2
Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Благодарение Господу, на всех кораблях типовая система нумерации кают. Поэтому каюта С-109 находилась именно там, где и должна была находиться, – на палубе С, в начале ряда кают по правому борту, между С-107 и С-111. Я добрался до нее, не встретив никого из посторонних. Подергал дверную ручку – закрыто. Видно, мистер Грэхем прислушивался к советам судового казначея закрывать дверь на ключ, особенно во время стоянки в портах.
Ключ, подумал я мрачно, наверняка лежит в кармане штанов мистера Грэхема. А где же сам мистер Грэхем? Приготовился схватить меня при попытке залезть в его каюту? Или пытается открыть мою каюту, пока я пробую войти в его?
Имеется ничтожный, но все же не совсем нулевой шанс, что к чужому замку может подойти любой ключ. В моем кармане лежал ключ от каюты на теплоходе «Конунг Кнут». Я решил его попробовать.
Что ж, попытка не пытка. Пока я стоял, размышляя, что же делать дальше – плюнуть на все или помереть на этом самом месте, – за моей спиной раздался нежный голосок:
– Ах, мистер Грэхем!
Это была очаровательная юная особа в костюме служанки (поправка: в форме горничной). Она скользнула ко мне, взяла висевший у нее на поясе универсальный ключ и открыла дверь каюты С-109, продолжая щебетать:
– Маргрета просила меня дождаться вашего возвращения. Она сказала, что вы забыли ключ от каюты на столике. Она там его и оставила, а мне велела вас встретить и открыть вам дверь.
– Вы очень любезны, мисс… э-э-э…
– Меня зовут Астрид. Я обслуживаю такие же каюты по левому борту, Марга и я помогаем друг другу. Она сегодня днем взяла отгул, сошла на берег. – Она распахнула дверь. – Вам больше ничего не нужно, сэр?
Я поблагодарил ее, и она ушла. Потом закрыл дверь на ключ и на задвижку и, рухнув в кресло, буквально затрясся от перенесенного ужаса.
Минут через десять я встал, прошел в ванную и умылся ледяной водой. Я все еще ничего не понимал и по-прежнему был испуган, но нервы уже не трепетали подобно флагу на сильном ветру. С того самого момента, как я стал подозревать, что происходит нечто исключительно странное, мне удалось держать себя в руках. Когда же это началось? Тогда, когда мне показалось, что все происходящее в огненной яме выглядит нереальным? Или позже? С полной уверенностью можно было утверждать, что это уже случилось, когда я увидел, что один корабль водоизмещением в двадцать тысяч тонн подменен другим.
Мой родитель, бывало, говаривал мне: «Алекс, нет ничего плохого в том, что ты трусишь… Разумеется, если ты не позволишь страху подчинить себя и ничем не выдашь боязни до тех пор, пока опасность не окажется позади. Даже истерике можно дать волю… но только потом, когда рядом уже никого не будет. Слезы вовсе не свидетельствуют об отсутствии мужества, если ты прольешь их в ванной за запертой дверью. Разница между трусом и храбрецом заключается главным образом в умении своевременно выражать свои эмоции».
Я не такой, каким был мой отец, но все же стараюсь следовать его советам. Если научиться сдерживать невольную дрожь, когда взрываются ракеты фейерверка или что-то в этом роде, то появляется неплохой шанс продержаться на плаву, пока опасность не минует.
Опасность еще не прошла, но я явно выиграл от катарсиса, вызванного хорошей порцией мандража. Теперь я мог рассуждать спокойно.
Предположения:
а) что-то умопомрачительное случилось с окружающим меня миром; или же
б) что-то умопомрачительное произошло с Алексом Хергенсхаймером, а значит, его следует держать взаперти и накачать успокоительным.
Третье предположение придумать не удалось, поскольку эти два неплохо соответствовали всем основным фактам. Тратить время на второе предположение тоже не стоило. Ежели я начну разводить змей в собственной шляпе, то окружающие сразу заметят это, заявятся сюда со смирительной рубашкой и посадят меня в симпатичную комнату с обитыми войлоком стенами.
Поэтому давайте-ка предположим, что я нахожусь в здравом уме (или близко к тому – сейчас небольшая доза безумия была бы даже полезна). Если со мной все о’кей, то, значит, свихнулся весь мир. Будем разбираться по порядку.
