Черти и леший
Привело меня в чувство, прогнав дремоту, неявное шевеление и постукивание.
Близилась полночь. Из леса доносилось уханье совы. Или то был давешний филин? Настолько в орнитологии я не разбирался.
В свете луны на пол то и дело падали тени: за окном охотились летучие мыши. Жили они здесь же, под крышей мельницы.
От неясных шорохов и скрипов, населявших старое здание, становилось немного жутковато. Темнота таила в себе нечто опасное, но фонарик я не включал. Во-первых, боялся спугнуть чертей, а во-вторых… вообще-то было довольно светло от луны. И я ждал.
Черти появились внезапно. Их было трое, и выглядели они весьма натурально, то есть согласно уставу: в шерсти (длиной не менее одного и не более трёх сантиметров), с копытами (аккуратно подстриженными) и рожками (наточенными и густо смазанными солидолом).
Один держал в руках фонарь со свечой внутри, второй – колоду карт, а третий – грубейшее нарушение! – бутылку вина и три стакана стопкой. Нигде и ни в каком уставе не сказано, что черти пьют. Да полно, черти ли это? Может, бомжи замаскировались, или участники художественной самодеятельности?
Они расселись вокруг мельничного камня, выпили по первой, и принялись сдавать. А я мучился: как следует выйти? С шумом и гамом устроить им разнос, построить по команде «смирно», или же тихо и незаметно? И как к ним обращаться: «товарищи черти»? Чушь. «Граждане»? Официально и зоной попахивает. Нет у них нашего подданства, какие они граждане? Мистеры, месье? Абсурд.
А когда в голову пришло определение «джентльмены», я окончательно рассвирепел, последний раз порылся в памяти – и вспомнил какую-то сказку, в которой герой попал в аналогичную ситуацию и отлично из неё вышел. Помню же что-то!
Я выступил из-за своего укрытия и гаркнул:
– Здорово, черти!
У них карты из рук попадали, а вздрогнули они так, что со стропил пыль посыпалась, а мельница жалобно заскрипела.
Но скоро пришли в себя, опомнились, поздоровались, указали место в кругу.
– Садитесь, гостем будете, – предложил старший (по званию, должности, или по возрасту? Знаков различия на них не было, а определить разницу в возрасте я бы не сумел). Младший (те же условности) принялся раздавать карты на четверых, а третий – очевидно, средний, поскольку других эпитетов не осталось, – достав неизвестно откуда четвёртый стакан, наполнил его вином.
– Здорово ты гаркнул, аж в ушах зазвенело, – признался он. – Подумал: шеф подкараулил. Похожие голоса у вас, – добавил он, понизив свой.
– У всех начальников, наверное, голоса схожие, – усмехнулся я, принимая стакан. – Командирские…
– Ты, что ль, начальник? – насторожились черти.
– Я – Генеральный Инспектор! – произнёс я самодовольно. Чёрт его знает, чего вдруг меня на откровенность пробило. Вроде и не выпил ещё… Обстановка, наверное, поспособствовала, перенервничал малость.
– Ва… ваше… ваше превосходительство! – хорошо, что черти не взяли стаканы в руки, а то выронили бы, как карты. – Не прикажите казнить, прикажите слово молвить!
– Говорите, – милостиво разрешил я.
– Ёшка, Етыка и Гулям, – представил всех старший, Ёшка.
– Как хорошо-то! – вырвалось у Гуляма.
– Что хорошего? – решил выяснить я.
– Да хоть раз с Генеральным Инспектором с глазу на глаз поговорить, без начальства!
– Что, притесняют? – удивился я.
– А как же! Среди чертей, как и среди людей, есть черти первого, второго, третьего сорта… Одни работают, а другие пьют да гуляют…
– И тебе обидно? – уточнил я.
– Конечно, обидно! Ладно бы принимали правильные решения, а то ляпнут что-нибудь с пьяных глаз – такие убытки стране… пеклу приносят, а нам опять отдуваться, пояса затягивать. Может, вы у нас побываете? У нас тут транспорт рядом…
– Так-так, – бодренько сказал я. Но что-то мне в его высказываниях не понравилось. Уж очень шаблонно они звучали. Кто и когда любил начальство? Во все века обязательно находились недовольные. Другое дело, что и начальство должно себя вести соответственно. – Обязательно побываю. Но по плану. Потерпите чуток. Ещё какие жалобы есть?
– Да… – нерешительно сказал Етыка, – не жалоба, а так…
– Ну-ну, – поощрил я его.
Чёрт, поминутно запинаясь и оговариваясь, рассказал душещипательную историю о том, как ему пришлось целый год работать на мужика за то, что съел у того всего-навсего горбушку хлеба.
– Нет, тут я вполне согласен с вашим начальством, – решительно сказал я, – у мужика последняя горбушка хлеба оставалась – а ты что, не мог другой еды найти?
Чёрт сидел, повесив голову. Видя раскаяние, или настроение, я спросил Ёшку:
– Ну, а ты что расскажешь?
– У меня другое было, – начал рассказывать чёрт, – ко мне нанялся парень, решил заработать умение оборачиваться разными зверями. Задал я ему задание: за одну ночь расчистить от камней поле, вскопать землю, посадить яблоню – и утром принести яблоки. А он и спрашивает: тебе что важнее, чтобы я всё сделал, или чтобы яблоки принёс? Я и ляпнул: яблоки! Очень уж сладенького захотелось. Зима на дворе, думаю, откуда он их возьмёт?
