Раздел второй. Создание нового метода
Глава 1. История методологии
Методология современного права как факт, т. е. уже и как история, достаточно подробно освещена в первом разделе монографии. Здесь же важен взгляд на возникновение и развитие методологии вообще, т. е. в том отношении к ней, которое не связано с конкретными науками. Не менее важно и сопоставление некоторых разных, на первый взгляд, методик в такой проекции, в которой их «хитрое сплетение» обнаруживает неожиданные связи и закономерности, используемые в работе.
Но основная задача этой главы – подготовить читателя к созданию нового метода, о котором пойдет речь в следующей главе, и к адекватному пониманию некоторых методологических приемов, используемых автором в других разделах.
Если нет до сих пор общепринятого определения «метода», то, тем более, нет единого мнения о происхождении методологии как специфической области знаний, определяющей закономерности мышления и правила проведения исследований и технологических действий во всех сферах деятельности человека.
Даже наиболее вероятный «истец» на право родоначальника методологии – философия – до сих пор не смог предоставить убедительных доказательств суду, в роли которого выступает научное сообщество земной цивилизации.
Тем не менее не будем нарушать исторических традиций и предоставим слово именно ей. Философия как объективная и достоверная наука берет свое начало с Аристотеля, глубина мыслей которого по некоторым вопросам до конца не постигнута и по сей день. Философия как метод, на взгляд автора, обязана своему происхождению его учителю – Платону.
В нашу задачу не входит подробное освещение его мировоззрения. Важно понять лишь одно: почему его гениальное философское открытие, не имеющее своей прямой целью создание метода, стало рождением методологии как убежденности в том, что всегда можно найти альтернативный способ решения определенной научной проблемы.
Усваивая и перерабатывая один из главных выводов Сократа о всеобщем характере знания, Платон задается вопросом: как может возникнуть такое знание в человеке как конечном существе, которое рождается и умирает? Глубокие познания в геометрии, реальность всеобщих истин которой не вызывала сомнения, придали ему дополнительную уверенность в обоснованности поставленного вопроса.
Чтобы познавать предмет, рассуждает Платон, мы должны понимать его. Душа не имеет особого телесного органа для восприятия общих понятий и отношений. Отсюда он признает в душе способность непосредственно усматривать общие отношения. Получить такое знание извне невозможно: оно может быть лишь результатом непосредственного духовного созерцания либо результатом припоминания, посредством которого мы сознаем то, что уже заключается в нас.
Отсюда Платон делает вывод, что и предмет истинного знания – бытие – есть также нечто общее, универсальное. Логическим видам (общим понятиям) соответствуют действительные «виды» существ (например, лес) – их родовые формы или «идеи». Идея есть, прежде всего, сущность вещи. Эти идеи больше, чем состояние нашей мысли, они обладают вечной реальностью. Так Платон понял, что в природе ничто не объяснимо без разума, ибо нет ничего, что не имело бы своей идеи, своей цели.
До Платона исходной и конечной точкой рассуждения древних философов была окружающая их действительность. Глядя на воду, небо, землю и огонь, они рассуждали о первоначалах бытия, не замечая, как включают туда и свои собственные мысли. Историческое значение философии Платона состоит в том, что он открыл для всех «мир идей» как новый источник познания. Представление об альтернативном источнике привело к осознанию того, что мысли излагаются определенным способом: это могло случиться лишь тогда, когда появился другой способ мышления.
Поэтому Платона можно считать основоположником философии как методологии. В качестве дополнения к вышесказанному приведем оценку его метода одним из лучших знатоков античной мысли С. Н. Трубецким: «Платон учил, что всякое знание есть припоминание, а иначе оно немыслимо. Знание универсально: общие понятия сходства и несходства, тождества и различия, без которых мы не можем судить о чем-либо, не даются нам опытом, но обусловливают собою всякий возможный опыт. Мы должны иметь их, чтобы судить о данных предметах. Истинное знание, по Платону, черпается не из внешних впечатлений, а изнутри души. И душа, которая приобретает такое знание, находит его в себе самой (курсив наш. – Авт.); если же в ней пребывает истинное знание, как она может быть временной и преходящей?» [99, с. 378].
