Бойн. В дне пути к северу от Дуб-Линна она впадала в восточное море, а ее зеленые берега находились под властью короля Ульстера. Спокойный и неторопливый, Бойн нес свои богатые вальяжным лососем воды через самые плодородные земли острова. Но было неподалеку от его северного берега одно место на пологом холме, куда редко кто отваживался ходить. Место древних могил.

Было чудесное утро, когда Гоибниу свернул к курганам. Он всегда проходил там, если шел мимо. Пусть другие боятся этого места, но только не он. Вдалеке на западе виднелась Тара, Холм королей. Кузнец посмотрел вниз, на реку, по воде плавно скользили лебеди. Вдоль берега шел какой-то человек с серпом в руке. Увидев Гоибниу, он скупо кивнул, и кузнец с глумливой вежливостью кивнул ему в ответ.

Гоибниу здесь недолюбливали. Впрочем, кузнеца ничуть не волновало, что о нем думают. Хотя он и был невысок ростом, однако пристальный взгляд его единственного глаза и живой ум очень скоро выделяли кузнеца в любой компании. Лицо ему досталось не самое приятное. Острый, угловатый подбородок, крючковатый нос, нависающий над обвислыми губами, выпученные глаза и срезанный лоб, облепленный жидкими волосами, – такое не скоро забудешь. Но еще давно, в юношеской драке, один глаз Гоибниу потерял, и теперь он был постоянно закрыт, зато второй, наоборот, был открыт даже чересчур широко, к тому же сильно косил, придавая лицу зловещее выражение. Поговаривали, что такое же выражение было у Гоибниу и прежде, еще с двумя глазами. Так оно было или нет, но именно за этот свирепый взгляд втайне все называли его Балор, по имени ужасного одноглазого короля фоморов, мифического племени уродливых гигантов. О своем прозвище кузнец прекрасно знал, и это его забавляло. Да, он не внушал людям любовь, зато внушал страх. В этом были свои преимущества.

А бояться его было за что. И вовсе не за его всевидящий глаз, а за жестокий, беспощадный ум.

Человеком он был весьма влиятельным. Один из лучших мастеров на острове, Гоибниу, по сути, принадлежал к аристократии, хотя и не имел высокого происхождения. Прежде всего он был известен как кузнец, никто на всем острове не мог лучше него выковать оружие из железа, но и с драгоценными металлами он работал превосходно. Именно та высокая цена, которую знать острова платила за его золотые украшения, сделала Гоибниу богачом. Сам верховный король приглашал его на свои пиры. Но главным в Гоибниу был его необыкновенный, изощренный ум. Величайшие вожди и даже мудрые и могущественные друиды не гнушались просить у него совета.

– Гоибниу чрезвычайно умен, – признавали они, а потом тихо добавляли: – Только постарайтесь не стать его врагом!

За его спиной высился самый большой из круглых могильных курганов, возведенных вдоль холма. Сид, или ши, – так называли их жители острова, и были они окружены тайнами и загадками.

Время не пощадило курган, и за долгие века он сильно обветшал. Стены основательно просели, а в некоторых местах и вовсе обвалились. От прежней ровной овальной формы с выпуклой крышей уже мало что сохранилось, и теперь курган скорее напоминал обычную насыпь с несколькими входами. С южной стороны белый кварц, когда-то сверкавший под лучами солнца, почти весь осыпался, образовав небольшой мерцающий холмик возле места, где раньше был проем. Гоибниу обернулся, чтобы посмотреть на сид.

Здесь жили Туата де Данаан и их великий вождь Дагда, добрый бог солнца. Но и все остальные курганы, коих на острове было немало, также служили входами в иной мир. Сказания о древних племенах, некогда населявших этой край, передавались из поколения в поколение. Боги и демоны, великаны и герои, дети света и тьмы – все они до сих пор незримо присутствовали здесь, словно туманом окутывая зеленые холмы и равнины. Но самым прославленным из всех стало божественное племя Туата де Данаан – детей богини Ану, или Дану, богини процветания, а также повелительницы воды. Воины и охотники, поэты и искусные мастера – они, как утверждали легенды, прибыли на остров на облаках. Время их правления стало золотым веком. Именно потомков этой великой расы и застали здесь Сыновья Миля, когда впервые высадились на здешних берегах. И одна из ее богинь, Эриу, пообещала Сыновьям Миля, что они будут вечно жить на этом острове, если назовут его в ее честь. Было это так давно, что и не вспомнить. Но великие сражения в ту пору несомненно происходили. После одного из таких сражений Туата де Данаан навсегда исчезли из мира живых и ушли в мир подземный. С тех пор они обитали под холмами, озерами или на сказочных западных островах далеко за морем и пировали в своих сияющих чертогах. Так гласило предание.

Однако преданиям Гоибниу не очень-то доверял. Курганы явно были созданы человеком и не слишком отличались от подобных сооружений из земли и камней, которые люди возводили и прежде. Но если, как говорят предания, именно под ними скрылись Туата де Данаан, то, вероятно, и построены они были в те времена. Выходит, их построили сами Туата де Данаан? Вполне возможно, полагал кузнец. Принадлежали они к божественной расе или нет, рассуждал он, но они ведь были людьми. И все же, даже если это действительно так, оставалась еще одна загадка. Каждый раз, когда он рассматривал рисунки, высеченные на камнях древних могильников, то всегда замечал, что они ничем не отличаются от тех, что он встречал на работах, сделанных уже в его время. Те же узоры он видел на чудесных золотых украшениях, наверняка очень старых, найденных в болотах вдали от этих мест. Он никак не мог ошибиться, потому что сам был прекрасным мастером и хорошо разбирался во всех тонкостях. Неужели пришедшие следом племена и правда скопировали рисунки, оставленные исчезнувшим народом Туата де Данаан? А может, эти орнаменты создали еще более древние люди, которые просто передали свое искусство через века? И все-таки как-то не верилось, что целый народ – божественный или же вполне земной – действительно исчез под этими холмами.

Гоибниу пристально вгляделся в курган. Один камень всегда привлекал его внимание, когда он проходил мимо. Это была большая, около шести футов в поперечнике, плита, напротив входа в курган или, скорее, того, что от него осталось. И в этот раз кузнец тоже подошел ближе, чтобы еще раз рассмотреть этот удивительный камень.

Высеченные на нем извилистые линии складывались в несколько орнаментов, но самым примечательным из всех был крупный узор в форме трилистника на левой стороне. И снова, как он уже делал прежде, Гоибниу приложил ладони к шершавой поверхности камня, чувствуя его приятную прохладу, и привычными движениями провел по бороздкам кончиками пальцев. Самая большая спираль была двойной и напоминала двух угрей, они плотно сплетались друг с другом, выставив головы в центре замысловатого клубка. Стоило ему проследить за последним витком спирали, как он тут же попадал на следующую спираль, тоже двойную, только поменьше. Третья, одинарная и самая маленькая спираль слегка касалась двух других. А с наружных сторон бороздки собирались в углах, где спирали встречались, словно достигнув приливных отметок, прежде чем устремиться бурлящими реками вокруг камня.

Что означали все эти линии? Какой смысл таил в себе трилистник? Три спирали, связанные между собой и одновременно независимые, всегда вели внутрь и в то же время устремлялись в бесконечный мир за их пределами. Быть может, так древние художники хотели показать солнце, луну и землю? Или три священные реки полузабытого мира?

Однажды кузнец наблюдал, как какой-то чудной парень рисовал такие же спирали. Это было перед началом сбора урожая, когда остатки старого зерна уже плесневеют, и бедняки, которые вынуждены его есть, вдруг начинают вести себя весьма странно и вдобавок видят необычные сны. Гоибниу наткнулся на того парня на морском берегу. Высокий и очень худой, он сидел совершенно один и, держа в руке истрепанную ветку, с блуждающим взглядом выводил на песке спирали, в точности совпадавшие с узорами на камне. Был ли он безумец или мудрец? Кто знает. Разве, в сущности, это не одно и то же?

Кузнец все еще продолжал медленно водить пальцем по извилистым желобкам. Одно он знал точно. Был ли человек, создавший эти спирали, из народа Туата де Данаан или нет, но Гоибниу чувствовал, что понимает его, как может понять только мастер равного таланта. Все остальные могли считать древние сиды мрачными и зловещими, но только не он. Загадочные спирали этого окутанного тишиной места притягивали его.

А потом случилось это. Он не смог бы описать свои ощущения словами. Просто в голове вдруг раздался какой-то дальний отголосок.

Приближался Лугнасад, время больших праздников на острове. Как обычно, в Кармуне устраивали ежегодные ленстерские состязания, но на этот раз Гоибниу не собирался туда ехать. Однако теперь, стоя возле своего любимого камня, он неожиданно почувствовал, что непременно должен туда поехать, хотя и не знал почему.

Он прислушался. Кругом было тихо. Но даже в этой тишине как будто таилось некое послание, которое нес гонец, пока еще невидимый, словно облако, скрытое за горизонтом. Как человек трезвого ума, Гоибниу не был склонен к глупым причудам и фантазиям. Но даже он не стал бы отрицать, что время от времени, когда он шел по знакомым дорогам острова, его посещало странное, словно внушаемое кем-то, чувство уверенности, природы которого он не мог объяснить. Он подождал. Тот же отголосок возник снова, как полузабытый сон. Теперь кузнец точно знал, что в Кармуне должно произойти что-то очень необычное.

Гоибниу с досадой передернул плечами. Это могло ничего не означать, но пренебрегать такими вещами не стоило. Он перевел взгляд своего единственного глаза на южный горизонт. Что ж, значит, придется ехать в Кармун. Когда он в последний раз был на юге? В прошлом году, когда искал золото в горах за Дуб-Линном. Кузнец улыбнулся. Он любил золото.

Внезапно улыбка сошла с его губ. Ему вспомнился один случай, связанный с той поездкой. Он как раз проезжал через переправу на реке, когда увидел вдалеке высокую фигуру. Фергус. Гоибниу задумчиво кивнул. Тот человек был его должником, долг этот оценивался в двадцать коров и был давно просрочен. Интересно, подумал кузнец, будет ли Фергус на празднике. Эта встреча не сулила ничего хорошего.

Поездка в Кармун никакого удовольствия Дейрдре не доставила. Они отправились из Дуб-Линна на рассвете. Шел мелкий дождик, смешанный с туманом. Отец с братьями ехали верхом, а Дейрдре, бард и младший из рабов – в повозке. Лошади были низкорослыми – в более поздние времена их назвали бы пони, – зато выносливыми и сильными. К закату путники одолели бóльшую часть пути и уже на следующий день прибыли на место.

Дождь не беспокоил ее. Здесь на такое никто не обращал внимания. Если бы спросили Фергуса, он бы просто ответил: «Погожий денек». Для поездки девушка оделась просто: шерстяное клетчатое платье, легкая накидка, сколотая на плече, и пара кожаных сандалий. Ее отец был в подпоясанной тунике и плаще. Как и у большинства мужчин на острове, ноги у него были обнажены.

Какое-то время они ехали молча. Пересекли переправу. Давным-давно, как гласило предание, эти мостки были уложены здесь по воле некоего легендарного провидца. Так это или нет, но теперь за них отвечал Фергус как владелец здешних земель. Сплетены они были из хвороста и удерживались на месте с помощью кольев и тяжелых камней, однако в полноводье их все же могло отнести в реку. На дальнем конце, где гать шла через болото, повозка проломила колесами несколько сгнивших плетенок.

– Надо бы поправить, – рассеянно пробормотал отец, но Дейрдре сомневалась, что у него скоро дойдут до этого руки.

Перебравшись на другой берег, они свернули на запад, следуя вверх по течению Лиффи. На берегу росли ивы. В лесах, где земля была сухой, как и почти везде на острове, преобладали ясени и дубы. На кельтском дуб назывался дайр, поэтому иногда поселения, созданные в дубовых рощах, именовались дейри.

Пока они ехали по лесной дороге, дождь прекратился и выглянуло солнце. Они миновали большую поляну, и только когда снова углубились в лес, Дейрдре наконец заговорила:

– Так что за муж у меня будет?

– Посмотрим. Тот, что подойдет по условиям.

– По каким условиям?

– Достойным единственной дочери такой семьи. Ведь твой муж получит в жены праправнучку Фергуса-воина. Сам Нуада Серебряная Рука разговаривал с ним. Не забывай об этом.

Как такое забудешь? Разве не твердил он ей об этом снова и снова, с тех пор как она только научилась ходить? Нуада Серебряная Рука, владыка облаков. В Британии, где его изображали как римского бога Нептуна, в его честь возле западной реки Северн возвели огромное святилище. Но на западном острове его считали одним из Туата де Данаан, и здешние короли даже провозгласили себя его потомками. Нуада водил дружбу с ее прапрадедом. Ее будущему мужу придется это учесть, как и остальную часть их семейного наследия. Дейрдре покосилась на отца.

– Может, я еще откажусь, – сказала она.

По древним законам острова женщина могла сама выбирать себе мужа, а также разводиться с ним, если ей этого захочется. Поэтому, строго говоря, отец не мог принудить ее к браку с кем-то без ее согласия, хотя, без сомнения, осложнил бы ей жизнь, если бы она вообще отказалась выходить замуж.

Ей уже делали предложения и раньше. Но после смерти матери Дейрдре пришлось заняться домашним хозяйством, и вопрос ее замужества был временно отложен. Последний раз, насколько она знала, к ней сватались однажды, когда ее не было дома. Вернувшись, она узнала от братьев, что какой-то мужчина спрашивал о ней. Однако остальная часть беседы звучала не так ободряюще.

Ее братья, Ронан и Риан, были на два и на четыре года моложе ее самой. Возможно, они были ничуть не хуже других мальчишек их возраста, но иной раз всерьез бесили ее.

– Он приходил, пока тебя не было, – сообщил Ронан.

– Что за человек?

– Да обычный мужчина. Вроде отца, только моложе. Он куда-то ехал.

– И?..

– Они разговаривали.

– И?.. Что сказал отец?

– Ну, они просто… ну, разговаривали. – Ронан покосился на Риана.

– Да мы не особо слушали, – уточнил Риан. – Наверное, сватался к тебе.

Дейрдре посмотрела на братьев. Они вовсе не уклонялись от ответа – просто такими уж они были. Обыкновенные мальчишки, нескладные и бестолковые. Вроде двух крупных щенков. Покажи им зайца, и они за ним погонятся. Это, пожалуй, единственное, что могло бы их взволновать. Безнадежно.

Как же они будут без меня, думала Дейрдре.

– А вы расстроитесь, если я выйду замуж и уеду от вас? – вдруг спросила она.

Мальчики переглянулись.

– Ты же все равно когда-нибудь уедешь, – сказал Ронан.

– С нами все будет хорошо, – заверил ее Риан. – А ты всегда сможешь приезжать в гости, – добавил он, словно спохватившись.

– Вы очень добры, – проворчала Дейрдре с горькой иронией, которой братья, разумеется, не уловили. Да и разве можно ожидать благодарности от таких несмышленышей, подумала она.

Позже она спросила о том госте отца, но он был немногословен.

– Он предложил недостаточно, – только и сказал Фергус.

Замужество дочери для ее отца всегда становилось предметом торга. С одной стороны, красивая молодая женщина знатного происхождения была ценным приобретением для любой семьи. Но ее будущий муж обязан был заплатить за невесту выкуп, часть которого доставалась ее отцу. Так велели законы острова.

Значит, теперь, когда его дела шли из рук вон плохо, Фергус решил продать ее. Что ж, Дейрдре не удивилась. Да и чему удивляться – так уж был устроен их мир. И все же она чувствовала себя немного уязвленной и даже преданной. Неужели, думала она, после того, что я сделала для него после смерти мамы, я заслужила такое отношение? Как корова из стада: держат, пока нужна, а потом продают? А ведь ей казалось, что отец любит ее. Но, возможно, он и вправду любил ее, она это чувствовала. И вместо того чтобы жалеть себя, ей следовало пожалеть отца и попытаться помочь ему найти для нее достойного человека.

Она была хороша собой. Многие даже называли ее красавицей. Но сама она не считала себя какой-то особенной и была уверена, что на острове найдутся десятки девушек с такими же мягкими золотыми волосами, пухлыми алыми губами и белоснежной улыбкой, как у нее. Нежно-розовые щеки Дейрдре напоминали цветы наперстянки. А еще у нее была прелестная маленькая грудь, правда, как она всегда считала, слишком маленькая. Но главным ее украшением были глаза – совершенно необычного и удивительно красивого зеленого цвета.

– Не знаю, от кого они у тебя, – удивлялся отец. – Хотя, говорят, в роду моей матери когда-то была женщина с колдовскими зелеными глазами.

Больше ни у кого в их семье, да и во всем Дуб-Линне, таких глаз не было. Может, они и не были колдовскими – Дейрдре уж точно не считала, что обладает какой-то особой силой, – но каждый, кто видел ее, всегда замирал в восхищении. Мужчины засматривались на Дейрдре, когда она еще была ребенком. Так что она всегда знала, что в свое время без труда найдет себе хорошего мужа.

Однако она не торопилась. Ей было всего семнадцать. И пока она еще не встретила такого человека, за которого хотела бы выйти, к тому же замужество, скорее всего, вынудило бы ее уехать далеко от любимого Дуб-Линна, а ей этого очень не хотелось. И несмотря на все денежные затруднения отца, Дейрдре вовсе не была так уверена, что должна уехать именно теперь, когда в доме нет другой женщины, способной управлять хозяйством.

Лугнасад всегда был порой свадеб. Но Дейрдре не хотелось замуж. Во всяком случае, не в этом году.

Остаток дня прошел тихо. Вопросов Дейрдре больше не задавала, потому что не надеялась получить на них ответы. Довольно и того, что отец повеселел, девушку это радовало. Быть может, если повезет, он не ввяжется ни в какую перебранку и не найдет подходящего претендента на ее руку. Тогда они смогут все вместе спокойно вернуться домой.

