Неожиданные встречи
Шёл я всё лесом, лесом. Лес был дремучим, чрезвычайно дремучим: он бесперестанно дремал, а временами даже чуть всхрапывал. И ни веточки, ни листочка не колыхалось в нём.
Замечание моё особенно справедливо для листочков – они, если и захотели, не колыхнулись бы. Потому что вокруг сплошняком стояли одни ели – вековые, двухвековые, трёх… А которые не стояли, те лежали в буреломах.
Космы мха свисали с ветвей и с вывороченных корней, узловатые соцветия которых распростирались в разные стороны засушенными щупальцами гигантских осьминогов.
Словом, передо мной представал настоящий сказочный лес. Заколдованный. И заколоденный – колоды валялись по сторонам от тропинки, но на самой тропинке их не было: очевидно, по ней ходили. Но представлять, кто бы мог отбрасывать в стороны столь огромные стволы, не хотелось: становилось страшно. Одна надежда, что это был добрый человек. А вторая – что мой статус Генерального инспектора по сказкам что-нибудь да значит.
Едва я отбросил в сторону мешающую зрить толстую еловую лапу, передо мной открылась полянка. И не полянка, полянища. Очень похожая на место бывших лесоразработок: дёрн был изрыт, травостой нарушен. Видел я, что творят трелёвочные трактора в сибирской тайге, так что зрелище меня не испугало, даже если я попал в страшную сказку.
Однако здесь деревья будто вырывали с корнем. И ни сломанных веток, ни ошмётков коры на земле не валялось. Деревья словно унесли по воздуху.
«Дирижабли, что ль, применяли?» – подумал я. Прогресс, однако. Этому можно только порадоваться.
А вот то, что ещё находилось на поляне, поражало абсурдностью.
Представьте маленькую замызганную хибарку с покосившимися стенами и подслеповатым окошечком, затянутым пересохшим бычьим пузырём с разводами бывших кровеносных сосудов, проколотом в одном месте ржавым гвоздём.
«А какие ещё хибарки можно встретить в дремучей-дремучей тайге, а тем более в сказочном лесу?» – подумалось мне. Но…
Над хибаркой громадилась в полкрыши вывеска с золотыми буквами: «Снабженческо-сбытовая организация (ССО)».
Чуть пониже висела табличка поменьше: «Транспортировка, отгрузка, отправка».
Ещё ниже и ещё меньше: «Блистающий лицензионный контракт сказочного мира» – но это я прочёл позже, когда подошёл непосредственно к домику.
Вокруг хибарки и поодаль от неё высились бочки. В основном по три ряда в высоту, но кое-где и по два, и в один. Почти всю полянку заполонили. Одни бочки были пустые, другие – закупоренные.
Судя по запаху и прилипшей к клёпкам чешуе, внутри бочек содержалась селёдка. Национальную принадлежность селёдки – то есть была ли она норвежская, исландская, или какая другая – я не смог определить, хотя слышал, что есть спецы, которые по одной чешуйке могут рассказать не только о возрасте, росте и весе, но укажут и место Мирового океана, где данная рыбина выловлена. Я к таким уникумам не отношусь.
Я бы долго стоял и оглядывал бочечные ряды, не зная, что предпринять и как реагировать на происходящее.
Внезапно между клёпками одиноко стоящей бочки – к счастью, стоящей ближе к избушке, а не ко мне – образовались тонкие щели, стала сочиться мутная жидкость, появилась пена, и усилился отвратительный запах прогорклого селёдочного рассола.
Бочка задрожала. Я отошёл подальше – несмотря на то, что находился на безопасном расстоянии. И вовремя: проржавевшие обручи с лёгким треском лопнули, на траву посыпались дубовые клёпки, полился рассол и заскользили блестящие, с унылыми глазами, селёдки.
Они соскальзывали с чего-то большого и круглого, находящегося в бочке и покрытого толстым слоем слизи.
Когда селёдки перестали скользить, я зашёл с наветренной стороны и взглянул.
На траве, свернувшись калачиком, в окружении верных и преданных селёдок, мирно спал Водяной. Или же Царь Морской – на фотографиях, во всяком случае, они очень похожи, тем более что являются дальними родственниками. Сивая борода с вплетёнными в неё маринованными водорослями целиком укрывала его от палящих лучей полуденного солнца.
«А что в других бочках? – автоматически подумал я. – Не Золотые ли рыбки, и не Емелины ли щуки? Пряного посола. Откуда-то они берутся в конторском буфете? Вот отсюда их и поставляют…»
Сколько я ни ел щук и рыбок в Конторе, никак не мог привыкнуть, что они каким-то способом – сказочным, а каким же ещё? – самовоспроизводятся снова и снова. Но есть ли предел воспроизводству? Очевидно, когда-то кому-то этот вопрос предстояло прояснить.
