Ипотека в Российской империи. Часть I. Ипотека в феодальной оболочке (Н. А. Проскурякова, 2014)

1.1. Средневековая ипотека в России (XV–XVII вв.)

В средневековой России, как и повсюду в Европе, распространение ипотеки было связано со становлением ростовщического и торгового капитала, с одной стороны, и развитием феодального землевладения – с другой. Отличие России от Европы в этом отношении заключалось в том, что в первой данные процессы отставали по времени и выступали в более архаичных формах. Залог недвижимого имущества, и прежде всего вотчинных (наследственных) владений, широко практиковался еще в XV в., в завершающий период объединения русских земель вокруг Москвы. Это было связано с тем, что с середины XV в., вследствие хозяйственного оживления в стране и интенсивного развития различных форм феодальной собственности, растет интерес феодалов к земле. Сохранившиеся частноправовые акты (закладные, раздельные, полюбовные, разъезжие, меновые и др.) свидетельствуют о возрастании ценности земли в феодальном обществе и обострении борьбы за нее. Закладные, оформлявшие денежный заем (под проценты или без процентов) под залог недвижимого имущества, являются едва ли не самыми распространенными среди этих актов[63].

В России, в отличие от ряда других феодальных государств Европы, не было иностранных купцов, которые бы специализировались на ростовщически-кредитных операциях (собственники ломбардов в Англии в XIV–XV вв., еврейские и германские купцы во многих странах средневековой Европы в XV–XVI вв.). Представителями ростовщического капитала в России выступали отечественные купцы, еще чаще – крупные землевладельцы, накопившие большие состояния, а также монастыри[64]. Кстати, и купцы, и крупные землевладельцы могли выступать как «банкирами», так и заемщиками. Это свидетельствует о том, что ростовщическая деятельность в то время еще не выделилась в самостоятельную предпринимательскую сферу, хотя и приносила приличный доход.

Безусловно, выдачу ростовщиками ссуд под залог недвижимого имущества (и прежде всего земли) нельзя считать ипотекой в полном смысле этого слова, так как в данном случае не соблюдается главный принцип «классической» ипотеки: выдача ссуд под залог недвижимости осуществляется на длительный срок под низкий процент. Скорее здесь уместен термин «протоипотека» (или «ростовщическая ипотека»).

Притягательность ростовщических операций, при наличии резервов свободных денежных средств, разумеется, понятна. Но что же подталкивало феодалов-вотчинников идти на полулегальные операции с недвижимостью? Ответ прост: стремление получить эти свободные денежные средства. В условиях господства натурального хозяйства, низкого уровня развития экономических связей, ограниченности денежных ресурсов у государства возникало несоответствие между растущими потребностями феодалов (и прежде всего крупных, принадлежавших к столичной знати) и теми денежными средствами, которыми они располагали благодаря получению феодальной ренты. Все это создавало предпосылки для роста задолженности землевладельцев.

В XV–XVII вв. в России получила распространение такая форма залога, при которой с установлением залога кредитору передавалось владение заложенным имуществом. Глубокая разница между владением и собственностью тогда еще не осознавалась. Закладная и купчая считались актами, близкими между собой, а залог носил, по существу, характер отчуждения. Из документов того времени видно, что в случае несостоятельности должника вотчина переходила в собственность кредитора (монастыря, купца, крупного землевладельца), который становился ее полным владельцем.

Одна из особенностей развития ипотеки в этот период заключалась в том, что кредит под залог недвижимости по условиям предоставления мало чем отличался от других форм кредита. Чрезвычайная ограниченность «свободных» средств на «денежном рынке», правовая необеспеченность кредита, отсутствие каких-либо организованных форм кредитования делали кредит очень дорогим[65].

К середине XVI в. задолженность землевладельцев достигла таких размеров, что государство вынуждено было оказать помощь «опоре трона». В начальный период царствования Ивана Грозного, который получил в исторической литературе название «десятилетие реформ» (даже такой деспот, как Иван IV, не избежал увлечения реформаторством), был издан первый указ, регулирующий отношения между кредиторами и заемщиками. В 1558 г. правительство освободило заемщиков от уплаты процентов в течение пяти лет и установило их максимальный размер в дальнейшем – 10 % вместо принятых на практике 20 %, т. е. уменьшило процент с «наспы» (погашение ссуды) вдвое, и рассрочило возвращение полученных ссуд на пять лет. Через год, в 1559 г., такие же условия были распространены и на займы, полученные под обеспечение землей. Этим указом правительство показало, что оно знало о залогах недвижимой собственности, но при этом не узаконило практику ипотеки.

С началом перехода к абсолютизму в середине XVII в., при отце Петра Великого, царе Алексее Михайловиче, государство все более активно выступает в качестве организующей и контролирующей различные сферы жизни общества силы. Центр тяжести политики государства в отношении служилого сословия находился в регулировании поземельных отношений.

Правовое обеспечение феодальной земельной собственности нашло отражение в Соборном уложении 1649 г. – главном в течение почти двух столетий кодексе России. Законодательному оформлению феодального землевладения, поместного – условного и вотчинного – наследственного, в нем было уделено большое внимание. Хотя эти две формы землевладения сближались, было разрешено закладывать только вотчинные владения и установлен порядок их выкупа. В главе XVII «О вотчинах» (ст. 27–42) Соборного уложения даны законодательные нормы «заклада» вотчинных земель[66]. Здесь уже представлена вся процедура залога и предусмотрены разные варианты отношений между «закладчиками» и «ссудодателями». Несмотря на развивающиеся кредитные отношения, Соборное уложение запрещало брать деньги «в рост», т. е. процентные ссуды были запрещены. Попечительная политика правительства по отношению к заемщикам-вотчинникам была направлена на то, чтобы смягчить губительные последствия кредитных отношений. Закладная приравнивалась к купчей: «А кто вотчину родовую или выслуженную продаст или заложит, и его детям или внучатам впредь до тоя вотчины дела нет, и на выкуп им тоя вотчины не давати» (ст. 27). Земля при залогах сразу после получения ссуды передавалась во владение и пользование заимодавцу, а доход с земли являлся как бы «ростом», т. е. обеспечивал уплату процентов за предоставленную ссуду. При выкупе вотчины заемщик должен был погасить ссуду и оплатить «прибылые крестьянские дворы» и «прибылое вотчинное строение»: «…у кого в вотчине прибыло дворов крестьянских, и в них людей, и росчистныя пашни и сенных покосов из лестные поросли, и за то прибылое вотчинное строение вотчинником, что учнет выкупать, по суду и по сыску: за крестьянский двор с людьми пятидесят рублев; за распашную землю, которая росчищена внов из лесные поросли, по три рубли за десятину; за сенные покосы, которые росчищены внов из лесные же поросли, по два рубли за десятину; а за церковное строение, и за боярские и за людские дворы и за мельничное и прудовое строение платить денги, смотря по строению и по оценке сторонних людей» (ст. 27).

Срок ссуды не должен был превышать 40 лет: «А судити о вотчине за сорок лет, а которые вотчины будут в купле, или в закладе больши сорока лет, а вотчинники о таких вотчинах учнут после сорока лет бита челом на выкуп, и таких вотчин после указанных сорока лет на выкуп никому не давати» (ст. 30).

В случае просрочки времени погашения ссуды вотчина переходила в собственность ссудодателя: «А будет кто закладную вотчину кому просрочит, и учнет о выкупке той своей вотчины бита челом государю после сроку, и ему в том отказать, и закладные его вотчины на выкуп ему не давать, а велети такими закладными вотчинами владеть тем, у кого они в закладе будут» (ст. 33).

По Соборному уложению было окончательно запрещено передавать вотчины в заклад Церкви, которая раньше играла в протоипотечных отношениях главную роль: «…впредь с нынешнего уложения патриарху, и метрополитом, и архиепископом, и епископом, и в монастыри ни у кого родовых и выслуженных и купленных вотчин не покупати и в заклад не имати, и за собою не держати…» (ст. 42).

Так было положено начало законодательному оформлению ипотеки в России. В истории ипотеки это является событием чрезвычайной важности, а царь Алексей Михайлович Романов приобретает ореол «отца российской ипотеки». Несколько позже, в 1656 г., Алексей Михайлович разрешил получать ссуды и под незаселенные поместные (т. е. полученные за службу) земли. В 1685 г., в правление его дочери Софьи Алексеевны, был издан закон, по которому обеспечением залога могло стать любое имущество, в том числе и крепостные, если заимодавец по сословному положению имел право на владение крепостными.

1.2. Ипотека в первой половине XVIII в.

Новый этап в развитии ипотеки в России начинается в XVIII в. Первая четверть XVIII в. – время коренных преобразований в России. Создание крупной промышленности, развитие внутренней и внешней торговли, постепенная денатурализация хозяйства явились важными факторами экономического развития того времени.

«Программа реформ» Петра Великого предусматривала проведение масштабных экономических, социальных и политических мероприятий, направленных на модернизацию общества, процесс преобразований, охватывающий все сферы общественной жизни. Но прежде всего – это переход от традиционного общества с отношениями личной зависимости к индустриальному обществу с рыночными отношениями.

Необходимость преобразований была вызвана тем, что Россия отставала по уровню развития от ведущих стран Западной Европы, даже тех из них, в которых, подобно России, господствовали феодальные отношения (например, Франции). Отставание от Запада угрожало независимости России, с одной стороны, сдерживало ее экспансию – с другой. Роль лидера модернизации стало выполнять государство. Однако, даже завоевав статус мировой державы в результате победоносного завершения Северной войны, Россия во многих сферах социальной жизни сохранила черты традиционного общества. Заимствование в XVIII в. новых, уже апробированных на Западе форм организации производства (мануфактуры), капитала (акционерные общества), торговли (биржи), кредита (банки), а также техники, теоретических и прикладных знаний и приглашение иностранных специалистов не изменили сути системы. Эти новшества тут же ею прочно «схватывались» и, трансформируясь, способствовали ее консервации. С этого времени в нашей истории тесно переплелись старое – традиционное и новое – европейское, которое на российской почве часто изменяло свой облик до неузнаваемости.

Необходимость инвестиций в крупную промышленность поставила перед правительством проблему организации кредита. Государство само взяло на себя функцию кредитора: промышленники стали получать казенные ссуды на очень льготных условиях[67]. Функции своеобразного промышленного банка или ссудной кассы по финансированию промышленности в XVIII в. выполняла Мануфактур-коллегия[68]. Кредитные операции Коммерц-коллегии, намеченные Петром I в ее регламенте (1725 г.), на практике не осуществлялись. В первой половине XVIII в. разрабатываются первые проекты создания банков для кредитования торговли и землевладельцев под залог недвижимости, но в то время они также не были осуществлены[69]. Что же касается других форм кредита, то здесь мало что изменилось: на практике в роли заимодавцев и для купцов-торговцев, и для дворян-землевладельцев по-прежнему выступали ростовщики.

Начало модернизации в Петровскую эпоху, безусловно, затронуло владельцев феодальной земельной собственности, но они сохранили приоритеты во всех областях социальной, политической и экономической жизни страны.

Проблемы, которые стремился решить Петр I в отношении дворянства, были связаны, прежде всего, с земельной собственностью как его экономической основой. Дело в том, что существование сложившейся системы наследования вотчинных владений, при которой каждое новое поколение стремилось к отделению своей части от родовых или общесемейных владений, вело в перспективе к распылению земельной собственности пропорционально росту численности правящего класса. До определенного времени другая форма собственности – служилое поместное землевладение – являлась условной (т. е. предоставлялась с условием службы) и находилась под контролем государства. Однако со времени Соборного уложения 1649 г. шел процесс слияния этих двух форм землевладения и все большее количество земель вовлекалось в орбиту практики наследования, а следовательно, и дробления земельного фонда. Петр I, с присущей ему дальновидностью, сумел осознать эту опасность с точки зрения интересов государства и дворянского сословия.

В отношении дворянства как оплота молодой империи Петр I ставил двуединую задачу: стабилизировать его экономически и сделать его «социально активным». Эта задача решалась «одним махом». По указу «Об единонаследии» от 23 марта 1714 г. Петр I ограничил право распоряжения «недвижимыми имениями» (именно в этом законодательном акте появилась формулировка «недвижимые имения», что уравнивало статус поместья и вотчины)[70]. Вводился майорат: наследование земельных владений переходило к одному из сыновей, тем самым делалась попытка предотвратить нараставшее дробление земельного фонда и социальную деградацию правящего сословия. Сыновья, не получившие наследства, должны были «хлеба своего искать службой», т. е. служить по военному или гражданскому ведомству, заниматься коммерцией, «художествами» или «иттить… в белые священники». Благополучию дворянства, по мнению Петра I, угрожал не только раздел недвижимого имущества (который «приводил их в бедность»), но и залог имений под ростовщический процент. Веря во всемогущество закона, он в одном из сопутствующих указу «Об единонаследии» законодательных актов запретил заклад «недвижимых имений» у ростовщиков. Дворяне чрезвычайно враждебно встретили закон о майорате и продолжали тайно закладывать свои владения. По мере нарастания тенденции дробления дворянской земельной собственности нужда в кредите не уменьшалась, а напротив, возрастала.

При жизни Петра I предпринимались специальные меры контроля за соблюдением изданных им законов. Судя по сохранившимся сведениям, пассивное противодействие феодальных владельцев попытке законодательным путем ограничить их права на бесконтрольное распоряжение земельной собственностью было довольно устойчивым.

В последующий период, известный под названием «Эпоха дворцовых переворотов» (1725–1762 гг.), главным содержанием внутренней политики самодержавия стало увеличение социальных привилегий правящего класса и расширение его владельческих прав на землю и на крестьян. По данным на 1737 г., в стране насчитывалось 64,5 тыс. помещичьих владений и 6 млн крепостных, а численность всего населения Российской империи равнялась 18 млн чел. Каждый новый носитель власти (а вернее – каждая, так как в России наступило время «царства женщин») хорошо понимал, что его благополучие на троне зависит от поддержки со стороны господствующего сословия. Уже в начале царствования бывшей курляндской герцогини племянницы Петра I (дочери его старшего брата Ивана) Анны Иоанновны, 17 марта 1731 г., был ликвидирован майорат, а срок службы дворянства (при Петре I – пожизненный) сокращен до 25 лет. Процесс прогрессирующего дробления недвижимых имуществ стал характерной чертой дальнейшей эволюции дворянского землевладения.

Происходило именно то, о чем Петр I говорил в своем указе «О единонаследии»: «Например, ежели кто имел тысячу дворов и пять сынов – имел дом довольный, трапезу славную, обхождение с людьми ясное; когда по смерти его разделится детям его, то уже только по двести дворов достанется, которые, помня славу отца своего и честь рода, не захотят сиро жить… то уже с бедных подданных будет пять столов, а не один, и двести дворов будут принуждены едва ли не то ж нести, как тысяча несла (а государственные подати податьми), от чего не разоренья ли суть людям, и вред интересам государственным». А сами дворяне, «тако далее умножаясь, в такую бедность придут, что… знатная фамилия вместо славы, поселяне будут, как уже много таких экземпляров (образов) есть в российском народе». В исторической перспективе это вело к экономической и социальной деградации и маргинализации значительной части «благородного сословия». А. Т. Болотов, идеолог дворянства середины XVIII в., рисовал «страшные картины» утраты дворянством своих владений: «Роскоши и непомерное мотовство большей части наших дворян скоро произведут то, что большая часть наших сел и деревень принадлежать будет фабрикантам, купцам, подьячим, докторам и лекарям, и не мы, а они господами и владельцами будут»[71].

В этот период был основан первый официальный кредитный орган, поставленный на службу дворянству, точнее – придворной знати. Прав был К. Маркс, утверждая, что «развитие кредитного дела совершается как реакция против ростовщичества»[72]. Желая избавить верхушку дворянства от «лихоимства ростовщиков», Анна Иоанновна в 1733 г. специальным указом «О правилах займа денег из Монетной конторы»[73] предписала последней, занимавшейся чеканкой монет, выдавать ссуды под залог золота и серебра. Необходимость организации государственного кредита в указе объяснялась тем, что «бессовестные грабители» (т. е. ростовщики) берут чрезвычайно высокий процент – по 12, 15 и 20 %. Ссуды из Монетной конторы выдавались из расчета 8 %, причем в указе оговаривалось, чтобы «алмазных и прочих вещей, а также деревень и дворов под заклад и на выкуп не брать». Это обстоятельство, на наш взгляд, можно рассматривать как показатель отрицательного отношения правительства к залоговым операциям с недвижимостью, в которых оно (и не напрасно) усматривало угрозу феодальному землевладению. Об этом же свидетельствуют правительственные зигзаги в отношении залогов дворянских земель у ростовщиков.

В 1744 г. той же Анной Иоанновной был подписан новый указ, запрещавший обращение закладной в купчую при частных сделках. Заложенное недвижимое имущество в случае неуплаты должно было продаваться с публичного торга. Тем самым правительство вновь узаконило залоговые операции с недвижимостью и попыталось регламентировать их. Само того не подозревая, правительство сделало шаг вперед по пути развития залогового права, хотя цель при этом ставилась совсем иная – предотвратить переход земли в руки ростовщиков, которые в большинстве своем не принадлежали к дворянскому сословию. Однако результат оказался нулевым. Объявленные к продаже земельные имущества через подставных лиц по-прежнему приобретались теми же ростовщиками[74]. В 1754 г. при Елизавете Петровне была восстановлена старая система залогов земель, действовавшая еще в XVI–XVII вв., при которой заложенная земля переходила во владение заимодавца.

В противовес исподволь развивавшемуся процессу «подрыва устоев» феодальной собственности на землю прави тельство всячески стремилось расширить права дворянского сословия и укрепить дворянское землевладение.

В 1754 г. началось так называемое Генеральное межевание земель, одной из целей которого было восстановление «чистоты» дворянской природы земельной собственности. Всем недворянам предлагалось в шестимесячный срок продать свои земельные приобретения, в том числе и земли, полученные в результате неплатежей по ипотечным ссудам. Кроме того, была ужесточена политика в отношении ростовщиков. Расценивая ростовщиков как «грабителей и губителей» дворянства, Елизавета Петровна 23 июня 1754 г. подписала указ «О наказании ростовщиков»[75]. По нему устанавливалась предельно допускаемая процентная ставка 6 % (так называемый указной процент). В случае нарушения указа ростовщикам угрожала конфискация имущества. (Через 10 лет, в 1764 г., уже при Екатерине II запрещение брать за ссуду более 6 % было повторено и подтверждено специальным манифестом. Манифест объявлял ростовщиков, продолжающих брать сверх 6 %, «сугубыми преступниками»[76].)

