Пролог
– Пошевеливайтесь, собаки!
Бич надсмотрщика быстрее загулял по спинам гребцов.
– Живее, неверные псы!
Краснолицый, чернобородый турок бегал по проходу между скамьями, щедро раздавая удары налево и направо.
На банках – скамьях для гребцов – выбивались из сил девяносто обнаженных бритоголовых мужчин. Кровь покрывала их спины и плечи, безжалостно исполосованные кнутами надсмотрщиков. Они были рабами – пленниками, захваченными в сражениях или купленными на невольничьих рынках. Здесь были французы, итальянцы, испанцы – те несчастные, что, попав в руки варварийских корсаров, не смогли внести за себя выкуп и стали дармовой рабочей силой; здесь были греки с Эгейских островов и негры из глубин черного континента. Все они, без разбора, прикованные к своим скамьям, часами ворочали тяжелыми веслами. На каждое весло приходилось по три человека.
Алжирская галера уходила от погони. Ее капитан, Меши Раис, итальянский ренегат[1] Микьеле, кусал губы и тихо ругался на четырех языках – турецком, арабском, итальянском и lingua franca[2]. Он понимал, что сражения избежать не удастся. Алжирским морякам не занимать было мужества и отваги, но соотношение сил складывалось явно не в их пользу. Они возвращались из удачного набега на сицилийское побережье. Почти сотню новых пленников взял Меши Раис, в их числе и красивые девушки, и сильные юноши, и совсем еще дети – десяти-двенадцатилетние мальчики. Молодые рабы дорого ценились. Большую выгоду обещал этот рейд Меши Раису и его корсарам. Но им не повезло. Длинная, узкая галера устремилась вслед за ними. Меши Раис уже ясно мог видеть ее флаг – красное полотнище с белым восьмиконечным мальтийским крестом, крестом в виде четырех ласточкиных хвостов, сходящихся в одной точке. Это был флаг заклятых врагов воинов ислама – рыцарей-госпитальеров[3]. Мальтийские рыцари считали своим святым долгом преследовать все варварийские корабли, где бы, когда и в каком количестве не встретили их.
Мальтийская галера превосходила алжирскую размерами и вооружением. Сто пятьдесят гребцов, пленников-мусульман, гнали ее вперед. Блики солнца вспыхивали на стволах медных пушек.
Меши Раис принял решение не испытывать судьбу и спастись бегством. Но расстояние между галерами неуклонно сокращалось. И ни проклятия, ни обращенные к Аллаху молитвы, ни плети надсмотрщиков, все чаще опускавшиеся на плечи измученных гребцов, ничего изменить не могли.
А в сердцах несчастных гребцов проснулась слабая надежда. Смертельные враги турок для них могли оказаться спасителями. Правда, в большинстве случаев морские сражения заканчивались для шиурмы – галерной команды – не долгожданной свободой, а гибелью. Если поврежденная в бою галера начнет тонуть, никто не позаботится о гребцах, они, прикованные к своим скамьям, пойдут на дно вместе с кораблем. В минуту опасности и христианским, и мусульманским воинам будет просто не до них.
Впрочем, галерники не боялись смерти. Потому что смерть тоже несла им освобождение, освобождение от жизни, превратившейся в сплошное страдание. Не боялся ее и крепкий, мускулистый испанец, налегавший на одно весло вместе с огромным негром и тощим, изможденным французом. Он уже не помнил, сколько лет терпел эти мучения. Он потерял счет часам, дням, годам – все они походили один на другой. И только смутное сознание того, что он должен восстановить справедливость: отомстить тем, кого ненавидел, и разыскать тех, кого любил – позволяло ему выжить.
С мальтийской галеры дали предупредительный выстрел из носовой пушки. Ядро со свистом пронеслось над головами корсаров, не причинив, впрочем, никому никакого вреда. Пираты дали ответный выстрел, но тоже безуспешно.
А затем корпус алжирской галеры содрогнулся от страшного толчка. Нагнавшая ее мальтийская галера нанесла таранный удар. Это был скользящий удар, направленный вдоль борта, с целью переломать весла и лишить противника способности к бегству. Толстые, массивные весла левого борта переломились, как щепки, и при этом немало беспомощных гребцов поплатилось разбитыми головами и перебитыми спинами. Вслед за этим галеры соприкоснулись бортами и накрепко были сцеплены абордажными крючьями.
Дикий вопль турок слился с боевым кличем христианских воинов. Прямые мечи скрестились с кривыми ятаганами. Корсары не собирались дешево отдавать свои жизни и награбленное добро.
Скованные гребцы могли быть лишь зрителями происходящего и разве что криками выражать свое одобрение атакующим.
Испанец молчал. Если горячее желание победы рыцарям-иоаннитам можно считать молитвой, то он молился. И Бог услышал его. Услышал впервые за долгие годы.
Галера перешла в руки госпитальеров. Когда последние очаги сопротивления корсаров были подавлены, на борт захваченного корабля поднялся капитан-победитель: седобородый рыцарь в черной, отделанной серебром кирасе и в плаще с белым мальтийским крестом на красном поле.
Испанец видел, как он, отдавая приказания, указал рукой на израненных, сгрудившихся на корме турок, очевидно, велел их связать, а затем, кивнув на гребцов, произнес, как показалось испанцу, что-то вроде:
– Спросите, нет ли среди них пленных христиан…
Слезы навернулись на глаза испанца, когда с его ног сбили оковы.
Он упал на колени на палубный настил и возблагодарил Бога и всех его святых. Он был свободен. Он прошел все круги ада и остался жив. Его ждала, во всяком случае, он на это надеялся, женщина, которую он горячо любил. И у него был враг, которому он должен был отомстить, а, значит, у него была цель в жизни. Он должен был жить. Должен был вернуться на родину, чтобы рассчитаться с долгами: выполнить свои обязательства перед дорогими ему людьми и взыскать с тех, кто задолжал ему.