Эти замечательные слова будут вдохновлять еще не одно поколение на новые открытия в философии. Но в них кроется недостаток, имеющий непосредственное отношение к теме монографии. К нему мы вернемся в следующей главе.
Сочинения Аристотеля не носят такого художественного, мистического характера, как творения Платона. Они в полной мере отвечают современным требованиям научной объективности и по-прежнему являются теоретической основой всех научных дисциплин, где не обойтись без строгого математического аппарата, построенного на открытых им принципах формальной логики. Отдельные труды Аристотеля до сих пор не потеряли своей актуальности и могут служить предметом для более глубоких исследований.
В рамках настоящей работы нас будет интересовать лишь один аспект его учения – теория причинностей. Однако не вся, а лишь незначительная, но самая оригинальная ее часть – «форма», составляющая сущность любой вещи.
Сущность вещи, утверждает Аристотель, в самой ее индивидуальности определяется общим видом, т. е. формой, которая в ней воплощается. Сущность вещи есть данная форма в данной материи. «Отвлеченная форма» (медь, например) воплощается в конкретном предмете как материя (медь) и ее форма (статуя). Но сущность данной материи – это не статуя, а медь – простая отвлеченная форма, воплощающая в себе потенциальную возможность многих вещей. Отвлеченная форма в данном случае – это форма организации элементарных частиц, которые при других условиях могут создать совершенно другие формы – сталь, гипс, пластилин и т. д.
Материя сама по себе не обладает формами и не имеет никаких свойств, – развивает свою мысль Аристотель. Она есть неопределенная возможность изменения. Форма, напротив, есть то, что определяет собой материю, дает ей определенный действительный вид, свойства.
Так древнегреческий философ приходит к пониманию формы как причины. Форма, как чистая энергия, может быть мыслима и без материи – в мыслящем разуме. Гениальность этого вывода Аристотеля по достоинству оценивается, если его сопоставить с еще одним глубокомысленным высказыванием: «Форма есть не только сущность вещи, но и ее внутренняя цель и та сила, которая осуществляет эту цель» [там же, с. 428].
При анализе Хозяйственного кодекса Украины мы попытаемся использовать методологию греческого философа применительно к установлению юридической сущности «существенных условий до-говора».
Практически любая современная наука, применяющая математические методы исследований, пользуется при этом дифференциальным исчислением. Но редкий математик знает, что Лейбниц разработал его благодаря еще более выдающемуся открытию человечества – принципу непрерывности. Это один из самых фундаментальных и всеобщих принципов мышления, без которого не сможем обойтись и мы.
Изложим его в упрощенном варианте, используя для наглядности пример из физики, которым пользовался и Лейбниц в своей работе «Два отрывка о принципе непрерывности». Применительно к физическим явлениям он может быть сформулирован следующим образом: покой может рассматриваться как бесконечно малая скорость или как бесконечно большая медленность.
Сопоставляя это положение с правилами движения, сформулированными Декартом в «Началах философии», Лейбниц заметил, что они противоречат друг другу. Первое правило гласит: «…оба тела, и В, и С, равные и движущиеся с одинаковой скоростью в противоположных направлениях, столкнувшись, вернутся назад с прежней скоростью» [63, с. 205]. А во втором правиле утверждается, что «если сталкиваются два тела, В и С, движущиеся прямо навстречу друг другу с одинаковой скоростью, и В больше С, то С возвратится назад со своей прежней скоростью, а В будет продолжать свое движение, так что оба они вместе будут двигаться в том направлении, в котором прежде двигалось В» [там же].