Вскоре они добрались до маленькой лесной деревушки. Здешних жителей Фергус хорошо знал, но впервые не остановился, чтобы поболтать с ними. Сразу за деревней Лиффи резко поворачивала на юг, а дорога от сузившейся в этом месте речной долины уходила наверх, забирая на запад. К полудню, когда деревья наконец поредели, они выехали на окраину большой вересковой пустоши, поросшей редкими кустами можжевельника.

– Вон там отдохнем, – сказал Фергус, показывая на небольшой холмик чуть впереди.

Под ласковым летним солнцем они уселись на траву и перекусили тем, что собрала в дорогу Дейрдре. Фергус глотнул немного эля, чтобы запить хлеб.

Место, которое он выбрал для привала, представляло собой небольшую круглую насыпь, возведенную рядом с одиноко стоящим камнем. Такие камни, поодиночке или поставленные в некоем порядке, были нередки в этих краях. Считалось, что установили их то ли далекие предки, то ли сами боги. Этот камень, высотой примерно со взрослого мужчину, стоял в полном одиночестве и словно вглядывался в лесистую равнину, которая тянулась далеко на запад, до самого горизонта. В торжественной тишине под теплыми лучами августовского солнца старый серый камень показался Дейрдре дружелюбным. После обеда все решили немного отдохнуть и улеглись на согретую солнцем траву; лошади паслись неподалеку. Уже скоро раздалось негромкое сопение Фергуса, а потом и сама Дейрдре погрузилась в сон.

Проснулась она внезапно и поняла, что проспала какое-то время, потому что солнце переместилось. Дремота еще не отпустила ее, голова была как в тумане. Когда она посмотрела на ярко-желтый диск, висевший над огромной равниной, ее вдруг посетило странное видение. Как будто солнце превратилось в колесо боевой колесницы и стало каким-то чужим и зловещим. Дейрдре встряхнула головой, чтобы прогнать остатки сна, и велела себе не выдумывать глупостей.

Но весь остаток дня и позже, уже вечером, когда она пыталась заснуть, чувство смутной тревоги не покидало ее.

Гоибниу добрался до места поздним утром.

Его единственный глаз не упускал ни одной мелочи.

Лугнасад наступал спустя месяц после летнего солнцестояния; это был праздник предстоящего урожая и заключения новых браков. Гоибниу любил покровителя этого праздника – бога Луга Сияющего, Луга Длинная Рука, храброго воина, врачевателя, знатока искусств и ремесел.

Люди прибывали в Кармун отовсюду: вожди, воины, силачи из всех племен. Интересно, думал Гоибниу, сколько же всего племен на острове? Наверное, сотни полторы. Одними, самыми крупными, правили могущественные кланы, другими – поменьше – объединенные септы; были и такие, которые состояли всего из нескольких семей, возможно с общими предками, но и они гордо именовали себя племенем и выбирали своего вождя. Для острова, разделенного горами и болотами на несметное число крохотных территорий, это было естественно, и каждое племя владело своей землей, в центре которой обычно находилось священное жилище предков, часто обозначенное всего лишь каким-нибудь старым ясенем.

А кто же входил в эти племена? Откуда пришли они, эти Сыновья Миля, изгнавшие под землю прославленных Туата де Данаан? Гоибниу знал, что много веков назад на западный остров прибыли воинственные племена из соседней Британии и из-за далекого моря на юге. Люди, населившие остров, были частью огромного и пестрого, словно лоскутное одеяло, смешения племен, чьи культура и язык, названные позже кельтскими, распространились почти по всей Северо-Западной Европе. Кельтские племена, с их железными мечами, великолепными боевыми колесницами, непревзойденными мастерами по металлу, с их жрецами-друидами и поэтами, давно уже вызывали страх и восхищение. Когда Римская империя стала расширяться дальше на север, вплоть до Британии, и все главные поселения родовых земель становились римскими военными центрами или торговыми городами, кельтские боги местных племен точно так же надевали римские одежды. В Галлии, к примеру, кельтский бог Луг, чей праздник теперь начинался, дал свое имя городу Лугдун, который однажды превратился в Лион. Да и сами племена одно за другим постепенно становились римскими и даже теряли свой старый язык, начиная говорить на латыни.

Но только не на окраинах. Север и запад Британии почти не попали под влияние римлян, поэтому там прежняя речь и племенные обычаи продолжали жить. Более того, на соседнем западном острове, за проливом, куда римляне отправлялись торговать, но не завоевывать, старая кельтская культура осталась нетронутой во всем своем богатстве. В Северной Британии, которую римляне называли Албой, жили древние племена пиктов. Когда обитатели западного кельтского острова добрались туда, они построили там несколько поселений и постепенно вытеснили пиктов обратно на север Британии, а римляне назвали этих кельтских переселенцев «скотти», или «скоттами». Но сами кельты с западного острова не приняли это римское прозвание. Они знали, кто они на самом деле, знали с тех самых пор, как появились на этом острове и встретились здесь с одной доброй богиней. Они были народом Эриу.

Гоибниу холодно наблюдал за тем, как на праздник прибывали все новые и новые кельтские соплеменники. Был ли он сам одним из них? Отчасти да, без сомнения. Но точно так же, как рядом с теми загадочными древними курганами над рекой Бойн, он ощущал необъяснимое единение с миром, так и здесь, среди огромного скопления кельтов, он неосознанно чувствовал себя чужим среди них и не мог отделаться от мысли, что произошел от какого-то другого племени, жившего на этом острове в незапамятные времена. Возможно, Сыновья Миля и завоевали его народ, но он знал, как извлекать пользу из этих людей.

Его единственный глаз продолжал следить за толпой, разделяя, как ножом, пестрые стайки людей на важных и не очень, полезных и бесполезных; на тех, кто задолжал ему или чем-то ему обязан. Вот в большой колеснице двое прекрасных молодых борцов, с могучими, словно стволы деревьев, руками, раскрашенными краской. Это сыновья Каса – сына Донна. Богатые. С ними надо дружить. Чуть в стороне стояли два друида и старый бард. Гоибниу знал, что старик остер на язык и опасен, но у него в запасе всегда были свежие сплетни, которые могли пригодиться. Слева он увидел Фанн, дочь великого вождя Росса. Гордячка. Но Гоибниу-то знал, что она спала с одним из сыновей Каса, а ее муж и не подозревал об этом. Знание – великая сила. Никогда не угадаешь заранее, какие сведения могут пригодиться в будущем. И все же, рассматривая толпу, Гоибниу в основном отмечал людей, которые что-нибудь ему задолжали.

Вот осанистый, полноватый Диармайт: девять коров, три плаща, три пары обуви, золотой торквес. Кулан: десять золотых слитков. Рот Мак Рот: один золотой слиток. Арт: овца. Все они что-то брали в долг, все они в его власти. Хорошо. А потом Гоибниу увидел Фергуса.

Этот верзила из Дуб-Линна задолжал ему стоимость двадцати коров. А что за милая девушка с ним? Должно быть, дочь. Вот это уже интересно. Гоибниу направился в их сторону.

Дейрдре тоже разглядывала толпу. Кланы и септы все еще прибывали со всего Ленстера. Здесь было на что посмотреть. Тем временем между ее отцом и каким-то торговцем происходил любопытный обмен. Касался он золотого торквеса вождя.

На острове существовал обычай: если ты отдавал свою драгоценность в залог под заем, ты должен был выкупить ее на следующем большом празднике, чтобы избежать бесчестья. Вполне справедливо. Если Фергус и чувствовал смущение, когда получал роскошное золотое украшение из рук купца, то виду не показал, а даже наоборот – торжественно принял фамильную ценность из рук другого человека, словно исполнял некий священный обряд. Когда подошел Гоибниу, он как раз надевал блестящий обруч на шею.

Что бы кузнец ни думал о Фергусе, никто не смог бы обвинить его в неучтивости. Гоибниу обратился к Фергусу с такой любезностью, с какой мог бы заговорить с самим королем:

– Да сопутствует тебе удача во всем, Фергус сын Фергуса. Торквес твоих благородных предков очень тебе идет.

Фергус с удивлением посмотрел на него. Он никак не ожидал увидеть кузнеца в Кармуне.

– В чем дело, Гоибниу? – довольно грубо откликнулся он. – Что тебе нужно?

– Нетрудно догадаться, – все так же вежливо произнес Гоибниу. – Я просто хотел напомнить тебе об обещании, что ты дал мне еще до начала прошлой зимы. О стоимости двадцати коров.

Дейрдре с тревогой взглянула на отца. Она ничего не знала об этом долге. Неужели отец сейчас затеет ссору? Но лицо вождя осталось бесстрастным.

– Верно, – кивнул он. – Твое право. – И добавил, чуть понизив голос: – Вот только не ко времени это. Тем более на празднике.

Был и такой приятный обычай: пока длились торжества, Гоибниу действительно не мог востребовать долг.

– Возможно, ты захочешь уладить это дело, когда праздник закончится, – предположил кузнец.

– Без сомнения, – ответил Фергус.

Пока они говорили, Дейрдре не спускала глаз с отца. Что он чувствует? С трудом скрывает гнев, и это лишь затишье перед бурей? У Гоибниу было много влиятельных друзей. Может, это сдерживало отца? Дейрдре очень надеялась, что так будет и дальше.

Гоибниу медленно кивнул, а потом перевел свой глаз на Дейрдре.

– У тебя красивая дочь, Фергус, – заметил он. – У нее удивительные глаза. Собираешься просватать ее на празднике?

– Возможно, – уклончиво ответил Фергус.

– Тот, кто ее получит, будет настоящим счастливчиком, – продолжил кузнец. – Не опозорь ее красоту и свое благородное имя, не соглашайся на слишком низкую цену. – Кузнец немного помолчал. – Хотелось бы мне быть бардом, – сказал он наконец, вежливо кивнув девушке, – чтобы я мог воспеть в стихах ее красоту.

– Стихи обо мне? – рассмеялась Дейрдре, надеясь поддержать легкий тон разговора.

– Конечно. – Гоибниу уже повернулся к Фергусу.

И вдруг Дейрдре заметила, что отец как-то странно на него смотрит. Уж не собирается ли этот одноглазый хитрец найти ей богатого жениха? Девушка знала, что Гоибниу был куда более влиятельной фигурой, чем ее отец. И кого бы ни присмотрел в женихи Фергус, Гоибниу наверняка найдет лучше.

– Давай-ка пройдемся, – вдруг предложил Фергус уже более мягким тоном, и Дейрдре ничего не оставалось, как только проводить их взглядом.

Вот, значит, как. От ее хорошего настроения не осталось и следа. С отцом она, по крайней мере, могла хоть как-то владеть ситуацией. Да, он мог кричать на нее в гневе, но никогда не заставил бы выйти замуж против ее воли. А если ее судьба окажется в руках Гоибниу – доверенного лица королей и друга друидов, кто знает, какую каверзу может замыслить его изощренный мозг? Против него она бессильна. Девушка посмотрела на братьев. Они завороженно разглядывали какую-то колесницу.

– Вы хоть заметили, что тут произошло?! – воскликнула она.

Мальчики растерянно переглянулись и затрясли головами.

– Что-нибудь интересное? – спросили они.

– Нет! – раздраженно бросила Дейрдре. – Вашу сестру продают, только и всего.

Лугнасад. Разгар лета. На торжествах друиды наверняка будут делать подношения богу Лугу для доброго урожая; женщины будут танцевать. А ее, вполне возможно, отдадут какому-нибудь незнакомцу, и она никогда больше не вернется в Дуб-Линн.

Дейрдре решила немного пройтись одна. На просторной поляне, рядом с яркими лотками, где было разложено угощение и разные товары, толпилось много людей. Когда она проходила мимо, все оборачивались и смотрели ей вслед, но девушка едва ли замечала их любопытные взгляды. Так, в задумчивости, она миновала несколько палаток и загонов для скота и только тогда заметила, что подошла к большой дорожке для скачек. Состязания еще не начались, но несколько молодых людей, вероятно, чтобы поупражнять лошадей, готовились провести парочку дружеских забегов. Некоторые скакуны, скорее всего, были из той породы, которую вывели специально для скачек. Близился полдень, солнце ослепительно сияло в небе, когда Дейрдре подошла к огражденной площадке, где наездники уже собирались сесть на коней.

Она остановилась у ограды и стала наблюдать. Неоседланные лошади норовисто били копытами. Дейрдре слышала, как мужчины смеются и подшучивают друг над другом. Справа она заметила темноволосого юношу, окруженного группой таких же нарядно одетых молодых людей. Девушка сразу выделила его среди остальных – он был чуть выше ростом, а когда она разглядела его лицо, то увидела, что оно необычайно красиво. Юноша улыбался, но лицо его оставалось задумчивым и чуть отстраненным, казалось, мысли его далеки отсюда. Дейрдре подумала, что он больше похож на высокородного друида, чем на воина. Ей стало интересно, кто же это мог быть. Меж тем молодые люди начали расходиться, и Дейрдре поняла, что молодой человек собирается участвовать в скачках, потому что он снял с себя всю одежду, кроме защитной набедренной повязки.

Дейрдре не могла оторвать от него глаз. Ей казалось, что никого красивее она никогда в жизни не видела. Бледный и удивительно изящный, он тем не менее был безупречно сложен и выглядел как настоящий атлет. Она с восхищением смотрела, как он легко вскочил на коня и выехал на дорожку.

– Кто это? – спросила Дейрдре у стоявшего рядом мужчины.

– Конал сын Морны, – ответил тот и, видя ее недоумение, добавил: – Племянник самого верховного короля.

– Ох… – только и произнесла Дейрдре.

Она посмотрела несколько забегов. Мужчины скакали без седел. Лошади, хотя и низкорослые, бежали очень быстро, и следить за состязанием было невероятно интересно. В первом забеге Конал лишь чуть-чуть отстал от лидера, во втором он победил. В следующих двух юноша не участвовал, а людей возле скаковой дорожки тем временем становилось все больше. Совсем немного оставалось до начала главного события этого дня.

Гонки на колесницах. На небольшом возвышении рядом с дорожкой уже появился король Ленстера – с этого места открывался самый лучший обзор. А посмотреть здесь было на что. Если в скачках на лошадях мог принять участие любой воин, то управление колесницей считалось высочайшим и наиболее аристократичным из всех боевых искусств. Колесницы представляли собой крепкие и легкие двухколесные повозки, запряженные двумя лошадьми в один ряд. На каждой колеснице ехали двое – воин и его возничий. Под управлением опытного возничего колесница становилась не только быстрой, но и поразительно маневренной. По сравнению с грозным вооружением римских легионов они, конечно, были не столь эффективны, поэтому в римских провинциях Британии и Галлии колесницы давно не использовались, но здесь, на западном острове, где приемы ведения войны сохранялись в соответствии с кельтскими традициями, древнее искусство не умерло. Дейрдре увидела, что к гонкам готовится около двадцати колесниц. Но сначала должно было пройти что-то вроде показательных выступлений. И вот на огромную, поросшую травой площадку по очереди выехали две колесницы.

– Вон там Конал, – сказал мужчина, с которым Дейрдре недавно разговаривала, – и его друг Финбар. – Он усмехнулся. – Ну, теперь смотри.

Оба юноши были обнажены – по кельтской традиции воины сражались нагими. Финбар был чуть ниже Конала, но намного шире в плечах. На его могучей груди густо росли темные курчавые волосы. Стоя за спинами своих возничих, соперники держали круглые щиты с гладкими бронзовыми пластинами, сверкающими на солнце. Колесницы выехали в самый центр круга, а потом разъехались в противоположные стороны.

И началось.

Дейрдре и раньше видела бои на колесницах, но такого поразительного зрелища ей еще наблюдать не доводилось. Повозки начали съезжаться на огромной скорости, так что их колеса, превратившись в размытые пятна, едва не соприкоснулись, когда соперники проносились мимо друг друга. Домчавшись до границ круга, колесницы развернулись. Каждый из воинов поднял в руке большое копье. В следующее мгновение, когда колесницы снова ринулись навстречу друг другу, юноши с силой метнули копья, но Финбар оказался чуть быстрее. Копья со свистом рассекли воздух, и толпа громко ахнула. Да и как тут не испугаться, ведь оружие было самым настоящим. Колесница Конала, натолкнувшись на небольшой бугорок, чуть замедлила бег как раз в ту секунду, когда брошенное Финбаром копье уже готово было вонзиться в возничего и, возможно, даже убить его, но Конал с быстротой молнии выставил вперед щит и отразил удар. Бросок самого Конала был безупречным и пришелся точно в середину щита Финбара, которому лишь оставалось аккуратно отвести острие вбок. Толпа одобрительно взревела. Да, это было высочайшее искусство.

Когда колесницы снова развернулись, в руках юношей сверкнули мечи. Однако теперь настал черед возничих показать свое умение. На этот раз колесницы не мчались прямо друг на друга, а, следуя каким-то замысловатым путем, словно хищные птицы, налетали одна на другую и описывали по полю головокружительные круги и зигзаги, уходя от погони или преследуя добычу. Каждый раз, когда колесницы сближались, соприкасаясь почти бок о бок, соперники взмахивали мечом и с ловкостью отражали удары щитом. И никто не смог бы сказать с уверенностью, была эта схватка разучена заранее или все происходило по-настоящему. Дейрдре со страхом ждала, что на обнаженной коже воинов вот-вот появится кровь, и внезапно поймала себя на том, что дрожит от волнения и почти не дышит. Под неумолчный рев толпы юноши все продолжали свою захватывающую и такую опасную игру.

Наконец все закончилось, и обе колесницы: первая – Конала, следом за ней – Финбара, совершая триумфальный круг по краю поля, направились в ту сторону, где стояла она. Прекрасно удерживая равновесие, Конал шагнул вперед и встал на оглоблю между взмыленными лошадьми. Все еще тяжело дыша, он с достоинством принимал восторженные крики зрителей. Дейрдре смотрела, как он вглядывается в лица людей, и думала, что ему, должно быть, очень лестно такое внимание. Потом, когда его колесница подъехала совсем близко, взгляд Конала остановился на ней, и она вдруг поняла, что смотрит ему прямо в глаза.

