Интеллектуальный капитал и потенциал Республики Беларусь. Часть I. Модернизация и методология моделирования управления интеллектуальным потенциалом Республики Беларусь ( Коллектив авторов, 2015)

1.1. Современность белорусского интеллекта в контексте национальной и коллективной безопасности

Как отмечалось во Введении, авторы монографии исходят из реальной субъектности современной Республики Беларусь как способности, опираясь на достойное наследие, быть вовлеченной в процесс модернизации. Однако конкретизация этого императива потребовала его переосмысления в контексте сущностно понятой Современности.

Это понятие с большой буквы не случайно, хотя в экспертной среде (не говоря уже о политиках), к сожалению, осталась незамеченной модель современного модернизационного процесса, предложенная профессором Упсальского университета, директором Шведского коллегиума высших исследований в области общественных наук Б. Виттроком. Он пишет о существенных различиях между темпорально и сущностно понятой Современностью: «Требуется ввести те или иные сущностные параметры… какие обычаи и институты современны, а какие – нет. Общество современно только при условии, что ряд ключевых для него институтов и типов поведения правомерно называть современными». По Виттроку, современность не сводится к «совокупности технологических и организационных нововведений», порожденных и инициируемых индустриализацией. Это также новые институты, способные «стимулировать непрерывный процесс инноваций»: регулируемый рынок, коэволюция демократического государства и гражданского общества, но прежде всего это «культурные слагаемые современности, а именно этой частью своего собственного наследия социальная наука склонна пренебрегать». Современность, отмечает эксперт, «не есть единая цивилизация», а совокупность взаимосвязанного множества процессов модернизации, находящихся на различных уровнях своей зрелости и тем не менее определяющих «общее для всего мира состояние» [Виттрок 2002].

Соответствие Беларуси совокупности отмеченных критериев потребовало верификации, и в принципиальном плане это стало возможным путем контент-анализа (под углом зрения нашей темы) Концепции национальной безопасности Республики Беларусь (далее – Концепция), утвержденной Указом Президента № 575 от 9 ноября 2010 года [См.: Концепция… 2010]. «Для устойчивого развития нашего государства это один из наиболее значимых документов, – отметил А. Г. Лукашенко на заседании Совета Безопасности Республики Беларусь 19 октября 2010 года. – Данный документ закрепляет сущность и содержание многогранной деятельности по обеспечению баланса интересов личности, общества и государства…».

Контент (англ. content – содержание) Концепции содержит не только базовую информацию о субъектах и объектах национальной безопасности, но и ряд положений, которые непосредственно ориентируют на постижение смыслового ядра нашей проблемы: «Человеческий потенциал стал важнейшим фактором социально-экономического развития».

В Концепции, адекватно вызовам и угрозам современности для Республики Беларусь, отмечается, что наряду с технико-экономическими факторами роста производительности общественного труда возрастающую роль играет «повышение эффективности секторов, обеспечивающих воспроизводство человеческого капитала (образование, наука, здравоохранение, культура)…», и среди основных индикаторов этого процесса подчеркиваются такие показатели, как: индекс развития человеческого потенциала; затраты на научные исследования и разработки; уровень обеспеченности ресурсами здравоохранения, образования; уровень развития информационных технологий и телекоммуникаций.

В этой связи внимание обращается прежде всего на информационную сферу. «Информационные технологии нашли широкое применение в управлении важнейшими объектами жизнеобеспечения. Основными национальными интересами в научно-технологической сфере являются: формирование экономики, основанной на знаниях, обеспечение развития науки и технологий как базы устойчивого инновационного развития Республики Беларусь;… расширение присутствия Беларуси на мировом рынке интеллектуальных продуктов, наукоемких товаров и услуг». В социальной сфере основными национальными интересами являются: развитие интеллектуального и духовно-нравственного потенциала общества, сохранение и приумножение его культурного наследия, укрепление духа патриотизма… Научные, научно-технические и инновационные разработки переориентируются на конкретные потребности экономической, социальной и иных сфер, растет их результативность».

Вместе с тем в Концепции наряду с констатацией, что «Беларусь достигла высокого уровня развития человеческого потенциала» и «забота о здоровье населения, внедрение здорового образа жизни, доступность и качество образования, сохранение культурного наследия характеризуют высокую социальную ответственность государства», акцентируется внимание и на требующих решения фундаментальных проблемах. Отмечается, что происходит «снижение научно-технологического и образовательного потенциала до уровня, не способного обеспечить инновационное развитие (курсив мой. – И. Л.)… Остаются низкими наукоемкость ВВП и доля инновационной продукции в общем объеме промышленного производства. Эффективная национальная инновационная система в целом не создана. Не развита инновационная инфраструктура…». Обоснованно констатируется «зависимость Республики Беларусь от импорта информационных технологий, средств информатизации и защиты информации».

В Концепции подчеркивается проблематичный характер состояния духовных, в том числе нравственных параметров человеческого капитала. Оно выражается в том, что его интеллектуальная составная не во всем соответствует нравственной зрелости части общества, которому присущи «…утрата традиционных нравственных ценностей и ориентиров, попытки разрушения национальных духовно-нравственных традиций и необъективного пересмотра истории, затрагивающие данные ценности и традиции». Во многом это происходит в силу «…широкого распространения в мировом информационном пространстве образцов массовой культуры, противоречащих общечеловеческим и национальным духовно-нравственным ценностям».

Всесторонне взвесив соотношение позитивных и негативных моментов состояния интеллектуального капитала республики, авторы Концепции приходят к выводу, что «…недостаточными остаются качество и популярность белорусского национального контента». Накопленный Беларусью интеллектуальный капитал еще «не в полной мере соответствует ее потенциалу и роли в мире» (курсив мой. – И. Л.).

В положениях Концепции системно представлены как накопленный Беларусью интеллектуальный капитал, так и требующий практической реализации ее интеллектуальный потенциал. Минимизация дистанции между ними – такова сверхзадача современной Беларуси. Она является одним из значимых «игроков» в новой системе взаимосвязей в той мере, которая обусловлена не столько их масштабами и геоэкономическим весом, сколько способностью к творческой адаптации и пассионарностью. «Признаки такой модели, – отмечает российский эксперт, – можно заметить в… практике государств, которые борются за сохранение собственного «Я» в мировой системе, ощущают себя достойными своего будущего. Среди развитых стран это Канада, Норвегия, Япония. Среди развивающихся – Россия, Белоруссия, Китай» [Пономарева 2007, с. 197].

Такая оценка – в русле размышлений одного из ведущих западных экспертов Ханны Параг: «В отличие от прошлых эпох, в наше время военная мощь не имеет решающего значения… Сегодня в расчет надо принимать другие, более весомые факторы, а именно экономическую эффективность, долю в мировом рынке, технологические инновации, запасы природных богатств, численность населения, а также нематериальные факторы… волю нации и дипломатическую искушенность» [Параг 2010, с. 10].

Многие из этих факторов характеризуют Республику Беларусь. Не случайно оппозиционная газета «Белорусы и рынок» в своем юбилейном (тысячном) номере констатировала, что «профессор Левяш писал в журнале «Беларуская думка», что и малая страна может быть великой, если она играет значимую роль в истории» [БР. 24.04.2012, с. 15]. И это вовсе не гипербола. Испанский политолог К. Кастанеда отмечает, что «стратегия – удел сильных игроков, мир слабых обходится без стратегии» [2008, с. 12].

Видимо, речь должна идти не о фатальном роке или «уделе» (судьбе), а о концептуально зрелом, осознанном выборе и реализации адекватной реальности стратегии национальной безопасности Республики Беларусь в современном сложном и динамичном мире, стратегии, которая ориентирует на мобилизацию главного стратегического резерва республики – человеческого капитала и его интеллектуального потенциала.

Осознание такой потребности содержится в Послании Президента А. Лукашенко белорусскому народу и Национальному собранию (2013). Воспроизведем важнейшие методологические положения этого документа: «… мир становится удивительно взаимозависимым… Мы должны учиться жить в новом мире, где все меняется… Человечество продолжает накапливать знания. Стремительно совершенствуются технологии… Убежден, что именно новые научные изобретения, а не хитроумные финансовые схемы запустят «глохнувший мотор» мировой экономики. Глобальный водоворот новых идей, технологий и изобретений затягивает в себя и Беларусь».

Такая метафора – «глобальный водоворот» – это вызов конкурентоспособности Республики Беларусь, мудрости и искусства не просто держаться «на плаву», а целеустремленно и динамично воспроизводить и утверждать свою реальную субъектность. А. Лукашенко отметил, что у нового времени есть три главных требования: скорость, гибкость, творчество. «Современная цивилизация – это цивилизация постоянного ускорения… Чтобы выигрывать в жесткой конкурентной войне на мировом рынке, мы должны постоянно обновлять знания, технологии, оборудование, системы управления. Поэтому сегодня главная, стержневая идея для Беларуси – идея обновления» [Стержневая… 2013, с. 5–13].

1.2. Модернизация как системная трансформация современного общества

Эволюция общества изначально и неразрывно связана с определяющей ролью человеческого интеллекта как точки опоры социокультурных и цивилизационных преобразований. Их именование по сути едино – модернизация. Важно определить укорененность этого смыслотермина в человеческом опыте, его адекватность и интегральную емкость. Те, кто стремится к искомому смыслу, видимо, разделяют убежденность постпозитивиста Л. Витгенштейна в том, что «если мы не знаем точных значений используемых нами слов, мы не можем ожидать какой-либо пользы от наших дискуссий» [Цит. по: Поппер 1992. Т. 2, с. 25]. Иначе мы обречены на «тиранию понятий», от которой предостерегал Ф. Ницше.

Любой термин, введенный в научный оборот, должен быть истинным, т. е. соответствующим «природе вещей», их предметной специфике. Этот принцип адекватного именования характерен как для западной, так и для восточной культуры. Конфуций называл его нарушение «безумием» и писал: «Если имя вещи дано верно, дело ладится. Если имя дано неверно, дело придет в нестроение». Л. Толстой также полагал именование судьбоносным делом: «Слово – дело великое. Великое потому, что словом можно соединить людей, словом можно и разъединить их, словом можно служить любви, словом же можно служить вражде и ненависти. Берегись от такого слова, которое разъединяет людей». Социопсихолог и педагог Л. С. Выготский вообще был убежден, что «мысль не выражается в слове, но совершается в слове» [Цит. по: Коммуникативные… 2007, с. 412].

Если свести к единому вербальному знаменателю многообразные тенденции мировой динамики в XXI столетии, то они выражаются в терминах Модерна. По своему историко-генетическому истоку Модерн гораздо шире нынешних представлений о нем, и изначально он был наделен неожиданным для нас значением. Впервые этот термин (фр. modern – новый, современность) был употреблен в V в. н. э. для различения новизны официального статуса победившего христианства в сравнении с языческим прошлым Рима. С тех пор «модерным» принято считать все новое. Позднее, в более привычном для нас смысле, он стал означать переход в Новое время – от традиционного к индустриальному обществу, или модернизацию, составляющую основное содержание этого процесса.

Однако за этим термином могут скрываться совершенно различные интересы и ценности глобальных, региональных и локальных субъектов. Фактически они, как проницательно заметил Н. Бердяев, «живут в разных веках, на разных планетах». Примеров существования целых общностей людей и государств как будто в наше время, но «на других планетах», т. е. в традиционном состоянии, достаточно много. Это означает, что нашими современниками, строго говоря, являются лишь те субъекты, которые относятся к мировым процессам не как к угрозе, а как к деятельности со специфическим содержанием, структурой и направленностью.

Следует согласиться с видением проблемы, согласно которому «…многие наблюдатели поспешили объявить об «окончании модернити» (или, более того, о конце самой истории, утверждая, что она уже достигла своей цели…). Но все же, говоря словами классика, «слухи о смерти модернити сильно преувеличены… та разновидность социального устройства…, оказалась лишь одной из форм, в которой воплощалось общество модернити. Ее исчезновение не означает окончания модернити… общество, вступающее в ХХI век, не в меньшей мере принадлежит «модернити», чем общество, вступившее в век двадцатый… навязчивая, непрерывная и неостановимая модернизация… Принадлежать модернити – значит… существовать лишь в виде незавершенного проекта» [Бауман 2002, с. 130, 131].

Представляется, что наиболее емкое, интегральное определение модернизации – это современный процесс трансформации общества как целостности. Поскольку эти термины крайне полисемантичны, уточним, что они характеризуют не просто совершенствование тех или иных компонентов общества в пределах уже традиционной парадигмы, а его широкомасштабные, преимущественно эволюционные по формам, но по сути революционные преобразования, которые подчиняются хорошо изученным законам системной взаимообусловленности и синергии своих подсистем и элементов.

Процесс трансформации охватывает все основные структуры общества, предполагает серию взаимосвязанных реформ как «сверху», так и «снизу», и их ход и исход, в конечном счете, зависит от совокупных действий реформаторски ориентированных больших социальных групп и их элит. В этом смысле высота модернизационной пирамиды прямо пропорциональна широте ее социального основания.

Заслуживает внимания смысловая направленность процесса модернизации. Ее следует отличать от так называемого «одноплоскостного развития», т. е. по кругу, наподобие движения часовой стрелки, и нередко подобных контрреформаций – воспроизводства по существу прежних, хотя внешне и в новых формах, отношений и структур. Образное замечание Ф. Достоевского, что «пожар начинается в головах, а не на крышах домов», в данном ракурсе означает, что «головы» еще не созрели для действительных реформ и, пораженные ностальгией по утраченному «золотому веку», склоняются к его возврату. В таких ситуациях обладатели символических «голов» напоминают странное существо – творение немецкого художника П. Клее: птицу с туловищем, устремленным вперед, но с повернутой назад головой. Реформы являются подлинными при условии действительно кардинального «обновления ума» (А. Пушкин) и благодаря этому – всего общества, способа жизнедеятельности его субъектов, их идеологии и ментальности, соответствующих социальных институтов.

Эволюция такого общества – далеко не прямолинейный процесс, и фунда-торы марксизма обращали внимание на то, что, «…вопреки претензиям прогресса постоянно наблюдаются случаи регресса и кругового движения» [Маркс… Т. 2, с. 91]. Отсюда – принципиальная неоднозначность, незаданность характера и исхода процесса. Он включает в себя ряд кризисов – состояний обострения противоречий определенного общества. Сам по себе кризис имеет множество значений, еще не ведущих к «концу света». По классическому определению, «всякий кризис означает (при возможности временной задержки и регресса) а) ускорение развития б) обострение противоречий в) обнаружение их г) крах всего гнилого и т. д.» [Ленин Т. 26, с. 372].

Кризисы, в отличие от исторических тупиков, – это испытания жизненной силы коренных интересов, ценностей и смыслов общества, которое вовлечено в трансформационный процесс. Такая трансформация происходит, когда никакие внутритиповые изменения уже не приводят к эффекту феникса, не обеспечивают выживание отжившего общественного устройства, и происходит межтиповая трансформация – крупномасштабный и системный скачок в развитии определенной модели общества, обновление ее основного качества – смена ценностно-смыслового ядра деятельности и переход к другой модели.

Такие реформы – не просто череда событий, а трансформационный процесс. Он начинается стихийно именно а «головах» под нарастающим влиянием необратимо изменяющихся объективных обстоятельств. В таких условиях господствующий способ бытия утрачивает свою легитимность. С течением времени, как подчеркнул К. Маркс, «идеи, овладевшие массами, становятся материальной силой». Радикальная «смена вех» осуществляется в серии многообразных преобразований духовного, научно-технического и технологического, социально-политического характера.

Еще раз подчеркнем целостный или системно-синергетический характер успешного процесса модернизации. Задолго до него, в XIII веке, последний великий поэт Средневековья и предвестник Модерна Данте Алигьери пророчески писал: «Век обновленья ждет: // Мир первых дней и правда – у порога». В своем первоначальном виде эта правда возникла и развивалась в Западной Европе как каскад взаимосвязанных революций – духовных, промышленных, социально-политических. Но буквально «в начале было Слово», трансформация человеческого интеллекта. Его творцами стала плеяда мыслителей, которые вошли в историю как деятели эпохи Просвещения.

Это было просвещение европейского интеллекта во имя новаторской по тем временам модернизации, в корне изменившей тип общества. Его отныне индустриальный характер был относительной, конкретно-исторической правдой идеократии – всевластия идей, но теперь это были идеи не безличного nus (ум) Анаксагора, который управляет миром. Как отмечал Гегель, «лишь теперь человек признал, что мысль должна управлять… действительностью» [1993, с. 447]. Творческая мощь человеческого разума предстала в новом свете – как способность к управлению миром идей, а с ними – процессов и «вещей». Французский мыслитель Ж. Кондорсэ, один из выдающихся членов Национального института, основанного в 1795 г. для создания «идеологии», утверждал, что человеческие общества представляются величественными геометрическими конструкциями, в которых все определяется «заданными и постоянными причинами; поэтому возможно создать социальную математику, призванную геометрически просчитать все будущие движения человеческих обществ… так же, как вычисляются солнечные затмения или возвращение комет» [Цит. по: Бауман, с. 76].

В современных белорусских реалиях такая жесткая «геометрия» управления подвергается обоснованной критике. По мнению заведующего отделом макроэкономического регулирования Института экономики НАН Беларуси А. Лученка, основная проблема – во внутреннем перманентном кризисе, обусловленном недостаточной эффективностью хозяйствования. В стране предпринимаются энергичные административные меры по преодолению имеющихся проблем, но экономика должна решать свои проблемы в режиме саморегулирования, отметил ученый на заседании круглого стола журнала «Беларуская думка». Поэтому важнейшей задачей на ближайшие годы должно стать создание саморегулирующей системы повышения эффективности хозяйствования на основе максимально полного использования интеллектуального потенциала страны. Некоторое время производительность еще будет отставать, но постепенно выйдет на приемлемый уровень. Согласно индикаторам, намеченным программой развития промышленного комплекса, к 2020 г. Мы должны выйти на показатели 50 % уровня от европейской производительности общественного труда по добавленной стоимости [Прививка… 2013, с. 31–39].

Первостепенно, что подавляющее большинство общества заинтересовано в конструктивном решении отмеченных проблем, но одна из них – и крайне значимая – в том, что курс на модернизацию страны нередко воспринимается по аналогии с былой установкой на первенство республики в строительстве коммунизма. На сей раз – это «нетерпение сердца (С. Цвейг), установка на форсирование темпов модернизации.

Вопрос принципиальный, и о нем шла речь на пресс-конференции А. Лукашенко для белорусских СМИ 30 декабря 2009 г. В центре внимания оказалась дискуссия между Президентом и главным редактором газеты БР В. Хо-досовским. Журналист спросил относительно характера и темпов идуших в стране реформ: «Критики современной белорусской экономической модели одним из базовых ее недостатков называют фрагментарность и малую скорость реформ. Вместе с тем глобальный кризис показал, что наступает время более решительных реформ. Многие экономисты и руководители государств… заявляют о том, что модернизацию нужно ускорить… Нет ли у белорусского руководства планов сделать реформы более последовательными и решительными, как раз пользуясь тем, что кризис подталкивает к этому? В частности, речь, может быть, пойдет о переходе на инновационные технологии, на инновационную организацию. Пока же кажется, что мы больше говорим о валовых показателях, чем о качественных преобразованиях».

В свою очередь, А. Лукашенко сказал: «Дело не во мне… Дело в вас… Вы, как рыночник, может быть и готовы. А кроме вас, вы слышали, какие здесь вопросы звучали? Больше всего на темы социальной защищенности… я вынужден проводить политику ту, которую хотите вы (курсив мой. – И. Л.)… Поэтому, если у нас темпы реформы… не те, это не от меня зависит… И вообще… у меня возникло желание вас спросить: что вы имеете в виду под словом «реформы»?.. Мы это видим по соседним государствам… Поэтому: хотите вы радикальных реформ, скажите. Как только эта критическая масса перерастет половину – 65–70 %, мы начнем эти радикальные реформы… Мы должны быть хозяевами на своей земле. Мы не должны быть временщиками… Надо видеть прежде всего людей… А мы? А наши дети? Они должны умереть ради этих реформ?»

Ответ Президента показался редакции, исходя из ее текста, «весьма принципиальным, поэтому мы решили воспроизвести его» [Ходосовский 2010, с. 7]. И правильно поступили – без вольных «интерпретаций», тем более – искажения смысла. Президент страны и ее элиты последовательно реализуют руководство и управление страной в духе французского мыслителя Э. Ренана – следовать реальной степени зрелости общества, курсу на эволюционный темп, постепенность процесса модернизации белорусского общества.

