Инквизитор. Часть первая (Мишель Альба, 2012)

Глава 1

– И последний вопрос…

Ведущая ночного телешоу с впечатляющими формами идеально выструганной скрипки и кукольно залакированным личиком без единого изъяна, улыбнулась, задержав внимание публики на безупречно белоснежных зубках. Подиум "Мисс нашего городка" пришелся бы ей как нельзя к месту.

– … вам не страшно?

Триумфально-насмешливым взглядом она обвела наполовину заполненную студию и вместе с затаившими дыхание дилетантами-интеллектуалами перевела взор ожидания на гостью, наконец-то, поймав ту, как и предполагалось, в сети. Ну, сейчас-то она от ответа не отвертится.

Доменик, уже несколько подустала от затянувшегося, а, главное, бессмысленного поединка с "Мисс", дотошно тестирующей ее компетентность в области "философии разума", а, проще говоря, нейропсихологии. И попутно пытавшуюся копнуть поглубже, задавая некорректные вопросы о данных последних исследований.

Якобы, встревожившись, она парировала:

– А вам? Есть что бояться?

Развлечься не получилось. Теледива, очевидно, задетая за что-то живое, которое болит, сомкнула губки, стерев рекламную улыбку, беспокойно задышала и, отмахнувшись от Доменик, заученной скороговоркой проговорила:

– Вот и завершилась встреча с нашей очередной гостьей, сеньорой Доменик Фалльо, членом Международной ассоциации клинических психологов, в рамках когнитивной нейропсихологии специализирующейся в области исследования памяти. Всем спокойной ночи. Пока.

Ее где-то даже неприличное бегство с авансцены объяснялось очень просто – "каверзный" вопрос всплыл после того, как Доменик, избегая тяжелых на слух научных терминов, поделилась с публикой своими соображениями о сновидении как одного из самых загадочных видов мозговой активности, подытожив монолог встрепенувшим внимание слушателей предположением:

– Возможно, сон – это попытка подсознания вспомнить вашу прошлую жизнь.

Доменик, попрощавшись с операторами, поискала глазами "оппонентку", скоропалительно скрывшуюся где-то в глубинах опустевшей студии. Не вежливо как-то. И не поблагодарив.

Но та ее вдруг окликнула, перехватив уже на выходе:

– Могу я вам позвонить?

Доменик обернулась. Ее пытливая собеседница, потерявшая час на плетение западни, куда ученая гостья непременно должна была забрести, теперь довольно застенчиво прижимала к груди блокнотик с вопросами – "ловушками" хитроумного сценариста.

– Зачем? Я согласилась только на одноразовое участие в вашей программе. Всего доброго.

Стеклянные двери вновь разъехались, не задерживая ее, в отличие от настойчивой и вдруг стеснительной девушки:

– Нет, нет. У меня к вам частный вопрос.

Доменик бросила взгляд на часики – половина второго ночи, а утром вставать в шесть, чтобы в одиннадцать позавтракать уже в Сиене. После чего, "отстучав" пять лекций в университете, доползти, наконец, до дома и до чашки кофе перед сном.

– Слушаю вас.

– Знаете, иногда я вижу такие сны…

Как ни жаль, но Доменик совершенно не была расположена в эту позднюю минуту анализировать чей-то сон. Ей хотелось только одного – как можно скорее добраться до своего.

– Мы все иногда что-то видим. Прошу прощения, я не занимаюсь частной практикой. Спокойной ночи.

Она покинула телецентр, не зная, что в эту самую минуту в редакции затренькал телефон.

Абонент интересовался Доменик.

Глава 2

– При повреждении правовисочной области у больного наблюдаются приступообразные аффекты необъяснимой тревоги и тоски, страха, граничащего с ужасом. Вы обнаружите явные сдвиги и вегетативной системы, то есть покраснения, побледнения, потливость и дрожь. Есть вероятность усложнения состояния пароксизмами ярости. Что, возможно, приведет к развитию деперсонализации и дереализации…

Доменик запнулась, споткнувшись о колючий взгляд дымчато-голубых глаз, неотступно отслеживающих ее гуляние по аудитории. Ничего особенного, глаза как глаза. Если бы она не встретилась с ними за сегодняшний день пятый раз. Ровно столько, сколько лекций отчитала.

Слава Богу, эта, в соответствии со стрелками часиков, неотвратимо приближалась к завершению. Как и этот сумасшедший день, пробудившийся ранним утром в Риме, переломившийся в зените в Сиене, и обещающий уже скорый финал – дом во Флоренции. Осталось каких-то семь минут.

Но…

На эти глаза Доменик обратила внимание уже на первой лекции. Они будто приклеились к ней, неотступно сопровождая ее то к столу с компьютером, куда она направлялась каждый раз, чтобы найти нужный файл, то обратно к экрану со спроецированным на нем материалом теоретических выкладок, уже подкрепленных и практикой, то к узким проходам между взбирающимися вверх полукруглыми рядами, переполненных студентами.

Доменик не могла похвастать памятью на лица, тем более тех сотен слушателей, выученных ею за годы работы в университете.

Тем не менее, это лицо она запомнила – худощавое, с неряшливой щетиной, с ямочкой-пуговкой на подбородке, непримиримо сжатыми губами, крупным, со слегка выдающейся горбинкой носом, и… ежистыми глазами под треугольничком густых бровей.

Запомнила вынужденно, поскольку оно преследовало ее сегодня на протяжении всего дня.

Она даже зафиксировала такую мелкую подробность в его привычках, как время от времени вспахивать пальцами, от лба назад, волнистые волосы, не особенно нуждающиеся в тщательной укладке – густые, с проседью, они послушно украшали его голову.

Ему можно было дать лет сорок.

– Ну, что же, всего доброго, мои дорогие. На сегодня все.

Доменик улыбнулась, избегая поедающего взгляда бесцеремонного незнакомца, нехотя поднявшегося вслед за остальными и вышедшего, не попрощавшись.

Устало присев, наконец, на стул, она подвигала мышкой, закрывая один файл за другим, и, заскользив замочком-змейкой футляра ноутбука, хранившего мысли и разработки последних лет, окинула взглядом аудиторию.