Бумажник. Он не мой. Большинство бумажников похожи друг на друга, и этот весьма схож с тем, который был у меня раньше. Но когда носишь бумажник несколько лет, то к нему привыкаешь, и он становится действительно твоим. Я сразу же понял, что этот не мой. Только мне не хотелось противоречить вахтенному старшине, который явно признал во мне мистера Грэхема.
Я вынул бумажник Грэхема и раскрыл его.
Несколько сот франков – сколько, посчитаем потом.
Восемьдесят пять долларов купюрами – законное платежное средство в «Соединенных Штатах Северной Америки».
Водительское удостоверение, выданное А. Л. Грэхему.
Были там еще какие-то бумажки, но я наткнулся на вложенную в специальный кармашек машинописную карточку, один вид которой бросил меня в ледяной пот.
«Нашедший этот бумажник может оставить себе деньги в качестве вознаграждения, если соизволит вернуть бумажник А. Л. Грэхему, каюта С-109, пароход „Конунг Кнут“ датско-американской линии, или судовому казначею, или любому другому агенту этой линии. Заранее благодарен. А. Л. Г.».
Теперь я точно знал, что случилось с моим «Конунгом Кнутом»: он попросту превратился в совершенно другой корабль.
А может быть, изменения произошли со мной? В самом деле, действительно ли изменился мир, а вместе с ним и корабль? Или же существовали два мира, и я сквозь пламя каким-то образом проник из одного в другой? А может быть, на самом деле были два человека, которые почему-то обменялись судьбами? Или же Алекс Хергенсхаймер превратился в Алека Грэхема, а теплоход «Конунг Кнут» в пароход «Конунг Кнут»? Причем одновременно Северо-Американский Союз стал Соединенными Штатами Северной Америки!
Отличные вопросы! Как я рад, что вы их задали. Ну а теперь, дети, если у вас нет других вопросов…
Когда я учился в средней школе, то издательства выпускали уйму тонких журнальчиков, печатавших фантастические рассказы, и не только про привидения, а просто про самые загадочные случаи. Сказочные корабли, прокладывающие путь сквозь эфир к другим планетам; удивительные изобретения; путешествия к центру земли; другие «измерения»; летающие машины; энергия расщепленного атома; чудовища, выведенные в секретных лабораториях.
Я частенько покупал эти журнальчики и прятал их в обложках «Спутника юношества» и «Юного крестоносца», инстинктивно понимая, что мои родители не одобрят подобных увлечений и конфискуют мои покупки. А я такие истории просто обожал. Равно как и мой непутевый дружок Берт.
Конечно, долго так продолжаться не могло. Сначала появилась передовица в «Спутнике юношества» – «Вырвать с корнем отравляющий души яд!». Потом наш пастор – брат Дрейпер – прочел проповедь, направленную против разлагающего разум «хлама», сравнивая его со зловредным влиянием сигарет и спиртного. Затем уж и наш штат объявил такие публикации вне закона, воспользовавшись доктриной «Поддержания высоких стандартов общественной морали» и даже не дожидаясь принятия национального закона и соответствующих административных распоряжений.
А ящик с журналами, который я, казалось, так надежно упрятал на чердаке, куда-то исчез. Хуже того, труды мистера Г. Дж. Уэллса и мсье Жюля Верна, равно как и некоторых других, были изъяты из нашей публичной библиотеки.
Следует восхищаться мотивами, подвигшими наших духовных лидеров и народных избранников на поиск путей, способных защитить умы молодежи. Как указывал доктор Дрейпер, в Писании вполне хватает увлекательнейших и захватывающих дух историй, чтобы удовлетворить интересы всех мальчишек и девчонок в мире. А потому во всей этой глупейшей макулатуре просто нет нужды. Он вовсе не призывал установить цензуру на книги для взрослых – он имел в виду лишь впечатлительную молодежь. Если человек зрелых лет желает читать какую-то фантастическую дребедень, то пусть себе читает, хотя лично он, Дрейпер, не может поверить, что кого-нибудь из взрослых подобное чтиво сможет чем-то привлечь.
Думаю, я был одним из этих несчастных впечатлительных юношей, ибо мне и по сей день очень недостает таких историй.
Особенно хорошо мне запомнилось произведение мистера Уэллса под названием «Люди как боги». Там какие-то люди едут на автомобиле в тот самый момент, когда происходит взрыв, и вдруг обнаруживают, что попали в другой мир, довольно схожий с их собственным, но лучше. Они встречаются с местными жителями, которые разъясняют им что-то насчет параллельных вселенных, четвертого измерения и прочего в том же роде.
