Часть I. Аномалия
1
Округа Дуннорэ-понт издревле считалась местностью, окутанной туманами столь же густо, как и загадками. Древние, поросшие мхом, валуны, формирующие затейливые фигуры, встречались здесь едва ли не на каждой лесной поляне. Эти камни, испещрённые рисунками, чей смысл был сокрыт от людей, не имевших, кстати, ничего общего с их появлением, служили живым напоминанием о былых временах. В те далёкие дни, когда по земле ходили племена, сами названия которых давно стёрлись из людской памяти, камни, как говаривали сведущие люди, служили могучими источниками волшебной силы. Бедные земли графства, были издревле покрыты тысячелетним, лишь местами чередующимся с лугами, лесом, существовавшим ещё до прихода людей. Лес этот, наполненный угрюмым молчанием, казалось, отпугивал крестьян, несмотря на то, что те всегда искали землю, которую бы можно было очистить под пашню. Возможно, не последнюю роль тут сыграли многочисленные трясины, испускавшие смертоносное зловоние – по слухам, в них утонул не один дровосек, – а возможно, причиной тому послужили рассказы о странных, пугающих песнопениях, порой раздающихся в здешних чащобах в полночные часы – они, говорят, способны запугать и самого отчаянного храбреца. Одно известно наверняка: окрестности Дуннорэ-понт пользовались дурной славой и заселены были неплотно даже до огораживания. Когда же лендлорды стали присваивать общинные земли и сгонять крестьян с их наследственных участков, чтобы выпасать на них свой многочисленный скот, графство обезлюдело окончательно. Последующее столетие, отметившееся бурным развитием паровых машин, мало что изменило в сонном, словно умирающем, быте немногочисленных обитателей этих забытых мест. Наступление изрыгающего огонь и пар неумолимого завоевателя, носившего имя Научный Прогресс, однако, достигло и этих, забытых Эзусом, мест. Пришло время, и железные дороги опутали земли королевства с целью спаять их в единое, послушное воле правительства, целое; одна, подобная указующему персту, ветка протянулась и до Дуннорэ-понт, городка, который со времён рыцарства и баронских распрей так и не увеличился ни в размерах, ни в численности населяющих его жителей. В этом малоприятном обстоятельстве знатоки городских легенд обвиняли ведьму, сожжённую на костре ещё при Орнаге Великом. Она, как утверждают, и прокляла жителей городка и ближайших селений, лишив их мужской силы и способности к деторождению. Последними её словами стало зловещее пророчество, обещавшее Дуннорэ-понт медленное и мучительное вымирание: последнему обитателю города, если верить ведьме, предстояло быть казнённым самим монархом, а его наследнику – скончаться от удара осиновым колом. Этому ужасающему событию предстояло произойти в день, когда даже Небеса станут плакать кровью, став свидетелем творящегося беззакония и святотатства, а Зло окончательно изгонят из этого мира. С течением времени проклятие постепенно забылось, хотя достопамятная смерть ведьмы на костре, похоже, так и осталась наиболее примечательным событием в истории города. Долгие масслетия [2] Дуннорэ-понт словно пребывал в спячке, апатично наблюдая как мимо проходит жизнь. Одна группа любителей поговорить на данную тему придерживалась той точки зрения, будто причиной низкой рождаемости являются гнилостные испарения, идущие от местных болот и многочисленных торфяников; другие – большей частью приезжие и обитатели соседних графств – едва ли не с пеной у рта доказывали, что причиной всему – кровосмесительные связи, которыми опутан город: они-то и являются подлинной причиной вырождения дуннорэ-понтцев. Так или иначе, но первый паровоз, притащивший в город два полупустых вагона с рабочими и руководством компании, пожелавшим отпраздновать завершение строительства новой ветки, встретило едва ли не такое же количество горожан. Вопреки пустым надеждам на то, что железная дорога оживит здешний быт, произошло обратное: значительная часть молодёжи уехала из города, причём, как поговаривали злые языки, многие сделали это с тем самым первым поездом. Впоследствии, правда, когда в соседнем графстве обнаружили нефть, округа наполнилась старателями, надеявшимися разбогатеть. Большинство из них, окончательно разорившись в ходе бесплодных поисков, остались здесь жить, благо в Дуннорэ-понт всегда были рады новым людям. Именно благодаря этим, наполненным кипучей энергией неудачникам, численность населения вновь начала расти, превысив гросс [3] человек – совсем как в те дни, когда горевшая на медленном огне ведьма изрекла слова, обрёкшие местных жителей на медленное вымирание. Когда в ратуше – старинном двухэтажном строении с каменными, скреплёнными деревянным каркасом, стенами – сверили свои книги с приходскими, работники канцелярии, которым доверили эту важную задачу, сразу же подметили столь подозрительное сходство между цифрами – 1728. Число это, дуаз [4], возведённый в третью степень, или гросс, не могло не вызвать суеверного страха. Переглянувшись, они оба, словно сговорившись, одновременно коснулись шеи, а потом лба скрещёнными пальцами обеих рук в жесте, призванном отпугивать духов. Казалось, будущее сулило городу сплошные беды и страшные неприятности – и в последовавшие за этой сценой недели произошёл ряд событий, принудивших тех, кто знал о жутком совпадении, не раз и не два помолиться за благополучное завершение года. Ходили глухие слухи о море, постигшем скот местного богача Винна да Дуннорэ-понт, наследника лендлорда, выжившего отсюда большую часть населения, включая обедневшего графа. Те, кто бывал в лесу, поговаривали о ночных плясках и песнях вокруг каменных алтарей в разрушенных святилищах, в которых участвовали нечеловеческие создания, но рассказы эти, изложенные завсегдатаями местных таверн за третьей кружкой эля, не вызывали доверия. Наконец, над одной из заброшенных ферм, принадлежащей Винну да Дуннорэ-понт, но игнорируемой даже его скотом, разразилась страшная буря с градом, уничтожившим всю растительность. Вспышки молний, бросавшие непривычные красноватые отблески и отличавшиеся неестественной, подчас горизонтальной или спиральной траекторией, привлекли внимание местной газеты. Редактор сего уважаемого издания и, по совместительству, единственный репортёр Дитнол Норс, даже посвятил описанию бури заметку – и отправил в одну из столичных газет, где также подвизался корреспондентом, телеграмму соответствующего содержания. Гонорар, неожиданно щедрый, заставил было его насторожиться, однако, пожав плечами, Норс безмятежно обналичил перевод и, насвистывая себе под нос популярную мелодию, уже собрался было в одну из трёх местных таверн. Там он обычно черпал львиную долю материала для следующего номера – и оставлял далеко не меньшую по размеру часть своего скромного заработка. Остановимся на миг на его облике, так как сей газетчик – одно из главных действующих лиц нашего повествования. Это был ещё относительно молодой человек, всё ещё холостой, ростом выше среднего. Упругая походка его и худощавая фигура свидетельствовали о том, что занятия спортом не чужды этому господину. В тот день на нём был его лучший – один из двух – гомеспуновый [5] костюм, бежевые ботинки с белыми мысками и фетровый котелок серого, в тон с беспокойно рыскающими глазами, цвета. Волосы указанного господина, равно как и усы, были ещё естественного светлого, без примеси красителей, цвета, напоминавшего, как говаривали его друзья, доброе ячменное пиво. Покинув здание почтового управления, он остановился, чтобы прикурить – и остолбенел, заслышав звук, которому не положено было звучать в это время на железнодорожной станции. До ушей его донёсся отдалённый стук колёс поезда, мчащегося на всех парах. Норс, по случаю утреннего времени, бывший совершенно трезвым, сверился с карманными часами с календарём, подаренными ему градоначальником. Там значилось: «понедельник». Даже если часы и подвели его, Норс не мог ошибиться насчёт времени: солнце, которому было далеко до зенита, указывало на то, что сейчас около десяти утра. Единственный поезд, приходивший в Дуннорэ-понт только по четвергам, неизменно в семь утра, явно заблудился либо… Норс почуял сенсацию, подобно тому как охотничья собака чует кость. Даже если расписание поездов изменили, это уже событие по меркам их города, и он, а не сплетники из «Чугунного столба», станет первым, кто поведает её народу. Если же случилось то, о чём Норс пока что даже в мыслях боялся признаться самому себе, его газете светил стремительный рост продаж. Уже обдумывая текст статьи и содержание заголовка внеочередного выпуска, он вернулся в здание, которое только что покинул – но со стороны, обращённой к железнодорожной колее. С трудом сдерживая возбуждение, Норс едва ли не бегом пересёк безлюдное помещение, отведённое под зал ожидания, и наклонился к окошку, за которым прятался кассир, старик Гивел.