Глаза, поблуждав, притянулись к центру восьмого ряда. Туда, откуда ее высверливал, прямо скажем, не радостный дымчато-голубой "резец" странного слушателя, уже давно расставшегося с бесхитростной (экзамены не в счет) студенческой порой.

Доменик, не вдаваясь, зачем она это делает, поднялась на первую ступеньку лестницы между скамейками, отдыхающих, наконец, от груза носителей знаний, и, поколебавшись, взошла на следующую.

Вот здесь он сидел.

Оглянувшись на дверь в аудиторию – если кто-то войдет, непременно удивится: "Ностальгия заела? " – она присела на край "его" скамейки.

Все как на ладони. И захочешь, не увильнешь от полноформатного обзора.

Доменик поспешно встала, успокаивая встревоженные мысли: "Глупости. Просто человек, действительно, не хотел пропустить ничего из того, что я начитывала. Похвально!".

Она не ошиблась. Он не пропустил. В том числе и машину Доменик, вырулившую с университетской стоянки.

Глава 3

Дома ее никто не ждал.

Лудовика, прихватив Спагетти, их премиленькую, способную ненавязчиво просочиться куда угодно таксу, умчалась с друзьями на уикенд.

"Буду к понедельнику. Паста в холодильнике. Не забывай питаться. Целую. Луди".

Записка, прикрепленная миниатюрной подковкой-липучкой к дверце холодильника, как нельзя исчерпывающе рассказывала о дочери, шестнадцатилетней девице, в девять лет учинившей "дворцовый" переворот и взявшей в свои руки управление их маленьким государством. И, в первую очередь, его единственной подданной – вечно куда-то спешащей матерью, на ходу жующей "левые" бутерброды и иногда забывающей в спешке выскочить из тапочек. Так в них и прибывающей на конечную остановку – или в университет, или в клинику, или, и того хуже, на какую-нибудь тусовку типа ученого совета.

Доменик безропотно согласилась на смену руководства, не сопротивляясь диктатуре вышестоящего органа власти, поскольку Лудовика без особых затруднений справлялась с возложенными на себя полномочиями – напомнить матери о ее же дне рождения, дать Высочайшее добро (или не дать) на цвет губной помады, успеть вовремя подсунуть mammine[1] суп-пюре (все прочие блюда откладывались на "потом").

Они остались вдвоем, когда Луди еще не было и трех лет. Доменик тогда было двадцать один.

Подрабатывая в госпитале, она одновременно заканчивала третий год обучения на степень бакалавра в Падуе, где ею и заинтересовался когда-то ведущий профессор кафедры клинической психологии.

Позже Таддео, увлекшись очередной романтической студенткой – Доменик в свое время пережила тот же статус, случайно для ее поклонника перескочившего в "жену" – объявил о своем уходе:

– Не думаю, что у тебя будут ко мне претензии. И ты справишься. Дом, машина, кругленькая сумма в банке для Лудовики – этого достаточно, чтобы вы не напоминали мне о себе. Идет?

Конечно, "идет". Вопрос – куда "идет"? Ведь малышка требовала все больше внимания.

Но останавливать мужа не имело смысла. Хотя бы потому, что последние месяцы перед уходом он наличествовал в доме чисто номинально. Иногда заезжал порыться в своей многотомной библиотеке, увозя в новое пристанище кипу нужной ему для работы литературы, или перебрать скудеющий раз от раза гардероб, постепенно переселяющийся в чей-то шкаф.

Доменик справилась. Без напоминаний о себе и без предъявлений претензий кукушке-мужу.

Дом явно скучал по Лудовике и по пронырливой Спагетти, успевающей с радостным повизгиванием отметиться почти одновременно в давно насиженных местах – на коленях у Доменик, в ее платяном шкафу, научившись просовывать острый нос в узкую расщелину между неплотно прикрытыми дверцами, на диванных подушках, умудряясь по длине соответствовать всем трем сразу.

Вместо привычного слухового и зрительного бедлама, учиняемого бесконечными телефонными беседами Лудовики с ее многочисленными приятелями (время суток в расчет не берется) или прочно обосновавшимися в комнате дочери "рэпа", "рока", "металла" и прочих, не поддающихся звукоизоляции, музыкальных шумов, сдобренных вездесущей суетливостью Спагетти, ее встретили пустая тишина и немая темнота.

Ужинать не хотелось.

Доменик сварила кофе и забралась с ногами в кресло, получая несказанное удовольствие от возможности не сверяться с часиками, чтобы куда-то не опоздать, не заглядывать в телефон, проверяя пропущенные звонки, и просто не…

Она прислушалась…, показалось? Или…, действительно, шорох?

Глава 4

Вернув чашку на столик, Доменик всунула ноги в тапочки: "Проверю-ка я на ночь задвижки и защелки. Может, сквозняк? "

Ну, конечно. Штора над приподнятой створкой кухонного окна вздымалась, подталкиваемая ветром.

Доменик озадаченно покачала головой: "Как же я не заметила? Вот и заснула бы – заходите все, кому негде переночевать. Не похоже на Луди. Чтобы она забыла закрыть окно? А, впрочем…, в суете еще и не то забудешь".

Взглянув на всякий случай на щеколду и второго окна, Доменик пригладила успокоившуюся штору и, погасив свет, вновь уединилась с уже остывшим кофе.

Прощелкав с десяток телеканалов, и, так и не определившись с тем, что бы могло заинтересовать ее душу и мозги, она набрала номер телефона дочери, немедленно отозвавшейся:

– Я не стала звонить, подумала, что ты уже спишь. У меня все в порядке. Как ты? Устала? Спагетти, уймись. Ну, кому сказала? Мам?

– Да, милая, иду спать. Вымоталась до чертиков. Ты с кем?

– Все с теми же. Азелия с другом, Дженнаро с подружкой, и… Мартино.

– А это кто?

– Ну…, ты не знаешь. Познакомлю. Ладно. Спи. Не волнуйся. У меня батарейка на пределе, так что, если отключусь, не дергайся. Все нормально. Целую.

– Целую, малышка. Хорошего отдыха.

В этом вся Лудовика. Минимум информации, максимум краткости.