Все это содержалось в первой части романа. Сразу же после того, как она вышла из печати, в штате приняли закон о защите нашего юношества, так что продолжения я не видел.
Один из моих преподавателей английской литературы, не делавший тайны из своего неприятия цензуры, как-то сказал, что мистер Уэллс был родоначальником всех главных направлений научной фантастики. И назвал это произведение источником концепции множественных вселенных. Я хотел спросить профессора, не знает ли он, где можно найти экземпляр этого романа, но отложил разговор до конца семестра, когда я уже официально буду считаться «зрелым человеком»… Ну и опоздал: академический сенатский комитет по вопросам веры и морали провалил продление контракта с этим профессором, и он покинул нас, даже не дождавшись конца семестра.
Не случилось ли со мной чего-то похожего на то, что описано мистером Уэллсом в книге «Люди как боги»? Может быть, мистер Уэллс обладал даром святого предвидения? И может быть, люди и в самом деле когда-нибудь доберутся до Луны? Умопомрачительно!
Но разве это умопомрачительнее того, что произошло со мной?
Как там ни верти, а я находился на борту «Конунга Кнута» (хотя это и был не мой «Конунг Кнут»), и объявление возле сходней гласило, что корабль отплывает в шесть часов вечера. А время шло, и мне надлежало как можно скорее решить, что делать дальше.
Что же делать? Итак, мой корабль – теплоход «Конунг Кнут» – куда-то исчез. Но команда (во всяком случае, часть ее) парохода «Конунг Кнут», видимо, готова признать во мне мистера Грэхема – своего пассажира.
Остаться на борту как ни в чем не бывало? А если Грэхем появится на пароходе? (Ведь это может произойти в любую минуту.) И потребует отчета, что я делаю в его каюте?
Или же сойти на берег (это очень легко) и отправиться к местным властям со своей проблемой?
Алекс, французская колониальная администрация будет от тебя в восторге! Ни багажа, кроме той одежды, что на тебе, ни денег (ни единого су!), даже паспорта и того нет. О! Они придут в такой восторг, что обеспечат тебе и помещение, и содержание до конца твоей жизни… в подземной темнице с решеткой вместо крыши!
Но в бумажнике же есть деньги!
Вот как? А не приходилось ли тебе слышать о восьмой заповеди? Это же его деньги!
Но ведь вполне можно предположить, что он прошел сквозь огонь в то же мгновение, что и ты – с этой стороны, из этого мира, или как там его назвать, иначе его бумажник вряд ли дожидался бы тебя тут. Значит, он теперь завладел твоим бумажником. Кажется, логично?
Послушай, мой туповатый друг, ты думаешь, логика приложима к тому дурацкому положению, в которое мы вляпались?
Ну-у-у…
Отвечай же!
Нет, пожалуй, нет. Ну а если так… затаись в этой каюте. Если Грэхем появится до отплытия, тебя наверняка выкинут с корабля, это уж точно. Но ведь и тогда тебе будет нисколько не хуже, чем если бы ты сошел с него сам, сейчас. А если он не появится, ты займешь его место и доберешься, по крайней мере, до Папеэте. Город большой. Твои шансы овладеть ситуацией там будут куда лучше, чем здесь. Там и консул есть, и все такое прочее.
Ладно. Уговорил.
На пассажирских судах обычно издаются для пассажиров ежедневные газеты – просто одна-две странички, заполненные такой интригующей информацией, как «Сегодня в десять утра состоится учебная шлюпочная тревога. Всех пассажиров просим…» или «Вчерашний выигрыш в соревнованиях по отгадыванию пройденного за день расстояния достался миссис Эфраим Глютц из Бетани, Айова»; иногда печатаются и кое-какие новости, почерпнутые из сообщений, перехваченных операторами беспроводной связи. Я стал искать судовую газету и буклет «Приветствуем вас на борту». Последний (возможно, здесь он называется иначе) должен дать пассажиру, только что оказавшемуся на корабле, представление об этом сложном маленьком мирке: фамилии офицеров, расписание трапез, местонахождение парикмахерской, прачечной, столовой, сувенирной лавки (сюрпризы для розыгрышей, журналы, зубная паста), как вызывать горничную, планы корабельных палуб, место, где находится предназначенная для вас спасательная лодка, как узнать свое место в столовой…
Место в столовой! Ох! Пассажиру, пробывшему на борту хоть один день, ни к чему расспрашивать, за каким столом он сидит. Именно на таких вот мелочах и можно погореть. Ничего. Придется идти напролом.