– Что это за поезд там пыхтит, дружище? – Несмотря на волнение, он улыбался как можно шире, чтобы Гивел вдруг не заподозрил, что выдаваемая им информация стоит денег.
– Экстренный! – отрезал старик, угрожающе выпучив глаза. Задёрнув шторку, он оставил Норса наедине с его фантастическими предположениями. Редактор «Городских новостей», мгновенно сообразив, что, будь о прибытии экстренного поезда известно заранее, он бы уже знал об этом из своих источников в ратуше, благо там же размещалась и его редакция, а сам он на прошлых выборах возглавлял избирательный штаб градоначальника и посему пользовался его личным доверием. Следовательно, новость, поступившая, вероятнее всего, только что, пришла на почту, в виде телефонного звонка или телеграммы, а уже оттуда Гивелу перезвонили о прибытии поезда – едва ли не позже самого прибытия. Репортёр, бормоча вполголоса себе под нос что-то об извечном головотяпстве мелких чиновников, вышел на перрон и, надумав вновь заглянуть на почту, чтобы разузнать подробности, как вынужден был замереть на месте. Огромный чёрно-синий паровоз, издав оглушительный свист, выпустил пар из машины, пытаясь погасить свою чрезмерно высокую, по стандартам этой линии, скорость. Скрежеща выкрашенными в красный цвет колёсами, стальное чудовище визжало, словно было живым – и его подвергали какой-то удивительно жестокой пытке. Наконец, проехав чуть больше, чем ему следовало бы, но всё равно, поразительно точно, учитывая тот факт, что машинист гнал его на максимальной скорости, паровоз замер, окутанный клубами пара. Норс, который, в силу свойственной ему наивности, полагал, что сюрпризы на сегодня закончились, получил возможность увидеть, кто именно прибыл на «экстренном» – и выругался, не в силах скрыть своё удивление. Челюсть журналиста медленно отвисла и опускалась всё ниже по мере того, как первый вновь прибывший пассажир делал шаги вниз по ступенькам. Наконец, ноги, обутые в чёрные, начищенные до блеска, ботинки опустились на перрон и чётко, по-военному, сошлись вместе. Раздавшийся затем свист, по громкости способный конкурировать с паровозным гудком, послужил началом поспешному топоту многочисленных, столь же чёрных и блестящих, ботинок. После непродолжительной суеты, в которую то и дело врезались отрывистые команды и пронзительный звук сержантских свистков, ботинки и их обладатели построились ровными шеренгами вдоль поезда. Норс, который был вынужден забиться в зал ожидания, чтобы его не растоптали, в те недолгие минуты, что солдаты провели на вокзале, имел возможность внимательно разглядеть их экипировку. Прильнув к одному из запыленных окон, он успел увидеть достаточно, прежде чем удар приклада, потрясший раму с противоположной стороны, не напомнил о том, что военные не жалуют любопытных. Впрочем, и увиденного газетчиком было более чем достаточно, чтобы дать ему дополнительную пищу для размышлений. Сам собой напрашивался очевидный вывод: единственной причиной прибытия в Дуннорэ-понт воинской части могла быть только его же телеграмма о необычной буре на заброшенной ферме. По крайней мере, наличие у всех солдат противогазов, а у одного отделения – радиометров, спектрометров, электрометров и ряда других измерительных приборов, чьё назначение Норсу было неизвестно, – не могло иметь причиной что-либо иное. Вскоре, не задерживаясь на одном месте, солдаты скорым шагом покинули вокзал. Норс же, сообразительный как от природы, так и в силу наличия определённых профессиональных навыков, приосанился и, напустив на лицо скучающее выражение, подошёл к паровозу. Машинист, надвинув фуражку на глаза, проигнорировал его и отправился к Гивелу, громко и не выбирая слов требуя уголь и воду. Это, впрочем, нисколько не смутило неунывающего репортёра. Постучав в стальной борт локомотива, он дождался, пока выглянет кочегар – нечёсаный широкоплечий блондин без фуражки, весь чумазый от копоти.
– Чего вам, сэр? – Хриплый голос, запах табака и кислого вина свидетельствовали о том, что Норс обратился по адресу. Вредные привычки сами по себе требуют денег, а скверный характер всегда толкает на преступления ради того, чтобы их добыть. Такой человек охотно продаст информацию, даже если это и запрещено. В руке журналиста сверкнула серебряная монета.
– Один шиллинг, – сказал он. Кочегар облизнул губы и осмотрелся по сторонам. Рука его, волосатая и жилистая, вытянулась вперёд так далеко, словно могла удлиняться по воле владельца. Мозолистая ладонь схватила шиллинг не хуже тисков, едва не сломав Норсу пальцы. После непродолжительного разговора, прерванного появлением машиниста, Норс отошёл в сторону, чтобы обдумать услышанное. Сдвинув котелок на затылок, редактор «Городских новостей» простоял на перроне около минуты, молча глядя себе под ноги. Наконец, поборов желание закурить, он поправил головной убор и, подкрутив усы, энергичным, пружинистым шагом направился в редакцию. Выпущенному им в тот вечер номеру, фактически, листку, в котором говорилось о прибытии в город «оснащённой современной техникой 2-й роты 1-го батальона 36-го пехотного полка армии Его Величества под командованием капитана Глайниса – в связи с недавними метеорологическими феноменами», суждено было стать первым пропагандистским ударом Королевства Айлестер по новому, ещё не известному врагу.
2
Капитан Одхан Глайнис бросил нетерпеливый взгляд на то, что уже успели окрестить «Дуннорэ-понтским феноменом»: большую, неправильной формы зону, напоминающую обглоданный овал, имевший около массфута [6] в длину и до терцдуазфута [7] в ширину. Пространство, достигавшее почти секстдуаза [8] футов в высоту, было наполнено алым, постепенно сгущающимся, воздухом или газом, который в придачу испускал подозрительного вида мерцающие блики. Чёрный, как бескрайние просторы космоса, предмет, находившийся в центре, имел грушевидную форму и, похоже, вращался вокруг собственной оси по сложной траектории. Если оптические приборы не обманывали, этот сгусток мрака, не более фута в диаметре, просто парил в воздухе, то и дело выбрасывая в стороны короткие, угрожающего вида отростки. Капитан нахмурился: приборы, которые он собой привёз, не давали никакой информации о природе загадочного феномена – вблизи него не наблюдалось никаких отклонений от нормы вообще, в то время как попытки выдвинуть детекторы на специальных кронштейнах внутрь зоны свечения приводили к тому, что стрелки на циферблатах начинали вращаться как безумные. Учитывая данное, наводящее на мрачные подозрения, обстоятельство, он запретил своим подчинённым приближаться к зоне ДПФ ближе, чем на дуазфут. С этой целью была сделана соответствующая флажковая разметка, которую впоследствии предстояло сменить надёжному забору из колючей проволоки. Наблюдения за птицами, в изобилии носившимся вокруг, убедили Глайниса в правильности принятого решения: по непонятным причинам пернатые избегали залетать в пространство, занятое аномалией.