Одной из «конструктивных» мер по борьбе с ростовщичеством стала организация по тому же указу от 23 июня 1754 г. Государственного Заемного банка. Главной целью основания банка объявлялось «уменьшение во всем государстве процентных денег». Государство взяло в свои руки функции кредитора для того, чтобы создать «щадящие» условия кредита для дворян-землевладельцев. Инициатором учреждения первого банка явился П. И. Шувалов, один из фаворитов Елизаветы Петровны, виднейший государственный деятель ее царствования. Он был своеобразным «мозговым центром» экономической политики российского государства середины и второй половины XVIII в. (По его инициативе были осуществлены важнейшие мероприятия в этом направлении: соляная монополия 1750 г., Генеральное межевание, таможенный тариф и др. П. И. Шувалов был сколь изобретателен, столь и корыстолюбив. Это не раз проявилось и в царствование Екатерины II, когда он по-прежнему занимал важные государственные должности «по финансовой части».)

Государственный Заемный банк состоял фактически из двух самостоятельных банков: «Банка для дворянства», с конторами в Петербурге и в Москве (существовал в 1754–1786 гг.), и «Банка для поправления при Санкт-Петербургском порте коммерции» (1754–1782 гг.). Таким образом, с самого возникновения государственных кредитных учреждений наметились два основных направления в их деятельности до 1861 г.: первое – кредитование дворянского землевладения, второе – кредитование торговли.

«Банк для дворянства» (или Дворянский заемный банк) начал выдавать ссуды размером от 500 до 10 000 руб. из 6 % годовых под залог золота, серебра, алмазов, жемчуга и «крепостных душ». Объем ссуды определялся не количеством земли или величиной доходов, получаемых от хозяйства, а исходя из примерной оценки принадлежавших помещику крестьян («ревизских душ»), вне зависимости от того, были ли они заняты в хозяйстве, являлись ли дворовыми или представляли собой оброчных крестьян. Обеспечением же долга служили не «души», а «населенные поместья», т. е. в случае неуплаты долга продаже подлежала земля вместе с прикрепленными к ней крестьянами. Первоначально «крестьянская душа» была оценена намного ниже ее рыночной стоимости – 10 руб. (при продаже за ревизскую душу в то время платили в среднем 30 руб.[77]). Это было сделано для того, чтобы предотвратить неограниченное пользование дворян кредитом.

Срок ссуды первоначально устанавливался в 3 года с обязательством своевременной и полной оплаты процентов. По отношению к потенциальным неплательщикам правительство было настроено весьма сурово: указ грозил им продажей их имений с аукциона.

Весь капитал «Банка для дворянства» составлял 750 тыс. руб. По предложению Сената эту сумму решено было заимствовать из денег, «собираемых с вина». (Для того чтобы получить представление о размерах этой суммы в условиях того времени, заметим, что государственный бюджет составлял в 1764 г. не многим более 18 млн руб.[78]) По расчетам учредителей, в «Банке для дворянства» одновременно могло быть заложено 75 тыс. душ (т. е. около 2 % всех помещичьих крестьян), но быстрая смена клиентов (через 3 года) должна была удовлетворить интересы всех нуждающихся в кредите. Создателям банка представлялось, что само существование государственного кредитного учреждения с большим масштабом операций и установление максимального размера процента (намного ниже ростовщического) положит конец «грабежу» ростовщиков и поможет «благородному» сословию стабилизировать свое экономическое положение.

С момента возникновения Государственного Заемного банка кончается предыстория и начинается история земельных банков России. Безусловно, «Банк для дворянства» не являлся в полном смысле слова ипотечным банком: слишком коротким был срок ссуды и весьма специфической была форма залога. Но вместе с тем это было движение вперед по лестнице залогового права – переход к следующей форме залога, при которой заложенное имущество в случае неплатежа продавалось с публичного торга. Так в принципах организации и функционирования банка переплелось новое (банковская структура, апробированная на Западе) и старое, традиционное, обусловленное его ориентацией на дворян-крепостников.

Уже первые шаги банка показали необходимость внесения коррективов в его устав. Средства банка, как и следовало ожидать, были очень быстро разобраны. Основная часть капитала разошлась среди верхушки придворной знати. С 1762 по 1786 г. в дополнение к первоначальному капиталу банку было выдано (в сумме) 6 млн руб. за счет государственного бюджета (надо учитывать, что покупательная сила рубля за это время упала примерно в 3–4 раза). Ожидаемой самоокупаемости не получилось. Как ни умеренна была ставка банка по сравнению с ростовщической, часто оказывалось, что на уплату процентов требовалась сумма, превышающая доход с поместья. (Так, поместья князя Куракина приносили доход в 7,5 тыс. руб. в год, а его долг составлял 207 тыс. руб., и одних процентов надо было платить ежегодно 12,4 тыс. руб.)

Постепенно устав банка «исправлялся» в сторону расширения круга заемщиков, удлинения срока и увеличения размеров ссуд вообще, размеров выдачи под душу в частности.

В 1756 г., наряду с российскими дворянами, право пользоваться услугами банка получили и дворяне – землевладельцы Прибалтики, после 1772 г. – дворяне белорусских губерний, а с 1783 г. – малороссийских. Помимо «населенных поместий», в залог стали брать каменные дома, а особо нуждающимся было разрешено выдавать мелкие ссуды (менее 500 руб.). Что же касается срока ссуд, то его было позволено продлить еще на один год после трех лет, т. е. всего до четырех лет. В 1761 г. был издан указ о продлении срока ссуд до 8 лет.

С первых дней деятельности банка появились авантюристы, подобные гоголевскому Чичикову. Они стремились получить ссуды под «мертвые» или вообще не существующие души. Так, смоленский помещик Путята в 1754 г. запросил ссуду в 300 руб. под имение, за которым, по его словам, числилось 38 душ. При проверке выяснилось, что у предприимчивого помещика нет ни имения, ни крепостных крестьян. В 1757 г. в такой же афере был уличен прапорщик Бочаров. Он заложил имение, в котором якобы числилось 28 душ, а фактически было только четыре[79].

Кассы «Банка для дворянства» быстро пустели, платежи по ссудам поступали в мизерных количествах. В собственность банка имения неплательщиков переходили крайне редко. Стремясь навести порядок в кредитном деле, правительство в 1761 г. издает указ, по которому лишь одна десятая часть дохода с имения, отписанного в банк, должна была поступать на содержание помещика, а само имение лишь после покрытия всех недоимок могло быть возвращено бывшему владельцу или его наследникам[80]. К концу царствования Елизаветы Петровны стало очевидно, что для банка нужно изыскивать новые средства. В дни кратковременного правления Петра III был издан специальный указ (от 26 июня 1762 г.), в котором давалась негативная оценка деятельности банка: «Хотя банки имели задачу служить для всепомощения всему обществу, нам известно, что следствие весьма мало соответствовало намерению и банковские деньги остались большей частью в одних и тех же руках, коим розданы с самого начала»[81]. Петр III предложил «кардинальную» меру – «собрать розданные ссуды» и ждать его дальнейшего указа по банковскому делу. Очевидно, поклонник прусского короля и вообще всего прусского хотел изучить опыт Пруссии в организации ипотечной системы и потом реорганизовать «Банк для дворянства». Однако это ему (как и многое другое) не удалось сделать. После дворцового переворота 1762 г. его супруга Екатерина II стала инициатором разработки нового «статута» банка для кредитования дворян.

«Банк для поправления при Санкт-Петербургском порте коммерции» осуществлял кредитование крупного купечества. Он выдавал ссуды под залог товаров на срок от одного до шести месяцев. Позднее срок ссуды был увеличен до года. Через десять лет ссуды стали выдаваться под поручительство ратуш и магистратов без залога товаров. Банк не оказал сколько-нибудь существенного влияния на торговую деятельность купечества: сфера его действия была ограничена лишь купцами Петербургского порта, да и размер его капитала был слишком мал. Первоначально он определялся в 500 тыс. руб., затем был увеличен до 800 тыс. руб. и к 1764 г. был весь разобран на ссуды. Общая сумма просроченных долгов банку составляла 408 тыс. руб. К 1766 г. удалось собрать половину этой суммы, а остальные долги так и не были взысканы. Ссуды получили в основном крупные купцы, однако и здесь не обошлось без исключений для придворной знати. Уже в 1770 г. купеческий банк фактически прекратил свою деятельность, но формально его ликвидация затянулась до 1782 г., когда правительство распорядилось передать оставшиеся средства этого банка «Банку для дворянства»[82].

Казначейское финансирование промышленности (за счет общебюджетных средств), восходившее к XVII в. и получившее довольно значительное распространение в качестве одного из средств насаждения крупной промышленности, выражалось в выдаче из казны кредитов владельцам мануфактур, как правило выполнявших государственные заказы. По очень неполным данным, в 1754–1770 гг. правительство выдало промышленникам всего ссуд на сумму не менее 450 тыс. руб., в том числе 300 тыс. руб. владельцам уральских заводов, понесшим убытки во время Крестьянской войны под предводительством Е. И. Пугачева[83].

Кроме того, с целью разрешения нарастающих финансовых трудностей, в царствование Елизаветы Петровны было создано еще два банка: Медный (функционировал в 1758–1762 гг.) и Артиллерийский (1760–1763 гг.)[84]. Оба эти банка были основаны по инициативе того же П. И. Шувалова, автора проекта первого в истории России «Банка для дворянства». Шувалов, человек сколь одаренный, столь и авантюрный, предложил два оригинальных способа привлечения в казну серебряной монеты. Первый банк (первоначально имевший название «Банковская контора для обращения в России медных денег») имел главной своей задачей улучшение денежного обращения внутри страны. Банк выдавал ссуды под переводные векселя «купечеству, помещикам, фабрикантам и заводчикам» медной монетой (из 6 %), требуя при этом возвращения ссуд на 75 % серебряной монетой. Кроме того, банк должен был улучшить циркулирование в стране медной монеты путем предоставления ассигновок в своих конторах (в Москве и Петербурге)[85]. Не были оставлены без внимания и интересы дворян-землевладельцев. Банку было разрешено выдавать ссуды «под души» по аналогии с «Банком для дворянства». Сначала для своих операций Медный банк получил 2 млн руб. медью. Впоследствии количество выданных им ссуд значительно превысило эту сумму. При ликвидации Медного банка в 1763 г. специально созданная Екатериной II Сенатская комиссия выявила, что «медный долг» составляет 3,2 млн руб. Больше всех попользовались банком сам Шувалов и еще ряд высокопоставленных вельмож: канцлер М. И. Воронцов, Н. В. Репнин и другие. Значительная часть ссуд попала в руки купцов и уральских заводчиков, которые одновременно являлись и крупными землевладельцами.

Создание Артиллерийского банка («Банка артиллерийского и инженерного корпусов») явилось высшим достижением «великого комбинатора». В этом банке реализовались две ипостаси Шувалова: придворного теоретика-финансиста и изобретателя-артиллериста. Он предложил, чтобы впредь не было недостатка в деньгах, старые медные пушки перечеканить в монету, а образовавшийся капитал передавать в Артиллерийский банк. Доходы банка должны были пойти на техническое перевооружение артиллерийских войск усовершенствованными орудиями. Размеры ссуд, выданные Артиллерийским банком, не смогли установить ни Сенатская комиссия, ни исследователи истории дореформенных кредитных учреждений. Знакомясь с материалами Сенатской комиссии, Екатерина II весьма скептически заметила, что банковские реформы П. И. Шувалова были «хотя и не весьма для общества полезные, но достаточно прибыльные для него самого»[86].

Итак, первые опыты создания земельных банков в феодально-крепостнической России оказались неудачными. Они не оправдали надежд ни правительства, ни дворянства. Капиталы «Банка для дворянства» оказались «замороженными» в бесконечно пролонгируемых ссудах. Деятельность Медного и Артиллерийского банков не способствовала улучшению денежного обращения и накоплению серебряной монеты, более того, она превратилась в завуалированную форму расхищения казенных средств.

2.1. Государственный Заемный банк в конце XVIII в.

Взойдя на престол после дворцового переворота 1762 г., Екатерина II, большая поклонница идей французских просветителей, довольно скоро убедилась в невозможности их реализации на русской почве. «Тремя китами» своей политики она сделала укрепление абсолютизма (в специфической российской – самодержавной – форме), законодательное оформление сословного строя (как одного из главных оснований самодержавия) и поддержание экономических и политических приоритетов первого сословия (что явно противоречило декларируемым ею принципам «общего блага» и «всеобщего благоденствия», не совместимым с какими-либо привилегиями). Ни в один другой период истории России дворянство не играло столь значительной роли во всех сферах жизни общества, никогда еще его сословные права и привилегии, получившие окончательное законодательное оформление в «Жалованной грамоте дворянству» в 1785 г., не достигали таких масштабов. Правление Екатерины II стало поистине «золотым веком» для русского дворянства.

Одним из крупных мероприятий в направлении укрепления позиций дворянства после восшествия на престол Екатерины II становится реорганизация «Банка для дворянства». По инициативе самой императрицы был разработан и опубликован ко «всеобщему сведению» проект его нового статута[87]. Проект предусматривал увеличение капитала банка до 2,3–3 млн руб., продление срока ссуд до 15 лет (вместо 8) и увеличение размера ссуд до 15 тыс. руб. (вместо 10 тыс. руб.).

Кроме того, предполагалось ввести дополнительные гарантии сохранения заложенных имений за их собственниками. Новым в проекте было и то, что банк наряду с осуществлением ссудных операций должен был приступить к приему вкладов, по которым выплачивалось бы 6 % годовых. Пассивные операции банка должны были решить вопрос об источниках средств (которых у казны всегда не хватало[88]) для выдачи ссуд под «населенные имения».

В 1764 г. был издан указ, в котором говорилось о желательности привлечения Дворянским заемным банком вкладов «партикулярных людей» (т. е. частных лиц). Однако дело было новое, незнакомое и до 1770 г. не получило сколько-нибудь широкого развития. Единственным вкладчиком был Воспитательный дом (см. ниже). Опасались, что полученные вклады невозможно будет вернуть по требованию вкладчиков и что неоткуда будет брать средства для выплаты им процентов.

Однако нарастающие финансовые трудности заставили правительство решиться на расширение функций «Банка для дворянства» за счет развития пассивных операций. В 1770 г. были установлены новые условия ведения банком этих операций: решено было по вкладам платить 5 % годовых, а из денег вкладчиков давать ссуды в размере от 1 тыс. руб. до 25 тыс. руб. из расчета 6 % годовых[89]. За счет платежей по ссудам предполагалось выплачивать проценты вкладчикам. Однако «замороженные» в долгосрочных непогашенных ссудах средства весьма редко возвращались в кассы банка, и он был не в состоянии удовлетворить требования о возврате вкладов.

Конечно, это вызывало беспокойство Екатерины II. Ведь именно она настаивала на пассивных операциях «Банка для дворянства». Как видно из записок секретаря Екатерины II А. Храповицкого, в 1784 г. она внимательно изучила дела банка и потребовала все законодательные материалы по данному вопросу[90]. После этого ею был издан указ, где в торжественной форме государством гарантировались банковские вклады. Но это была чисто внешняя акция. Для того чтобы спасти положение, прибегли к весьма традиционному способу – увеличили отчисления в кассу банка из государственного бюджета, который и без того «трещал по швам». Новой попыткой «поправления дел» «Банка для дворянства» стал выпуск бумажных денег.

Выпуск бумажных денег в России начался еще в 1764 г. Он мотивировался главным образом стремлением устранить неудобства обращения и перевозки медной монеты. Однако наряду с этим преследовалась еще одна цель – пополнить государственную казну: расходы росли намного быстрее, чем доходы. Выпуск ассигнаций рассматривался как внутренний кредит, внутренний заем и первоначально определялся в 20 млн руб. Для «вымена государственных ассигнований» в Петербурге и Москве были созданы два «променных банка»[91]. В 1786 г. они были реорганизованы в Государственный Ассигнационный банк, которому было отведено великолепное здание, построенное в столице по проекту архитектора Дж. Кваренги на Большой Садовой. В ведении банка находилась Экспедиция заготовления государственных бумаг, владевшая собственным домом на Фонтанке. Помимо выпуска бумажных денег (ассигнаций), Ассигнационный банк в дальнейшем выполнял и некоторые другие функции: принимал вклады от частных лиц и отдавал их в ссуды, чеканил монету. (В 1791 г. при нем была открыта Учетная контора с целью «вспомоществования ремеслам и торговле, преимущественно российским купцам, заводчикам и фабрикантам, имеющим в деньгах нужды на срочное время для полных их оборотов»[92]. Она должна была выдавать ссуды под залог товаров «собственного российского продукта, дела и мастерства» сроком до 6 месяцев и ссуды под залог векселей сроком не более 9 месяцев. Капитал Учетной конторы был определен в 157 млн руб.)

С 1764 г. по 1786 г. из «променных денег» «Банку для дворянства» для раздачи взаймы дворянству было передано 4,5 млн руб.[93] Однако и это не смогло спасти ситуацию: баланса между активными и пассивными операциями достичь не удалось. Общая масса дворянских долгов росла абсолютно и относительно, а погашения ссуд не производилось. Поддержание «благородного сословия» (потребности которого, а следовательно, и расходы росли) становилось для казны все более проблематичным из-за хронических финансовых затруднений. Необходимость очередной реорганизации «Банка для дворянства» была очевидна.

В начале 1786 г. Екатерина II создала комиссию, которой было поручено изыскать средства для улучшения финансового положения государства в целом и для пополнения капиталов банков в частности. В ходе работы этой комиссии по предложению все того же П. И. Шувалова, занимавшего в это время пост директора Ассигнационного банка, был разработан проект нового Заемного банка. Екатерина II, как уже говорилось, весьма критически относилась к его банковским экспериментам еще елизаветинской поры. Однако и она не смогла обойтись без советов ловкого придворного финансиста.

