Сказки о животных
Долго ли, коротко ли я шёл, глядь – навстречу зайчишка-плутишка. Идёт, уши повесил, а сам плачет, лапками глаза утирает. Посмотрел я на него и решил повыполнять должностные обязанности: проинспектировать его.
Так. Зайчишка как зайчишка, четыре лапы, пятый хвост, два уха, не три… Значит, не мутант. Вроде всё в порядке. А чего плачет-то?
– Здравствуй, – говорю, – зайчик. Чего ты плачешь?
– Я не плачу, я смеюсь, – ответил зайчик; захохотал хриплым басом, завязал уши узлом под подбородком, да и прыгнул в кусты.
– Что-то не так, – пробормотал я под нос и пошёл дальше, пытаясь обдумать увиденное. Что-то действительно было не так: звери вели себя не как следует. Нужно более серьёзно относится к происходящему, а я как-то расхолодился: сказки, ерунда, справлюсь… А работу надо выполнять с полной степенью ответственности, иначе можно в такую глубокую ситуацию залететь…
Я вспомнил известную байку о том, чем отличается умный человек от мудрого: умный с успехом выпутается из ситуации, в которую мудрый не попадёт. И со вздохом подумал, что до мудрости мне пока далеко. Что же касается остального, то не мне судить. Некоторые идут к мудрости всю жизнь, да так и не приходят.
Следом за зайчиком тащился медведь и тоже плакал. Но этого я спрашивать поостерёгся. Да и причина плача была очевидна: шерсть на медведе висела клочьями, был он весь какой-то драный, потёртый. Был бы я на его месте, тоже плакал бы.
Не успел я так подумать, глядь – я уже и есть медведь. Тот самый, ободранный. Иду и плачу.
«Чего это я, думаю, плачу? Причин вроде никаких. Командировку не отметил? Так успею ещё: две недели впереди».
При чём здесь командировка, я же медведь! Ан нет – я Инспектор, раз о командировке думаю!
И – глядь! – я опять Инспектор.
И медведь повеселел, даже подмигнул мне. Понял он, что является слепым орудием в руках тёмных сил, желающих извести меня. Разжалобить, обозлить, запутать – словом, вывести из равновесия любыми способами – и подчинить своей воле. Но я же Инспектор. И не абы какой, а Генеральный. А значит, и защита у меня генеральная. Мне и думать ничего не надо, она сама защищает. Да я вроде и не думаю.
«Чем хорошо в сказках! – подумал я. – Вот если бы встретился мне где-нибудь в реальном лесу медведь… Да от него бежать надо со всех ног, и ещё нет гарантии, что убежишь: они только с виду неповоротливые, а бегают – будь здоров. Вспомните мультфильм про Маугли, как Балу за оленем бежал».
Размышления размышлениями, но информацию собирать надо. И потому я постарался собраться с духом, и как можно ласковее обратился к медведю. После трансформации мной овладели почти родственные чувства к нему.
– Медведик, что случилось-то? Может, помощь нужна?
– Какой с тебя помощник, – махнул он лапой. – Ишь, хлипкий какой. Что случилось? Семь шкур с нас содрать хотят, вот что. Еле вырвался, не дался.
– Ну, я всё-таки Инс… (нет, не скажу, инкогнито надо хранить) инструктор по рукопашному бою. Может, что и сделаю. А кто содрать-то хочет?
– И не знаю. Я таких раньше и не видывал. Чёрные, железные… – он сокрушённо махнул лапой и побрёл прочь.
– Роботы, что ль? – пробормотал я. – Несанкционированный прорыв из Фантландии?
Иногда на границе Сказочной страны и Фантландии встречались интереснейшие сюжеты. Между ними и границы-то строго определённой не было: если взглянуть по карте, линия соприкосновения шла столь же изрезанная, как и любая государственная граница.
Кое-где они плавно перетекали друг в друга, хотя опытному глазу место контакта было ясно видно: Фантландия более юная страна. И толчётся там полным-полно и героев и авторов. А сказителей старых сказок не найдёшь почти.
Другое дело, что раньше человеческая фантазия работала на производство сказок, а теперь – на производство фантастики. А в будущем классификация может слиться, или размоется грань, отделяющая фантастику от сказки. Тем более что над этим постоянно работают современные сказители – как сказочники, так и фантасты.