Постукивая себя стеком по обтянутому гетрой голенищу ботинка, капитан углубился в невесёлые раздумья. Одхан Глайнис был типичным представителем офицерской касты: дворянин, рослый (более шести футов), с длинным, как у его любимой кобылы Улы (по которой он сейчас скучал), лицом и с по-лошадиному крупными зубами голубоглазый шатен; его отличали грубоватые манеры, любовь командовать и привычка платить карточные долги. Проведя рукой по коротко остриженным усам, он велел подозвать капрала Родри. Тот вскоре явился с винтовкой наперевес: крепко сложенный, почти такого же роста, как и капитан, рыжеволосый парень.
– Попадёшь? – Глайнис указал стеком туда, где вращалось маслянистое чёрное пятно.
– Шутите, сэр? – в светлых глазах Родри промелькнула лёгкая тень оскорблённого достоинства. Он считался лучшим стрелком полка. – С такого расстояния я в булавку попаду!
Тем не менее, Глайнис, уловил за напускной небрежностью капрала то самое чувство, что все они сейчас старательно скрывали друг от друга: страх. Винтовка, послушная Родри, словно ручная собачонка, взлетела вверх и замерла. После секундной паузы грохнул выстрел, и из ствола вырвался язык пламени. Родри выстрелил ещё трижды – и каждый раз, по общему мнению, попал в цель. И каждый раз – без какого-либо эффекта.
– Хорошо, Родри. Можешь идти. – Чуть оглохший от пальбы капитан всё же заметил нечто, что показалось ему странным – странным, даже если учитывать необычные обстоятельства дела. Не прошло и минуты, как он вновь подозвал Родри и одного из сержантов.
– Тэлфрин, соорудите из бумаги мишень по ту сторону ДПФ. – Коротко кивнув, сержант бегом помчался исполнять его приказание. Наконец, в самом узком месте зоны свечения был поставлен щит из досок и бумаги – на его изготовление ушла часть покосившейся ограды и вчерашний номер «Королевских ежедневных», на тот момент уже частично использованный для гигиенических нужд одним из нижних чинов. Капитан, поинтересовавшись, есть ли там заметка о ДПФ, и получив отрицательный ответ, приказал Родри открыть огонь. Если его предположение подтвердится, «Королевские ежедневные» очень скоро напишут и о ДПФ, и о капрале Родри – если, конечно, контрразведка не засекретит все сегодняшние события.
Родри, передёргивая после каждого выстрела затвор, расстрелял всю обойму – шесть патронов. Как показала проверка, ни одна из пуль не смогла преодолеть сопротивление чёрного вещества или хотя бы повлиять на его вращение. Все они самым непостижимым образом остановились ещё до того, как столкнулись с ним либо же были бесследно поглощены. После этого Глайнис, озадаченный в ещё большей степени, нежели до испытаний, велел своим подчинённым готовить обед. В тот момент, когда солдаты, порубив на дрова остаток бревенчатой ограды, поглощали разогретые прямо в жестяных банках мясные и бобовые консервы, его подозвали к радиопередатчику. Подобно отделению с измерительными приборами, радиостанция была придана роте по причине особых обстоятельств. Приняв радиограмму из рук капрала, носившего изображение золотистой крылатой молнии – эмблема войск связи – в петлицах, капитан почувствовал, как его скулы сводит от едва сдерживаемой ярости. Командир полка, в достаточно резких выражениях, сообщал Глайнису, что ДПФ уже стал причиной смерти одного человека, и об этом известно всей столице, по крайней мере, тем её жителям, что читают газеты, и что по этому поводу уже в министерство, генеральный штаб, а оттуда – и в штаб дивизионного округа были сделаны гневные звонки от имени высочайших лиц. При упоминании о королевской фамилии капитан Глайнис вытянулся по стойке «смирно» и, отдав приказ выставить двойные караулы, отобрал один взвод, чтобы посетить Дуннорэ-понт. Радист же получил сомнительное удовольствие оттого, что выслушал нецензурную брань капитана, спешившего надиктовать ответ. В отправленной обратно радиограмме присутствовали следующие фразы: «приборы не воспринимают особенностей ДПФ… подчиняется собственным законам… успешно противостоит воздействию винтовочного огня… необходимы… подкрепления». Война, уже имевшая первую, но далеко не последнюю, жертву, понемногу набирала обороты.
3
Успешно подготовив к печати заметку для внеочередного выпуска «Городских новостей», наборщик сего почтенного издания, а заодно – репортёр, редактор и владелец в единственном лице, Дитнол Норс перешёл к печатанию тиража. Вращая ручку пристроенного к станку колеса, которое приводило его в движение при помощи системы шкивов, он быстро размножил масс экземпляров. Стопка газет, с ещё сырой краской, немедленно перешла в руки двух мальчишек, занимавшихся распространением. Норс же, чувствуя, что выполнил свою работу, присел отдохнуть. Облокотившись о тумбу печатного станка, он устало закурил прямо в помещении. Впрочем, не прошло и нескольких минут, как дверь в помещение редакции-типографии распахнулась, и туда ворвался запыхавшийся разносчик газет, не распродавший, судя по всему, и шестой доли газет. Едва отдышавшись, юный наглец потребовал полушиллинг.
– С чего это вдруг? – ухмыльнулся Норс. – Я никому ничего не плачу, ты же знаешь. Что продашь, то твоё.
Мальчишка презрительно скривил губы.
– Если вы напечатаете ещё один номер с историей, которую я вам расскажу, то заработаете много больше.
Норс, улыбнувшись в усы, согласился купить историю, если та будет достойной публикации.
– Но сперва ты должен её рассказать. – На лице мальчугана отразилось недоверие, но, мгновенно смекнув, что Норс не сможет продавать газету в обход него и его товарищей, согласился.
– Ладно, я вам верю, сэр. – Он засунул руки в карманы, а потом вынул их и, поколебавшись, произнёс слова, принудившие Норса забыть об отдыхе. – Этот свет уже убил одного человека.
Отбросив дымящийся окурок прямо на пол, редактор немедленно сунул мальчишке полушиллинг и потребовал изложить обстоятельства дела. Оказалось, что один бродяга, Моргейн, уже умер или вот-вот умрёт в результате губительного воздействия неземного света, которому подвергся на заброшенной ферме.
Эта новость привела Норса в состояние крайнего возбуждения. Отделавшись от мальчишки, он начал нетерпеливо мерить комнату шагами. Закурив ещё одну сигарету, он ходил взад-вперёд, бормоча себе под нос: «Невероятно! Просто фантастика! Это излучение способно убивать!..». Наконец, словно вспомнив о чём-то, он взъерошил, а потом пригладил свои волосы, подровнял их при помощи расчёски – и, схватив котелок, выскочил из ратуши, остановившись лишь дважды: первый раз – когда нужно было запереть дверь, второй, когда он нос к носу, а вернее – нос к животу, ибо градоначальник обладал весьма внушительными пропорциями, столкнулся с Малкольмом Финлеем.
– В чём дело, Норс? – процедил сквозь зубы градоначальник, заткнув пальцы больших рук за пояс таким образом, что локти его едва не упёрлись в стены узкого коридора. Так как обойти Финлея не представлялось возможным, Норс пробормотал слова извинения и попытался протиснуться под левую руку своего патрона, которая, как ему было известно, была послабее правой. Впрочем, тщетно: Финлей, надув свои раскрасневшиеся от гнева и, судя по запаху, и от выпитого тоже, щёки, с неожиданной для его комплекции ловкостью развернулся и прижал Норса к стене. Сдавленный брюхом, в котором, если верить утверждениям очевидцев, неоднократно умещался молочный поросёнок, редактор был вынужден призвать на помощь всё своё красноречие, выработанное многолетними трудами на ниве журналистики.