Буклет для прибывающих оказался в ящике письменного стола Грэхема. Я перелистал его, намереваясь запомнить все основные данные, прежде чем покинуть каюту, – если, конечно, останусь на борту, когда корабль отойдет от причала, – а затем отложил его в сторону, ибо нашлась и судовая газета.
Именовалась она «Королевский скальд», и Грэхем, благослови его Бог, сберег все номера, начиная с того дня, когда он поднялся по сходням корабля в Портленде, штат Орегон. Это я вычислил, исходя из данных о месте и времени выпуска самого раннего номера. Следовательно, Грэхем взял билет на весь круиз – обстоятельство, которое могло сыграть весьма важную роль для меня. Я-то намеревался вернуться домой тем же путем, каким и прибыл, то есть на воздушном корабле. Но если дирижабль-лайнер «Адмирал Моффет» и существовал в этом мире, или измерении, или как его там, то у меня все равно не было на него билета, равно как и денег, чтобы купить таковой. Что могут сделать французские колониальные власти с пассажиром, у которого в кармане ни гроша? Поджарить на костре? Или вздернуть, а потом четвертовать? Выяснять это я отнюдь не стремился. А грэхемовский билет на весь круиз (если допустить, что он существует) мог оградить меня от необходимости заняться подобным выяснением.
(Если, конечно, Грэхем не появится в ближайшие минуты и пинком не вышвырнет меня с корабля.)
Я не стал рассматривать возможность остаться в Полинезии. Лет сто тому назад бичкомберам на Бора-Бора или Муреа жилось неплохо, но сегодня единственная бесплатная вещь на этих островах – заразные болезни.
Конечно, в Америке я бы тоже мог попасть в положение, в котором чувствовал бы себя таким же нищим и чужим, как здесь, но мне все же казалось, что на родине было бы лучше. Точнее, на родине мистера Грэхема.
Я перечитал сводки новостей, полученные по беспроводной связи, но ничего не понял, а потому отложил их для дальнейшего изучения. То немногое, что из них все же удалось извлечь, как-то не утешало. Где-то глубоко во мне, видимо, таилась совершенно лишенная логики надежда, что все случившееся со мной – просто чудовищная путаница и постепенно все как-нибудь наладится (только не спрашивайте меня – как). Однако прочитанное свело мою надежду к нулю.
Ну скажите на милость, что это за мир, где президент Германии наносит визит в Лондон? В моем мире Германской империей правит кайзер Вильгельм IV. А президент для Германии звучит так же нелепо, как король для Америки.
Может, это и неплохой мир… но это не тот мир, в котором я родился. Во всяком случае, если судить по этим загадочным сообщениям.
Отложив в сторону пачку «Королевского скальда», я заметил на листке с меню сегодняшнего ужина пометку: «Вечерний туалет».
Я не удивился: «Конунг Кнут» в своем предыдущем воплощении был в высшей степени чопорным. Если корабль находился в море, от вас ожидали появления во фраке. С черным галстуком. Без него вам ясно давали понять, что таким людям лучше обедать в своей каюте.
Ни фрака, ни смокинга у меня не было – наша церковь не поощряет суетности, – поэтому я пошел на компромисс, надевая в рейсе к ужину синий саржевый костюм с белой сорочкой и черной бабочкой на резинке. Никто не возражал. На меня просто не обращали внимания, ибо я и без того сидел «ниже солонки», поскольку прибыл на судно только в Папеэте.
Мне захотелось посмотреть, нет ли у мистера Грэхема темного костюма.
И черного галстука.
У мистера Грэхема оказалась уйма одежды, куда больше, чем у меня когда-либо. Я примерил спортивный пиджак, он пришелся мне почти впору. Брюки? Длина вроде о’кей, а вот насчет пояса я не был уверен. Примерять же пару и рисковать быть пойманным Грэхемом с ногой, сунутой в его же собственные брюки, мне не хотелось. Да и что полагается говорить в подобных случаях? «Привет! Я тут вас дожидался и решил скоротать время, примеряя ваши штаны»? Не слишком-то убедительно.
У него был не один вечерний костюм, а целых два – обычная черная фрачная пара и темно-красный смокинг. Я никогда и не слыхивал об этакой экстравагантности.
