II. Замечательное сновидение о. Нила, архиепископа Ярославского
В 1871 году состоявший в певческом хоре А. Я-в, прожив не более 24-х лет, умер от эпидемической холеры. Через девять дней после смерти, именно утром 16 июля, явился он мне во сне (пишет архиепископ Нил).
На нем был знакомый мне сюртук, только удлиненный до пят. В момент явления ко мне Я-ва сидел я у стола гостиной своей, а он вошел из залы довольно скорым шагом, как это и всегда бывало. Показав знаки уважения ко мне, приблизился он к столу и, не сказав ни слова, начал высыпать на стол из-под жилета медные деньги, с малой примесью серебряной, очень истертой, монеты.
С изумлением спросил я: «Что это значит?»
Он отвечал: «На уплату долга.»
Это меня очень поразило, и я неоднократно повторил:
– Нет, нет, не нужны твои деньги, сам я заплачу твой долг.
При этих словах Я-в с заметною осторожностью сказал мне:
– Говорите потише, чтобы не слыхали другие.
На выраженную же мною готовность уплатить за него долг, он не возражал, а деньги не преминул сгрести рукою со стола.
Но куда положил он их, не удалось мне заметить, а кажется, oни тут же исчезли.
Затем, встав со стула, я обратился к Я-ву с вопросом:
– Где находишься ты, отшедши от нас?
– Как бы в заключенном замке.
– Имеете ли вы какое-либо сближение с ангелами?
– Для ангелов мы чужды.
– А к Богу какое имеете отношение?
– Об этом после когда-нибудь скажу.
– Не в одном ли месте с тобою Миша?
– Не в одном.
– Кто же с тобой?
– Всякий сброд.
– Имеете ли вы какое-либо развлечете?
– Никакого. У нас даже звуки не слышатся никогда: ибо духи не говорят между собою.
– А пища какая-либо есть ли у духов?
– Ни-ни…
Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.
– Ты же как чувствуешь себя?
– Я тоскую.
– Чем же этому помочь?
– Молитесь за меня: вот доныне не совершаются заупокойные обо мне литургии.
При этих словах душа моя возмутилась, и я стал пред покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно сделаю.
Последние слова видимо успокоили собеседника.
За этим он попросил благословения, чтобы идти в путь свой.
При этом я спросил его:
– Нужно ли испрашивать тебе у кого-либо дозволения на отлучку?
Его ответ заключался в одном слове.
– Да…
И слово это произнесено было протяжно, уныло и как бы по принуждению.
Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его, знаменуя большим крестом, с произнесением следующих слов:
– «Благословит тя Господь от Сиона, живый во Иеpyсалиме, отныне и до века».
Надобно заметить, что эти слова вовсе необычные для меня, и только во сне уста произнесли их.
Однако же Я-в не удовольствовался этим благословением, ибо оно произносилось в тот момент, когда он занят был застегиванием пуговиц и вообще поправкою одежды, чтобы идти в путь.
Итак, просьба о благословении, с простерием рук для его принятия, еще раз повторена была, и я в последний раз благословил его, произнося:
– «Буди благословен во веки, во имя Отца и Сына и Святаго Духа».
Я-в сильно прижал руку мою к устам своим; ему не хотелось выпустить ее. Сочувствуя ему, я облобызал его отеческим лобзанием, вполне сознавая, что он есть гость, пришедший ко мне из другого миpa.
И тут я стал вглядываться в него и, вглядевшись пристально, увидел неизменные знакомые мне черты.
Только белизна и утонченность изменяла прежний тип. К тому же пот в виде росы покрывал его лицо, а глаза при яркости своей выражали утомление и упадок сил душевных.
Вышел он от меня дверью, обращенной к Тутовой гopе, на которой покоится прах его.
За ним следил я с чувством глубокой скорби и с пламенным желанием видеть след его. И что же? Сверх всякого чаяния очутился я на горном хребте, разделенном надвое.
С высоты хребта, в глубине расселины, увидел я тот самый замок, о котором вспоминал Я-в.
Замок имел форму параллелограмма. Из четырех стен его только в одной, к югу обращенной, замечен мною был малый просвет, да и тот с железною решеткою. Кроме этого единственного просвета, стены представляли сплошную каменную массу без окон, дверей и даже без кровли.
Последнее обстоятельство дало мне возможность видеть, хотя сквозь полумрак, внутренность замка и совершающееся в нем. Особенно благоприятствовало мне положение мое на окраине горы, поднимавшейся гораздо выше стен.
Казалось, что взор мой досягал до самого дна. Но вглядываясь пристально, я замечал в глубине только мрак, движущийся наподобие черных облаков или волн; но проявления жизни и определенных форм тут и следа не было.
Наконец душа моя возмутилась: я увидел Я-ва, за несколько минут перед этим посетившего меня. Местом же для него служил угол здания, обращенный к северо-востоку.
Он сидел с поникшею головою и поджатыми ногами, а руки сложены были накрест. Одежда же его заключалась в сорочке, проявлявшей белизну даже сквозь мрак.
Белизна эта, среди господствующего всюду хаоса, показалась мне чрезвычайным явлением, и у меня родилась мысль, что положение Я-ва не безотрадно и он имеет некий почет сравнительно с прочими заключенными этого узилища.
Недвижимость же Я-ва дала мне такой вопрос: ужели душам умерших воспрещено всякое движение и всякая перемена позиции?
И когда таким образом мысль моя и взор будто магнитом влеклись к Я-ву, какой-то почтенной наружности человек, неведомо как и откуда очутившийся позади меня и стоявший на некотором возвышении, обратил внимание мое в противоположную сторону. Я заметил, что южная стена, на небольшом протяжении, в части примыкающей к просвету, медленно и грозно приподнимается. Вслед за тем в основании стены, на месте подъема или точнее зева показался на мгновение свет; а внутри вертепа произошло колебание мрака с ощутимым движением воздуха.
А еще минута – и все пришло в прежний порядок. Как ни велико было в эту пору смущение мое, но все-таки я старался разгадать причину совершившегося предо мною явления.
Благодаря таинственному незнакомцу, томился я недолго.
Со стороны его донеслись ко мне ответные на мысль мою слова:
– Это знак прихода новой пресельницы.[3]
Обратясь спешно в ту сторону, внимательным взором искал я человека, который рисовался уже в воображении моем ангелом, свыше посланным; но поиск не привел меня ни к чему.
Я видел пред собою лишь безжизненную и страшную пустыню.
Картина эта, с рядом предшествовавших явлений, до глубины возмутила душу мою, и я проснулся. И тут же взялся за перо, чтобы виденное передать письменно, с возможною верностью.
Отд. оттиск из „Яросл. Еп. Вед.“ 1870 г.; Душепож. Размышления, 1881 г.