С таких позиций реанимация производственного комплекса Беларуси и его модернизация на основе синтеза суверенизации страны и ее интеграции в мировое сообщество, евразийские структуры в направлении высшей, иннова ционной ступени развития на основе мобилизации человеческого капитала – не только вполне реальная задача, но и для страны, практически лишенной сырьевых «козырей», – единственный шанс к выживанию и самоутверждению своего места в мире.

Таким образом, очевидное преимущество Беларуси в этом процессе в том, что «крепость» модели ее развития уже традиционно обеспечена последовательной социализацией, защитой интересов человека труда. Развитие общества, конечно, предполагает стабильное воспроизводство его устоев, но – и эта «точка опоры» не сводится к нему, а императивно требует непрерывной динамики. Мы находимся не в изолированной «крепости», а на автобане Современности, и, еще раз говоря словами президента Республики Беларусь, «не собираемся оставаться на обочине этого развития». Крепость берегов реки нашей жизни – необходимая и фундаментальная, но все же лишь предпосылка динамичного потока ее модернизации.

1.3. Главное – реализация интеллектуального потенциала

В таком контексте актуализируется концептуальный и практический интерес к разработке понятий «человеческий капитал», «человеческий потенциал», «интеллектуальный потенциал личности».

В этом богатстве, отмечает А. А. Коваленя во вступительной статье к монографии, следует различать капитал и потенциал. Интеллектуальный капитал в научном сообществе понимается как совокупность достигнутых субъектами (государствами, их альянсами, гражданскими и профессиональными структурами, индивидами) результатов развития духовных основ производственной и общественной деятельности. В широком смысле под интеллектуальным капиталом понимают результаты мыслительной деятельности человечества, обусловливающие его поступательное историческое движение (см. вступительную статью монографии).

Понятие потенциала, как известно, было основательно проработано в физике, в контексте изучения динамических систем. Потенциал объекта или системы – это их способность (возможность) совершить некоторую работу. В потенциале, таким образом, содержится информация о величине, которую можно (после проведения соответствующих изысканий) сделать исчислимой и измеримой. Говоря о работе, которую может выполнить данная система, принято определять ее через разность потенциалов. Простейший пример: если система представляет собой Землю и некоторый груз массой m, поднятый над ее поверхностью на высоту h, то работа, которую способен совершить груз при падении на Землю, пропорциональна не только массе, но и высоте, которая и выступает как выражение разности потенциалов.

Видимо, уместна аналогия, что и человеческий потенциал (индивида ли, некоторой социальной группы, населения) будет величиной соотносительной, определяемой как внутренними характеристиками объекта, так и внешними – тем, что его окружает и с чем ему приходится взаимодействовать при совершении некоторой работы, того или иного вида деятельности. Тогда становится ясно, что человеческий потенциал индивида только отчасти представляет собой нечто данное ему от рождения, а в значительной мере он формируется, развивается в процессе социализации личности. Это важно также и в том смысле, что и актуально имеющийся, сформированный у человека потенциал может раскрываться, реализовываться в разной степени. Это свидетельствует о том, что потенциал роста еще не означает наличия роста в каждый данный момент [Ашмарин 2000].

Однако аналогия между физическим смыслом потенциала и его содержанием применительно к социальным системам или к человеку весьма условна. В тех случаях, когда она применяется к физическим системам, осуществление системой работы, т. е. реализация ее потенциала, всегда ведет к его уменьшению. Иначе обстоит дело с человеческим потенциалом, поскольку его продуктивная реализация во многих случаях, к примеру использование человеком своих способностей для приобретения новых знаний или творчества, ведет не к уменьшению, а к развитию, обогащению его потенциала. Среди внешних обстоятельств можно выделить, с одной стороны, те, которые неподвластны нашему влиянию, и нам приходится принимать их как данность, а с другой стороны – то, на что можно воздействовать, имея в виду, помимо всего прочего, и улучшение условий для сохранения, развития и реализации человеческого потенциала. Здесь существенно то, что в понятии человеческого потенциала обнаруживаются не только дескриптивные, но и нормативные составляющие [Человеческий… 1999].

Теория, называемая «Движение человеческого потенциала» (Human Potential Movement – HPM), возникла в социальной и интеллектуальной среде середины 1960-х годов, когда начались поиски ответов на вопросы: каковы способности и интеллектуальные возможности человека, насколько они востребованы в обществе, способствует ли их раскрытию социальная практика?

Сторонники данной теории В. Эрхард, В. Франкл, Д. Леонард, А. Маслоу приняли в качестве предпосылки тезис, что путем социокультурного развития своих сущностных качеств – интеллекта, здоровья, долголетия, энергии и активности – человек может достичь высокого качества жизни: счастья, творчества, духовного наполнения. Движение к максимальной реализации данных качеств (самоактуализации), содействие людям в раскрытии своего потенциала и позволит добиться позитивных социальных перемен в целом [Маслоу 1999; Франкл 2000].

В разработанной А. Маслоу теории человек способен к удовлетворению более высоких уровней потребностей только после того, как удовлетворены более низкие по мере возрастания «пирамиды потребностей»: базовые, дефицитарные А-потребности (органические); потребности в безопасности, потребности в уважении, почитании, эмпатии и любви; потребности в знаниях, умениях, понимании, познании; потребности в гармонии, порядке, красоте. [Маслоу 2003, с. 109]. В своем труде «Мотивация и личность» Маслоу показывает разницу в ощущениях человека от удовлетворения базовых потребностей в зависимости своего качественного состояния, или социальности в момент их удовлетворения. «Предположим, – пишет он, – что некий человек, назовем его А., – оказался в диких джунглях, предположим, что у него нет ни пищи, ни воды, и он несколько недель вынужден был питаться плодами и кореньями. Предположим, что некто В. тоже попал в джунгли, но у него оказалось ружье, и, кроме того, он нашел пещеру, где мог скрываться от хищников. У третьего бедолаги по имени С., кроме ружья и пещеры, было два товарища. У четвертого, D., были не только пища, ружье, пещера и товарищи, и его несчастья разделил с ним и его лучший друг. И наконец, Е. обладал всем тем, что было у D., но, кроме того, он был лидером в своей команде и пользовался уважением своих товарищей. Мы назовем этих пятерых мужчин соответственно выживающим, защищенным, принадлежащим к команде, любимым и уважаемым» [Маслоу, 2003, с. 219].

С базовым удовлетворением потребностей связан ряд феноменов – ощущение благополучия, здоровья, безопасности, личностной автономии, уменьшение зависимости или полная независимость от источников удовлетворения, возникновение потребностей высших уровней и др. В то же время Маслоу задается вопросом, где та грань, которая отличает здоровое удовлетворение от фрустрации? Именно в этом состоит проблема поиска организующих механизмов оптимизации структуры потребностей человека постиндустриального общества, поскольку если мы будем только призывать к разумной скромности в потреблении, экономии ресурсов, бережном отношении к природе во имя будущих поколений, не находя мотивации глубокого психологического удовлетворения, граничащего с самоактуализацией личности, мы не продвинемся вперед.

Конечно, ценностная мотивация должна описываться иначе, чем базовые (А-, дефицитарные) потребности. Это различие между внутренними ценностями и нашим к ним отношением также приводит к иерархии мотивов (в широком и всеобъемлющем понимании этого слова). Помимо этого, само понятие «удовлетворенность» трансцендируется на уровне тех метамотивов, или мотивов развития, где удовлетворение может быть бесконечным.

На низших уровнях (уровнях базовых потребностей) можно говорить о том, что что-то нас влечет, мы чего-то жаждем, в чем-то нуждаемся, как, например, в случае нехватки кислорода или чувства сильной боли. По мере подъема по иерархии базовых потребностей более подходящими становятся такие понятия, как желание, предпочтение, выбор. Но и на базовых уровнях, поскольку содержание самого объекта удовлетворения, как мы уже отмечали, становится артефактным, чувства более успешно описываются такими понятиями, как приверженность, убежденность, стремление, смысл, долг и справедливость.

Австрийский психиатр и психолог В. Э. Франкл в своем основополагающем труде «Человек в поисках смысла», впервые опубликованном в 1946 г., изложил собственный экстремальный опыт выживания в концентрационном нацистском лагере. Этот опыт и послужил философской и эмпирической основой для создания нового метода экзистенциальной психотерапии, основанной на утверждении, что движущей силой человеческого поведения является стремление найти и реализовать инициируемый внешним миром смысл жизни. И одним из ключевых, сугубо человеческих свойств является воля к смыслу. Угнетение же этой потребности, которое он называл экзистенциальной фрустрацией, является частой причиной психических и невротических расстройств личности – так называемых ноогенных расстройств. Быть человеком означает находить смысл, который необходимо осуществить, и ценности, которые нужно реализовать, что возможно только в поле напряжения, рождаемом как разность потенциалов между реальностью и идеалами, которые материализует человек [Франкл 2000, с. 117, 259].

Сейчас содержание человеческого потенциала понимается не столько в психологическом, сколько в социокультурном ключе, не столько в личностном, сколько в социальном контексте. Российские исследования (О. Генисаретский, Н. Носов, Б. Юдин, В. Келле, С. Смирнов, С. Хоружий, И. Фролов, Г. Тульчинский, Н. Авдеева, И. Ашмарин, Г. Степанова) всегда выделяли целостность и интегративность понятия человеческого потенциала в сочетании с его инструментальной ценностью для прогнозирования социокультурной динамики. Последние результаты исследований подчеркивают, что важность сохранения экзистенциального горизонта изучения человеческого потенциала, наряду с социально-организационным, экономическим и культурно-экологическим, не только сохраняется, но и усиливается [Юдин 2006].

Если спроецировать понятие человеческого потенциала на основные сферы жизни общества, то получается, что на уровне социальной организации человеческий потенциал интерпретируется как человеческие ресурсы; в экономике он понимается как человеческий капитал; при социально-экологическом подходе он превращается в жизненный потенциал (общая жизнеспособность, качество жизни); в духовно-практической сфере жизни он становится личностным интеллектуальным потенциалом.

Решающие факторы развития интеллектуального потенциала личности можно определить как следующие: основанная на телесном и душевном здоровье общая жизнеспособность человека, готовность к социализации, семейной жизни и воспитанию детей; постоянное углубление знаний и квалификации; рационализация и экологизация потребления, культурно-ценностная мотивация самореализации.

Отметим, что не только научно-техническое, но и социальное развитие отчетливо демонстрирует сегодня нарастающую интеллектуализацию. Собственно, одним из оснований этого является то, что социальное развитие все чаще реализуется в форме новых технологий и по законам, которые в чем-то существенном весьма сходны с законами создания и распространения технологий. Научно-технологическое развитие последних десятилетий, в свою очередь, все в большей мере концентрируется вокруг человека и его интеллекта. Магистральным направлением становится открытие для человека все новых степеней свободы. Оборотная же сторона научного прогресса – это то, что человек все чаще оказывается критическим звеном многих технологических процессов, а также подвергается опасностям, порождаемым новыми технологиями, которые порой несут угрозу не только его физическому и психическому существованию, но и ставят под вопрос саму его идентичность.

Интеллект человека – это присущая ему способность мышления, рационального познания, которая включает также и способность чувствования, воображения, волю, нравственность и др. Именно в контексте развития интеллекта можно уточнить содержание таких понятий гуманистической психологии (Маслоу, Франкл, Мерфи), как стремление к самовыражению, самоактуализации, личностному росту. Психофизиологический потенциал характеризует не наличные достижения социума, а его возможности повышать качество жизни. Проявление такого потенциала наиболее очевидно в экстремальных условиях жизнедеятельности [Онуприенко 2005, с. 179–180].

Для оценки интеллекта специалистами широко используется комплекс показателей и методик, позволяющий определить коэффициент интеллекта по формуле IQ. Понятие коэффициента интеллекта ввел немецкий ученый В. Штерн в 1912 г., предложив использовать в качестве показателя интеллекта частное от деления умственного возраста на возраст хронологический. В каждом возрасте (по среднестатистическим данным) люди могут решать тестовые задания определенного уровня сложности [Коэффициент… 2008]. До сих пор тесты IQ проводятся по множеству разнообразных и порой необоснованных шкал. Есть известная шутка, что результаты тестов IQ отлично показывают способность к решению тестов IQ. Поэтому само число IQ не обладает информативной полнотой. В настоящее время не существует единых тестов, как и единой точки зрения на их полезность.

Так, выдающийся советский психолог Л. Выготский в своих работах показал, что текущий IQ ребенка мало что говорит о перспективах его дальнейшего обучения и умственного развития [Выготский 2004]. В связи с этим он ввел понятие «зона ближайшего развития». Эта зона показывает влияние, помимо наследственности, культурной и экологической среды. Как правило, любые исследования выявляют, что около половины разницы в IQ среди наблюдаемых детей зависело от их генов, т. е. IQ «значительно» наследственное. Также велико и влияние окружающей среды. Многочисленные исследования подтвердили, что если женщина часто употребляет в пищу рыбу и морепродукты во время беременности и кормления грудью ребенка, это повышает его IQ в среднем на 7 баллов [Lynn, Vankanen 2002].

Это вовсе не означает, что одни «лучше» или «хуже», чем другие, просто все очень разные. Первая научная классификация в этом духе была построена классиком естествознания Карлом Линнеем. Он исходил из триединства проявлений физических, психических и моральных качеств, чем и подготовил основы возникновения классической эволюционной теории. Ибо совершенно очевидно, что в процессе поступательного развития претерпевает изменения не только физическая сущность человека, но также ее ментальное и нравственное наполнение, которое вырабатывается как совокупность приспособительных реакций. Каждый человек от природы является носителем наследуемых эмоциональных, психологических, физиологических, интеллектуальных признаков, которые проявляются в каждом виде его деятельности. Прослеживаются они и в истории каждой цивилизации. Как видно из письменных памятников с глубокой древности и до наших дней, специфика умственной деятельности, степень импульсивности, психологические реакции, желания и интересы людей, живущих в разных частях света, их отношение к базовым этическим ценностям кардинально отличаются.

Профессор психологии Ольстерского университета в Дублине Р. Линн продолжает английские традиции классической эволюционной теории. Согласно его исследованиям, коэффициент интеллекта (IQ) коренных жителей Восточной Азии в среднем на 5 баллов выше, чем у европейцев, причем и у тех представителей европейской расы, кто проживает в этих местах. Линн впервые проследил, первоначально на японской популяции, что во второй половине XX столетия наблюдалось неуклонное повышение результатов оценок IQ. Причиной считается улучшение условий жизни в экономически развитых странах в XX веке.

В книге «Коэффициент интеллекта и богатство народов» Р. Линн и Т. Ванханен рассматривают проблему зависимости различия в показателях благосостояния и экономического роста наций от показателей интеллекта. По результатам анализа данных для 185 современных народов авторы аргументировано показывают вклад коэффициента интеллекта каждой нации в показатели ее экономического благосостояния, приводя таблицу среднего коэффициента интеллекта в странах мира. На первом месте с показателем IQ = 107 находится Гонконг, на втором – Корея [Lynn, Vankanen 2002]. С точки зрения экзогенных, экологических условий не удивительно, что ряд стран Индокитая имеет столь высокий IQ. В пищевом рационе японцев, корейцев и китайцев морепродукты, рыба и соевые являются основными компонентами питания. Для Беларуси же характерно пониженное употребление этих продуктов. Влияющие на умственную деятельность заболевания щитовидной железы в Беларуси носят эндемический характер, ведь пониженная ее функция (гипотериоз) у большинства населения связана именно с экзо-экологическим фактором – дефицитом йода в воде и почве. Гипотериоз влечет за собой недостаточный уровень гормонов, а это может вызывать ослабление умственной деятельности и эмоциональных реакций. В таблице Линна данных IQ по Беларуси нет. В России же он не очень высок: IQ = 96, как в Аргентине, Словакии и Уругвае [Линн 2010, с. 121].

Большинство исследователей напрямую связывают показатель IQ со способностью к обучению и стремлением к самообразованию (хотя тут многое зависит от семейных амбиций и воспитания). Доказано, что 5/6 функциональных возможностей мозга формируется у человека уже после рождения, и поэтому задаваемая генетически длительность периодов детства и юности сопровождается исключительно высокой способностью к обучению, преемственности культурных навыков [Выготский 2004, с. 39].

Как видим, вопреки социологизаторской редукции к «совокупности общественных отношений», биосоциопсихологический по своей природе интеллектуальный потенциал как человеческих общностей, так и личностей – это объективный интегральный инвариант, который одновременно неустраним и вместе с тем претерпевает конкретно-исторические модификации и даже трансформации. В условиях современной глобальной модернизации роль их структурно сложной динамики закономерно возрастает, и многие ее существенные компоненты претерпевают существенную эволюцию.

1.4. На пути к синергии форм собственности

В русле акцентированного во Введении постдисциплинарного подхода назрела ревизия устойчивых представлений о том, что только экономическая наука обладает монополией на понимание проблемы собственности. Нет смысла оспаривать «достижения» господствующей в западном мире так называемой «экономикс». По меткой оценке Д. Белла, она подменяет целостный макроэкономический анализ способа общественного производства анатомированием микропроцессов. Это означает утрату или по меньшей мере – недооценку традиции А. Смита и К. Маркса, которые рассматривали формы собственности с постдисциплинарных или интегральных позиций – не только экономических, но и социально-политических и во многом – моральных.

Современная Европа, да и мир в целом, проходят полный цикл либерального экономцентризма. На стремнине Современности – прощание с рыночным фундаментализмом и поворот к управляемости производственных, в том числе и рыночных отношений. Достаточно заметить, что лауреат Нобелевской премии К. Поланьи в труде «Великая трансформация» показал, что свободный рынок – это миф: он нигде и никогда не существовал и существовать не может. «Поэтому, – предупреждает мыслитель, – общество, где безудержно развивается рыночная экономика, ожидает катастрофа» [Поланьи 2002]. Известный руководитель Высшей школы экономики (Лондон) Э. Гидденс полагает, что современному обществу следует быть выше двух крайностей – «тоталитарного зоопарка» и рыночного фундаментализма. Один из «отцов» американской индустриальной мощи Д. Рокфеллер признал, что ортодоксы капитала смотрят на усилия государства в области планирования как на «левое» направление и видят в нем «призрак социализма». «Сторонники планирования, – говорил он, – имеют репутацию деятелей левого направления. Этим объясняется предубеждение, с которым относятся к планированию. Я работаю здесь, потому что планирование необходимо для любого учреждения, которое находится в состоянии роста… Я полагаю, что при системе предпринимательства мы планируем не ради социализма» [Цит. по: Фурсенко 1970, с. 455–456]. На письменном столе Рокфеллера – одного из лидеров американской экономики – объемистые тома «Капитала» Маркса с выделенными цветом наиболее важными абзацами, привлекающими хозяина кабинета, и его авторскими комментариями.

Во втором десятилетии нашего века G-7 – «Большая семерка» развитых государств и ориентированные на нее государства извлекают горькие уроки забвения декларируемой еще со времен римского права ценности всех ценностей – общественного блага на основе искомого синтеза различных форм собственности и ответственности за нее.

В Конституции Германии подчеркивается: «Собственность обязывает. Ее использование должно одновременно служить общественному благу». Конституция Испании синхронно гласит: «Все виды богатства страны, независимо от собственника, служат общественным интересам». В Конституции Италии отмечается: «Частная собственность признается и гарантируется законом, который определяет способы ее приобретения и пользования, а также ее пределы с целью обеспечения ее социальной функции и доступности для всех». Согласно Конституции Японии, «право собственности определяется законом с тем, чтобы оно не противоречило общественному благу». В Конституции Турции, устремленной в Евросоюз, обращается внимание на то, что «осуществление права собственности не должно противоречить общественным интересам».

Здесь представлены политико-правовые тексты о различных формах собственности как высокоразвитых государств Запада и Востока (Япония), так и так называемого «развивающегося» государства – Турции (с которой, кстати, у Беларуси много общего по степени среднеиндустриальной зрелости). Зная критические этапы развития этих государств и их альянсов (Евросоюз), можно с уверенностью утверждать, что разнообразие форм собственности и прежде всего – социальная ответственность за нее, как результат осознания общих интересов и ценностей вовлеченного в процесс модернизации общества, его интеллектуальной и моральной зрелости, способны обеспечить кардинальную смену политического и экономического курса для выхода из системного кризиса и решения проблем в направлении «общественного блага».