Доменик запоздало вспомнила о приподнятой створке окна, но передумала перезванивать – если батарейка на исходе, лучше поберечь ее на еще один, более существенный звонок. Если такой, не дай Бог, понадобится.

Опустив чашку с остатками кофе в раковину – завтра выходной, будет чем заняться – она поднялась в спальню и, загрузив пакеты для белья всем, что было на ней в эти два дня, задвинула за собой дверку душевой.

"My house is my castle[2]. Воистину так", – Доменик, отдаваясь упруго бьющим струям почти кипящей воды, буквально кожей чувствовала, как слой за слоем с нее смывается и вчерашняя телеведущая с ее смешной программой "Завеса тайны", наивно полагающей, что сия миссия – в одночасье сорвать эту самую завесу с любой загадки Вселенной – по плечу именно ей, и утомительный почти четырехчасовой маршрут Рим-Сиена, и безостановочная лекционная говорильня, и… терзающие глаза этого вечного студента.

Отмерив колпачком нужное количество шампуня, Доменик, мягко массируя высвободившиеся от заколок волосы, старательно изгоняла и почему-то не желающие успокаиваться под ними мысли.

"Что-то я зациклилась не на шутку. Не пора ли на отдых, старушка? Попрошу на пару-тройку дней отпуск. И с Лудовикой к Ирене. От всех подальше".

Мысли, сдавшись, испарились под напором обжигающих струй, не справившихся, однако, с его взглядом, застрявшим в памяти.

Взглядом тех же глаз, расплавляющим кабинку душевой с другой ее стороны и потому не смущающим Доменик.

По причине ее неведения об этом.

Глава 5

Накрутив на голову внушительных размеров полотенечную чалму и укутавшись в банный халат, Доменик подсела к зеркалу, застеклившему полстены спальни.

Качество кожи – подтянутой, без единой складочки – пока еще не отвечало стандартам бальзаковского возраста, несмотря на напряженный ритм будней и душевные убытки, понесенные от крайне неосторожного обращения с ее душой некоторых двуногих, вероятно, не подозревающих о наличии таковой.

Доменик ровненько нанесла на лицо тонкий слой ночного крема, бережно простучала пальчиками под нижними веками ее гордости – лодочкой уплывающих к вискам шоколадно-карих глаз, борясь с пока еще несуществующими морщинками. И, поставив оценку одиннадцать из десяти особе по ту сторону зеркала за качество отображения той, что жила по эту сторону, подмигнула ей.

Размотав чалму и утонув в пижаме, она, с чувством глубокого удовлетворения от контакта с постельными принадлежностями, дернула шнурок ночной лампы, погрузив спальню, а вместе с ней и дом, в густую темноту ночи.

Но заснула не сразу, несмотря на слипающиеся от усталости глаза.

Напряжение не только этой недели, чудом добравшейся до призрачной с высоты понедельника пятницы, после которой стопроцентно, без вариантов, всегда приходила отсыпная суббота, но и последних месяцев, сжавшихся в один долгий бесконечный беличий бег по кругу – лабораторные исследования, лекционные аудитории не только в пределах Италии, консультирование в клинике плюс нескончаемые заседания кафедры – добило, как оказалось, иссякаемую энергию Доменик.

Не хватало даже минуты пообщаться с дочерью, к счастью, а, может, к сожалению, не жалующейся на второплановость. Вот и о каком-то Мартино ей всего лишь упомянули в мимолетном телефонном разговоре.

Но она не в состоянии была изменить сложившийся распорядок жизни их маленькой семьи. Во всяком случае, на ближайший год, обещающий, наконец, так долго ожидаемые подвижки.

Из многих направлений клинической психологии Доменик, уверенная в собственном потенциале разобраться, наконец, в механизмах связи мозга и поведения человека, выбрала когда-то нейропсихологию.

Но, в дальнейшем, все подробнее исследуя факторы, влияющие на нарушения психической деятельности, и прослеживая закономерности распада психики, сузила искомое направление до "поднаправления" – изучение того блока мозга, который заботится за сохранность информации о событиях и ощущениях, случившихся в жизни человека.

Непочатый край работы. Если еще учесть попутные "маленькие" открытия, сопутствующие любым исследованиям, вроде обнаружения в мозге процессов структуризации в виде голографических образований всего того, что человек нажил на протяжении жизни.

От разворачивающейся перспективы дух захватывало – вытащить на монитор извлеченную из глубинных ячеек памяти информацию, собранную годами и дотошно закодированную мозгом! На реализацию задуманного ушли годы, и, вот, наконец…

"Нобелевка" зажглась яркой звездой на небосклоне их лаборатории. Осталась самая малость – еще и еще раз подтвердить полученные результаты, весьма недвусмысленно заявившие и о наступлении эры разгадки природы сновидений, как отголоска блужданий по временным потокам того, что когда-то назвали "душой".

О чем Доменик осторожно и намекнула в телестудии.

И именно сновидения сегодня ночью отказались сотрудничать с ней, провалившейся, наконец, в глубины собственного бессознательного без продуцирования картинок из ее прошлой жизни.

Как и настоящей, в которой чья-то тень скользнула к ее кровати.

Глава 6

"Что за черт?" – вопрос в буквальном смысле завис на языке, внезапно онемевшем и неповоротливом.

Доменик, ничего не соображая со сна, грубо прерванного непонятным дискомфортом во всем теле, включая язык, беспомощно жмурилась от яркого света, бьющего ей прямо в лицо.

За раздражающе слепящим лучом невесть откуда взявшегося фонаря темнился смутный силуэт кого-то в кресле напротив.

Доменик понадобилась еще пара секунд, чтобы окончательно проснуться и понять, что она уже не спит.

Первый рефлекторный позыв вполне соответствовал ситуации – вскочить и опрометью броситься куда-нибудь подальше от этой мрачной тени.

Но вскочить не просто не получилось, а, к ее непомерному удивлению, тело, несмотря на взбудоражено посылаемые мозгом импульсы к самосохранению, никуда не сдвинулось ни на йоту.

Более того, локализация тела распространялась и на рот, надежно закупоренного липучкой, больно растягивающей губы.