Когда Декарт формулировал данное правило, он, по-видимому, не обратил внимания на то, что в зависимости от величины разности масс двух тел, В и С, они могут вести себя неоднозначно. Но неравенство тел, заметил Лейбниц, может все более и более уменьшаться и, наконец, стать как угодно малым. В этом случае и наступает момент, когда правила противоречат друг другу. Не только принципу непрерывности, но и здравому смыслу.
По второму правилу всякое как угодно малое увеличение тела В, которое сначала равнялось С, не вызывало бы тотчас в результате столкновения такого последствия, которое предусмотрено этим правилом. Ели масса тела В увеличилась на очень незначительную величину, оно должно сначала отталкиваться несколько слабее, чем прежде, потом еще слабее. При более значительном различии масс В и С тело В должно сначала «пройти через 0», т. е. остановиться после столкновения. И только при большем увеличении в разнице масс В после столкновения с телом будет продолжать двигаться вперед, согласно второму правилу Декарта.
Так, на конкретном примере, с помощью частного положения о «покое» с точки зрения принципа непрерывности, Лейбниц продемонстрировал сложность его всестороннего осмысления, которого не удалось достигнуть даже такому великому математику и философу, как Декарт.
Одним из самых универсальных методов мышления человека является синтез и анализ. Из того, что всякое познание состоит из суждений, нельзя сказать обратного – всякое суждение есть познание. Настоящее познание несут в себе только такие суждения, в которых связь субъекта (подлежащего) и его признака (сказуемого) удовлетворяет одному из двух требований:
1) представляется всеобщей и необходимой;
2) полагает нечто новое, не содержащееся в понятии субъекта как его признак.
Суждения, выполняющие первое требование, называются аналитическими. Одним из частных и распространенных случаев анализа является дедукция – выведение из общего понятия конкретного, особенного.
Суждения, выполняющие второе требование, называются синтетическими. Наиболее известным примером является индукция – обобщение опытных данных и подведение их под какое-либо общее понятие.
В работе будут использованы и другие синтетические и аналитические суждения – априорные, которые отличаются тем, что в них предметом мысли не могут служить опытные данные и понятия, полученные из опыта. Примерами таких априорных понятий, используемых в праве, являются воля, свобода, долг.
Еще одним отличием анализа и синтеза может служить полярность восприятия их «познавательного результата». Мудрый Сократ на основе синтеза пришел к довольно пессимистическому выводу: чем больше человек начинает познавать, тем больше он понимает, как мало он знает. И. Кант на основе анализа пришел к обратному выводу: чем больше мы рассуждаем о каком-либо предмете (явлении), тем с большим удивлением сознаем, как много мы о нем знаем.
Легендарный Шерлок Холмс был бы поклонником не только дедукции, но и философии Канта, если бы ознакомился с ней… А заведующий кафедрой философии Кембриджского университета профессор Д. А. Меллор «заново открыл» этот мультипликативный эффект аналитических суждений в своей логической обработке: «…при объяснении может расшириться сфера объясняемого» [72, с. 90].
Однако такой вывод англичанина не следует воспринимать слишком оптимистично. Об этом предостерегал еще М. И. Каринский – русский философ конца XIX в. Он мало известен даже среди искушенных интеллектуалов и знатоков философии, поскольку не создал своей теории (очевидно, понимал, что после Канта это делать бессмысленно…), но подвергал глубочайшему анализу уже известные творения человеческой мысли. Его труд «Классификация выводов» можно назвать самой серьезной аналитической работой в философском мире во второй половине XIX в.
В самом ее начале он задается неожиданным вопросом: какова причина того, что мы на формулы индуктивных доказательств смотрим как на формулы заключения от частного к общему? Если не задумываться над подобным вопросом, утверждает он, то еще более легкомысленно делать обратное: переносить свойства общего (свойства ряда) на свойства отдельного субъекта. Если мы установили, что все люди смертны, это не значит, что вытекающий отсюда вывод «Ной смертен» можно считать причиной такого общего. Частные случаи, полагает Каринский, подбираются веками путем кропотливого труда, а общее – давно готовое достояние человеческого знания.
