Интермедия
Команданте Тутмос
Охота на медведя
1
Команданте то ли слышал от кого-то, то ли читал (теперь уже не вспомнить, где), что Лев Троцкий был человеком необыкновенной смелости, на медведя ходил с одним «Наганом». Когда медведь вставал на задние лапы, председатель реввоенсовета стрелял ему в сердце и валил зверя.
Тутмос хотел проделать то же самое.
То есть поохотиться на завратного медведя с одним «Магнумом». Казалось, самым трудным будет найти медведя, – чтобы попался взрослый самец, и на открытом пространстве. Но Тутмосу повезло: медведь встретился, и довольно быстро. На большой поляне. Зверь выбрался из малинника и не спеша пересекал поляну. Из травы виднелась только спина и огромная голова. Но мишка почему-то не торопился вставать на задние лапы. Заметив человека, он помчался на Тутмоса, набирая скорость (этакий мясной локомотив под тысячу килограммов, и пасть с огромными зубами). Только в Диком мире встречаются такие экземпляры.
«Стоять!» – отдал Тутмос себе приказ. Но тело не пожелало слушаться. Само по себе, уже не повинуясь комку серого вещества в черепной коробке, повернулось и понеслось. Тутмос мчался, летел. Медведь настигал. Ближайшее дерево было слишком далеко.
Команданте оглянулся. Медведь был всего в нескольких шагах. Тутмоса обдало его смрадным дыханием. И тут грянул выстрел. Тутмос пробежал еще шагов пятьдесят, прижался спиной к огромной березе и только тогда развернулся. Пуля угодила огромному зверю под левую лопатку. Зверь грохнулся с разгона о землю, но тут же попытался подняться. Теперь команданте увидел охотника, он был в сотне шагов, перезарядил двустволку без суеты, но очень быстро, и выстрелил еще раз – в ляжку, чтобы зверь уже наверняка не смог встать. Потом еще раз перезарядил ружье. И только тогда осмелился подойти зверю и выстрелил уже не из ружья, а из «Беретты» медведю за ухо почти в упор.
Команданте продолжал стоять, прижавшись к березе. Никак не мог отлепиться от дерева. Просто не мог, и все. Прирос. Охотник обошел убитого медведя, покачал головой и направился к команданте. На вид спасителю было лет тридцать, вид он имел воистину дикарский: длинные волосы, усы и короткая бородка, загорелое лицо. Недорогой, но добротный камуфляж – зеленый с коричневым, – хамелеонил, но немного. Парень был экипирован для прогулки в здешнем лесу: кожаный пояс, пистолет и солидный охотничий нож, патронташ. За плечами – легкий рюкзачок. Охотничье ружье, явно дорогое. Картинка из портала «Дикарь», да и только.
– Даже пуля в сердце здешнего медведя не остановит, – пояснил охотник, подойдя. – Нужно стрелять так, чтобы зверя завалить. Крупный медведь на той стороне около шестисот килограммов. А этот – куда больше. У меня двенадцатый калибр.
– Двенадцатый? – переспросил команданте. – Но двенадцатый – это вот такая пулька. На уток охотиться… – Команданте изобразил пальцами что-то крошечное. И презрительно сморщился.
– Охотничий калибр, – пояснил его спаситель. – Число обозначает, сколько круглых пуль можно отлить из одного фунта свинца. Поэтому двенадцатый калибр больше шестнадцатого. И я заряжаю ружье не дробью, а пулевым патроном. Пуля Бренеке. Если ты попадешь в утку такой пулькой, то вряд ли от нее потом что-то останется.
– А, ну да, ну да, теперь вспомнил, конечно, фунт свинца делить на двенадцать, – пробормотал команданте. Во рту пересохло, язык походил на наждак. – Чертов медведь! Ну и смердит от него.
Охотник протянул Тутмосу флягу. Команданте хлебнул. Оказалось – коньяк.
– Один заряд непременно должен быть в стволе – на всякий случай. Я видел однажды, что осталось от парня, который выстрелил два раза подряд, не перезаряжая. Вторая пуля скользнула по черепу. – Охотник похлопал команданте по плечу. – Обычно, если мне нужна целая шкура, я беру карабин с оптикой, чтоб попасть зверю в глаз. Но тебе повезло – сегодня у меня была двустволка.
– Не ожидал, что этот зверь так быстро бегает, – признался Тутмос.
– Думал, он будет ждать, когда ты к нему подойдешь и выстрелишь? Да еще лапы вверх поднимет? – спросил охотник. – Почему-то все именно так представляют охоту.
Они расхохотались. Команданте никак не мог успокоиться.
– Бешеный адреналин, правда? – спросил сквозь смех.