Однако на сей раз Финлея было не так-то легко уговорить. Словно не заметив изящных словесных пассажей, которыми пытался отвлечь его собеседник, он, выругавшись, навалился на Норса так, что у того перехватило дыхание.
– Хватит лгать мне, мерзавец! Мне нужно знать, что происходит в городе, причём тотчас же! – Спорить было бессмысленно, и Норс, осознав, что выгодней в данных обстоятельствах сказать правду, просиял.
– Я как раз пытаюсь это выяснить, сэр. – Насколько это позволяло настроение градоначальника и его живот, не позволявший дышать полной грудью, Норс поделился информацией о заброшенной ферме и случае с Моргейном.
– Этот забулдыга, который и дома-то своего не имеет… – Градоначальник прищурил свои маленькие чёрные глазки, казалось, утопающие в складках жира. – Его судьба должна волновать меня? Почему мне звонили из столицы – из Логдиниума [9], понимаешь? – и требовали обо всём докладывать?
Вопросы эти были настолько интересны, что Норс и сам захотел получить на них ответы, причём как можно скорее, однако утроба градоначальника, преградившая ему путь, оказалась непреодолимым препятствием.
Похоже, Финлей, понимал, на что намекает Норс, но видно было, что и он хочет довести до сведения своего собеседника нечто, являющееся, по его мнению, чрезвычайно важным.
– Вы первым получите всю информацию по этому вопросу, которому, можете мне поверить, я уделю максимум внимания. – Норс старался говорить как можно убедительнее, с пылом, имитирующим служебное рвение. В конце концов, жить в Дуннорэ-понт и игнорировать Финлея было невозможно, поэтому он не слишком преувеличивал. Финлей заглянул ему в глаза и, видимо, удовлетворившись тем, что увидел там, сделал шаг назад. Грудь у Норса болезненно ныла, он не удивился бы, если бы оказалось, что сломано несколько рёбер. Успокоив себя тем, что он как раз и отправляется к доктору, редактор «Городских новостей» поспешил вниз по ступеням. Выскочив на мощёную булыжником улицу, он с облегчением обнаружил, что автомобиль Йона Дорнбара стоит рядом. Дорнбар, владелец немолодого уже «кернунна» [10], чванливо именовал себя «главным таксистом города», хотя на деле был единственным, кто занимался в Дуннорэ-понт извозом вообще. Норс помахал ему рукой и, едва белая, с крыльями цвета полевого шпата, машина приблизилась, запрыгнул внутрь.
– К доктору Вейру.
– Да, господин Норс, – флегматично ответил Дорнбар и, нажав на педаль газа, повёз своего пассажира к дому единственного в городе практикующего врача. В кабине пахло бензином и было почти ничего не слышно из-за громыхающего поршнями двигателя чудовищной, по меркам стариков, мощности – две дюжины лошадиных сил. Дорнбар чуть ли не ежесекундно жал на клаксон – то отвечая на приветствия знакомых, то требуя освободить ему дорогу. Норс, погружённый в свои мысли, не слишком следил за происходящим, даже когда Дорнбар высунулся из окна и начал грозить кулаком кому-то, кто едва не попал под колёса автомобиля. Наконец, когда они остановились у двухэтажного дома из глазурованного кирпича, стало ясно, что поездка подошла к концу. Рассчитавшись, Норс приблизился к дверям и несколько раз ударил подвешенным тут же деревянным молотком.
– Иду, иду, – послышался скрипучий голос, принадлежащий кому-то, кто прожил не менее четырёх с лишком дуазов лет, и за это время совершенно утратил привычку торопиться. Судя по раздражённым ноткам, у доктора Вейра к тому же выдался трудный день.
Дверь распахнулась, и перед Норсом оказался низкий, полный мужчина, седой, с поблёскивающей розовой лысиной и аккуратными бакенбардами. Поверх жилетки на нём был не сюртук, а белый халат – видимо, в этот момент доктор как раз принимал пациента. Впрочем, судя по тоскливому выражению, скользнувшему в карих, выразительных глазах Вейра, пациент этот, которым мог быть только Моргейн, действительно не внушал ни малейших надежд. Или…
– Он жив? – торопливо спросил Норс. Даже не спросив, о ком идёт речь, Вейр машинально мотнул головой. Всё было понятно без слов. Норс зашёл внутрь и позволил врачу провести себя в ближайшую комнату, переоборудованную под приёмный кабинет. Покойник лежал на кровати, ставшей его смертным одром; его лицо с заострившимися скулами и пергаментной кожей производило жуткое впечатление, особенно если учесть, что полуоткрытый рот был будто сведён в оскале, а невидящие глаза смотрели прямо на входную дверь, и каждый, кто входил в комнату, должен был встретиться с ним взглядом. Поёжившись, Норс уже хотел было спросить, почему Моргейну не закрыли глаза, как доктор, одев респираторную повязку, ответил тем самым на невысказанный вопрос. Существовала опасность заражения неизвестной науке инфекцией – Норс сразу почуял это, наблюдая за осторожными движениями Вейра. Репортёр замер на месте как вкопанный, не решаясь сделать хотя бы шаг вперёд. Теперь в глаза ему бросилась кровь: алые пятна были повсюду, словно Моргейна перед смертью рвало кровью; перемешанная с гноем, она была на лице, руках покойного, вся постель и даже пол были основательно перепачканы этими внушающими отвращение и ужас одновременно выделениями.
Доктор Вейр глухим, едва слышным из-за маски, голосом начал рассказывать, как Моргейн пришёл к нему утром. Тот, как оказалось, в последнее время ночевал на заброшенной ферме, а днём ходил в город, где перебивался поденщиной и пьянствовал. Накануне он, будучи изрядно выпивши, шёл к покосившемуся дому, однако свечение, которого он ранее старался избегать, вдруг стало всячески привлекать Моргейна, причём, как тот уверял, против его воли. Наконец, почувствовав, что сон одолевает его, бродяга решил, что было бы неплохо вздремнуть в той чёрной тени, которая, наверняка, дарует прохладу и покой. Учитывая, что стояла ужасная жара, он не смог найти в себе силы противиться идущему из черноты зову и прикорнул там. Когда он проснулся, было уже темно, но чувствовал он себя омерзительно. Несмотря на то, что похмелье для покойного было привычным состоянием, на сей раз случилось что-то особенное, так как он счёл за необходимость обратиться к врачу. Его не остановило ни отсутствие денег, ни то, что причина, вероятнее всего, была в злоупотреблении спиртным. Вейр попытался завернуть его с порога, однако вдруг заметил пугающую странность, поразившую его.
– Я такого никогда раньше не видел, несмотря на то, что практикую уже более трёх дуазов лет. – Голос Вейра стал дрожащим, как у маленького ребёнка, испугавшегося темноты. – Лицо Моргейна вдруг исчезло, я увидел обнажившиеся кости и ткани, мышцы, нервы, сосуды – словно в разрезе! О господи, хотел бы я, чтобы мне это привиделось! Но они кровоточили!
Доктор всхлипнул и умолк. Норс почувствовал, что нужно утешить этого маленького, насмерть перепуганного человечка, однако тот, словно спохватившись, отбросил его руку со своего плеча.
– Не надо! – в глазах его вспыхнуло что-то, принудившее журналиста отступить. Вейр закончил свою историю: Моргейн истёк кровью и гноем прямо у него на руках за считанные часы. Служанка врача, заподозрив инфекцию, отказалась убирать, и он дал ей расчёт. Не допустив к постепенно увеличивавшейся луже никого из своих домашних, он сам взял в руки ведро и тряпку.