Но это чисто мои рассуждения, а вовсе не теоретическая база под чей-нибудь догмат, вроде Сидорчуковского реформаторства.
Сидорчук утверждает, что надо осовременить сказки, и тем самым вернуть им былую славу и привлекательность. Для этого нужно поднять их авторитет, воскресить в народе веру в сказки. А народ уважает силу – не разум, заметьте, а силу. Это каких же идиотов он имеет в виду? Сам вроде не дурак.
Так вот, по Сидорчуку, консолидирующая сила сказок заключена в отрицательных героях. И это несмотря на то, что их постоянно побеждают положительные.
Сидорчук утверждает, что, усилив силу отрицательных героев (даже до тавтологии докатился, надо же!), мы создадим условия, когда положительным героям придётся становиться сильнее. То есть, усиливая зло, мы на самом деле усиливаем добро.
«Диалектика, мой друг! – регоча, говорил он. – Диалектика! А то посмотришь на этих хлипких Иванов-царевичей, которые картонными мечами машут, потому что стальной поднять не могут, и плюнуть хочется. Тонус им надо поднять, тонус!»
Может, в чём-то он и прав, но, по-моему, для разумного человека источник противоречий должен находиться в нём самом, а не во внешних врагах. Или в окружающей природе: неужели людям обязательно воевать друг с другом? Лучше решать проблемы стихийных бедствий: торнадо, цунами, землетрясений. Да и межпланетные, межзвёздные путешествия на очереди.
Конечно, при отсутствии непосредственной опасности человек как бы «расхолаживается» – но, опять-таки, не все.
Я вспомнил притчу, с которой однажды столкнулся по пути в Анекдотию. Или когда оттуда шёл? Впрочем, неважно.
Так вот: в одном государстве царь решил извести всех поэтов, и издал указ, запрещающий писать стихи под страхом смерти. Все бросили писать, кроме троих. Их отловила стража. И царь… э-э, нет, не казнил! Он дал им все блага: дворцы, чины, богатство. И после этого из всей троицы только один продолжил писать стихи. Вот он-то и был настоящим Поэтом. Так говорила притча.
Ну, смысл басни ясен: испытание изобилием труднее выдержать, чем испытание нуждой. То есть, зачем что-то делать, если всё есть? Ради чего стараться? Животные и не думают: есть что есть – едят, съели всё – вымирают. Но люди-то думать должны! Если они люди, конечно, а не человекоподобные существа.
Так я шёл и думал. Работа у меня такая: думать. А потом – принимать решения.
В лесу, который вновь появился справа от дороги, прибежав из какой-то невообразимой дали, послышалось неясное шевеление. Сквозь редкие деревья виделись чьи-то движения, слышались возгласы и чуть не крики.
Свернув в лес, чтобы выяснить причину беспорядка, я довольно скоро выбрался на поляну, на которой лежала целая куча звериных и птичьих хвостов, а вокруг толпились бесхвостые звери и птицы.
– Сдают, что ли… – пробормотал я. – Положим животы… то есть хвосты, на алтарь звериного Отечества… Или зверского? Зверствующего…
Лев сидел на небольшом возвышении, и, судя по всему, контролировал ситуацию. Звери негромко переговаривались. Вертящаяся возле меня сорока, которую странно было видеть куцей, разговаривала с зайчихой:
– А лиса-то, лиса! – не то возмущённо, не то восхищённо бубнила она: из-за того, что она говорила шёпотом, распознать интонацию было нельзя. – Отхватила самый пышный да длинный!
– Ты бы не спала, тебе бы он и достался, – степенно проговорила зайчиха, время от времени погрызывая морковку, которую держала в лапах.
– Да зачем мне такой! – громко возмутилась сорока, и на неё сразу зашикали с разных сторон. Она продолжила потише: – Во-первых, он длинный, а во-вторых, пушистый, его каждое утро расчёсывать надо, а мне некогда. Да и тяжеловат он для меня, я бы им по земле мела. С таким высоко не взлетишь.
– Чем занимаетесь? – громко спросил я. Голоса стихли.
