Глава 7
Лэнгдон сбросил с себя окровавленную больничную сорочку и обмотал вокруг талии полотенце. Поплескав в лицо водой, он осторожно ощупал швы на затылке. Место было воспаленное, но когда он расчесал свои спутанные волосы, рана стала практически незаметной. Кофеиновые таблетки уже действовали, и туман, окутавший его сознание, потихоньку рассеивался.
Думай, Роберт. Вспоминай.
Вдруг стены крошечной ванной без окон точно стиснули его в своем замкнутом пространстве, и, выйдя в коридор, он инстинктивно двинулся к лучу естественного света, падающему из приоткрытой двери напротив. Комната за ней оказалась чем-то вроде обустроенного на скорую руку кабинета: дешевый стол, потертый вращающийся стул, на полу стопка-другая книжек – и, слава Богу… окно.
Лэнгдон шагнул поближе к дневному свету.
Тосканское солнце только что проснулось и золотило самые высокие башни пробуждающегося города – колокольню Джотто, Бадию, Барджелло. Лэнгдон прижался лбом к холодному стеклу. Мартовский воздух, свежий и прохладный, словно усиливал солнечный свет, который лился из-за гор.
Свет художника – так его называют.
В самом сердце городского пейзажа вздымался гигантский купол, облицованный красной черепицей и увенчанный золоченым медным шаром, сверкающим, точно маяк. Дуомо. Спроектировав могучий купол для главного флорентийского собора, Брунеллески вписал свое имя в историю архитектуры – и теперь, спустя более чем пятьсот лет, его творение высотой в 114 метров по-прежнему украшало центральную городскую площадь.
Почему я очутился во Флоренции?
Для Лэнгдона, страстного поклонника итальянского искусства, этот город всегда был одним из самых любимых в Европе. На его улицах в детстве играл Микеланджело, в его художественных мастерских зародился итальянский Ренессанс. Миллионы туристов стекались в музеи Флоренции, чтобы насладиться «Рождением Венеры» Боттичелли, «Благовещением» Леонардо и главной гордостью и отрадой всех флорентийцев – статуей Давида.
Микеланджеловский «Давид» очаровал Лэнгдона с первой встречи. Когда-то, еще подростком, он зашел в Академию изящных искусств… медленно прошагал вдоль угрюмой шеренги незаконченных микеланджеловских «Рабов»… и вдруг ощутил, как его взгляд невольно и неодолимо поднимается, притянутый этим шедевром высотой в пять с лишним метров. Грандиозность и рельефная мускулатура Давида поражали почти всех, кто видел этого мифического героя впервые, однако на Лэнгдона произвела наибольшее впечатление его гениальная поза: воспользовавшись классическим приемом под названием «контрапост», Микеланджело создал иллюзию, что Давид, чуть наклонившийся вправо, практически не опирается на свою левую ногу, тогда как в действительности она поддерживала собой целые тонны мрамора.
Благодаря «Давиду» Лэнгдон получил первое представление о мощи, заключенной в великих образцах скульптуры. Теперь он спросил себя, навещал ли своего любимца в последние несколько дней, но единственным доступным ему воспоминанием оставалось одно – как он очнулся в больнице и стал свидетелем убийства ни в чем не повинного врача.
Вдруг на него нахлынуло щемящее чувство вины. Что же я натворил?
Стоя у окна, он заметил краешком глаза лежащий на столе ноутбук. Внезапно его осенило: что бы ни произошло с ним вчера вечером, об этом уже наверняка сообщили в новостях.
Если мне удастся выйти в Интернет, я смогу во всем разобраться.
Лэнгдон повернулся к двери и позвал хозяйку.
Тишина. Видимо, доктор Брукс все еще искала для него одежду.
Не сомневаясь, что Сиена простит ему эту бесцеремонность, Лэнгдон открыл компьютер и включил его.
Экран ожил – на нем возникло голубое небо с облачками, стандартная заставка операционной системы. Лэнгдон тут же перешел на итальянскую версию «Гугла» и набрал в поисковой строке свое имя.
Видели бы меня сейчас мои студенты, подумал он, нажимая ввод. Лэнгдон постоянно твердил им, чтобы они не «гуглили» самих себя – это странное новое увлечение было порождено страстным желанием прославиться, обуявшим в последнее время чуть ли не всю американскую молодежь.
На экране появились результаты – сотни ссылок на Лэнгдона, его книги и лекции. Нет, все не то.
Лэнгдон ограничил поиск рубрикой новостей.