П. И. Шувалов предложил «гениально простое» средство «облегчения финансовых затруднений» (средство, которое весьма часто практикуется со времени изобретения бумажных денег). Оно заключалось в предоставлении только что основанному Государственному Ассигнационному банку права выпуска ассигнаций на сумму в 100 млн руб. (с зачетом уже находившихся в обращении) без металлического покрытия. Автор проекта уверял, что рост эмиссии не будет иметь никаких вредных последствий, особенно с учетом «великого пространства России». Кроме того, это мероприятие, по его мнению, должно было бы «обуздывать лихву, унижать указные проценты, устроять частное хозяйство…». Все это, как считал Шувалов, вполне оправдывало необходимость увеличения количества бумажных денег. «В обоюдном соображении полезности и вреда обретаем мы весьма выгодный изворот в учреждении нового Заемного банка», – писали Екатерине II члены комиссии[94].

Предложения комиссии были одобрены Екатериной II. Даровав «благородному сословию» в 1785 г. все права и привилегии, которые оно требовало[95], Екатерина II перестроила государственный кредит в интересах дворянства так, чтобы оно могло эти права и привилегии ощутить в полной мере. 28 июня 1786 г. был обнародован манифест, возвещавший о реорганизации «Банка для дворянства» в Государственный Заемный банк. В манифесте организация Заемного банка подавалась Екатериной II как величайшее благодеяние, оказываемое «народу» (!) в ознаменование двадцатипятилетия ее царствования[96].

Государственный Заемный банк создавался на следующих основаниях. Предполагалось увеличить капитал банка за счет выпуска ассигнаций: 22 млн руб. (с зачетом раньше выданных Ассигнационным банком 4,5 млн руб.) должны были пойти на кредитование дворянства и 11 млн руб. – на кредитование городов. Ссуды дворянам должны были выдаваться на 20 лет под населенные имения из расчета 5 % годовых. Кроме того, ежегодно дворяне-заемщики должны были уплачивать 3 % от всей суммы в погашение долга. Таким образом, предполагалось, что за 20 лет долг будет полностью погашен. Через каждые 4 года соответствующая погашенной доле ссуды часть имения должна была возвращаться в полное распоряжение заемщика. Ссуды городам (купечеству) должны были выдаваться на 22 года из расчета 7 % годовых. В поисках дополнительных ресурсов Заемный банк мог осуществлять депозитные операции с оплатой по вкладам 4,5 %. Учреждая Государственный Заемный банк на таких условиях, правительство никак не могло предвидеть, что впоследствии, в первой половине XIX в., неограниченный прием вкладов приведет (ввиду особенностей дореформенной экономики страны) к сосредоточению свободных денежных капиталов в системе государственных банков.

11 января 1787 г. Государственный Заемный банк открыл свои операции. Как и прежний Дворянский, он имел смешанный характер, сочетая активные операции по выдаче ссуд с пассивными по приему вкладов от казенных учреждений и «партикулярных лиц». По условиям кредитования он явно приближался к «нормальным» ипотечным банкам. Отступление заключалось в специфике объекта залога – «населенного имения». В основе определения величины выдаваемой под него ссуды при этом лежала, как уже говорилось, цена «крепостной души». Интересно заметить, что автор проекта устава Заемного банка, граф П. И. Шувалов, при всех своих талантах «придворного экономиста», не смог спрогнозировать неизбежную неплатежеспособность большинства заемщиков. При установленной норме для оценки «души» в 40 руб. 8 % годовых составляли 3 руб. 20 коп., а средний годовой оброк равнялся в то время только 3 руб.

И императрица, и дворянство возлагали на Заемный банк большие надежды. Однако им в значительной мере не дано было осуществиться. Растущий дивиденд государственного бюджета перекрывался за счет эмиссии ассигнаций, а это, в свою очередь, вело к падению их курса[97]. В этих условиях правительство не решилось предоставить Заемному банку обещанные средства. Сначала отказались от кредитования городов (купечества). Правительство заявило, что эти деньги временно передаются казначейству, а «когда настанет к тому удобность», они будут использованы по своему назначению. Но такой момент так и не наступил. Вскоре пришлось отка заться и от выдачи 22 млн руб. на расширение кредитования дворянства. Решено было для этой цели использовать пассивы банка: поступление погашений ссуд, а главное – вклады государственных учреждений и частных лиц.

Итак, расширенную операцию по кредитованию дворянского землевладения посредством организованного Заемного банка осуществить не удалось. В конце XVIII в. на балансе банка числилось 11 млн руб., розданных в ссуды сроком на 8 лет. В основном они были выданы банком до реорганизации, когда он именовался «Банком для дворянства». Вклады к этому времени исчислялись в 8 млн руб., из них свыше половины составляли вклады от частных лиц[98].

В середине 1790-х годов управляющий Заемного банка П. В. Завадовский придумал следующий «способ» покрытия крупной недостачи в банке. Изложим его словами Г. Р. Державина: «Когда требовали себе заемщики денег, то всегда говорили, что денег в кассе нет, советовали просить у купцов, чтоб они внесли в банк потребную сумму, и из оной и производили уже по обыкновенному канцелярскому порядку выдачу. Но как купцы (разумеется, большей частью иностранные) не находили своих расчетов отдавать в банк свои суммы за указанные проценты, то и платили им заемщики вышеписанные 12 и 15 процентов, которые и разделены были с теми купцами, маклерами и с банком или, лучше, с главным директором оного… Купцы, маклеры и банковские служащие имели свой корм, одни заемщики терпели…»[99]

2.2. Сохранные казны и приказы общественного призрения

Ограниченность средств Заемного банка затрудняла получение ссуд. Спрос на них со стороны дворянства значительно превышал возможности банка. Именно этим объясняется развитие ипотечных операций в других кредитных учреждениях, действующих в это время в России: сохранных казнах, приказах общественного призрения и губернских дворянских казнах.

Сохранные казны были созданы при воспитательных домах в Петербурге и Москве[100]. Объединение ипотечного кредитования и «общественного призрения» (призреть – дать кому-нибудь приют и пропитание) в одних и тех же учреждениях требует некоторого пояснения.

В России деятельность государства в сфере общественного призрения получила организационное оформление при Екатерине II[101]. Ею было издано немало указов, касающихся дела призрения. Среди них – указ об учреждении воспитательных домов «для подкидышей и для детей, оставленных родителями по бедности», в Москве (открыт в 1763 г.) и в Петербурге (открыт в 1772 г.). Главное управление воспитательными домами возлагалось на Опекунский совет, решения которого докладывались императрице. Воспитательные дома имели свои капиталы, которые создавались за счет «доброхотных» подаяний (добровольных пожертвований), одной четвертой части доходов со всех театральных зрелищ, устраиваемых за деньги, и от клеймения карт. В 1772 г. при воспитательных домах были созданы казны: ссудная (банк), сохранная (ломбард) и вдовья (страховое учреждение)[102]. Воспитательные дома имели собственную юрисдикцию, были освобождены от пошлин при заключении контрактов, могли продавать и покупать земли, заводы, мастерские и пр. Свое стремление приурочить кредитное дело к призрению бедных Екатерина II объясняла тем, что «всякая лихва, процент – дело греховное и поэтому если и разрешаемое, то лишь с богоугодной, благотворительной целью». Думается, что императрица явно лукавила, подстраиваясь под общественное мнение. В это время она уже вынашивала планы реорганизации «Банка для дворянства» и вполне разбиралась в механизме получения банковских прибылей.

По замыслу учредителей сохранные казны должны были стать тем местом, где «общее богатство, не выходя в чужие руки, оставаться будет в империи». Начав свою деятельность как депозитные банки, сохранные казны (в Москве и Петербурге) со временем стали выдавать ссуды под залог «недвижимых имений», «фабрик» и каменных домов[103]. Срок ссуды определялся в 1, 2, 3 года, а впоследствии был продлен до 5 лет, а для крупных заемщиков – до 8 лет из расчета 6 % годовых. Размер ссуды зависел от ее срока. Нормальной считалась ссуда в 1 тыс. руб. на 1 год; в 2 тыс. руб. на 2 года; в 3 тыс. руб. на 3 года и т. д. Максимальный размер ссуд зависел от наличия свободных средств. Сохранная казна требовала значительно большего обеспечения под ссуду, чем Заемный банк: под каждую тысячу рублей – 100 душ, а при наличии поручителя – 50 душ заемщика и 50 душ поручителя. Хотя, как говорится, нет правил без исключений. По усмотрению Опекунского совета воспитательного дома, «известные и надежные» лица могли давать поручительство и без обеспечения. Под залог домов и фабрик ссуда давалась в размере 50 % их оценки, а с землей – 75 %. По мере роста цен на крепостные души с 1785 г. 1 тыс. руб. стала выдаваться при наличии 30 душ, а процентная ставка была снижена до 5 %.

Операции сохранных казен, как и Заемного банка, распространялись на всю территорию России. По масштабам операций они к концу XVIII в. догнали Заемный банк. По Петербургской сохранной казне к 1800 г. числилось «в закладе» 158 тыс. крестьян и 191 каменный дом, по Московской – 196 тыс. душ и 207 домов[104].

В процессе развития залоговых операций у сохранных казен возникли те же проблемы, что и у Заемного банка. Росла неплатежеспособность заемщиков, около половины ссуд, выданных, например, к 1796 г. Московской сохранной казной, были просрочены. Среди заемщиков, как и в Заемном банке, попадались аферисты, закладывавшие мертвые души или чужие поместья. Капиталами казен в нарушение всех правил пользовались высокопоставленные вельможи. Так, всесильный Григорий Потемкин, перебравший из государственной казны не один миллион рублей, не погнушался и капиталами сохранной казны. Пользуясь своим положением, он несколько раз принуждал Опекунский совет нарушать правила выдачи ссуд. В 1781 г. Потемкин взял в Петербургской сохранной казне под залог одного из своих имений 50 тыс. руб. сроком на 5 лет; не уплатив долга, он продал имение и в обеспечение залога предоставил бриллианты, хотя под драгоценные камни запрещалось давать более 3 тыс. руб., потом потребовал возвращения бриллиантов и в обеспечение долга оставил закладную на 900 душ крестьян.

Очень интересен первый (хотя и неудачный) в истории ипотеки в России опыт по выпуску ипотечных облигаций – так называемых билетов сохранной казны. Это предприятие было связано с тем, что все возрастающий спрос на ссуды поглотил не только все вклады (которые в 1787 г. по обеим казнам составили 8,6 млн руб., а в 1793 г. – 8,2 млн только по Московской), но и часть собственных капиталов Московского воспитательного дома. Для восполнения средств Московский опекунский совет стал выпускать особые «билеты сохранной казны». До 1795 г. их было выпущено на сумму в 1 млн руб., и ссуды стали выдаваться своеобразными закладными листами. Найдя верный выход из положения, дополнив механизм функционирования данного кредитного учреждения необходимым для организации полноценного ипотечного учреждения звеном, инициаторы этой акции не смогли учесть общую «кредитную ситуацию», и эта эмиссионная операция привела к «вящему подрыву кредита» воспитательного дома. Получив «билеты» за заложенное имение, заемщики учитывали их у частных дисконтеров-ростовщиков из 20–25 %. Кредит, таким образом, для заемщиков становился очень дорогим, а ростовщики опять оставались в выигрыше. В связи с этим Московский опекунский совет срочно (в том же 1795 г.) принял решение: выкупить все «билеты сохранной казны» и впредь выдавать ссуды только наличными деньгами.

В 1775 г. в ходе создания структуры губернских органов на местах были учреждены специальные органы общественного призрения, подчинявшиеся губернаторам, – приказы общественного призрения. Воспитательные дома стали подчиняться приказам, за исключением Московского и Петербургского, которые (вместе с сохранными казнами) перешли под контроль созданного, под личным покровительством супруги Павла I императрицы Марии Федоровны, благотворительного ведомства – Учреждения императрицы Марии (УИМ). Губернские приказы общественного призрения и ведомство Учреждений императрицы Марии сыграли значительную роль в истории русского общественного призрения, т. е., говоря современным языком, были главными органами социальной защиты населения. Их деятельность распространялась на нуждающихся всех категорий: старых и малых, здоровых и больных, страдающих физическими недостатками, умалишенных. В ведении приказов находились различные благотворительные заведения, расположенные на территории губернии: больницы, богадельни, приюты. В ведении УИМ было более 1000 различных заведений.

При учреждении приказов законом было предписано отпускать на их нужды по 15 тыс. руб. из доходов соответствующих губерний. Эта сумма должна была явиться основным капиталом, причем деньги эти можно было отдавать «за узаконенные проценты на верные заклады, но только на заложенные имения той губернии, где находился приказ».

Кроме пассивных операций (по аналогии с сохранными казнами), приказы общественного призрения вели и активные: выдавали краткосрочные (на 1 год) небольшие ссуды (0,5–1 тыс. руб.)[105]. Кредитом под залог имений могли пользоваться только дворяне. Идя навстречу требованиям местного дворянства, которое тоже начинало входить во вкус в отношении пользования кредитом, власти продлили срок ссуды до 8 лет и увеличили ее размер. Московский приказ в 1784 г. выдал ссуд на 152 тыс. руб. Обороты провинциальных приказов были намного меньше, чем столичных. В целом в это время приказы играли незначительную роль в кредитовании дворянства[106].

Губернские дворянские казны (при губернских дворянских собраниях) были основаны при создании местных дворянских органов. Их средства составлялись из «добровольных складок». Размеры взносов не регламентировались и иногда составляли 10–30 коп. с крепостной души, находящейся в собственности дворянина, в течение 1–2 лет. Иногда устанавливались еще «доброхотнодательные» взносы в размере 1/2 % с занимаемой суммы. По условиям выдачи ссуд каждая губернская казна должна была ориентироваться на Заемный банк, но могла и вносить определенные коррективы. Например, под залог души часто давали 50–60 руб. Самый типичный размер ссуды был 1 тыс. руб., ведь капиталы этих кредитных учреждений были незначительны; срок ссуды – до 3 лет, хотя в случае просрочки платежа разрешалась отсрочка либо составлялась новая закладная. В общем губернские дворянские казны старались предоставить местному дворянству вполне щадящие условия кредитования[107].

2.3. «Вспомогательный банк для дворянства»

Естественным завершающим элементом системы дворянских банков XVIII в. стал «Вспомогательный банк для дворянства», возникший в первый год последнего царствования XVIII в.

Павел I пришел к власти в 1796 г. с идеями укрепления Российского государства. Для этого прежде всего следовало укрепить власть самодержца, сделав ее действительно неограниченной, установить регламентацию всех и вся посредством закона и возродить дееспособность российского дворянства, развращенного последними годами екатерининского царствования. Павел I объявил дворянские интересы своими (и действительно передал дворянам 600 тыс. новых крепостных из числа государственных крестьян и 5 млн дес. земли), ограничив при этом привилегии, дарованные Екатериной II в Жалованной грамоте дворянству. Его беспокоило то, что значительная часть дворянства была уже обременена долгами, а это, по его мнению, лишало первое сословие былого экономического могущества.

Для «очищения» дворянского землевладения от задолженности им был создан «Вспомогательный банк для дворянства»[108]. Банк был задуман как средство «скорой помощи» дворянам, а не как постоянно действующее учреждение. Банк должен был на протяжении не более двух лет выдать свои средства в качестве ссуд помещикам с тем, чтобы они получили возможность погасить свои прежние долги. Автором его устава был князь А. Б. Куракин – один из виднейших государственных деятелей конца XVIII – начала XIX в., занимавший тогда ряд важных постов, в том числе генерал-прокурора и главного директора Ассигнационного банка. Генерал-прокурор, сам являясь постоянным клиентом Заемного банка, прекрасно знал, как тяжко бремя долгов. В своем проекте об организации «Вспомогательного банка для дворянства» он «убедительно» и обстоятельно доказывал необходимость организации такого банка с точки зрения интересов государства и общества. Он утверждал: «…с учреждением сего банка не только избавятся дворянские роды от разорительных долгов, обеспечат потомству своему имение, получат способы к приведению в лучшее состояние хозяйства каждого, а заимодавцы, быв обеспечены в своих капиталах и процентами, удовлетворены будут, но через установленные обороты обогатится публика взаимным доверием, падет лихва и корыстолюбие, и самый банк, ежели выдачи положит 100 миллионов рублей, приобретя важные суммы, в состоянии будет подкрепить государственные доходы 25 миллионами и ссудную воспитательных домов казну 5–6 миллионами». Ссуды должны были выдаваться дворянам, обремененным ипотечными долгами, на 25 лет. На протяжении первых 5 лет заемщики должны были выплачивать только проценты из расчета 6 % годовых, а начиная с шестого года – приступать к погашению самого долга.

В случае уклонения задолжавших дворян от возврата ссуды, банк должен был взять заложенные имения в свое ведомство и удовлетворять кредиторов от себя, а через 25 лет возвратить освобожденное от долгов поместье их владельцам. 1 марта 1798 г. Вспомогательный банк начал свои операции.

Безусловно, грандиозный проект «очищения» дворянского землевладения от ипотечных долгов был утопичен, но он вызывает определенный интерес. В ходе деятельности Вспомогательного банка были предприняты попытки приспособить ипотечное кредитование к потребностям времени. Во-первых, впервые подошли к определению величины выдаваемой ссуды с учетом рыночной цены крепостных душ. Для этого все губернии были разделены на 3 класса. В первом классе под душу давали 70 руб., во втором – 65 руб., в третьем – 50 руб. В ряде губерний (прибалтийских, малороссийских, белорусских) с более высоким уровнем товарности помещичьего хозяйства впервые размер ссуд стал определяться исходя из доходности поместья путем капитализации годового оброка. Во-вторых, расчеты с заемщиками производились своеобразными ипотечными облигациями – специально для этого выпущенными 5-процентными банковскими билетами. Не считая неудачного кратковременного опыта выпуска «билетов» Московской сохранной казны, это была первая в Российской империи крупная акция введения в оборот ипотечных ценных бумаг.

Насколько же удалось осуществить план Куракина? Действительно, часть выданных ссуд, полученных во Вспомогательном банке, была направлена для покрытия долгов «казенным кредитным учреждениям». Так, на декабрь 1799 г. из банка было выдано 47 млн руб. (банковскими билетами). Из этой суммы было удержано в погашение долгов Заемному банку 6,2 млн руб., Петербургской сохранной казне – 1,8 млн руб., Московской сохранной казне – 2,3 млн руб. и другим присутственным местам – 1,7 млн руб.; всего 11,8 млн руб. Совершенно невозможно установить, какая часть пошла на удовлетворение частных долгов. Полного «очищения» дворянского землевладения, в принципе, и быть не могло. Заемный банк и сохранные казны продолжали действовать: многие дворяне, освободившись от долгов посредством Вспомогательного банка, закладывали свои имения вновь.