Доменик, протестуя, замычала, бессильная что-либо понять и предпринять. Паника, обрушившись на растерявшееся сознание, накрыла с головой, разбросав барахтающиеся мысли и сжав булькающее сердце, грозя его раздавить.

"Что происходит? Кто это? Где Луди?".

Имя дочери тряхануло по затянутым до предела нервам, растормошив проверенный веками материнский инстинкт. Она, безразличная к боли, забилась в стягивающих веревках, унявшись только после приструнившего ее воспоминания – Лудовика не дома! Слава Богу, не дома!

– Доменик Фалльо. Вы единственная, кто мне может помочь.

Доменик застыла, напряженно вслушиваясь в резковатый баритон. Раздражающий луч фонаря упрямо целился в нее, блокируя видимость за ним.

– Это вынужденное насилие над вами. В целях вашей же безопасности, чтобы вы не наделали глупостей. Я развяжу вас только после того, как вы скажете мне "да". В случае отказа я вас убью.

Он произнес это с такой легкостью, будто всего-навсего приглашал ее поужинать с ним.

– Хотя… я уже даже начал сомневаться, а нужно ли мне ваше "да".

Доменик вдруг заподозрила, что она всего лишь сошла с ума и галлюционирует, снедаемая дремлющей в ней, а потому не опознанной вовремя манией преследования. А что, вполне возможно. Разве можно так загонять себя работой, как у нее это происходит уже в течение… даже и неизвестно какого времени. Вот и получила… результат.

А некто продолжал размышлять вслух:

– Может, достаточно вас сжечь и… все?

Он, что, советуется с ней?

– Неплохая мысль. Если не будет вас здесь, может, не будет и там?

Нет, это не она сумасшедшая. Факт, подтверждаемый ежесекундно не ее бредом, а по-домашнему расположившегося напротив безумца.

Доменик попыталась просунуть неповоротливый язык сквозь плотно сцепленные губы с целью высказать маньяку (вот только ей его и не хватало) свое отношение к происходящему, но тут же отказалась от этой бесперспективной попытки.

Как ни странно, но голова несколько прояснилась в свете данных, изложенных без сомнения душевнобольным визитером: "Как он сюда пробрался? А-а, окно. Он влез через окно. Если бы я позвонила Луди… И что он хочет? Он хочет меня всего-навсего убить. С чего бы? А, может, это один из больных, с кем я работала когда-то? А голос? Не помню его".

Незнакомец поднялся.

"Все. Он принял решение. Господи, да что же это? Что это за напасть?".

Доменик приподняла голову, и, бесполезно уклоняясь от безжалостного прожектора, силилась проследить за "гостем". Собственно, ей ничего и не оставалось делать, как только прослеживать раскручивающийся перед ней ужас. Ладно бы, только перед ней, а то ведь с ней в главной роли.

Неутешительной роли жертвы.

Глава 7

Фонарь погас.

Глаза от напряженного всматривания в непроглядную темноту (он занавесил шторы?) заломило, и Доменик устало опустилась на подушку, до звона в ушах вслушиваясь в то, что делается впереди.

Но уже не впереди. Она уловила движение слева, и ее догадка тут же подтвердилась – он бродил где-то в метре от нее, наткнувшись на тапочки. Шаги глушил ковер, подогнанный под размеры спальни и не оставляющий шансов зафиксировать перемещения социопата, живущего в своем, им же самим выдуманном мире, где и ей почему-то нашлось место. И страдающего в добавок маниакальной шизофренией.

В том, что он как раз из этой серии "комиксов", Доменик уже не сомневалась – холодный расчет, не разбавленный эмоциями теплых тонов, бесстрастное равнодушие к боли и страданиям (включая душевные) ближнего, педантичное исполнение затеянного без учета последствий.

Добравшись до столь печальных выводов, она зафиксировала и полученный в результате обдумывания имеющейся картины букет сопутствующих обстоятельствам синдромов – тело сотрясала противная дрожь, сопроводившаяся липким холодным потом.

От безысходности никак не выходило мобилизоваться и прислушаться к голосу разума – этот негодяй не посмеет что-либо сотворить с ней без того, чтобы не поглумиться напоследок. Так уж у них, у социопатов, заведено.

Он сделает это хотя бы потому, чтобы поразвлечься, наблюдая за ее реакцией. Мучить, так уж по полной программе. И вот тогда Доменик обязана будет вставить ее последнее красноречивое слово для, хотя бы, оттягивания неминуемого приговора.

Но пока…

– Я изучал вас эти два дня. Вчера и сегодня. Не мог поверить, что вы на самом деле есть.

Он шуршал чем-то почти рядом.

Воображение Доменик, подогретое беспросветной чернотой, предавшим ее телом и уже предсказуемым поведением злоумышленника, вмиг услужливо нарисовало возможные варианты развития их взаимоотношений, где именно ей, независимо от вариантов, отводилась "почетная" миссия завершить их милое общение.

"Моя маленькая Лудовика, как же ты перенесешь это?", – мысль о дочери вновь влила силы, и она, напрягшись… застонала от боли. Веревки раскаленными проволочками врезались в тело.

– Тихо, тихо. Не спешите. Еще не время.

Он, наконец, нашел то, что искал – свет ночной лампы уютно позолотил спальню.

Присев на корточки и попав таким образом в поле ее измученного зрения, насмешливо подмигнул ей.

Если бы перед ней ожила мумия фараона Тутмоса Второго (о Первом у нее было мало сведений), Доменик, без сомнения, испытала бы непередаваемые ощущения, как любой нормальный человек, но в гораздо меньшей степени, опознав на расстоянии вытянутой руки от себя… все те же дымчато-голубые глаза, безразличные к ее перепуганному дыханию.

Так вот оно что!

Он следил за ней все это время. Все это время. С когда? Ах, да, сегодня и вчера. Так все началось в Риме. Где в Риме? Где он мог увязаться за ней? Если с утра и до четырех часов она не покидала отель, скучая на внеплановой конференции, обещавшей много, но не давшей, по сути, ничего.

А, потом…, она вышла, наконец, но только для того, чтобы заскочить в присланное за ней такси, примчавшее ее в телецентр для участия в уже плановой, но не менее скучной телепередаче.