– Моргейн умер, а я всё никак не мог отделаться от мысли, что уже где-то слышал – вернее, даже читал о подобном случае. – Вейр понизил голос до громкого шёпота. – Память долго не раскрывала мне этот секрет, пока, разозлившись, я не вспомнил. Но книга, в которой встречается идентичное описание, не имеет ничего общего с медициной, молодой человек.
Норс, уже начал понимать, куда клонит Вейр.
– В Писании Эзуса говорится о фоморах, демонах, существующих в двух мирах одновременно – в нашем и в призрачном. – Голос врача срывался.
– Один глаз, одна рука, и нога только одна – вторая половина Нечистому посвящена, – процитировал Норс, заметив, что и Вейр присоединился к нему.
Больше им говорить было не о чем. Норс отказался от чая и, попрощавшись, вышел из дома Вейров. К его облегчению, «кернунн» всё ещё находился рядом – видимо, Дорнбар рассчитывал как минимум удвоить свой заработок. Что ж, он не прогадал, подумал Норс и подкрутил усы. Он с удивлением отметил, что руки его дрожат.
– На почту, и побыстрее. – Нарушить обещание, данное градоначальнику, было особенно приятно. «Такие обещания нельзя выполнять, – твердил он сам себе, – Мир должен знать, что здесь происходит». Норс мог только представить, какую сенсацию в столице произведёт подобная публикация, и, оплачивая телеграмму, чувствовал, как по коже у него бегут мурашки. Он, Дитнол Норс, станет тем, кто первым напишет о смертельной опасности, угрожающей человечеству! Его имя прославится, и он, возможно, даже разбогатеет настолько, чтобы купить себе печатный станок с электрическим приводом – в конце концов, обещал ведь Финлей провести в ратушу электричество! Ему было невдомёк, что пройдёт совсем немного времени, и электрические токи перестанут подчиняться привычным законам физики, а в Дуннорэ-понт, как и во всём Айлестере, перестанут читать газеты – даже умение читать и писать станет необычайной редкостью.
Заглянув в ратушу, Норс доложил обо всём Финлею, чем в какой-то мере выполнил их уговор, и пошёл к себе в редакцию. Холостяцкий статус позволял не ночевать дома, и он мог всецело посвятить предстоящую ночь работе – сочинению текста, вёрстке и набору. Тираж, каким бы большим, по меркам Дуннорэ-понт, он ни был, разойдётся полностью – в этом не было ни малейших сомнений. Повесив пиджак на спинку стула, Норс засучил рукава и сдвинул котелок на затылок, чтобы, как был, в жилетке и рубашке, взяться за работу.
4
Новости о Дуннорэ-понтском феномене гуляли по столице, оживляя праздные разговоры в кофейнях, тавернах и пивных, ими приветствовали друг друга мелкие чиновники, полицейские и портовые контрабандисты – городишко на северо-западной окраине королевства, никогда и ничем не привлекавший к себе внимания, был у всех на местах. Единственные, кто не обсуждал сию животрепещущую тему, были, как ни странно, военные, по крайней мере, те из них, кого можно было встретить на улице. Солдаты почётного караула, занявшие свои посты у входа в министерство армии на Дубх Клиат, 19, были совершенно безучастны к сплетням. Впрочем, гвардейцы всегда вели себя так: их лица по выразительности могли составить конкуренцию граниту, и даже глаза, словно остекленев, замерли, казалось, навечно. Солдаты этого отборного полка, шефом которого являлся кузен короля, были одеты в зелёные, с синими обшлагами, петлицами, лацканами и подкладкой, мундиры образца прошлого века [11], расшитые серебром – дань временам, когда вооружённая мощь Айлестера позволила ему расширить своё влияние на большую часть континента. Несмотря на то, что ныне от былой славы остались лишь записи в учебниках истории да музейные экспонаты, память о ней сохранялась с бережливым пиететом, что проявлялось в том числе и в попытках сохранить неприкосновенными символы давних побед, как, например, фасон и расцветку гвардейских мундиров. Олицетворяя собой незыблемость древних порядков, рослые, возвышающиеся над прохожими, часовые всегда несли свой неусыпный караул молча и совершенно неподвижно, напоминая башни средневекового замка, неподвластные ветрам времени и моде на перемены.
Тем не менее, тишина эта была совершенно обманчивой. Скорее, наоборот: в дни, когда вопрос Дуннорэ-понтского феномена в салонах, клубах и мюзик-холлах был всего лишь модной темой, занимающей паузы между привычными развлечениями, в министерстве обороны он уже стал причиной созыва совещания с участием заместителя министра и всего генерального штаба в полном составе. Особенно показательным было то, что совещание, начавшееся в семь часов вечера, а время это – само по себе внеурочное, грозило затянуться допоздна. Чтобы понять причины столь поспешной реакции должностных лиц высшего ранга на малозначительные события в отдалённом графстве, наблюдателю нужно бы было перенестись за каменную, со стальными прутьями, ограду, вдоль которой безмолвными изваяниями застыли часовые в зелёно-сине-серебряных мундирах и чёрных меховых шапках, проникнуть незримым призраком в здание неоклассического стиля с главным входом, украшенным шестью колоннами, подняться по ступеням, застланным толстым ковром с ворсом столь высоким, что в нём могли утонуть даже кавалерийские сапоги, на второй этаж, и, проскользнув в тончайшую щелку под двустворчатыми дверьми дуазфутовой высоты, сделанными из морёного дуба, занять место за длинным, лакированным столом из красного дерева, тянувшимся на добрый массфут [12]. Только внутри здания для этого нужно бы было преодолеть четыре поста охраны, что требовало не только наличия соответствующих документов, но и, в одном случае – знания пароля, обновляемого каждый день. Даже невидимка, которых в ту пору ещё не водилось в королевстве, не смог бы преодолеть все препятствия, так как, не доверяя вполне ни человеческому уху, ни глазу, ни совести, люди, создававшие систему безопасности, дополнили её новейшей по тем временам системой сигнализации, срабатывавшей, если наступить на определённую половицу, а также в случае открытия двери в неурочный час, – и даже новейшие ультракрасные [13] детекторы. Что самое интересное, лампочка, которая включалась при проникновении посторонних в запретную зону, загоралась не только в самом министерстве обороны, но и в Его Королевского Величества Управлении тайного сыска и надзора, расположенном на соседней улице. Таким образом, даже сам министр армии или любой из генерал-фельдмаршалов королевства не смог бы скрыть подобных нарушений режима секретности, если бы они каким-то чудом имели место быть. Тем не менее, опасения за то, что содержание разговора высшего командного и руководящего состава станет известно посторонним, в тот вечер были особенно сильны. В конечном счёте, то, что он дошёл до потомков почти без искажений текста, свидетельствует о наличии под этими опасениями определённой почвы. В большинстве случаев, те, кто должен отвечать за соблюдение строжайшей тайны, сами же её и разглашают по тем или иным причинам. Данное совещание, вошедшее в историю, также не стало исключением: присягу нарушили все пятнадцать присутствовавших в комнате человек. Четырнадцать поделились информацией с грифом «совершенно секретно» с любовницами, из них трое – ещё и с супругами, двое, включая стенографистку – с агентами иностранных разведок, и лишь один человек (заместитель министра) поведал о совещании всему миру в открытой публикации.
Совещание открыл замминистра, Бранн да Менлик. Это был безукоризненно одетый, элегантный, подтянутый, прямой мужчина – штатский от модных туфель, золотой цепочки карманных часов и холёных ногтей до накрахмаленного воротничка и седовласой шевелюры, к которой не прилагалась форменная фуражка.