Заемщики Вспомогательного банка погашали ссуды и уплачивали проценты так же неисправно, как и клиенты других государственных ипотечных учреждений. В середине 1802 г. за должниками Вспомогательного банка числилось недоимок около 200 тыс. руб.

В начале 1799 г. выдача ссуд из Вспомогательного банка была прекращена, так как все средства, которые было предусмотрено выделить для «очищения» дворянского землевладения от долгов, были выданы. В середине 1802 г. в казну поступило билетов на 48,6 млн руб. В июле того же года Вспомогательный банк был присоединен к Заемному банку под наименованием «Двадцатипятилетняя экспедиция». Она должна была ведать расчетами по ссудам, выданным на 25 лет. А еще через 10 лет, в 1812 г., «Двадцатипятилетняя экспедиция» была окончательно влита в Заемный банк.

Кроме Вспомогательного банка, по инициативе Павла I 18 января 1789 г. была учреждена особая Контора придворных банкиров. Ее целью была организация придворных переводов казенных сумм, платежей и комиссий правительственных учреждений и частных лиц.

Таким образом, во второй половине XVIII в. правительство, с целью обеспечения помещиков дешевым кредитом и избавления их от задолженности ростовщикам, попыталось создать несколько банков («Банк для дворянства», Государственный Заемный банк, Вспомогательный банк). Дворянские банки служили, прежде всего, интересам сановно-бюрократической верхушки. Кредит из государственных банков рассматривался крупным дворянством как своего рода пособия или пенсии (феодальная рента была ниже годовых процентов по ссудам) и являлся специфической формой перераспределения национального дохода в пользу аристократических верхов.

Наряду с этими банками в составе государственных благотворительных учреждений возникли банки, игравшие уже к рубежу XVIII–XIX вв. важную роль в кредитовании широких кругов поместного дворянства. Таковы были два столичных банка – сохранные казны при Московском и Петербургском воспитательных домах – и местные банки в составе губернских приказов общественного призрения. Заметим, что, создавая их, правительство не ставило задачу поддержания помещичьего землевладения, а стремилось найти дополнительный источник финансирования своей благотворительной деятельности.

XIX в. начался с последнего в истории российской монархии дворцового переворота 12 марта 1801 г. Молодой император Александр I, воспитанный Екатериной II на идеалах французских просветителей, вступил на престол с идеей введения в России конституции и освобождения народа от крепостного рабства. Однако близкие друзья и наследники убедили его, далекого от реальной российской действительности, в преждевременности глубоких преобразований. Александр I принял их программу: путь к прогрессу должен был лежать через просвещение (насаждение грамотности, организацию школ, университетов) и разумную законотворческую деятельность, инициатором и главным субъектом которой должен быть не парламент, а просвещенный самодержец. В Манифесте о восшествии на престол он возвестил, что будет управлять «по законам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великой». Однако полное возвращение к позапрошлому царствованию было невозможно. Екатерининские лозунги на самом деле стали лишь исходными принципами для особой политики Александра I, в которой планы правительственного конституционализма сочетались с аракчеевской реакцией.

Царствование Александра I было временем медленного противоречивого движения российского общества и экономики страны вперед в новых исторических условиях, при начавшемся размежевании внутри дворянства – опоры трона. Александр I начал с попыток модернизации России. Он издал серию указов, отменявших наиболее вопиющие проявления крепостничества, разрешил дворянам освобождать по собственной воле крестьян, учредил новые органы центрального управления – министерства, провел прогрессивную реформу в сфере просвещения… Однако со временем он все больше стал понимать, что главной силой в стране является не монарх, а именно дворянство, и причем не гавернаменталистски настроенная (т. е. поддерживающая власть во всех ее реформистских начинаниях) меньшая его часть, а его консервативное большинство, не желавшее «просвещений» и реформ и стремившееся к сохранению традиционных политических форм правления (самодержавия) и всех своих привилегий. Именно поэтому Александр I так и не решился на осуществление даже относительно умеренных конституционных планов выдающегося государственного деятеля М. М. Сперанского.

С 1815 г., когда, как бы отдавая дань увлечениям своей юности, он даровал конституцию Польше, Александр I, все больше и больше отстраняясь от «текущих дел» в России, стал «погружаться» в большую европейскую политику. Вот тогда-то на авансцене российской истории и начал играть первую роль А. А. Аракчеев, ревностно-исполнительный служака, которому было поручено «поддерживать порядок» в империи.

Не раз вплотную столкнувшись с реалиями российской действительности, отторгавшей или изменявшей до неузнаваемости любые нововведения, к концу своего царствования Александр I утратил реформаторский пыл. Он понял, что ему не удалось отыскать новую идеологическую концепцию, которую можно было бы противопоставить идеям французской революции. Императорская утопия не выдержала столкновения с действительностью. «Продолжительным затмением» назвал один из современников последние 10 лет царствования Александра I.

Если Александр I хотел, но не смог реформировать систему, то Николай I, пришедший к власти после трагических событий декабря 1825 г., делал все, чтобы не только сохранить ее в прежнем виде, но и укрепить. Его тридцатилетнее царствование как бы повторяло короткое правление Павла I, но на другом витке исторической спирали и без крайностей последнего. Предельная централизация и бюрократизация с целью регламентации всех сторон жизни общества, вплоть до вмешательства в частную жизнь подданных; идеологизация, исключающая любое инакомыслие; милитаризация и политизация власти как средство, обеспечивающее ее функционирование, и сам император в роли «отца-командира» всей империи – таковы основные составляющие модели николаевской самодержавной монархии.

Одной из главных основ самодержавия Николай I справедливо считал сословный характер общественного устройства – сословность становится важнейшим принципом его внутренней политики. Главный упор при этом делается на то, чтобы сохранить права и привилегии дворянства, поддержать его сословную «чистоту» – затруднить доступ в него для других сословий.

Собственность дворянства России на землю в представлении Николая I была священна и неприкосновенна. Ее состояние являлось для императора предметом постоянной заботы. Для того чтобы приостановить процесс дробления дворянской земельной собственности, в 1845 г. был издан закон о майоратах, а для облегчения положения дворян – заемщиков казенных банков – постоянно расширялся круг льгот и менялись условия кредитования. Николаю I, благодаря титаническим усилиям, действительно удалось продлить историческое существование старой системы, внутри которой назревали неразрешимые противоречия. Однако предотвратить ее гибель он не смог. Более того, его внешнеполитические амбиции привели в первой половине 1850-х годов к Крымской войне, которая и выявила со всей очевидностью ветхость структуры империи.

В первой половине XIX в. экономика России сохраняла феодальный (аграрно-экстенсивный) характер. Вместе с тем все заметнее проявлялись признаки процесса экономической модернизации, уходящего своими корнями в эпоху Петра I. Модернизационные инициативы исходили главным образом «сверху» и осуществлялись узко избирательно. Одновременно «снизу», преодолевая сопротивление рутины и крепостничества, шел процесс формирования рыночной системы, основанной на частной собственности, капитале, рынке, наемном труде, конкуренции. Эти процессы начали проявляться во всех сферах народно-хозяйственного организма: в помещичьем и крестьянском хозяйстве, мелкой кустарной и крупной промышленности, внутренней и внешней торговле, зарождающихся новых формах кредита.

Безусловно, внешние проявления этих процессов далеко не всегда были адекватны их содержанию. Более того, новые экономические формы не просто соседствовали с крепостническими, а тесно переплетались с ними. Это сосуществование крепостничества и рынка было противоречивым по своей сути. С одной стороны, оно порождало кризис старой системы, которая теряла свою качественную определенность, с другой – давало возможность крепостничеству паразитировать на развивающихся более эффективных экономических механизмах, опутывая их густой сетью патриархальных отношений и тем самым мешая им развиваться в режиме саморегуляции.

Симбиоз крепостничества и капитализма в условиях политического режима, ориентированного на самосохранение, делал всю систему в целом экономически малоэффективной и социально нестабильной. Поражение России в Крымской войне расставило все точки над «i» в соперничестве России с Западом, вынудив ее на время расстаться со статусом мировой державы. Нарастающий кризис, все более принимавший структурный характер, нашел свое разрешение в отмене крепостного права и ликвидации феодальных отношений.

3.1. Дореформенная кредитная система (первая половина XIX в.)

Кредитная система Российской империи в первой половине XIX в. вполне соответствовала характеру дореформенной экономики. Образовавшиеся еще во второй половине XVIII в. Государственный Заемный банк, сохранные казны и местные кредитные учреждения – приказы общественного призрения успешно развивали свою деятельность по выдаче ссуд под залог «населенных имений» и других форм недвижимости, а также осуществляли депозитные операции по приему вкладов у частных лиц и казенных учреждений. Государственный Коммерческий банк, основанный в 1817 г., предназначался для кредитования крупного купечества. Названные учреждения составляли основу кредитной системы Российской империи. Их деятельность будет подробно рассмотрена ниже.

В первой половине XIX в. было основано еще несколько кредитных учреждений, обслуживавших дворянство как в центре, так и на западных окраинах Российской империи. В Прибалтике и царстве Польском, где помещичье хозяйство уже в первой половине XIX в. начало перестраиваться на новый лад, земельные банки возникли в виде кредитных обществ, т. е. по типу прусских, а не российских банков. Это были Эстляндское и Лифляндское дворянские земельные кредитные общества (возникли в 1802 г. и 1803 г. соответственно), Земское кредитное общество царства Польского (образовано в 1825 г.), Курляндское кредитное общество (учреждено в 1832 г.).

Кредитные общества прибалтийских губерний имели исключительно сословный характер, закрывавший доступ к кредиту мелким собственникам и лицам, не принадлежавшим к местному дворянству. Ссуды выдавались из 5 % в размере 2/3 оценки. Поместья оценивались не по числу душ (в начале XIX в. здесь было отменено крепостное право), а по площади земли и ее качеству. В случае неисправности заемщика на его имение накладывался секвестр или оно отдавалось в долгосрочную аренду, а в крайнем случае могло быть продано с публичного торга.

Членами Земского кредитного общества царства Польского были все землевладельцы, получившие из него ссуды (т. е. общество имело бессословный характер). Ссуды выдавались на 28 лет из 4 % роста и 2 % погашения. Оценка земли, как и в Прибалтике, производилась на основе площади земли и ее качества.

Деятельность прибалтийских кредитных обществ и Земского кредитного общества царства Польского была поставлена на хорошую законодательную основу. Здесь, как и в Пруссии и Австрии, была создана система ипотечных книг, фиксировавших все операции с недвижимостью. Прибалтийские и польские помещики не пользовались услугами Государственного Заемного банка.

В центральных губерниях было образовано два местных дворянских кредитных учреждения – Нижегородский Дворянский Александровский банк и Александринский Тульский банк. Первый был учрежден нижегородским дворянством в 1841 г. в память посещения Нижнего Новгорода Александром II (тогда еще наследником престола). Средства этого банка состояли из взносов местных дворян, которые взяли на себя обязательства вносить по 14 2/3 коп. с души в течение 10 лет. Первоначальный капитал банка равнялся 1 млн руб., и он предоставлял ссуды местным помещикам. Кроме того, на прибыли банка содержались Александровский Нижегородский институт (благородных девиц), некоторые местные благотворительные учреждения, а также отставные солдаты из нижегородских помещичьих крестьян. Объем операций банка, по сравнению с казенными кредитными учреждениями, был незначительным. В 1856 г. Нижегородский Александровский банк выдал ссуд на 1,1 млн руб. при общей задолженности нижегородских помещиков в том же году в 14,8 млн руб.[109]

Александринский Тульский банк был учрежден в декабре 1845 г. с капиталом в 20 тыс. руб. Учредителем этого банка являлось ведомство императрицы Марии Федоровны. Банк выдавал ссуды под залог населенных имений тульским помещикам и принимал вклады. Прибыли банка шли на благотворительные цели (данные о размере операций до 1861 г. обнаружить не удалось).

Кредитование экспортной торговли в начале XIX в. осуществляли учетные конторы. В 1806 г., наряду с Петербургской учетной конторой, было создано несколько учетных контор в Москве, а также в портовых городах (Архангельске, Одессе, Таганроге, Феодосии). Учетные конторы не оказали заметного влияния на экономическую жизнь страны: слишком узок был круг лиц, которые могли ими обслуживаться, слишком тягостной была регламентация всех операций, кратковременным срок ссуд, а главное – конторы были ограничены в оборотных средствах и ориентированы почти исключительно на внешнюю торговлю.

7 мая 1817 г. вместо упраздненных учетных контор, которые из-за «действия по маловажности их капиталов не приносили торговле ощутительной пользы», в Петербурге был учрежден Государственный Коммерческий банк[110]. Банк помещался на Екатерининском канале, близ Невского проспекта. Он находился в ведении Министерства финансов, но в его правление помимо чиновников входили представители петербургского купечества. Банк выдавал подтоварные ссуды, производил учетную и вкладную операции. Собственный капитал банка определялся в 30 млн руб. В ряде городов (Москве, Одессе, Нижнем Новгороде, Архангельске, Риге) были открыты отделения банка.

Незрелость рыночных отношений в стране, с одной стороны, опека государства – с другой, предопределили формы и масштабы его деятельности. Собственно коммерческие функции банка (подтоварные, вексельные, трансфертные операции) не получили большого развития. (Это нельзя объяснить исключительно антикапиталистической направленностью кредитной политики российского правительства или его отсталостью. На всем Европейском континенте учет векселей рассматривался в то время как рискованная операция, а до середины XIX в. недвижимые имущества считались наиболее надежным обеспечением даже при кредитовании предпринимателей – промышленников и торговцев.)

В течение 30 лет все активные операции Коммерческого банка колебались в пределах 20–30 млн руб. (т. е. суммы, не превышавшей основной капитал), а на момент ликвидации казенных дореформенных банков составили всего 47 млн руб.

Масштабы вкладной операции Коммерческого банка, увеличиваясь относительно и абсолютно (в 1820 г. – 17,2 млн руб., 1841 г. – 98,8 млн руб.), к середине 50-х годов XIX в. достигли 240 млн руб.[111] Конечно, нельзя наверняка утверждать, что все вклады Коммерческого банка принадлежали купечеству. Но, по свидетельству современников, купечество «тянулось» к своему банку, так же как дворянство к своим сословным кредитным учреждениям. С 1825 г. свободные средства банка в обязательном порядке передавались в Заемный банк для «приращения процентами». Здесь они использовались для кредитования помещичьего землевладения и как источник внутренних займов казны, о чем будет рассказано ниже. Таким образом, Коммерческий банк, централизованно управляемый чиновниками при участии «именитого купечества», не стал, да и не мог стать банком капиталистического кредита, а являлся органом правительственной поддержки крупного купечества.

Кредитование промышленности осуществлялось двумя путями: непосредственно из казны и через основное кредитное учреждение – Заемный банк, который выдавал ссуды дворянам под залог предприятий.

Казначейское финансирование промышленности проводилось с помощью субсидий, чаще в кредитных формах – в виде долгосрочных ссуд из казначейства. Оно определялось «государственными» соображениями и меньше всего – коммерческими основаниями и расчетом. Так проводились форсированное развитие суконной промышленности, поддержка льняной промышленности. При этом порядок финансирования в своей основе предвосхищал широко развившуюся в период капитализма систему казенных заказов. Иногда казначейское финансирование было ориентировано на «оказание помощи» отдельным крупным купеческим фирмам. Для этого использовались и средства Заемного банка, что было явным нарушением его устава.

Отсутствие специальных государственных органов кредитования промышленности неправильно было бы рассматривать только как проявление отсталости России. На мануфактурном этапе и даже на ранних стадиях промышленного капитализма и европейские банки (за исключением английских и шотландских) почти не проводили операций по кредитованию промышленности. Во Франции вплоть до конца XVIII в., в Австрии и Пруссии до конца первой четверти XIX в. государственное финансирование в виде ссуд и субсидий использовалось для насаждения капиталистической мануфактуры. В первой половине XIX в. банки начинают кредитовать промышленность. Но и тогда эти ссуды большей частью представляли собой ипотечный кредит, т. е. давались под залог недвижимости. Капиталистическое же финансирование промышленности банками сложилось еще позднее – во второй половине XIX в.[112]

Предшественниками пореформенных акционерных коммерческих банков в России были банкирские дома, возникшие в крупнейших коммерческих центрах страны – Петербурге, Москве, Варшаве, а также в портовых городах – Одессе, Таганроге, Риге, Архангельске. Уникальным банковским центром был в предреформенное время город Бердичев.

Институт придворных банкиров, сложившийся в конце XVIII в., сохранился и продолжал играть заметную роль в финансовой жизни России в XIX в., о чем свидетельствует деятельность крупнейшего в стране банкирского дома, принадлежавшего выходцу из Германии Людвигу Штиглицу. Основанный в 1803 г., он просуществовал до 1860 г. Основные банковские операции Штиглицов сводились к размещению государственных займов за границей и в России (1843–1846 гг.). Штиглицы являлись частными банкирами крупнейших представителей русской знати и членов царской фамилии, предоставляли крупные кредиты петербургским предпринимателям. Людвиг Штиглиц был признанным главой Петербургской биржи, а его сын Александр, банкир, промышленник, стал первым директором Государственного банка, образованного в 1860 г. «Российские частные банкирские фирмы при всех их особенностях были во многом похожи на лондонских “купцов-банкиров” и парижские дома “банковской верхушки”»[113].

В первой половине XIX в. начинается история одного из низовых звеньев кредитной системы России – городских общественных банков. Первый городской банк был учрежден в Вологде еще в 1785 г. на основании грамоты, разрешавшей городам «заводить банки для выдачи ссуд жителям на торговые дела, а также в случае нужды и несчастий». По типовому уставу, утвержденному в 1811 г., городские банки получили право выдавать ссуды под залог недвижимости (сначала банки выдавали ссуды только под залог городской недвижимости, а в 1833 г. им было разрешено, при отсутствии спроса на ссуды со стороны горожан, предоставлять ссуды под залог «населенных поместий») и под залог товаров, а также производить учет векселей. Все общественные банки в соответствии с традициями XVIII в. должны были соединять кредитные функции с благотворительными делами. До 1861 г. было учреждено 23 го родских общественных банка (в Архангельске, Туле, Ростове, Иркутске, Казани, Томске и других городах). Крайне незначительные размеры их капиталов предопределили небольшие объемы (от 10 до 15 тыс. руб. серебром) их операций[114].