Далее он рассматривает силлогизмы с целью уточнения их прав на свое место в его классификации выводов. Напомним, что простейшим видом силлогизма является суждение со следующей формулой: «Если А = В, а В = С, то С = А».
Заканчивая исторический анализ отношения к силлогизмам отдельных философов, Каринский заключает: «Таким образом, отрицание за силлогизмом значения выводного процесса, соединялось ли оно с отрицанием вообще выводов от общего к частному, как у Бэкона, или пыталось силлогистические формулы заменить новыми, не силлогистическими, как у Локка, или, наконец, хотело свести выводы от общего к частному, к индукции, как у Милля, всегда запутывалось в противоречии и тем выдавало свою полную несостоятельность» [49, с. 63].
Поэтому задачей учения о выводах может быть не устранение силлогистических формул из классификации выводов, а только преобразование ходячих теорий силлогизма.
Почему логика, вопрошает он, считает своей задачей разъяснение формулы индуктивного доказательства, а аксиому равенства (А = В) не принимает в систему?
«Выводом обычно называют такую операцию мысли, – продолжает он, – в которой мы убеждаемся в истинности известного суждения при посредстве других суждений» [там же, с. 77]. Вывод устанавливает признак для данного в мысли субъекта или, наоборот, устанавливает субъект для данного в мысли признака. Таким выводом Каринский не только высказывает свое понимание соответственно синтетических и аналитических суждений, но и обосновывает возможность отнести силлогизмы к общей классификации выводов.
Акт вывода, считает он, содержит в себе два момента: присоединение одного элемента к другому; присоединение при таких условиях, которые вынуждают признание законности этого присоединения. Если А = В, а В = С и С = А, то это не значит, что мы В выводим из А, а С из В. Мы только устанавливаем связь между ними: вопрос же реальности существования А, В и С не имеет здесь никакого значения.
Но самым главным для создания классификации выводов Каринский считает ответ на следующий вопрос: какое отношение между соответствующими элементами двух суждений дает нам право переносить оставшиеся элементы из одного суждения в другое? Отвечая на него, он рассуждает следующим образом.
Тело протяженно не потому, что в понятии тела есть признак протяженности, а потому, что оно обладает свойством протяженности. Значит, «протяженность» – это не субъект суждения, а одно из свойств тела, являющегося таким субъектом. Поэтому мы и можем сравнивать два понятия одного субъекта суждения (в данном случае – тело). Это и есть применение формулы выводов на основании тождества.
Имея суждение о некоторых членах группы, продолжает Каринский, мы только о них можем сделать вывод на основании реального тождества. В противном случае возможны ошибки. Например, все металлы тонут в воде. Такой вывод называется неполной индукцией. Поэтому суждение о всеобщей причинной связи является не аксиомой, как думает Милль, а искомой индукцией.
Методологическое значение этого вывода Каринского трудно переоценить. Привыкшие в обиходе к термину «индукция», даже опытные ученые забывают вовремя остановить процесс обобществления своей мысли и впадают в заблуждение. «Неполная индукция» Каринского настораживает исследователя, помогает ему не потерять бдительность и вовремя остановиться!
Если же мы имеем группу с содержанием одного признака, выводы этого рода называются выводами по неполной аналогии. Для того чтобы из общего суждения сделать вывод к частному, достаточно превратить это суждение о каждом члене группы. В данном случае применяется формула выводов на основании противоречия.
Заканчивая свою классификацию, М. И. Каринский дает блестящее определение: «…процесс умозаключения есть решение вопроса о праве перенести один из элементов одного суждения на соответствующее ему место в другом суждении» [там же, с. 270].
Остается добавить, что философская культура мышления многих философов (представителей других дисциплин тем более!) была бы значительно выше, если бы они познакомились с глубокими мыслями русского философа XIX в.