Беларусь 90-х годов прошлого века также прошла «краткий курс» этого судьбоносного выбора. Это был вопрос об исходе соперничества двух основных моделей социально-экономического развития, основанных на различных типах собственности. Адепты каждой из моделей предлагали свою модель в качестве истины в последней инстанции. Одни апеллировали к чудо-свойствам рынка, либеральной экономической стихии, другие – к планово-директивному централизованному началу как панацее от всех проблем.

Между тем суть дела отнюдь не в том или ином символе веры. С позиций интегрального критерия общественной практики формы производительных сил можно определять механически, навязывая их производству командно-административным путем, или органически, формируя и регулируя их в соответствии с объективной логикой – характером и уровнем реального обобществления труда, производства и управления.

Собственность занимает центральное место в социально-экономической системе. Она обусловливает: цель функционирования и развития общественной системы; способ соединения работника со средствами производства; социальную структуру общества; характер стимулов трудовой деятельности; распределение результатов труда; честь и достоинство собственников.

Многообразие форм собственности отражает разную степень развития производительных сил и организационно-экономических отношений, неодинаковую меру обобществления производства в различных областях деятельности. Интеллектуальная и политическая зрелость субъектов управления институтами собственности заключается в способности освоить максиму: чем более производство удовлетворяет индивидуальные потребности, требует автономно функционирующих орудий, кратких циклов создания продуктов труда и их быстротечного потребления, тем настоятельнее производство нуждается в той или иной форме частной собственности. Наоборот, чем более массовые, в предельном случае – общезначимые потребности «общественного блага» удовлетворяет производство, технологически обобществлены его орудия и средства, продолжительнее производственные циклы и замедленнее темпы потребления продуктов труда, чем значимее их социокультурная, а не только потребительская, ценность для жизнедеятельности нации, тем настоятельнее групповая и общественная (государственная) собственность. Вместе с тем частная предприимчивость столь же нуждается в государственном регулировании, как и последнее – в индивидуальной и групповой инициативе.

Таким образом, форма собственности, говоря в терминах П. Сорокина, – это «переменная величина». Испытанный на эффективность «третий путь», по словам немецкого экономиста К. Г. Цинна, проходит на одинаковом расстоянии как от тотальной плановой экономики, так и от ортодоксальной либеральной рыночной экономики. Как отмечает известный эксперт П. А. Игнатовский: «Не форма собственности является решающим фактором производства, а то, что произведенный продукт пользуется спросом на рынке, что персонал обладает достаточной квалификацией и мотивацией, а руководители предприятия имеют должные организационные способности, поставленные на службу одному делу – достижению цели» [Игнатовский 199, с. 65].

На современном этапе нормативна следующая структура форм собственности – государственная, коллективная (кооперативная), частная и индивидуальная. Доля государственной собственности в этой структуре динамична и колеблется по степени эффективности, но всегда занимает в ней заметное место.

В наиболее развитых странах Запада доля государственной собственности приближается к 50 %, сохраняя устойчивую тенденцию роста на протяжении последних 100 лет [см.: Лукьянов 2014, с. 50].

Показательно, что когда в США в 70-х годах прошлого века было принято решение догнать СССР в освоении космоса, сразу было создано Национальное управление для этих целей. Тем не менее, к примеру, эргономически комфортные кресла для космонавтов было доверено выполнить частной фирме. Каков же был шок организаторов, когда эти кресла оказались в восемь раз (!) дороже, чем расходы на государственном предприятии.

Как результат «нового курса» Ф. Рузвельта, в стране широко функционирует коллективная собственность. Это форма собственности, при которой все члены общности имеют в принципе равные права на ее владение и использование, а также на равноправное участие в распоряжении результатами труда. Например, уже в 1974 г. в США более 10 тыс. предприятий с общим числом занятых в 11 млн человек (1/10 всей рабочей силы) перешли полностью или частично в коллективную собственность занятых на производстве работников. Вообще, по данным ООН, членами кооперативных предприятий в самых различных формах являются около миллиарда человек в 100 государствах [см.: Дашичев 2013, с. 26].

Наиболее распространенными формами коллективной собственности являются кооперативная, партнерская и акционерная собственность. Кооперативная собственность – это собственность лиц, объединивших свои средства для ведения совместной деятельности. Она возникает в результате денежных и иных имущественных взносов лиц (членов кооператива), а также доходов, полученных от реализации продукции. Партнерская собственность означает, что право собственности принадлежит двум и более лицам. Акционерная собственность образуется в результате выпуска и реализации акций. Такая собственность – наиболее результативная форма собственности. Она создает широкие возможности для привлечения капитала, расширения социальной базы собственников, привлечения последних к управлению.

Коммунитаризм как идейное обоснование коллективных форм собственности – это далеко не маргинальный феномен на Западе. Уже в 90-х годах прошлого века профессор университета им. Дж. Вашингтона А. Этциони (США) сформировал концепцию и модель коммунитаризма [см.: Этциони 1999], который стал влиятельным направлением в американской социальной теории. Группой интеллектуалов во главе с А. Этциони и В. Галстоном была сформулирована «Коммунитарная платформа», подписанная впоследствии многими общественными деятелями и политиками. Она нашла свое отражение на страницах влиятельного американского журнала «Тайм». Особую роль в этом процессе сыграли Коммунитарная сеть (Communitarian Network) и издаваемый ею журнал «The Responsive Community».

А каково отношение к собственности в Беларуси – вначале Северо-Западного края России, затем советской республики и, наконец, суверенного государства? Для одних типичный белорус – собственник, антиколлективист, и в белорусском языке слово «скарб» звучит уважительно, в отличие от иронического русского отношения к нему. Как замечает А. Цвикевич, «общины как соответствующей формы землепользования на Беларуси никогда не было; тут извечно были развиты индивидуальные, подворные формы крестьянского землепользования» [Цвикевич 1993]. А реальная статистика такова: общий процент общинных владений в Великороссии в начале ХIХ в. колебался в разных районах от 89 до 98 %, почти таким же был он в Восточной Армении – 86 %, относительно высок в Бессарабии – 77 %, зато в Белоруссии и левобережной Украине составлял 35 %, а в Грузии и Литве, у финского населения Российской империи этот показатель был равен нулю [см.: Общественные… 1998, с. 61].

В период становления новой государственности Беларуси в 90-е годы прошлого века социологические исследования на селе в западных регионах страны показали, что большинство респондентов поддерживают частную собственность, но стать фермерами пожелали лишь 7 % из них. Оказалось, что отношение к собственности – это осознание не только признанной ценности «чеканенной свободы» (Достоевский), но и ответственности за нее, и легковесно списывать проблему к недостаточной поддержке государства (хотя здесь были и остаются многие другие нерешенные вопросы – дефицит доверия инвесторов, рациональной меры налогообложения, бюрократизации, пока неискорененной коррупции). Очевидно, необходимо пройти долгий путь для того, чтобы возродить привычную и стойкую ориентацию части производителей к хозяйствованию в таких социоэкономических формах, которые отвечали их потребностям в частной собственности и самоощущению чувства хозяина. Необходимость в такой переориентции потребует не только продуманной экономической политики государства, но и ментальной готовности к ней, перестройки сознания людей труда.

Таким образом, отношение к собственности не сводимо к традициям, хотя значимы и они. На современном этапе всеобщей интеллектуализации деятельности по производству, обмену, распределению и потреблению общественного богатства в эпицентре проблемы оказались не те или иные формы собственности, а их инновационная синергия как основное условие такого повышения производительности обшественного труда, в котором каждый труженик ясно видит меру своего индивидуального вклада. Закономерно на передний план выдвинулся вопрос об интеллектуальной собственности, ее противоречивой природе и все более возрастающей роли в модернизационном процессе.

1.5. «Совокупный интеллект» и проблема его собственности

Вывод о возрастании роли «совокупного интеллекта» в процессе модернизации потребовал нетрадиционной интерпретации его институционального и ценностного отношения к проблеме собственности.

Римский автор II в. Геллий в работе «Аттические ночи» писал: «Выгодность и благодетельность законов меняется сообразно характеру эпохи и государственных дел, равно как и в зависимости от соображений их пользы в данное время, а также смотря по важности тех пороков, которые они должны исправлять, ибо подобно тому, как меняется вид небес и морей, так меняются и обстоятельства времени» [Цит. по: Гегель. Философия права. 1990, с. 491].

«Обстоятельства времени» эпохи Модерна были подготовлены духовной трансформацией европейского общества, прежде всего – серией научных революций. Они привели к коренному преобразованию способа общественного труда, производства и управления, их интеллектуализации. Голландский профессор Г. Казимир, один из авторов международного доклада американскому президенту «Политика США в области науки» (1971), по достоинству оценил этот процесс: «Наука имеет почти такое же отношение к современной цивилизации, какое великие художественные и философские произведения греков имели к цивилизации того времени или крупнейшие соборы к цивилизации средневековой Европы. В определенном смысле наука не только служит целям нашего общества, но и сама является одной из его целей» [Политика… 1971, с. 335].

Определяющая особенность науки как ядра интеллектуальной деятельности заключается в том, что это одна из универсальных форм «идеального и вместе с тем практического богатства», но и наиболее основательная форма «всеобщего труда», «всеобщих производительных сил общественного мозга» [Маркс Т. 46. Ч. 2, с. 33, 205]. В разработанной мыслителем теоретической модели интеллектуальной деятельности есть общекультурная примета – кумулятивная способность к преемственности и кристаллизации общечеловеческих достижений. «Всеобщим трудом является всякий научный труд, всякое открытие, всякое изобретение. Он обусловливается частью кооперацией современников, частью использованием труда предшественников» [Маркс Т. 25. Ч. 1, с. 116].

В этой модели интеллектуальной деятельности можно вычленить три основные функции: познавательная (когнитивная), или «форма идеального богатства»; производительная сила, или «форма практического богатства»; социальный институт, или «кооперация современников».

Триединство функций интеллектуальной деятельности требует конкретно-исторического и прогностического подходов, которые ускользают от ставших «общим местом» представлений.

Изначально наука, шире – духовная культура была не просто производительной, а опосредованной и частичной производительной силой. Опосредованной – в силу многовековой дистанции, которая отделяла научные открытия и изобретения или духовный гений Ренессанса от их практической реализации. Частичной – потому что эти достижения оставались привилегией интеллектуальных элит – «головы» управления производством и культуры общества, а их исполнительскими «руками» в своей массе оставался отчужденный от творчества человек труда.

На современном этапе роль духовного творчества принципиально меняется. Благодаря беспрецедентной динамике информационных и коммуникационных революций все более сложный труд, рациональное производство и управление непосредственно, без длительных временных интервалов, обязаны своим прогрессом всеобщему, прежде всего научному интеллекту, организованному как важный и престижный социальный институт.

Это огромная самостоятельная тема, но, с учетом предмета исследования, она рассмотрена под углом зрения проблемы интеллектуальной собственности. Основное противоречие в этой сфере, с одной стороны, унаследовано, а с другой – является феноменом «общества знания».

Уже Гегель, рассуждая об интеллектуальной собственности, полагал, что «…наипервейшим поощрением наук и искусств является принятие мер, задача которых – защитить тех, кто работает в этой области, от воровства и обеспечить их собственность, подобно тому как наипервейшим и важнейшим поощрением торговли и промышленности была защита их от грабежей на дорогах… Духовные способности, науки, искусства… изобретения и т. д. становятся предметами договора, приравниваются к признанным вещам по способу купли, продажи и т. д. Можно задать вопрос: находится ли художник, ученый и т. п. в юридическом владении своим искусством, своей наукой…, т. е. представляют ли подобные предметы вещи? Затруднительно назвать подобное умение, знание способности и т. д. вещами, так как, с одной стороны, о такого рода владения ведутся переговоры и заключаются договора как о вещах, это владение есть нечто внутреннее, духовное, рассудок может оказаться в сомнении по поводу их юридической квалификации… Знания, науки, таланты и т. д., правда, свойственны свободному духу и представляют собой его внутренние качества, а не нечто внешнее; однако он может также… придать им внешнее существование и отчуждать их, вследствие чего они подводятся под определение вещей» [Гегель. Философия права, с. 102, 125].

Научный труд имеет всеобщий характер, обусловленный «частью кооперацией современников, частью использованием труда предшественников». Это, в терминах М. Вебера, идеал-типический образ интеллектуальной деятельности. Научная среда, пишет белорусский эксперт В. Позняков, «это сообщество людей, интеллектуалов, образующих особое пространство циркуляции мысли. Среда – это диалог, в потоке которого возможен напряженный поиск истины. Это бескорыстный обмен мнениями и идеями, образующий плодоносный гумус, на котором взращиваются не только взгляды, но и таланты. Среда – это место, где складывается постоянное и взаимное стремление к пониманию Другого. Среда предполагает признание Другого, его самоценность и право на соучастие в творческом поиске. Другой признается в его неповторимости и своеобразии. Среда – это особая духовная аура, в которой парит дух благодарности за возможность общения. Это школа интеллекта и выращивания интеллигента, совершенствования интеллигентности и проверка на интеллигентность. Среда имеет свои традиции, т. е. комплекс присущих только ей «ритуалов», формализованность которых допустима постольку, поскольку не превращает общение в серое и обязывающие участие. Разрушение среды ведет к угасанию научных сообществ как живых организмов. Без среды научные сообщества – это тело без души. Сохраняя внешнюю упорядоченность, организацию, она утрачивает дух уважительного и бескорыстного творчества» [Позняков 2000, с. 34].

Во многом воссозданная экспертом картина коллективного («кооперативного») научного, как и любого иного духовного творчества, именно такова. Но не менее заметна и ее противоположность. У нее также множество ипостасей, начиная от апологии «науки для науки», «искусства для искусства», их автаркии от социальных проблем [см.: Т. Кун 1975] и заканчивая заимствованием и присвоением идей, недобросовестными методами конкуренции и патентования результатов труда.

Имя этим и подобным недостаткам и порокам – легион, и, чтобы оценить их деструктивное воздействие, достаточно одного классического прецедента. Российский телеканал «Культура», отмеченный серьезными программами по истории науки, поведал об интеллектуальном «блеске» и моральной нищете Давида Сарнова (в США – Дэвида Сарноффа), потомка эмигрантов «из-под Минска» (родители уехали в Америку в 1910 году), создателя и менеджера американского цветного телевидения. Эмигрант из России В. Зворыкин был его соавтором и ценным сотрудником. Однако когда Сарнофф получил патент на это открытие, он сделал все, чтобы его коллега не получил аналогичный патент.

Драматический характер подобной практики очевиден. Достижения интеллектуальной деятельности действительно, в конечном счете, принадлежат обществу в целом, но они должны быть персонифицированы, и в общих же интересах – надежно оградить их от недоросоветсной конкуренции и защитить правом собственности авторов на свой интеллектуальный продукт. Тем самым создается комплекс благоприятных предпосылок свободной творческой деятельности и условий ее практической реализации.

Одним из главных показателей цивилизованного общества является развитие науки, техники и культуры, а они могут динамично развиваться только при наличии соответствующих условий, включая необходимую правовую защиту и оценку интеллектуальной собственности. Она стала одним из важнейших факторов развития общественного производства. Экономический эффект такого подхода хорошо известен: только авторское право приносит до 7 % ВНП развитых стран.

Интеллектуальная собственность (ИС) в широком понимании означает закрепленное законом временное исключительное право, а также личные неимущественные права авторов на результаты интеллектуальной деятельности или средства индивидуализации. Законодательство, которое определяет права на интеллектуальную собственность, устанавливает монополию авторов на определенные формы использования результатов своей творческой деятельности. Такая собственность – результат интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации юридических лиц, товаров, работ, услуг и предприятий, которым предоставляется правовая охрана. Объектами интеллектуальной собственности являются авторское право и промышленная собственность [Судариков 2009; Дозорцев 2005].

Интеллектуальная собственность включает в себя: авторское право; патентное право; средства индивидуализации; так называемые «нетрадиционные» объекты, в число которых входят топологии интегральных микросхем, селекционные достижения, коммерческую тайну, секреты производства (ноу-хау) и др.

Термин «интеллектуальная собственность» эпизодически употреблялся юристами и экономистами в XVIII и XIX вв., однако стал широко использоваться лишь во второй половине XX века после подписания в 1967 г. в Стокгольме Конвенции об учреждении Всемирной организации интеллектуальной собственности (ВОИС). Согласно учредительным документам ВОИС, «интеллектуальная собственность» включает права, относящиеся к следующим видам деятельности: литературным, художественным и научным произведениям; исполнительской деятельности артистов, звукозаписи, радио и телевизионным передачам; изобретениям во всех областях человеческой деятельности; полезным моделям; промышленным образцам; товарным знакам, знакам обслуживания, фирменным наименованиям и коммерческим обозначениям; другие права, относящиеся к интеллектуальной деятельности в производственной, научной, литературной и художественной областях. Позднее в сферу деятельности ВОИС были включены исключительные права, относящиеся к географическим указаниям, новым сортам растений и породам животных, интегральным микросхемам, радиосигналам, базам данных, доменным именам.

ВОИС занимается развитием и защитой интеллектуальной собственности во всем мире. Это специализированное учреждение ООН по вопросам творчества и интеллектуальной собственности. ВОИС осуществляет управление рядом соглашений, которые охватывают основные аспекты интеллектуальной собственности. Ключевыми соглашениями являются Парижская конвенция об охране промышленной собственности (1883), Бернская конвенция об охране литературных и художественных произведений (1986), Лиссабонское соглашение об охране наименований мест происхождения и их международной регистрации (1958), Гаагское соглашение о международном депонировании промышленных образцов (1934).

Право ИС – сложная, многокомпонентная структура. Исходное в ней – авторское право. Им регулируются отношения, возникающие в связи с созданием и использованием достижений науки, литературы и искусства. В основе авторского права лежит понятие «произведения», означающее оригинальный результат творческой деятельности, существующий в какой-либо объективированной форме. Именно эта форма является предметом охраны в авторском праве.

Смежные права – это группа исключительных прав, созданная во второй половине XX – начале XXI в. по образцу авторского права для видов деятельности, которые являются недостаточно творческими для того, чтобы на их результаты можно было распространить авторское право. Содержание смежных прав существенно отличается в разных странах. Наиболее распространенными примерами являются исключительное право музыкантов-исполнителей, изготовителей фонограмм, организаций эфирного вещания.

Патентное право – это система правовых норм, которыми определяется порядок охраны изобретений, полезных моделей, промышленных образцов (часто эти три объекта объединяют под единым названием – «промышленная собственность») и селекционных достижений путем выдачи патентов.

Права на средства индивидуализации – это группа объектов интеллектуальной собственности, права на которые можно объединить в один институт охраны маркетинговых обозначений. Они включают в себя такие понятия, как товарный знак, фирменное наименование, наименование места происхождения товара. Впервые правовые нормы об охране средств индивидуализации на международном уровне закреплены в Парижской конвенции по охране промышленной собственности.

Право на секреты производства (ноу-хау) распространяется на сведения любого характера (оригинальные технологии, знания, умения и т. п.), которые охраняются режимом коммерческой тайны и могут быть предметом купли-продажи или использоваться для достижения конкурентного преимущества над другими субъектами предпринимательской деятельности.

В нормативных документах весьма расширительно трактуется изобретение – техническое решение в любой области, относящееся к продукту или способу его создания. Продуктом как изобретением в целях регистрации объекта интеллектуальной собственности является, в частности, устройство, вещество, штамм микроорганизма, культура клеток растений или животных, генетическая конструкция. Способом является процесс осуществления действий над материальным объектом с помощью материальных средств.

Изобретение квалифицируется как новое, если ранее оно не было известно, исходя из наличного уровня техники. Изобретению, как интеллектуальной собственности, предоставляется правовая охрана, если оно является новым, имеет изобретательский уровень и применимо в промышленных целях. Однако критерии его новизны не вполне определенны. Патент на изобретение действует в течение 20 лет с даты заявки. Изобретение как объект интеллектуальной собственности требует государственной регистрации в установленном законом порядке. Исключительное право на такой объект интеллектуальной собственности, а также его приоритет подтверждается документом о регистрации – патентом.