И наконец, самое низшее звено кредитной системы составляли сберегательные и вспомогательные кассы и так называемые мирские капиталы. Сеть сберегательных и вспомогательных касс стала создаваться в селах, населенных государственными крестьянами, с начала реформы П. Д. Киселева 1839 г. Вспомогательные кассы выдавали ссуды величиной от 60 руб. из расчета 6 % годовых. Сберегательные кассы платили своим вкладчикам 4 %. Они передавали вклады для «приращения процентами» в приказы общественного призрения или предоставляли их в распоряжение вспомогательных касс. По данным на 1857 г., в губерниях имелось 882 вспомогательных и 460 сберегательных касс.

В 1842 г. были организованы первые городские сберегательные кассы в Петербурге и Москве при сохранных казнах, а затем и при приказах общественного призрения.

«Мирские капиталы» создавались в селах государственных крестьян одновременно со сберегательными кассами. Они складывались за счет пожертвований, штрафов, сумм, вырученных от продажи излишков общественного хлеба, от сдачи в аренду общинных земель и пр. Назначением их было финансирование удовлетворения общественных нужд и уплаты податей несостоятельных крестьян[115].

Так выглядела кредитная система Российской империи накануне отмены крепостного права. Та важная роль, которую она играла и в государственных финансах, и в дореформенной экономике в целом, нашла отражение в создании первого «представительного органа» кредитных учреждений.

В 1817 г. по инициативе министра финансов Д. А. Гурьева для ведения гласного и общественного контроля в деле организации государственного кредита был создан Совет государственных кредитных установлений. На него была возложена задача координации деятельности всех существовавших кредитных учреждений. В Совете, наряду с тремя членами от правительства (председатель Государственного совета, министр финансов и государственный контролер), участвовали и выборные члены: 6 депутатов от дворянства и 6 депутатов от купечества, петербургский городской голова и 5 членов от купечества, производящего торговлю при Петербургском порте. Совет государственных кредитных установлений был торжественно открыт 22 февраля 1818 г. На первом его заседании министр финансов Гурьев сказал: «Учреждение банков имело на государство общеполезное влияние, дав быстрое движение денежному обращению; трудолюбие получило новую пищу, дремавшая промышленность пробудилась, торговля оживилась, источники народного богатства открылись и расширились очевидно…»[116].

В условиях самодержавного режима подобный «представительный орган» не мог обладать реальной властью. Он не имел ясно очерченных задач или административных прав. Основной функцией Совета стала подготовка ежегодного «Отчета государственных кредитных установлений», в котором публиковались балансы банков. Этими публикациями было положено начало статистике русских банков XIX – начала XX в. – одной из лучших в Европе. В Совете обсуждались важнейшие вопросы кредитной политики, хотя его решения далеко не всегда учитывались при выработке государственного экономического курса. Совет был первым и до 1828 г. (когда был создан Мануфактурный совет) единственным «представительным органом».

3.2. Законодательное регулирование деятельности казенных банков

В начале XIX в. главный для того времени источник банковских ресурсов иссяк: государственные финансы находились в тяжелом состоянии (дефицит бюджета, все убыстряющийся рост внутреннего и внешнего государственного долга, прогрессирующее расстройство денежной системы).

Уже ставшие привычными финансовые затруднения (преодолевать которые «учились» все возрастающим выпуском ассигнаций) усугублялись постоянными войнами, ведущимися Российской империей в то время (с Францией, Османской империей, Персией, Швецией), и присоединением России к континентальной блокаде Англии (с 1807 г. по Тильзитскому договору). Внешнеполитические обстоятельства привели к значительному сокращению вывоза товаров, к складыванию пассивного торгового баланса. Цены на предметы русского экспорта упали на 30–40 %. Дворянство же, как основной экспортер сельскохозяйственных продуктов (и прежде всего хлеба), испытывало серьезные денежные затруднения. В этих условиях оно требовало предоставления льгот дворянам – заемщикам государственных кредитных учреждений.

В соответствии с этими требованиями в декабре 1811 г. Министерство финансов предложило Государственному совету изменить условия кредитования дворянства в казенных банках, а именно: обратить 8-летние займы в 20-летние. Благодаря удлинению срока ссуды помещики-заемщики должны были бы с ежегодной уплатой процентов постепенно погасить основную сумму долга. 2 апреля 1812 г. был подписан царский Манифест, в котором реализовались предложения Министерства финансов[117]. В Манифесте звучала уверенность в том, что найден способ, с одной стороны, оказать дворянству помощь деньгами, а с другой – обеспечить аккуратное погашение его долгов. Все восьмилетние займы, «с какого бы года они учтены ни были», пролонгировались на 12 лет, считая с 1 января 1812 г. Уплату процентов по 20-летнему займу было предложено производить по правилам 25-летнего займа Вспомогательного банка. Вскоре, в связи с началом Отечественной войны 1812 г., правительство приняло решение о временном прекращении выдачи ссуд из Заемного банка и приказов общественного призрения. Все наличные средства этих банков, а также суммы, возвращаемые должниками или поступающие в виде новых вкладов, должны были быть предоставлены казне[118].

Выдачу ссуд банки возобновили только в 1823 г., после издания указа «О назначении из Заемного банка 5 млн руб. для раздачи в пособие дворянству губерний, потерпевших от неурожаев в прошедшие годы стеснения в денежных оборотах, под залог ревизских душ на правилах 12-летних займов»[119]. Первоначально этим пособием могли воспользоваться очень немногие помещики, так как ссуду по закону можно было получить под залог «чистого», т. е. ранее не заложенного еще имения. Но уже с 1824 г. было дозволено помещикам, «потерпевшим разорение», перезакладывать их имения в Заемном банке без удержания их долгов другим кредитным учреждениям. С 4 июня того же года Заемный банк начал проводить ссудные операции в полном объеме на основе новых правил. Императором было подписано «Положение об открытии вновь займов из Государственного Заемного банка»[120], в котором нашли отражение пожелания дворянства. Установленные этим положением новые ссудные правила были тогда же распространены на сохранные казны, а вскоре и на приказы общественного призрения.

Положение предусматривало выдачу ссуд на 8, 12 лет и 24 года. Получившие ссуду на 12 лет и 24 года ежегодно, с одновременной уплатой установленных 6 %, производили постепенное погашение самой ссуды (по 2 % в год), т. е. выплачивали всего 8 % в год. Размер ссуды устанавливался от 5 до 500 тыс. руб., которые выдавались под залог населенных имений, каменных домов в Петербурге, фабричных зданий и заводских крестьян, а также крестьян, приписанных к горным заводам.

В «Положении…» специально указывалось, что ссуды выдаются «фабрикам», но не всем, а только тем, которые по «многочисленности и разнообразию работ», производимых на них, и «по употреблению различных орудий и машин, имеющих большую ценность», требовали «вящего вспомоществования». К их числу относились суконные, шелковые, ситцевые, полотняные, красильные, сахарные, фаянсовые фабрики (исключая ситцевые, красильные и шелковые, предприятия всех перечисленных отраслей использовали крепостной труд). При выдаче ссуд промышленникам рекомендовалось соблюдать особую осторожность. Всякая ссуда под залог «фабрики» должна была утверждаться Министерством финансов. Ссуды под залог каменных домов выдавались из расчета определенной доли стоимости «несгораемых материалов» (кирпича, бута и т. п.), использованных для сооружения здания, т. е. с учетом далеко не полной его стоимости. Это означало, что преобладающая часть каменных домов находилась еще в личном пользовании, а сдача их внаем была мало распространена. Вследствие этого еще не сложилась рыночная оценка городских домов, а заодно и городских земель по капитализации их доходности.

Размер ссуд помещикам, как и раньше, определялся количеством заложенных душ. Было установлено, что под душу дается 150 или 200 руб. ассигнациями, в зависимости от класса губернии. (К губерниям первого класса были отнесены две столичные – Петербургская и Московская; черноземные – Курская, Воронежская, Орловская, Тамбовская, Тульская, Рязанская; центрально-промышленные – Нижегородская, Ярославская, Владимирская, Тверская, Костромская, Калужская; поволжские – Казанская, Пензенская, Симбирская, Саратовская; правобережно-украинские – Киевская, Подольская; юго-восточные – Астраханская, Оренбургская; северная – Вологодская. Все остальные губернии европейской части России были отнесены ко второму классу.) Распределение губерний по классам производилось без учета уровня доходности хозяйства: в первый класс были включены некоторые губернии, в которых доходы помещиков были очень низкими (Пензенская, Симбирская, Курская и др.). На Сибирь, ввиду отсутствия в ней дворянского землевладения, ссудная деятельность казенных банков не распространялась.

Положение 1824 г. предусматривало, что заложенные и населенные имения могут служить дополнительным обеспечением подрядов и поставок из расчета 50 руб. на заложенную душу. (В 1827 г. это право было распространено и на заемщиков сохранных казен, а в 1828 г. – на клиентов приказов общественного призрения.)

В январе 1830 г. был обнародован Манифест «О вкладах и ссудах в банковских установлениях»[121], который утверждал новые условия пассивных и активных операций казенных банков. Процент по ссудам был снижен с 6 % до 5 %. Срок ссуд увеличился до 15 лет; 24-летние займы под поместья заменялись 26-летними. Вводились также ссуды на 37 лет (с уплатой ежегодно 5 % плюс 1 % погашения, плюс 1,5 % единовременного взноса). Взявшим ссуду на 24 года предоставлялось право переоформить ее по правилам 37-летнего займа. В 1833 г. на ссуды помещикам по случаю неурожая было дополнительно ассигновано 18 млн руб.[122] В 1841 г. были изменены нормы ссуд, причем дополнительные льготы получили владельцы наиболее крупных поместий.

16 мая 1841 г. был обнародован Манифест «О назначении нового размера ссудам из кредитных установлений под залог населенных поместий»[123]. В отличие от прежних правил (1824 г.), губернии делились уже не на два, а на три класса-разряда. Размер ссуд под душу увеличивался в губерниях первого разряда до 70 руб. серебром, второго разряда – до 60 руб., третьего разряда – до 50 руб. Рыночная «цена души» в середине XIX в., как уже говорилось, определялась в 150 руб. серебром. Таким образом, залоговая норма ссуд под «населенные поместья» составляла 30–50 %. Впервые в практике кредитования дворянства при определении размера ссуд стали принимать во внимание количество земли. Было установлено, что если в губерниях первого разряда на душу приходилось более 5 десятин, второго – более 6 десятин, а третьего – более 7 десятин, то заемщики имеют право получить дополнительно еще 10 руб. на душу. Доходность поместья по-прежнему не учитывалась. Правда, появление разряда «обязанных крестьян» (1842 г.) вызвало необходимость кредитования помещичьего землевладения «по соразмерности с постоянными доходами, определяемыми по пространству и качеству земли и по способам обработки оной». Ссуды под земли, населенные «обязанными крестьянами», не должны были превышать десятикратный годовой доход с той земли, которая была в пользовании «обязанных крестьян». Выдача ссуд под залог «незаселенных земель» (садов, хуторов) разрешалась только в приказах общественного призрения.

Клиенты банков могли перезакладывать поместья с целью получения разницы в размере ссуд (в зависимости от новых норм оценок). В случае увеличения числа крепостных душ в имениях помещиков последние имели право получить ссуды под «прибылые души». Прирост душ устанавливался ревизиями (переписями населения), которые проводились раз в 10 лет. Находились аферисты, подобные герою «Мертвых душ», которые умудрялись получать ссуды под «умершие души», благо между ревизиями смертность и рождаемость крепостного населения официальными органами (за исключением церковных сельских приходов) не учитывалась.

К неисправным клиентам банки применяли разного рода санкции. Во-первых, производили опись имений сильно задолжавших заемщиков. Так, на 1 января 1811 г., по сохранившимся сведениям, в Заемном банке имелось в «описи и просрочке» имений на 3,5 млн руб., а на 1 ноября того же года «присовокупилось к тому же» имений еще на 2 млн руб. Если учесть, что к началу XIX в. Заемным банком было выдано ссуд на 11 млн руб., то станет ясно: проштрафившиеся заемщики составляли значительную часть от общего числа кредитующихся.

По существовавшему положению с описанных поместий банк получал в свою пользу в губерниях первого класса 5 руб. с души (и, соответственно, меньше – в губерниях других классов), а остальное шло в пользу помещика. Таким образом, банку полагалось получить с исправных должников немного больше, чем причиталось (в губерниях первого класса – 3 руб. 60 коп. с души). Отсюда видно, что погашение долга с «взятых в опись» поместий растягивалось на длительный срок.

Кроме того, банки могли выставлять на торги имения сильно задолжавших заемщиков. Имения, выставленные на торгах, приобретали только дворяне и казна. Покупка поместий казной производилась на таких льготных для владельцев условиях, что вообще рассматривалась как особая милость со стороны верховной власти. Купленные казной и поступившие в банковское управление поместья должны были сдаваться в аренду, по возможности, самим же задолжавшим помещиком. Знакомство с деятельностью органов кредитования дворянского землевладения показывает, что они в чрезвычайно редких случаях прибегали к предусмотренной уставами банков продаже заложенных поместий в случае длительной неуплаты процентов и погашений. Если же заемщику удавалось получить ссуду, превышающую стоимость его имения, то такие поместья продаже с торгов не подлежали. В этих случаях банку приходилось оставлять поместья за собой и также сдавать их в аренду обычно бывшим владельцам.

В ноябре 1847 г. был издан указ о праве крестьян в случае продажи заложенного в банках имения с публичных торгов выкупаться с землей[124]. Этот указ вызвал большое недовольство помещиков, и в 1852 г. его действие было прекращено. В 1859 г. крестьянам разрешено было приобретать в собственность имения, за которые на первых торгах была предложена недостаточная сумма, при условии выплаты банковского долга помещика. Обязательства по погашению помещичьего долга для крестьян были очень тяжелые: требовалось погасить всю сумму долга, проценты и недоимки. Иногда расчеты по таким сделкам затягивались до начала XX в. (Так, крестьяне села Ротково (Рязанская губерния), взявшие в 1851 г. на себя обязательство уплатить 30,8 тыс. руб. банковского долга, даже в 1910 г. не расплатились по долгам; крестьяне города Головина (Костромской уезд) в 1845 г. обязались уплатить 101 тыс. руб. и только по закону 1905 г. о прекращении взимания недоимок по выкупным платежам перестали платить долги[125].)

Не меньшее внимание правительства привлекала и вкладная операция. Как уже говорилось, она была предусмотрена при основании казенных кредитных учреждений (Заемного банка, сохранных казен и приказов общественного призрения), для того чтобы получить дополнительные средства на проведение ссудных операций. Вклады принимались от учреждений и частных лиц без сословного ограничения всеми казенными банками, включая Коммерческий банк. Этот банк и приказы общественного призрения должны были часть своих пассивов передавать в Государственный Заемный банк для «приращения процентами».

Напомним, что процент по вкладам в 1786 г. при открытии Заемного банка был установлен в 4,5 %, а с 1799 г., для привле чения вкладов, он был увеличен до 5 %. Вкладчики получали 5 % до выхода в 1830 г. Манифеста «О вкладах и ссудах в банковских установлениях», а затем до конца деятельности дореформенных казенных банков – 4 %. Проценты начислялись по полугодиям, а в случае неизъятия вклада на невзятые проценты тоже начислялись проценты (так называемые сложные проценты). Это привело к удвоению вклада к 1830 г. (из 5 %) менее чем за 15 лет, а к 1857 г. (из 4 %) – менее чем за 18 лет.

За принятые вклады выдавались вкладные билеты. Вкладчики Заемного и Коммерческого банков получали именные билеты. Последние могли передаваться вкладчиками другим лицам, и по передаточным надписям – именным или бланковым (т. е. без указания лица, которому вклад передавался) – держатели именных билетов становились правомочными получателями вкладов. Сохранные казны выдавали вкладчику по его выбору именной или предъявительский вкладной билет. По вкладным билетам казенных банков деньги выдавались по востребованию, и, вследствие этого, они везде принимались как наличные деньги. Кроме того, получая по вкладу проценты, вкладчики могли использовать вкладные билеты для ростовщических операций. Вкладчики, получая по вкладу 4 % (до 1830 г. – 5 %), могли свободно располагать своими средствами, т. е. ссужать вкладными билетами нуждающихся в денежных капиталах купцов (для большинства из которых доступ к государственному кредиту был закрыт), получая с них еще 7–8 %, поскольку официальный учетный процент в Государственном Коммерческом банке был не ниже 6 %. В этом случае прибыль рантье-ростовщика составляла 11–12 %. Для дворян открывалась еще одна возможность с выгодой для себя использовать такой банковский механизм. Они могли получить ссуду из 5 %, внести деньги на вклад из 4 % (до 1830 г. – соответственно из 6 % и 5 %), а вкладные билеты использовать для ростовщических операций.

Конечно, «самостоятельные» ростовщические операции могли принести и большую прибыль, но они были сопряжены с риском. Поэтому манипуляции с вкладными билетами, имеющие под собой полную обеспеченность вкладов и возможность маневра, позволяющие увеличивать рантьерско-ростовщические доходы, больше привлекали сберегателей-накопителей.

Следует заметить, что многие современники, даже такой глубокий знаток российских финансов, как М. М. Сперанский, весьма скептически относились к возможности привлечения русскими банками сколько-нибудь значительных вкладов. Однако уже к концу первой четверти XIX в. рост вкладов в государственные банки стал далеко опережать спрос на ссуды. Это позволило правительству использовать средства, оседавшие на вкладах, как источник для «позаимствований» казначейства, ставших своеобразной формой внутреннего государственного долга.

Использование средств Государственного Заемного банка для предоставления кратко– и долгосрочных ссуд казначейству имело место еще в годы Русско-турецкой войны 1787–1791 гг. В первое время эти займы имели целевое назначение и носили краткосрочный характер. Вскоре займы стали называться просто «долгами по казначейству», а потом появилась формула «взято по высочайшему повелению». Изъятие средств из касс Заемного банка и сохранных казен позволило государству сократить в начале XIX в. выпуск внутренних займов, размещавшихся с большим трудом. Во время Отечественной войны 1812 г. средства Заемного банка стали одним из важнейших источников покрытия военных расходов.