Возникла другая страница: Новые результаты для «Роберт Лэнгдон».
Роберт Лэнгдон будет подписывать экземпляры своих книг…
Речь Роберта Лэнгдона на церемонии вручения дипломов…
Роберт Лэнгдон выпускает учебник по символогии для…
Список был длиной в несколько страниц, однако Лэнгдон не видел в нем ничего такого, что относилось бы к последним дням, – и уж точно ничего такого, что могло бы объяснить его нынешнюю ситуацию. Что случилось вчера вечером? Лэнгдон решил продолжать расследование и перешел на сайт «Флорентайн» – англоязычной газеты, выходящей во Флоренции. Он проглядел заголовки, раздел горячих новостей и полицейский блог, узнав о пожаре в чьей-то квартире, о коррупционном скандале в правительстве и о целом ряде мелких преступлений.
Неужели совсем ничего?!
Его внимание привлекла заметка о городском чиновнике, который прошлым вечером скончался на Соборной площади от сердечного приступа. Имя чиновника пока не сообщалось, однако криминалом в этом деле, похоже, и не пахло.
Наконец, не зная, что еще предпринять, Лэнгдон зашел в свою гарвардскую почту и проверил корреспонденцию в расчете на то, что в ней может содержаться какой-нибудь полезный намек. Но и там он не нашел ничего, кроме обычных писем от коллег, студентов и друзей, по большей части с напоминаниями о встречах, запланированных на будущей неделе.
Похоже, никто и не догадывается, что я уехал.
Все больше недоумевая, Лэнгдон выключил компьютер и закрыл крышку. Он уже хотел отойти, но тут его взгляд ненароком упал на угол стола. Там, поверх стопки медицинских журналов и документов, лежал поляроидный снимок – Сиена Брукс и ее бородатый коллега, весело смеющиеся в больничном коридоре.
Лэнгдон взял фотографию, чтобы получше ее рассмотреть. Доктор Маркони, подумал он с горьким чувством вины. Потом, возвращая снимок обратно, с удивлением заметил на верху стопки пожелтевший буклетик – старую программку из лондонского театра «Глобус». Судя по ее обложке, там ставили шекспировский «Сон в летнюю ночь»… почти двадцать пять лет назад.
На программке было написано фломастером: «Дорогая, никогда не забывай, что ты чудо».
Лэнгдон поднял программку, и из нее выпали несколько газетных вырезок. Он хотел было вернуть их на место, но, открыв буклет на нужной странице, вдруг замер от изумления.
С фотографии на него смотрела девочка-актриса, исполнявшая роль проказливого эльфа Пака. На вид ей было не больше пяти, а ее светловолосую головку украшал знакомый хвостик.
Подпись под фото гласила: «Рождение звезды».
Рядом была краткая биография актрисы – восторженный рассказ о театральном чудо-ребенке, Сиене Брукс, с зашкаливающим коэффициентом интеллекта. За один вечер эта девочка умудрилась запомнить слова всех персонажей пьесы и на первых репетициях частенько подсказывала товарищам забытые реплики. Среди увлечений пятилетнего вундеркинда значились скрипка, шахматы, химия и биология. Дочь богатых родителей из лондонского пригорода Блэкхита, девочка уже успела прославиться: в возрасте четырех лет она обыграла в шахматы гроссмейстера и вдобавок читала на трех языках.
Боже мой, подумал Лэнгдон. Сиена! Пожалуй, это кое-что объясняет.
Лэнгдон вспомнил, что одним из самых знаменитых выпускников Гарварда был вундеркинд Сол Крипке, который к шести годам самостоятельно изучил иврит, а к двенадцати прочел все труды Декарта. Недавно Лэнгдону довелось читать и о другом юном феномене по имени Моше Кай Кавалин – в одиннадцать лет он окончил колледж со средним баллом 4,0 и стал чемпионом страны по боевым искусствам, а в четырнадцать опубликовал книгу под названием «Мы можем».
Лэнгдон взял другой листок – газетную статью с фотографией Сиены в возрасте семи лет: ГЕНИАЛЬНЫЙ РЕБЕНОК ДЕМОНСТРИРУЕТ IQ 208. Он и не знал, что коэффициент интеллекта бывает таким высоким. Если верить этой статье, Сиена виртуозно играла на скрипке, могла за месяц овладеть иностранным языком и сама изучала анатомию и физиологию.