Не являются изобретениями, в частности: открытия, а также научные теории и математические методы; решения, касающиеся только внешнего вида изделий и направленные на удовлетворение эстетических потребностей; правила и методы игр, интеллектуальной или хозяйственной деятельности; программы для электронных вычислительных машин; решения, заключающиеся только в представлении информации. Не признаются патентоспособными такие объекты интеллектуальной собственности, как: сорта растений или породы животных; топологии интегральных микросхем; решения, противоречащие общественным интересам, принципам гуманности и морали.

Причины, по которым государства принимают национальные законы и присоединяются в качестве подписавшихся государств к региональным или международным договорам (или к тем и другим), регулирующим права ИС, обычно обосновываются стремлением: а) посредством предоставления охраны создать побудительный мотив для проявления различных созидательных усилий мышления; б) обеспечить таким создателям официальное признание; в) вознаградить творческую деятельность; г) содействовать росту как отечественной промышленности или культуры, так и международной торговли посредством охран договоров.

В Справочнике об интеллектуальной собственности ВОИС приводятся две причины необходимости охраняющего ее закона: «Первая – создать законное выражение моральных и экономических прав авторов на свои творения и права общественности на доступ к этим творениям. Вторая… заключается в поощрении творчества, распространении и применении его результатов и содействии справедливой торговле, которая будет способствовать экономическому и социальному развитию» [Лессиг 2007]. В Торговом соглашении по борьбе с контрафакцией говорится, что «эффективная защита прав интеллектуальной собственности имеет решающее значение для устойчивого экономического роста во всех отраслях и во всем мире». Совместный исследовательский проект ВОИС и Университета ООН по оценке воздействия систем интеллектуальной собственности в шести азиатских странах показал положительную корреляцию между укреплением системы ИС и последующим экономическим ростом.

Права на ИС позволяют ее владельцам извлечь из нее выгоду, обеспечивая финансовые стимулы для дальнейшей интеллектуальной деятельности и инвестиций в нее, и, в случаях получения патентов, оплату исследований и разработки. Договора ВОИС и несколько связанных с ними международных соглашений исходят из того, что защита прав интеллектуальной собственности крайне важна для поддержания устойчивого экономического роста.

Убедительны и моральные аргументы в пользу органической связи между правом ИС и неотъемлемыми правами человека, провозглашенными в статье 27 Всеобщей декларации прав человека: «Каждый человек имеет право на защиту своих моральных и материальных интересов, являющихся результатом научных, литературных или художественных трудов, автором которых он является». Нарушение интеллектуальной собственности, следовательно, нравственно не отличается от нарушения иных прав собственности, и ее защита является естественным моральным актом. Однако всеобщий характер труда создателей интеллектуальных продуктов вызывает критику прав ИС – как исключительных, так и объединенных в единое понятие. Самым уязвимым местом этих прав является представление о том, что творческая идея создается кем-то одним. Практика показывает, что состояние науки в определенный момент времени «подготавливает» открытие или изобретение, которое может быть сделано разными людьми, не знающими о работах друг друга и даже примерно в одно и то же время. Это те ситуации, когда «идеи витают в воздухе». В случае применения права интеллектуальной собственности возможность получить материальную выгоду достается первому заявившему о нем, и это весьма несправедливо. Известно немало случаев таких совпадений (например, Попов и Маркони, Тесла и Эдисон), когда зафиксированное право интеллектуальной собственности было спорным [Against… 2008; Kinsella, 2008].

Выступления против ИС особенно усилились в 1980–1990 гг. с распространением цифровых технологий и Интернета. Так, Фонд свободного программного обеспечения лоббирует права пользователей компьютерных программ и против чрезмерного, с его позиции, ограничения их авторскими правами и патентами. Electronic Frontier Foundation борется против нарушений различных прав и свобод – нарушений, связанных, среди прочего, с реализацией исключительных прав интеллектуальной собственности, либо совершаемых под ее предлогом. С 2005 г. в Европе появляются так называемые «Пиратские партии», борющиеся на общеполитическом уровне против интеллектуальной собственности. Основная цель сегодняшней системы авторского права, утверждают они, дать определенным компаниям несправедливую власть над обществом, которой они пользуются для обогащения. Сегодня копирайт дает побочный эффект содействия литературе и искусству, то есть цели, ради которой он как будто был введен, но делает он это с высокими издержками, которые покрываются свободой людей и их деньгами.

Заслуживают внимания суждения российских «левых», в частности, А. Бузгалина об интеллектуальной собственности. Вслед за философом В. Межуевым он считает, что большинство таких культурных феноменов, как известные правила арифметики, научные идеи и теории, литературные произведения, плоды изобразительного искусства есть по своей природе «неограниченные блага» и, следовательно, должны быть объектом всеобщей собственности. Отсюда вывод автора: в условиях реального социализма должно происходить постепенное «вытеснение частной интеллектуальной собственности и развитие всеобщей» [СССР…, с. 42–43].

Предмет особой озабоченности – защита от недобросовестной конкуренции. Она отнесена к интеллектуальной собственности в п. VIII ст. 2 Конвенции, учреждающей ВОИС. В юридической доктрине не выработано единого понятия недобросовестной конкуренции. В то же время существует классификация актов недобросовестной конкуренции, которая приведена в п. 3 ст. 10-bis Парижской конвенции по охране промышленной собственности. В частности, подлежат запрету: а) все действия, способные каким бы то ни было способом вызвать смешение в отношении предприятия, продуктов или промышленной или торговой деятельности конкурента; б) ложные утверждения при осуществлении коммерческой деятельности, способные дискредитировать предприятие, продукты или промышленную или торговую деятельность конкурента; в) указания или утверждения, использование которых при осуществлении коммерческой деятельности может ввести заинтересованных субъектов в заблуждение относительно характера, способа изготовления, свойств, пригодности к применению или количества товаров.

Казалось бы, международная правовая защищенность ИС надежно обеспечена, и основной вопрос в том, как компетентно реализовать ее права и гарантии. Однако даже многоопытные германские субъекты ИС не всегда дальновидны, разменивая стратегию развития на немедленный коммерческий успех. Так, в 2012 г. в Институте Европы РАН прошел «круглый стол» «Германия: актуальные ответы на новые вызовы». Отмечалось, что особое значение в этой связи государство придает германо-китайскому сотрудничеству, которое приобретает все более конкурирующий характер. По мнению сотрудника НИУ ВШЭ Н. В. Супян, Германии следует быть осторожной в области передачи высоких технологий Китаю, чтобы не потерять конкурентоспособность в этой сфере [см.: Германисты… 2012, с. 142].

Однако у Китая свои преимущества. В то время как в Евросоюзе утрачивают силу национальные законодательства о защите интеллектуальной собственности и приняты общеевропейские решения, в Поднебесной эта процедура в 60 раз дешевле [Андрианов 2012, с. 103–116].

Политико-стратегическое измерение свободного развития и защиты ИС, особенно в масштабах глобального и регионального разделения и кооперации интеллектуальной деятельности, очевидно. В исследовании выяснено, какие сдвиги в этом направлении осуществляются в Беларуси.

Советом Министров Республики Беларусь 5 марта 2012 г. утверждена стратегия Республики Беларусь в сфере интеллектуальной собственности на 2012–2020 годы. Она является продолжением работы по развитию национальной системы ИС, которая осуществлялась в соответствии с Государственной программой охраны интеллектуальной собственности в Республике Беларусь на 2008–2010 годы. В рамках Стратегии и в краткосрочной перспективе планируется завершение формирования основ функционирования национальной системы ИС, а в долгосрочной – комплексная интеграция национальной системы ИС в социально-экономическую политику государства и повышение на этой основе конкурентоспособности экономики нашей страны.

Беларусь является участницей 16 многосторонних международных договоров в сфере интеллектуальной собственности, функционирующих под эгидой ВОИС. В настоящее время завершается процесс присоединения нашей страны к Сингапурскому договору о законах по товарным знакам. Белорусское законодательство обеспечивает принцип регулирования отношений, связанных с созданием, правовой охраной и использованием объектов ИС; закрепляет принцип правового действия норм международных договоров и признает приоритет принципов международного права в рассматриваемой сфере.

С целью повышения эффективности охраны и управления интеллектуальной собственностью в 1012 г. подготовлен (с учетом принятых) проект Указа Президента Республики Беларусь. На рассмотрение главы государства внесен Указ «О коммерциализации результатов научной и научно-технической деятельности, созданных за счет государственных средств». Подготовлены 6 проектов законов, 7 проектов постановлений Правительства, 7 проектов постановлений ГКНТ. В сфере ИС планируется разработка 8 проектов международных договоров, в том числе 3 проектов соглашения между правительствами Беларуси, Казахстана и России. Это впечатляющая нормативная база, но степень ее эффективности можно определить только «коллективным разумом» постдисциплинарного характера и, в конечном счете, практикой. Ее правовые основания обсуждались на Международном дне интеллектуальной собственности, учрежденном ВОИС в 2000 году.

В заключение рассмотрения проблемы места и роли ИС в структуре форм собственности (государственной, групповой, индивидуальной), отметим, что она является самостоятельным правовым режимом (точнее – группой режимов), а не представляет собой, вопреки распространенному мнению, частный случай права собственности. ИС – это не «частный случай», а новый интегральный способ выражения результатов трансформации интеллектуальной деятельности во всеобщую и непосредственную производительную и социально-творческую силу, их правовой институциализации.

Носителем и творцом интеллектуальной собственности является креативный класс, состоящий из творческих представителей всех известных форм собственности. Следовательно, при внимании к их рациональному балансу, центр тяжести государственной политики переносится на управление интеллектуальным богатством общества, способным обеспечить совокупную синергию его модернизации.

1.6. Инновационная деятельность – ведущий приоритет модернизации

Столетие тому назад, в условиях первой драматической модернизации «в одной, отдельно взятой стране» В. Ленин был идейным вдохновителем стратегии этого процесса, но категорическим противником форсирования его темпов и писал: «Слово «коммуна» мы заболтали». На волне современного этапа модернизации по аналогии поставим вопрос: не отчетности ради, а по сути не заболтали ли и мы понятие «инновация».

Что понимается в современной науке под инновациями, инновационной деятельностью? В исследовании модернизации интеллектуального капитала и потенциала мы исходили из того, что подлинная трансформация общества не отделима от инновационной деятельности. Однако это безусловно сопряженные, но не равнозначные, а скорее тождественные понятия. Но если диалектику учить по Гегелю, то тождество – это не плоское равенство, а взаимосвязь различных сторон единого процесса, единство их совпадения и несовпадения.

Инновации – это наиболее зрелые феномены модернизации, но она – далеко не всегда инновации.

Термин «инновация» происходит от латинского «innovatio», что означает «обновление» (или «изменение»), и приставки «in», которая переводится с лат. как «в направлении», если переводить дословно «innovation» – «в направлении изменений». Само понятие innovation впервые появилось в научных исследованиях XIX в. Инновация – это не всякое новшество или нововведение, а только такое, которое качественно повышает эффективность действующей системы.

При концептуализации понятия «инновации» полезно сравнить его с другими понятиями. В частности, в научной литературе отмечается, что понятие «инновация» часто смешивается с понятием «изобретение», обозначающим создание новой технической разработки или усовершенствование старой, и с термином «нововведение», означающим внедрение новых решений. Кроме того, многие усовершенствования товаров и услуг было бы правильнее назвать просто словом «улучшение». Чтобы отличать инновации от перечисленных выше понятий, нередко уточняется, что особенность в том, что она позволяет инноватору получить дополнительную ценность и связана с внедрением. В рамках этого взгляда инновация не является инновацией до того момента, пока она успешно не внедрена и не начала приносить пользу.

В рамках альтернативного подхода другие понятия используются как часть определения инноваций: «Инновация имеет место, когда кто-либо использует изобретение – или использует что-то уже существующее новым образом – для изменения образа жизни людей». В данном случае изобретением может быть новая концепция, устройство или другие вещи, которые облегчают деятельность, а инновационность не связывается с тем, получил ли создатель или организатор инновации выгоду и принесла ли она позитивный эффект.

Таким образом, инновация – это внедренное новшество, обеспечивающее существенный рост эффективности процессов или продукции, востребованных рынком. Она является конечным результатом интеллектуальной деятельности человека, его творческого процесса, открытий, изобретений и рационализации. Примером инновации является выведение на рынок продукции (товаров и услуг) с новыми потребительскими свойствами или качественным повышением эффективности производственных систем. В современном рыночном контексте «проверка нововведения состоит не в ответе на вопрос, нужно ли оно, а в том, чтобы ответить на вопрос, может ли оно быть продано» [Гелбрейт 1976, с. 262].

В самом широком смысле инновация – это «любое неленаправленное, позитивное изменение материальных и нематериальных элементов организации, то есть изменение, способствующее развитию и повышению уровня организации» [Санто 1990, с. 100]. Ныне инновация нормативно трактуется в соответствии с «Руководством Фраскати». Данный документ, принятый Организацией экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) в 1993 г. в итальянском городе Фраскати, определяет инновацию как «конечный результат инновационной деятельности, получивший воплощение в виде нового или усовершенствованного продукта, внедренного на рынке, нового или усовершенствованного технологического процесса, используемого в практической деятельности, либо в новом подходе к социальным услугам» [Innovative…, 2008]. Это определение все же не содержит ясных критериев новизны и не лишено двусмысленности между подлинно «новым» и «усовершенствованным».

В содержательном сборнике «Принуждение к инновациям: стратегия для России» под редакцией В. Иноземцева поставлен вопрос «…о теоретической сумятице в понимании… модернизации и инноваций». Авторы методологически корректно отмечают, что «в данном случае плюрализм неуместен – модернизация в теоретическом преломлении и практическом воплощении не равна инновациям (курсив мой. – И. Л.). Укоренившаяся трактовка модернизации и инноваций, как синонимов, существенно усложняет начало модернизационных процессов.

В теоретическом аспекте – это разные категории вследствие нескольких ключевых соображений. Модернизация – процесс становления зрелого индустриального общества, сопровождающийся демонтажем традиционных социально-экономических систем. Становление инновационной экономики следует отнести к более высокому типу общества, в котором, как отмечали К. Маркс в XIX в. и Д. Белл в XX в., наука «становится непосредственной производительной силой», а «прогресс общества все более однозначно определяется успехами в области знания»… инновационная экономика – в отличие от модернизации – формируется естественным путем на протяжении десятилетий, если не на протяжении смены нескольких поколений» [2009, с. 36].

Такое, на наш взгляд, адекватное понимание соотношения модернизации и инноваций, как различных ступеней зрелости общества, еще не стало нормативным, и остается проблематичным. В обстановке всеобщего ажиотажа вокруг инновационной деятельности, как панацеи исхода из всех глобальных, региональных и национально-государственных проблем, прозвучал вопрос: «Всегда ли нова инновация?». «Когда говорят «инновация», – отмечает российский эксперт В. Кудров, – то часто не задумываются над определением этого понятия. Базой инноваций, естественно, являются знания, точнее, новые знания, новации. Однако инновация это не только технический или производственный продукт в виде нового товара или услуги, но в широком смысле это еще и новый производственный и управленческий и организационный процесс, новый производственный аппарат и менеджмент и даже новый, то есть модернизированный человек – как производитель, так и потребитель этого нового продукта.

Тем не менее инновация как принципиально новый продукт знаний или НИОКР может быть новым для одной страны, отрасли или фирмы, но созданным в другой стране, отрасли и фирме и заимствованным у них… в строгом смысле такой продукт инновацией не считается. Инновация – продукт первооткрывателя или первопроходца, но не тех, кто его приобрел. Поэтому если… страна использует чужую инновацию, что конечно хорошо, последняя все же не входит в ее национальный инновационный процесс» [Кудров 2009, с. 87]. Казалось бы, реалии побуждают автора если не отречься от вполне определенного критерия инновационной деятельности, как «первооткрывательства, первопроходчества», то микшировать его и констатировать, что, оказывается, применим он только… «строго говоря». На деле же отделить «свое» и «чужое» в инновационном процессе любой страны очень трудно. И практически «свои» и «чужие» новинки считаются инновациями» [Там же].

Этот сервильный финал можно понять, но, если исходить из долгосрочных, а не конъюнктурных интересов общества, его невозможно принять. Зерна инновационной деятельности нередко действительно трудно отделить от их имитации, но если этого не сделать сегодня, завтра будет поздно, и мы останемся в ситуации только «догоняющей» модернизации.

Поэтому в исследовании отмечена настоятельная необходимость ответа на следующие двуединые вопросы.

Во-первых, является ли совершенствование традиционной «суммы технологий» изменениями в пределах их основного качества или происходит ее действительное обновление, смена основного качества, формирование вначале нового технологического уклада, а затем и в целом – нового способа общественного производства.

Во-вторых, верна ли по существу и полезна ли с точки зрения базовых интересов общества размытая оценка, бесспорно, необходимого заимствования зарубежных инноваций стран-доноров как национального инновационного достижения страны-реципиента? Что в ответах на этот вопрос – от концептуальных заблуждений и что – от эгоцентричных устремлений – благополучных отчетов, государственных инвестиционных щедрот не по адресу и т. п.? В аналогичной связи по-прежнему актуален вопрос: «Есть ли на деле успехи?.. Каковы именно эти успехи? Доказаны ли они?… Чем достигнуты успехи? Как сделать их более широкими?… Нет ли тут побасенок, хвастовства, интеллигентских обещаний («налаживается», «составлен план», «пускаем в ход силы», «теперь ручаемся», «улучшение несомненно» и тому подобные шарлатанские фразы, на которые «мы» такие мастера?» [Ленин Т. 37, с. 90].

В ответах на подобные вопросы, учитывая их многоаспектный характер, востребовано постижение логики качественных скачков – от экстенсивного типа хозяйствования в традиционной среде к его интенсификации на зрелой ступени Модерна, вплоть до его оптимизации на базе перехода к креативному информационному «обществу знаний».

Ключом к пониманию существенных различий между этими ступенями зрелости типов хозяйствования, шире – производства общественного богатства может быть глубокая мысль Ф. Ницше: «Мы растем, но не развиваемся». Ранее рост достигался за счет экстенсивной эксплуатации живого и овеществленного труда, ограниченной только мерой классового протеста. Затем, с исчерпанием неограниченных ресурсов обеих его составных, научно-технический прогресс стал базисом интенсификации труда, но в течение нескольких десятилетий пределы непосредственной взаимосвязи в системе «человек – машина» исчерпали и этот ресурс.

В повестке дня – оптимум как достижение цели при минимуме человеческих и «вещных» ресурсов. Этот подход требует кардинальной трансформации не только тех или иных составных производства общественного богатства, но и целостной модернизации системы «общество – производство – управление», ее структурно-динамической перестройки на подлинно инновационной основе. Такая целостность предполагает формирование и развитие своего системообразующего ядра. Оно зиждется на диалектике общественных потребностей и способностей. По аналогии: новый общественный строй, в конечном счете, побеждает устаревший прежде всего благодаря качественно новым стимулам и мотивам общественного производства, обмена, распределения и потребления. Если обратиться к креативным, подлинно революционным инженерным проектам да Винчи, то они на века опередили свое время, и были заметно «опережающими мыслями». Когда же наступил промышленный век, «синдром да Винчи» приходилось открывать заново как норму общественного производства.

Так и с инновациями. Страны, которые еще находятся на традиционной стадии развития и обладают значительным экстенсивным ресурсом (например, Россия как энергетическая «сверхдержава»), несмотря на точечные креативные сдвиги, еще не выработали систему потребностей инновационного прорыва и вынуждены констатировать, что даже бизнес необходимо к нему принуждать. По контрасту: Япония, почти целиком лишенная материально-энергетических ресурсов, но полная решимости добиться инновационного прорыва, начала с заимствований (вплоть до промышленного шпионажа) и пришла к статусу высокоразвитой страны со сформированной в довольно короткий срок массовой ментальной способностью к инновационной деятельности.

Однако, при всей приоритетности ядра системы, она, подобно колесу, не сводима к своей оси и, в сущности, без «спиц», не является таковой. «Спицы» – это подсистемы инноваций, начиная от транснациональной рыночной конкуренции и заканчивая их научным обеспечением и регулированием взаимосвязей государственно-частного, межгосударственного и международного партнерства. Здесь в определенной мере равноценны, хотя и специфичны, как производители инновационного продукта, так и его потребители, ибо без массовой потребности в нем этот продукт остается невостребованным «синдромом да Винчи».