Вот только увидела она в них совсем не то, что ожидала. Взгляд его, внимательный и серьезный, словно проникал в самую душу, но в нем не было и тени самодовольства. Ей снова показалось, что этот юноша, который лишь недавно с таким мастерством балансировал между жизнью и смертью, очень одинок и, даже принимая восхищение толпы, находится где-то очень далеко отсюда.

Она не знала, почему его взгляд выбрал именно ее. Он смотрел на нее так, словно хотел поговорить с ней, и, даже проехав дальше, он еще раз слегка повернул голову в ее сторону. Когда его колесница двинулась вперед и он не оглянулся, она еще долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Потом она обернулась и увидела отца. Он улыбался и махал ей рукой, подзывая к себе.

Поехать в Кармун предложил Финбар. Так он надеялся поднять настроение своему другу. Но и указаний верховного короля он тоже не забыл.

– Ты не думал о том, чтобы поискать в Ленстере какую-нибудь красотку? – еще раньше спрашивал Финбар Конала.

Прошлым вечером, когда они только приехали и направились оказать почтение королю Ленстера, правитель этих земель был не единственным человеком, который захотел выразить свой восторг от встречи с племянником верховного короля. Едва ли нашлась бы женщина при королевском дворе, которая не улыбнулась бы Коналу. Однако сам Конал даже если и заметил эти многочисленные знаки внимания, то предпочел не подать виду.

И вот теперь Финбару показалось, что кое-что может измениться.

– Там стояла молодая женщина с золотыми волосами и удивительными глазами, она за тобой наблюдала, – сказал он. – Ты разве ее не заметил?

– Нет.

– А она очень долго тобой любовалась, – сообщил Финбар. – Думаю, ты ей приглянулся.

– Я не заметил, – повторил Конал.

– Ты только что на нее очень внимательно смотрел, – не унимался Финбар.

Его друг немного смутился и начал растерянно оглядываться.

– Стой здесь, – сказал Финбар. – Я найду ее.

И прежде чем Конал успел возразить, Финбар вместе со своим псом Кухулином умчался в ту сторону, куда за мгновение до того ушла Дейрдре.

– У Гоибниу есть мужчина для тебя. – Отец весь сиял.

– Надо же, как повезло, – сухо откликнулась Дейрдре. – И где он? Здесь?

– Нет. В Ульстере.

– Далеко. И что, он хорошо платит? – проницательно спросила Дейрдре.

– Весьма щедро.

– Достаточно, чтобы рассчитаться с Гоибниу?

– Достаточно, чтобы выплатить все мои долги, – сказал Фергус без малейшего смущения.

– Что ж, я тебя поздравляю, – с нескрываемой иронией произнесла Дейрдре.

Но Фергус словно не слышал ее.

– Конечно, он тебя еще не видел. Может, ты ему и не понравишься. Хотя Гоибниу считает, что понравишься. Да наверняка! – твердо добавил ее отец. – Прекрасный молодой человек. – Он помолчал и благодушно посмотрел на дочь. – Дейрдре, ты не обязана за него выходить, если он тебе не по душе.

Ну конечно, подумала она. И тогда ты просто дашь мне понять, что я тебя погубила.

– Гоибниу поговорит с ним в следующем месяце, – продолжал отец. – Ты сможешь познакомиться с ним еще до зимы.

Что ж, спасибо хотя бы за небольшую отсрочку.

– А что ты можешь рассказать об этом человеке? – спросила она. – Он молодой или старый? Сын вождя? Воин?

– Он хорош во всех отношениях, – с довольным видом сообщил Фергус. – Но лучше тебе о нем расскажет Гоибниу. Сегодня же вечером.

С этими словами Фергус ушел, предоставив дочь ее собственным мыслям. Так она и стояла одна, когда к ней подошли Финбар и его пес.

Финбар отбирал только тех мужчин и женщин, которые просто мечтали встретиться с племянником верховного короля. Когда он подошел к Дейрдре, она какое-то время колебалась, пока Финбар не шепнул ей на ухо, что отказаться значило проявить неуважение к принцу, а поскольку она будет не одна, то смущения не почувствует.

Конал уже оделся; он был в тунике и легкой накидке. Пока он не заговорил с ней, у девушки была возможность разглядеть его получше. Несмотря на молодость, Конал держался с достоинством, что приятно удивило ее. Подходя к каждому, он отвечал на приветствия вежливо и дружелюбно, но в его поведении была некая серьезность, которая сразу же выделяла принца среди его веселых гостей. Но когда Конал направился к Дейрдре, она вдруг совершенно растерялась.

Она не знала, посылал ли он за ней на самом деле. Когда Финбар спросил у нее, хочет ли она познакомиться с принцем, и намекнул на недопустимость отказа, он ведь не говорил, что Конал хочет видеть именно ее. А если она всего лишь одна из сотен молодых женщин, что чередой проходили перед принцем в таких случаях, горя желанием произвести на него впечатление? Такого унижения ее гордый нрав вынести не мог. Чувствуя неловкость, она сказала себе: «Кто я такая, чтобы он мог заинтересоваться мной, да и к тому же отец уже нашел мне жениха». К тому моменту, когда принц подошел к ней, она решила, что будет держаться с ним вежливо, но холодно.

Он заглянул ей в глаза:

– Я видел тебя после парада колесниц.

В его взгляде больше не было той грусти, что так поразила ее прежде. Когда он смотрел на нее – пристально, очень внимательно, словно изучая, – его глаза лучились удивительным теплом и светом. Несмотря на свое решение держаться с принцем холодно, Дейрдре почувствовала, что краснеет.

Конал спросил у нее, кто ее отец и откуда она приехала. Об Аха-Клиах он, очевидно, знал, но когда она упомянула о Фергусе как о вожде тех мест, лишь пробормотал: «А, ну да», и девушка поняла, что принц никогда не слышал об ее отце. Он задал ей еще несколько вопросов, они немного обсудили скачки, и Дейрдре вдруг осознала, что с ней он говорил намного дольше, чем с другими гостями. Потом появился Финбар и негромко сообщил, что Конала желает видеть король Ленстера. Юноша задумчиво посмотрел ей в глаза и улыбнулся:

– Возможно, мы еще увидимся.

Говорил он искренне или это была обычная учтивость? Конечно учтивость, что же еще? Вряд ли они снова встретятся. Отец не входил в круг приближенных к верховному королю. Ее слегка раздосадовала мысль о том, что Конал мог быть неискренен с ней, и она чуть было не брякнула: «Ну, ты знаешь, где меня найти». Но, к счастью, вовремя опомнилась и снова едва не залилась краской, представив, какой грубой и развязной могла ему показаться.

Так они и расстались. Дейрдре стала пробираться через толпу туда, где скорее всего сейчас находился отец. Только что начались новые гонки на колесницах. Дейрдре не знала, стоит ли рассказывать отцу и братьям о знакомстве с молодым принцем, и решила ничего им не говорить. Они наверняка бы начали поддразнивать ее, без конца шушукаться у нее за спиной и совсем бы ее засмущали.

Стояла осень, в воздухе в плавном чарующем танце кружили листья. Уже перевалило за полдень, солнце клонилось к закату, бросая золотой отсвет на заросли папоротника, а поросшие вереском пригорки отливали мягким лиловым сиянием.

Летнее жилище верховного короля располагалось на невысоком плоском холме, с которого открывался великолепный обзор. По всему гребню холма были разбросаны стойла для лошадей, загоны для домашнего скота и обнесенные частоколом шатры королевских приближенных. Зрелище было довольно внушительным, потому что свита у верховного короля набралась немаленькая. Друиды, хранители древних законов острова, арфисты, барды, виночерпии, не говоря уже о королевских стражниках, чье положение ценилось очень высоко и часто передавалось по наследству. С южной стороны, посреди самого большого огороженного пространства, высился круглый дом со стенами из бревен и лозняка и с высокой соломенной крышей. Входом в этот королевский дворец служил широкий проем, а внутри, на высокой стойке возле очага, была водружена каменная голова с тремя лицами, смотревшими в разные стороны, словно напоминая, что верховный король, как и боги, всевидящ.

В западной части дворца была сооружена приподнятая галерея, с которой король мог видеть всех собравшихся внутри, а также то, что происходит снаружи. На галерее, на некотором расстоянии друг от друга, стояли две скамьи, застеленные коврами, здесь король и королева любили сидеть во второй половине дня, любуясь заходом солнца.

Меньше месяца оставалось до магического праздника Самайн. Чаще всего он проходил на священной земле Тары, но и в других местах тоже. На Самайн резали весь лишний скот, остальной же выпускали на пустоши и лишь потом, когда король со свитой отправлялись в свое зимнее жилище, заводили обратно в загоны. Но до этого царило время мира и покоя. Урожай был собран, холода еще не наступили. В эту пору королю полагалось пребывать в неге и довольстве.

Король был смуглолиц. Из-под кустистых бровей смотрели темно-синие глаза. Хотя лицо его покрылось сеточкой тонких красных сосудов, а приземистое, когда-то крепкое тело начало полнеть, он все еще был бодр и энергичен. Жена его, дородная светловолосая женщина, сидела рядом и уже довольно долго молчала. Наконец, когда солнце на своем неторопливом пути к закату скрылось за облаком, она заговорила:

– Уже два месяца.

Король молчал.

– Уже два месяца, – повторила королева, – как ты не занимался со мной любовью.

– Вот как?

– Да. – Если она и услышала в голосе короля иронию, то виду не подала.

– Мы должны заняться этим снова, драгоценная моя, – с притворной нежностью продолжил король.

Когда-то у них было много прекрасных ночей, но все прошло. Их сыновья стали совсем взрослыми. Некоторое время король молчал, рассматривая ненадолго потемневший пейзаж.

– Ты ничего не делаешь для меня, – угрюмо произнесла королева.

Король выждал немного, потом негромко щелкнул языком.

– Посмотри-ка туда. – Он протянул руку.

– Что там?

– Овцы. – Король с интересом наблюдал за животными. – А вот и баран. – На лице короля появилась довольная улыбка. – У него одного есть целая сотня овец.

Королева лишь фыркнула и промолчала. А потом внезапно взорвалась.

– Ничего! – воскликнула она. – Жалкий слабак, вот кто ты. Даже ухватиться не за что! Думаешь, не найдется кого-нибудь получше тебя? Найдется. Видела я и покрепче, и побольше.

Разумеется, оба понимали, что все это сказано в сердцах и не совсем правда, но если королева и надеялась устыдить короля, ей это не удалось: лицо его оставалось невозмутимым. Она снова фыркнула:

– У твоего отца было три жены и две наложницы. Пять женщин – и на всех его хватало! – (Моногамия не считалась на острове добродетелью.) – А ты!..

Облако уже почти освободило солнце.

– От тебя мне никакой пользы.

– И все же, – наконец заговорил король, рассудительно, словно обсуждая какой-то исторический курьез, – мы не должны забывать, что с кобылицей я справился.

– Это ты так говоришь.

– Так и было. Иначе я бы здесь не сидел.

Церемония коронации на острове, когда какой-нибудь большой клан избирал нового короля, уходила корнями в туман времен и происходила от традиции, существовавшей среди индоевропейских народов, добравшихся из Азии до западных окраин Европы. На этой церемонии, после того как убивали белого быка, будущий король должен был совокупиться со священной кобылицей. Это описание четко прослеживается и в ирландских легендах, и в храмовых росписях Индии. Задача была не настолько трудной, как можно было бы предположить. Кобылицу выбирали не слишком крупную. Ее держали несколько сильных мужчин, потом ей раздвигали задние ноги и ставили перед будущим королем, пока он, уж неизвестно каким способом, не возбуждался, ну а проникнуть в нее уже было несложно. Ритуал этот вполне подходил для народа, который, придя с евразийских равнин, всю жизнь зависел от лошадей и возлагал лидерство на тех, кто как бы вступал с ними в брак.

Думала ли королева о той кобылице или нет, трудно сказать, но немного погодя она снова заговорила, уже спокойнее:

– Урожай погиб.

Верховный король нахмурил брови и невольно обернулся в пустой зал, где со своей стойки таращилась на окружавшие ее тени трехликая голова.

– Это твоя вина, – добавила королева.

На этот раз король поджал губы. Потому что это уже была политика.

В политике верховный король разбирался превосходно. Если он обнимал кого-то за плечи, то лишь для того, чтобы навсегда сделать этого человека своим вечным должником или… оставить его в дураках. Он отлично знал все человеческие слабости и их цену. История возвышения его рода также заслуживает внимания. Его королевский клан пришел с запада, и все они были необычайно честолюбивы. Утверждая, что ведут свое происхождение от легендарных личностей вроде Конна Ста Битв и Кормака мак Арта – героев, которых они могли даже просто-напросто выдумать, – они уже вытеснили многих вождей Ульстера с их земель. Пик своего успеха в не столь давние времена они приписывали своему героическому предводителю Ниаллу.

Как и многие известные исторические персонажи, Ниалл отчасти был разбойником. Он знал цену богатству. С юности он совершал набеги на британский остров, то устраивая небольшие стычки с римлянами, то удирая от них. В основном он промышлял тем, что похищал мальчиков и девочек, чтобы потом продавать их на невольничьих рынках; барыши он оставлял себе и своим помощникам. Так уж исстари повелось: когда один король подчинялся другому – соглашался «прийти в его дом», как говорили, – он платил дань, обычно скотом, и отдавал заложников в знак вечной преданности. По слухам, так много королей отправили своих сыновей в качестве заложников к Ниаллу, что его запомнили как Ниалла Девяти Заложников. Его могучий клан не только главенствовал на всем острове и заявлял о своей верховной власти, но даже вынудил королей Ленстера отдать Тару – древнюю королевскую резиденцию, которую они решили превратить в свой династический церемониальный центр, откуда могли бы править всем островом.

Но как бы ни был могуществен клан Ниалла, даже верховные короли зависели от милости великих сил природы.

Это случилось неожиданно, сразу после праздника Лугнасад. Десять дней подряд лил дождь: земля превратилась в болото, бóльшая часть урожая погибла. Никто не мог припомнить похожего лета. А виноват в том был верховный король. Потому что, хотя замыслы богов редко бывали понятны, все же такая ужасная погода могла означать только одно: по крайней мере один из богов был обижен королем.

В каждой местности были свои боги. Они рождались из окружающей природы и из преданий о существах, обитавших здесь прежде. Каждый мог ощутить их присутствие. А кельтские боги острова были яркими и живыми духами. Когда человек, стоя на высоком холме, смотрел на чудесные изумрудные леса и пастбища, вдыхал напоенный цветами теплый воздух, сердце его едва не разрывалось от благодарности богине Эриу, матери этой земли. Когда утром всходило солнце, он с улыбкой встречал доброго бога Дагду, скачущего на своем коне по небу, милостивого Дагду, в неиссякающем котле которого каждый мог найти все, что пожелает. Когда он стоял на берегу и смотрел на волны, ему могло показаться, как из глубин поднимается владыка моря Мананнан Мак Лир.

Боги могли быть и ужасными. На юго-западной оконечности острова, на скалистом мысе среди бурлящих волн жил Донн, бог смерти. Большинство людей боялись Донна. Да и сама богиня-мать становилась грозной и пугающей, когда принимала облик гневной Морриган и являлась в стае ее воронов, чтобы хриплыми криками возвещать смерть воинам на поле битвы. Гневалась ли она сейчас?

Короли обладали могуществом, если ублажали богов. Но любому королю следовало быть осмотрительнее, чтобы не прогневать какого-нибудь бога или даже одного из друидов или филидов, которые говорят с богами, иначе он мог проиграть сражение. Если люди приходили к верховному королю за правосудием и не получали его, боги могли наслать чуму или непогоду. Все знали: плохой король приносит неудачу, хорошего короля всегда вознаграждают щедрыми урожаями. В этом была определенная мораль. Люди могли не говорить этого открыто, но король знал, что они думают: если урожай погиб, то, скорее всего, виноват именно он.

И все же, как ни старался верховный король, он никак не мог найти в своих поступках какую-нибудь серьезную оплошность, способную навлечь на него гнев богов. Он обладал всеми качествами хорошего правителя. Он не был скуп, всегда щедро вознаграждал своих приближенных; его пиры славились пышностью и великолепием. Он не был трусом, не был завистлив или мелочен. Даже его супруга не могла бы пожаловаться на него в этом отношении.

Что же делать? По совету друидов он уже принес богам все надлежащие подношения, и пока никто из мудрецов не приходил к нему с новыми напутствиями. Погода теперь стояла отличная. Несколько дней назад король решил, что лучше всего выждать какое-то время и посмотреть, что будет дальше.

– Ты опозорился в Коннахте. – Голос жены вырвал его из задумчивости, пронзив окружавшую их тишину как кинжалом.

Он невольно поморщился:

– Это неправда.

– Опозорился.

– Ты хочешь сказать, что это мой позор в Коннахте навлек на нас дождь?

Королева ничего не ответила, но по ее лицу скользнула едва заметная довольная улыбка.

Случай в Коннахте ничего не значил. Каждый год летом сам верховный король или его слуги ездили по разным частям острова для сбора дани. Этот обычай означал не только подтверждение превосходства верховного короля, но и был важным источником дохода. Большие стада, собранные в таких походах, перегонялись на королевские пастбища. В этот раз он отправился в Коннахт, где местный король принял его со всей любезностью и без возражений заплатил дань. Однако она оказалась неполной, и король Коннахта с некоторым смущением объяснил, что один из вождей отказался прислать свою долю. А поскольку земли того вождя были им по пути на обратной дороге, верховный король сказал, что разберется с этим сам. Как он понял позже, это было ошибкой.