Так, где?

– Не тужьтесь, – "вечный студент" усмехнулся, будто догадался, чем занята ее голова, – для меня вы такая же неожиданность, как и я для вас. Ну, что? Поговорим? Моргните мне, если согласны. Если нет, то…

Доменик поспешно зажмурилась, тут же открыв глаза и вновь встретив его издевательский взгляд.

– О'кей…

Он встал и рывком стянул с себя свитер, обнажив… тощее, до отвращения обожженное, тело.

Глава 8

– Как вы думаете, что это?

Если бы у Доменик и была возможность ответить, вряд ли бы она воспользовалась этой возможностью – представленная на обозрение "накожная живопись" вызывала тошноту беспощадной откровенностью.

Несомненно, это ожог. Вперемешку первой и второй степени. Местами кожа всего лишь покраснела и отекла, но кое-где пузырилась пылающе багровыми волдырями, частью уже лопнувшими и слезящимися сочащейся жидкостью.

Доменик отвернулась. Он еще и мазохист плюс ко всему. Надежда на иной разворот событий, нежели уготованный, таяла с каждой секундой. Если он так издевается над собой, что о ней говорить. Вот почему первым в его списке из упомянутых им способов ее "ликвидации" стояло сожжение. Профессионал, видимо.

– Да нет, уважаемая сеньора, глазки на меня, пожалуйста. Ну?

В его голосе впервые прозвучала живая интонация, правда, не предвещающая изменений к лучшему, а, напротив, обещающая все муки ада.

Нашедшие, наконец, выход слезы поползли по щеке: "Что за бред? Что он хочет от меня, в конце концов?”.

Она ни в коем случае не хотела разжалобить убийцу, понимая, что этот прием в данном случае не пройдет.

Скорее, еще более взбодрит его, а, может, и ускорит события.

Но слезы, не слушаясь, уже резвее съезжали на подушку, зля ее.

– Вы плачете? Что вас так огорчило?

Он, определенно, насмехался над ней.

И Доменик, вдруг, успокоилась, разозлившись уже на него: "Подонок! Я еще должна его и пожалеть. Мразь!".

– Вот это, – он ткнул в расплывшееся розоватое пятно на правой ключице, – появилось неделю назад, а это, – палец переместился к пупку, где алел, скукоженный по краям, прорвавшийся волдырь, – два дня назад. Разницу видите?

" Сходи к врачу, идиот. Я не специалист по травмам подобного рода", – Доменик с нескрываемой ненавистью перевела взгляд с изуродованного тела на глаза погорельца, ответившие ей тем же.

– И это еще не все.

Его голос обогатился еще одной интонацией, не знающей снисхождения.

Он, не отпуская ее глаза, в кучку собравшие все возможные проклятья в его адрес, не спеша расстегнул джинсы.

"Ну-ну, верхом не ограничимся. У нас есть еще нечто из нижних запасов – на закуску".

Это "нечто" во всей красе предстало перед ней ровно через секунду – те же ожоги, усыпавшие худые мускулистые ноги.

– Нравится? Здесь, – маньяк коснулся паха, – пока чисто. Иначе мы не беседовали бы сейчас с вами так мирно.

"Господи, да я-то тут при чем?", – Доменик разобрала ярость. В чем он ее обвиняет? И что там творится в его помутневшей голове?

Вот, кстати, то, над чем она должна сейчас подумать. От переживаний толку никакого. Только сбивают. Надо понять источник проблемы и рулить оттуда.

Он будто читал ее мысли:

– Вы виновница того, что со мной происходит.

Глава 9

Все ясно.

То, что она и предполагала – параноидная психопатия.

Диагноз – хуже не бывает. Маньяк не только не допустит ее вмешательства в разработанный план действий, но не позволит и себе изменить его.

Он никогда ничего не делает по прихоти, импульсивно, просто так. Все проговоренное им имеет намерение и цель. Всегда. Чего бы это не касалось.

Мотив – самоутверждение. Или защита. Но в любом случае, этот сукин сын тщательно продумывает свое поведение. До мельчайших подробностей.

Но, что самое неприятное и… опасное, это отсутствие у параноиков пассивных или мягких аффектов. Им не знакомы сентиментальные чувства. Напротив, их "конек" – высокий уровень агрессивности, взращенный склонностью к физическому садизму. И это "понятно". Он, несчастный, живет с осознанием постоянной угрозы от кого бы то ни было. А, поэтому, вынужден защищаться. Тоже от кого бы то ни было и от всех подряд. Активно защищаться.

В данном случае, от нее, Доменик, неизвестно когда и почему внесенной им в черный список "угроз" его безопасности.

Какой напрашивается вывод?

Заняться с ним психотерапией? Выяснить, что стоит за его гневом, и поработать над его скрытыми желаниями?

Доменик покачала головой, отметая идею – какая тут психотерапия, когда у нее, может быть, остались считанные минуты жизни?

– Да-да, именно вы, – он решил, что это ее ответ на его обвинения, – я не сплю уже больше двух недель. Нет. Буду точнее. Сплю, но урывками. По двадцать минут. Чтобы не сгореть.

Самобытный подход к самосожжению – постепенно, с перерывами на обед.

Правда, в общую картину поставленного ею диагноза, подобный способ самоутверждения – причинение ущерба себе – как-то не вписывался. Наоборот, параноики очень заботятся о своей безопасности. Все усилия направлены как раз на то, чтобы не быть ни больным, ни покалеченным. А, поэтому…

Доменик взглянула на него уже с некоторым налетом заинтересованности, так сказать, с научной точки зрения – "новое слово" в сфере параноидного личностного расстройства?

Жаль, нет времени позаниматься подобным экземпляром.

– Как только я засыпаю, этот проклятый костер тут как тут. И с каждым разом он подбирается все ближе. Ближе ко мне. И уже подпаливает меня. Как видите.

Он медленно натягивал на себя одежду, морщась каждый раз, когда ткань касалась ран.

"Понятно. Психосоматический синдром, вызванный болезнью – фобия, будто его кто-то хочет сжечь", – Доменик в который раз пожалела о невозможности более подробно ознакомиться с занимательным, но не в том месте и не в тех условиях объявившимся объектом, без сомнения, увлекательного исследования.