Системная целостность этого комплекса факторов заключается в том, что он, с одной стороны, нежизнеспособен без постоянного расширенного воспроизводства своего системообразующего ядра – назревшей потребности/способности к инновационной деятельности, которая проецируется на свои подсистемы, а с другой – эти подсистемы взаимосвязаны не только со своим ядром, но и друг с другом. В результате формируется и развивается кумулятивный эффект, когда система является не просто суммой своих составных, а качественно превосходит их. Примеры такого эффекта или его дефицита многолики, начиная от профессиональной неготовности производителей к креативной деятельности в результате их подготовки в режиме традиционного (стационарного) образования и заканчивая неготовностью бизнеса к государственно-частному партнерству.

Рациональное управление системой инновационной деятельности предполагает по меньшей мере три важнейших императива.

Во-первых, в равной мере необходимы организационно-экономические механизмы и ментальная мотивация преодоления как ситуационно удобной инерции традиционного производства, так и «головокружения от успехов», пренебрежительного отношения ко всему ценному, тем более – непреходящему, которое было и остается незаменимым достоинством традиции. В этом смысле привязанность к земле или высокая трудоспособность в равной мере остаются не только необходимыми, но и исходными и фундаментальными факторами экономическим и экологически рациональной деятельности или функционирования интеллектуальных человеко-машинных (гибридных) систем.

Во-вторых, каждое государство, выработавшее потребность/способность к инновационной деятельности, должно определенно и на долгосрочную перспективу решить, какую достойную нишу оно может и должно занять в сложившейся глобальной и региональной системе международного разделения и кооперации труда.

Наконец, в-третьих, пора пересмотреть исторически сложившееся отношение к науке как вначале «служанке богословия», затем – фактора производства идей, но вторичного относительно производства «вещей». Не «научное сопровождение», а роль современной науки как интегратора инновационной деятельности в коэволюции с государством и бизнесом – таков императив нашего времени.

Статистика выявляет различную степень практической способности к инновационной деятельности. В докладе «Глобальный инновационный индекс-2013» департамента общественной информации ООН приводится информация по 142 странам на основе 84 показателей, включая доступность микрофинансирования, сделки с привлечением венчурного капитала, качество образования в основных университетах. При этом оценивается не только инновационный потенциал, но и измеримые результаты.

В первую десятку в сфере инноваций вошли Швейцария, Швеция, Великобритания, Нидерланды, США, Финляндия, Гонконг (Китай), Сингапур, Дания и Ирландия. Израиль в этом списке на 14-м месте, Эстония – на 25-м, Латвия – на 33-м, Литва – на 40-м, Молдова – на 45-м. Армения занимает 59-е место, Россия – 62-е, Украина, Грузия и Беларусь расположились на 71-й, 73-й, и 77-й позициях соответственно. Казахстан оказался на 84-м месте и занял вторую позицию в регионе Центральной и Южной Азии. По уровню развития инноваций Таджикистан находится на 101-м месте в мире, Азербайджан – на 105-м, Кыргызстан – на 117-м, Узбекистан – на 133-м. В Китае долгий эволюционный путь создания инновационной модели оказался неприемлемым. Принят был путь рывка-прорыва и быстрого выхода на передовые рубежи инновационного прогресса. Реальный результат по созданию инновационной модели в Китае оказался намного больше, чем у нас. И это связано в первую очередь с целеустремленной государственной политикой в направлении научно-технического и инновационного рывка.

В Евросоюзе ежегодно публикуется «Европейское табло инноваций» (Euro pean Innovation Scoreboard – EIS). В рейтинге глобальной конкурентоспособности за 2011–2012 гг. по фактору «способность к инновациям» ФРГ заняла 3-е место (после Японии и Швейцарии). Согласно рейтингу Бостонской консалтинговой фирмы, Германия была признана наиболее эффективной по многим критериям, и среди них – поддержка инноваций (образования, НИОКР, новых отраслей). Национальная инновационная система определяется как «элементы и взаимоотношения, участвующие в производстве, распространении и использовании новых, экономически прибыльных знаний, и расположенные в пределах границ государства» [Lundvall 1997].

Впервые концепция инновационной политики была подготовлена в 2002 году федеральным министерством образования и научных исследований и федеральным министерством экономики и технологий. Основными ее приоритетами были объявлены: формирование инновационной культуры, создание рамочных условий, содействующих нововведениям, воплощение результатов исследований в инновации [Германия 2009]. Для реализации приоритетов важная роль отводится инфраструктурной поддержке инновационных кампаний и обеспечению связи между наукой и бизнесом, которые могли опираться на уже существовавшую инфраструктурную сеть.

Ключевым звеном системы являются университеты и профессиональные колледжи, важнейшая задача которых – подготовка кадров и проведение прикладных исследований. В настоящее время из 400 университетов 200 проводят такие исследования совместно с промышленными предприятиями. Общий бюджет, выделяемый на эти цели, в 2009 году составил 11,1 млрд евро.

Значительное число исследований проводится в Германии некоммерческими организациями. В их числе: Общество Фраунгофера. Общество финансируется (90 %) из федерального земельного бюджета (10 %). Его годовой бюджет составил в 2010 г. 1,65 млрд евро, из которых 85 % – контрактные исследования, 10 % – инфраструктурные государственные проекты и 5 % – на разработки в области государственной безопасности.

Структура исследовательской и инновационной системы ФРГ очень дифференцирована и в то же время взаимосвязана. Необходимым условием ее успеха является координация исследовательской деятельности с промышленностью и бизнесом. Исследования в ФРГ проводятся как государственными, так и частными организациями, существенно опережая средние показатели по Евросоюзу.

Расходы на НИОКР, в процентах от ВВП, млрд

2000 2010

ЕС-27 1,86 2,1

Германия 2,45 2,84

Федеральный канцлер А. Меркель утвердила предложения по бюджету на 2012 год, в рамках которого затраты на НИОКР возросли на 10 % по сравнению с 2010 годом, или на 12,8 млрд евро. По словам министра образования А. Шаван, основной вектор направлен на укрепление позиций страны как лидера высоких технологий, особенно в областях энергетики, питания, транспорта, безопасности и коммуникаций, в соответствии с высокотехнологической стратегией Германии – 2020 [Stafford 2011].

Ответственными за реализацию перспективной стратегии являются федеральное министерство по образованию и исследованиям и федеральное министерство экономики и технологий. Инновационная политика и регулирование ее механизмов находятся в ведении министерства экономики, а именно: по поддержке рискового капитала, по стимулированию производства инновационной продукции посредством государственных закупок. Одной из важнейших задач является партнерство бизнеса и государства в исследовательской деятельности и воплощения ее результатов в инновационной продукции. Иллюстрацией этого являются следующие схемы.

Функционирование инновационной системы Германии показывает, что роль государства, развивающего координационные механизмы стимулирования инноваций, является очень весомой. При этом возрастает его значимость и в получении, распространении и использовании новых знаний. Ясны и важнейшие факторы успеха политики ФРГ в той сфере: четко сформулированные приоритеты, опирающиеся на долгосрочную стратегию развития, последовательность действий и тесное взаимодействие науки и промышленности в достижении поставленных целей. Это также усилия государства для увеличения частных НИОКР, стимулирования инновационного поведения кампаний, в особенности – средних и малых предприятий.

Схема 1. Субъекты исследований и инноваций в ФРГ

Схема 2. Распределение расходов на НИОКР в ФРГ

Политика, нацеленная на более тесное сотрудничество между государством, бизнесом и исследовательскими организациями, координирующая роль государства в инновационном процессе – вот важнейшие факторы успеха. В 2006 году была утверждена Стратегия инновационного и технологического развития Германии – Hightech-Strategie fuer Deuschland, и, по мнению немецких экспертов, главной предпосылкой успешной технологической политики является «политическая поддержка новых технологий» со стороны государства и общества [Андрианов 2012, с. 103].

На этом фоне инновационная деятельность в России и Беларуси представляет собой гораздо более скромную картину. В то время как правительства различных стран инвестируют огромные средства в научные исследования и инновационную деятельность (например, Германия на научные исследования и разработки направила около 2,7 % ВВП, США – 2,8 %, Япония – около 3,5 %), Россия на эти цели направляет 1,04 %, Беларусь – 0,74 % ВВП.

К сожалению, в России за последние 20 лет не было ни эффективной инновационной политики, ни реальных результатов по созданию инновационной модели ни в экономике, ни в обществе. Отчасти это также объясняется исторически уже методами статистики.

Число научных открытий и технических изобретений

[Источник: Прокопович 1956, с. 91]

Число открытий и изобретений на 1 млн жителей в XIX веке: Швейцария – 15,8, Англия – 15,6, Франция – 10,6, Германия и Австрия – 10,4, Скандинавия – 7,8, Бельгия – 6,3, Голландия – 4,4, США – 3,2, Италия – 2,1, Португалия – 0,7, европейская Россия – 0,5. И только Испания – 0,2 [Источник: Там же, с. 92].

Однако советский период перечеркнул эту «табель о рангах». Триумфы советского гения в научно-технической области известны. После первого искусственного спутника и полета Ю. Гагарина начальник Национального управления США по аэронавтике и космическому пространству Дж. Уэбб писал: «Мы находимся, нравится нам или нет, в разгаре решающего и тотального соперничества с СССР. Величайшая проблема нашего времени заключается в том, могут ли США в рамках существующих экономических, социальных и политических институтов организовать разработку и использование передовой техники столь же эффективно, как это в состоянии сделать СССР» [Политика… 1971, с. 16]. Один американский сенатор заявил, что мир не только охотно и легко усвоил слово sputnik, но скоро вообще будет говорить на русском языке.

Кто же был надеждой и опорой этого феноменального прорыва? Бывший питерский педагог, американский профессор В. Сойфер писал: «Со второй половины прошлого века Россия благодаря развитию общей культуры система среднего образования превосходила по своим показателям европейскую и американскую системы» [Сойфер 1995]. Редактор американского журнала «Лук», годами работавший в СССР, признал, что «сегодня он производит впечатление, пожалуй, наиболее образованной страны в мире. Там возникает совершенно новый тип человека: высокоцивилизованный человек, помешанный на культуре и образовании» [Литературная… 1985]. Именно такой человек, ныне пренебрежительно маркированный «совком», творил мощь, престиж и достоинство великой державы.

Парадокс в том, что российские программисты устойчиво лидируют на международных конкурсах, включая 2014 г., однако в целом между интеллектуальным капиталом советской России и его современным состоянием – дистанция огромного размера. За последнюю четверть века Россия заметно отступила назад, серьезно ослабила свои позиции в мировом инновационном процессе. Директор Института Европы РАН Н. Шмелев писал, что «о дефиците или вообще об отсутствии здравого смысла свидетельствует и политика российского государства в последние два десятилетия в отношении фундаментальной и прикладной науки, профессионального образования, подготовки тех квалифицированных кадров, которым в реальности и предстоит осуществлять столь разрекламированный курс на модернизацию. Ничем разумным, никакими логическими аргументами (кроме разве что «геростратова комплекса» недоучек) нельзя объяснить это отношение к науке в великой и совсем еще недавно одной из самых передовых в научном смысле стран мира.

По оценкам ряда экспертов, за этот же период из страны уехало до 1/3 ее «мозгов». В полуразрушенном состоянии находится наука, прикладные исследования и конструкторские разработки, система профессиональной подготовки кадров [Шмелев 2013. № 1, с. 16].

Пока российская модернизация не привела к ускорению научно-технического прогресса, а тем более к столь нужному стране технологическому прорыву. Количество наукоемких инновационных предприятий за это время сократилось более чем в 2 раза. Из общего объема затрат на НИОКР (более 30 млрд долларов в год) лишь 5 % становятся объектами коммерческих сделок, получающих воплощение в новой продукции. В хозяйственном обороте страны находится лишь 1 % результатов НИОКР, в то время как в США и Великобритании – 70 %. Даже если взять одну из наиболее продвинутых отраслей российской науки – нанотехнологию, то за период 1975–2008 годов было зарегистрировано всего лишь 713 патентов, а в США – 17,6 тыс., в Китае – 13,6 тыс., в Японии – 9,7 тыс. и даже в Тайване – 1,4 тыс. (кстати, в этой сфере в 2014 г. разразился громкий коррупционный скандал).

Темпы и результаты в технологическом и инновационном развитии России не могут считаться удовлетворительными. Такой вывод определяется по меньшей мере тремя основными факторами:

доля России в общем объеме мирового экспорта наукоемкой продукции составляет 0,3 %, в то время как США – 36 %, Японии – 30 %, Германии – 9,5 %;

удельный вес наукоемкой продукции в общем объеме российского экспорта не превышает 1,5–2 %;

свыше 80 % расходов на НИОКР в России осуществляется государством, а участие бизнеса в финансировании НИОКР весьма незначительно [см.: Российский… 2011].

Ситуацию пока принципиально не может изменить даже эксперимент в Сколково. Досистемный и вялотекущий характер этого процесса объясняется как невостребованностью инноваций промышленностью и обществом, так и тем, что «инновации не растут в резервациях. Почему-то на властном уровне все еще отсутствует понимание того, что новая информационная эпоха не может существовать в условиях отсутствия индустриального фундамента ее развития в виде реальной промышленности… Инновации нового технологического уклада не могут родиться в «деиндустриальной» стране» [Водопьянова 2012, с. 10–12].

Каков вклад белорусской науки в «совокупный интеллект» республики и его вероятностная перспектива? В своем Послании белорусскому народу и Национальному собранию Глава государства подчеркнул: «Любая успешная экономика, а мы говорим об «экономике знаний и услуг», невозможна без опоры на то, что в современном мире называется «человеческим капиталом»… Таково магистральное развитие цивилизации – человек, его знания занимают все более значимое место, постепенно вытесняя на периферию материальные ресурсы, финансы и даже информацию». В Беларуси эта тенденция является более напряженной, чем, например, у других евразийских партнеров. С одной стороны, в выступлении В. Г. Гусакова, Председателя Президиума НАН Беларуси на общем собрании НАН Беларуси 25.04.2014 г. была подчеркнута первостепенность выполнения Программы «Беларусь 2020: наука и экономика», которую Академия наук разработала совместно с ГКНТ. Цель Программы – достижение устойчивого развития научной сферы, интеграция науки и производства, повышение конкурентоспособности экономики при комплексном научном обеспечении и обслуживании отраслей и производств. Сейчас Беларусь имеет уникальную возможность стать крупнейшим региональным центром науки и инноваций, приобрести имидж государства, делающего ставку на научный прогресс, на поддержку науки и ученых, на построение экономики знаний. [Гусаков… Веды. 20 апреля 2014].

Председатель Президиума НАН Беларуси также отметил, что постиндустриальная экономика – это в преобладающей степени становление креативного класса, который способен коммерциализировать достижения белорусской науки, образования и культуры, превратить их в продукт, конкурентоспособный в мировом масштабе. В то же время культурный капитал должен стать консолидирующим фактором для всех сфер жизни общества, одним из действенных стимулов социально-экономического развития страны. Мы должны стремиться создавать не простую экономику знаний или интеллектуальную экономику, а в высшей степени цивилизационную и культурную экономику.

Таковы приоритетные установки, и полезно рассмотреть их выполнение на практике. Сейчас в Республике Беларусь на одного занятого, согласно данным Минэкономики, приходится 274 долларов инвестиций, в России – 521 доллар, в Казахстане – 925 долларов. И хотя это данные 2010 года, за последние 2 года они вряд ли существенно изменились [см.: БР. 28.01.2013]. По информации экс-главного ученого секретаря НАН Беларуси, ныне заместителя Председателя С. Килина, в нашей стране число исследователей на 1 млн жителей составляет 2070 человек, в высокоразвитых странах – 3655, в так называемых развивающихся – 580 [Веды. 28.01.2013]. С компаративной точки зрения, численность персонала, занятого исследованиями и разработками в 2009 г., была такова: Беларусь – 32 441, Россия – 845 942, Украина – 118 747, Польша – 73 581, Финляндия – 56 069, Чехия – 50 961, Венгрия – 29 795.

В Беларуси работают 719 докторов наук и 3071 кандидат наук. Ученую степень (доктор или кандидат) в 2012 г. имели около 20 % от общего числа исследователей. Более 24 % исследователей – молодые люди в возрасте до 29 лет. Но дело не только в статистике, но и в достойном вознаграждении за труд ученого. Академик П. Никитенко отмечает, что «не раз поднимался вопрос оплаты труда ученых. Я считаю, что сегодня мы в недостаточной мере умеем его оценить, равно как и определить стоимость человеческого потенциала и в науке, и в целом в нашем обществе. Это неправильно, когда зарплата относится к издержкам производства, а не к категории доходов. Повысим заработную плату ученому – удержим и мотивируем людей на рабочих местах. Нужна новая система стимулов и финансовой оценки труда ученого» [Петр… 2014].

В республике ежегодно растет количество организаций, выполнявших научные исследования и разработки. В 2012 г. этим занимались 530 организаций (в 2009 году – 446), из них 55 % составили организации государственной формы собственности. В целом численность специалистов, занятых научными исследованиями и разработками в Беларуси по итогам 2012 г., составила 30,4 тыс. человек (0,7 % от общей численности работающих в организациях республики) [Веды, 6.05.2013].

Тем не менее, по оценке С. Килина, инновационнная активность и восприимчивость предприятий «остается сравнительно низкой» [Веды. 25.11.2013]. Такая авторитетная оценка явно противоречит официальной статистике, и об этом можно судить по обобщающему сборнику Белстата Республики Беларусь [Наука и инновационная деятельность 2012]. Материалы свидетельствуют о динамике процесса, хотя по такому параметру, как приобретение новых высоких технологий, заметно существенное отставание почти из года в год.

Число инновационно-активных организаций по видам инновационной деятельности (единиц)

Если принять информацию Белстата на веру, по уровню инновационности Беларусь, оказывается, примерно вдвое опережает Россию по удельному весу организаций, осуществляющих технологические инновации, и примерно равна Польше, но вдвое и больше отстает, к примеру, от Венгрии и особенно от Финляндии.

Стоит, однако, заметить, что «статистика не виновата в том, как правительство определило понятие «инновационный товар» [БелГазета. 11.03.2013]. Более того, такая практика быстро привела к последнему изданию известных «потемкинских деревень». Так, по мнению доктора экономических наук А. Лученка, «применяемый показатель удельного веса инновационной продукции в общем выпуске учитывает любые изменения в ассортименте. В результате организация выпуска батона с изюмом уже считается инновацией, а батона с курагой – еще одной инновацией. Причем каждая такая «инновация» непропорционально удорожает продукцию… Такие, с позволения сказать, «инновации» ведут к ускорению реальных темпов инфляции и вообще дискредитируют идею инновационного развития» [БД. 2013. № 1, с. 39].

Напротив, в стране формируется масштабный прецедент подлинной инновационности – Парк высоких технологий (ПВТ). Он становится наиболее перспективным и одним из ведущих инновационных IТ-кластеров в Центральной и Восточной Европе. Цель проекта – создать благоприятные условия для развития индустрии экспортно-ориентированного программирования, развития иных экспортных производств, основанных на новых и высоких технологиях, а также для концентрации кадрового, научно-производственного и инвестиционно-финансового потенциала.

В составе Парка на 9 ноября 2012 года – 118 компаний-резидентов, общая численность сотрудников более 13 500 человек. Привлекательность ПВТ заключается не только в налоговых льготах, но и в знаниях, инновациях, а также высококвалифицированных специалистах. Белорусские специалисты участвуют в IT-проектах любой сложности. На 9 ноября 2012 г. резидентами ПВТ были 118 компаний, которые занимаются разработкой программных продуктов и предоставлением IТ-услуг клиентам из более чем 50 стран мира. 80 % производимого в Парке программного обеспечения идет на экспорт. Объем производства компьютерных программ и IТ-услуг в ПВТ в 2011 г. составил 1,4 трлн р., темпы роста – 238 %.

Однако, по А. Чехову, «национальной науки нет, как нет и национальной таблицы умножения», и эта максима особенно значима в ареале СНГ. На протяжении почти 20 лет ученые стран СНГ работают в рамках Международной ассоциации академий наук. Способствовать укреплению контактов ученых стран Содружества призван учрежденный Совет по сотрудничеству в области фундаментальной науки. В Дубне создан Международный инновационный центр нанотехнологий (кстати, надежный «конек» нашей республики). Утверждены Основные направления сотрудничества государств – участников СНГ в инновационной сфере.