А вот бабочки на резинке я так и не нашел. Черных галстуков насчитывалось несколько штук. Да только я не имел ни малейшего представления, как завязывают бабочку.
Я глубоко вздохнул и горестно задумался над этой сложной проблемой.
Раздался стук в дверь. Если я не выскочил из собственной шкуры, то только лишь по чистой случайности.
– Кто там? – (Честное слово, мистер Грэхем; я тут вашего прихода дожидался!)
– Горничная, сэр.
– О, входите, входите!
Я услышал, как она звенит ключом, и тут же вскочил, чтобы отодвинуть задвижку.
– Извините, совсем забыл, что закрыл и на задвижку. Пожалуйста, заходите.
Маргрета оказалась примерно того же возраста, что и Астрид, но выглядела моложе и привлекательнее, со светлыми, как лен, волосами и веснушками на носу. Она говорила на очень правильном, явно выученном по учебнику, английском с каким-то милым акцентом. В руках Маргрета держала платяную вешалку с коротким белым пиджаком.
– Ваш обеденный китель, сэр. Карл сказал, что второй будет готов завтра.
– О, большое спасибо, Маргрета! Я о нем начисто позабыл.
– Я была уверена, что позабудете. Поэтому вернулась на борт чуть пораньше – пока прачечная не закрылась. И очень рада, что так поступила. Для темного костюма сегодня слишком жарко.
– Вам не следовало торопиться из-за меня – эдак вы меня совсем избалуете.
– А я люблю заботиться о наших гостях. И вам это хорошо известно. – Она повесила пиджак в шкаф и пошла к двери. – Я зайду попозже, чтобы завязать вам галстук. В шесть тридцать, как обычно, сэр?
– В шесть тридцать годится, а теперь который час? – (Будь оно неладно, мои часы пропали одновременно с теплоходом «Конунг Кнут»; на берег я их не брал.)
– Уже почти шесть… – Маргрета замешкалась. – Пожалуй, будет лучше, если до ухода я приготовлю вашу одежду. У вас и так мало времени.
– Моя милая девочка! Но это же не входит в ваши обязанности!
– Нет. Но я сделаю это с удовольствием. – Она выдвинула ящик комода, вынула оттуда фрачную сорочку и положила ее на мою (Грэхема) кровать. – И вы знаете почему!
С энергической компетентностью человека, точно знающего, где и что лежит, она выдвинула маленький ящик стола, до которого у меня еще руки не дошли, достала оттуда кожаный футляр, вынула из него и положила рядом с рубашкой часы, кольцо и запонки, продела запонки в манжеты, выложила на подушку чистое нижнее белье и черные шелковые носки, поставила возле стула вечерние туфли, вложив в одну из них рожок, взяла из шкафа тот самый обеденный китель, повесила его вместе с черными отглаженными брюками (подтяжки уже пристегнуты) и темно-красным поясом-камербандом на дверцу гардероба. Окинув взглядом это великолепие, добавила к стопочке вещей на подушке пристежной воротничок с отогнутыми уголками, черный галстук и свежий носовой платок; снова посмотрела, положила возле часов и кольца ключ от каюты и бумажник, опять оценила все острым взглядом и удовлетворенно кивнула:
– Пора бежать, иначе я пропущу ужин. Вернусь, когда надо будет завязывать галстук. – И исчезла. Но не убежала, а словно ускользнула.
Маргрета была абсолютно права. Если бы она не приготовила все, что нужно, мне пришлось бы куда как туго. Одна сорочка чего стоила – она была из тех, что застегиваются неизвестно как на спине. Я таких в жизни не нашивал.
Спасибо еще, что Грэхем пользовался обыкновенной безопасной бритвой. К шести пятнадцати я соскоблил выросшую с утра щетину, принял душ (что было совершенно необходимо) и смыл копоть с волос.
Его туфли оказались мне в самый раз, как будто я сам их разнашивал. Брюки были в поясе узковаты. Датский корабль не то место, где можно сбросить вес, а я пробыл на теплоходе «Конунг Кнут» целых две недели. Я все еще сражался с проклятой рубашкой, что надевается задом наперед, когда Маргрета вошла в каюту, воспользовавшись собственным универсальным ключом.
– Стойте смирно, – сказала она и быстро застегнула все пуговицы, до которых я не мог дотянуться, затем укрепила, с помощью предназначенных для этого запонок, дьявольский воротничок и повесила мне на шею галстук. – Теперь, пожалуйста, повернитесь.