Когда они добрались до владений мятежного вождя, то не нашли ни его самого, ни его коров, и после нескольких дней поисков король продолжил свой путь. Через месяц уже весь остров знал об этой истории. Король отправил туда небольшой отряд, чтобы поймать дерзкого обманщика, но вождь из Коннахта снова ускользнул. Верховный король решил вернуться к этому досадному недоразумению после сбора урожая, но ему помешали дожди. А теперь он стал посмешищем. Разумеется, нахал дорого заплатит за свою выходку, но пока этого не произошло, авторитет короля трещал по всем швам. И все же он решил не торопиться.

– Этой зимой нас ждет не слишком сердечный прием, – заметила королева.

Если летом верховный король сам принимал гостей, то зимой он напоминал о своем существовании иначе. Он приезжал в гости. И хотя многие вожди, возможно, и гордились тем, что верховный король оказывал им честь и несколько дней жил за их счет, но к тому времени, когда он и его многочисленные придворные уезжали, хозяева всегда облегченно вздыхали. «Они съели все, что у нас было», – обычно жаловались они. Так что если верховный король хотел хорошо поесть этой зимой, ему нужно было пробудить в людях не только любовь, но и страх.

– Тот человек, что тебя опозорил. Мелкий князек! – Королева особенно подчеркнула слово «мелкий». – Он должен тебе десять телок.

– Верно. Но теперь я заберу у него тридцать.

– Не стоит этого делать.

– Почему?

– Потому что у него есть кое-что более ценное – то, что он прячет.

Король не переставал изумляться тому, как его жене становились известны подробности о делах других людей.

– И что же это?

– Черный бык. Говорят, самый крупный на всем острове. Вождь прячет его в тайном месте, хочет разбогатеть, после того как бык осеменит все стадо. – Она немного помолчала, а потом бросила на короля злобный взгляд. – Раз уж ты больше ни на что другое не годен, то хотя бы приведи мне этого быка.

Король в изумлении покачал головой:

– Ты просто как Медб.

Все знали историю королевы Медб, которая, позавидовав тому, что в стаде ее мужа есть бык поздоровее тех, что имелись в ее собственном, приказала великому воину Кухулину украсть Медного быка из Куальнге, что повлекло за собой трагические кровопролития. Из всех преданий о богах и героях, что распевали барды, это было одним из самых любимых.

– Ты отдашь этого быка в мое стадо, – сказала королева.

– Хочешь, чтобы я сам за ним отправился? – спросил король.

– Нет. – Королева сверкнула глазами. – Это недостойно короля.

Верховные короли не возглавляли набеги за чужим скотом.

– Тогда кто?

– Пусть едет твой племянник, Конал, – ответила королева.

Подумав немного, верховный король уже не в первый раз вынужден был признать, что его жена умна.

– Что ж, – наконец сказал он, – может, это выбьет из его головы желание стать друидом. Но мне кажется, – продолжил он, – лучше дождаться следующей весны.

Теперь настал черед королевы хотя и с неохотой, но посмотреть на мужа с некоторым уважением. Потому что она сразу поняла, что у него на уме. Быть может, он даже намеренно не ставил точку в истории с тем наглецом из Коннахта. Если кто-то среди огромного числа вождей острова готов был восстать против его власти, он хотел дать им время, чтобы проявить себя. Они-то могли думать, что их замыслы зреют втайне, но король наверняка о них узнает. Недаром он был верховным королем. Как только он обнаружит врага, он раздавит его, пока тот еще не успел найти союзников.

– Тогда ничего пока не говори, – предложила королева, – но когда наступит Белтейн, отправь Конала за быком.

В небе зажглась радуга. В этой части острова радуги были нередки, вот и сейчас, когда после короткого дождя выглянуло солнце, прямо над устьем Лиффи и заливом повис яркий сверкающий мост.

Как же Дейрдре любила Дуб-Линн! Теперь, когда ей предстояло уехать отсюда в Ульстер, она наслаждалась каждым днем. Тайные уголки ее детства и раньше казались ей самыми красивыми местами на земле, но перед скорым расставанием они как будто наполнились особой щемящей тоской. Она часто бродила вдоль реки. Девушке нравился ее переменчивый нрав. А еще она уходила на берег моря и шагала по усыпанному ракушками песку вдоль извилистой кромки воды, к каменистому холму на южном краю залива. Но было одно место, которое она любила больше всех остальных. Путь туда был неблизким, но это того стоило.

Сначала нужно было перейти по Плетеной переправе на северный берег. Потом узкими тропками пройти через топкие заросли и выбраться на длинную восточную полосу залива. Дальше, чуть в стороне от берега, ее долго сопровождали песчаные и поросшие травой отмели, и когда они наконец отступали, впереди, в конце длинной земляной косы, появлялся высокий хребет северного мыса. И тогда Дейрдре, каждый раз с радостным волнением, устремлялась вперед и начинала подниматься.

На вершине мыса, вдали от всех, таилось уютное маленькое убежище. Несколько сдвинутых в круг высоких камней, прикрытых сверху огромной каменной плитой, положенной чуть наклонно, были оставлены здесь то ли людьми, то ли богами еще в незапамятные времена. Внутри этого укромного пристанища грозный шум моря стихал и превращался в мирный тихий шепот. А в солнечные дни Дейрдре любила сидеть или лежать на каменной крыше, предаваясь мечтам или просто наслаждаясь чудесным пейзажем.

Ничего удивительного в том, что ей нравилось забираться на вершину мыса, не было. Потому что отсюда открывался один из красивейших прибрежных видов во всей Европе. На юге мерцала огромная гладь залива, чьи серо-голубые воды напоминали расплавленную, хотя и холодную лаву или мягко поблескивающую кожу морского божества. На горизонте, вдоль всего берега, высились камни и утесы, холмы и гребни гор, а за ними дымчатые склоны давно погасших вулканов сливались с далекой синевой неба.

И все же, как ни восхищалась Дейрдре изумительным видом на юге, ей больше нравилось смотреть в другую сторону, на север. Отсюда тоже можно было любоваться морскими просторами, пусть и не такими грандиозными, а еще весьма живописной прибрежной равниной, которую здесь называли Долиной Птичьих Стай. Однако северный пейзаж манил ее по иной причине. Сразу за мысом начинался еще один залив, размерами и формой больше похожий на устье реки, и было в этом заливе два острова. Дальний и более крупный из них своими продольными очертаниями напоминал ей рыбу, и в те дни, когда волны приходили в движение, девушке иногда казалось, что он вот-вот уплывет далеко в море. Но больше всего ее притягивал второй островок. Он был совсем близко, и она не раз думала, что до него вполне можно доплыть на лодке. На одном из его берегов был песчаный пляж, в середине поднимался небольшой пригорок, поросший вереском, а со стороны моря темнел невысокий скалистый утес с расщелиной, сквозь которую виднелся высокий камень, стоящий на усыпанной галькой земле. Остров был безымянный и необитаемый. Но он так манил к себе! Дейрдре он буквально завораживал, и в теплые дни она могла часами сидеть и смотреть на него.

Однажды Дейрдре взяла с собой отца, и теперь, когда она возвращалась домой после долгих прогулок, он с улыбкой спрашивал:

– Ну что, снова любовалась на свой остров?

Этим утром она тоже была там и теперь возвращалась расстроенная. В пути ее застиг дождь, но она не обращала на него внимания. Мысль о замужестве угнетала ее. Она до сих пор не видела того человека, которого прочили ей в мужья кузнец Гоибниу и ее отец, но за кого бы ее ни выдали, это означало, что ей придется покинуть родные места. «Я ведь не могу выйти замуж за морскую птицу», – печально думала Дейрдре. Когда она вернулась домой, то обнаружила, что один из двух британских рабов сдуру уронил бочонок с любимым вином ее отца, бочонок треснул, и больше половины содержимого вытекло. Отца и братьев дома не было, иначе раба уже давно бы высекли, а так Дейрдре лишь в сердцах прокляла его всеми известными ей богами. Поведение раба после этого возмутило ее еще больше. Вместо того чтобы попросить прощения или хотя бы принять виноватый вид, этот горемыка, услышав имена богов, бухнулся на колени, истово перекрестился и начал бормотать свои молитвы.

Вообще-то, два этих раба из Западной Британии были одним из самых удачных приобретений отца. Несмотря на все свои недостатки, в том, что касалось домашнего скота, Фергус имел безошибочный глаз, и не важно – были это животные или люди. Дейрдре слышала, что многие из британцев в восточной части соседнего острова изъяснялись только на латыни. После нескольких веков римского владычества ничего удивительного в этом не было. Но в Западной Британии говорили в основном на языке, очень похожем на ее родной язык. Один из рабов был высоким и плотным, второй – росточка небольшого; темные волосы у обоих были сбриты в знак рабства. Работали они весьма усердно. Но у них была собственная вера. Вскоре после того, как их привезли, Дейрдре увидела, как они вместе молятся. Заметив ее удивление, они объяснили, что исповедуют христианство. Дейрдре знала, что в Британии много христиан, и даже слышала о небольших христианских общинах на их острове, но в самой религии понимала очень мало. Слегка встревожившись, она спросила об этом отца, но тот ее успокоил:

– Британские рабы часто бывают христианами. Это религия рабов. Велит им быть покорными.

Оставив раба с его молитвами во дворе, Дейрдре вошла в дом. Быть может, там, в мирной тишине, настроение ее улучшится. Под дождем ее волосы спутались. Она села на скамью и начала их расчесывать.

Добротный и крепкий, их круглый дом был построен из глины и лозняка и в диаметре достигал примерно пятнадцати футов. Свет проникал внутрь через три двери, которые сейчас были открыты настежь, чтобы впустить свежий утренний воздух. В центре находился очаг, легкий дымок от него поднимался к соломенной крыше. Рядом с очагом стоял большой котел, а на низком деревянном столе – стопка деревянных тарелок. Островитяне не часто пользовались глиняной посудой. На другом столе, у стены, хранились самые главные семейные ценности: красивая бронзовая чаша с пятью ручками, ручная мельница для зерна, пара прямоугольных игральных костей с четырьмя плоскостями, которые нужно было бросать по прямой линии, несколько деревянных кружек, отделанных серебром, и, конечно же, отцовский кубок, сделанный из черепа.

Некоторое время Дейрдре сосредоточенно расчесывала волосы. Ее досада куда-то улетучилась. Но где-то в глубине души еще теплилось то смутное чувство, которое не отпускало ее последние два месяца со дня их возвращения после праздника Лугнасад и которое Дейрдре так упорно не желала признавать. Высокий юный принц с бледным лицом. Она передернула плечами. Какой смысл думать о нем?

А потом она услышала, как ее зовет глупый раб.

Быстрые лошади несли колесницу все дальше вперед. Конал стоял во весь рост, на одной руке его поблескивал тяжелый бронзовый наручник. В колеснице, которой управлял его возничий, как и полагалось по высокому статусу принца, лежали копье, меч и щит. Впереди, над морем, Конал заметил радугу.

Правильно ли он поступает? Даже когда колесница уже приблизилась к деревянной переправе возле Дуб-Линна, Конал еще сомневался. Он был готов обвинить во всем Финбара, но, подумав хорошенько, решил, что друг не виноват. Все дело было в золотых волосах девушки и ее удивительных глазах. И в чем-то еще, чему Конал не знал названия.

Конал никогда прежде не влюблялся. Конечно, опыт общения с женщинами у него был – люди из свиты верховного короля об этом позаботились. Но ни одна из молодых женщин, с которыми он до сих пор встречался, не заинтересовала его по-настоящему. Разумеется, кто-то ему нравился. Но стоило Коналу поговорить с молодой особой некоторое время, как он начинал ощущать, что между ними возникает невидимая стена. Сами женщины не всегда это понимали, они даже находили весьма привлекательным, когда красивый молодой человек вдруг впадал в задумчивость или легкую грусть. А ему хотелось другого. Его печалило, что он ни с кем не может поделиться своими мыслями, а мысли самих девушек так предсказуемы.

– Ты слишком многого хочешь, – откровенничал с ним Финбар. – Не стоит ожидать от молодой женщины мудрости друида.

Но дело было не только в этом. С самого раннего детства, когда Конал сидел в одиночестве возле озер или наблюдал, как красное солнце уходит за горизонт, его всегда посещало чувство глубокой причастности и уверенности в том, что он предназначен богами для какой-то особой цели. Иногда это чувство наполняло его невыразимой радостью, в другие дни казалось тяжкой ношей. Когда-то он думал, что и все остальные испытывают нечто подобное, и был немало удивлен, осознав, что это не так. Он вовсе не хотел противопоставлять себя всему миру. Но с годами эти чувства не только не проходили, а, наоборот, усиливались. И так уж вышло, что, хотел того Конал или нет, когда он смотрел в глаза какой-нибудь милейшей девушке, тревожный голос в его голове тут же напоминал: осторожно, она помешает твоему предназначению.

А как же та девушка с необыкновенными зелеными глазами? Не была ли она еще большей помехой? Конал не думал, что золотоволосая красавица чем-то сильно отличается от других знакомых ему женщин. И все же предостерегающий голос, который обычно останавливал его, на этот раз звучал недостаточно громко, чтобы принц услышал его. Конала влекло к этой девушке. Он хотел побольше узнать о ней. Поэтому даже Финбар бы удивился, узнав, что принц так долго колебался, прежде чем велел своему возничему запрячь в легкую колесницу пару самых быстрых коней и, не сказав никому ни слова, отправился к Плетеной переправе у темной заводи Дуб-Линн.

Девушка была одна, ее отец и братья уехали на охоту. Во дворе их поместья Конал заметил лишь нескольких батраков. Он сразу увидел, что живет семья Фергуса весьма скромно, и от этого, к счастью, его нежданный визит не казался таким обременительным. Если бы он посетил какого-нибудь крупного вождя, весть об этом быстро разнеслась бы по всему острову. А так принц подъехал к рату Фергуса без лишнего шума, будто бы для короткой передышки перед дальнейшей дорогой, по пути отметив для себя, что жилище вождя давно нуждается в ремонте.

Она встретила его у входа в дом. Любезно поздоровавшись с принцем и извинившись за отсутствие отца, она пригласила его в дом и предложила ему все, что велят законы гостеприимства. Когда принесли эль, Дейрдре сама наполнила кружку. С вежливой невозмутимостью она вспомнила их встречу на празднике Лугнасад, но Коналу показалось, что ее глаза смеются. Он и забыл, как она хороша. Пока он раздумывал, удобно ли задержаться здесь подольше, она вдруг спросила, видел ли он, пересекая брод, темную заводь, что дала название этому месту.

– Нет, не видел, – солгал Конал, а когда она спросила, не хочет ли он осмотреть это место вместе с ней, он согласился.

То ли из-за золотисто-бурого цвета листьев дуба, нависшего над заводью, то ли из-за причудливой игры света на ее поверхности, но, когда Конал стоял рядом с Дейрдре и глядел вниз с отвесного берега на безмятежную гладь, его на мгновение охватило чувство, что темные воды вот-вот втянут его в себя и он неотвратимо и быстро погрузится в их бесконечную глубину. Хотя, конечно, любая заводь таит какое-то волшебство. Тайные тропы под ее водами могут привести в Иной Мир. Именно поэтому так часто в заводь бросали в качестве подношений богам оружие, церемониальные сосуды или золотые украшения. Но в ту минуту Коналу чудилось, что темная вода Дуб-Линна грозит ему чем-то более таинственным, чему нет названия. Он и прежде испытывал такой же страх, но, как бороться с ним, не знал.

Девушка рядом с ним улыбалась:

– А еще у нас есть три источника. Один посвящен богине Бригид. Хочешь посмотреть?

Конал кивнул.

Они полюбовались на источники, которые били в чудесном месте на склоне холма над рекой Лиффи. Потом повернули обратно к дому и медленно пошли по тропе, заросшей травой. Пока они шли, Конал вдруг понял, что совершенно не представляет, что ему делать дальше. Эта девушка вела себя совсем не так, как другие молодые особы. Она не старалась подойти к нему поближе, как-то коснуться его, даже не взяла его под руку. Глядя на него, она просто улыбалась милой, открытой улыбкой. Была очень доброжелательной и естественной. Коналу захотелось обнять ее. Но он этого не сделал. Когда они подошли к дому, принц сказал, что должен ехать дальше.

Мелькнуло ли на ее лице разочарование? Возможно, чуть-чуть. Ждал ли он этого? Да, признался себе Конал, он действительно ждал.

– Может, в следующий раз, когда поедешь этой же дорогой, ты погостишь у нас подольше? – сказала Дейрдре.

– Непременно, – пообещал принц. – Так и сделаю.

Потом он сел в колесницу и уехал.

Когда вечером домой вернулся Фергус и Дейрдре рассказала ему об их недавнем госте, он тут же загорелся любопытством.

– И кто это был? – спросил он.

– Просто человек, ехал на юг. Он здесь недолго пробыл.

– И ты даже не попыталась разузнать о нем что-нибудь?

– Он приезжал в Кармун на Лугнасад, так он сказал.

– Да там половина Ленстера была! – воскликнул Фергус.

– Он сказал, что видел нас там, – уклончиво пояснила Дейрдре. – Но я его не помню.

Фергус в недоумении уставился на дочь. Ему было совершенно непонятно, как можно увидеть незнакомого человека не один, а целых два раза и так ничего о нем и не узнать.

– Я ему предложила эля, – беспечно сказала Дейрдре. – Может быть, он еще вернется.

При этих словах, к ее радости, отец наконец-то отвернулся, ушел в свой любимый уголок рядом со столом, где стоял его драгоценный кубок из черепа, закутался в плащ и улегся спать.

А вот Дейрдре еще долго не спалось. Прижав колени к подбородку, она сидела и думала о прошедшем дне.

Она была горда тем, как держалась утром. Когда она увидела колесницу Конала, у нее вдруг перехватило дыхание. Чувствуя, как сильно колотится сердце, она усилием воли все-таки заставила себя успокоиться и, когда принц подъехал к воротам, уже полностью владела собой. Она даже не покраснела. И все время, пока Конал был здесь, ни разу не потеряла самообладания. Но вернется ли он? Не оттолкнула ли она его своей холодностью? Этого она боялась даже больше, чем поставить себя в глупое положение. Когда они шли к заводи, Дейрдре очень хотелось подойти к нему ближе или даже коснуться его, но она не решилась и теперь была уверена, что все сделала правильно. Но как бы ей хотелось, чтобы принц обнял ее, когда в следующий раз приедет сюда. А как же ей вести себя тогда? Взять его за руку? Дейрдре не знала, что ей делать.