Таким кратким обзором, естественно, не исчерпывается все методологическое богатство философского наследия человечества. Оно необъятно по содержанию и настолько многосторонне по форме, что до сих пор ни один философ не решился на такое специфическое и трудоемкое исследование, как создание общей методологии.
Современная правовая наука немыслима без теории управления. Наиболее заметное взаимодействие их проявляется в правовых воз-зрениях американских юристов. Теоретическим фундаментом этой науки стал прагматизм, одним из основоположников которого можно считать утилитариста Бентама, с правовой концепцией которого нам предстоит познакомиться в следующем разделе. Односторонность и ограниченность этой теории достаточно убедительно раскрыл С. Л. Франк в одной из своих статей.
Тем не менее именно эта наука, основанная на оригинальных идеях «Всеобщей организационной науки» А. А. Богданова, послужила одной из главных причин мощного рывка западной экономики в начале 50-х годов прошлого столетия.
Теоретико-технологические принципы этой науки изложены в блестящем труде А. Холла «Опыт методологии в системотехнике». С первых же страниц этой книги ее утилитаристский подход обнаруживается в определении одной из главных категорий «потребность». «Потребность есть состояние напряжения или неравновесия в окружении, порождающее стремление к поведению, направленному на снятие напряжения или на восстановление равновесия» [115, с. 36].
Системотехник подходит к исследованию потребностей объективно: главный шаг при выяснении того, что нужно людям, формируется просто – спросить их самих! Одним из главных проявлений компетентности, на взгляд Холла, является умение планировать, которое означает установление того, что надо делать. Именно при планировании наблюдается максимальная концентрация творческого процесса, который автор понимает как временную последовательность действий или событий, приводящих к созданию новой системы, удовлетворяющей целям данной группы в данный момент времени.
Подробно описывая творческий процесс мышления, Холл ссылается на авторитетное мнение Дьюи, который считает, что этот процесс должен начинаться с идеи, оценки или задачи и что ни один из компонентов нельзя выбросить или сделать определяющим по отношению к другим. «Увидеть (курсив наш. – Авт.), что ситуация требует исследования, есть начальный шаг к исследованию» [там же, с. 104].
Наступающее после уяснения задачи планирование должно в точности предусмотреть последующий процесс выполнения проекта, программы и т. д. Если в процессе изготовления детали токарь должен «открутить патрон и перевернуть заготовку» – так и должно быть записано в технологической карте на ее изготовление. Ухмылки опытных станочников, что «это само собой разумеется», исчезли с их лица, когда появились первые станки с числовым программным управлением. Робот не понимает таких фраз, как «само собой разумеется», «очевидно» и др.
Вывод Холла наводит на грустные размышления: сколько замечательных проектов было загублено из-за непродуманности мелочей, из-за отсутствия разработанного механизма устранения любых препятствий, что, собственно, и должен продумывать и реализовывать системотехник.
Особенно остро ощущается дефицит в методологически подготовленных системотехниках в законодательной деятельности. Как часто приходится слышать от юристов и законодателей о безупречно разработанных и принятых новых законах, у которых есть, к сожалению, один «маленький недостаток» – отсутствует механизм их выполнения или взаимодействия с другими нормативными актами.
Но кто же такой этот системотехник? «Важнейшим личным качеством системотехника, – утверждает А. Холл, – следует считать склонность к системной точке зрения. Он должен уметь подчинять синтез (воображение) анализу и наоборот. Он должен обладать способностью “ладить” с людьми, проявлять положительные свойства лидера, такт, дипломатию и гибкость, столь важные для системной работы. Он должен обладать даром выражения (устно, письменно, графически) мнения, заключения других людей.
Его следует обучать следующим наукам:
1. Вероятность и статистика.
2. Философия.
3. Экономика.
4. Психология.
5. Язык + опыт (в своем виде профессиональной деятельности. – Авт.)» [там же, c. 34].