– Я боюсь заснуть, потому что каждый следующий сон это еще один шаг костра мне навстречу… или меня к нему. В конце концов, он убьет меня. По моим подсчетам, осталось три таких сна. А это два-три дня. Больше я не выдержу.

Он вновь опустился в кресло напротив, порылся внизу в чем-то и небрежно швырнул ей что-то чуть ли не в лицо.

Она вздрогнула. По ее одеревенелому телу в неуместной, согласно ситуации, ярко-желтой с зелеными атласными бантиками, пижаме рассыпались упаковки с таблетками – психотропные стимуляторы всех видов, назначенные ему, видимо, им самим же. Включая новомодный модафинил, активирующий психическую деятельность мозга.

– Но и это уже почти не помогает. Зверски хочу спать. Так что, моя жизнь в ваших руках, – он устало усмехнулся, – как и ваша… в моих.

Глава 10

От его последнего заявления потеплело на душе – у нее есть шанс. Он уже не требует, а просит о помощи. О помощи почему-то именно у нее.

Доменик слегка расслабилась. В душе, опять же, поскольку у тела это не получилось по известной причине:

"Парадокс. Я останусь жива благодаря тому, что приговорена умереть".

Видимо, луч надежды высветился и в глазах Доменик, поскольку от "благожелателя" немедленно последовало разъяснение, притушившее зародившийся оптимизм:

– Я дарю вам эти три дня. Моей и вашей жизни. Как вы собираетесь выкручиваться из этой истории и что будете делать, мне наплевать. Важен итог. И если вы не справитесь, – он бессильно, уже не кривляясь, развел руками, – уж, не обессудьте. Вы сгорите вместе со мной. Это просто как данность. И ничто вам не поможет. Я изолировал дом. И вас вместе с ним, как вы понимаете. Запер все выходы. Отключил телефоны. Вас нет. Ни для кого. Кроме меня.

Сегодня ночь с пятницы на субботу. Доменик взглянула на часы на стене напротив кровати – три часа. В ее распоряжении суббота, воскресенье, пон…, нет, в понедельник возвращается Лудовика. Всего… два дня. Она не успеет. Да и при наличии трех дней не реально вывести его из кризиса. Не говоря уж о полноценном лечении, которое ему необходимо – это приблизительно пять-шесть месяцев. И то, без обещания положительного результата. Слишком уж запущено заболевание. А, если выяснится, что это еще и наследственный подарок, шансов помочь ему почти нет.

Доменик загнанно вздохнула: "Глупо! Как глупо! Глупее не придумать! Все летит к черту. И почему? Только потому, что этот придурок что-то там видит во сне".

– Итак? Ваше "да"? Или…

Он, подавшись вперед, ждал ответ.

"Он не понимает, что мое "да" абсолютно ничего ему

не даст. Хотя… ему не даст. Но мне… Кто знает, что может произойти за эти два дня? А вдруг случится землетрясение…, или… всемирный потоп…, или… внезапное похолодание…".

Она тщетно старалась найти еще хоть что-нибудь, более будничное, нежели вселенский катаклизм, способное посодействовать ее освобождению. Но… все было против нее. Включая выходные дни, когда о ней никто и не вспомнит – ни в одной из сфер ее деятельности.

Он напомнил о себе:

– Я жду. И готов прождать еще три дня, – он пожал плечами, вдруг горько опустив уголки губ, от чего выражение его лица неожиданно преобразилось.

Перед ней сидел, действительно, потерянный несчастный человек, бесконечно уставший и беспросветно заблудившийся в лабиринте своей болезни.

Нечто, похожее на сочувствие, колыхнулось в сердце, до сей минуты переживающее ее собственные страхи.

Ну, попробовать имеет смысл. Хотя бы для того, чтобы дать ему понять, насколько серьезно его заболевание, и тремя днями здесь не обойтись.

Версия о сожжении его неким мифическим костром сразу была отметена – обычная фобия, нашедшая самовыражение в соматическом синдроме.

Вероятно, в его далеком и глубоком детстве случился пожар, что и повлияло на отклонение от нормы, все более и активно прогрессирующее. Странно только, почему все-таки он обратился именно к ней…

И тут вдруг в памяти всплыла телеведущая с ее глупой настырностью хоть в чем-то, но подловить ускользающую от прямых ответов Доменик: "Вам не страшно?".

Он узнал о ней из этой программы. Точно. Ну, что же, один-ноль в пользу прозорливой "Мисс", добившейся, пусть несколько и иначе, все-таки своего.

Она моргнула в знак согласия.

Глава 11

– Сейчас потерпите, будет больно, – он рывком отодрал липучку ото рта.

Доменик охнула – будто приложились каленым железом.

– У меня есть одно условие.

"Всего лишь одно? А мне показалось…", – иссушенная стрессом и жаждой, она облизнула онемевшие губы с благоприобретенным привкусом прогорклой синтетики.

– Вы не выходите из этой спальни. Ни под каким предлогом. Все, что вам понадобится, я принесу. Я имею в виду еду, воду, кофе, и не знаю, что вы там еще захотите. Остальное, что нужно для жизни – туалет, душ, одежда – здесь есть.

Распутывая веревки и стараясь по возможности не касаться Доменик, он вежливо попросил ее приподняться в нужных местах: " А как же ты меня обматывал этой дрянью? Не особенно ведь нуждался в разрешении".

Она молча подчинялась, разминая отекшие пальцы рук. Тело, не веря, пока не реагировало на свободу.

Сматывая веревку во внушительный клубок, он поглядывал на нее сверху вниз и, предупреждая ее порыв пнуть ногой ему в пах и удрать, лениво проговорил:

– Маленькое уточнение. О бегстве даже и не помышляйте. Церемониться с вами не буду. Вы уже догадались, почему. Правда? Позвольте я соберу свои средства первой помощи.

Наклонившись, он горкой сгреб упаковки с лекарством и, задержавшись в положении над ней, придвинулся ближе к ее лицу. Так, что Доменик до мельчайших подробностей изучила и следы изможденной худобы теперь уже ее, навязанного случаем, клиента, и накопившейся усталости в воспаленных с лопнувшими покрасневшими сосудиками глазах, и ранние скорбные морщины у губ:

– Разрешите представиться, Валерио.