С середины 1820-х годов министр финансов Е. Ф. Канкрин (1824–1844 гг.) сделал «позаимствования» из казенных банков важной составляющей своей финансово-кредитной политики[126]. Основную задачу он видел в приведении в равновесие государственного бюджета, дефицит которого с конца XVIII в. был хроническим. С этой целью он осуществил целый ряд мероприятий, получивших название «системы Канкрина», главными из которых были: проведение денежной реформы (1839–1843 гг.), введение откупной системы, внутренние займы и «позаимствования» из государственных банков.

Государство ежегодно платило из своих доходов по этому своеобразному внутреннему долгу те же 5 %, что и помещики, и погашение ссуды порядка 2 % в год при том же сроке долга в 37 лет.

Стремясь сохранить стабильность государственной кредитной системы, правительство старалось регулировать пассивные и активные операции казенных банков. Оно добивалось такого соотношения между вкладной и ссудной операциями, при котором банки могли за счет платежей по ссудам исправно выплачивать проценты по растущим вкладам, с одной стороны, и кредитовать владельцев недвижимости и казну за счет своих пассивов – с другой. Первый раз перевес быстрорастущих вкладов над ссудами имел место в конце 20-х годов XIX в.

Для того чтобы обеспечить равновесие между активными и пассивными операциями и предотвратить «утучнение» казенных банков вкладами, Канкрин выдвинул план снижения процентной ставки по вкладам до 4 %. Это предложение нашло воплощение в вышеупомянутом Манифесте «О вкладах и ссудах в банковских установлениях» (1830 г.)[127]. В последующие два десятилетия трижды имели место отливы вкладов (в 1830–1831, 1840–1841, 1845–1847 гг.), вызванные, главным образом, неурожаями, но правительству удавалось, как говорится, отделаться легким испугом. В целом на протяжении почти двух десятилетий этот финансово-кредитный механизм работал исправно. Перебои начались лишь с начала 1850-х годов, когда темпы роста ссудной операции стали сокращаться, а вкладной, наоборот, возрастать.

3.3. Операции банков, выдававших ссуды под залог «населенных имений»

Государственный Заемный банк вел свои операции в солидном собственном доме близ Банковского моста, на углу Большой Мещанской улицы и Конного переулка. В соответствии с законодательством – «Уставом кредитным» – владелец имения, желающий получить здесь кредит, представлял в Заемный банк заявление с просьбой о получении ссуды. Содержание этого документа красноречиво раскрывает сущность российской феодальной ипотеки, а поэтому заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью:

«В Государственный Заемный банк. Объявление. На основании Устава сего банка прошу выдать мне заем, на… лет, серебром… рублей. В сей сумме, или той, которая по банковским правилам мне в ссуду сдаваться будет, по приложенному у сего свидетельству, данному из… Палаты Гражданского Суда [свидетельство подтверждало «благонадежность» закладываемого имения, т. е. отсутствие к нему претензий других кредиторов; выдавалось губернской палатой гражданского суда.]… года… месяца и… числа, за я закладываю Банку имение с крестьянами в числе… душ мужского пола, с женами и детьми их, с внуками и приемышами обоего пола, с наличными и беглыми, и со всеми к ним принадлежностями, со всем их и господским строением, с пожитками и со скотом, с пашенною и непашенною землею, с лесами, сенными покосами и всякими угодьями, сколько по писцовым и отказным книгам, по дачам, межеваниям и по всяким крепостям [названия документов] и сделкам к сему имению принадлежит и за мною во владении состоит. Сие же закладываемое мною имение находится в… губернии… уезде… селениях, в которых находится… душ в целом имении»[128].

В первые два десятилетия XIX в. Государственный Заемный банк был лишен возможности сколько-нибудь широко выполнять свою основную операцию – выдачу ссуд под залог «населенных имений», так как средства банка были «заморожены» в долгосрочных ссудах, которые очень неаккуратно погашались, а зачастую превращались в бессрочные и беспроцентные долги. Оборачиваемость банковских ссуд была так невелика, что новые ссуды могли выдаваться только за счет ассигнований от правительства либо за счет вкладов частных лиц. Однако у Государственного казначейства «свободных средств» по-прежнему не было.

Основной капитал банка, составлявший в 1786 г. 6 млн руб., к 1810 г. вырос только до 9 млн руб. В связи с этим банк был абсолютно заинтересован в привлечении вкладов. Гарантированные казной 6 % роста начали привлекать все больше вкладчиков. В условиях замедленных темпов хозяйственного развития хранить деньги в банке становилось выгодным.

К концу первой четверти XIX в. общая сумма вкладов в Заемном банке составила 31,0 млн руб. (1823 г.) (Таблица 1)[129].

Ссудные операции банка, напротив, развивались крайне медленно. С 1800 г. по 1824 г. ежегодно выдавалось ссуд от 0,7 до 2,6 млн руб.[130] К моменту возобновления выдачи ссуд (после временного прекращения в 1812 г.) в 1823 г. кредиты, выданные под залог поместий из Заемного банка, составляли всего 12,5 млн руб. серебром (Таблица 1).

Именно в это время начинает возрастать удельный вес «позаимствований» Государственного казначейства из касс Заемного банка. Переломным стал 1812 г., когда средства банка стали одним из важнейших источников покрытия военных расходов, о чем уже говорилось. Экстраординарные финансовые меры, вполне объяснимые в условиях военного времени, в дальнейшем стали практиковаться постоянно, без каких-либо специальных обоснований. К 1823 г. казне было выдано ссуд почти в два раза больше, чем землевладельцам – 20,0 млн руб. (Таблица 1).

Таблица 1. Операции государственных кредитных учреждений Российской империи в первой половине XIX в. (в млн руб. серебром)

Источник: Гиндин И. Ф. Банки и экономическая политика в России (XIX – начало XX в.). М., 1997. С. 505–507.

Во второй четверти XIX в. основные ресурсы Заемного банка состояли из вкладов различных «казенных мест» и «частных лиц», а также из сумм, передаваемых на «приращение процентами» из других казенных банков: Коммерческого и приказов общественного призрения. Общий объем вкладов, стремительно увеличиваясь, с 1826 г. до 1856 г. вырос с 44,1 млн руб. до 392,6 млн руб. Наибольший удельный вес имели вклады Коммерческого банка, достигшие в 1856 г. 222 млн руб. (Таблица 2). Вклады, непосредственно аккумулируемые Заемным банком, выросли с 34,6 млн руб. до 106,6 млн руб., но составляли постоянно уменьшающуюся часть общей массы вкладов: в 1826 г. – 78,5 %; в 1841 г. – 40,5 %; в 1856 г. – 27,2 %.

Таблица 2. Вклады в Заемный банк в 1826, 1841, 1856 гг. (в млн руб. серебром)[131]

Источник: Кауфман И. И. Статистика русских банков. СПб., 1872. С. 2–3.

Со второй четверти XIX в. широкое распространение получила практика перевода долга из сохранных казен в Заемный банк с тем, чтобы получить единовременную доплату по 50 руб. на душу и другие льготы. Изменение условий залога сразу было использовано дворянами и привело к росту выдачи ссуд. В 1825 г. ссуд было выдано на 13,1 млн руб.[132] В 1826 г. на балансе Заемного банка за владельцами «населенных имений» числилось уже 26,4 млн руб. Однако в последующие десятилетия рост выдачи таких ссуд был незначительным, и в 1843 г. за владельцами «населенных имений» числилось только 30,0 млн руб. К 1856 г. общий объем ссуд увеличился до 49,7 млн руб., но произошло это за счет ссуд, выданных под залог домов и фабричных строений на сумму 19,7 млн руб.

Среди клиентов Заемного банка преобладала петербургская придворная знать, почти безвыездно проживавшая в столице, и крупные провинциальные помещики (среднее число душ на заложенное имение равнялось 650). Поскольку Заемный банк был своеобразным органом фаворитизма, ссуды часто сопровождались многочисленными отступлениями от устава и правил банка. Так бывало, что Заемный банк выдавал ссуды и без залога «за ручательство его императорского величества», а порой из государственных средств производилась уплата долга за некоторых заемщиков, пользующихся особыми царскими милостями. В 1837 г., например, в этих целях казной было внесено в Заемный банк 468 тыс. руб.[133]

Однако ипотечные ссуды во второй четверти XIX в. в общем объеме активных операций Заемного банка значительно уступали ссудам по «высочайшему повелению», под которыми скрывались «позаимствования» Государственного казначейства. Их объем во второй четверти XIX в. начал увеличиваться с середины 1840 гг. и составил к 1856 г. 61,0 млн руб. (57 % от вкладов учреждений и частных лиц в Заемный банк). С учетом величины вкладов, переданных на хранение в Заемный банк из приказов и Коммерческого банка, общая сумма «позаимствований» увеличилась до 346,7 млн руб. (88 % от общей суммы вкладов)[134]. Таким образом, Заемный банк из главного органа кредитования дворянства превратился в важный источник кредитования казны.

На протяжении второй четверти XIX в. лидирующее положение среди кредитных учреждений по активным и по пассивным операциям занимали входившие в систему учреждений императрицы Марии Московская и Петербургская сохранные казны. Кредитоспособность сохранных казен поддерживалась постоянным притоком средств в виде всевозможных пожертвований, сборов (с карточной монополии), доходов от ломбардных операций. Особые привилегии, которыми пользовались Московский и Петербургский воспитательные дома, укрепили репутацию сохранных казен. Распоряжение 1812 г. о прекращении выдачи ссуд из «мест казенных» не распространялось на сохранные казны, и, таким образом, они на 10 лет превратились в единственный кредитный орган, производивший выдачу ссуд под залог «населенных имений».

По указу 1803 г. срок ссуд, выдаваемых из сохранных казен, увеличился с 5 до 8 лет (как в Заемном банке). В течение первых 3 лет заемщики были обязаны уплачивать только проценты, а затем в течение последующих 5 лет погасить ссуду равномерными частями. В 1817 г. сохранные казны увеличили размер ссуд «под душу» в поместьях великорусских губерний до 100 руб. С 1819 г. срок ссуд продлили до 12 лет, а «под душу» стали давать 150 руб.

В начале XIX в. вклады в обеих казнах составляли около 28 млн руб. серебром. К 1823 г. они выросли более чем в 3 раза и достигли 91 млн руб. Задолженность помещиков в 1803 г. составляла по Московской сохранной казне 17 млн руб., а по Петербургской – 13 млн руб. К 1823 г. обе казны вместе выдали под залог «населенных имений» 96 млн руб.: 62 млн руб. – Московская, 34 млн руб. – Петербургская (Таблица 1).

К 1856 г. Московской сохранной казной было выдано ссуд уже на сумму 190,6 млн руб., а Петербургской – на 149,5 млн руб. под залог 5,2 млн душ. Это более чем в 10 раз превосходило аналогичные операции Заемного банка (30 млн руб. под залог 600 тыс. душ). Объем ссуд, выданных казнами под залог каменных зданий, был незначительный – всего 1,7 млн руб.

Если, выполняя активные операции, сохранные казны действовали как узкосословные учреждения, то в отношении пассивных операций они имели всесословный характер. Сумма вкладов в 1843 г. составляла 302,0 млн руб., а в 1856 г. – 478,0 млн руб. Таким образом, сохранные казны превратились в важнейший центр аккумуляции вкладов имущей части населения страны, главным образом дворянства.

Государственный долг по отношению к массе вкладов в сохранных казнах составлял значительно меньшую величину, чем в Заемном банке. В среднем он не превышал половины от общей массы вкладов. Из 344,0 млн руб., выданных сохранными казнами по 1852 г. включительно, 169 млн руб. было предоставлено казначейству, а остальные суммы были использованы для выдачи ссуд помещикам.

Приказы общественного призрения, с 1802 г. находившиеся в ведомстве Министерства внутренних дел, играли роль местных ипотечных банков. Они были расположены во всех губернских городах. Срок ссуд в приказах составлял не более 26 лет, а размер ссуд – от 1 до 5 тыс. руб. Сравнительно большой для того времени размер ссуд диктовался стремлением закрыть доступ к средствам приказов для мелкопоместных дворян.

В поисках клиентуры приказы приспосабливались к местным условиям. Незадолго до крестьянской реформы им было разрешено выдавать ссуды под «незаселенные земли», принадлежавшие государственным крестьянам и казакам (к 1856 г. выдано 5,1 млн руб.). В Архангельском приказе в связи с недостатком дворян кредитовали купцов, а из приказа Области войска Донского кредитовались «торговые казаки» и т. д. Однако ссуды под залог «населенных имений» преобладали среди активных операций приказов. По сумме выданных ссуд они хотя и намного уступали сохранным казнам, но опережали Заемный банк (имеются в виду только ссуды под «населенные имения»). К 1856 г. Заемный банк, как уже говорилось ранее, выдал таких ссуд на 30,2 млн руб., приказы – на 46,0 млн руб., а сохранные казны – на 340,1 млн руб. (Таблица 1).

В городах приказы выдавали ссуды под каменные дома, причем вне зависимости от сословной принадлежности их владельцев. На эту операцию приходилась примерно 1/20 часть массы ссуд, выданных приказами (к 1855 г. – 2,7 млн руб.). Деятельность приказов по пассивным операциям имела всесословный характер. Сумма вкладов за 20 лет (с 1837 г. до 1856 г.) выросла в 4 раза (с 25,1 млн руб. до 101,7 млн руб.). Если приказам не удавалось разместить накопленные средства среди местной клиентуры (сумма вкладов часто превышала объем ссуд), свободные капиталы передавались в Заемный банк для «приращения процентами». Таким образом, казначейство заимствовало и часть вкладов, оседавших в приказах.

Итак, в деятельности дореформенных казенных кредитных учреждений, выдававших ссуды под залог недвижимости в первой половине XIX в., можно выделить два периода. Первый, начавшийся после банковских авантюр конца XVIII в., продолжался почти до конца первой четверти XIX в. и характеризовался, прежде всего, оседанием вкладов на банковских счетах. За этот период (1800–1823 гг.) сумма вкладов в казенных банках выросла с 30 млн до 131 млн руб., т. е. более чем в 4 раза. Объем ссуд рос гораздо медленнее (с 80 млн до 121 млн руб.), что можно объяснить в значительной степени приостановкой выдачи ссуд из Заемного банка и инфляцией, а общая сумма «позаимствований» Государственного казначейства, получив официальный статус, к 1823 г. составила 32 млн руб.

Во второй четверти XIX в. докапиталистические государственные банки достигли наивысшей точки в своем развитии. В этот период ярко проявились те тенденции, которые были заложены в их экономической и социальной сущности: стремительный рост вкладов (в 9 раз – до 970 млн руб. в 1859 г.); увеличение объемов ссуд под «населенные имения» (в 4,5 раза – до 425 млн руб. в 1859 г.); еще больший относительный и абсолютный прирост «позаимствований» Государственного казначейства (в 25 раз – до 521 млн руб.).

Так, в 1859 г. активы и пассивы дореформенных казенных кредитных учреждений составляли (в млн руб.):

Источник: Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). С. 198.

На займы, предоставляемые государству кредитными учреждениями, падала значительная и все возрастающая часть государственного долга (в 1820-е годы – от 11 % до 16 %, а в 1830-е годы – до 30 % по отношению ко всем государственным долгам). «Позаимствования» шли в основном на покрытие бюджетных дефицитов.

В середине XIX в. удельный вес государственного долга казенным кредитным учреждениям достиг 46 % от общей суммы государственного долга, а затем стал падать в связи с выпуском внешних займов на железнодорожное строительство[135].

Активные операции казенные банки осуществляли исключительно за счет быстро растущих пассивных. Дворянство предпочитало хранить сбережения в Заемном банке и сохранных казнах, купечество – в Коммерческом банке, «люди разного звания» – в местных приказах. В кассах сохранных казен и приказов оседали не только «барыши» и «прибыли», но и припрятанные «про черный день» денежные средства, принадлежавшие, выражаясь современным языком, «широким слоям населения», которые стремились держать свои деньги не только в надежном месте, но и с явной прибылью для себя.

Парадоксально, но факт: в крепостнической России на банковских депозитах «осели» такие денежные капиталы, которыми в то время не располагал ни один иностранный банк, да и банковская система любого государства в целом. Вопрос об источниках больших денежных накоплений, осевших на вкладах в казенных банках, еще недостаточно изучен. Однако ясно, что причины этого невиданного в мире феномена кроются в особенностях дореформенной экономики России. В начале XIX в. процесс стремительного роста вкладов шел под влиянием выпуска ассигнаций для покрытия дефицитности госбюджета. Во второй четверти XIX в. он был в значительной степени связан с ростом доходов феодально-крепостнического хозяйства в условиях развивающегося рынка при отсутствии необходимости производительного использования денежных накоплений и вывоза капитала за границу. Важнейшим фактором увеличения масштабов вкладных операций казенных банков являлась их монополия на кредитно-финансовом рынке, то, что они обеспечивали доступность, надежность и выгодность вкладных операций. «Вкладчики могли не только жить на проценты, но и копить капиталы, получая процент на процент». Все это сделало из казенных банков «сосредоточие самого тупого и скучного ростовщичества»[136].

Таким образом, не экономическое процветание, а слабый тонус хозяйственной жизни вынуждал владельцев денежных средств становиться вкладчиками государственных кредитных учреждений: феодально-крепостническое сельское хозяйство не могло быть объектом вложения капиталов, промышленность в значительной своей части тоже базировалась на крепостном труде, железнодорожное строительство еще не развернулось, рынок ценных бумаг отсутствовал.

Являясь фактическими монополистами на денежном рынке, казенные банки сумели бесперебойно выполнять свои обязательства перед вкладчиками до начала Крымской войны (1853 г.). В 50–60 гг. XIX в. банковские вклады, наряду с выкупными платежами, доходами от откупов и подрядов, в значительной своей части стали источником формирования новой структуры экономики – кредитной системы, превратившись в акции всевозможных предприятий (железнодорожных, промышленных, торговых, банковских).

