Иннокентий Анненский. Стихотворения (И. Ф. Анненский, 2014)

Над высью пламенной Синая

Любить туман Ее лучей,

Молиться Ей, Ее не зная,

Тем безнадежно горячей.

Но из лазури фимиама,

От лилий праздного венца,

Бежать… презрев гордыню храма

И славословие жреца,

Чтоб в океане мутных далей,

В безумном чаяньи святынь,

Искать следов Ее сандалий

Между заносами пустынь.

Девиз Таинственной похож

На опрокинутое 8:

Она – отраднейшая ложь

Из всех, что мы в сознаньи носим.

В кругу эмалевых минут

Ее свершаются обеты,

А в сумрак звездами блеснут

Иль ветром полночи пропеты.

Но где светил погасших лик

Остановил для нас теченье,

Там Бесконечность – только миг,

Дробимый молнией мученья.

В квартире прибрано. Белеют зеркала.

Как конь попоною, одет рояль забытый:

На консультации вчера здесь Смерть была

И дверь после себя оставила открытой.

Давно с календаря не обрывались дни,

Но тикают еще часы его с комода,

А из угла глядит, свидетель агони́й,

С рожком для синих губ подушка кислорода.

В недоумении открыл я мертвеца…

Сказать, что это я… весь этот ужас тела…

Иль Тайна бытия уж населить успела

Приют покинутый всем чуждого лица?

Не я, и не он, и не ты,

И то же, что я, и не то же:

Так были мы где-то похожи,

Что наши смешались черты.

В сомненьи кипит еще спор,

Но, слиты незримой четою,

Одной мы живем и мечтою,

Мечтою разлуки с тех пор.

Горячешный сон волновал

Обманом вторых очертаний,

Но чем я глядел неустанней,

Тем ярче себя ж узнавал.

Лишь полога ночи немой

Порой отразит колыханье

Мое и другое дыханье,

Бой сердца и мой и не мой…

И в мутном круженьи годин

Всё чаще вопрос меня мучит:

Когда наконец нас разлучат,

Каким же я буду один?

Когда на бессонное ложе

Рассыплются бреда цветы,

Какая отвага, о Боже,

Какие победы мечты!..

Откинув докучную маску,

Не чувствуя уз бытия,

В какую волшебную сказку

Вольется свободное я!

Там всё, что на сердце годами

Пугливо таил я от всех,

Рассыплется ярко звездами,

Прорвется, как дерзостный смех…

Там в дымных топазах запястий

Так тихо мне Ночь говорит;

Нездешней мучительной страсти

Огнем она черным горит…

Но я… безучастен пред нею

И нем, и недвижим лежу…

………………………..

На сердце ее я, бледнея,

За розовой раной слежу,

За розовой раной тумана,

И пьяный от призраков взор

Читает там дерзость обмана

И сдавшейся мысли позор.

………………………..

О царь Недоступного Света,

Отец моего бытия,

Открой же хоть сердцу поэта,

Которое создал ты я.

Дыханье дав моим устам,

Она на факел свой дохнула,

И целый мир на Здесь и Там

В тот миг безумья разомкнула,

Ушла, – и холодом пахнуло

По древожизненным листам.

С тех пор Незримая, года

Мои сжигая без следа,

Желанье жить всё жарче будит,

Но нас никто и никогда

Не примирит и не рассудит,

И верю: вновь за мной когда

Она придет – меня не будет.

На белом небе всё тусклей

Златится горняя лампада,

И в доцветании аллей

Дрожат зигзаги листопада.

Кружатся нежные листы

И не хотят коснуться праха…

О, неужели это ты,

Всё то же наше чувство страха?

Иль над обманом бытия

Творца веленье не звучало,

И нет конца и нет начала

Тебе, тоскующее я?

Бывает час в преддверьи сна,

Когда беседа умолкает,

Нас тянет сердца глубина,

А голос собственный пугает,

И в нарастающей тени

Через отво́ренные окна,

Как жерла, светятся одни,

Свиваясь, рыжие волокна.