– Да вот, хвосты раздаю, – смущённо проговорил лев, утирая лапой усы и хлеща собственным хвостом по бокам.
– Не понял, – честно признался я. – Уточните, пожалуйста.
– Не было раньше у зверей хвостов, – начал рассказывать лев, – и начали поступать жалобы, от лошадей и коров например. Дескать, гнус заедает, обороняться нечем…
– Понятно, – прервал я его, – а хвосты где взяли?
– Бог дал, – лев развёл лапами и посмотрел на небо.
Я тоже взглянул туда, но ничего не увидел.
– А вы с ним, значит, непосредственно работаете? – догадался я, сделав пальцем несколько вертикальных движений, от льва к небу и обратно. – Напрямую?
– Как-никак, я царь зверей, – горделиво произнёс лев, поглаживая гриву.
– Несть власти аще не от бога, – пробормотал я старинную формулу.
Лев с достоинством кивнул.
Я почему-то живо представил себе другую очередь, по сдаче хвостов. Стоит парочка студентов: один с хвостом по теории волшебства, другой по истории сказок. И в обоих студентах я узнал себя… А что делать: что было, то было. Потом мои мысли потекли в другом направлении, и я почти различил в куче хвостов шлейфы промышленных дымов – «лисьи хвосты»; зелёный исчезающий хвост поезда, на который я когда-то опоздал; хвосты облаков на небе…
Вот эти плыли передо мной в натуре – оказалось, я стою, задрав голову кверху. Не то высматривая бога, до которого в сказках рукой подать (но и бог-то сказочный!), не то ведя учёт кружащимся в небе воронам: каждой ли досталось по хвосту?
Лев сидел навытяжку, ожидая дальнейших указаний. Сначала я подумал: как он угадал во мне Инспектора? А потом понял, что в сказках о животных, куда я ненароком забрёл, людей быть не должно, тем более в описываемой ситуации. Ну а лев, как царь зверей, просто обязан быть более интеллектуально развитым, чем подданные. Это у людей не всегда так.
Звери выжидательно уставились на меня. Причём по-разному, но, в общем, благожелательно. Разве что зайцы смотрели как-то косо, а быки набычились. Ах, да, их же заедают оводы, и им срочно нужны хвосты… В остальном всё было нормально.
– Продолжайте, – махнул я рукой, покидая поляну, на которой возобновилась раздача хвостов.
Не успел я отойти на несколько шагов, как увидел бегущую навстречу шикарную чёрно-бурую лису, помахивающую великолепным хвостом. Видно, она не успела им нахвастаться в кругу зверей, вот и ходила вокруг да около, навевая на встречных зависть и грусть.
У корня её хвоста болтался блестящий фирменный ярлык, которым лиса, похоже, особенно гордилась. Но, к сожалению, названия фирмы я с ходу прочитать не смог. Зато лису узнал: это была та самая лисичка-сестричка, которая бегала отмечать мою командировку, когда я в прошлый раз приезжал к ним в сказки. Но с хвостом она тогда была или нет – я, хоть убей, не помнил. Не обратил внимания.
«Вот повезло-то! – подумал я. – Сейчас она мне поможет!»
– Здравствуй, лисичка-сестричка! – громко сказал я.
Лисичка-сестричка перепугалась и поджала хвост. Но очень аккуратно, чтобы не помять.
– Ой, кто это? – спросила она, озираясь.
– Я! – широко улыбаясь, я выступил из кустов: я шёл через лес напрямую, по звериной тропинке.
– Ох! – вздохнула лиса. – А я чуть не укакалась со страху. Хвост могла бы испачкать. Что же вы так резко! – мягко упрекнула она меня.
– Ты меня помнишь? – спросил я.
– Как же, как же, помню, – завиляла хвостом лисичка. – Вы у нас Инспектором были, я вам командировку отмечала.
– Вот и хорошо! – обрадовался я. – Надеюсь, ты поможешь мне снова в аналогичном деле?
И я достал свои бумаги.
– А то не знаю, куда сейчас обращаться: проводника моего съели…
– О-о! У нас народ такой: чуть что – сразу съедят. Дайте-ка гляну.
Лиса сунула длинный нос в командировку.
– О-о! Да вы теперь Генеральный Инспектор! Поздравляю, поздравляю. Растёте.