Он взглянул на следующую вырезку, теперь уже из медицинского журнала: БУДУЩЕЕ МЫСЛИ – НЕ ВСЕ МОЗГИ СОЗДАНЫ ОДИНАКОВЫМИ. Здесь тоже была фотография Сиены – все такая же белобрысая, она стояла рядом с солидным медицинским аппаратом. В статье приводилось интервью с врачом, объясняющим, что ПЭТ-сканирование мозжечка Сиены выявило его физические отличия от других мозжечков – в ее случае это был более крупный орган более обтекаемой формы, способный обрабатывать визуально-пространственную информацию методами, о которых прочие люди не имеют даже самого отдаленного представления. По мнению врача, это физиологическое преимущество Сиены было результатом необычайно ускоренного клеточного роста в ее мозгу, напоминающего рак – с тем отличием, что у нее росла доброкачественная мозговая ткань, а не вредная опухолевая.
Лэнгдон нашел вырезку из газеты какого-то маленького городка.
ПРОКЛЯТИЕ ГЕНИАЛЬНОСТИ.
Здесь фотографии не было, но рассказывалось о гениальной девочке Сиене Брукс, которая перестала ходить в обычную школу, потому что ее задразнили: слишком уж она отличалась от других учеников. Автор писал, что одаренные дети часто оказываются в изоляции, поскольку их социальные навыки отстают в развитии от интеллекта. По этой причине они нередко подвергаются остракизму со стороны сверстников.
В статье говорилось, что Сиена сбежала из дома в возрасте восьми лет и ее не могли разыскать целых десять дней. Потом ее нашли в шикарном лондонском отеле: она притворилась дочкой другого постояльца, украла ключ и заказала себе в номер ужин за чужой счет. Выяснилось, что за минувшую неделю она успела прочесть 1600-страничную «Анатомию» Грея. Когда полицейские спросили ее, зачем она читает книги по медицине, она ответила, что хочет разобраться со своими мозгами. Что с ними не так?
Лэнгдону стало очень жаль несчастную девочку. Ему трудно было представить себе, до чего одиноким чувствует себя ребенок, который так сильно отличается от своих ровесников. Он снова сложил все вырезки, помедлив, чтобы бросить последний взгляд на пятилетнюю Сиену в роли Пака. С учетом того, в каких сюрреалистических обстоятельствах они встретились нынче утром, Лэнгдон не мог не признать, что роль озорного духа, навевающего сны, весьма подходит его новой знакомой. Он позавидовал персонажам шекспировской пьесы – больше всего ему хотелось проснуться, как они, и обнаружить, что все его недавние приключения были просто дурным сном.
Аккуратно вернув вырезки на место, Лэнгдон закрыл буклет, и снова попавшаяся ему на глаза надпись – дорогая, никогда не забывай, что ты чудо, – вызвала у него неожиданный приступ грусти. Он перевел взгляд на знакомый символ рядом с надписью. Это была та самая древнегреческая пиктограмма, которая и теперь украшает большинство театральных программок всего мира, – рисунок с 2500-летней историей, воплотивший в себе всю суть драматического театра.
Le maschere[6].
Лэнгдон смотрел на привычные лики Комедии и Трагедии, глазеющие на него с картонной обложки, и вдруг у него в ушах раздалось странное гудение – как будто внутри его головы медленно натягивалась металлическая струна. В черепе взорвалась ослепительная боль. Маски на буклетике стали расплываться. Лэнгдон охнул и опустился на стул, плотно зажмурив глаза и сдавив ладонями виски.
В поглотившей его тьме вновь вспыхнули прежние видения… навязчивые, пугающе яркие.
Женщина с серебристыми волосами опять звала его из-за кроваво-красной реки. Ее отчаянные крики пронзали смердящий воздух, перекрывая вопли людей, которые бились в агонии и умирали повсюду, насколько хватал глаз. Лэнгдон снова увидел торчащие из земли ноги с буквой «R» – закопанный по пояс человек исступленно дрыгал ими, пытаясь освободиться.
Ищите, и найдете! – кричала Лэнгдону незнакомка. Время уже на исходе!
Лэнгдон вновь почувствовал непреодолимое желание помочь ей… помочь всем. Охваченный лихорадочной тревогой, он откликнулся на призыв таинственной незнакомки своим криком. Кто вы?!
И опять женщина подняла руку и убрала вуаль, открыв лицо поразительной красоты, которое Лэнгдон уже видел.
Я жизнь, сказала она.
Внезапно в небе над ней проступил исполинский образ – жуткая маска с длинным, похожим на клюв носом и пылающими зелеными глазами, которые вперили в Лэнгдона свой неподвижный взор.
А я – смерть, раздался громоподобный голос.