Переводу национальных экономик на инновационный путь развития будет способствовать стартующая с 2012 г. реализация Межгосударственной программы инновационного сотрудничества государств – участников СНГ на период до 2020 года. Важность программы возрастает в свете недостаточно эффективной системы научного сотрудничества на наднациональном уровне и, в частности, отсутствия долгосрочных механизмов реализации заявленных проектов на системной основе [Веды. 3.10.2011].

Особую значимость эта проблема приобрела в формате такой интеграционной структуры, как Союзное государство России и Беларуси. По оценке ее лидеров и ведущих экспертов, оно является наиболее «продвинутым» и призвано быть модельным в достижении более высокой интеграционной ступени – Евразийского союза. Тем не менее пока между этим идеалом и практикой – дистанция определенного размера. Директор ПВТ В. Цепкало и его соавторы отмечают: «Конечно, государство должно думать о том, как поддерживать систему научных исследований. Но куда более значимым является создание механизма внедрения этих исследований в народное хозяйство страны… в России по-прежнему делается упор на рост финансирования научных исследований и разработок, но их результативность продолжает снижаться… И это притом, что Россия тратит на научные исследования и разработки около 12 млрд долларов бюджетных средств – почти в 5 раз больше, чем на эти же цели тратит Австрия… Главная задача инновационной экономики – не производить все новые знания, а обеспечить восприятие мирового потока знаний и использование его в целях собственного экономического и общественного развития» [Цепкало БД 2014. № 4, с. 70].

В итоге есть смысл поставить под сомнение тезис экспертов о том, что «…развитие страны, опирающейся на собственные инновации при разумном импорте технологий, обычно называют обгоняющей модернизацией», тогда как для «догоняющей» характерно исключительно копирование чужого опыта [Ковалев 2013, с. 19]. Эта терминология из арсенала былого и амбициозного «Догнать и перегнать…». Более адекватный реалиям подход – осуществлять модернизацию «при разумном импорте технологий», но с опорой на эвристический потенциал национального «совокупного интеллекта».

2.1. Понятие праксиса управления

Об определяющей роли общественно-исторической практики впервые писал К. Маркс в «Тезисах о Фейербахе», а термин «праксиология» был использован в 1890 г. А. Эспинасом. Крупный экономист Людвиг фон Мизес в монографии «Человеческая деятельность» создал новое научное направление – праксиология, или наука о человеческом действии [Мизес, 2005; Григорьев, Чумакова 2002] и ее системообразующих формах и ступенях.

Праксиолóгия (от др. – греч. πράξις – деятельность, λογία – наука, учение) – это учение о человеческой деятельности, область постдисциплинарных исследований, которая рассматривает совокупности действий с точки зрения практической эффективности организации управления.

Организовывать – значит прежде всего создавать некую управленческую структуру, адекватные ей технологии и обеспечить их реализацию. Существует множество элементов, которые необходимо структурировать, чтобы организация могла выполнять свои планы и тем самым достигать своей цели. К основным характеристикам организаций нового типа относятся: 1) синер-гетический эффект как результат объединения интеллектуального капитала и потенциала подсистем и отдельных элементов организации на основе общности интересов и ценностей; 2) отказ от рутинных средств коммуникации;

3) выстраивание горизонтальных, сетевых связей, их взаимозависимости;

4) минимизация административных указов (иерархии); 5) гибкость и адаптивность; 6) формирование взаимовыгодного подхода, заменяющего формальный [Howell 1987].

В условиях информационно-коммуникативной революции нормативной в таких организациях становятся системотехника, автоматизация доступной формализации и алгоритмизации интеллектуальной деятельности. Их невозможно и часто просто нецелесообразно полностью автоматизировать. Здесь необходимо проектировать, а точнее – реорганизовывать производственную и управленческую деятельность. Поэтому такие системы получили название не систем автоматического управления (САУ), а автоматизированных систем управления (АСУ) интеллектуальной деятельностью в различных сферах. Как в научных теориях, так и в прикладных областях возрастает роль построения различного рода логических моделей, призванных, с одной стороны, объединять разрозненные дисциплинарные научные знания, а с другой – служить своего рода «проектом» будущих разработок, ориентированных на практическое применение.

Однако даже динамичное развитие системных технологий не означает решения проблемы оптимизации деятельности, если она построена на недооценке принципа: «Организации создаются людьми и для людей». Руководитель всегда должен помнить, что даже прекрасно составленные планы и самая совершенная структура организации не имеют никакого смысла, если кто-то не выполняет специализированную работу в кооперации с другими членами коллектива. Задача их стимулирования и мотивации заключается в том, чтобы члены организации выполняли работу в соответствии с делегированными им обязанностями и сообразуясь с планом. Раньше считалось, что мотивирование – это вопрос, сводящийся к денежным вознаграждениям в обмен за прилагаемые усилия. На этом основывался подход школы научного управления к мотивации в индустриальном обществе. Такой подход в принципе остается в силе, особенно с учетом недооценки в обществе интеллектуальной деятельности. Однако исследования в области поведенческих наук продемонстрировали несостоятельность чисто экономического подхода. Мотивация, т. е. внутреннее побуждение к действиям, является результатом сложной совокупности потребностей и способностей работников. Для того чтобы эффективно мотивировать их, руководителю следует определить, каково их соотношение, и обеспечить способы для работников удовлетворять эти потребности в продуктивной работе.

Такие цели достигаются в синтезе доверия, включая сопричастность работников к управлению, и контроля исполнения ими своих обязанностей.

Контроль – это процесс верификации достижений организацией своих целей и требующих решения проблем. В управленческой практике интеллектуальной деятельности выработаны основные принципы контроля:

содержание, цели и задачи контроля должны соответствовать задачам проверяемого объекта и контролирующего органа;

установление стандартов, точное определение целей, которые должны быть достигнуты в обозначенный отрезок времени. Оно основывается на планах, разработанных в процессе планирования;

оценка деятельности объекта контроля и ее результатов осуществляется только на основании соответствия проверенных фактов с требованиями законодательных и иных нормативных актов, регулирующих проверяемую деятельность на всех этапах;

контроль осуществляется путем применения научно обоснованных и апробированных методов и приемов и должен быть плановым: планируются мероприятия контроля определенного субъекта (контролирующего органа) на период времени, набор определенных контрольных действий в рамках мероприятия контроля, и этим действиям должно предшествовать предварительное изучение объекта контроля;

при проведении контроля должны полностью рассматриваться все аспекты деятельности объекта во взаимосвязи;

любая деятельность должна быть подвержена системному и комплексному контролю с точки зрения законности, целесообразности и эффективности;

недопустимо положение, при котором субъект контроля при осуществлении контрольных мероприятий руководствуется какими-либо соображениями, кроме компетентного и добросовестного выполнения задач контроля. Действует запрет на какое бы то ни было силовое, материальное или моральное воздействие на субъект контроля;

итоги контроля должны быть обязательно доведены до объекта контроля и до субъекта принятия решений по результатам контроля;

результаты контроля должны обеспечивать полноту выявления отклонений (фактического состояния от требуемого), своевременность выявления таких отклонений, установление причин отклонений, установление виновных лиц, помощь в разработке профилактических мер;

контроль осуществляется в соответствии с законодательством, охраной законных интересов как общества в целом, так граждан и юридических лиц;

нормативно предусмотрена ответственность субъекта контроля за соблюдение законов и правовых актов, достоверность его результатов (так как на их основании принимаются решения, включая правовые).

Реализация совокупности отмеченных принципов необходима для успешного осуществления заключительной фазы контроля, а именно – стадии, на которой предпринимаются действия, и, если это необходимо, коррекции серьезных отклонений от первоначального плана. Об этих мерах проверяемый должен быть объективно и своевременно проинформирован и его отношение к ним в той или иной мере учтено.

Таков идеал-типический цикл контроля деятельности организаций, рассмотренный «изнутри». Результативность некоторых идей их субъектов – открытий, изобретений («сумасшедших идей», по Н. Бору) изначально не поддаются контролю. На практике логика и процедуры контроля коррелируются, а нередко и деформируются внешними властно-управленческими факторами. Но главное препятствие эффективного контроля – это незрелость правовых оснований государства, прежде всего – законодательства, и традиционная ментальная привычка работать в соответствии не с опорой на правовые нормы, а «по понятиям».

2.2. Политическая культура управления «совокупным интеллектом» Республики Беларусь

Управление вообще, а в ракурсе нашей монографии – управление интеллектуальной деятельностью – это не только профессиональная, но и политическая деятельность. Поэтому точкой опоры ее адекватного постижения является консенсус о сущности феномена политики. Ее определений достаточно много, но греч. πολιτικε, начиная с Платона и Аристотеля, означает искусство управления государством и его основными подсистемами как целостностью. «Для нас, – заметил Наполеон в беседе с Гете, – уже не существует судьбы, которая подавляла бы людей, и роль древней судьбы теперь играет политика» [Гете Т. 2, с. 70]. Подтверждается предвидение Ф. Энгельса о том, что в будущем «…управлению придется ведать не только отдельными сторонами общественной жизни, но и всей общественной жизнью… во всех направлениях» [Маркс Т. 2, с. 537].

В таком интегральном смысле термин «политика» востребован в интерпретации последователя К. Поппера, английского политолога Р. Берки (в целях методической ясности она представлена в трехчастном виде): «Политика предполагает выяснение смысла существования общности; а) определение общих интересов всех субъектов политики, т. е. участников данной общности; выработку приемлемых для всех субъектов правил поведения; б) определение функций и ролей между субъектами и выработку правил, по которым субъекты распределяют роли и политические функции, наконец, в) создание общепринятого для всех субъектов языка (вербального и символического), способного обеспечить эффективное взаимопонимание между всеми участниками данного сообщества» [Berki 1977].

Решающая роль в реализации отмеченного смысла принадлежит культуре управления интеллектуальными ресурсами, основанной на компетентности политической власти и ее партнерстве с научными и образовательными структурами в контексте модернизации и ее специфики в Беларуси.

Каким образом культура вообще, в том числе и культура управления интеллектуальной деятельностью, соотносится с государством, шире – с политической властью и ее идеологией? Насколько обоснован и справедлив упрек А. Эйнштейна в том, что «в наше время интеллектуальные ценности сами по себе не вызывают такого уважения, как в века интеллектуального возрождения» [Т. 4. 1967, с. 81]? Решение этих проблем связано с длительной традицией, напряженно обсуждается в современных условиях, и здесь устойчиво определились три основные позиции.

Первая из этих позиций сводится к идеологической нейтральности интеллектуальной деятельности. В начале прошлого века тезис о недопустимости смешения научного знания с идеологией был сформулирован М. Вебером. Обстоятельный анализ оснований и механизмов «научной автономии» осуществлен в институциональной социологии науки Р. Мертона и его учеников. Одним из положений их концепции является вывод о том, что подчинение науки идеологизированным политическим или экономическим интересам неизбежно приведет к ее разрушению. «Если при решении вопроса о ценности науки во внимание будут приниматься… вненаучные критерии, наука будет приемлема в той мере, в какой она соответствует этим критериям. Отказ от чистой науки ведет к ее превращению в объект прямого управления со стороны других институтов» [Merton 1972, с. 260].

В этом духе известный науковед Т. Кун в своей книге «Структура научных революций» пытался обосновать автаркическую концепцию науки, необходимость ее максимального дистанционирования от социальных и политически значимых целей. Для него эффективность науки – это следствие «изоляции зрелого научного сообщества от запросов непрофессионалов и повседневной жизни… мы слишком привыкли рассматривать науку как предприятие, которое постоянно приближается все ближе и ближе к некоторой цели… Но необходима ли подобная цель?» [Кун 1975, с. 207, 215].

Проповедь «науки для науки» выражает неспособность и нежелание определенной части научного «цеха» осмыслить противоречивую связь научно-технических и социальных преобразований, осознать свою ответственность в драматическом процессе модернизации общества, стремление уйти от него в башню «чистой», не обремененной назревшими задачами человечества, интеллектуальной работы, встать «по ту сторону добра и зла».

Объективно такая позиция является отказом от высшего принципа общественного блага, и многие критики Т. Куна по достоинству оценили его отречение. Так, известный американский прогнозист Э. Янч пришел к выводу, что с отрицанием зависимости науки от общества «…могли бы исчезнуть многие «тягостные проблемы», например, потребности и чаяния общества, а в конечном счете, пожалуй, и те гуманистические идеалы, которые, как считает сам Кун, он защищает». Янч разделяет критику той части ученых, которым «нет дела до того, что цель культуры опошляется и что происходит распад той целостности смысла, но и самой традиции общества, основанного на сотрудничестве. Если науку будут и далее поощрять следовать нынешним тенденциям, то вскоре может наступить момент, что польза, приносимая ею человечеству, начнет уменьшаться. Как добиться, чтобы она и впредь вносила свой существенно необходимый вклад…» [Янч 1974, с. 60–61, 62].

Характерно, что два выдающихся интеллектуала и авторитета в области создания ядерного оружия – А. Сахаров и Э. Теллер – заняли диаметрально противоположные позиции: первый – отказавшись от лидерства в этой области, но второй – упорно следуя своему «долгу ученого».

Другая крайняя позиция относительно роли интеллектуальной деятельности более узнаваема. Она воспроизводит средневековый статус науки как «служанки богословия» и до сих пор неявно присутствует в установке на так называемое «научное сопровождение» технологически и социально значимых акций. И это в эпоху, когда наука становится если не всеобщей, то, несомненно, главной и непосредственной, революционной, производительной и социально-преобразующей силой.

Означает ли это необходимость растворения научного знания в социально-политическом и экономическом смысло- и целеполагании? Каково «золотое сечение» этой проблемы? Обратимся к традиционной мудрости.

Фома Аквинский в своем труде «Сумма теологии» утверждал, что разум возвышается над волей и должен ею управлять [см.: История… 1994, с. 266].

«Решающим фактором, – писал он, – является то, кому принадлежит распоряжение; в сравнении с этим содержание распоряжения бывает в некотором смысле второстепенным». Субъект «распоряжения» как интеллектуально-волевого акта управления он трактовал в духе своего учения о «двух истинах»: земной – необходимой, но низшей, и божественной, высшей власти, именем которой она реализуется.

Новое время придало самодостаточный смысл рациональности политической власти, ее миссии формирования и развития интеллектуальной деятельности в обществе. Такой стратегический поворот потребовал конкретизации взаимоотношений между политической и интеллектуальной деятельностью, динамичного равновесия между ними. Хотя известный социокультуролог С. Бенхабиб признает, что «власть вездесуща и останется таковой» [2003, с. ХХХI, с. 143], красноречиво название ее книги – «Притязания культуры».

А Р. Проди, бывшего премьер-министра Италии, главы Европейской комиссии, напротив, беспокоит дефицит власти. По его оценке, «мы не проявили должного внимания к одному наиважнейшему элементу, который в результате оказался решающим, – власти» [Цит. по: Колпикова 2013, с. 51]. Даже такой бард либерализма, как Ф. Фукуяма, среди важнейших критериев модернизации называет способность государства реализовать властные функции – от проведения прогрессивной индустриальной политики до обеспечения образования [см.: Fukuyama 2004; см. также: Фукуяма 2005].

В свою очередь, обострилась проблема соотношения политической власти и профессионального управления. Еще русский историк С. М. Соловьев писал: «Жизнь имеет полное право предлагать вопросы науке; наука имеет обязанность отвечать на вопросы жизни, но польза этого решения для жизни будет только тогда, когда… жизнь не будет навязывать решение вопроса, заранее уже составленное вследствие господства того или иного взгляда. Жизнь своими движениями и требованиями должна возбуждать науку, но не учить науку, а должна учиться у нее» [Цит. по: Ключевский 1959, с. 363–364].

Вопрос о том, кому и у кого следует учиться, в период позднего СССР однозначно решался в пользу государства, а не науки. Решающий довод в пользу его безоглядной апологии заключался в том, что, как отмечала российский эксперт Н. Автономова, «не существует чистого знания, поскольку знание строится на канве отношений власти, но, с другой стороны, не существует чисто негативной, чисто репрессивной власти: механизмы власти всегда позитивны и продуктивны, в частности, именно они порождают ту или иную реальность, тот или иной тип знания. Знание никогда не может быть заинтересованным: знание иногда – зло и всегда – сила. Власть порождает знание, а знание есть власть» [Автономова 1978, с. 146]. В итоге наука оказалась заложницей «коллективного разума» Политбюро, кибернетика – «лженаукой», а генетика – даже «публичной девкой империализма» (М. Суслов). Последствия такого отношения к передовому знанию известны.

В современных условиях в формуле взаимодействия политической и интеллектуальной деятельности акцентируется проблема профессиональной компетентности управления. «На смену традиционной иерархии властных полномочий, – пишут американские эксперты, – приходит иерархия компетентности… Власть и ресурсы все больше концентрируются в экспертных центрах, а не на формальных иерархических уровнях» [Foster 1984, с. 231, 305]. На непосредственную связь между развитием общества и компетентностью управления указывает и американский социолог М. Кастельс, отмечая, что его «способность или неспособность… управлять технологией, особенно стратегическими технологиями, в большой степени формирует судьбу общества… оно может, используя мощь государства, задушить развитие технологии. Или, напротив, также путем государственного вмешательства оно может начать ускоренный процесс технологической модернизации, способной за несколько лет изменить экономику, повысить военную мощь и социальное благополучие» [Кастельс 2000, с. 30].

В современных условиях ориентированная на критерии Современности культура политической власти и взаимосвязанных с ней субъектов управления интеллектуальной деятельностью должны исходить из следующих содержательных и структурно-динамических императивов.

Во-первых, необходим обобщающий показатель эффективности такой деятельности. В конъюнктурной практике он нередко заслоняется волевыми плановыми заданиями или прогнозами, тенденциозными рейтингами или статистикой фрагментарных отчетов, т. е. так или иначе выражает скорее должное, чем сущее. А К. Маркс требовал «оставить… точку зрения, с которой мир и человеческие отношения видны только с их внешней стороны. Необходимо признать эту точку зрения негодной для суждения… Мы должны оценивать бытие вещей с помощью мерила, которое дается сущностью…» [Маркс Т. 1, с. 54] явлений и процессов.

В. Ленин отмечал необходимость системного подхода к выявлению искомой сущности. «Чтобы изобразить это объективное положение, – писал он, – надо взять не примеры и не отдельные данные (при громадной сложности явлений общественной жизни всегда можно подыскать любое количество примеров или отдельных данных в подтверждение любого положения), а непременно совокупность данных об основах хозяйственной жизни всех… держав и всего мира» [Ленин Т. 27, с. 304].

Иными словами, обобщающим показателем могут быть только основные результаты трудовой деятельности людей. В этой связи классик подчеркивал: «Под увеличением производительной силы труда мы понимаем большую эффективность, с которой применяется данное количество труда, а не какое-либо изменение в количестве применяемого труда» [Маркс Т. 26. Ч. 3, с. 451; см. также: Т. 46. Ч. 2, с. 346].

Стоит обратить внимание на то, что В. Ленин считал «неясным» и не видел «никакой пользы» в том, что известный либеральный «марксист» П. Струве разделял «китайской стеной» социологические и экономические категории труда в теории Маркса. «Я решительно не понимаю, – писал Ленин, – какой смысл может иметь такое различение? Как может быть экономическое вне социального?» [Ленин Т. 46, с. 30].

Это принципиальное методологическое замечание означает, что в анализируемой классике речь идет не вообще о производительных силах, а именно о производительной силе труда, его интеллекта и воли как главной производительной и социально-творческой силе. Следовательно, обобщающим показателем модернизации способно быть только состояние, т. е. уровень и темпы производительности общественного труда.

Во-вторых, компонентами достижения такого состояния являются:

техника, то есть артефакты, специально созданные для производства, трансформации и перемещения материальных объектов и оказания услуг;

природные, антропотехногенные, финансовые и иные ресурсы, необходимые для создания материальных феноменов и оказания услуг;

целеориентированная деятельность, осуществляемая с помощью техники и указанных выше ресурсов (технологическая деятельность);

взаимодействие компонентов технологической деятельности и ее продуктов с окружающей природной и социальной средой;

управление этой деятельностью, информация и знание, навыки и правила, необходимые для осуществления и управления технологической деятельностью;

институциональные и организационные формы, обеспечивающие реализацию технологической деятельности [См: Ракитов 2005, с. 86].