Раскрывая возможности системотехников на примере деятельности телефонной компании Белла по реализации крупного проекта, автор лестно отзывается об оборонно-промышленном комплексе СССР, где также, на его взгляд, были выдающиеся представители этой профессии. К их числу следует отнести, прежде всего, генерального конструктора С. П. Королева, который своей памятной фразой, высказанной устами артиста Кирилла Лаврова, – «мне даны большие права» – отметил главнейшее различие в работе системотехников двух правовых систем. На Западе они сами завоевывают право на лидирующие позиции. У нас же это право является публичным. Однако суть от этого не меняется, поскольку с точки зрения реализации способностей системотехника важны не права, а предоставленная свобода. Ощущение свободы – вот что первично, а не права, которые можно лишь констатировать. Энергия мысли ищет свободы для своей реализации, а не прав, ограничивающих ее.
Из всех используемых в работе не рассмотренным остался только трансцендентальный метод И. Канта. Чтобы не оставлять читателя в полном неведении относительно него, следует привести упрощенное и вместе с тем достаточно точное объяснение его из книги С. Л. Франка «Непостижимое».
Предметное мышление, поясняет автор, пользуется рациональностью как своим орудием, но не замечает самого орудия, которым оно при этом пользуется. В противоположность этому мышление, направленное на саму рациональность, «трансцендентально»; оно направляет свой взор на общие условия предметности как итога мышления, т. е. имеет предметом своего рассмотрения саму глубину, из которой проистекает мышление, мыслящее овладение реальностью.
Описывать этот метод подробно словами настолько же сложно, насколько не просто изобразить 5-ю симфонию Бетховена в прозе или стихами. Его следует постигать непосредственно в действии, что мы и попытаемся сделать во второй главе четвертого раздела.
Глава 2. Синтез и анализ метода
Проведенного в предыдущей главе анализа истории методологии и обзора методов, используемых в современной юриспруденции и философии права, оказалось недостаточно для разработки нового универсального метода. И дело даже не в том, что целое больше частей, его составляющих, а метод, как правило, является именно тем, чего не хватает мысли для обретения целостности и полноты по исследуемому вопросу.
Метод – это такое неуловимое движение мысли, которое может «затеряться» даже среди известных, неоднократно высказываемых и используемых суждений рассудка и положений разума. В том-то и состоит иногда непостижимая игра воображения, когда «увиденное вдруг» это неуловимое движение мысли приводит к озарению и появлению новой идеи.
Большинство ученых считают, что озарение приходит одним из двух способов. В первом оно является следствием восприятия какого-либо факта и сопоставления его с уже подготовленной в сознании цепочкой рассуждений по проблемному вопросу. К этому способу в качестве примера можно отнести знаменитую легенду о яблоке, которое упало на голову Исаака Ньютона. Во втором оно является результатом огромного интеллектуального труда, количество которого в какой-то момент накопления переходит в качество – в озарение. Образцом такого способа можно считать знаменитый сон Д. И. Менделеева, когда ему приснилась периодическая таблица химических элементов.
Нам представляется, что деление этих способов носит условный характер, поскольку «уже подготовленная в сознании цепочка рас-суждений» в первом случае является результатом «огромного интеллектуального труда» из второго варианта.
Аргументом в пользу такого предположения может служить следующее. В предыдущей главе ознакомление с методикой Платона и Аристотеля велось на основе «Курса истории древней философии» С. Н. Трубецкого, который автор монографии считает не только самым исчерпывающим и простым одновременно, но и обладающим максимальным «озаряющим» эффектом из всех изученных работ. Помимо этой замечательной книги, с историей античной мысли можно ознакомиться по трудам таких авторов, как А. Ф. Лосев, А. Н. Чанышев, В. Ф. Асмус, К. Фишер, Целлер и многие другие.
Особое положение среди них занимает книга В. Ф. Асмуса «Античная философия», которая была опубликована благодаря огромному авторитету А. Ф. Лосева и настойчивости, которую сумел проявить лучший в мире специалист по мифологии. Как оказалось, именно цитата из этой книги о взглядах Платона, объективное изложение которых так раздражало некоторых сторонников «диалектического материализма», и именно только после третьего ее прочтения, вызвала потребность изобразить концепцию Платона графически.