– Господа, как вам известно, в графстве Ланнвуд обнаружено явление, уже получившее название «Дуннорэ-понтский феномен». В настоящее время ситуация вполне контролируется нами – погиб всего лишь один человек, – однако мне, да и нашему руководству, – при этих словах да Менлик воздел глаза к потолку, словно тот угрожал вот-вот дать течь, – хотелось бы разрешить эту маленькую, досадную проблему – словом, недоразумение – как можно скорее. Я бы хотел выслушать ваши соображения по этому поводу.
Первым в таких случаях положено докладывать, вернее, оправдываться, младшему по званию, и старые, опытные в деле кабинетных интриг генералы, предусмотрительно пригласившие на эту роль майора Инвиха, с улыбкой дали ему слово. Инвих, возглавляющий отдел чрезвычайного взаимодействия с гражданскими властями, был тридцати девяти лет от роду, имел брюшко и двух детей, а потому не собирался становиться мальчиком для битья. Меланхолично улыбнувшись заместителю министра, он сообщил, что ДПФ локализован силами пехотной роты, которая является более чем достаточной силой, чтобы изолировать аномалию, ограничив к ней доступ посторонних, и предварительно изучить её.
– Справилась ли она со своей задачей, майор? – иронично спросил да Менлик.
– Насколько мне известно, да, – не дрогнув ни лицом, ни голосом, уверенно ответил майор.
Да Менлик, старый служака, сменивший за свою долгую карьеру едва ли не десяток министерств, не отличался эмоциональностью и никогда не повышал голос на подчинённых. Поэтому он просто попросил передать Инвиху вечерний номер «Королевских ежедневных» и текст радиограммы капитана Глайниса в штаб дивизионного округа.
– Вы полагаете, это доказательства правоты ваших слов, майор? Умер человек, причём ужасной смертью, капитан требует подкреплений, так как не может получить об аномалии хоть какую-нибудь информацию.
– Мы скорбим о преждевременном уходе из жизни этого… Моргейна, сэр, – презрительно поджав губы, ответил Инвих. – Однако едва ли наши солдаты могли уберечь его от гибели, поскольку запрос от гражданских властей на отправку воинской части в Дуннорэ-понт пришёл уже после инцидента, повлёкшего эту смерть.
Седовласые генералы, сидевшие за столом, не смогли сдержать смешки. Лишь нахмурившееся лицо да Менлика служило упоминанием о его недовольстве. Майор явно тянул его за усы.
– Несовершенство технических средств, которые я мог передать капитану, не является ни его, ни моей виной – этот вопрос должен быть адресован научно-исследовательскому отделу. – Инвих говорил невыразительным, как и вся его внешность, тоном, без каких-либо эмоций, но насмешка содержалась в самом смысле его слов. – Несомненно, однако, что привлечение к операции более мощной техники, ведущих учёных – и определённого количества военных, которые ограничат доступ к ДПФ излишне любопытных штатских, – всё это позволит разрешить проблему. Однако на данный момент закон не позволяет нам предпринимать какие-либо дополнительные шаги без санкции властей.
Да Менлик, чьё лицо покрылось алыми пятнами, с минуту молча жевал губы. Потом, полностью овладев собой, ровным и спокойным голосом спросил:
– Интересовались ли вы, сколько именно вам потребуется солдат, техники… денег, наконец?
Инвих не пожал плечами – этот жест, свойственный штатским, просто не мог быть исполнен торсом военного, выпрямленным по всем требованиям устава, – однако его глаза мигнули. Это говорило о его неготовности дать тот ответ, который хотел услышать заместитель министра. Однако майор занимал свою должность не затем, чтобы его можно было вот так легко поставить в тупик.
– Армия сделает всё необходимое для защиты интересов Его Величества – и выполнит любые его приказы.
Да Менлик скривил краешек тонких губ – правый, рядом с которым красовалась чёрная «мушка», имитирующая родинку.
– Следовательно, вы совершенно не интересовались вопросом, майор – и просто выполнили требование штатских. – Уже сказав это, да Менлик понял, что неудачно выразился, стремясь обвинить Инвиха, но было уже поздно – военный, конечно, тут же воспользовался представившейся ему возможностью нанести оппоненту ответный удар ниже пояса.
– Сейчас я также исполняю приказы штатского, однако это ни в коей мере не умаляет моего достоинства. – Слова Инвиха вызвали ропот одобрения среди генералов. Да Менлик, благодаря своему происхождению – он был третьим сыном герцога, – превосходил их родовитостью, однако воинская служба, давно переставшая быть обязательной для дворян, выдвинула значительное количество офицеров из семей, не являвшихся знатными. Лишь воинские отличия являлись причиной, достаточной для продвижения по службе, и, как поговаривали, недалёк был тот день, когда в офицерские училища начнут набирать безродных. Тем не менее, реформа армии, ставшая причиной подобных изменений, одновременно позволила штатским возглавлять само министерство, не будучи при этом военными. В одном всё осталось по-прежнему: руководящие должности и далее принадлежали наиболее родовитым.
Да Менлик, осознав, что настраивает против себя генералитет, мгновенно сменил тактику. Его лицо приобрело улыбчивое, как у доброго друга, выражение.
– Нужно интересоваться тем, что происходит в мире, а не только бездумно исполнять служебную рутину, майор. Вот, посмотрите, что пишут в вечернем номере «Королевских». – Да Менлик толкнул сложенную вдвое газету, и та, проехав по гладкой поверхности стола, остановилась перед Инвихом. Тот, просмотрев передовицу, угрюмо сдвинул косматые брови.
– Фоморы – не более чем демоны, упоминаемые в Писании. Это выдумка.
Да Менлик, горестно вздохнув, приказал майору сесть и встал сам, упёршись обеими руками в столешницу.
– Господа офицеры, я вынужден сейчас поднять вопрос о вещах, которые, по ряду причин, не имеют к армии прямого отношения, однако угрожают и вам, и членам ваших семей, как угроза устоям всего общества более всего угрожает тем, кто находится на его вершине. – Да Менлик выпрямился и, повернувшись к плотно занавешенному бархатной шторой окну, указал рукой в его направлении. – Последняя стачка, охватившая большинство предприятий, включая и заводы Фаррела, закончилась два месяца назад. Восстания удалось избежать только ценой значительных уступок, к счастью, не включающих всеобщее избирательное право, о котором давно поговаривают крайние левые. Они, как вам отлично известно, умело заигрывают с чернью, убеждая подпоенных – нередко за деньги, идущие из-за рубежа, – рабочих, что те якобы ничем не хуже дворян – и даже самого короля!
Военные согласно закивали – политическая ситуация в стране, давно переживавшей экономический кризис, была им хорошо известна. Да Менлик тем временем продолжал:
– Пресвитеры Айлестерской церкви Эзуса поддерживают учение о божественном источнике власти короля – и дворянства. Однако в последнее время всё более популярными стали различные обновленческие движения и секты, взывающие к самому тексту Писания, а не к словам пресвитеров. «Бог сотворил всех равными, подобно тому как плотник строгает доски из одного дерева» – вот что там сказано. Представьте себе, какой эффект могут оказать разного рода популистские проповеди в столь необразованной, зачастую нетрезвой среде, особенно если она собьётся в толпу. И в этот момент будто бы возвращаются «давно исчезнувшие» фоморы! И неважно, выдумка это или нет – важно то, что об этом пишут, и что это читают!