Главным должником дореформенных казенных банков было Государственное казначейство, которое «по-братски» делило с дворянством накопленные на депозитах средства. Российская доморощенная форма внутренних займов избавляла государство от необходимости обращаться к иностранным банкирам или прибегать к «нормальному» размещению займов внутри страны.

3.4. Феодальная ипотека и помещичье хозяйство

До реформы 1861 г. феодально-крепостническая собственность на землю оставалась главной формой общественного богатства. Монополия дворянства и казны на владение землей в начале XIX в. была нарушена, когда в 1801 г. был издан указ, разрешавший приобретать «незаселенные земли» в собственность купцам, мещанам и государственным крестьянам. Но и это не изменило сколь-либо существенно положения дворянства как главного и основного собственника земли.

В начале 1830-х годов (по данным восьмой ревизии 1834 г.) в Российской империи насчитывалось свыше 127 тыс. дворянских семей (около 0,5 млн чел., которые составляли приблизительно 1 % населения страны). Из них собственно помещиками (т. е. владельцами земли и крепостных крестьян) являлось 109,4 тыс. дворянских семей. Большинство из них – 88,8 тыс. семей (69,9 %) – относилось к числу мелкопоместных, каждая из которых имела менее 100 душ мужского пола. Среднепоместных (т. е. имевших от 100 до 500 душ) насчитывалось 13,2 %. Крупнейших владельцев (имевших свыше 1000 душ мужского пола на владение) было всего 1453 семей (или около 1,1 %), но в собственности у них находилось более трети крепостных душ. Среди этой группы помещиков выделялись крупнейшие землевладельцы России, как правило, принадлежавшие к титулованной знати, – Шереметевы, Юсуповы, Воронцовы, Гагарины, Голицыны, владевшие каждый десятками тысяч душ крепостных и сотнями тысяч десятин земли.

К концу 1850-х годов (по данным десятой ревизии 1857 г.) число крупнейших помещиков уменьшилось на 5 %, а число крепостных у них – на 14 %. Еще более уменьшилось число мелкопоместных дворян (на 17,4 тыс. семей – на 27 %). Число крупных помещиков выросло на 6 % при почти не изменившейся численности их крепостных. Численность мелких и средних помещиков увеличилась на 17–19 %, в то время как количество крепостных у них возросло на 11 % и 48 % соответственно[137].

Накануне отмены крепостного права дворянство владело 105 млн десятин земли (за полстолетия площадь дворянских земель увеличилась на 3 %), что составляло свыше трети всех земельных угодий в Европейской России. В надел крестьянам отводилась примерно одна треть полученной земли в барщинных и две трети в оброчных имениях. Численность крепостного крестьянства составляла 23,1 млн чел. обоего пола (11 млн душ мужского пола), т. е. 1/3 населения страны. Стоимость населенных имений оценивалась современниками в 1375 млн руб. серебром (11 млн душ по 125 руб. серебром), что составляло 54 % от стоимости всей недвижимой собственности России накануне отмены крепостного права[138].

Главным источником доходов дворянства оставалась феодальная рента. Ее господствующей формой была барщина, которая доходила до 4 дней в неделю. В целях повышения доходности своих имений помещики расширяли барскую запашку, сокращая крестьянские наделы, изощрялись в изобретении методов интенсификации крепостного труда. В центральных губерниях происходил массовый перевод крестьян на оброки, означавший ослабление внеэкономической зависимости, а следовательно, подтачивающий основы крепостного строя.

Вместе с тем, втягивание значительных масс помещичьих крестьян в товарно-денежные отношения (при оброке часть продукта, производимого крестьянином, должна была быть реализована как товар) давало помещикам все возрастающий доход. Размер денежных оброков с конца XVIII в. до середины XIX в. заметно вырос, составив 8–10 руб. серебром на душу, и поглощал значительную часть общего дохода крестьян. Очень часто источником уплаты оброка становились нефеодальные по своим основам виды хозяйственной деятельности крестьян. Особенно больших размеров достигли оброки с «капиталистых крестьян», занимавшихся торговым и промышленным предпринимательством. Некоторые из них платили оброки в размере нескольких сотен и даже тысяч рублей в год.

По мере развития российского внутреннего и внешнего рынка помещичье хозяйство все более втягивалось в товарные отношения. Тесная связь помещичьего хозяйства с рынком выражалась в более высоком, чем у крестьян, уровне товарности помещичьих хозяйств. По данным И. Д. Ковальченко, в середине XIX в. помещичье хозяйство давало более половины товарного хлеба при 21,9 % всех посевов зерновых культур, а крестьянское – более 40 % при 75 % всех посевов[139]. Однако развитие товарного производства в помещичьем хозяйстве имело противоречивые последствия. Этот процесс, с одной стороны, подрывал натурально-патриархальные основы крепостничества и способствовал формированию внутреннего товарного рынка, с другой – базируясь на принудительном труде, консервировал крепостнические отношения в среде барщинных крестьян, тормозил развитие новых экономических форм в крестьянском хозяйстве в целом путем создания для него неблагоприятной рыночной конъюнктуры (используя даровой крепостной труд, помещик имел наименьшие, сравнительно с другими товаропроизводителями, издержки на производство товарной продукции).

Некоторые из помещиков пытались добиться повышения доходности своих хозяйств путем их, как тогда говорили, «рационализации». В начале века таких «рационализаторов» было очень немного (по подсчетам Вольного экономического общества, около 3 %). Как правило, они являлись крупными земле– и душевладельцами и в одном из принадлежавших им имений пытались практиковать новые приемы агротехники и агрикультуры (вводили многопольные севообороты, нанимали рабочую силу, разводили племенной скот, применяли удобрения, машины и пр.). Такая «забава» обходилась им очень дорого и в большинстве случаев была непродолжительной. («Рациональное» имение существовало за счет доходов с других имений – барщинных либо оброчных.)

Помещики черноземных хлебопроизводящих губерний все больше втягивались в экспортную торговлю хлебом, приносившую им внушительные доходы. Хлеб с начала XIX в. стал занимать первое место среди предметов русского экспорта (в 1811–1815 гг. стоимость вывезенного хлеба ко всему русскому экспорту составляла 0,5 %, а в 1856–1860 гг. – уже 35 %).

Некоторые помещики устремлялись в промышленное предпринимательство. В начале XIX в., наряду с традиционными отраслями дворянского предпринимательства (винокурение, горнозаводская, суконная, шерстяная промышленность), широкое развитие получило свеклосахарное производство, сконцентрированное на Правобережной Украине и в Воронежской губернии. Занятия предпринимательством не меняли феодально-крепостническую природу дворянского хозяйства. Вотчинные мануфактуры были основаны на труде крепостных крестьян. На Урале существовала феодальная система горных округов, при которой дворяне являлись владельцами земли, горных заводов и крепостных рабочих. Наряду с купцами, отдельные помещики заключали подряды (особенно во время войн, которые довольно часто вела Россия в первой половине XIX в.), иногда становились откупщиками. Занятие предпринимательством позволяло помещикам значительно увеличивать свои доходы. Вместе с тем, все перечисленные формы предпринимательской активности помещиков требовали свободных оборотных средств, которые, как правило, они могли получить, лишь заложив свои имения.

Подавляющее большинство помещиков вели хозяйство по старинке. Крепостничество почти полностью исключало возможность его эффективной организации и повышения доходности. Их положение усугублялось падением цен на хлеб и другие сельскохозяйственные товары в 20–30-е годы XIX в., а также частыми неурожаями. Но, несмотря на это, рост крестьянской прослойки, связанной с рынком, или увеличение барщины могли обеспечивать помещикам приращение доходов. В результате роста товарности сельского хозяйства, общего возрастания феодальной ренты, смены натурального оброка денежным у крепостников-помещиков могли сосредотачиваться большие денежные средства. Вместе с тем, европеизация жизни и быта российского дворянства (особенно крупного) вела к изменению структуры материальных и культурных потребностей. Рост потребностей очень часто опережал рост доходов. Ликвидировать этот разрыв легче всего было за счет ссуд под залог имений. «Жизнь взаймы» начиная с последней трети XVIII в. становится весьма типичной, особенно для крупного дворянства, более всего затронутого «веяниями века» и стремящегося изменить свой быт. Все это являлось той почвой, на которой произрастал ипотечный кредит.

Всего за весь период деятельности государственных банков дворянству было выдано ссуд на 425 млн руб. Темпы роста объема ссуд увеличивались вплоть до 40-х годов XIX в., а затем, с начала 50-х годов, заметно снизились (см. Таблицу 3). Объясняя этот феномен, Е. Ламанский, большой знаток банковского дела и будущий управляющий Государственным банком, в 1852 г. писал: «Ссуды под залог ограничены самою физическою невозможностью постоянного увеличения, потому что имения, фабрики и дома… остаются довольно долгое время в залоге и могут быть только перезакладываемы с новых сроков, а свободные по своей малочисленности не могут постоянно каждый год и в возрастающем количестве представляемы быть в банк для получения под них ссуд»[140].

Таблица 3. Рост задолженности дворянского землевладения в конце XVIII – середине XIX в.

Источник: Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). М., 1958. С. 197.

В 1856 г. число заложенных поместий равнялось 43 569, что составляло 39,1 % от их общего числа[141]. Число заложенных крепостных душ в 1856 г. равнялось 6,6 млн чел., т. е. 61,7 % от всего числа крепостных крестьян мужского пола. К 1859 г. число заложенных имений увеличилось до 44 162, а крепостных душ мужского пола – до 7,1 млн чел. (66,0 %). Таким образом, к моменту отмены крепостного права две трети крепостных крестьян и две пятых имений были заложены в государственных кредитных учреждениях (см. Таблицу 4).

Очевидно, что реальная задолженность дворянства намного превосходила официальную сумму долгов казенным банкам, так как заложенные в них поместья закладывались и перезакладывались у частных лиц – ростовщиков.

Таблица 4. Залог «населенных имений» в государственных кредитных учреждениях к 1859 г.

Источники: Скребницкий А. Крестьянское дело в царствование Александра II. Бонн-на-Рейне, 1868. С. 1244–1249; Труды комиссии для устройства земских банков. СПб., 1860. Т. 1. С. 228. Приложение. С. 1–6.

Главными помещичьими банками до отмены крепостного права были сохранные казны опекунских советов воспитательных домов. В них было заложено 65 % от всех бывших в залоге у казенных банков поместий и 78 % заложенных «крепостных душ» мужского пола. На казны приходилась и подавляющая часть ссуд – 81 % от их общего числа. На долю приказов общественного призрения падало 11 %. Удельный вес Заемного банка в кредитовании дворянского землевладения был весьма скромным – всего 8 % (Таблица 4).

По официальным данным, уровень задолженности (процент заложенных имений к общему числу имений) в различных губерниях был неодинаков и очень мало соответствовал условиям хозяйственного положения губерний (урожайности, развитию товарности и пр.), особенностям экономики региона или принадлежности губерний к тому или иному классу (по нормам кредитования).

Созданный в 1856 г. Комитет по банковским долгам пытался проанализировать зависимость степени задолженности дворян от хозяйственных условий развития отдельных губерний и пришел к следующему выводу: «Долги зависели не от хозяйственного состояния губерний… Так, некоторые губернии… не пострадавшие от неурожаев и даже считающиеся в числе богатых и хлебородных, оказались неисправными в платеже долгов более, чем губернии беднейшие. Вообще обнаружено было, что большее или меньшее накопление долгов находилось в прямом соответствии с большим или меньшим количеством льгот, рассрочек, пособий и ссуд, дарованных губерниям в разное время»[142].

Точных данных о распределении ссуд по различным категориям землевладельцев нет. И. Ф. Гиндин, основываясь на косвенных данных, предположил, что из крупнейших имений (свыше 1000 душ) было заложено 90 %, из крупных (501–1000 душ) – до 80 %, из средних (101–500 душ) – 60–66 %, из мелких (21–100 душ) – около 40 %, из самых мелких (до 20 душ) – не менее 30 %[143].

Крупнейшие земельные собственники России закладывали свои поместья главным образом в Заемном банке. Среди клиентов Петербургской сохранной казны также преобладали крупные душевладельцы, в Московской кредитовались большей частью среднепоместные, а основными клиентами приказов были мелкопоместные и среднепоместные (Таблица 5).

Если сопоставить данные о количестве заложенных поместий и числе заложенных душ с данными распределения всех крепостных крестьян между барщинными и оброчными губерниями, то станет очевидным, что большая часть ссуд приходилась на барщинные губернии, хотя там, где преобладала денежная форма ренты, уровень задолженности был выше (Таблица 5).

На первый взгляд, ссуды, получаемые помещиками, могут показаться необременительными. При среднем их размере в 60 руб. ассигнациями на душу годовая уплата процентов вместе с погашением составляла 3–5 руб., т. е. примерно 10 % обычного оброка. Однако следует учитывать, что реальное количество плательщиков оброка было значительно меньше, чем количество душ, поскольку в их число входили дворовые, малолетние, старики, крепостные, находившиеся в бегах, сданные в солдаты. В барщинных поместьях по тем же причинам количество реальных душ было меньше числа списочных душ. В целом на уплату процентов уходило две трети и даже три четверти валового дохода помещиков. Учитывая малопроизводительный характер крепостного хозяйства, частые неурожаи, рост потребительских расходов дворянства, нетрудно предположить, что многие из помещиков являлись неисправными заемщиками. Вместе с тем, помещик мог увеличивать задолженность имения, так как росли феодальная рента и ее капитализированное выражение – цена «крепостной души».

Таблица 5. Форма феодальной ренты и залог имений в первой половине XIX в.

Источник. Боровой С. Я. Кредит и банки России (середина XVIII в. – 1861 г.). С. 205.

Вопрос об использовании помещиками ссуд дореформенных казенных кредитных учреждений не получил непосредственного отражения в источниках, поэтому можно лишь обратиться к наблюдениям современников и высказать некоторые предположения.

К банковским ссудам часто прибегали для расплаты с ростовщиками. Рассчитываться по частным закладным было сложно, так как частные сделки заключались не только под более высокие проценты, но и на короткие сроки. На расплату с ростовщиками порой уходила вся сумма, полученная в банке.

Иногда, напротив, сами землевладельцы – заемщики банков выступали в роли ростовщиков, пуская в оборот банковские ссуды. Как уже говорилось, помещикам была создана возможность заложить имение с «душами», платя 5 % в год, внести те же деньги на вклад из расчета 4 % и ссужать вкладными билетами нуждающихся в денежных капиталах купцов из 7–8 % и выше. Наиболее широко практиковали ростовщические операции с вкладными билетами средние и мелкие помещики, положение которых перед реформой явно укрепилось. Действительно, трудно предположить, чтобы эти слои, особенно беспощадно усиливавшие в условиях роста товарности хозяйства крепостническую эксплуатацию крестьян, просто «проматывали» банковские ссуды. Система казенных банков позволяла именно мелким и средним помещикам, далеким от участия в капиталистическом предпринимательстве, найти буржуазное оформление своему накопительству. Крупный помещик, которому хватало на его потребление текущей ренты, мог за счет ссуды «округлить» свое имение, выкупить долю других наследников или приобрести новые имения. Так, в первой половине XIX в. ипотечный кредит способствовал концентрации дворянского землевладения, что в значительной степени предопределило его латифундиальный характер после 1861 г.

Ипотечные ссуды производительно могли использоваться в сфере дворянского промышленного предпринимательства. Уже говорилось о том, что Заемный банк предоставлял ссуды под залог «фабрик». Такие банковские ссуды получали почти исключительно уральские заводчики. Владельцам горных округов выдавали ссуды под залог приписных крестьян из расчета 250 руб. для заводов, получающих казенную субсидию, и 300 руб. для остальных. Становление сахарной промышленности на Правобережной Украине также было связано с использованием ипотечных ссуд. По наблюдениям вполне компетентного в экономических вопросах Д. Журавского, «посредством займов из кредитных установлений дворяне всегда могли располагать огромными капиталами для первоначального устройства заведений». Правда, он же при этом отмечал, что «кредиты помещикам вместо пользы обращаются иногда во вред»[144].

Хотя при барщинной системе помещичье хозяйство не нуждалось в сколько-нибудь значительных капитальных затратах, равно как и вотчинные мануфактуры, основанные на крепостном труде. Среди заемщиков казенных банков были, наконец, и такие, которые использовали ссуды для откупных и подрядных операций.

Но все же подавляющее большинство заемщиков государственных банков беспечно «проживали» ипотечные ссуды. Об этом единодушно свидетельствуют современники, представляющие совершенно разные общественно-политические течения. Вот что, например, говорил высокопоставленный чиновник Министерства внутренних дел, прекрасный знаток экономики помещичьего хозяйства, один из ближайших сподвижников лидера либеральной бюрократии конца 50-х – начала 60-х годов XIX в. Н. А. Милютина, активный деятель реформы 1861 г. А. А. Заблоцкий-Десятовский. Он отмечал, что органы кредитования дворянства «нимало не улучшили ни земледелия, ни промышленности в помещичьих имениях, а только способствовали распространению безрасчетной роскоши и неоплатных долгов дворянства»[145].

В целом большинству помещиков ипотечные ссуды давали возможность сохранить привычный образ жизни, консервируя типичный для этого слоя хозяйственный инфантилизм. В 1850 г. А. И. Герцена поразило то, что прусские дворяне старались копить деньги, тогда как в России в дворянских верхах считали скрягой того, кто не тратит в полтора раза больше своего дохода.

Экономист профессор А. Бутовский, придерживающийся весьма умеренных взглядов, оценив Заемный банк как «замечательнейший», был вынужден с сожалением признать следующее: «…доставив легкомысленным помещикам возможность получить значительные суммы под залог полуразоренных имений, только усилили их расточительность. Земли же остались по-прежнему худо возделанными, приносящими мало дохода. Так множество помещиков вошло в неоплатные долги…»[146] И наконец, хорошо известный как публицист демократ (но менее известный как экономист) Н. П. Огарев, анализируя ситуацию в России накануне отмены крепостного права, не преминул заметить, что «помещики тратили занятые капиталы куда попало, менее всего на увеличение производительных сил в государстве»[147]. Ссуда давала возможность крепостнику проматывать феодальную ренту не только текущую, но и будущую, в капитализированной форме.