Завязывание бабочки – операция, напрямую связанная с магией, но, видно, Маргрета знала все необходимые заклинания.
Она помогла мне повязать камербанд, подала китель, осмотрела с ног до головы и объявила:
– Что ж, пожалуй, сойдет. И я горжусь вами; за обедом девчонки только и говорили что о вас. Жаль, не пришлось видеть самой. Вы очень смелый.
– Какое там смелый! Просто глупый. Начал болтать, когда следовало держать язык за зубами.
– Нет, смелый. Мне пора – Кристина сторожит мою тарталетку с вишней, и, если я задержусь, кто-нибудь обязательно слопает вишенку.
– Бегите. И огромное спасибо. Ну идите же, спасайте свою вишенку.
– А вы не хотите мне заплатить?
– О! А какая плата вас устроит?
– Ах, вы еще и дразнитесь!
Она придвинулась еще на несколько дюймов и подняла ко мне лицо. Не так-то уж много я знаю о девушках (а кто знает много?), но тут все было яснее ясного. Я взял ее за плечи, поцеловал в обе щеки, поколебался ровно столько, чтобы убедиться, что она не сердится и даже не удивлена, а затем влепил поцелуй прямехонько посередине. Губы были теплые и мягкие.
– Вы эту плату имели в виду?
– Да, конечно. Но вы умеете целоваться и получше. Знаете ведь, что умеете. – Она выпятила нижнюю губку и скромно опустила глаза.
– Ну, держитесь!
Да, я умею целоваться и получше. Или, вернее, научился к концу следующего поцелуя. Позволив Маргрете играть роль ведущего и радостно кооперируясь с нею во всем, что, как ей казалось, повышает качество поцелуя, я за пару минут узнал о поцелуях больше, чем за всю жизнь.
В ушах у меня звенело.
После того как мы оторвались друг от друга, она на миг замерла в моих объятиях, затем невозмутимо посмотрела на меня.
– Алек, – сказала она тихонько, – ты меня еще никогда так великолепно не целовал. Божественно! Ну а теперь я побегу, а то ты из-за меня опоздаешь к ужину.
Она выскользнула из моих объятий и выскочила за дверь, как всегда, в мгновение ока.
Я внимательно рассмотрел свое отражение в зеркале. Никаких следов. А вообще-то, столь страстные поцелуи вполне могли оставить кое-какие следы!
Что же за личность этот Грэхем? Носить его одежду я могу, но осмелюсь ли я позаимствовать и его женщину? А она действительно его женщина? Кто знает?! Во всяком случае не я. Был ли он развратником и бабником? Или я вломился в совершенно невинный, хотя и несколько опрометчивый роман?
Нельзя ли мне вернуться назад тем же путем – через огненную яму?
Вопрос лишь в том – хочу ли я этого?
Идешь на корму, пока не достигнешь главного трапа, потом спускаешься на две палубы вниз и снова идешь в сторону кормы – так было указано на пароходных планах буклета.
Нет проблем! Человек у двери столовой, одетый примерно так же, как и я, но с меню под мышкой, был, вероятно, старшим официантом или главным стюардом столового салона. Он подтвердил мою догадку, улыбнувшись широко и профессионально.
– Добрый вечер, мистер Грэхем.
Я остановился:
– Добрый вечер. Что это за изменения в плане рассадки пассажиров? Где я должен сидеть? – (Хватайте быка за рога, и в худшем случае вы его хотя бы удивите.)
– Это не навсегда, сэр. Завтра вы опять будете есть за четырнадцатым столиком. А сегодня капитан просит вас пожаловать за его стол.
Он подвел меня к огромному столу, занимавшему середину салона, и начал было усаживать по правую руку капитана, но капитан встал и принялся аплодировать. Все, кто сидел за этим столом, последовали его примеру, к ним присоединились остальные, собравшиеся в большом зале, и все они, судя по всему, приветствовали меня. Кое-где даже звучали восторженные выкрики.
За ужином я сделал два важных открытия. Вот первое: совершенно очевидно, Грэхем выкинул тот же глупый номер, что и я (тем не менее неясность, было нас двое или я был в единственном числе, все же оставалась; этот вопрос я решил отложить в самый долгий ящик).
Второе, но самое важное: не пейте ледяной ольборгский аквавит на пустой желудок, особенно если вы, подобно мне, воспитаны в духе трезвости.