Слово попросил глава мобилизационного отдела, генерал-майор Треворт. То был невысокий куадродуазлетний [14]мужчина, темноволосый, с тонкими усиками. Да Менлик, бросив на него быстрый взгляд, немедленно дал своё разрешение. Уже по одной, способной соперничать по сладости даже с сахаром, дружелюбной улыбке да Менлика – все отлично понимали, насколько она фальшивая – можно было догадываться об испытываемых этим чиновником чувствах. Он не любил войну, недолюбливал людей в военной форме – и более всего ненавидел, когда последние начинали поговаривать о боевых действиях. Треворт же, несмотря на невозмутимое выражение лица, явно собирался взяться за это, наиболее противное заместителю министра, занятие. Однако да Менлик, поджав губы, вынужден был приготовиться выслушать всё, что ему скажут, ибо, несмотря на то, что сидевший рядом генерал-фельдмаршал Блейнет, молчал, все знали, что из уст Треворта исходят его речи. Генерал-фельдмаршал Блейнет, чьи волосы своей белизной не уступали горному снегу, а усы достигали удивительной толщины и длины, и был армией. В свои квинкдуаз [15] с лишком лет он возглавлял генеральный штаб, успев отличиться более чем в полудюжине войн, не считая множества пограничных стычек, не признанных официально вооружённых конфликтов и антипартизанских операций.
Треворт, не отвлекаясь на преамбулу, сразу же выложил то, что было у него на уме:
– В случае мобилизации мы с лёгкостью обратим этот фактор в свою пользу, господин заместитель министра. Религиозное рвение только воспламенит наши войска.
Да Менлик тяжело опустился на стул.
– В случае мобилизации… – только и смог выдавить он. Глядя на мертвенно-бледное лицо замминистра, легко было понять, что Треворт произнёс слова, услышать которые тот опасался более всего.
– В настоящее время об этом, конечно, говорить не приходится, однако, если кризис окажется подобным заокеанскому, нам придётся прибегнуть и к этой мере, и к целому комплексу других, призванных обеспечить сохранность границ, государственного строя – и, в конечном счёте, рода людского.
Упоминание о событиях за океаном, где ещё несколько масслетий назад нашествие чудовищных существ, не известных на земле, уничтожило все поселения айлестерцев, надломило да Менлика, и он, не споря, лишь слушал Треворта, периодически кивая и что-то бормоча.
– Адмиралтейство хранит в тайне все сведения о столкновениях в море за последнее масслетие, однако нам известно, что неоднократно осуществлённые флотом Его Величества попытки высадить десант закончились катастрофой – более того, в этом дуазлетии ни один корабль даже не смог приблизиться к берегам Атлантии [16]. В открытом море, даже на подступах к берегам Королевства, флот постоянно несёт потери. Широкомасштабная программа постройки броненосного флота, подводных лодок и новейших авианесущих кораблей, утверждённая парламентом и королевским указом в прошлом году, свидетельствует о том, что сложилась по-настоящему серьёзная ситуация. Это позволяет предположить недостаточность существующих у нас средств борьбы – и, видимо, приведёт к необходимости отмобилизовать все наличные ресурсы, включая и живую силу.
Да Менлик бессильно застонал и тяжело опустил голову, подперев её правой рукой. Казалось, ещё чуть-чуть – и он потеряет сознание либо расплачется.
– Как вы оцениваете наши шансы? – слабым, бесцветным голосом спросил он.
Треворт только пожал плечами.
– В настоящее время проблемы как таковой нет. Суть ДПФ нам непонятна и неподвластна. Если аномалия будет источник излучения тщательному исследованию. Если же – вернее, когда – ДПФ начнёт увеличиваться в размерах, распространяя своё влияние на окружающую среду, более чем вероятно, что нам придётся форсировать процесс и задействовать всё, что только возможно.
– «Если», «когда»… – В голосе да Менлика звенела сталь. Он указал на газету. – Вы можете хотя бы избавить меня от этих публикаций? Кто знает, что будет, если рабочие выйдут на улицы?
– До введения военной цензуры это крайне непросто. У нас нет соответствующих прав, согласно закону…
Да Менлик выпрямился, в глазах его появился блеск.
– Как дворянин вы чувствуете у себя наличие достаточных прав?
Треворт улыбнулся той особой улыбкой, в которой снисходительность сочетается с мнимым почтением:
– Наши благородные предки в своих деяниях всегда исходили из принципа, что сила сама по себе уже является правом.
Да Менлик кивнул:
– Тогда покажите мне, что армия ещё обладает силой, и я дам вам права!
5
Норса арестовали в его собственной редакции, сразу же после заката. В дверь, не постучав, ввалилось несколько солдат и, не представляясь и не предъявляя каких-либо обвинений, ударами прикладов и кованых ботинок загнали Норса в угол. Тот, опасаясь, что сейчас начнётся погром, сглотнул и, мысленно прикинув стоимость печатного станка, мебели и предметов обстановки, подготовил себя к неизбежному. Торжество грубой силы над свободой мысли было налицо. Права человека, в Айлестере столь формальные и ограниченные множеством хитроумных бюрократических предписаний и циркуляров, нарушались военными с поразительной лёгкостью.
– Да вы знаете, что с вами будет?! Что вы себе позволяете? – лёгкий удар прикладом в зубы отбросил голову Норса назад; он ощутил во рту солоноватый привкус крови. Повторный удар, пришедшийся в солнечное сплетение, был гораздо более сильным – он согнулся пополам и, бессильный произнести хоть слово, безуспешно пытался схватить ртом воздух.
– Так, я вижу здесь какие-то провокационные, возможно, даже пацифистские листовки, содержащие призывы к неповиновению властям… явная попытка раздуть мятеж… вы будете находиться под стражей до суда.
Возмутительный, лживый характер обвинений придал Норсу сил, и он, едва сдерживая слёзы, навернувшиеся на глаза, посмотрел снизу вверх на дуодуазсекстлетнего [17] – или около того – офицера с лицом, удивительно похожим на лошадиное – как чертами, так и выражением. Они уже виделись на Дуннорэ-понтском вокзале, и Норс сразу узнал его: капитан Глайнис.
– Да, это я, – ответил Глайнис, когда Норс выкрикнул его фамилию и звание. – С какой целью, кстати, вы пытались разнюхать информацию о проводимой армией Его Величества операции?
Вопрос, неожиданный и коварный, лишил редактора воздуха не хуже, чем ещё один удар под дых.
– Я… закон позволяет… – Он сделал безуспешную попытку встать на ноги, тут же пресечённую решительным движением приклада, пригвоздившего его к полу. – Не двигаться, шпион!
– Будет возбуждено дело о шпионаже, – прокомментировал капитан Глайнис, просматривая содержимое только что отпечатанного, ещё не просохшего, номера. – Тираж конфискуется, дальше делом будет заниматься суд военно-полевого трибунала.
Это было настолько возмутительно, что Норс, окончивший полтора курса юридического колледжа в Сигобриве, почувствовал, наконец, в себе силы говорить.
– Я – штатский! Меня будет судить дуннорэ-понтский суд, любой адвокат…
Глайнис, не отрываясь от чтения изъятого, а вернее, захваченного им экземпляра «Городских новостей», датированного завтрашним числом, рассмеялся. Его подчинённые охотно подхватили этот смех своими мужицкими глотками.
– Закон о военном положении вам известен, господин Норс? – глядя в передовицу, спросил Глайнис. – Параграф пятый – «Зона ответственности военных сил и распространение военного права на штатских в ходе боевых действий»? Если коротко, то повсюду, где стоит моя нога, действуют законы военного времени.
В этот момент, демонстрируя правоту Глайниса, один из солдат наступил Норсу на отставленную в сторону руку, принудив того болезненно вскрикнуть, чем не вызвал среди присутствующих ничего, кроме нового взрыва смеха. Норсу оставалось только признать очевидное: по крайней мере, в глазах своих подчинённых капитан с лошадиным лицом был законом. Апеллировать в данных обстоятельствах было не к кому, даже дружба с градоначальником, если подобный термин верно отражал суть их взаимоотношений, едва ли могла его выручить. Оставалось надеяться на более высокие инстанции, но к тому времени, когда всё закончится, может оказаться слишком поздно…
Глайнис повернулся к Норсу, прижатому к полу прикладами; его взгляд, казалось, был способен испепелить газетчика.