Вопрос об использовании долгосрочных ссуд казенных кредитных учреждений тесно связан с одной из кардинальных проблем истории дореформенной России – разложения и кризиса феодально-крепостнического землевладения. По традиции, идущей от досоветской литературы, непроизводительное использование ссуд, как правило, отождествлялось с их растратой на растущее паразитическое потребление крепостников. Отсюда в советской литературе, включая исследование С. Я. Борового, делался вывод, что рост задолженности банкам способствовал разложению главного оплота старой формации – феодально-крепостнического землевладения. Рост долгов помещиков вел к усилению феодально-крепостнической эксплуатации крестьян и в конечном счете к дальнейшему упадку помещичьего хозяйства и росту классовых противоречий. С этой точки зрения, задолженность дворянства становилась одним из важнейших факторов разложения крепостнического хозяйства[148]. Боровой и его предшественники явно схематизировали реальные экономические процессы и не учитывали увеличения степени адаптации крепостного хозяйства к рыночным отношениям.

И. Ф. Гиндин, анализируя монографию С. Я. Борового, пришел к диаметрально противоположному выводу. По его мнению, одним из главных результатов столетнего существования системы докапиталистических банков являлись «задержка разложения старого базиса – феодально-крепостнической собственности – и форм эксплуатации барщинных и оброчных землевладений, укрепление на основе дворянской монополии на эту собственность экономических позиций старого господствующего класса, широкое приобщение его к рантьерско-ростовщическим доходам и усиление его крайней хозяйственной паразитарности, возникшей на основе барщинного хозяйства российского типа и крепостной промышленности». Нельзя не согласиться с автором в том, что «все это усиливало вызванное исторически затянувшимся существованием старой формации экономическое отставание России от капиталистических стран Запада…»[149].

3.5. Ликвидация дореформенных кредитных учреждений

С начала 1850-х годов темпы роста масштабов ссудной операции по кредитованию дворянского землевладения кредитными учреждениями стали сокращаться, а вкладной, напротив, все больше возрастать. Громадный приток вкладов наблюдался в период Крымской войны (1853–1856 гг.). Необходимость увеличения производства вооружений и военного снаряжения привела, по словам современника войны, известного государственного деятеля В. П. Безобразова, к «оживлению наших промышленных и коммерческих дел». Правительственные заказы способствовали обогащению поставщиков военной продукции, подрядчиков, интендантов, да и просто разного рода спекулянтов[150]. В результате этого превышение вкладов над ссудами в начале 1855 г. составило 20 млн руб., в 1856 г. – 89 млн руб., а в 1857 г. – уже 145 млн руб., за которые вкладчикам пришлось заплатить около 6 млн руб. процентов[151].

Правительство опасалось массового изъятия вкладов, при котором казна вынуждена была бы изыскать дополнительные средства для покрытия своих долгов кредитным учреждениям. Стремясь приостановить рост объема вкладов, министр финансов П. Ф. Брок предложил осуществить операцию «выталкивания» вкладов из государственных банков путем понижения процентной ставки по ним с 4 % до 3 %. Это предложение вызвало серьезные возражения и в самом Министерстве финансов, и в Государственном совете. Директор Кредитной канцелярии Ю. А. Гагемейстер в специальной докладной записке, направленной в 1857 г. председателю Комитета финансов великому князю Константину Николаевичу, предостерегал, что эта мера «гибельна для казны», так как следствием ее явится катастрофический отлив вкладов. Государству для расплаты с вкладчиками придется вновь прибегнуть к денежной эмиссии или к займам. Гагемейстер указывал, что все расчеты правительства основаны на недостаточном развитии частного кредита. По его мнению, именно развитие частного кредита – главная задача, которая стоит перед правительством[152]. При обсуждении в Государственном совете предложение Брока было отклонено большинством голосов, но Александр II, присоединившись к мнению меньшинства, одобрил его, и с 1 августа 1857 г. оно вступило в силу. Официальным указом от 1 июня 1857 г. проценты по вкладам были понижены с 4 до 3 %. Одновременно были выпущены 4-процентные «непрерывно-доходные билеты» (бессрочные облигации), которые предлагалось приобретать вкладчикам.

Настойчивость, проявленная Александром II, вполне вероятно, была следствием влияния, оказанного на него организаторами двух крупнейших в то время акционерных компаний – Главного общества российских железных дорог и Русского общества пароходства и торговли. Многие влиятельные сановники, да и сам Александр II, были владельцами акций этих компаний. По воспоминаниям М. Х. Рейтерна, занимавшего пост министра финансов в 1862–1878 гг., «понижение банковских процентов как бы указывало всем вкладчикам на желание правительства направить частные капиталы на эти предприятия»[153].

Но эти две компании были далеко не единственными российскими акционерными предприятиями. В 1857–1858 гг. в России пробудился дух предпринимательства[154]. В стране началась учредительская горячка, которая привела к массовому отливу вкладов из кредитных учреждений. Для того чтобы приостановить отлив вкладов, в 1858 г. на некоторое время была прекращена выдача разрешений на открытие новых акционерных обществ. Но эта мера не смогла существенно изменить ситуацию.

В начале 1859 г. была создана специальная Комиссия по устройству банков и денежной системы, куда вошли глава Кредитной канцелярии Ю. А. Гагемейстер, будущий управляющий Государственным банком Е. И. Ламанский, будущие министры финансов М. Х. Рейтерн и Н. Х. Бунге, другие весьма компетентные в вопросах финансов и кредита лица. Пытаясь найти выход из банковского кризиса, комиссия предложила реализовать идею реструктуризации банковских вкладов через их конвертацию в долгосрочные ценные бумаги. В марте правительство объявило о выпуске 4-процентных «непрерывно-доходных билетов» – бессрочных облигаций на сумму 33 млн руб. В отличие от держателей прежних вкладов, владельцы акций не имели право востребовать вложенную в банк сумму и должны были довольствоваться получением ежегодного рентного дохода. Хотя ежегодный доход с бессрочных облигаций был выше, чем по прежним вкладам (4 % вместо 3 %), подписка на них не удалась. Вкладчиков отпугивало отсутствие гарантий возвращения полной суммы, затраченной на покупку ценных бумаг. Тогда комиссия предложила вывести из оборота излишнюю массу бумажных денег и сделать еще одну попытку консолидации вкладов – выпустить 5-процентные облигации с погашением их в течение 37 лет[155].

Для того чтобы подтолкнуть к их приобретению, процентная ставка по вкладам была снижена до 2 %. Всего было выпущено 5-процентных билетов на сумму около 300 млн руб. Но отлив вкладов не утихал. В 1859 г. востребование вкладов превысило их поступление на 104 млн руб. Свободная наличность казенных банков, превышавшая еще два года тому назад 146 млн руб., снизилась до 13 млн руб. Разрешение вопроса о реформировании кредитной системы не терпело отлагательств. К середине 1859 г. члены комиссии пришли к выводу о невозможности реорганизации старой банковской системы.

В июле 1859 г. материалы комиссии, обосновывающие необходимость ликвидации государственных кредитных учреждений, рассмотрел и одобрил Комитет финансов. 31 мая 1860 г. был утвержден устав нового Государственного банка. Тогда же были ликвидированы Государственный Коммерческий банк и Государственный Заемный банк. Дела последнего передавались Петербургской сохранной казне. Однако вскоре сохранные казны также прекратили свою кредитную деятельность, рассчитались с вкладчиками и передали суммы, полученные в счет погашения ссуды, в Государственный банк. На этих же основаниях прекратили свою кредитную деятельность и приказы общественного призрения. За один только 1860 г. объем вкладов старых кредитных учреждений уменьшился на колоссальную цифру – 47 млн руб. Остатки вкладов перешли к вновь учрежденному Государственному банку. Почти столетней монополии Российского государства на банковский кредит наступал конец.

Одновременно началась подготовка главной, «великой» реформы – отмены крепостного права. Это также ставило вопрос о необходимости реорганизации кредитной системы, так как освобождение крестьян могло быть проведено только при условии погашения долгов помещиков по ссудам, полученным под залог «населенных имений». В основе проекта реформы лежала идея освобождения крестьян с землей (усадьбой и пахотным наделом) за выкуп.

Тесная взаимосвязь этих двух мероприятий легла в основу интенсивного сотрудничества творцов крестьянского законодательства и профессиональных финансистов. Одновременно с началом работы Комиссии по устройству банков и денежной системы входящая в нее группа экспертов была приглашена председателем Редакционных комиссий Я. И. Ростовцевым для работы в особой Финансовой комиссии, которой предстояло разработать закон о выкупе наделов. Борьба с банковским кризисом оказала непосредственное воздействие на разработку условий выкупной операции. По замыслу реформаторов, помещик должен был стать не только потенциальным аграрием-предпринимателем, но и рантье, держателем ценных бумаг, гарантом их устойчивого биржевого курса, а крестьянин – не только юридическим собственником надельной земли, но и своеобразным должником казны, который, погашая при выкупе долг помещиков дореформенным кредитным учреждениям, обеспечил бы уплату процентов по дореформенным консолидированным вкладам. Так выкуп стал скрепляющим звеном между кредитной и крестьянской реформами, придавая последней определенный фискальный налет.

Общий объем выкупной суммы (исходя из средней величины годового оброка, 6 % годовых и численности помещичьих крестьян) определялся в 902 млн руб. Государство должно было выплатить помещикам 80 % этой суммы (758 млн руб.) 5-процентными выкупными свидетельствами сразу же после опубликования законодательных актов об освобождении крестьян, а остальные 20 % должны были выплатить помещикам крестьяне в рассрочку. Предполагалось, что свой долг государству (758 млн руб.) крестьяне будут выплачивать в течение 49 лет, доплачивая 1 % за «посредничество» государства в выкупной операции. Зачет помещичьих долгов (425 млн руб.) должен был больше чем на половину (на 56 %) сократить потребность государства в наличных деньгах или специально выпущенных ценных бумагах (выкупных свидетельствах) для выплаты помещикам.

В «Положении о выкупе крестьянами, вышедшими из крепостной зависимости, их усадебной оседлости и о содействии правительства к приобретению сими крестьянами в собственность полевых угодий» 1861 г. устанавливалось общее правило, что при выдаче помещикам выкупной суммы «прежде всего выплачивается из оной состоящий на имении долг кредитным установлениям… если банковый долг превышает не только выкупную сумму, но и нормальный размер банковых ссуд, то по требованию кредитного установления излишек долга, не покрываемый выкупной суммой, пополняется из дополнительного платежа крестьян». В последующем законодательстве эти положения были конкретизированы.

По закону 12 февраля 1862 г. владельцы оброчных имений получили право просить о переводе своего долга казенным «кредитным установлениям» на земли, отходящие в надел крестьянам[156]. При этом помещик продолжал считаться владельцем надельной земли, на которую переводился долг, и нес ответственность за уплату крестьянами соответствующих платежей. Закон от 10 июля 1863 г. распространил указанное правило и на владельцев барщинных имений (за исключением нескольких местностей империи).

Из 425 млн руб. помещичьих долгов 315 млн руб. (74 %) было переложено на крестьян. Остальная часть – 110 млн руб. – должна была погашаться непосредственно помещиками[157].

Помещики благодаря выкупной операции освободились от своей задолженности государственным дореформенным банкам, накапливавшейся 105 лет (1754–1859 гг.), и получили на руки государственными ценными бумагами и частично деньгами 587 млн руб. (902 млн руб. – 315 млн руб.). Получаемые помещиками выкупные свидетельства принимались по нарицательной цене в погашение долга старым кредитным учреждениям.

Подавляющая часть помещичьих долгов была погашена крестьянами в первые десять лет. К 1872 г. за счет крестьянских выкупных платежей было погашено 272 млн руб. дворянских долгов (85 % суммы долгов, переложенных на крестьян), а к 1894 г. был полностью погашен весь долг[158]. Однако крестьяне продолжали платить в счет банковского долга, так как последний не обособлялся от выкупных платежей. Выкупные платежи превратились в дополнительное налоговое обложение, утратившее непосредственную связь с собственно выкупной операцией и вообще какие-либо следы своего кредитного происхождения. Став основной по величине частью суммарного прямого налогообложения крестьянства, выкупные платежи легли тяжким бременем на крестьянское хозяйство и были в течение 45 лет (до 1906 г.) одним из факторов пауперизации деревни.

Выкупные платежи, разорительные для крестьян, оказались выгодны государству, для которого в течение длительного срока являлись важным источником бюджетных поступлений. К 1906 г. крестьянами было выплачено выкупных платежей на 1,6 млрд руб., что значительно превышало сумму, авансированную им государством в 1861 г. (758 млн руб.), и тем более – сумму ипотечных долгов помещиков (425 млн руб.), «погашенных» в ходе выкупной операции.

Итак, система казенных банков в первой половине XIX в. состояла из 4 крупных банков: Государственного Заемного банка, Государственного Коммерческого банка, Московской сохранной казны, Петербургской сохранной казны и местных банков – губернских приказов общественного призрения. Первые два банка находились в ведении Министерства финансов, сохранные казны входили в систему учреждений императрицы Марии, а приказы общественного призрения подчинялись Министерству внутренних дел. Это была своеобразная и неизвестная в истории других стран система казенных банков, ставшая неотъемлемой частью государственного организма. Различная подведомственность этих банков сыграла большую роль в их судьбе. Заемный и Коммерческий банки официально именовались «государственными», и их связь с Государственным казначейством была особенно тесной. Они обслуживали интересы довольно узкого слоя («верхушки») дворянства и купечества. Сохранные казны воспитательных домов (перед которыми правительство и не ставило задач поддержки помещиков) постепенно превратились в главные помещичьи банки в обеих столицах. Такую же роль в губернских городах выполняли приказы.

Россия являлась единственной страной в мире, где ипотечный кредит возник и успешно развивался в феодально-крепостнической оболочке. Этот феномен объяснялся, с одной стороны, спецификой ипотеки как одной из форм кредитования, а с другой – экономическими и политическими условиями феодальной России. Во-первых, ипотека адаптируется к разным исторически сложившимся формам собственности. В условиях дореформенной России главной формой общественного богатства, а следовательно, и более надежной формой обеспечения ссуд были «населенные имения». Объективной основой тому была неразвитость земельного рынка, который имел преимущественно дворянский, внутрисословный характер. В этих условиях земля без творцов земельной ренты – работающих на ней крепостных крестьян – почти не имела самостоятельной ценности. Именно поэтому величина выдаваемой ссуды определялась стоимостью «крепостной души», а обеспечением ссуды являлась земля с живущими на ней крестьянами. Во-вторых, инициатором создания дореформенных банков выступило феодально-абсолютистское государство, видевшее одну из своих главных задач (вне зависимости от персонифицированной смены курса) в сохранении социальных, экономических и политических приоритетов дворянства. Важнейшим каналом помощи первому сословию стало его кредитование под залог «населенных имений». Отсюда – феодальная по характеру идеология образования казенных кредитных учреждений.

В-третьих, государство в России являлось монополистом в сфере банковского поземельного кредита. По словам Н. П. Огарева, монополия «казенного кредита не была правительственным захватом, а была вызвана силой обстоятельств. Юридическая неурядица частных обязательств давала только казне возможность пользоваться вещественным обеспечением без особых хлопот и потерь…»[159] Вместе с тем, несмотря на феодальную оболочку, в деятельности банков постепенно отрабатывались и даже совершенствовались основные элементы и механизмы функционирования ипотечных банков как определенного типа кредитных учреждений: выявлялись объекты залога («населенные имения», каменные дома, «фабрики»); удлинялись сроки ссуд, уменьшалась величина процента (за 65 лет к 1830 г. срок погашения ссуд увеличился с 8 до 37 лет, с 1831 г. процент был снижен с 6 до 5 %, а вместе с ежегодным погашением долга годовой платеж банку снизился с 16 до 6 %); конкретизировались условия погашения ссуд; предпринимались «санкции» против неисправных заемщиков и пр.

В-четвертых, в Российской империи капитализация феодальной ренты через банки приняла невиданные в истории других стран размеры. Особенность поземельного кредита в дореформенной России заключалась в том, что он осуществлялся за счет вкладных операций казенных банков. Испытывая постоянные финансовые трудности, государство еще во второй половине XVIII в. стало изыскивать средства для кредитования дворянства. После нескольких неудачных попыток увеличения масштабов ипотечного кредитования за счет денежной эмиссии выход был найден. Он выразился в использовании для этой цели денежных средств, поступавших в казенные банки в качестве вкладов. Почти все денежные капиталы, за исключением тех, которые использовались нарождающейся буржуазией в собственных предприятиях, сосредотачивались в казенных банках. Заметим, что этот феномен нигде в мире больше не имел места.

Броский, как афоризм, вывод И. И. Кауфмана: «Ведь закрепощен был в пользу казны и помещиков не только труд, но и капитал»[160], – подчеркивает полное соответствие всей системы казенных банков дореформенной экономике страны. Своеобразие и противоречивость этой системы выражались в том, что рост вкладов происходил главным образом за счет роста товарности помещичьих хозяйств, производящих товарный хлеб, и развития внутренней торговли. В то же время эти вклады в значительной своей части использовались для поддержки феодального дворянского землевладения и крепостнического помещичьего хозяйства. Казенная монополия на банковский поземельный кредит сделала его доступным и надежным для дворян, придала ему налет благотворительности и способствовала, тем самым, формированию специфических черт российского помещичьего хозяйства и даже помещичьего менталитета. Поддерживая господствующее сословие, которое играло ключевую роль в управлении государством и было главным производителем товарного хлеба, кредитуя государство и обеспечивая ему в течение довольно длительного времени относительную финансовую стабильность, кредитная система первой половины XIX в. сыграла роль действенного механизма консервации самодержавно-крепостнического строя, пролонгируя его историческое время.

Вынужденная активизация экономической политики заставила правительство, ради направления новых денежных капиталов в начавшееся железнодорожное строительство, снизить проценты по вкладам и тем самым нарушить банковское равновесие – основу своей банковской монополии. Последовавший за этим отлив вкладов разрушил сам фундамент системы дореформенного государственного кредитования и поставил перед правительством вопрос о ее ликвидации. Принятие либерально-бюрократической модели освобождения крестьян (с землей за выкуп) сделало эту акцию неизбежной. В мае 1860 г. все старые кредитные учреждения были ликвидированы и их дела стали передаваться Государственному банку. Ипотечные долги дворянства были погашены в ходе выкупной операции. Так закончилась более чем столетняя история дореформенных русских банков, хотя ликвидация расчетов по упраздненным кредитным учреждениям продолжалась еще много лет.