Не Скуки ль там Циклоп залег,

От золотого зноя хмелен,

Что, розовея, уголек

В закрытый глаз его нацелен?

Тупые звуки вспышек газа

Над мертвой яркостью голов,

И скуки черная зараза

От покидаемых столов,

И там, среди зеленолицых,

Тоску привычки затая,

Решать на выцветших страницах

Постылый ребус бытия.

Так нежно небо зацвело,

А майский день уж тихо тает,

И только тусклое стекло

Пожаром запада блистает.

К нему прильнув из полутьмы,

В минутном млеет позлащеньи

Тот мир, которым были мы…

Иль будем, в вечном превращеньи?

И разлучить не можешь глаз

Ты с пыльно-зыбкой позолотой,

Но в гамму вечера влилась

Она тоскующею нотой

Над миром, что, златим огнем,

Сейчас умрет, не понимая,

Что счастье искрилось не в нем,

А в золотом обмане мая,

Что безвозвратно синева,

Его златившая, поблекла…

Что только зарево едва

Коробит розовые стекла.

Раззолочённые, но чахлые сады

С соблазном пурпура на медленных недугах,

И солнца поздний пыл в его коротких дугах,

Невластный вылиться в душистые плоды.

И желтый шелк ковров, и грубые следы,

И понятая ложь последнего свиданья,

И парков черные, бездонные пруды,

Давно готовые для спелого страданья…

Но сердцу чудится лишь красота утрат,

Лишь упоение в завороженной силе;

И тех, которые уж лотоса вкусили,

Волнует вкрадчивый осенний аромат.

Как тускло пурпурное пламя,

Как мертвы желтые утра!

Как сеть ветвей в оконной раме

Всё та ж сегодня, что вчера…

Одна утеха, что местами

Налет белил и серебра

Мягчит пушистыми чертами

Работу тонкую пера…

В тумане солнце, как в неволе…

Скорей бы сани, сумрак, поле,

Следить круженье облаков, —

Да, упиваясь медным свистом,

В безбрежной зыбкости снегов

Скользить по линиям волнистым…

Люблю его, когда, сердит,

Он поле ржи задернет флёром

Иль нежным лётом бороздит

Волну по розовым озерам;

Когда грозит он кораблю

И паруса свивает в жгутья;

И шум зеленый я люблю,

И облаков люблю лоскутья…

Но мне милей в глуши садов

Тот ветер теплый и игривый,

Что хлещет жгучею крапивой

По шапкам розовым дедо́в.

Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,

Из жерла черного метала глубина:

Тем до рожденья их отверженным созданьям

Мне одному, увы! известна лишь цена…

Как чахлая листва, пестрима увяданьем

И безнадежностью небес позлащена,

Они полны еще неясным ожиданьем,

Но погребальная свеча уж зажжена.

Без лиц и без речей разыгранная драма:

Огонь под розами мучительно храним,

И светозарный Бог из черной ниши храма…

Он улыбается, он руки тянет к ним.

И дети бледные Сомненья и Тревоги

Идут к нему приять пурпуровые тоги.

Перестал холодный дождь,

Сизый пар по небу вьется,

Но на пятна нив и рощ

Точно блеск молочный льется.

В этом чаяньи утра́

И предчувствии мороза

Как у черного костра

Мертвы линии обоза!

Жеребячий дробный бег,

Пробы первых свистов птичьих

И кошмары снов мужичьих

Под рогожами телег.

Тошно сердцу моему

От одних намеков шума:

Всё бы молча в полутьму

Уводила думу дума.

Не сошла и тень с земли,

Уж в дыму овины тонут

И с бадьями журавли[2],

Выпрямляясь, тихо стонут.

Дед идет с сумой и бос,

Нищета заводит повесть:

О, мучительный вопрос!

Наша совесть… Наша совесть.