Он резко выпрямился, и, уже не глядя на нее, швырнул в сумку "боеприпасы". Не оборачиваясь, глухо произнес:

– Переодевайтесь. И… начнем.

– Мне можно зайти в душевую?

Доменик, временно отодвинув мысли о побеге, а, соответственно, и о нанесении увечий ее тюремщику, как необходимой мере на трудном пути к свободе, спустила ноги на пол.

– Можно. Но без фокусов.

Раскрыв дверцы шкафа, взглядом поискала, во что бы

такое обрядиться, чтобы не слишком раздражать цветовой гаммой и без того натянутые нервы м-м-м… Валерио, и остановилась на темных, свободного покроя, брюках и бежевой блузке.

– Дверь в душевую желательно не закрывать. Тайну исповеди гарантирую.

Доменик, едва сдерживаясь, чтобы ему, не дай Бог, не нагрубить, уперлась взглядом в его спину и преувеличенно почтительно потребовала:

– Сварите мне пока обещанный кофе. Буду очень признательна. И две ложки сахара. Спасибо.

Она удивлялась самой себе – железное самообладание, ну, разве что сравнимое со стойкостью суперагентов.

Дождавшись, пока он выйдет, Доменик, игнорируя предостережения, подбежала к окнам, но, отдернув шторы, разочарованно пискнула. Все предусмотрел, засранец – стекла надежно защищали металлические жалюзи, привинченные накрепко к деревянной раме. Когда он успел так подготовиться? И как она ничего не услышала? Ответ прозвучал за спиной:

– Ваш кофе. На этот раз без снотворного.

Ах, вот оно что! Пока она бегала по кухне, борясь со "сквозняком", он уже был здесь, поработав над ее чашкой кофе на столике. А, потом, когда заснула…

Доменик, кипя от злости, обернулась:

– Но почему я?

– А вот это вы узнаете, когда разберетесь с моим сном. Заодно станет ясно, способны ли вы вообще что-либо изменить. И, если нет, у меня останется только один выход – избавиться от вас. Возможно, не уверен, но это будет тот самый единственный для меня путь выжить.

Она уточнила:

– Выжить, убив меня?

– Вы правильно меня поняли.

– Но это же абсурд.

– Оставим разборки. Вы сами все поймете… или не поймете.

Глава 12

Доменик загнали в тупик.

Как объяснить этому… Валерио, что все не так просто. У нее нет под рукой ничего для работы – ни электроэнцефалографа для фиксирования деятельности мозга, ни аппарата для измерения давления, ни датчиков, ни осциллографа, то есть, всего того, что позволит сканировать его сновидения и проанализировать их продолжительность, информативность, доминанту, значимость, класс, наконец, и много еще что.

Для себя она уже определилась с теми процессами, которые пережил и переживает этот несчастный. Сон – это просто навязчивая идея, рожденная больным мозгом. На самом деле, все гораздо сложнее – пожар, свидетелем или жертвой которого он стал когда-то, внушил страх повтора страшного события, в свою очередь развившегося в паранойю и вызвавшего вполне реальные следы ожога. "Взлелеянный" им инстинкт самосохранения дал обратный результат. Ну, и пик болезни – он ежесекундно занят поисками того, кто посмеет посягнуть на его жизнь.

И нашел. Ее. Доменик. Вопрос на засыпку, так и не получивший пока ответ – почему именно ее?

– У меня есть к вам ряд вопросов, – Доменик, принявшая душ, переодевшаяся и несколько успокоившаяся (все-таки, и два дня это немало, чтобы что-то придумать для выхода из этой идиотской ситуации), присела в кресло у столика.

Валерио, в двух шагах от нее, опустился на ковер.

– Только без этих ваших психологических штучек. Не терплю словоблудие.

– Тем не менее.

Она помолчала, мысленно формулируя вопрос так, чтобы, Боже сохрани, не задеть его израненную подозрениями психику:

– Какие ассоциации у вас связаны с огнем? Я спрашиваю не о болевых ощущениях.

– С огнем из моего сна?

Да что ж его клинит на этом сне!

– Нет. Просто с огнем. Первое, что приходит на ум, – и, чтобы не злить его, добавила, – о сне поговорим чуть позже.

– Вы хотите убедить меня, что я псих? – он взял быка за рога, – бесполезная трата времени. Еще вопрос?

– М-м-м…, расскажите, хотя бы вкратце, о вашей семье, о наиболее запомнившихся в детстве событи…

Он нетерпеливо прервал ее:

– Старик Фрейд нам тоже не поможет. Ну, и последний из ваших терапевтических запасов? Я вижу, вы не туда гребете. У меня нет времени на ерунду.

Доменик пригубила кофе: "Выскальзывает как уж. Правда, и не жалит. Пока".

– Вы разговаривали с кем-то о вашей проблеме?

– Нет. Повторяю, с этой, как вы говорите проблемой, можете справиться только вы. Вы ее заварили, вы ее и расхлебывайте. Все? Ну, а теперь о деле.

Валерио размешал гущу из пяти ложечек крепчайшего кофе и залпом выпил.

"Может, сердце подсадит? – с надеждой подумала Доменик, – и вопрос решится сам собой".

– Я расскажу вам, что мне снится.

Глава 13

Вокруг голоса. Их много. Десятки, сотни. Они тревожат, раздражают, беспокойным гулом рассказывая о неумолимо надвигающимся нечто.

Страшно болит голова.

Мысли, чувства забились куда-то далеко. Осталась только эта ковыряющаяся в голове боль.

Перед ним помост с педантично выверенными – что сначала, и что потом – охапками подсушенных веток, досок. Всего того, что обещает некое феерическое зрелище.

Взглядом он прирос к обессилено поникшей фигурке в центре помоста.

Она привязана к столбу. Густые пряди распущенных, давно немытых волос занавесили лицо. Плечи запятнаны ссадинами и синяками.

Он не может ее вспомнить. Гул голосов режет слух.

Помост окружают люди в черном с зажженными факелами.