Зато она точно знала: чем дольше она будет сбивать отца со следа, тем лучше. С его любовью к долгим разговорам он наверняка в конце концов вогнал бы ее в краску. Если бы у нее была хоть крохотная надежда, что она и этот юноша…

А чем же ей самой так приглянулся этот тихий, задумчивый незнакомец? Тем, что был принцем? Нет, конечно нет!

В силу давней традиции верховным королем мог стать только человек, не имеющий ни единого изъяна. Все знали историю легендарного короля богов Нуады. Потеряв в битве руку, он отказался от королевского сана. Потом ему была дарована серебряная рука, и она постепенно превратилась в настоящую. Только после этого Нуада Серебряная Рука смог снова стать королем. Так же предположительно все обстояло и с верховными королями. Несовершенному королю боги не станут благоволить, и тогда королевство придет в упадок.

Ей казалось, что этот красивый воин, который, по ее ощущениям, не слишком-то хотел знакомиться с ней на празднике Лугнасад, обладал настоящей королевской статью. Тело его было безупречно – она сама это видела. Но больше всего ее поразили его задумчивость, сдержанность и какая-то тайная печаль, скрытая глубоко внутри. Он был не похож на других. Легкомысленная простушка никогда не привлекла бы его внимания. И он приехал в Дуб-Линн, чтобы повидать ее. Это она знала точно. Но вернется ли он?

На следующий день была прекрасная погода. Утро прошло без особых событий, все занимались своими привычными делами. Но ближе к полудню один из британских рабов объявил, что через переправу кто-то едет, и Дейрдре вышла посмотреть. Путников было всего двое. Они сидели в легкой повозке, следом шло несколько вьючных лошадей. Одного из мужчин Дейрдре узнала сразу. Второго, высокого, она никогда не видела.

Тот, что поменьше ростом, был кузнец Гоибниу.

Конал проснулся на рассвете. Накануне вечером, уехав от Дейрдре, он пересек высокий мыс на подступах к Лиффи и, выбрав подходящее укрытие возле какого-то утеса, заночевал на его южных склонах. Теперь, едва начало светать, он взобрался на утес и, повернувшись к югу, стал всматриваться в подернутую утренней дымкой величественную картину, которая открывалась внизу.

Справа, ловя первые проблески солнца, в бледно-голубое небо, усеянное быстро тающими звездами, поднимались пологие холмы и давно потухшие вулканы; слева под белой полоской тумана серебрилась морская гладь. Между этими первичными мирами, насколько мог видеть глаз, пока она не исчезала в тумане, простиралась огромная пустошь, которая, словно зеленым плащом, заботливо укрывала берег и склоны холмов. По кромке этого плаща вдоль всего берега громоздились невысокие скалистые утесы, а под ними вспененные морские волны накатывали на сверкающий песок.

На нижнем склоне принц увидел, как в траве промелькнула лисица и скрылась среди деревьев. Воздух понемногу наполнялся звуками утра. Вдали, почти у самого берега, медленно скользила по воде цапля. Конал почувствовал на щеке легкое тепло раннего солнца и повернулся лицом на восток. Мир словно рождался на его глазах.

В такие минуты, когда все вокруг казалось столь совершенным, он готов был петь вместе с птицами, чтобы вознести хвалу этому чудесному миру словами древних кельтских поэтов, чьи строки сами приходили на ум. И тем утром это были строки самого древнего из них, Амергина – поэта, прибывшего сюда вместе с первыми кельтскими поселенцами, когда они приняли этот остров от божественных Туата де Данаан. Это он, Амергин, едва ступив на такой же берег, произнес слова, ставшие с тех пор началом для всей кельтской поэзии. Да и как могло быть иначе, ведь стихи Амергина были ничем иным, как древней ведической мантрой, образцы которой можно найти повсюду, где распространилась огромная индоевропейская семья, – от песен западных кельтских бардов до индийской поэзии.

Так начиналась эта великая молитва. Поэт был быком, ястребом, каплей росы, цветком, лососем, озером, острым оружием, искусным словом, даже богом. Он менял свои преображения не только с помощью магии, но и потому, что все в основе своей едино. Человек и природа, море и суша, даже сами боги вышли из первичного тумана и слились в едином беспредельном волшебстве. Таково было знание древних, сохраненное на западном острове. И оно было известно друидам.

Именно это испытывал Конал, когда оставался один: чувство единения со всем миром. И это чувство было таким сильным, таким важным и таким драгоценным для него, что принц не представлял, как мог бы без него жить.

Вот почему сейчас, в этой удивительной тишине, глядя, как солнце начинает свое восхождение на небосклоне, Конал был так печален. Его мучил вопрос, на который он не знал ответа. Не потеряет ли он это прекрасное чувство общности с миром, если будет жить с другим человеком? Можно разделить это чувство с женой или оно неизбежно покинет его? Сердце подсказывало ему, что так и будет, но он все равно сомневался.

Он был влюблен в Дейрдре. Теперь он знал это наверняка. Он хотел вернуться к ней. Но не станет ли это решение гибельным для него?

Без сомнения, он был привлекательным мужчиной. Высокий, чуть лысоватый, лет тридцати, как она предположила, с твердым волевым лицом и черными глазами, как ни странно, вполне добродушными. Они мило побеседовали и через какое-то время, когда он выяснил ее вкусы и пристрастия и, как ей пришлось признать, составил себе некоторое – разумеется, верное – представление о ее нраве, Дейрдре увидела, как мужчина бросил короткий взгляд на Гоибниу, что, вероятно, служило сигналом. Потому что вскоре после этого кузнец взял ее отца под руку и предложил прогуляться.

Вот, значит, как. Ее выдают замуж. Дейрдре не сомневалась, что на этот раз предложение жениха будет щедрым. Насколько она могла судить, ее будущий муж был довольно состоятельным. Она могла считать себя счастливицей. Единственной преградой было то, что он ей совсем не нравился.

Она встала. Мужчина слегка удивился. Дейрдре улыбнулась, сказала, что скоро вернется, и вышла из дому.

Неподалеку стояли Гоибниу и ее отец. Они выжидательно посмотрели на нее, но девушка знаками дала понять, что хочет поговорить с отцом наедине, и Фергус подошел к ней сам:

– Что такое, Дейрдре?

– Он делает мне предложение? Да, отец?

– Да. Причем блестящее. Тебя что-то беспокоит?

– Нет. Ничуть. Можешь сказать Гоибниу, – она с улыбкой кивнула в сторону кузнеца, – что мне нравится его выбор. Похоже, человек он хороший.

– Я рад. – Отец заметно повеселел. – Так и есть.

Он уже собирался вернуться к Гоибниу.

– Но я тебе должна кое-что рассказать, – спокойно добавила она.

– Что же?

Ничего другого не оставалось. Пусть это рискованно, но она не хотела упустить свою судьбу.

– Отец, ты слышал о Конале, сыне Морны? Он племянник верховного короля.

– Конечно слышал. Но я не знаю его.

– Зато я знаю. Мы познакомились на празднике Лугнасад. – Дейрдре немного помолчала, отец с изумлением смотрел на нее. – Это он приезжал сюда вчера. И думаю, он приехал из-за меня.

– Ты уверена? Неужели он действительно…

– Как я могу быть уверена, отец? Нам нужно время, чтобы все понять. Но мне кажется, такое возможно. Что же теперь делать?

Ловкий торговец скотом улыбнулся:

– Иди в дом, девочка. Предоставь это мне.

– Он ведь ей понравился? – резко спросил Гоибниу, когда Фергус вернулся к нему.

– Она как раз и пришла сказать мне, что понравился, – с улыбкой ответил Фергус и тут же осторожно добавил: – Более-менее.

Гоибниу коротко кивнул:

– Этого вполне достаточно. А как насчет цены?

– Цена подходящая.

– Тогда мы сразу заберем ее с собой.

– Боюсь, это невозможно.

– Почему?

– Она будет нужна мне всю зиму, – любезно произнес Фергус. – А вот к весне…

– Но, Фергус, он хочет получить женщину как раз зимой!

– Ну, если у него искренние намерения…

– Милость божья, что ты говоришь! – взорвался Гоибниу. – Потащился бы он в вашу жалкую дыру из самого Ульстера, не будь у него искренних намерений!

– Рад это слышать, – твердо произнес Фергус. – Значит, весной она будет ему принадлежать.

Гоибниу прищурил единственный глаз:

– Ты получил другое предложение.

– Ну, вообще-то, нет. – Фергус немного помолчал. – Хотя такое вполне может случиться. Но я не тороплюсь, понимаешь, сделка есть сделка и…

– Хватит меня дурачить! – перебил его Гоибниу.

– Он ее получит, – пообещал Фергус. – Не сомневайся. – Позже, когда гости уехали, он сказал дочери: – И ты за него выйдешь, Дейрдре, если твой Конал ничего не предпримет до весны.

Несмотря на молодость, Ларине уже пользовался уважением за свою мудрость. Его даже прозвали Миротворцем. Поэтому, придя однажды ранним весенним утром в раскинутый на побережье Ульстера лагерь верховного короля, молодой друид ничуть не удивился, когда король захотел поговорить с ним наедине.

– Хочу посоветоваться с тобой, Ларине, – начал король. – Что мне делать с моим племянником Коналом?

Друиду всегда нравился Конал, и в последние месяцы их отношения стали особенно доверительными. Ларине испытывал к принцу нежность и преданность. И еще его тревожила нараставшая печаль, что так мучила юношу. Поэтому его ответ прозвучал весьма осторожно.

– Мне кажется, он обеспокоен. Долг велит ему во всем повиноваться тебе и блюсти честь отцовского имени. Он этого искренне хочет. Но боги дали ему глаза друида.

– Ты действительно веришь, что у него есть дар друида?

– Верю.

Последовало долгое молчание. Наконец верховный король произнес:

– Я обещал его матери, что он пойдет по стопам отца.

– Знаю, – кивнул Ларине. – Ты поклялся ей?

– Нет… – задумчиво сказал король. – Но ведь она моя сестра, поэтому в том не было необходимости.

– И все же ты не связан клятвой.

Они снова надолго замолчали. Ларине был почти уверен, что, если бы они остались наедине чуть подольше и продолжили свой доверительный разговор, верховный король, пожалуй, согласился бы исполнить желание Конала. Но судьба распорядилась так, что именно в этот момент появилась королева. И, скорее всего, Ларине уже ничего не мог сделать после того, как она, обменявшись с ним обычными приветствиями, устремила на него строгий взгляд чуть прищуренных глаз и требовательно спросила, о чем они разговаривали.

– О желании Конала стать друидом, – негромко ответил он.

Он не видел особых причин, почему королеву должно волновать, станет Конал друидом или нет. Как не понял и того, пока король не объяснил ему, почему королева вдруг закричала не своим голосом:

– Нет, пока он не приведет мне того быка!

– Твой дядя пока ничего не решил, – позже сказал Ларине Коналу.

– А королева?

– Королева рассержена, – признался друид.

И это еще было мягко сказано. Разумеется, Ларине и раньше знал о вспыльчивости королевы и все же был потрясен тем, какую взбучку она задала своему мужу. Задыхаясь от ярости, она кричала, что он обещал отправить именно Конала, обещал лично ей. Не на шутку разбушевавшись, она называла короля худшим из предателей. Она не давала ему вставить ни слова в свое оправдание. Впрочем, в нескончаемом потоке брани друид все же уловил одну вполне разумную мысль, которая оправдывала предстоящий набег, и касалось это утверждения королевской власти. Тут он не стал бы спорить с королевой. Конечно, можно было послать и кого-нибудь другого, но юный принц Конал, такой привлекательный и такой неопытный, был лучшим выбором для демонстрации превосходства короля перед дерзким вождем. В таком решении было свое изящество. Но все же королева вела себя глупо. Поговори она с мужем с глазу на глаз и без крика, может, и добилась бы своего. А так, уязвленный тем, что его оскорбили в присутствии друида, ее муж не мог одновременно сохранить достоинство и выполнить ее требование. Конечно, обо всем этом Ларине Коналу не рассказал.

– Верховный король сказал, что все решит, – только и сообщил друид. – Он обещал мне, что сначала поговорит с тобой наедине.

– Я ничего не знал о его планах украсть черного быка, – признался Конал.

– Это тайна, и ты не должен им показывать, что узнал ее от меня. – Ларине немного помолчал. – Конал, когда ты добудешь этого быка, ты сможешь попросить короля освободить тебя от твоих обязательств. Тогда королеве нечего будет возразить.

Но Конал покачал головой.

– Ты действительно в это веришь? – со вздохом спросил он. – Ларине, я знаю их, знаю даже лучше, чем тебя. Если мне повезет и я приведу того быка, то не пройдет и месяца, как они придумают мне новое задание. А потом еще и еще. Неудача будет позором, а удача честью – для меня, конечно, но прежде всего для моего дяди, верховного короля. И так будет всегда, пока я не умру.

– Все может измениться.

– Нет, Ларине. Не может. Есть только один способ это прекратить…

– Ты не сможешь отказаться.

Некоторое время Конал напряженно думал.

– Может, и смогу, – пробормотал он наконец.

Вот только лучше, подумал друид, ничего не говорить об этом королю.

Миновала зима, а он так и не появился. В иные дни дочь казалась ему бледнее луны. Даже братья заметили ее печаль. Напрасно он тогда взял ее с собой в Кармун на Лугнасад, думал Фергус. Теперь он точно знал, что ее встреча с Коналом ни к чему хорошему не приведет.

Поначалу он ждал, что принц вернется. Дейрдре была неглупа, вряд ли она ошиблась. Конал действительно заинтересовался ею. Но время шло, а от него не приходило никаких вестей. Вождь даже попытался осторожно расспросить кое-кого о молодом принце. Узнав, что жизнью Конала управляют назначенные друидами гейсы, он попытался мягко предупредить об этом дочь.

– Людям, отмеченным такой судьбой, – сказал он, – не всегда достается легкая и спокойная жизнь.

Но, конечно же, все его слова были напрасны.

Почему же он так и не приехал? Причин могло быть множество. Но чем дольше Фергус смотрел на тихие страдания дочери, тем чаще ему на ум приходила одна мысль, и с каждым разом она становилась все настойчивее в своем коварстве. По чьей вине не приехал Конал? Не по вине самого принца, не по вине Дейрдре. Виноват в этом только он. Разве такой высокородный принц, как Конал, захочет жениться на дочери Фергуса? Вот если бы Фергус был богат и знатен, тогда другое дело. Но у него не было ни богатства, ни высокого положения.

Другие мужчины на острове, ничуть не более знатные по происхождению, чем он, отправлялись в походы за море или шли воевать, чтобы добыть богатство и славу. А что сделал он? Сидел себе в Дуб-Линне, присматривал за переправой да развлекал заезжих гостей.

А дела его между тем становились совсем плохи. Когда путники заглядывали в его дом, принимали их на славу. Фергус, не задумываясь, приказывал забить свинью, а то и теленка, чтобы устроить гостю роскошный пир. Старый бард, который пел ему почти каждый вечер, получал щедрую плату. Семьи с соседних дворов, называвшие его своим вождем, всегда могли найти еду и приют в его доме, а если они не могли заплатить скромную дань скотом или вернуть долг, Фергус частенько просто забывал об этом. Такими незатейливыми способами он подчеркивал свое положение, простодушно считая это очень важным для поддержания достоинства. В результате в последние годы Фергус сам оброс долгами, но упорно продолжал скрывать это от семьи. Пока ему удавалось сводить концы с концами, потому что он был прирожденным скотоводом и благодарил за это богов. Но его тайные ошибки грызли его изнутри, особенно после смерти жены, и теперь осознание жизненной неудачи начало буквально терзать его.

Кто я? – думал он. Что думают обо мне люди? Вот, мол, идет человек, который гордится своей дочерью. Уж она-то наверняка принесет своему отцу щедрую награду… А что я сам сделал такого, чтобы моя дочь могла гордиться мной? Слишком мало. Вот и вся правда. А теперь его дочь влюбилась в человека, который из-за такого отца не может на ней жениться.

Дейрдре никогда не говорила об этом. Она просто делала все домашние дела, как обычно. В середине зимы он иногда замечал, как она долго смотрит на дальний берег за переправой. Однажды она отправилась на мыс, посмотреть на свой любимый маленький остров. Но когда зима уже подходила к концу, она все больше замыкалась в себе, и ее потухший взгляд теперь был устремлен только на то, чем были заняты ее руки, или в стылую замерзшую землю.

– Ты бледнее подснежника, – сказал он ей однажды.

– Подснежники вянут. А я – нет, – ответила Дейрдре. – Или ты боишься, – спросила она вдруг с горькой усмешкой, – что я увяну еще до свадьбы?

Когда Фергус отрицательно качнул головой, она добавила:

– Отвези меня к моему мужу в Ульстер.

– Нет, – мягко возразил Фергус. – Еще рано.

– Конал не приедет. – В голосе Дейрдре слышалась покорность. – Я должна быть благодарна за хорошего человека, которого ты мне нашел.

Не за что тебе меня благодарить, подумал Фергус, но вслух сказал:

– Еще есть время.

А несколько дней спустя, ничего не объяснив домашним, лишь сказав, что его не будет какое-то время, Фергус сел на коня и ускакал через переправу.

Финбар внимательно выслушал все, что сообщил ему Конал о налете на чужое стадо и о своем отношении к этому. И лишь потом недоуменно покачал головой:

– В этом и разница между нами, Конал. Вот я, бедный человек. Чего бы я только не отдал за такую возможность! А тебя, принца, гонят к славе против твоей воли.

– Вот тебе бы и возглавить поход вместо меня, – ответил Конал. – Я скажу дяде.