– Я знаю, вы пользуетесь здесь покровительством градоначальника – Финлея, если не ошибаюсь? – Дождавшись, пока Норс кивнёт, капитан кивнул в ответ. – Правда, эти связи вам сейчас не очень-то помогут, если вы заметили. Я могу оставить вас под арестом…
Глайнис замолчал, ожидая, как отреагирует журналист. Перед тем словно открылся путь к спасению.
– Вы что-то предлагаете? – Норс внутренне восхитился собой – в его голосе прозвучала неожиданная, учитывая ситуацию, выдержка.
Капитан не скрывал своего возмущения и праведного гнева, которые вызывали в нём слова и поступки столь изменнического характера.
– Вам ничего не предлагают, господин Норс! Предлагать должны вы! Завтра-послезавтра начнётся мобилизация, и я подам вашу фамилию в списке рекомендованных лиц. Уверен, когда моё начальство увидит вот это, – Глайнис-Лошадиная Морда потряс газетой, – оно прислушается ко мне. Вас отмобилизуют в пехоту, где старые, опытные солдаты живо выбьют из вас последнюю дурь…
Нижние чины загоготали в ответ. Норсу звук их смеха, суливший новые унижения, пришёлся не по душе.
– Или…
– Молчать! – яростно оборвал его Глайнис. – Или трибунал – или мобилизация!.. Но! – он наклонился к самому лицу Норса, вытянув указательный палец так, что тот едва не коснулся лба редактора. – Но: если вы запишетесь добровольцем, учитывая ваше образование, вас, Норс, зачислят вольноопределяющимся. Я, возможно, даже разрешу вам издавать вашу дурацкую газетёнку!
Норс заподозрил, что капитан не шутит. То есть, несмотря на жестокий смех, он понимал, что оказался не просто на полу, но в ужасных обстоятельствах – однако слова Глайниса подозрительно походили на правду. Он знал также, что с военной службы, если время мирное, уволиться можно в любой момент. Во время войны, о которой прозрачно намекал капитан, статус вольноопределяющегося предоставлял заметные преимущества. Норс пришёл к выводу, что сейчас разумнее всего будет согласиться с налётчиками и предоставить им то, чего они требуют.
Ему позволили подняться на ноги, и, отряхнув пыль – только сейчас Норс пожалел, что пожадничал доплатить уборщику, – он уселся за письменный стол. Под диктовку Глайниса, то и дело нетерпеливо тыкавшего в текст указательным пальцем, редактор собственноручно написал заявление на имя какого-то майора Никха из штаба 12-го дивизионного округа, в котором просил зачислить его на воинскую службу вольноопределяющимся в звании капрала и прикомандировать к 2-й роте 1-го батальона 36-го пехотного полка армии Его Величества.
Поставив число и подпись, Норс дрожащей рукой присыпал бумагу песком. Его радовало только то, что он стал капралом.
– Поздравляю тебя, старина! – капитан хлопнул бывшего редактора по плечу с такой силой, что тот едва не проглотил свой язык. – Теперь ты – последний вояка последнего полка нашей армии!
Новые сослуживцы Норса расхохотались. Похоже, шутка о том, что их полк является «последним», была близка этим, давно утраченным для Эзуса, душам. Судя по всему, им приходилось совершать преступления в прошлом, о чём свидетельствовали и шрамы, и характерные для пивных, в которых собираются уголовники, выражения лиц. Словно прочтя его мысли, капитан Глайнис рассмеялся.
– Не бойся, Норс! Ты оказался среди отъявленных негодяев, которые не дадут тебя в обиду. Тут нет сопляков – каждый из них продался вербовщику, уже будучи одной ногой в тюрьме.
Лица заулыбавшихся солдат приобрели грубоватое, странно дружелюбное выражение – так смотрели бы на Норса гоблины, если бы им были свойственны тёплые чувства. Он начал понимать, о чём говорит капитан – рота была одной большой семьёй.
– Капрал Норс!
Он понял, что Глайнис обращается к нему только после того, как кто-то подтолкнул его сзади.
– Да…сэр.
Глайнис скривился, словно лошади, живущей где-то в глубине его души, дали подгнивший овёс.
– Ты и сержант Мадук сейчас уничтожите весь тираж, а потом, не жалея сил, даже если на это уйдёт вся ночь, наберёте новую статью, текст которой будет санкционирован мной и штабом дивизионного округа.
Пока основная часть солдат, пришедших с Глайнисом, отправилась захватывать почту – капитан почему-то пользовался выражением «взять под охрану», – Норс, Мадук и ещё двое рядовых снесли стопки с только что отпечатанным тиражом в секстмасс [18] штук во внутренний двор и облили керосином. Норс, глядя в окно с высоты второго этажа, молча наблюдал, как пылает самый крупный в истории «Городских новостей» тираж и почему-то испытывал не разочарование и не горечь. Наоборот, им овладело чувство ни с чем не сравнимого облегчения, словно с его плеч свалился груз весом в тонну, если не больше. Взгляд его, прикованный к танцующим языкам пламени, не сразу заметил, что ночную тьму разрывают ещё какие-то вспышки. Тем не менее, бывший редактор, а ныне – капрал армии Его Величества, скорее, почувствовал, чем увидел – настолько занято было в тот момент его сознание, – что в загипнотизировавшей его картине есть некий чуждый элемент. Он сфокусировал свой взгляд в северо-западном направлении – и увидел вдалеке жёлто-белые искры: рассыпавшись на чёрной мантии ночи, они, словно невиданные камни на цельнорубиновой подвеске, окружали светящееся багровым кольцо ДПФ. Норс вздрогнул: это могли быть только сполохи ружейного огня. На заброшенной ферме начался бой.
6
Непобедимое войско Могущественных, известное тогда как Дуннорэ-понтский феномен, впервые получило вооружённый отпор на айлестерской земле от солдат 36-го полка армии Его Величества Короля Эньона IV, находившихся в непосредственном подчинении лейтенанта Филугхейна. Лейтенант, дуазнонумлетний [19] крепыш со смуглым лицом и чёрными, прямыми волосами, только что закончил училище. Офицерский патент, оплаченный его родными, обошёлся семье Филугхейна в значительную, по её меркам, сумму – для обеспечения кредита, взятого в банке, даже пришлось заложить наследственный дом. Скованный не только воинским долгом, опирающимся на в значительной мере утратившее своё значение понятие чести, но и финансовыми обязательствами, Филугхейн был настроен сражаться до последнего патрона, а если таковые закончатся – то и до последнего солдата. Его подчинённые, все как один – «крепкие мерзавцы», способные отличить лишь серебряный шиллинг от свинцовой пули (здесь цитируются требования к рекрутам, согласно уставу прошлого века), были готовы выполнить такой приказ. Воспитанные в казарме при помощи палок сержантов, они представляли собой практически совершенный продукт айлестерской военной машины – их отличала дисциплинированность, а в случаях, когда они получали джин – и отвага, не считая отработанных до автоматизма навыков ведения прицельного огня и штыкового боя. Качества эти, отличавшие профессиональных солдат первых дней войны, впоследствии встречались всё реже и реже, пока не исчезло само Королевство Айлестер и его подданные. Расположившись бивуаком, солдаты 1-й роты потратили остававшееся у них ещё перед закатом время на то, чтобы принять горячую пищу, подогнать натирающие лямки слишком жёстких кожаных ранцев и заштопать униформу. Последняя, скроенная для упражнений на плацу, и смотревшаяся, будучи старательно отутюженной, весьма прилично, имела малоприятное свойство расходиться по швам в результате чрезмерных физических усилий. В результате этого каждый марш или занятия на открытой местности приводили к появлению разнообразных прорех и разрывов, и их завершение неизменно превращалось в сеансы шитья.
Конец ознакомительного фрагмента.