Вот как Асмус выразил свое понимание главной заслуги Платона в развитии философии и методологии: «В учении Платона “об идеях” ход мысли учеников и читателей Платона направляется от идей (“эйдосов”), как первообразов бытия, с одной стороны, к явлениям чувственного мира, будто бы искажающим истинные формы или причины бытия: а с другой – к понятиям, охватывающим сущность явлений – их тождественную, общую и неизменную основу» [5, с. 266]. Значит, идею можно представить как некий «первообраз бытия» в виде круга, из которого, как из вселенского центра, исходят два луча (см. рис. 1); вниз налево, к точке 2, обозначенной как «явление», и вниз направо, к точке 3, обозначенной как «понятие».
Рис. 1
Следует отметить, что стиль изложения Трубецкого и Асмуса, структура текста и порядок ознакомления с философией Платона во многом определяются не только различиями в мировоззрениях двух авторов, но и отличающимися концепциями в понимании платоновского учения об идеях. Но если сопоставить их тексты, то трудно подобрать две цитаты, которые бы настолько близко соприкасались в отношении к рассматриваемой проблеме, как приведенные в этой и в предыдущей главах, несмотря на их внешнее и смысловое различие. Их близость определяется внутренним содержанием, тем величием, которые оба придают «идеям» Платона, и тем «озаряющим эффектом», который они привносят в сознание читающего.
Нас же интересует то направление, которое приближает к созданию нового метода. Желание графически изобразить оценку Асмусом учения Платона об идеях оказалось решающим для достижения этой цели.
Следующим эффективным шагом оказалось ознакомление с книгой А. Эйнштейна «Эволюция физики».
Чтобы понять связь физики с философско-правовым пониманием методологии, необходимо вкратце изложить один эпизод из нее, в котором автор теории относительности по-новому, с предельным «озаряющим эффектом» напоминает известное любому школьнику ньютоновское толкование законов движения.
У истоков нового понимания сути движения стоял, безусловно, Г. Галилей. Он первым заметил, что если на тело не действует ни какая сила, оно покоится или движется равномерно и прямолинейно. Следовательно, скорость сама по себе не показывает, действуют на тело внешние силы или нет.
Ньютон развивает эту мысль так: не сама скорость, а ее изменение есть следствие воздействия силы. Чтобы учесть частные случаи, в которых направление движения не совпадает с направлением приложения новой силы, он формирует закон инерции в более общем виде: в общем случае действие внешней силы изменяет не только скорость, но и направление движения. Понимание этого факта подготавливает нас к обобщению, вводимому в физику понятием вектора.
В чем состоит исторический смысл этого «интеллектуального перехода»? До него скорость определялась только числом. После него это стало возможным и с помощью понятия. У философов напрашивается аналогия с Платоном, который превратил «число Пифагора» в «идею». А. Эйнштейн так оценил смысл этого перехода: «… это приводит к следующему выводу: одного числа недостаточно для описания некоторых физических понятий. Направление (здесь и ниже курсив наш. – Авт.), так же как и число, существенно, например, для характеристики скорости. Такая величина, обладающая и числовым значением и направлением, называется вектором» [127, с. 21].
Представим себе изменяющуюся траекторию движения точки, как на рис. 2.
Рис. 2
Каждый вектор показывает направление движения в конкретной точке. Такое криволинейное движение не только описывается «треугольником векторов», но и сводится к прямолинейному как к своему частному случаю (см. рис. 3).
Рис. 3
Показанное пунктиром изменение скорости движения, на первый взгляд, утверждает Эйнштейн, абсурдно. Но, хватит физики!
Именно в этом месте, глядя на рис. 3, возникает желание соединить точки 2 и 3 на первом рисунке, где изображен метод Платона, и превратить каждую линию в вектор (см. рис. 4).