– Бодрит, – согласился охотник. – Он кинулся на тебя, когда ты взвел курок. Слух у зверя отличный, он отличает незнакомые звуки от шелеста шагов или треска сучьев. Он ничего не боится. Вот и захотел с тобой познакомиться.
– Рауль, – назвался команданте своим настоящим именем. Так его никто уже не звал лет двадцать. Даже жена и дети именовали его «Тутмос» и «команданте».
– Герцог Поль, – представился его спаситель. – Мой замок на перевале. Заглянешь в гости?
– А медведь? – Тутмос глянул на огромную тушу. – Неужели бросим?
– Ни в коем случае. Сейчас подойдут мои люди. Все заберем – и шкуру, и тушу. Бывает, стрелки балуются: завалят медведя, желчь вырежут, шкуру заберут, а тушу бросят гнить. Один такой генерал летал на вертушке, стрелял медведей. Двенадцать штук завалил, пока я его не выследил. Медведицу с маленьким медвежонком и пестуном [2] убил.
– И что ты с ним сделал? – спросил зачем-то Тутмос.
– Пристрелил. Как полновластный правитель своего герцогства вершу лично суд и расправу.
– Сам пристрелил? – спасенный сглотнул и покосился на охотничье ружье своего спасителя.
– Ну да, карабин с оптикой, выстрел в голову, прямо в лоб. Не люблю никого мучить.
2
В эту ночь они ночевали не в замке, а в палатке герцога. Сидели у костра, варили медвежье мясо, пили коньяк и болтали.
– Слушай, неужели не сварилось? А? – удивлялся Тутмос. Он проголодался, а медвежатина так аппетитно булькала в котелке.
– Сварилось, кончено. Но если не хочешь подцепить паразитов от этого зверя, мясо надо варить часа четыре. Учуял, как у него из пасти смердит?
Тутмос кивнул.
– Потому как лопает он всякую пакость, обожает тухлятину. Видел, какие у него кишки? Как арматура для сантехники. Он все что угодно переварить может. Рыбы наловит, сложит в кучу и ждет, пока она тухнуть начнет. Помнишь гору рыбы у реки?
– Я думал, это люди наловили.
– А медвежьи следы рядом?
– Так медведь на готовенькое приходил. Нет?
– Нет, конечно. Медведь сам отличный рыболов. Тебе повезло, что ты встретил медведя летом, а не по весне, когда он только-только из берлоги вылез. Он ведь во время спячки не гадит, в кишечнике у него здоровенная пробка, когда просыпается. Потому бегает по лесу, жрет, что ни попадя, только бы кишечник освободить. В эти дни он на любого встречного броситься может. А летом сытый зверь на человека нападает, если ему пути отхода перекрыты. Но все равно не советую бродить по лесам одному. Опасно. Можно запросто подвернуть ногу. Или сломать. Один пропадешь, – поучал новичка герцог.
– Я не один. У меня тысячи друзей. – Тутмос смотрел на огонь и улыбался.
– Почему ты не взял с собой хотя бы одного?
– Они здесь, рядом, скоро придут. Те, кто не может принять условия того, сладкого, приторного Вечного мира.
Герцог тронул стволом ружья полог палатки.
– Где они? Здесь? Что-то не вижу никого.
– Ты видишь тех, кто пришел в этот мир и остался. А я вижу тех, кто был и ушел. Они существуют.
– Ты не серьезен.
– Я всегда серьезен. Но каждое утро я принимаю таблетки от властолюбия. Они вызывают приступы несерьезности. Если я перестану их принимать, то мне захочется власти. Если получу власть, то стану диктатором. Буду обижать и мучить людей, а я не хочу никого мучить, точь-в-точь как ты. Я – игла, которая снует между мирами. Весной я прихожу в Дикий мир, осенью – возвращаюсь. Смысл жизни – в цикличности. Когда цикл нарушается, кончается жизнь.
Герцог наклонился, помешал палкой в костре. К черному небу устремились алые и желтые звездочки. И погасли.
– Что ты ищешь в здешнем мире, Рауль?
– Чистый воздух. Хотя бы раз в год человек имеет право на глоток чистого воздуха. Это совсем немного.
– Ты лжешь, – герцог улыбнулся. Отсветы огня играли на его лице. – Но мне нравится твоя ложь.
– Я не лгу, – заявил Тутмос. – Просто я вижу события до того, как они произойдут.
– Послушай, Рауль, мне нужен союзник на той стороне в одном опасном деле.
– Ты с кем-то собрался воевать?
– Именно. Со стражами врат. С мировым правительством. С человеческой тупостью и благодушием.
– У тебя много врагов, но это по мне! – радостно рассмеялся Тутмос. – Ты спас мне жизнь, я в долгу перед тобою навсегда.