– Ты мне поможешь? – продолжал расспрашивать я.
Лисичка продолжала внимательно рассматривать документы.
– Нет, – помотала она головой, – не по нашему ведомству. Здесь сказано: «командируется в волшебные сказки». А у нас сказки о животных.
– А не всё ли равно? – нетерпеливо произнёс я. – Ты вон разговариваешь. Это разве не волшебство?
– Ну-у, – снова помотала головой лисичка-сестричка, – разговаривать что, разговаривать любой дурак умеет. Ты попробуй что толковое сказать, – она осеклась и продолжила после секундной паузы. – Нет, не смогу. Прошлый раз я у своего царя зверей командировку отмечала, у льва. И теперь вам надо у какого-то царя отметить. Таковы правила.
– Вот и отметь у царя зверей, у льва, – настаивал я.
– Нет, – в третий раз помотала головой лисичка, – его подпись будет недействительна. Ищите кого-нибудь другого.
– Ладно, – пробормотал я, складывая бумаги. – Поищем. Но только смотри, никому не говори, что я Генеральный Инспектор. И что я здесь, тоже не говори, – решил предупредить я её.
– Хорошо-хорошо, – замотала она хвостом, – никому-никому. Я буду молчать, как рыба! – И она облизнулась.
Потом помахала хвостом на прощание, и убежала.
«Кто знает, сдержит ли она слово? – подумал я, пробираясь через заросли. – Зря я с ней так…»
Навстречу мне шёл волк с топором. Я инстинктивно шарахнулся в сторону, и у меня в голове мелькнуло: «Ну, точно: разбойником подрабатывает!» Я подумал, что это – тот самый Серый Волк, которого первым встретил здесь.
– Да ты не бойсь, не бойсь, – добродушно пробасил волк, – я по дрова…
– С каких это пор волки дрова заготавливают? – растерянно спросил я.
– Да я не по своей воле, – вздохнул волк, – лисичка-сестричка требует. Живём мы вместе… время от времени. Я в лубяной избушке, а она в ледяной. Холодно ей там, жалуется. Или топи, говорит, или давай меняться… А мало ли как жизнь повернётся? Избушка-то у меня родительская…
У меня мозги поплыли: налицо намечалось какое-то несоответствие, но какое – понять я не мог. Нутром чувствовал, а понимать не понимал. Из детских воспоминаний мне почему-то казалось, что лубяная избушка была у зайца, а не у волка. Или возможны варианты?
Поэтому я недоуменно пробурчал себе под нос:
– А если топить… ледяную избушку… не растопит ли её, и не затопит ли талой водой лисоньку-лису? И не попросит ли она, теперь уже под этим соусом, переселиться в лубяную? – Но волку о своих сомнениях ничего не сказал, а только спросил:
– А Серый Волк, что такси работает, тебе кем-то доводится?
– Двоюродным братом, – вздохнул волк, – загордился… Давно не виделись… Ну, я пойду: лиса ждёт. А то замёрзнет, сердешная.
И он прошествовал мимо меня.
Я секунду постоял, потом спросил, поворачиваясь к волку:
– А как брата найти, если что?
– В таксопарке! – крикнул волк, указывая топором примерно в том направлении, куда я и шёл.
«Ладно, посмотрим», – подумал я, но когда развернулся, чтобы идти, то заметил идущую по тропинке другую лису, рыжую.
Она держала под мышкой гуся… или гусыню: городское воспитание не позволило мне разобрать детали.
Лиса что-то бормотала. Я прислушался.
– За лапоток – курочку, за курочку – гусочку… – бормотала-припевала она.
Вслед за лисой шествовал петух с косой на плечах. Он радостно кукарекал:
– Несу косу на плечи, хочу лису посечи…
Лиса, между тем, никак не реагировала на петуховы угрозы – видно, не та лиса была? Либо слишком занята песенкой. Но и петух не спешил догонять лису и взмахивать косой. А ведь мог… Заодно бы и гусочку спас.
Я меланхолично пропустил обоих мимо себя, отстранённо подумав, что скоро может произойти смертоубийство: очень уж агрессивно настроен петух.
Впереди посветлело.
«Наконец-то опушка!» – радостно подумал я. Но ошибся.