В-третьих, в управленческой деятельности необходимо, как отмечалось выше, исходить из принципиального различения интеллектуального капитала и потенциала, т. е. его фактического состояния и возможностей управления им в направлении оптимизации. Оптимум – это современный термин для обозначения известной меры (по Аристотелю, это «не слишком много и не слишком мало»). «Оптимум (от лат. optimum – наилучшее) – мера лучшего, совокупность наиболее благоприятных условий. Отсюда оптимальный – благоприятнейший, лучший» [Краткая… 1994, с. 319]. В таком ракурсе проблема – не в переходе от экстенсивного типа деятельности к интенсивному, а в рациональном и динамичном балансе между ними.

В управлении термин «оптимальность» («оптимальный») означает характеристику качества принимаемых решений (оптимальное решение задачи, оптимальный план, оптимальное управление), состояния системы или ее поведения (оптимальная траектория, оптимальное распределение ресурсов, оптимальное функционирование системы) и т. п.

Это не абсолютные понятия: нельзя говорить об оптимальности вообще, вне условий и без точно определенных критериев оптимальности. Решение, наилучшее в одних условиях и с точки зрения одного критерия, может оказаться далеко не лучшим в других условиях и по другому критерию. Важно, отмечают эксперты, учитывать фактор устойчивости решения. Может оказаться так, что оптимальный расчетный план неустойчив: любые, даже незначительные, отклонения от него могут привести к резко отрицательным последствиям. И тогда целесообразно будет принять не оптимальный, но зато устойчивый, не столь рисковый план. Здесь происходит некоторая замена критериев: вместо критерия оптимума рассматриваемых показателей процесса вводится критерий его надежности. В таком подходе есть «момент истины»: потенциально нестабильное решение может обрушить процесс, и А. Солженицын прав: в управлении «труднее всего прочерчивать среднюю линию общественного развития: не помогает, как на краях, горло, кулак, бомба, решетка. Средняя линия требует самого большого самообладания, самого твердого мужества, самого расчетливого терпения, самого точного знания» [Цит. по: Свободная… 2011, с. 189].

Но и «средняя линия», как самоцель, также не способна обеспечить эффективность управления. Отсюда, очевидно, заимствованное Ф. Ницше у П. Чаадаева глубокое и меткое замечание: «Мы растем, но не созреваем». Важна установка не на самодостаточную «стабильность», а на свободное развитие интеллектуального капитала и реализацию потенциала общества в интересах творцов общественного богатства.

Однако даже не оптимальная, а просто надежная интеллектуальная свобода в современных условиях требует немалого стоимостного эквивалента. По мнению экс-главного ученого секретаря НАН Беларуси, а ныне – заместителя Председателя Президиума НАН Беларуси С. Килина, уместна такая аналогия. В экономике есть понятие «длинных денег». Без них экономика не может нормально развиваться. Вложения в фундаментальные исследования – это те же «длинные» активы, которые обеспечивают инновационное развитие государства в среднесрочной и долгосрочной перспективе. Недальновидно пускать «под нож» все то, что не приносит сиюминутных выгод. Без фундаментальных исследований быстро будут исчерпаны и прикладные проекты, потому что исчезнет питательный субстрат для последних. Фундаментальная наука – это не просто эфемерный интеллектуальный капитал высочайшей пробы. Вместе с тем этот капитал нуждается в приоритетной и полноценной финансовой поддержке со стороны государства. Хорошо известно высказывание Наполеона о том, что народ, не желающий кормить свою армию, вскоре будет вынужден кормить чужую. Аналогично и с наукой [см.: Веды. 28.01. 2013].

Наконец, по счету, но не значимости, в-четвертых, фундаментальным фактором и адекватным смыслотермином, выражающим соотношение политической власти и культуры управления «совокупным интеллектом», является их партнерство как творческая синергия концептуально обоснованной и практико-ориентированной деятельности.

Культура управления интеллектуальной деятельностью неотделима от ее институциализации, т. е. формирования и функционирования цивилизационных структур – министерств, агентств, фондов, ассоциаций и т. п., которые призваны организовать и кумулировать ее достижения. Как отмечает А. Проди, «ничто не существует без людей, ничто не сохраняется без институтов» [Prodi, 2008, p. 128]. Однако таков по-веберовски идеал-типический подход к управлению. На практике ситуация в этой сфере гораздо более противоречива и обусловливает потребность в ее системном и социоэтическом анализе.

Ядро проблемы в том, что нарушение меры властвующей политикой в форме раздувания масштабов и функций аппарата управления влечет за собой неизбывную, по мере усложнения производства общественного богатства, но формально вполне легитимную бюрократию. Суть дела – не в ее отмеченной М. Вебером неустранимости, а, как отмечал К. Маркс, в ее роли «государства в государстве», мутации общества в частную собственность бюрократии. Секрет этого «перевертыша» достаточно прост и выявляется в бермудском треугольнике «политическое руководство – управление – электорат». Политики вырабатывают стратегию и принимают решения в зависимости от той информации, которая поставляется им прежде всего бюрократией. Это далеко не всегда объективная, а прежде всего комфортная для нее информация. Бюрократия же во имя воли к своей латентной власти и влияния подменяет политические интересы общественного блага своими эгоцентрическими интересами, и тогда свита делает короля. Об этом писал еще О. Бисмарк: «С плохими законами и хорошими чиновниками вполне можно править страной. Но если чиновники плохи, не помогут и самые лучшие законы».

Историческим прецедентам несть числа, и достаточно значимых из отечественного опыта. В противоположность ныне модной, мягко говоря, дезинформации о ленинском опыте, прежде всего, непреходяще значима сформулированная в нем принципиальная позиция: «…аппарат для политики…, а не политика для аппарата!!!» [Ленин Т. 43, с. 373]. Автор этого императива сознавал, что молодое древо советского управления уже не только сохнет с вершины, но и загнивает на корню. Как наибольшая опасность им рассматривалась «местная бюрократия с местными влияниями = худшее средостение между трудящимся народом и властью» [Т. 45, с. 428].

Большая ложь нынешних антисоветских нигилистов состоит в приписывании «философии кухарки» первым десятилетиям Советской власти. Этот образ возник давно, когда английский король Генрих IV издал указ, в котором требовал «детей кухарок не учить». Уместно дезавуировать вульгарное приписывание Ленину культа «кухарки», якобы способной автоматически, уже в силу социального происхождения, участвовать в управлении. Напротив, он подчеркивал, что «…любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством…. чтобы управлять, нужно быть компетентным, нужно полностью и до точности знать все условия производства, нужно знать технику этого производства на ее современной высоте, нужно иметь известное научное образование (Курсив мой. – И. Л.» [Ленин Т. 40, с. 215].

Еще ранее Ленин писал, что это дело необходимо поставить «на ту высоту, которая требуется современным уровнем техники и состоянием научного знания» [Ленин Т. 2, с. 485].

Уже тогда было очевидно, что победившая революция и советское строительство вызвали к активной деятельности не только преданных делу людей, но и «примкнувших» к нему, и он предупреждал от эрозии политики миллионов в политиканство властвующей элиты («аппарата»). «История знает превращения разных сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества – вещь в политике совсем не серьезная. Превосходные душевные качества бывают у небольшого числа людей…» [Там же. Т. 45, с. 94].

В политике управления Ленин подчеркивал единство преданности делу и компетентности, требовал «карать за волокиту и святеньких, но безруких болванов… ибо нам… нужна не святость, а умение вести дело» [Т. 54, с. 88]. «Для этого нужно, чтобы лучшие элементы, которые есть в нашем социальном строе, а именно: передовые рабочие, во-первых, и, во-вторых, элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться….» [Т. 45, с. 391], были привлечены к управленческой деятельности.

Ленин категорически выступал против бюрократического стиля управления: «Боюсь, что работа не совсем правильно стоит. Тип работы – отдельные собеседования и доклады. Старина. А переделки аппарата и улучшения его нет» [Ленин Т. 54, с. 274]. В этой связи основатель Советского государства писал: «Есть ли на деле успехи?… Каковы именно эти успехи? Доказаны ли они?… Чем достигнуты успехи? Как сделать их более широкими?… Нет ли тут побасенок, хвастовства, интеллигентских обещаний («налаживается», «составлен план», «пускаем в ход силы», «теперь ручаемся», «улучшение несомненно» и тому подобные шарлатанские фразы, на которые «мы» такие мастера?» [Там же. Т. 37, с. 90].

Первичность критерия дела требовала рационализации управления, неразрывно связанной с подбором и расстановкой кадров. Ленин считал необходимым постоянно повышать их профессиональный уровень, учить их «не полунауке, а всей науке» управления. Такой подход к управленческим кадрам предполагал внимательную и всестороннюю оценку их деловых и морально-политических качеств, недопустимость «швыряния» людьми, умелое использование их способностей и практического опыта.

Драматическая судьба этого наследия известна. Напомним сенсационную мысль Ю. Андропова том, что «мы не знаем страны, в которой живем». К этому времени «простой» советский человек еще не ведал, что в стране не было выполнено ни одного пятилетного плана. А сервильный Госплан докладывал ЦК правящей партии, что все до единого планы перевыполнены. Так волей криптовласти (от греч. κριπτος – тайный) бюрократии были «спроектированы» застой великой страны и ее очередное «смутное время».

Многое ли изменилось с тех пор? Ныне – другие ориентиры, иная терминология. Среди этих ориентиров выделим устойчиво напряженное отношение вовлеченных в модернизацию стран к международным рейтингам.

Их уже не десятки, а сотни, но, похоже, именно по ним властные структуры, конкретнее – управленческая бюрократия, не только сверяют свои часы, но и настраивают их. Но насколько объективен этот ажиотаж? Несмотря на заинтересованность властных и управленческих структур в подобных рейтингах, их объективность сомнительна. Так, в 2012 г. по поручению главы Всемирного банка Дж. Е. Кима была создана комиссия независимых экспертов, призванная проанализировать такой конкурентный институт, как рейтинг, и его значение. Вот заключение авторитетных экспертов: «Комиссия считает, что Банку следует прекратить составление рейтинга», – говорится в итоговом документе [Цит. по.: БелГазета. 26.06.2013].

В последние годы в России также усилилась оппозиция к политически ориентированным рейтингам места и роли стран или регионов на международной карте. В частности, академик С. Глазьев на МЭФ (Московском экономическом форуме) отметил, что ряд западных рейтинговых агентств сознательно искажают реальную картину позиционирования России в мире, и предложил разрабатывать адекватные национальные рейтинги.

Однако проблема – не только в политической ангажированности многих западных рейтингов, но и в ущербности методологии их разработки. На эту принципиально исходную сторону дела обращает внимание белорусский аналитик Я. Романчук. Он пишет, что индекс хорошей страны (ИХС), с одной стороны, опирается на статистическую базу ООН, и его авторы – специалист по брендам и позиционированию стран британец С. Ахолд и Р. Говерз – «оценивают только вклад страны в развитие всей планеты». Однако это «попытка взглянуть на страны как бы из космоса», без учета критериев и индикаторов внутреннего состояния этих стран, и «тщеславие, амбиции и невежество политиков и чиновников могут стать источником многих Остапов Бендеров международного полета» [Романчук 2014].

Такие заблуждения дезориентируют субъектов управления. «Главное, – мудро писали П. Чаадаев и вслед за ним Ф. Ницше, – не казаться, а быть.

«Есть ли на деле успехи?» – этот непреходящий ленинский вопрос должен стать краеугольным камнем и категорическим политико-нравственным императивом деятельности субъектов управления независимо от того, на каком уровне они действуют. Лишь при этом условии «совокупный интеллект» нации способен не только придерживаться солженицынской «средней линии», но и достигать оптимума в партнерстве государства, науки и бизнеса.

2.3. Структура и динамика методов и технологий управления «совокупным интеллектом» (моделирование, прогнозирование, проектирование, программирование, планирование)

Функциональная структура управления

Исследование управления «совокупным интеллектом» потребовало преодоления затруднений концептуального характера – нестрогого оперирования хорошо узнаваемыми, на первый взгляд, понятиями «предвидение», «прогнозирование», «проектирование», «программирование» – как взаимозаменяемыми. Иного характера проблема в том, что хотя в литературе по теории и практике управления преобладает тенденция рассматривать управление как реализацию функций, однако нет единого мнения по вопросу о том, какова их сущность и последовательность.

С позиций структурно-функциональной методологии управление интеллектуальной деятельностью – это процесс выполнения следующих функций – предвидения, прогнозирования, моделирования, проектирования, программирования, планирования и организации, необходимых для реализации ее смысла, достижения целей рационализации и в конечном счете – оптимизации интеллектуального капитала.

Управление

П. Друкер, американский социолог, один из ведущих теоретиков в области управления и организации, предлагает целевое определение этих функций. «Управление – это особый вид деятельности, превращающий неорганизованную толпу в эффективную, целенаправленную и производительную группу» [Друкер 2012]. Управление является и лоцией, и побудителем существенных социальных перемен. Именно управление в большей степени, чем что-либо другое, объясняет самый значимый феномен нашего века – формирование «общества знания». Чем больше в обществе высокообразованных людей, тем в большей мере они зависят от организации. Практически значительная часть людей, имеющих образование выше среднешкольного (во всех развитых странах мира эта цифра составляет более 90 %), проведут всю свою жизнь в качестве функционеров организаций.

Поэтому чем более современный социум становится «обществом знания», тем менее он смиряется с фатальным утверждением философа и поэта Ф. Тютчева о том, что «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Но такая потребность – это автоматически еще не способность к пророческому «предугаданию». Другая, уже авантюрная, крайность выражена Наполеоном: «Вначале ввяжемся в бой, а затем посмотрим».

Основной методологический камень преткновения в постижении проблемы заключается в том, что глобализация унаследовала господствующий в индустриальном обществе принцип управления «по отклонению». В этой парадигме проблемы становятся актуальными лишь тогда, когда налицо угрожающие кризисные явления. Здесь решения характеризуются значительной (если не полной) зависимостью от ситуационных обстоятельств и выражающего их сознания, ограничены утилитарной ориентацией. В таком ракурсе управление является выражением диссипативного состояния процесса (dissipatio – «рассеиваю, разрушаю»), далекого от динамического равновесия. Это так называемое «кризисное управление», цель которого – ситуационное выживание, метафорически говоря, ориентация среди деревьев, но не в лесу, не стратегическое управление с целью исхода из системного кризиса. Под этим углом зрения самым бесперспективным является известный синдром кафкианского узника: годами он рыл подкоп для побега, но в конечном счете услышал голос надзирателя, что находится… в соседней камере.

Превентивное управление предполагает выработку системы смыслов, производного от них древа целей, форм и технологий, и их предпосылкой является то, что «будущее бросает свою тень задолго до того, как войти» (А. Ахматова). Иными словами, не впадая в «предугадания», утопические прожекты и оставаясь на почве реальности, исходным является предвидение – деятельность, основанная на виртуальном по форме и объективном, хотя и неизбежно относительном по содержанию, предвосхищении («конструировании») потенциальной «осевой» направленности, смысла («сверхзадачи») и общих контуров предельно масштабной трансформации социума в обозримой перспективе.

Создание научных теорий и стратегий развития имеет глубокое сходство. Как основной тренд развития, так и научная теория являются попыткой предсказать будущее поведение неких объектов, основанной на использовании человеческой способности к созданию моделей объективного мира.

Моделирование

Принципиальная возможность обозримости перспективы – это «схватывание» ее вероятностной виртуальной сущности и выражение путем прогностического структурно-динамического моделирования [Левяш 1985; Вартофский, 1988; Природа моделей 1986; Штофф 1966]. Термины «модель», «моделирование» используются в настоящее время очень широко в разных контекстах. Суммируя исследования по проблеме, можно сказать: модель – это идеальный (не путать с идеализированным) объект, связанный с моделируемым объектом отношениями релевантности, то есть способный представлять те или иные свойства и отношения моделируемого объекта. В. Штофф определял такой объект следующим образом: «Под моделью понимается такая мысленно представляемая или материально реализованная система, которая, отображая или воспроизводя объект исследования, способна замещать его так, что ее изучение дает нам новую информацию об этом объекте». Исследователь резюмировал, что «отношение модели к моделируемому объекту есть, таким образом, отношение не тождества, а аналогии… аналогия есть сходство структур» [Штофф. 1966, с. 19, 139]. С. Бир писал о моделях: «Некоторые полагают, что модель – это математическое уравнение, другие считают ее теорией, третьи – гипотезой, но есть и такие, которые принимают ее за физический предмет. Последние относятся к числу самых бесхитростных, и, однако, они понимают проблему лучше всех» [Бир, 1993, с. 90].

Модель – это совокупность информационных блоков и взаимосвязей, представляющая собой целенаправленно конструируемое и изоморфное описание объективного объекта или процесса. Модель приближенно отображает свойства объекта и позволяет имитировать его самодвижение с той или иной степенью точности. Однако в отличие от самого объекта и замещая его по принципу гомоморфизма, она может быть заменена на другую, более подходящую модель. Поскольку прогнозист еще не располагает достаточно строгой, завершенной теорией, метод моделирования оказывается наиболее эффективным. Замещая объект и в отличие от его бытийной реальности, модель поддается виртуальному конструированию и конкретизации как исходя из объективного состояния общества, так и с точки зрения потребностей, интересов и ценностных ориентаций его субъектов. Это конструирование процесса в виде моделей, системной детализации их «несущих» параметров и взаимосвязей, технологий и этапов их эволюции в определенном пространстве-времени или хронотопе.

Доступная оперированию модель всегда имеет системный характер, и венгерский экономист Я. Корнаи подчеркивает имя его первопроходца и последователей: «Маркса можно считать «пионером» системной парадигмы, поскольку он не ограничивался изучением какой-то одной области капитализма (политической, экономической, социальной или идеологической), а рассматривал их в неразрывной связи и анализировал их взаимодействие… Системный подход Маркса заключается в том, что он изучал не отдельные институты капитализма, но их совокупность как систему в целом… Мизес и Хайек (также) не обошли вниманием тот фундаментальный факт, что политика и экономика тесно взаимосвязаны. Стимулы, коммуникации, сбор и обработка информации – подобные вопросы лежат в основе их аргументации. Идеи Мизеса и Хайека являются выдающимися примерами мышления в духе системной парадигмы… Еще одним великим «архитектором» системной парадигмы был И. Шумпетер… (Он) хочет понять обе системы в полноте, включая политические, социологические, экономические и идеологические аспекты» [Корнаи, 2002, с. 6–7].

Системный характер моделей имеет принципиальное значение, потому что отношения, взаимодействия между элементами модели должны соответствовать отношениям между элементами объекта [Штофф, с. 63]. Моделью системы может быть только система. Теория как система состоит из определенных знаковых структур (текстов, описывающих теорию), и системы артефактов, которые способны интерпретировать эти тексты и эксперименты и обратно – результаты экспериментов в изменения текстов теории.

Именно потребность моделирования сложных процессов и систем (вначале – в сфере управления промышленными предприятиями) выдвинула на первый план проблему создания специальных программных средств такого рода процедур, которое получило название имитационного моделирования. Речь шла о моделировании информационных процессов в условиях ориентации экономики предприятия на применение компьютерной техники, поскольку любое предприятие стало рассматриваться не просто как бюрократическая структура, а как система по переработке информации. Это выдвинуло на первый план необходимость разработки особых языков программирования, которые получили название алгоритимических языков имитационного моделирования, ставших посредниками между структурным представлением сложных систем и их описанием на языках программирования.

В целом моделирование можно определить как социальную деятельность по созданию оптимальных по заданным параметрам идеальных («мысленных») моделей будущего состояния процесса управления, причем моделей, обладающих свойством реализуемости. Многие прекрасные модели имеют тот недостаток, что их невозможно воплотить в реальность. В самом общем смысле реализуемость понимается как возможность создать систему, предполагающую синтез «обстоятельств и решений» (Х. Ортега-и-Гассет), а первые нередко «сопротивляются» вторым. Тем более запредельный идеал – построить заведомо наилучшую модель развития. Одна из причин в том, что невозможно представить все возможные варианты решений, наиболее близких к наилучшему, при существующем соотношении доступной нам сложности объекта/процесса и их рационального осмысления.

Однако основная сложность моделирования перспективы в том, какая парадигма определяет его концептуальные основания – роста или развития. В реальной ситуации нашего времени, которая приобрела глобальный характер, официальными международными структурами санкционируется сверхзадача «sustainable development» («стабильное развитие»). С точки зрения диалектических критериев развития, современная реальность напоминает П. Чаадаева: «Мы растем, но не созреваем». К примеру, возможно ли ставить знак равенства между ростом ВВП и «стабильным развитием»? Вспоминается, что именно по этому показателю у США и СССР не было равных.