Рис. 4
Напомним, что точка 1 – это идея, которая направляет свою мысль или на явление (точка 2), или на понятие (точка 3). Тогда воображаемый нами вектор 2–3 есть не что иное, как реальное движение мысли от опыта, зафиксированного осознанием определенного явления, к понятию, получаемому в результате обобщения рассудком подобных явлений в одно общее для них понятие. Другими словами, этот вектор изображает эмпирический способ мышления, который с методологической точки зрения известен нам как синтез, или индуктивный способ мышления.
Проведенный пунктиром в обратном направлении вектор 3–2 изображает движение мысли от понятия к конкретному явлению. С методологической точки зрения он известен как анализ, или дедуктивный метод мышления.
К данному моменту еще не создано нового метода: имеет место лишь оригинальная трактовка существующих методов, рассмотренных в предыдущей главе. Дальнейшую разработку этого метода следует проводить, имея в виду, что это делается для создания руководства, прежде всего, правовых исследований, а также для анализа известных правовых воззрений.
Напомним, что право, как и другие общественные науки (социология, психология, политэкономия и др.), определяется действиями, совершаемыми не по законам природы, а по законам свободы.
Лучшие умы человечества относились к свободе не только как к источнику права, но и как к его конечной цели. Если представить процесс совершенствования права в его бесконечном движении к своему идеалу в виде линии, тогда мы получим изображенную на рис. 5 бес-конечную линию, на которой можно поставить две условные точки.
Рис. 5
Точка А означает такое предельное проявление индивидуальных свобод отдельных членов первобытного общества, которое привело к осознанию жизненной необходимости создания элементарных правовых норм. Точка В – это тот видимый нами идеал права, когда свобода каждого подразумевает свободу всех, когда принцип «каждому воздам должное» приобретает наиболее универсальный и справедливый характер.
Такое расположение точек на «линии свободы» вполне соответствует учению Чичерина, который придает свободе, как источнику права, индивидуальный характер, а свободе, составляющей цель права, – универсальный характер. Это означает, что право развивается в направлении к своему идеалу, т. е. к абсолютному универсальному началу, при котором индивидуальная свобода будет в максимальной степени удовлетворять двум универсальным требованиям:
1) предоставлять возможность для самореализации человека и воплощения в его жизни целей божественного предназначения;
2) обеспечить полную гармонию личной свободы с общественными интересами и моральным законом (божественными заповедями).
Реальное правовое состояние любого общества, определяемое как «обладание свободой», обозначается конкретной точкой на линии свободы между А и В. Такая точка разделит этот отрезок на два участка пути: пройденный путь (индивидуальное начало свободы) и непройденный путь (универсальное начало свободы). Уже здесь можно сделать важный вывод: в реальном обществе сама свобода несет в себе необходимость сочетания индивидуального и универсального своего начала.
Чтобы «внедрить» рассмотренную линию свободы в реальные общественные отношения, необходимо представить себе точку А как степень индивидуальной свободы человека в обществе, а точку В – как степень универсальных свобод, которыми обладает общество в целом и каждый человек в отдельности. Наглядность, обнаруживаемая при таком «внедрении», легко опровергает притязания на истинность примитивных представлений об идеалах свободы представителей как «правых», так и «левых» взглядов.
Правые взгляды либералов потому и называются «правыми», что в их представлении реальная точка должна находиться недалеко от В, отдавая при этом большую часть отрезка индивидуальной свободе. Сторонники социальных учений, прежде всего марксизма, напротив, считают, что эта точка должна находиться как можно ближе к А: потому их взгляды и называют «левыми». Рисунок 5, в сочетании с принципом непрерывности, опровергает как первых, так и вторых. Общество не сможет прийти к своей конечной цели в достижении универсальной свободы в В, если при максимальном приближении к ней будет увеличиваться степень индивидуальных свобод, а при приближении к А – доля универсальной составляющей.
Конец ознакомительного фрагмента.