– Э-э, батенька! – рассмеялся Гулям. – При нынешнем развитии транспортных средств доставить из Южного полушария яблоки – плёвое дело! Надо было сказать так: мне не нужна твоя работа, мне надо, чтобы ты мучился!
– Ну а выучил ты его зверями оборачиваться? – я решил выяснить всё до конца.
Но ответить чёрт не успел: из невообразимого далёка, из-за леса, донёсся петушиный крик, и черти исчезли.
Я выглянул в окошко. Небо посветлело.
«Часа четыре», – определил я и зевнул. Можно немного поспать, заработал.
И я прикорнул на лавке.
Разбудило меня чьё-то покашливание, из того же угла, в котором сидел я сам, дожидаясь чертей. Я обернулся и сел, думая: не вернулся ли кто из них. Но ошибся.
В углу, на бочке, сидел бородатый и лохматый дедок в полосатых штанах и серой рубахе. Он курил короткую пенковую трубку. Такого деда я никогда не видел.
«Может, привидение? – подумал я. Но вряд ли привидения курят, а дым от дедова самосада щипал глаза. – Или домовой… или как зовут того, который на мельнице обитает: мельничный?»
– Ох-хо-хо! – вздохнул он. Я продолжал сидеть молча.
– Чё молчишь? – не выдержал дедок. – От молодёжь пошла. Хучь бы поздоровался.
– Здравствуй, дедушка, – произнёс я, слезая с лавки.
– Здравствуй, милок, – отозвался он, не трогаясь с места и продолжая сверлить меня острыми глазками (позже я обнаружил в рубашке две или три дырки). Потом затушил трубку, выбил о край бочки и положил в карман.
– Ну, чего здесь делаешь, рассказывай.
На этот раз я решил не раскрывать инкогнито и прикинуться если не лаптем, то валенком:
– С чертями беседовал…
Дедок расхохотался. Он смеялся, раскачиваясь из стороны в сторону, и бочка под ним скрипела и шаталась. Мне даже страшно стало: вдруг бочка развалится, а он упадёт, да и рассыплется вслед.
– И чего они интересного нарассказали? – внезапно прекратив смеяться, спросил он.
– Почти ничего, – сдержанно произнёс я.
– То-то, – дедок неожиданно легко (чего я, собственно, и ожидал, на ветхого деда он не походил: крепенький старичок, как грибок-боровичок) спрыгнул с бочки и подошёл поближе. – Нашёл кого спрашивать, чертей. Да они правды ни за что не скажут, даже если знать будут! Черти – они черти и есть. От русалок и то больше толку, бесхитростные: что думают, то говорят. Да ты, ежли хочешь, побеседуй с ними опосля. Песенку тебе споют… – усмехнулся он.
Мы вышли наружу. Было светло, но утренний туман искажал очертания предметов. Лёгкая сырость прилипала к лицу.
Я оглядывался по сторонам. Мне показалось, что лес снова изменился. Или так и должно быть? Столько сказок на свете, неужели в каждой один и тот же лес фигурирует? Он просто обязан быть всякий раз другим – хотя бы в зависимости от того, кто читает сказку.
– А вы здесь кем… обитаете? – спросил я. – Домовым?
– Ещё чего! – обиделся дедок. – Какой я тебе домовой? Нешто ты никогда леших не видел?
– Вы леший? – удивился я. – Что-то я не припомню сказок о лешем…
– А мы не сказки, – усмехнувшись, произнёс дед, – мы – быль.
– Быль? – я задумался. Я, наверное, не туда забрёл. Быль вне моей компетенции. Но интересно: леший – быль! – Ну, раз вы леший, значит, все лесные тропки-дорожки знаете?
– А как же! – усмехнулся дедок-леший.
– Так может, подскажете мне, как найти самого-самого главного во всех сказках?
– Подсказать? Отчего бы не подсказать? – усмехнулся леший. – Даже проводить могу… Но недолго: делов у меня много.
– Вот спасибо! – обрадовался я.
Дед потащил меня через лес. Я едва поспевал за ним. Идти было легко, хотя лес не потерял дремучести: вокруг оставалось тот же бурелом, что и раньше. И шли мы не по тропинке, а напрямик, через кусты и заросли. Но они расступались, пропуская нас.
Жизни в лесу стало намного больше: просыпаясь, начинали перепархивать с ветки на ветку птицы; прошуршал в траве ёж, наоборот, укладываясь спать. Заяц, выскочив из кустов, удивлённо повёл ушами и снова скрылся в кустах.
Всё это было интересно само по себе: часто ли я, городской житель, бываю за городом? Но ещё большее очарование придавали происходящему речи старичка, знавшего всех птиц и зверей в лицо. Он разговаривал с ними беспрестанно, то спрашивая, то отвечая: я заблудился в бесконечных отрывочных диалогах. А кое-кому дед шептал на ушко – как, например, белке, спустившейся с еловой ветви ему на ладонь и что-то тихо процокавшей.
Если раньше у меня были какие-то сомнения в том, что дед может меня обмануть, то сейчас я удостоверился: он действительно леший. Кто другой может свободно общаться с лесными жителями? Не лесник же. Хотя хороший лесник в чём-то сродни лешему.
С каждой минутой мне нравилось здесь всё больше и больше. Хотя и неясная тревога не оставляла. Нет, она шла не от старичка-лесовичка, а находилась вне его, была как бы рассеяна в окружающем пространстве.
Посветлело: похоже, лес заканчивался. И леший остановился.
– Дальше – по тропинке, – указал он.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Ну, бывай! – вздохнул дедок.
– До свиданья, – отозвался я.