Здесь кто-то будто провёл черту, резко разграничивающую два времени года: лето и зиму.
Я стоял посреди лета, под палящим в зените солнцем, отмахиваясь от налетающих комаров и мошек, не понимающих, что перед ними Генеральный Инспектор, а может, наоборот, понимающих и пытающихся пропищать мне какие-то свои насекомые жалобы, которых я не слышал.
Разительным контрастом выглядела местность по ту сторону черты: зимняя дорога проходила мимо запорошённых снегом сосен, а на ближайшей веточке сидел красногрудый снегирь и чистил клюв.
Издалека послышалось бренчание бубенцов, и из-за поворота дороги выехал санный поезд. Мужики в овчинных тулупах, лисьих и рысьих малахаях покрикивали на заиндевелых лошадей, поглядывая на заходящее солнце. Сани-розвальни были нагружены рыбой: из-под укрывающей их рогожи торчали белые хвосты.
На последних санях сидела рыжая лисичка-сестричка, проворно сбрасывающая рыбку на дорогу. Возница, прищурившись от летевшей в лицо из-под передних саней снежной пыли, не обращал внимания на проделки рыжей плутовки.
«Что-то знакомое», – подумал я, но переходить черту и оказываться в зиме не захотел: экипировка у меня была летней, неподходящей. Не знаю, возможно, зимняя одежда появляется в подобных случаях у Инспекторов автоматически, но я рисковать не стал: опасаюсь простуд. Как-нибудь в другой раз. Да и вечер там. А прыгать туда-сюда кузнечиком не видел смысла. Что это, контрастный душ?
После этого я ещё несколько раз видел «зимние места» или «зимние пятна», но постоянно обходил их. В одном увидел Емелю, увлечённо разговаривающего со щукой в проруби. О чём они беседовали, я издали не расслышал, а ближе не стал подходить – по вышеприведённой причине.
Проплутав немного по лесу, я наконец-то выбрался из него и присел на опушке, отдуваясь.
Мимо меня проехал воз, полный репы. Мужичонка-возница нахлёстывал коня, насторожённо оглядываясь назад – как раз туда, куда я и хотел идти.
«Украл, что ли?» – подумал я, но мер принимать не стал: а вдруг не украл? Зачем огульно обвинять человека.
Отдыхая на обочине, я стал свидетелем неприятного эпизода: чёрный восьминогий паук, перебираясь по ниточкам паутинок с дерева на дерево, словно обезьяна по лианам, тащил опутанную толстой верёвкой муху, которая уже не сопротивлялась и не жужжала. Паук сладострастно блестел множеством глаз.
«Жрать захотел, – лениво подумал я, наблюдая за пауком. – Закон природы… Вмешиваться не стоит. Природа сама разберётся».
Отдохнув, я отправился в путь, и, пройдя не более десятка метров, увидел на расчищенной от леса небольшой делянке медведя, перекидывающего из кучи в кучу репную… репяную… реповую… в общем, ботву репы.
– Мне вершки, ему корешки… – бормотал медведь. – Вроде правильно: рассчитались, как договаривались, а только чувствую, что надул он меня. Юридически вроде верно, а по факту…
Я не стал объяснять медведю его права и обязанности, и скоренько миновал его, постаравшись запомнить и этот эпизод.
Но встречи со зверями не закончились.
По дороге шли лиса и журавль, чуть не обнявшись. У лисы на шее висел кувшин, журавль держал под крылом большое пластиковое блюдо.
– Согласись, что в последнем случае ты был не вполне корректен… – тихо выговаривала за что-то лисица журавлю.
– Но и твоя позиция смотрелась неадекватно… – возражал журавль.
Они прошествовали мимо, и дальнейшего продолжения разговора я не расслышал.
Зато услышал тонкий писк со стороны высокой мачтовой сосны. На ней сидел комар и подтачивал нос небольшим оселком, наждачным камнем.
«Не на меня ли точит?» – испугался я.
Комар выглядел очень агрессивно и, заметив меня, сорвался с места.
«Ну, всё!» – подумал я.