«В центре внимания должны находиться не цифры темпов роста, а его качество и то влияние, которое он оказывает на производительность труда и занятость населения» [Кондратов 2012, с. 92], шире – формирование человеческого капитала и развитие его потенциала. На библейском языке, не человек для субботы, а суббота для человека. На языке Современности, «системы создаются людьми и для людей» [Джонсон 1971, с. 169].

Такой подход требует не просто знания, а мудрости. Мудрое Знание тяготеет к реконструкции целостной картины реальности с позиций пост-дисциплинарного универсализма, и, «…не обманываясь и не поддаваясь соблазну уклониться в область отдельных наук, неуклонно направляет свой взор на общую картину мира» [Ницше 1998. Т. 1, с. 129]. В знании «…жизнь рассматривается поверхностно, в несовершенных категориях мысли, порожденной одной из профессий… Целое теряется в одном из своих аспектов… открытия ХIХ в. требовали профессионализма, так что нам не остается простора для социальной мудрости, хотя мы все больше нуждаемся в ней… Тип всеобщности, который более всего необходим, – это постижение разнообразных ценностей» [Уайтхед 1990, с. 259, 260, 261]. Универсализм – это всеобщность партикулярных, прежде всего региональных и национально-этнических ценностей, и настоятельная потребность достигать меры между ними на основе постдисциплинарного знания.

Неизменно значимая особенность такой деятельности заключается и в том, что законы общества наталкиваются на сопротивление нетождественных законов и поэтому лишь в абстракции могут рассматриваться в «чистом» виде. В конкретно-исторических обстоятельствах они действуют как законы-тенденции. К. Маркс неоднократно указывал на «противодействующие влияния, которые ослабляют и парализуют действие общего закона и придают ему характер лишь тенденции» [Маркс Т. 25. Ч. 1, с. 254].

Отсюда – принципиально не линейный, а вероятностный характер предвидения и моделирования любой деятельности. Методологическая ориентация на коэволюцию общества не означает признания ее фатума и предполагает постоянный мониторинг вероятностных взаимосвязей между настоящим и будущим. В центре внимания – анализ связи тенденций и обстоятельств их реализации с позиций многозначности понятия «потенциальность». Будущее, писал Э. Фромм, всегда виртуально существует в настоящем, но это не означает, что будущая стадия с необходимостью наступит. Дерево потенциально существует в семени, но из каждого семени не обязательно должно вырасти дерево. Следует различать первичную и вторичную потенциальность, и «развитие потенциальности, названной первичной, происходит при нормальных условиях, а вторичная потенциальность проявляется только в случае ненормальных, патогенных условий» [Фромм 1992, с. 208, 209]. Реализм управления в том, чтобы учитывать совокупность всех возможных обстоятельств в сценарной методике.

Прогнозирование

Моделирование на основе достоверной информации о нормальных или патогенных обстоятельствах развития общества предвосхищает будущее состояние его интеллектуальной подсистемы с целью опережающего управления процессом формирования и динамического развития научно обоснованной деятельности. Однако, по словам Г. Малинецкого, заместителя директора Института прикладной математики РАН, «Россия, в отличие от развитых стран, по сути, не имеет научно обоснованных проектов будущего, соответствующих прогнозов, банка моделей… Это направление науки находится в зачаточном состоянии» [Россия в окруж. мире, 2000, с. 40].

Современные подходы к прогнозированию, так называемые «форсайт-прогнозы» (foresight – предвидение) первоначально они были ориентированы на сферу научно-технического планирования и заключались в радикальном изменении его цели. Если раньше данная цель связывалась с предсказанием на длительную перспективу развития той или иной области науки или технологии с учетом исходного уровня их состояния, то современная система прогнозирования Форсайт ориентирует на прогноз развития возможностей для реализации перспективных потребностей. Сегодня форсайт-прогнозирование все чаще используется как системный инструмент формирования виртуального образа будущего, позволяющий учитывать необходимые и возможные изменения во всех сферах общественной деятельности – науке и технологиях, экономике, социальных отношениях, культуре.

В сфере управления интеллектуальной деятельностью в Республике Беларусь заметны как очевидные позитивные сдвиги, так и в целом их еще фрагментарный характер. С одной стороны, предприняты серьезные меры по совершенствованию научной сферы, прежде всего деятельности НАН Беларуси, ее интеграции с вузовской наукой и производством. С другой стороны, остается невысоким моральный престиж научного труда в обществе, да и его оплата, которая примерно вдвое меньше даже российского. Еще досистемный, «точечный» характер имеет в 90-х годах прошлого столетия взаимодействие белорусской науки с аналогичными структурами в Союзном государстве России и Беларуси, в целом в СНГ, а коммуникации с Евросоюзом в этом русле осложнены политико-идеологическими обстоятельствами. Тревожный сигнал – так называемая «утечка мозгов», и пока установка властных структур на «качественную» миграцию не вполне создает надежные противовесы. Их можно сформировать лишь в контексте восприимчивости общества в целом к инновационной деятельности путем не вторичного «научного сопровождения», а полноценного, рассчитанного на долгосрочную перспективу партнерства государства, науки и гражданского общества.

В 2003 г. в Будапеште состоялся «Foresight Summit», на котором была выработана концепция Форсайт как синтез пяти «Си»: Commitment, Communication, Concentration on the long term, Coordination, Consensus (договоренность, взаимодействие, ориентация на долгосрочные цели, координация, согласованность). Залогом успешной реализации форсайт-программы является слаженная работа научного сообщества, органов государственной власти, предпринимательства и гражданского общества, их консенсуса на коммуникативной основе.

Общество, государство, политика становятся все более зависимы от коммуникации. Форсайт – это коммуникативный процесс, позволяющий принимать согласованные и грамотные решения, ориентированные на перспективные потребности. Только опираясь на эффективную коммуникацию, в современном обществе осуществляется поступательное движение. Акцентация усилий по организации эффективного коммуникационного пространства трансформируется сегодня в важнейший элемент государственной идеологии.

Прогнозирование на основе достоверной информации призвано предвосхищать будущее состояние системы «общество – управление» в целях опережающего управления процессом формирования интеллектуальной деятельности. Отсюда – основные функции прогнозирования:

описание тенденций реального состояния «совокупного интеллекта»;

альтернативное целеполагание и выбор вероятностного оптимума интеллектуальной деятельности;

«сумма методологий» прогнозирования «совокупного интеллекта»;

«сумма технологий» прогнозирования его будущего состояния;

определение темпоральности (стадиальности) процесса;

рефлексивная функция критической самооценки, коррекции и необходимой трансформации процесса.

Такая системно-динамическая методология обусловлена единством трех взаимосвязанных компонентов развития интеллектуального капитала и потенциала общества, в котором всегда есть «…остатки прошлого, основы настоящего и зачатки будущего» [Ленин Т. 1, с. 181].

На всех этапах эволюции человечества происходило обобщение информационного опыта, но с формированием и прогрессом науки эта кумулятивная деятельность стала одной из важнейших, и ныне она связана с кардинальной «переоценкой ценностей», обретением новых смыслов, методов и технологий. Решение этой задачи во многом зависит от ее корректной постановки, и она возрастает соответственно своему масштабу – от локального – через региональный – к глобальному.

В центре внимания – роль «совокупного интеллекта» в процессе перехода от серийного промышленного производства и урбанизации к формированию постиндустриального и информационно-коммуникативного укладов. Такова смысловая вершина того «древа целей», которое призвано формировать прогнозирование. Его «ветви» – это цели, которые имеют частный, этапный характер и являются нормативными ориентирами достижения высшей цели по важнейшим параметрам развития «совокупного интеллекта» на различных ступенях эволюции. В свою очередь, от этого зависит надежность выхода на «цель целей». Если же частные цели вне контекста высшей цели («аномальные», по Фромму), то за пределами ближайшего этапа утрачиваются ориентиры дальнейшей деятельности и ее последствий.

Отделение «зерен от плевел», нормы от патологии – исходная задача морфологического анализа состояния и перспектив развития «совокупного интеллекта, т. е. построения целостного дерева целей, в котором смысловая ценностно-нормативная вершина задает основную направленность трансформации его «нормальных» ветвей и требует «лечения» или нейтрализации склонных к патологии ветвей. Такая целостность, отмечал К. Маркс, способна не только преобразовать свои составные компоненты, но и создавать такие из них, которые необходимы для развития системы в направлении искомой целостности.

Морфологический и системный анализ незаменимы по преимуществу в структурном аспекте прогнозирования, но недостаточны для различения его ближней, среднесрочной и отдаленной перспективы. Для предвидения в краткосрочном масштабе широко применяется метод экстраполяции («что есть, то будет», но в ином масштабе). Он достаточно эффективен в определении конкретных проявлений эволюции интеллектуальной деятельности и полезен скорее для накопления негативной информации («что не делать»). Вместе с тем этот метод не позволяет познать более отдаленные перспективы развития управляемого процесса. Это не означает, что информация о ее вероятных состояниях вообще невозможна. Зачатки более отдаленного будущего содержатся в настоящем, и их можно смоделировать с точки зрения того принципиально нового, что возникает в области фундаментальных наук и в нетрадиционных практиках (например, опередившие столетия инженерные чертежи Леонардо да Винчи или почти на столетие – космические проекты К. Циолковского) и в глобальной геополитической динамике.

Определение целей, вплоть до высшей из них, во многом обусловлено альтернативным, или «сценарным», прогнозированием путей и средств, необходимых для их осуществления, а также методикой Дельфи (экспертными оценками). Так, например, до известных границ возможно совершенствовать очистные сооружения, но если исходить из критерия оптимальности, то приходится констатировать, что они не только ограничены, но и, в конечном счете, затратны. Это означает, что необходимо постепенно, по мере формирования прежде всего идейно-политических, но и также и материальных (технолого-экономических), профессионально-квалификационных и ментальных предпосылок, переходить к безотходной технологии, способной имитировать процессы естественного биотического круговорота.

Вообще в современных условиях очевидно, что кардинальным условием исхода из потенциально глобального коллапса является тотальная практическая гуманизация производства, обмена, распределения и потребления общественного богатства. Теоретически понятно и магистральное направление такой трансформации – включение антропогенных технологических процессов в цивилизационный и социокультурный процесс.

Гораздо сложнее – понимание технологий такой трансформации. В принципе ответ на вопрос, каким должно быть материальное производство, удовлетворяющее этому императиву, понятен: оно должно вписаться в экотехнологический круговорот, в котором технологии нового типа приближаются к КПД «первой» природы.

В целом такая технология построена по модели самоорганизующихся систем биосферы с привлечением тех сил и механизмов, которые стихийно действуют в этих системах. Это будет переходом рубикона – от ресурсопотребляющего общества к ресурсовоспроизводящему производству. Идеал экотехнологии будущего – в ее способности моделировать и воспроизводить закономерности биотического круговорота. Выдающийся химик В. Бертело предвидел практическую возможность того, «что производили до сих пор растения, будет совершать индустрия и притом еще лучше, чем природа». Это будет «…природный процесс, преобразуемый… в промышленный процесс» [Маркс Т. 16, с. 214]. Такая перспектива предсказуема: именно в отраслях, охваченных революционными процессами, технические системы лишены первого, орудийного звена, и мы имеем дело с безорудийной технологией. Вполне мыслима и уже существует в некоторых секторах производства вообще безмашинная техника.

Базисный характер такой технологии может быть обеспечен только с формированием экотехнологического способа общественного производства как системной взаимосвязи прежде всего интеллектуальных, а с ними – и материальных, социальных производительных сил и адекватных им общественных отношений и институтов. Без единства этих подсистем создание жизнеспособной ноосферы – не более чем романтическая утопия.

Проектирование

В теории и практике управления принята нестрогая трактовка понятия «проектирование», хотя оно является специализированной формой и ступенью управления, следующей за предвидением и прогнозированием. Формирование проектирования как отрасли постдисциплинарного знания, имеющей не только теоретическую, но и очевидную прикладную направленность, обусловливает необходимость оперирования адекватной терминологией. Без нее невозможно достичь взаимопонимания и взаимодействия исследователей и экспертов, управленческих структур, предпринимательских и гражданских институтов.

Проектирование нередко отождествляют с прогнозированием. Однако, в отличие от последнего, проектирование предполагает не только суждения о возможных изменениях, но и достижение конкретных результатов, определенную последовательность практических действий. Проектирование основывается на прогнозировании, но не сводится к нему.

Видимо, целесообразно обратиться к существующим трактовкам понятия «проектирование». Определение этого понятия содержится в Большой советской энциклопедии. «Проектирование (от лат. projectus, буквально – брошенный вперед), процесс создания проекта – прототипа, прообраза предполагаемого или возможного объекта, состояния». Данное определение ограничивает проектирование только разработкой проекта и не включает стадию его реализации, исполнения, внедрения. Между тем, любое проектирование представляет собой особый вид интеллектуальной деятельности, результатом которой является конечный продукт, называемый «проектом». Следовательно, проектирование можно определить как деятельность субъектов (индивидов, организаций) по созданию, разработке проектов. Однако необходимо уточнить, что следует понимать под «проектом».

Понятие «проект» употребляется в трех значениях: во-первых, как совокупность документов для создания какого-либо материального или информационного объекта; во-вторых, как предварительный текст какого-либо документа; в-третьих, как формализованный замысел, план [Проект…]. Каждое из этих значений может и должно быть конкретизировано в контексте определенного проектирования.

Применительно к конкретной деятельности, определяемой как «проектирование», указанные значения понятия «проект» становятся практически тождественными: с одной стороны, наличие замысла или плана предопределяет его документальное оформление, тогда как с другой – предварительный текст любого документа всегда связан с последующей реализацией каких-либо конкретных замыслов, планов, решений. Таким образом, проект – это документ или совокупность документов по созданию новых или изменению уже существующих объектов или процессов и связей, отношений между ними в соответствии с поставленными целями [Политическое… 2013, с. 18–19].

Заслуживает внимания идущее на современном этапе проектирование реформы НАН Беларуси, основанное на высокой оценке ее ведущей роли в развитии интеллектуального капитала страны и резервах его совершенствования, единстве политической воли и экспертных разработок. Президент А. Лукашенко охарактеризовал миссию Академии как «второго научного правительства», и его совершенствование развернуто в профессиональной аналитике и рекомендациях [см.: Гусаков Веды. 16.09.2013; Гусаков Веды. 26.08.2013; Чижик Веды. 15.07.2013; Килин Веды. 25.11. 2013].

Руководство Академии внимательно изучает ситуацию с позиций отмеченного Х. Ортега-и-Гассет двуединства обстоятельств и решений. Так, на заседании Бюро Президиума НАН Беларуси 6 ноября 2013 г. был заслушан доклад «Анализ развития кадрового потенциала белорусской науки и системы воспроизводства научных кадров с учетом инновационного развития белорусского общества». Руководитель Центра мониторинга миграции научных и научно-педагогических кадров Института социологии НАН Беларуси М. Артюхин сообщил о «тревожной ситуации в этой сфере». Достаточно отметить, что сегодня кадровый потенциал белорусской науки составляет 31,2 % от уровня начала 90-х годов. За период с 1990 по 2012 год численность работников, выполняющих научные исследования и разработки, сократилась в 3,5 раза, в том числе исследователей – в 3 раза, техников – в 4,4 раза, вспомогательного персонала – в 2,9 раза [Веды. 11.11.2013].

За этими цифрами – настоятельная необходимость решения комплекса вопросов – от организационной перестройки науки, повышения мотивации научного труда, привлечения к нему талантливой молодежи до укрепления в обществе социального и морального престижа научной деятельности, развития разделения и кооперации научного труда в международном масштабе, исходя из национальных приоритетов.

Обстоятельный разговор о состоянии и перспективах белорусской науки шел в ноябре 2013 г. на международной конференции «Интеллектуальный капитал Евразийского союза: проблемы эффективного управления» в Институте философии НАН Беларуси. В докладах А. А. Лазаревича, И. Я. Левяша, В. В. Цепкало и многих других белорусских и зарубежных экспертов был дан предметный анализ состояния и нерешенных проблем, в компаративном ключе обсуждались проекты перспектив развития науки в Республике Беларусь и других государствах СНГ.

Планирование и программирование

За проектированием, как целостным и последовательным процессом, следует планирование. Эта функция предполагает решение о том, какими должны быть цели организации и что должны делать члены организации, чтобы достичь этих целей. По сути, функция планирования отвечает на три следующих основных вопроса: где мы находимся в настоящее время? куда мы намерены двигаться? как мы собираемся это сделать?

Посредством планирования руководство стремится установить основные направления принятия решений, которые обеспечат единство цели для всех членов организации. Другими словами, планирование – это один из способов, с помощью которого руководство обеспечивает единое направление усилий всех членов организации к достижению ее общих целей.

Такая деятельность предполагает программирование – разработку и написание инструкций (программ) на конкретном языке ее функциональных алгоритмов (по уже имеющемуся алгоритму – плану и методам решения поставленной задачи).

Планирование и программирование – это процесс конструирования технологий реализации проектируемых моделей искомого будущего состояния деятельности объекта управления. Но как можно говорить о будущем в научном смысле? Оно же не существует, а постоянно осуществляется, переставая тем самым быть будущим. Только развитый интеллект дает человеку возможность представлять будущее и, таким образом, планировать.

Планирование не представляет собой отдельного одноразового события. Главная причина, по которой планирование должно осуществляться непрерывно, – это известная неопределенность будущего. В силу объективных изменений в целях и задачах общества или ошибок в суждениях события могут разворачиваться не так, как это предвиделось при выработке планов. Планы необходимо систематически пересматривать, чтобы они все более согласовывались с текущей динамичной реальностью.

В этих условиях наблюдается концептуальное усложнение планирования. Кризисное состояние общества требует принципиальных решений, которые одновременно должны быть быстрыми и – в идеале – безошибочными. Они должны быть основаны на неких ценностях и направлены на достижение неких целей. Проблема в том, что в ситуации существенной трансформации старые цели и ценности оказываются потерянными или девальвированными, а новые еще полностью не сформированными.

Изложенное выше – это объективные, но все же относительные истины, и их реализация требует мониторинга, гибкой и своевременной коррекции, а перед лицом непредвиденных вызовов – и трансформации.

Не может устареть стратегически значимое методологическое положение о том, что в моделировании деятельности и практике ее реализации необходимо «строго различать этапы, различные по своей природе, трезво исследовать условия их прохождения – вовсе не означает откладывать в долгий ящик конечную цель…. замедлять заранее свой путь» [Ленин Т. 9, с. 131]. Это позволяет продвигаться «от одной цели сегодня к другой цели завтра во имя своей конечной цели, приближаясь к ней с каждым днем» [Ленин Т. 23, с. 54].

В процессе предвидения, моделирования, проектирования и программирования принципиально значимы адекватная оценка темпоральности процесса, адаптация к ним субъектов деятельности, ее социально-психологический или ментальный компонент. Он заключается в своеобразном «футурошоке» (термин Э. Тоффлера) в виде «индейского синдрома», который наблюдали английские исследователи по пути к руинам города инков. Ученые рвались вперед, но индейцы-проводники не спешили. На вопрос о причинах такой неторопливости они ответили: «Наши души отстают».

И наши «души» отстают от беспрецедентного ускорения времени. Это вопрос не удвоения информации каждые 4–5 лет и даже не сенсационное проникновение в тайну генома человека в то время, когда «задействованы» лишь 4–6 % нейронов его мозга (экспериментально доказанный феномен «резерва интеллекта»). «Индейский синдром» – это кризис не киберов, а «душ», которые отстают от собственных творений. Волны технологических революций и их глобализация все более заметно напоминают круто восходящую спираль. Уже полвека тому назад П. Сорокин констатировал, что, «поскольку темп изменений все время ускоряется, то… настоящее становится все короче и все более преходящим. А оттого громадная роль времени в жизни и деятельности такого общества… Tempus edax rerum – Всепожирающее время (из «Метаморфоз» Овидия)» [Сорокин 1992, с. 470]. Дж. Нэсбитт указал на генератора таких метаморфоз: «Информационное общество существенно отличается от прежних цивилизационных стадий… В сельскохозяйственную эпоху временная ориентация была повернута к прошлому… В индустриальную эпоху временная ориентация – сегодняшний день. В информационном обществе временная ориентация – на будущее» [Нэсбит 1992, с. 142].

Конец ознакомительного фрагмента.