– Не вздумай! – воскликнул Финбар. – Не хватало еще неприятностей на мою голову. – Помолчав, он с любопытством взглянул на Конала и осторожно спросил: – А нет ли еще чего-то, о чем ты хотел бы мне рассказать?

Перемены в поведении друга Финбар заметил еще в начале зимы. Конечно, принц и раньше впадал в печальную задумчивость, но теперь, когда он хмурился, поджимал губы и безучастно смотрел на горизонт, Финбару казалось, что мысли его заняты какой-то новой заботой. После рассказа принца о похищении быка он решил, что именно это и беспокоило друга. Но когда выяснилось, что о задании короля Конал узнал лишь два дня назад, стало понятно, что принца гложет что-то иное.

– Ты точно не хочешь со мной поделиться? – сделал вторую попытку Финбар.

– Точно, – ответил Конал.

И как раз в эту минуту перед ними появился высокий незнакомец.

Фергусу понадобилось несколько дней, чтобы отыскать лагерь верховного короля, но как только он туда добрался, его сразу же отвели к Коналу. Стараясь скрыть восхищение, Фергус смотрел на красавца-принца и его симпатичного товарища.

– Приветствую тебя, Конал сын Морны, – торжественно заговорил Фергус. – Я Фергус сын Фергуса, и мне нужно кое-что сказать тебе наедине.

– От моего друга Финбара у меня секретов нет, – спокойно откликнулся Конал.

– Это касается моей дочери Дейрдре, – начал Фергус, – которую ты навещал в Дуб-Линне.

– Об этом я буду говорить один, – быстро произнес Конал, и Финбар тут же оставил их, с удивлением отметив, что принц покраснел.

Рассказ Фергуса был недолгим. Когда он сказал принцу, что дочь любит его, он заметил, как Конал смутился и на лице его появилось виноватое выражение. А когда сообщил о предложении кузнеца Гоибниу, увидел, как принц побледнел. Он не давил на молодого человека, не вытягивал у него никаких признаний – просто сказал на прощание:

– До Белтейна свадьбы не будет. Но потом я должен отдать ее жениху.

С этими словами Фергус ушел.

Финбар едва заметно улыбнулся. Так, значит, Конал проделал весь этот долгий путь до реки Лиффи, чтобы увидеть ту самую девушку, с которой он его познакомил на Лугнасад. Вот что занимает его мысли. Так и есть. Наконец-то таинственный принц-друид ведет себя как нормальный мужчина. Выходит, не все еще потеряно.

Как только Фергус ушел, Финбар сразу подошел к другу. На этот раз Конал не стал отпираться и рассказал ему обо всем.

– Думаю, – сказал Финбар не без удовольствия, – что ты нуждаешься в моем совете. – И твердо посмотрел на принца. – Тебе действительно нравится эта девушка?

– Наверное. Думаю, да. Я и сам не знаю.

Белтейн. Начало мая.

– У тебя всего два месяца, – напомнил принцу Финбар, – чтобы все окончательно решить.

Гоибниу усмехнулся. Куда ни посмотри, повсюду виднелись небольшие группки людей. Кто-то прибывал верхом или на колесницах, но в основном все шли пешком и вели с собой корову или быка. Все эти люди направлялись к единственному на равнине холму, что высился в самой ее середине.

Холм Уснех, центр острова.

На самом деле остров имел два центра. Королевский холм Тара, что лежал всего в одном дне пути на восток отсюда, был величайшим политическим центром. А вот географический центр был здесь, на холме Уснех. Как гласила легенда, именно отсюда во время могучего ливня излились двенадцать рек острова. Пуп земли – так иногда называли этот круглый холм.

Однако значение Уснеха не ограничивалось одной только географией. Если Тара была холмом королей, то Уснех стал холмом друидов, средоточием сакральных сил этой земли. Здесь жила богиня Эриу, давшая острову свое имя. Здесь, еще до прихода народа Туата де Данаан, таинственные друиды зажгли первый священный огонь, головешки из которого потом были доставлены во все семьи острова, чтобы каждый мог иметь собственный очаг. Спрятанный на Уснехе в потайной пещере священный колодец содержал знание всего на свете. На самой вершине холма стоял пятиугольный Камень Делений, здесь сходились границы пяти королевств острова. Именно на Уснехе друиды проводили свои тайные встречи.

И здесь же, на Уснехе, каждый год первого мая, в праздник Белтейн, проходили Великие собрания.

Среди всех ежегодных кельтских праздников самыми магическими были, безусловно, два: Самайн, прародитель Хеллоуина, и Майский день, названный Белтейн. Поскольку год делился на две части – зиму и лето, два этих праздника отмечали их встречу, как встречу света и тьмы. На Самайн начиналась зима, в день Белтейна зима заканчивалась и приходило лето. Канун обоих праздников был наполнен особой таинственностью. Ведь именно в эти ночи времяисчисление словно замирало и нельзя было сказать, то ли это зима, то ли лето. Зима, время смерти, встречалась с летом, началом жизни; мир нижний встречался с миром верхним. Духи нарушали границы своих миров; мертвые приходили, чтобы смешаться с живыми. То были ночи загадочных явлений и мерцающих теней, внушающих страх перед Самайном, потому что вели вас к смерти, и уже не такие страшные – перед Белтейном. Потому что летом мир духов становился всего лишь проказлив и любвеобилен.

Гоибниу любил Белтейн. Может, у него и остался только один глаз, но все остальное было на месте, и его мужская удаль славилась повсюду. Наблюдая за людьми, Гоибниу испытывал острое чувство предвкушения. Как давно он был с женщиной? Ну, положим, не очень давно. Но ведь это Белтейн!

К вечеру в розовом закатном свете толпились уже тысячи людей, готовых к восхождению. Дул легкий теплый ветер. У подножия холма слышались звуки волынки. Воздух был наполнен ожиданием.

Дейрдре посмотрела на свою небольшую семью. Оба ее брата держали ветки с зелеными листьями. И самой Дейрдре следовало бы поступить так же, таков был обычай Белтейна. Но ей не хотелось. Братья глуповато улыбались. Когда они срывали ветки, какая-то старуха спросила их, собираются ли они этой ночью найти себе девушек. Дейрдре промолчала. На ее взгляд, вероятность была невелика. Конечно, иногда такое случалось. Когда ночь подходила к концу, после бурного веселья, с танцами и обильными возлияниями, в темных уголках могли происходить и недозволенные соития. Молодые любовники, жены, которые ускользнули от мужей, мужчины, сбежавшие от жен. В мае это было обычным делом. Но только не для нее. Как незамужняя дочь вождя, Дейрдре была обязана заботиться о своей чести. Она не могла уподобиться батрачкам или рабыням. А как же отец? Дейрдре взглянула на него. Кто теперь, после ее замужества, будет вести хозяйство? Может, отец воспользуется праздником и найдет себе женщину? Пусть он никогда, даже намеком, не показывал, что думает об этом, но такое вполне могло произойти. И что она тогда будет чувствовать, Дейрдре не знала.

Помимо ее воли, глаза сами внимательно оглядывали толпу. Конал наверняка где-нибудь здесь. Пока девушка его не видела, но точно знала, что принц должен быть на празднике. Он так и не приехал еще раз повидать ее. Уже прибыл верховный король с большой свитой, но Конала среди них она не заметила. Если он захочет ее найти, пусть поищет. Если же нет… Она больше не может ждать. Скоро появится ее жених, и отказа он не получит.

А может, Конал и хотел-то ее только на одну ночь, как принято на Белтейн? Что, если он предложит ей ночь любви, а потом предоставит ее собственной судьбе? Нет! Он слишком благороден для такого коварства. Но что будет, если этой ночью он действительно подойдет к ней там, на холме? Если, как призрак, вдруг возникнет рядом? Прикоснется к ней? В темноте взглядом задаст вопрос? Что, если Конал все-таки?.. Следует ли ей пойти с ним? Следует ли уподобиться какой-нибудь рабыне и отдаться ему? Дейрдре мучила себя этими вопросами и не находила ответов.

Солнце понемногу клонилось к закату, и вся толпа начала взбираться на холм. На всем острове сейчас люди точно так же поднимались на холмы. В канун Белтейна все общины собирались вместе, чтобы оградиться от духов зла, выходивших на волю в эту волшебную ночь. Эти духи готовы были сотворить любые проказы: они крали молоко, насылали странные сны, околдовывали, сбивали с дороги. Просто ради забавы. А еще им нравилось дурачить людей. Когда их пытались найти, эти хитрецы обычно исчезали. Именно поэтому в кельтском мире накануне Майского дня все люди бодрствовали ночь напролет.

Дейрдре вздохнула. До рассвета еще так далеко… И она снова, сама того не замечая, огляделась по сторонам.

Каким странным казалось лицо Конала в свете звезд. На мгновение Финбар готов был поверить, что оно такое же твердое, как тот пятиугольный камень на вершине холма, в сорока шагах от них. Но стоило задержать взгляд чуть подольше, и могло показаться, что оно сливается с темнотой, словно растворяясь с ней. Да полно! Возможно ли такое? Это просто мерцающий свет звезд отражается в ночной росе, играя бликами на их лицах.

Вскоре появятся первые проблески рассвета. Потом начнется обряд встречи восхода солнца, и после этого, уже при ярком свете дня, великий ритуал разжигания костров Белтейна. Но пока продолжалась ночь. Финбар никогда не видел такого ясного неба. На его черном фоне звезды выделялись еще отчетливее, мягко освещая тонкий покров тумана, укрывшего долину вокруг холма. Казалось, холм Уснех поднимается из облака в самом центре вселенной.

– Я ее видел, – сказал он тихо, так, чтобы услышал только Конал.

– Кого? – спросил Конал.

– Ты прекрасно знаешь, что я говорю о Дейрдре. – Финбар помолчал, но, не дождавшись ответа, продолжил: – Она там. – И он махнул рукой вправо. Конал повернул голову, и его лицо скрыла тень. – Ты с ней встретишься?

Снова повисло долгое молчание, и даже звезды сдвинулись с места, а Конал все не отвечал.

– Ты ведь знаешь, времени почти не осталось, – прошептал Финбар. – Ее жених ждет. Ты не собираешься ничего сделать?

– Нет.

– Разве ты не должен с ней поговорить?

– Нет.

– Значит, тебе это безразлично.

– Я этого не говорил.

– Конал, ты совсем запутал меня.

Финбар больше ничего не сказал, но подумал: «Наверное, мой друг решил принять какое-то непонятное самоотречение, как иногда делают воины или друиды». А если это просто обычный страх, который большинство молодых людей испытывает перед таким серьезным выбором? Или еще что-то? Почему Конал сознательно толкает эту девушку в руки другого мужчины? Финбару это казалось извращением. Но даже сейчас он еще мог что-нибудь сделать, чтобы помочь другу. По крайней мере, стоило попытаться.

Небо уже наполовину посветлело. Звезды понемногу угасали. Над горизонтом показалось золотое сияние.

Верховный король пристально смотрел на небосклон. В такие минуты он всегда испытывал волнующий трепет, словно молодость вновь возвращалась к нему. Правда, в этот раз ожидание рассвета не смогло отогнать от него мысли, которые занимали его всю ночь. Недавно он принял решение. План был готов. Для его осуществления не хватало лишь одной мелочи, хотя и очень важной.

Необходимо было завершить два дела. Перво-наперво, разумеется, получить хороший урожай. Он постарался ублажить друидов. Дары, лесть, почитание – он ни на что не скупился. Жрецы были на его стороне. Но разве им можно доверять? По опыту он знал, как жрецы тщеславны. Но что бы им ни требовалось для обрядов или жертвоприношений, он им все обещал. Пусть подносят богам что угодно ради хорошей погоды.

Второе, что он должен был сделать, – это вернуть уважение к себе. Кое-чего можно добиться без особого труда. Поход за черным быком мог стать неплохим началом. Его жена, несмотря на все ее недостатки, была права, настаивая на этом, да и время выбрала самое подходящее. Но беда в том, что все оказалось гораздо серьезнее. Когда королевская власть ослабела, это очень скоро, хотя и исподволь, затронуло все стороны его жизни. Непочтительность, с которой его собственная жена говорила с ним на глазах того молодого друида, пусть он и не занимал высокого поста, была лишь одним звеном в цепи. И чтобы исправить такое положение, ему понадобится нечто большее, чем обычная демонстрация власти. Любого короля должны уважать, а верховного короля – не просто уважать, а бояться. Подобно богу, он обязан быть непостижим и для своих врагов, и для своих друзей. Его задача убедить их, что если они глумятся над его властью, то лишь потому, что он сам позволяет им это, снисходительно наблюдая за их вероломством и прекрасно зная обо всех их мыслях и поступках. А потом он должен показать им всю свою силу, ярость, внушить благоговение, как восходящее солнце.

Пришло время нанести удар – тогда, когда они меньше всего ожидают, и король точно знал, что делать. Оставалась лишь одна мелочь, чтобы все расставить по своим местам. Один человек, которого он еще не выбрал. Кто знает, возможно, он найдет этого человека сегодня.

Весь остаток ночи Конал молчал. И если причины его поведения были непонятны Финбару, то сам принц отлично их понимал.

Когда он приехал к Уснеху, все его мысли были заняты предстоящим походом. Еще раньше в разговоре с ним Ларине уверял, что верховный король пока не принял решения на его счет, но обещал друиду, что непременно поговорит с племянником до того, как это решение будет принято. Неделю за неделей Конал с тревогой ждал, когда же дядя заговорит об этом, но так и не дождался. Постепенно Конал пришел к выводу, что планы верховного короля изменились. И растущее чувство облегчения от этого лишь усиливало его желание стать друидом.

Но оставалась еще Дейрдре. Была ли она частью той судьбы, что ему уготована? Готов ли он взять на себя обязательства, сделать бесповоротный шаг, поехать в Дуб-Линн и просить ее руки? Проходили дни, месяцы, а этот вопрос не оставлял его. Но каждый раз, когда он думал о поездке, что-то его удерживало. И уже перед отъездом к холму Уснех он наконец осознал то, что хоть немного помогло ему обрести душевное равновесие. Если я до сих пор не поехал к ней, сказал себе принц, значит я не люблю ее по-настоящему. Значит, она не моя судьба.

Перед самым рассветом его руки коснулся Финбар.

– Идем-ка вон туда, – негромко произнес он, показывая влево. – Оттуда восход лучше виден.

Конал не заметил особой разницы, но спорить не стал.

Вместе с тысячами других людей, собравшихся на склоне Уснеха, они ждали волшебного мгновения. Вот горизонт начал мерцать, и из его ненадежных объятий вырвался край огромного диска. По туманной равнине разлилось золотое сияние. И начался один из самых любимых обрядов Майского дня в кельтском мире – купание в росе.

Дейрдре не заметила его. Опустившись на коленях, она окунула ладони в сияющую влагу росы и омыла лицо. Рядом какая-то женщина держала голенького младенца, осторожно перекатывая его по траве. Потом Дейрдре выпрямилась, еще раз провела влажными от росы ладонями по лицу и, разметав руки, чтобы всей грудью ощутить тепло восходящего солнца, запрокинула голову и глубоко вздохнула, словно желая вобрать в себя солнечные лучи.

Конал замер, глядя на нее. Финбар наблюдал за ним. Когда принц понял, что друг его обманул, он нахмурился, резко повернулся и зашагал прочь.

Стояла сильная жара. Коровы растянулись в длинный ряд. Ночь они провели в загонах, а теперь их вели к кострам, одну за другой. Животным это не нравилось. Ревущий впереди огонь пугал их. Череда костров поменьше, выстроенная узким коридором, вынуждала их двигаться к двум огромным кострам, между которыми они должны были пройти. Коровы замычали. Некоторых приходилось как следует подгонять. Но самым жутким зрелищем, по крайней мере для человеческого глаза, был не пылающий огонь, а те странные фигуры, что собрались, подобно стае огромных злобных птиц, прямо за сверкающими воротами.

То же самое происходило по всему этому миру. Друиды Ирландии, сибирские шаманы, сторонники культа иранского бога Митры или знахари из Северной Америки – все те, кто во время сакральных ритуалов входил в транс для общения с богами, надевали плащи из перьев. Потому что птичьи перья были не только самым роскошным нарядом в природе, но и таили в себе нечто большее, чем просто намек на способность святых людей подниматься в воздух.

Во время ритуалов Белтейна друиды Уснеха надевали огромные яркие плащи и высокие гребни, похожие на птичьи, и от этого казались едва ли не вполовину выше ростом. Когда каждое животное проводили между очищающими кострами, на него брызгали водой. Этот обряд Майского дня должен был обеспечить им здоровье и увеличение приплода в наступавшем году.

Ларине стоял рядом с одним из старших друидов. Ему следовало сосредоточиться на цепочке проходивших мимо коров. Оставалось еще около пятидесяти. У костра было жарко, а животных было много, поэтому друиды менялись. Очередь Ларине закончилась недавно, и теперь он мог снять тяжелый плащ из перьев. Пока старший друид продолжал наблюдать за огнем, Ларине отвлекся и перевел взгляд на окружавшую холм равнину.

А все потому, что его кое-что беспокоило. Первым и безусловно наименее важным поводом для беспокойства был один слушок, даже и не слушок вовсе, а так, шум ветра. Ларине услышал об этом месяц назад.

Дело касалось христиан.

Ларине знал, что христиане живут на западном острове уже несколько поколений. Это были маленькие общины – там часовенка, здесь крестьянский двор; небольшая горстка священников-миссионеров проводила службы для рабов-христиан, а если повезет, то и для их хозяев. Как положено всеведущему друиду, Ларине возложил на себя обязанность узнать о них как можно больше. Он даже познакомился с одним из христианских священников в Южном Ленстере и обсудил с ним некоторые стороны христианского учения. Именно тот священник в прошлом месяце и рассказал ему об этих слухах.