Где-то сбоку медленно поднимается чья-то рука, и, словно перебитая, резко опускается вниз, служа сигналом к началу чего-то.

И тут же факелы вонзаются в хворост, мгновенно благодарно брызнувшего искрящимися огненными росинками.

Он силится вспомнить ее лицо. Но боль, вгрызаясь, тут же заявляет о своих правах.

Она жмется к столбу. А ручейки пламени, играючи, но все более разогреваясь, бегут к ее ногам.

Вскинув голову, она находит его глаза.

Дурман в голове вдруг рассеивается, и пращой выпущенная память взрывается криком:

"Корделия!!!".

Его зов слышит только он. И… она.

Пробуждение раздавило мозг:

"Нет! Господи милосердный! Нет!".

Миг, молнией соединив их, раскалывается под натиском разъяренного огня, с ненасытным урчанием пожирающего ее тело.

Боль возвращается, подкатив и к сердцу. И изорвав его…

– … и эта боль – она здесь, здесь, здесь…

Валерио остервенело бил себя по груди и, зарывшись в ладони, вдруг – Доменик даже растерялась – глухо зарыдал, хрипло всхлипывая.

Она вскочила, схватила чашку и уже бросилась было в душевую за водой, как он, поймав ее за ногу, втолкнул обратно в кресло:

– Куда? Я вас ни о чем не просил.

Доменик подчинилась: "Ну, не просил, так не просил.

Утешайся сам".

Валерио, задрав полу свитера, рывком протер лицо и, досадливо морщась, дотянулся до все той же сумки:

– Вот. Посмотрите, – он протянул ей измятые, видно, наспех исчирканные листы, – я попробовал все это нарисовать. Запечатлеть, так сказать, для потомства. Не моего, к сожалению. На свое я уже не успеваю.

Доменик перебирала неопрятные зарисовки буйствующего огня, переданного "художником" весьма умело.

За ним едва виднелась скрюченная фигурка девушки.

И лишь на последнем из набросков он изобразил, вернее, постарался изобразить ее лицо. Схематично, несколькими штрихами, отдав предпочтение глазам.

Доменик, сощурившись, пригляделась. Определенно, знакомые глаза.

Лодочкой уплывающие к вискам.

Глава 14

– Неплохо вы меня разыграли.

Доменик сложила листы в аккуратную стопку – она очень старалась сохранить хладнокровие. Даже голос не дрогнул.

– И это розыгрыш? – он сердито отогнул рукав свитера со свежим следом от ожога.

И тут Доменик прорвало. Жаль, но надо признаться, суперагентура не ее стезя:

– Вы что, и впрямь принимаете меня за идиотку? Позвольте вас разочаровать. Я хочу это увидеть.

– Что увидеть? – Валерио нахмурился, – я же вам показываю. Кажется, с этого я и начал. Со стриптиза, черт возьми.

– Нет, вы меня не поняли. Я хочу увидеть своими собственными глазами ваш… костер.

Она кивнула на представленный очередной аргумент в пользу придуманной им истории. Изощренно придуманной и продуманной. Это надо же, какая фантазия. Ее, Доменик, сжигают на костре во сне какого-то мошенника! А она уже было поверила. Даже диагноз составила. Великий актер! А все для чего? Просто, чтобы… точно!.. та девица из телецентра! И ее "заковыристые" вопросы. А потом она пыталась ей что-то еще и поведать напоследок. И Доменик отмахнулась от нее, не позволив перезвонить.

Более того, как-то уж очень скоренько она свернула свою программу. После чего? После того, как Доменик упомянула о сновидениях в связи со своими исследованиями. Зацепились!

Так они просто хотят выведать секреты ее работы! И подкинуть "бомбочкой" на очередной передаче. Вот, мол, сорвали-таки "завесу"!

И ход, придуманный ими – гениален! Прежде заинтересовать Доменик. Чем можно заинтересовать любого человека как не им самим? Вот и крючок – она собственной персоной в сновидении совершенно незнакомого ей Валерио. А для убедительности пошли даже на "самострел".

По их сценарию, она стопроцентно должна была попасться. А вся эта мишура с угрозами "убить" и "сжечь" понадобилась для нотки трагизма. Разогреть же как-то надо было. Д-а-а, умники и умницы. Нечего сказать.

– Поясните, – он занервничал.

Ну, еще бы! Одно дело забалтывать наивную ученую

тетку всякой ерундой, а, другое – неопровержимыми фактами доказать состоятельность сказанного.

– Вы заснете. А я…

– А вы сбежите. А я, тем временем, самоликвидируюсь. Неплохо придумано.

– Хм, вот об этом я, как раз, и не подумала. К сожалению.

– Нет, уважаемая. Придется вам поверить мне на слово.

– Хорошо. Заприте дверь на ключ и спрячьте его. С окнами вы уже разобрались. Мне некуда будет бежать. Кроме того, я предлагаю вариант сна под душем.

– В каком смысле? – Валерио смешался.

– Вы будете спать под душем. Что непонятно? Если все так, как вы мне тут изложили, и ожог появится, то вода тут же с ним справится. А одного доказательства мне достаточно, чтобы убедиться в правдоподобности вашей истории. После этого я немедленно вас разбужу.

– А если не разбудите? – он почти поддался ее предложению.

– Не сгорите. Вода вас спасет. И, потом, вы что, считаете я допущу пожар в моем доме?

Он приободрился:

– Только с одним условием…

– Нет уж. Теперь я ставлю условия. Если я своими глазами не увижу этот цирк, ни за что не возьмусь размотать этот узел. Не забывайте, я ученый-экспериментатор. Не кабинетная мышь.

Видимо, что-то в ее голосе убедило Валерио принять вызов. Он даже рассмеялся, вмиг утратив маску коварного злодея.

Но Доменик было совсем не весело.

Каков бы ни был результат этого сумасшедшего опыта, каждый из них оставался на своем месте, назначенным не ею.

Он – палач, пусть уже и косвенно. Не пойдет же он, на самом деле, на преступление только потому, что она не "расколется" и не выложит засекреченные лабораторные данные. Но вся эта игра даром для нее не пройдет. Пережитый стресс еще даст о себе знать.

То есть, в любом случае, она – жертва.