Но комар меня не тронул. Подлетел, покружился – я увидел у него на боку крошечную сабельку, а в передней лапке маленький керосиновый фонарик с защищающей стекло ажурной металлической сеточкой – и обратился ко мне на чистейшем английском языке:
– Сэр! Не соблаговолите ли вы подсказать, где находится тот злой паук, который поволок в уголок мою наречённую невесту, Муху-Цокотоху?
– Во-он туда-туда лети! – зауказывал я ему большим пальцем назад, за спину, а сам усиленно думал: почему на английском? Это ведь Маршак, кажется, делал переводы с английского, из «Сказок Матушки Гусыни», а Чуковский, по-моему, нет. Или я ошибаюсь?
Комарик улетел, воинственно пища.
Немного отдышавшись, я пошёл наобум.
Встретились мне коза и семеро козлят, которые шли гуськом. Они вежливо промемекали что-то на ходу; я в ответ помахал им рукой, тоже не останавливаясь.
Но, чуть пройдя, наткнулся на новый распаханный участок, на вторую очищенную от леса делянку, посредине которой торчало ужасающих размеров корнеплодное растение жёлтого цвета.
Не будучи крупным специалистом агропромышленного комплекса, я, тем не менее, догадался о его родовой принадлежности: других знаменитых растений в сказках вроде бы не встречается.
Репка! Да и окружение у корнеплода стояло соответствующее: чешущий в затылке дедка, сражённый нежданно богатым урожаем; причитающая бабка, заламывающая руки и утирающая платком то ли слёзы счастья, то ли слёзы солидарности с дедом; радостно танцующая внучка, непосредственная, как все дети; лежащая в тени репки Жучка, со степенно сложенными лапами и невозмутимым выражением на морде, однако то и дело поглядывающая на хозяина в ожидании команды; выгибающая спину кошка, которую происходящее будто бы вообще не трогало; и задумчивая мышка, вид которой недвусмысленно говорил, что основную тяжесть работы, ясное дело, придётся выполнять непосредственно ей.
Я подошёл, поздоровался. Мне ответили нестройным хором – похоже, репетировали, но слаженности не достигли.
В глазах у деда явственно затеплилась надежда, однако смешанная с сомнением.
– Ба! – воскликнул он с наигранным оптимизмом. – Кто к нам пожаловал! Сам Генеральный Инспектор!
– Откуда вы меня знаете? – удивился я.
– Мышка на хвосте новости принесла, – кивнул он на мелкое млекопитающее, со скучающим видом отвернувшееся в сторону от деда.
«Вот, ещё и почтальоном служить приходится, – говорило неприязненное выражение её мордочки. – Всё на мне!»
– Хорошая мышка, – похвалил я, чтобы стимулировать малого зверька хотя бы морально, – работящая.
Дедка продолжал:
– Кто ещё к нам явиться может? – усмехнулся он. – Помощников-то ниоткуда не дождёшься: как уехали в город, так и с концами. Внучку вон подбросили на лето на воспитание, – кивнул он на восьми-девятилетнюю с виду девочку. – А у нас, как на грех, инспекция за инспекцией, урожай убрать некогда…
Не скажу, чтобы его слова меня задели, разозлили или раззадорили. Просто воспитание у меня такое, что не могу не помочь, если пожилые люди вынуждены заниматься непосильным трудом.
Словом, засучил я рукава, ухватился за репку: бабка с дедкой встали рядом, внучка привычно уцепилась за бабкину юбку, Жучка с кошкой тоже где-то пристроились, и только мышка тасовалась вокруг, не находя места – и вытащили репку!
Мышка обиженно пискнула, порская из-под ног: в конце процесса её чуть не задавили. Можно сказать, обошлись без неё. Но, думаю, она не преминет взять реванш когда-нибудь в другой раз.
Поблагодарили меня обрадованные огородники; затем совместными усилиями дотащили репку до погреба, и мы вдвоём с дедом спустили её вниз. А бабка, отрубившая добрый кусок от бока репки, запарила его в печи в большом чугунке, и, когда мы с дедком умылись у колодца – внучка сливала из резного деревянного ковшика – поставила перед каждым на чисто выскобленный деревянный стол по миске пареной репы.
Должен признаться, что репку они вырастили на славу!
Мышка, правда, ела и кривилась, но уписывала за обе щёки.
Поев, я распрощался с ними и пошёл себе дальше.