– Говорят, епископы Галлии собираются прислать на остров новую миссию, чтобы расширить общину, а может, даже подобраться к самому верховному королю. – Священник не знал всех подробностей, имена миссионеров также были неизвестны. – А еще говорят, что миссию благословил лично его святейшество.

Около века назад могущественная Римская империя признала христианство государственной религией. Поэтому в течение нескольких поколений друиды западного острова были уверены, что остаются последним изолированным оплотом древних богов, в стороне от обширных пространств христианской Римской империи. Однако еще кое-что служило им в утешение. Христианство охватило далеко не всю империю: в Британии продолжали существовать важные языческие святилища, к тому же еще жила память о том, как император Юлиан пытался остановить процесс и вернуть империю к прежним языческим верованиям. В любом случае, западный остров защищало море. А с уходом римских гарнизонов из Британии и Галлии Рим вряд ли станет тревожить покой верховного короля. Что тут делать христианским священникам без римских войск? К маленьким христианским общинам на юге острова относились снисходительно, потому что они никому не мешали. Но если кто-нибудь из миссионеров вздумает беспокоить верховного короля, друиды быстро с ним разберутся.

Именно так и сказал Ларине тому священнику и, возможно, был чересчур резок, потому что тот пришел в ярость, стал говорить, что еще не так давно друиды приносили в жертву людей, а потом напомнил Ларине, как пророк Илия победил языческих жрецов бога Ваала.

– Он пришел к ним на праздник, – торжественно сказал священник, – сложил огромный костер, и тот вспыхнул, когда он молился Господу, а жрецы Ваала не смогли зажечь огонь. Так что поосторожнее, – сурово добавил он. – Остерегись, как бы посланники истинного Бога не опозорили тебя на Белтейне.

– Огни Белтейна горят ярко, – ответил Ларине, рассудив, что христианин просто стал жертвой самообмана.

И все же что-то в той беседе его настораживало, но что именно, он и сам не мог понять. Некое смутное опасение. Поэтому, как бы глупо это ни выглядело, он раз-другой посмотрел по сторонам, проверяя, не явился ли на праздник кто-нибудь из христианских священников, чтобы учинить неприятности. Но, конечно, они не пришли. Костры Белтейна ярко пылали. И, всматриваясь в горизонт, друид не видел ничего такого, что могло бы помешать священным обрядам.

Поразмыслив, друид решил, что его тревога связана скорее со второй, более серьезной его заботой.

С Коналом. Принц как раз появился в толпе людей, выстроившихся вдоль тропы, по которой гнали проведенных между кострами животных. Принц стоял за первым рядом зрителей, но благодаря высокому росту ему все было прекрасно видно. Ларине он не заметил. Молодому друиду показалось, что на лице Конала нет той радости, что испытывал любой человек рядом с ним. Он выглядел задумчивым и напряженным.

Несколько животных, проходящих между кострами, больше других притягивали взгляд. Путь до холма был неблизкий, и владельцам разрешалось не приводить все стадо, а выбрать только лучших, обычно быков, чтобы те послужили улучшению породы. Как раз сейчас великолепного бурого быка вели высокий мужчина и девушка. Как догадался Ларине, этот статный, немолодой уже человек с длинными усами был каким-то мелким вождем. А вот девушка… Девушка была просто восхитительна. Друид невольно залюбовался золотоволосой красавицей. От жара костров ее лицо и обнаженные руки раскраснелись. Ларине даже показалось, что все ее тело сияет. Конал, похоже, тоже заметил эту пару, потому что не сводил с них глаз. Друид обратил внимание, как бледен принц, и вдруг подумал, что рядом с цветущим сиянием девушки его бледное, застывшее лицо похоже на клинок меча перед кузнечным горном. Девушка, даже если и заметила Конала, прошла мимо него, не повернув головы. Наверное, она просто не знала, кто он. Вскоре между кострами повели другое животное, и друид стал смотреть на него. Однако через несколько мгновений он заметил, что Конал по-прежнему смотрит прямо перед собой и еще больше прежнего напоминает призрак.

Ларине повернулся к старой женщине-друиду, которая стояла рядом:

– Что ты думаешь о Конале?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я беспокоюсь за него.

– А-а… – Она бросила на Ларине внимательный взгляд. – И что же именно ты хотел бы знать, Ларине?

Хотя в основном друидами становились мужчины, в этой касте всегда бывали и женщины тоже. Такие женщины, часто наделенные даром ясновидения и посвященные во все тайны своего загадочного учения, могли быть очень опасными. Если короли боялись чем-то не угодить друиду-мужчине, то вызвать недовольство женщины-друида означало навлечь на себя еще бóльшие неприятности. А эта старая женщина была по-настоящему грозной.

Ларине посмотрел на ее худое, испещренное морщинами лицо. Волосы старухи, ниспадавшие почти до пояса, были совершенно седыми, но ее невероятные, очень светлые голубые глаза могли бы принадлежать совсем юной девушке; они были такими прозрачными, словно сквозь них можно было пройти. Он попытался ответить ей так коротко, как только мог. Найдет ли его друг счастье? Станет ли он друидом? Но в ответ женщина лишь нетерпеливо пожала плечами:

– Глупые вопросы.

– Почему?

– Судьба Конала уже предрешена. Она в его гейсах.

Ларине нахмурился. Что бы там ни говорили, но Конал всегда был человеком осторожным.

– Ты ведь знаешь, он никогда не надевает ничего красного, этот цвет приносит несчастье его роду. Я не думаю, что он нарушит какой-нибудь из гейсов.

– Но он должен их нарушить, Ларине, потому что не сможет умереть, пока этого не сделает.

– Да, верно, – согласился Ларине. – Но ведь это в далеком будущем. А я беспокоюсь о его настоящем.

– Откуда тебе знать? Разве тебе, Ларине, решать такие вещи? Как друиду, тебе следовало бы лучше понимать это. – Она немного помолчала и впилась в него цепким взглядом. – Только одно я тебе скажу, и ничего больше. Твой друг Конал очень скоро нарушит первый гейс.

Ларине посмотрел женщине в глаза, потом перевел взгляд на бледное лицо друга и почувствовал, как его пробирает холодом. Ведь она была ясновидящей.

– Как скоро?

– Через три дня. Больше никаких вопросов.

Финбар был доволен собой. Всех коров и быков уже провели между кострами. Вот-вот должен был начаться великий пир верховного короля. И разве Финбар не оказал только что огромную услугу своему другу? Конечно оказал. Он правильно поступил. А если Конал не воспользуется такой возможностью… Что ж, он сделал все, что мог.

Пир верховного короля был значительным событием. Он начинался вскоре после полудня и продолжался далеко за полночь. Специально для него плетеными стенами был огорожен огромный пиршественный зал, внутри стояли длинные столы на опорах и скамьи на три сотни человек. Развлекать гостей позвали лучших волынщиков и арфистов, танцоров и бардов. Среди приглашенных были великие вожди и друиды, хранители законов и знатные воины. Конал, разумеется, тоже. Тридцать молодых женщин самого высокого происхождения, все как одна – дочери вождей, должны были подавать гостям еду и эль.

И тут Финбар тоже постарался. Потому что Дейрдре оказалась в их числе. Помогла ему в этом женщина, которая отбирала девушек. Потом он коротко поговорил с ее отцом. Во время их разговора Дейрдре смущенно молчала, но отец приказал ей идти. Однако даже теперь девушка не догадывалась о том, что ей предстоит подавать эль Коналу. Финбар и об этом позаботился. И большего, сказал он себе, он сделать просто не мог.

Миновал полдень, празднество уже началось, когда кузнец Гоибниу направился к пиршественному залу. Он пребывал в весьма дурном настроении. Причина была проста: ему не удалось найти женщину.

Накануне он присмотрел одну. Хорошенькая пышечка, жена одного землевладельца из Ленстера. В сумерках она ему заявила: «Муж прилип, как репей. Погоди немножко». Позже, ночью, она пришла к нему и прошептала: «Встретимся вон там, у того кустарника, на рассвете». И больше он ее не видел, пока не заметил совсем недавно в объятиях какого-то высокого мужчины, который явно не был землевладельцем из Ленстера. К тому времени новые поиски уже не имели смысла. Все, кто хотел на празднике найти себе пару, уже сделали это. К нему тоже подходила одна девушка, но она оказалась такой некрасивой, что его гордость была оскорблена. Одураченный, он чувствовал усталость и разочарование. Другой на его месте решил бы напиться. Но только не Гоибниу. Его единственный глаз был начеку. И всего лишь мгновение назад он приметил то, что напомнило кузнецу о незавершенном деле.

А приметил он того верзилу из Дуб-Линна. Того самого, который продавал дочь. Правда, девушки рядом с ним Гоибниу не увидел. Кузнец подошел ближе.

Что-то в поведении Фергуса сразу насторожило его. Но доискиваться, что именно, Гоибниу не стал. Просто не видел в этом необходимости. Однако после первых же слов приветствия, после натянутой улыбки вождя и той наигранной веселости, с которой он в ответ на вопрос о дочери сказал: «Здесь она, здесь», проницательный Гоибниу уже знал: что-то неладно. Он нахмурился:

– Тогда я заберу ее с собой.

– Конечно-конечно. Можешь не сомневаться.

Фергус держался уж очень любезно. Наверняка лгал. Хитрый кузнец не слишком часто давал волю раздражению, но прошлая ночь пошатнула его здравомыслие. В неожиданной вспышке гнева, в которой явно звучало презрение, он рявкнул:

– Ты что, дураком меня считаешь? Ее здесь вообще нет!

Именно презрение задело Фергуса. Он выпрямился во весь рост и со злостью посмотрел на Гоибниу.

– Ты явился, чтобы оскорбить меня? – резко спросил он.

– Да мне плевать, – ответил кузнец, – оскорбил я тебя или нет.

Кровь прилила к лицу Фергуса сына Фергуса, и теперь уже любой, кто знал его, понял, что вождь не на шутку взбешен.

Дейрдре знала, что хорошо выглядит. Она видела это по любопытным взглядам других девушек, когда все они, нарядные и счастливые, спешили по лугу ко входу в пиршественный зал. А почему должно быть иначе, говорила она себе, разве мои предки не так же хороши, как предки этих девушек? В общем, она себя чувствовала настоящей принцессой, и пусть они думают что угодно.

Она не хотела прислуживать на празднике. Когда Финбар подошел к ее отцу, она была так смущена и унижена, что в испуге воскликнула:

– Я не могу!

А если она не так повернется или выдаст себя перед ним у всех на глазах? Но все же ее выбрали, пути назад нет, и теперь она должна дать себе клятву. Она не станет оказывать ему особого внимания. Он может сам ее заметить, если пожелает. А она будет высоко держать голову и позволять другим мужчинам любоваться ею. В конце концов, она уже почти замужем. И, крепко держа в голове эту мысль, Дейрдре шагнула в зал.

Воздух был пропитан роскошными запахами эля и меда, сладких фруктов и, конечно же, отменного жареного мяса. В центре зала возвышался огромный котел, наполненный элем. Рядом на столах красовались небольшие чаши с хмельным медом. Вдоль стен были расставлены столы для гостей. Красные и синие, зеленые и золотые наряды и сверкающие украшения вождей и их жен наполнили зал праздничным великолепием. Отовсюду звучали разговоры и смех, но они не заглушали нежную мелодию, которую наигрывали три арфиста в углу.

Когда Дейрдре вошла в зал, она почувствовала, как сотни глаз направились в ее сторону, но не обратила на это внимание. С легким изяществом она продолжала подавать эль и мед всем желающим, одаривая их вежливым словом или приятной улыбкой, но не глядя в их лица. Один раз ей даже довелось пройти перед самим верховным королем, и она краем глаза отметила его коренастую фигуру, которую сочла довольно неприятной, и величественную осанку королевы. Король и королева были заняты разговором, и Дейрдре постаралась не таращиться на них. К тому же она так старательно выполняла свою работу, что поначалу вообще не заметила, что ее направили обслуживать именно ту часть стола, где сидел Конал.

Как же он бледен, как серьезен! Дейрдре налила принцу эля так же, как всем остальным, и даже улыбнулась.

– Рад тебя видеть, Дейрдре дочь Фергуса… – Голос Конала звучал тихо и печально. – Я не знал, что ты будешь здесь.

– Для меня это тоже стало неожиданностью, Конал сын Морны, – учтиво ответила девушка и быстро прошла дальше, ни разу не обернувшись.

Еще несколько раз ей пришлось вернуться к этому столу, но больше они не разговаривали. Она заметила, как верховный король подозвал племянника к себе, но потом ее внимание отвлекли заигравшие волынки.

Разговор с королем привел юношу в замешательство. Пронзительный взгляд его темно-синих, налитых кровью глаз, смотревших из-под черных кустистых бровей, не оставлял сомнений в том, что от него ничего не скроешь.

– Итак, Конал, – начал король, – мы на праздничном пиру. На Белтейн все обязаны веселиться, а ты печален.

– Просто у меня такое лицо.

– Хм… Кто та девушка, с которой ты разговаривал? Я видел ее раньше?

Конал, как смог, объяснил, кто такая Дейрдре и кто ее отец.

– Говоришь, этот Фергус – вождь?

– Верно. – Конал улыбнулся. – Из мелких. Но его предки довольно известны.

– А дочь у него красавица. Она обручена?

– Насколько я знаю, ее просватали. За кого-то из Ульстера.

– Но, – король пытливо посмотрел на него, – она тебе и самому нравится?

Конал невольно покраснел.

– Вовсе нет, – пробормотал он.

– Хм… – Король кивнул и вскоре закончил разговор, но, вернувшись на свое место, принц заметил, что он задумчиво смотрит на Дейрдре.

Неужели таким образом король хотел намекнуть племяннику, что ему следует жениться на этой девушке? По крайней мере, дядя точно давал понять, что любовь Конала к ней очевидна. Так почему же он спокойно смотрит, как ее выдают за другого? Что им движет? Почему хотя бы из вежливости он не объяснится с ней? Чего он хочет на самом деле?

Некоторое время Конал сидел, ни с кем не разговаривая. Когда он наконец поднял голову, то увидел, что Дейрдре идет к нему. Она подошла так близко, что если бы принц протянул руку, то мог бы коснуться ее золотых волос.

– Дейрдре дочь Фергуса… – сказал он очень тихо, но она услышала. И повернула голову. В ее прекрасных глазах мелькнуло страдание, или это лишь показалось ему? – Я должен поговорить с тобой. Завтра утром. На рассвете.

– Как пожелаешь, – неуверенно произнесла она.

Принц кивнул. Больше они не сказали друг другу ни слова. А когда девушка уже отходила от его стола, вдруг раздался громкий крик.

Все головы повернулись в ту сторону. Друиды нахмурились, верховный король сверкнул глазами; даже волынки утихли. Возле священного Уснеха, на пиру в честь Белтейна кто-то осмелился потревожить покой верховного короля.

Крики не смолкали. А потом, так же внезапно, наступила тишина. В пиршественный зал вошел один из личных слуг короля и что-то тихо сказал ему, тот едва заметно кивнул. Через несколько мгновений в зал ввели двоих. Первым шел кузнец Гоибниу, он явно был рассержен, но держался спокойно. Следом за ним, являя собой истинное воплощение оскорбленного вождя, гордо вышагивал Фергус. Конал посмотрел на Дейрдре и увидел, как она побледнела. Оба нарушителя предстали перед королем.

– Размолвка? – очень спокойно обратился он к Гоибниу.

– У нас был договор.

– О чем?

– О его дочери. Ее здесь нет. Она обещана человеку из Ульстера, и я приехал, чтобы забрать ее. А потом, – кузнец презрительно глянул на Фергуса, – этот мужлан меня ударил.

Верховный король повернулся к Фергусу. Так, значит, это и есть вождь из Дуб-Линна. Королю хватило одного взгляда, чтобы понять, что за человек стоит перед ним.

– Но, как видишь, его дочь здесь. – Король показал на Дейрдре. Увидев девушку, Гоибниу не мог скрыть изумления. – Что скажешь ты, Фергус?

– Этот человек назвал меня лжецом! – с горячностью воскликнул Фергус и добавил, уже более спокойно: – Моя дочь достойна принца, а теперь я навлек на нее бесчестье.

Краем глаза король видел, как несколько самых знатных гостей с одобрением посмотрели на этого бедного, но гордого вождя. И согласился с ними.

– Похоже, Гоибниу, – мягко начал он, – ты ошибся насчет этой девушки. Может, и насчет удара ты тоже ошибался, как думаешь? Может, тебе лишь померещилось, что он собирается тебя ударить? – Темно-синие глаза короля смотрели на кузнеца в упор.

Кем бы ни был Гоибниу, но уж точно не глупцом.

– Такое вполне могло быть, – согласился он.

– Вероятно, ты просто растерялся.

– Растерялся… Да, пожалуй.

– Что ж, присоединяйся к нашему пиру, Гоибниу. Забудь обо всем. Что до тебя, – король повернулся к Фергусу, – подожди меня снаружи, Фергус сын Фергуса. Возможно, мне есть что тебе сказать.

С этими словами король кивнул музыкантам, те снова принялись дуть в свои волынки, и пир возобновился.

Но хотя праздник и продолжался, и Фергус ждал снаружи, и Дейрдре, не зная, что думает король о ее несчастном отце, изо всех сил старалась выполнять свои обязанности, никто из гостей, глядя на кустистые брови и красное лицо островного монарха, никогда не догадался бы, что на самом деле происходит в его голове.

Вот так повезло, думал он. Все сложилось как нельзя лучше, и теперь его замысел наконец получил то, чего ему недоставало. Осталось лишь увидеться с этим человеком из Дуб-Линна, и ловушка захлопнется. Нежданно-негаданно сами боги направили ему этого горемычного посланца удачи. В разгар пиршества он огласит свое решение. На закате солнца.

Позже в тот же день на радость изумленным зрителям и под зорким наблюдением одного из младших друидов состоялась небольшая церемония.