Вкруг белеющей Психеи

Те же фикусы торчат,

Те же грустные лакеи,

Тот же гам и тот же чад…

Муть вина, нагие кости,

Пепел стынущих сигар,

На губах – отрава злости,

В сердце – скуки перегар…

Ночь давно снега одела,

Но уйти ты не спешишь;

Как в кошмаре, то и дело:

«Алкоголь или гашиш?»

А в сенях, поди, не жарко:

Там, поднявши воротник,

У плывущего огарка

Счеты сводит гробовщик.

Ровно в полночь гонг унылый

Свел их тени в черной зале,

Где белел Эрот бескрылый

Меж искусственных азалий.

Там, качаяся, лампады

Пламя трепетное лили,

Душным ладаном услады

Там кадили чаши лилий.

Тварь единая живая

Там тянула к брашну жало,

Там отрава огневая

В кубки медные бежала.

На оскала смех застылый

Тени ночи наползали,

Бесконечный и унылый

Длился ужин в черной зале.

Пусть для ваших открытых сердец

До сих пор это – светлая фея

С упоительной лирой Орфея,

Для меня это – старый мудрец.

По лицу его тяжко проходит

Бороздой Вековая Мечта,

И для мира немые уста

Только бледной улыбкой поводит.

Есть книга чудная, где с каждою страницей

Галлюцинации таинственно свиты:

Там полон старый сад луной и небылицей,

Там клен бумажные заворожил листы.

Там в очертаниях тревожной пустоты,

Упившись чарами луны зеленолицей,

Менады белою мятутся вереницей,

И десять реет их по клавишам мечты.

Но, изумрудами запястий залитая,

Меня волнует дев мучительная стая:

Кристально чистые так бешено горды.

И я порвать хочу серебряные звенья…

Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,

И режут сердце мне их узкие следы…

И пылок был, и грозен День,

И в знамя верил голубое,

Но ночь пришла, и нежно тень

Берет усталого без боя.

Как мало их! Еще один

В лучах слабеющей Надежды

Уходит гордый паладин:

От золотой его одежды

Осталась бурая кайма,

Да горький чад… воспоминанья

………………………….

Как обгорелого письма

Неповторимое признанье.

Нежным баловнем мамаши

То большиться, то шалить…

И рассеянно из чаши

Пену пить, а влагу лить…

Сил и дней гордясь избытком,

Мимоходом, на лету

Хмельно-розовым напитком

Усыплять свою мечту.

Увидав, что невозможно

Ни вернуться, ни забыть…

Пить поспешно, пить тревожно,

Рядом с сыном, может быть,

Под наплывом лет согнуться,

Но, забыв и вкус вина…

По привычке всё тянуться

К чаше, выпитой до дна.

Смычка заслушавшись, тоскливо

Волна горит, а луч померк, —

И в тени душные залива

Вот-вот ворвется фейерверк.

Но в мутном чаяньи испуга,

В истоме прерванного сна,

Не угадать Царице юга

Тот миг шальной, когда она

Развяжет, разоймет, расщиплет

Золотоцветный свой букет

И звезды робкие рассыплет

Огнями дерзкими ракет.

Когда высо́ко под дугою

Звенело солнце для меня,

Я жил унылою мечтою,

Минуты светлые гоня…

Они пугливо отлетали,

Но вот прибился мой звонок:

И где же вы, златые дали?

В тумане – юг, погас восток…

А там стена, к закату ближе,

Такая страшная на взгляд…

Она всё выше… Мы всё ниже…

«Постой-ка, дядя!» – «Не велят».

То луга ли, скажи, облака ли, вода ль

Околдована желтой луною:

Серебристая гладь, серебристая даль

Надо мной, предо мною, за мною…

Ни о чем не жалеть… Ничего не желать…

Только б маска колдуньи светилась

Да клубком ее сказка катилась

В серебристую даль, на сребристую гладь.

Неустанно ночи длинной

Сказка черная лилась,

И багровый над долиной

Загорелся поздно глаз;

Видит: радуг паутина

Почернела, порвалась,

В малахиты только тина

Пышно так разубралась.

Видит: пар белесоватый

И ползет, и вьется ватой,

Да из черного куста

Там и сям сочатся грозди

И краснеют… точно гвозди

После снятого Христа.