«Должно быть, на экспорт отправляют, – подумал я, – и всё, небось, беспошлинно… Шеф ничего не говорил о подобном производстве. Если бы оно шло под эгидой Конторы, он бы не преминул упомянуть. А с точки зрения инспектирования сказок я вижу грубейшее нарушение, особенно в отношении Водяного. Или, тем более, Морского Царя!»
И я решительным шагом направился к домику – хижине, избушке, офису – или как его здесь прозывают?
Но внутри никого не оказалось.
Интерьер домика выглядел последним достижением в области евроремонта – что разительнейше контрастировало с внешним видом, и что я обязательно отражу в отчёте – но носил следы поспешного бегства или тщательного обыска: торчали выдвинутые из столов ящики, шкафы зияли пустотой, слегка покачивая распахнутыми настежь дверцами.
В самих шкафах не было ни бумаг, ни полок, ни плечиков, так что их предназначение определить не удалось.
На одном из столов обнаружилась большая лужица фиолетовых чернил, которые начали подсыхать. Чернильницу, из которой они пролились, должно быть, унесли совместно с остальными вещами.
По размеру чернильного пятна и степени матовости поверхности я определил скорость подсыхания (в Конторе часто приходилось сталкиваться с подобным явлением) и установил, что домик покинули не более часа назад. Однако следов свежей колеи любого вида транспорта вблизи не наблюдалось. Не было их и на грязной дороге, начинающейся за хибаркой.
«В ступе улетели, не иначе, – подумал я, – или на ковре-самолёте. Видимо, не все Пенетратов собрал, царствие ему небесное! А может, новый соткали – где-то же их выпускают? Или…» – я представил эскадрилью метёлок (помелов, помёл?), улетающую от домика и вздохнул: всё могло быть. Оставалось искать и искать.
Однако поднимать тревогу не стоило: я Инспектор не уголовного розыска. Мало ли кто и по какой причине заставил свернуть производство?
И не стал я связывать поспешное бегство из офиса-избушки со своим появлением: кто мог знать, что я приду именно сюда? Я и сам этого не знал.
Зачерпнув ковш воды из стоящей в сенях бочки, я вышел – плеснуть на Водяного. Ему-то чистая вода, небось, больше по нраву, чем селёдочный рассол. Ихтиандру-то не поклиматил: испортил себе лёгкие, бедняга.
А Водяной, интересно, тоже двоякодышащий, или как?
Водяному, похоже, рассол тоже не очень нравился: оттуда, где я оставил его спящим, он исчез. Но исчез, судя по всему, своим ходом.
Рассыпавшаяся бочка осталась лежать на прежнем месте, поблёскивая обручами – с внутренней стороны они почти не заржавели, странно, – и селёдки вяло трепыхались в траве (это солёные-то?! Во дают…), благоухая по-своему (да, солёные!), а вот Водяного нигде не было видно.
Длинный слизистый след тянулся к дороге, и ещё немного по дороге. Потом слизь исчезла, но я продолжил идти в выбранном направлении: деваться Водяному было некуда: раз пошёл сюда, значит, пойдёт и дальше. По крайней мере, незаметно, чтобы он сворачивал с дороги в сторону.
Я шагал по обочине: грязные колеи, полузаполненные водой, меня не прельщали. Водяной же тащился по ним в прямом и переносном смысле, время от времени выбирая местечко поглубже, опускаясь в лужу и с наслаждением плескаясь там.
Он разбрасывал по сторонам мокрые водоросли и мелких рыбёшек, почему я и определил, что он тут барахтался. Да ещё по большим пятнам непросохшей грязи, подобно крыльям бабочки расстилающимся по обе стороны колеи.
Видимо, у Водяного – как у всех лягушек, отдалённым родственником которых он, несомненно, являлся – на воздухе пересыхала кожа, и он стремился хоть как-то облегчить страдания.
До чего интересно быть следопытом, разгадывающим кем-то оставленные следы!
Но дальше Водяной забеспокоился: остановился на краю дороги, всматриваясь в лес – в этом месте накапало довольно много, – а потом решительно свернул направо.
Его путь указывали подсохшие капельки грязи и небольшая селёдочка, с тоской глядящая вслед ушедшему повелителю.
Нет, всё же это был Царь Морской. Так обожать можно только Царя!
Я устремился в ту сторону, куда смотрели печальные глаза селёдки.
И за первыми же необъятными стволами деревьев обнаружил колодец с обомшелым бревенчатым срубом. Со стороны дороги сруб был перепачкан такой же слизью.
Заглянув внутрь, я отметил, что вода совсем рядом, и, следовательно, Водяному (или Царю Морскому? Я немного сомневался: моря-то нет!) соскальзывать в воду пришлось недалеко.
Конец ознакомительного фрагмента.