Всячески изъявляя взаимную учтивость, Фергус и Гоибниу встали лицом друг к другу. Начал по приказу друида Гоибниу. Распахнув рубаху, он обнажил грудь перед Фергусом, который торжественно сделал шаг вперед, сжал губами один из сосков на груди кузнеца и мгновение-другое посасывал его. Потом Фергус отступил назад, открыл свою грудь, и теперь уже Гоибниу оказал ему те же почести. После этого мужчины кивнули друг другу, а друид объявил, что церемония завершена. Так на острове проходил обряд примирения двух поссорившихся мужчин. Теперь кузнец и Фергус, несмотря на свои разногласия, были связаны узами дружбы. В других местах такие договоры скрепляло рукопожатие, курение трубки или смешивание крови. Здесь таким символом было целование соска.

Сделано это было по срочному указу самого верховного короля. Поскольку ничто, как он сказал, не должно омрачать мир и всеобщую радость королевского пира.

Конал и Финбар стояли на вершине Уснеха. Солнце висело над горизонтом, и алый отблеск от его огненного сияния упал на бледное лицо принца, когда он повернулся к другу и сказал, что им пора спускаться. Нужно было возвращаться на пир. И только теперь, после долгого молчания, Финбар наконец решился спросить:

– Ты видел девушку?

– Я видел девушку.

– И что будешь делать?

– Это ведь ты устроил так, что она оказалась на пиру? – вдруг догадался Конал.

– Ну я. Простишь меня?

– Ты правильно поступил. – Конал грустно улыбнулся. – Ты ведь всегда будешь мне верным другом, Финбар, что бы ни случилось?

– Конечно, – пообещал Финбар. – Так как же Дейрдре?

– Спроси меня завтра.

Финбар вздохнул. Он знал, что настаивать бесполезно. Поэтому просто нежно сжал руку друга.

Они спустились с холма, когда уже стемнело. Вокруг горели факелы. По дороге к пиршественному залу друзья встретили старую жрицу, она кивнула Коналу, и принц вежливо поклонился в ответ. У входа в зал они расстались, и Финбар проводил друга взглядом. Через мгновение он увидел, как внутрь входят Фергус и его дочь. Вождь выглядел заметно повеселевшим. Очевидно, верховный король сжалился над ним, а вот девушка, к удивлению Финбара, казалась встревоженной.

Когда король встал, в зале сразу стало тихо.

С едва заметной улыбкой он негромко обратился с приветствием ко всем собравшимся. Потом поблагодарил друидов. Поблагодарил вождей за то, что те исправно платили дань. И как бы невзначай добавил, что, к его радости, должников на острове нет. После этого наступила пауза.

– Кроме разве что одного человека из Коннахта, – продолжил король.

Теперь все повернули к нему головы, ожидая дальнейших объяснений. Но верховный король не торопился, он выжидал. Наконец, изобразив на лице насмешливое удивление, он произнес:

– Похоже, его просто не было дома, когда мы его навещали.

Раздался смех. Значит, короля это развеселило. Но к чему он клонит? Застывшая улыбка на его лице становилась угрожающей.

– Мой племянник Конал, – король кивнул в сторону бледного принца, – и с ним еще кое-кто собираются навестить того человека. – Король окинул зал взглядом. – Они отправятся на рассвете.

Он дружески кивнул гостям. Потом повернулся к жене и тоже кивнул ей. А после этого преспокойно уселся на свое место.

Казалось, все в зале на миг задержали дыхание. Потом кто-то засмеялся, сначала чуть нервно, потом уже более уверенно. Мужчины начали стучать ладонями по столам в знак одобрения.

– На Белтейн, – выкрикнул кто-то, – этот коннахтец никак такого не ожидает! – Снова смех. – Еще пожалеет, что его не оказалось дома вовремя.

Теперь они у него в руках. Это было решительное подтверждение власти, соединенное с дьявольской хитростью. Отныне его станут уважать. Подданным понравился мрачный юмор ситуации. А когда вместо дани приведут роскошного быка, весь остров начнет восхищаться королевской местью. Конечно, те, кто знал о желании Конала стать друидом и его отвращении к подобным затеям, смотрели на все это иначе. Но даже любимый племянник должен был склонить голову перед волей короля.

– И все же король прав, – тихо говорили они. – Это необходимо сделать.

Верховный король посмотрел туда, где стоял несчастный Конал. Племянник выглядел потрясенным. Значит, Ларине сказал юноше о его обещании не принимать решение до разговора. Что ж, напрасно он так поступил. Теперь это будет уроком и для Ларине, и для племянника. Принцы служат королям, им обоим следовало об этом помнить.

Кроме того, рассудил король, молодой человек, похоже, сам толком не знает, чего хочет, и возможно, отправляя его в такой поход, он оказывает ему услугу. Он взглянул на свою жену. Как он и предполагал, королева одарила его лучезарной улыбкой. Ведь она добилась своего. Верховный король улыбнулся в ответ.

Когда спустя некоторое время он снова встал, все удивились. Быть может, король решил отметить кого-то особо? Все слушали с почтением.

– Я должен объявить еще кое о чем. На этот раз о радостном событии. – Король медленно оглядел гостей, чтобы они твердо уяснили: радоваться обязательно. – Как вы знаете, мне воистину повезло так много лет прожить с моей прекрасной женой. – Король склонил голову в сторону королевы, и по залу тут же пробежал тихий ропот не слишком искреннего одобрения. – Однако, – продолжил король, – у нас есть обычай время от времени брать себе вторую жену. – В зале воцарилось гробовое молчание. – Поэтому я решил вдобавок к моей дражайшей женушке взять себе еще одну.

От изумления все в зале охнули. Взгляды гостей устремились к королеве, которая сидела с таким видом, будто ее ударили камнем по голове. Мужчины, знавшие о ее властном характере, переглянулись. Женщины – по крайней мере, некоторые – были потрясены. Хотя многие из них в разное время пострадали от тяжелой руки королевы. И через мгновение-другое, как роса собирается на листьях в единую каплю, так и у всех в зале возникла одна и та же мысль: королева сама виновата.

Но кто же невеста? По знаку короля вперед выступил высокий длинноусый мужчина под руку с красивой девушкой, которая еще недавно разливала эль и подносила им еду. Гости в недоумении смотрели друг на друга. Что все это значило?

– Дейрдре дочь Фергуса сына Фергуса из Дуб-Линна, – объявил король, потом, улыбаясь девушке, подозвал к себе Фергуса и так крепко обнял его за плечи, что вождь, который весь светился от счастья, словно в одиночку разбил целую армию, почувствовал себя в объятиях своего монаршего зятя, как в тисках.

Первым опомнился Гоибниу, и пока все остальные еще собирались с мыслями, быстро вскочил на ноги и, подняв вверх свой кубок, закричал:

– Долгой жизни и доброго здоровья нашему королю и Дейрдре!

И гости, сообразив наконец, в какую сторону дует ветер, присоединились к кузнецу одобрительным гулом.

Король внимательно наблюдал за каждым. Он мог бы развестись с королевой. Развод на западном острове считался делом обычным и нехлопотным. Но это оскорбило бы семью королевы, а ее семья была важна, хотя он и ослабил отныне ее влияние, взяв себе новую невесту. Его выбор тоже был хорошо продуман. Любой мужчина на острове имел право на двух жен, но королю следовало быть осмотрительным. Выбрав дочь одного из великих вождей, он оскорбил бы остальных. Конечно, он мог иметь наложницу, однако цель его состояла не в этом. Брак означал некое соотношение сил, нравится это кому-то или нет. Королю было необходимо уменьшить влияние королевы, и он этого добился. К тому же девушка принадлежала к знатному роду и выглядела как настоящая принцесса, вот только отец ее оказался никчемным бедняком. Хозяин болот, безлюдных земель и заброшенной речной переправы.

Предполагаемый муж из Ульстера не должен доставить никаких хлопот. Король собирался отправить к нему кого-нибудь со щедрыми дарами. И человек из Ульстера должен будет признать превосходство верховного короля. Что до Гоибниу, то король уже втайне позаботился о том, чтобы кузнец получил компенсацию за несостоявшийся брак. Поэтому все должны быть счастливы, кроме, быть может, Конала и самой девушки.

– Брачный пир состоится завтра вечером, – сообщил король.

Ночь была темная, звезды скрылись за облаками. В непроглядном черном небе не было даже крошечного проблеска света, и Дейрдре пришлось пробираться в полной темноте, которая словно нарочно сгущалась вокруг нее.

Девушка то и дело натыкалась на сделанные из воловьих шкур борта повозок или на временные жилища, разбросанные тут и там, несколько раз тревожила людей, которые спали на земле, завернувшись в накидки. В ночной тишине отчетливо слышался храп или более интимные звуки. Ее отец, довольный и счастливый, сейчас спал спокойным сном в пиршественном зале, как и полсотни других гостей. Но Дейрдре больше не могла находиться там, поэтому она оставила его и, пройдя мимо угасающих факелов перед входом, побрела туда, где стояла их повозка, в которой, как она надеялась, ее ждали младшие братья. Странно, что в такой тяжелый для нее час ей приходилось искать утешения у этих маленьких бездельников, которые, быть может, вообще напились до бесчувствия и не вспоминают о ней. Но ведь они ее семья. Хорошая или плохая, но она есть. И это ее последняя ночь с родными.

А потом? Потом она выйдет замуж за короля. Дейрдре не винила отца. Он все равно ничего не мог изменить. Она не винила его даже за то, каким довольным он выглядел там, на пиру. Да и как могло быть иначе? Разве Дейрдре могла ему сказать, что, стоя перед королем, она не испытывала ничего, кроме ужаса? Не только потому, что верховный король годился ей в отцы. Пожилые мужчины могут быть привлекательными. Но его смуглое лицо, налитые кровью глаза, рыхлое тело, руки, похожие на жуткие волосатые лапы, – все это внушало ей отвращение. Неужели уже следующей ночью ей придется отдать ему свою юность? Неужели год за годом он будет единственным мужчиной, которого она познает, и так до самой его смерти? Или до ее смерти? Когда она стояла перед гостями праздника, ей понадобилась вся ее сила воли, чтобы не выказать своего омерзения. Даже тот мужчина из Ульстера, с горечью подумала Дейрдре, и то был бы не настолько плох. Он не вызывал в ней неприязни. Наверное, со временем она даже научилась бы любить его.

А как же Конал? Что он собирался сказать ей утром? Может, после долгих раздумий, он наконец решил жениться на ней? Эта мысль причинила ей такую боль, что она едва сдержалась. Слишком поздно.

Ей показалось, что впереди, в беспросветной темноте, проступили очертания их повозки. Осторожно продвигаясь вперед, девушка наконец добралась до места. Да, это их повозка. Дейрдре уже слышала сонное посапывание братьев. И когда она начала поднимать кожаную завесу, кто-то вдруг схватил ее за руку.

– Вышла прогуляться? – раздался в темноте свистящий шепот.

От неожиданности Дейрдре задохнулась и попыталась освободиться, но хватка была крепкой.

– А я тебя жду. – Теперь голос больше напоминал звериное рычание.

Дейрдре все еще не понимала, кто так ловко ее поймал. И только следующие слова помогли ей наконец сообразить.

– Вздумала соперничать со мной?

Это была королева.

– Нет, – с трудом выговорила Дейрдре. В своем горе и страхе она совсем забыла о королеве. – Это не мой выбор, – хрипло сказала она.

– Дурочка! – (Дейрдре ощущала на своей щеке дыхание королевы. От него несло элем и затхлостью.) – Думаешь, я позволю тебе жить? Говори тише. Так ты думаешь?

– Я… – От растерянности Дейрдре никак не могла подобрать слов.

– Яд, утопление, какой-нибудь несчастный случай… – продолжал жуткий шепот. – Это все легко устроить. Если ты выйдешь за короля, юная леди, я могу тебе обещать, что ты и месяца не проживешь. Тебе понятно?

Королева уже с такой силой сжимала руку Дейрдре, что девушка поневоле вскрикнула.

– Что же мне делать? – почти простонала она.

– Я тебе скажу. – Королева прижала губы к самому уху девушки. – Беги, юная Дейрдре. Беги ради собственной жизни. Беги от Уснеха. Беги из Дуб-Линна. Беги туда, где тебя никто не найдет. Беги прямо сейчас и не останавливайся. Потому что, если король тебя найдет, он вернет тебя обратно. А если он это сделает, я изведу тебя. Беги!

Внезапно хватка ослабела. Рядом послышался шорох, и королева исчезла.

Дейрдре едва дышала. Ее била крупная дрожь. Хотелось тотчас убежать – куда угодно, лишь бы оказаться в безопасности. Но что будет с ее братьями и безмятежно спящим отцом? Торопливо, то и дело спотыкаясь, девушка сорвалась с места. Она почти бежала, хотя и не знала куда, пока в темноте случайно не наткнулась на тропу, которая вела куда-то наверх. В воздухе разливался свежий запах высокой травы. И вдруг в вышине она увидела россыпь звезд, которые прорвались сквозь облака, и поняла, что поднимается на холм Уснех.

Конал сидел на вершине холма, прислонившись спиной к большому пятиугольному камню, и смотрел в темноту, разлитую внизу. Настроение у него было таким же черным, как ночь.

Сначала это принародное объявление о набеге. Явный умысел, скрытый за поступком короля, взбесил юношу. Вместо того чтобы сначала поговорить с ним, как было обещано Ларине, король сообщил о предстоящем набеге публично, поставив тем самым Конала в безвыходное положение. Теперь любые возражения выглядели бы как неповиновение верховному королю. Дядя намеренно хотел обмануть его, просто использовал с бесстыдным самодовольством. Конал ненавидел его за это.

Однако потрясение от второй новости короля не шло ни в какое сравнение с этими переживаниями. Дейрдре потеряна для него навсегда. После долгих месяцев тяжких раздумий, сердечной боли все его надежды в одночасье обратились в прах. Отныне она принадлежит верховному королю и более недостижима для него. Даже если сама не хочет становиться женой его дяди. А это он понял сразу, едва взглянув на ее лицо.

Когда принц осознал, что девушка никогда не будет принадлежать ему, он испытал доныне незнакомое, очень сильное чувство. Сейчас он был уверен, что любил ее всегда, с первой их встречи. Он просто не мог отвести от нее глаз. Весь остаток вечера, пока девушка находилась в зале, он ловил себя на том, что невольно следит за каждым ее движением. Дейрдре же так и не посмотрела на него. Да и могла ли она? Хотя один раз ему показалось, что она все-таки бросила взгляд в его сторону. Захочет ли она теперь встретиться с ним на рассвете? Наверное, нет. Что они могут сказать друг другу? Он не знал. Но, даже уйдя с пира, он ощущал ее присутствие, словно она была рядом.

Неожиданно с другой стороны камня донесся слабый шорох, в темноте промелькнула чья-то тень и тут же скрылась. Кто-то сел рядом с ним, он был так близко, что Конал мог протянуть руку и коснуться его. А потом принц услышал тихий плач и сдавленные рыдания:

– Она меня убьет…

Тотчас узнав голос и боясь напугать девушку, Конал прошептал:

– Дейрдре…

Уже через мгновение он держал ее в объятиях, и она рассказала ему о встрече с королевой.

– Что мне делать, Конал?! – воскликнула девушка. – Куда бежать? Ведь король везде найдет меня, а я одна в целом свете. – И добавила сквозь рыдания: – Думаешь, она правда хочет меня убить? Скажи, что это не так!

Но Конал молчал. Он слишком хорошо знал королеву.

Так они и сидели, обнявшись, возле камня. Дейрдре чуть вздрагивала в его объятиях, а он, тревожась за нее, думал об их судьбах. Пока наконец не принял решение. И едва это произошло, он сразу же почувствовал, как сердце захлестнула огромная теплая волна, и восторженная радость словно наполнила светом все его существо. Наконец-то к нему пришла долгожданная уверенность, теперь он точно знал, что нужно делать.

– Мы убежим вместе, – сказал он. – Хоть на край света, если понадобится.

Фергус все медлил. Финбар с тревогой ждал.

– Ну? – Верховный король немигающим взглядом смотрел на вождя из Дуб-Линна.

Ответить на первый вопрос короля, знал ли Фергус о желании его дочери сбежать, было нетрудно. Он ничего не знал. Его неподдельный ужас видели все. Но знал ли он, что Конал добивался расположения Дейрдре? Здесь Фергус рассудил, что лучше уж горькая правда.

– Для меня это было приятной новостью, – признался он. – Только намерения его так и остались непонятны. Он ведь ни разу не навестил ее, – пояснил он королю.

Теперь все повернулись к Финбару: король, королева, два вождя, вызванные этим утром в пиршественный зал. И Финбар поступил единственно разумным образом. Он рассказал, что знал о чувствах Конала и сам устроил так, чтобы Дейрдре подавала принцу эль и еду на празднике. Почтительно склонив голову перед королем и стараясь не смотреть на королеву, он добавил:

– Я ведь тогда не знал, что ты сам ею интересуешься.

К счастью, такое объяснение короля вполне устроило, и, коротко кивнув, он сказал:

– Так и есть, девушка сбежала с Коналом.

Все молчали. Король был задумчив и спокоен. Финбар поневоле восхитился его выдержкой – все-таки такой удар по королевской гордости и авторитету.

– Любопытно, – тихо произнес верховный король, – не было ли какой-нибудь другой причины, которая заставила их бежать?

Все переглянулись. Никто этого не знал. Лицо королевы ничего не выражало. Потом она вдруг спросила:

– Как насчет быка?

– Ах, да… бык. – Король посмотрел по сторонам. – Его приведет Финбар. – Он холодно глянул на юношу и добавил: – Ты уж постарайся.

Финбар снова склонил голову. Намек был понятен. Король решил не обвинять его напрямую, даже давал возможность оправдаться. Но если Финбар не сможет добыть для короля то, чего тот желал, со всеми привилегиями ему придется распроститься.

– А как быть с беглецами? – спросил один из вождей.

– Возьмите полсотни человек и найдите их, – сухо произнес король. – Девушку приведите обратно.

– А Конала?

Король с удивлением посмотрел на вождя:

– Убейте его!