Эта ночь бесконечна была,

Я не смел, я боялся уснуть:

Два мучительно-черных крыла

Тяжело мне ложились на грудь.

На призывы ж тех крыльев в ответ

Трепетал, замирая, птенец,

И не знал я, придет ли рассвет

Или это уж полный конец…

О, смелее… Кошмар позади,

Его страшное царство прошло;

Вещих птиц на груди и в груди

Отшумело до завтра крыло…

Облака еще плачут, гудя,

Но светлеет и нехотя тень,

И банальный, за сетью дождя,

Улыбнуться попробовал День.

Крутясь-мутясь да сбилися

Желты́ пески с волной,

Часочек мы любилися,

Да с мужнею женой.

Ой, цветики садовые,

Да некому полить!

Ой, прянички медовые!

Да с кем же вас делить?

А уж на что уважены:

Проси – не улечу,

У стеночки посажены,

Да не плечо к плечу.

Цепочечку позванивать

Продели у ноги,

Позванивать, подманивать:

«А ну-тка, убеги!»

А мимо птицей мычется

Злодей – моя тоска…

Такая-то добытчица,

Да не найти крюка?!

В темном пламени свечи

Зароившись как живые,

Мигом гибнут огневые

Брызги в трепетной ночи,

Но с мольбою голубые

Долго теплятся лучи

В темном пламени свечи.

Эх, заснуть бы спозаранья,

Да страшат набеги сна,

Как безумного желанья

Тихий берег умиранья

Захлестнувшая волна.

Свечка гаснет. Ночь душна…

Эх, заснуть бы спозаранья…

Это – лунная ночь невозможного сна,

Так уныла, желта и больна

В облаках театральных луна,

Свет полос запыленно-зеленых

На бумажных колеблется кленах.

Это – лунная ночь невозможной мечты…

Но недвижны и странны черты:

– Это маска твоя или ты?

Вот чуть-чуть шевельнулись ресницы…

Дальше… вырваны дальше страницы.

Полюбила солнце апреля

Молодая и нежная ива.

Не прошла и Святая неделя,

Распустилась бледная ива

В жаркой ласке солнца апреля.

Но недвижны старые клены:

Их не греет солнце апреля,

Только иве дивятся зеленой,

Только шепчут под небом апреля

Обнаженные мшистые клены:

«Не на радость, о бледная ива,

Полюбила ты солнце апреля:

Безнадежно больное ревниво

И сожжет тебя солнце апреля,

Чтоб другим не досталась ты, ива».

Молот жизни, на пле́чах мне камни дробя,

Так мучительно груб и тяжел,

А ведь, кажется, месяц еще не прошел,

Что я сказками тешил себя…

Те, скажи мне, завянуть успели ль цветы,

Что уста целовали, любя,

Или, их обогнав, улетели мечты,

Те цветы… Я не знаю: тебя

Я люблю или нет… Не горит ореол

И горит – это ты и не ты,

Молот жизни мучительно, адски тяжел,

И ни искры под ним… красоты…

А ведь, кажется, месяц еще не прошел.

Уже лазурь златить устала

Цветные вырезки стекла,

Уж буря светлая хорала

Под темным сводом замерла;

Немые тени вереницей

Идут чрез северный портал,

Но ангел Ночи бледнолицый

Еще кафизмы не читал…

В луче прощальном, запыленном

Своим грехом неотмоленным

Томится День пережитой,

Как серафим у Боттичелли,

Рассыпав локон золотой…

На гриф умолкшей виолончели.

БАЯН

Над Москвою старой златоглавою

Не звезда в полу́ночи затеплилась,

Над ее садочками зелеными,

Ой зелеными садочками кудрявыми

Молодая зорька разгоралася.

Не Вольга-богатырь нарождается,

Нарождается надёжа – молодой певец,

Удалая головушка кудрявая.

Да не златая трубочка вострубила,

Молодой запел душа-соловьюшка,

Конец ознакомительного фрагмента.