Глава вторая
В 1840 году весь край, расположенный между реками Сунжа и Андийским Койсу, признал власть Шамиля. Только правителю Хунзаха, перешедшему на сторону имама, не удалось удержать за собой бывшую ханскую столицу.
Оставив семью в Цельмесе после поражения под Хунзахом, Хаджи-Мурад отправился в Чечню. Имам сделал его наибом общества Анди. Узнав, что Шамиль собирается в поход, Хаджи-Мурад предложил свои услуги. Но имам сказал:
– Мы пойдём вниз, в противоположную сторону, войска достаточно. Ты сначала завоюй сердца новых подданных, сплоти их вокруг себя и жди нашего прихода наверх.
С десятитысячным отрядом Шамиль направился к Назрани. Наиба Малой Чечни Ахвердиль-Магому с двумя тысячами отборных чеченских всадников послал в Малую Кабарду. Ахвердиль-Магоме удалось прорваться на Военно-Грузинскую дорогу. Он напал на русское поселение Александровское, разорил его, захватил много скота, пленных и хотел было повернуть обратно, но части Владикавказского гарнизона успели подойти и отрезали путь. Ахвердиль-Магоме удалось вырваться из окружения с потерей всей добычи и части своей кавалерии. Теперь думать о Малой Кабарде наиб Шамиль не мог. Удручённый постигшей его неудачей, он спустился к дороге на Моздок, где напал на обоз, следовавший в Ставрополь. Вместе с ним под охраной солдат и гражданских вооружённых конников катила дорогая карета.
Увидев спускавшихся к дороге горцев, празднично разодетые верховые ускакали к городу. Солдаты охраны сначала попытались сопротивляться, вскинув винтовки. Их воодушевил пушечный залп, грянувший с крепостных стен Моздока. Однако помощи не последовало. Мюриды не остановились. Видя бессмысленность сопротивления, солдаты опустили винтовки. Ахвердиль-Магома, намеревавшийся напасть на город, решил ограничиться захватом обоза и направил его вверх, в чеченские горы. Двигались быстро. Разоружённые пешие солдаты едва успевали за подводами и каретой.
Только к исходу дня, переступив границу чеченской земли, Ахвердиль-Магома сделал привал. Наиб сошёл с коня и направился к карете. Через опущенную занавеску ничего не было видно. Он распахнул дверцу и остолбенел, ослеплённый. Открытой стороной карета оказалась обращенной к западу.
Лучи заходящего солнца осветили двух роскошно разодетых женщин, которые в испуге жались друг к другу. Одна, постарше, в строгом бордовом бархатном платье, с пышным узлом вьющихся золотистых волос. Вторая, молоденькая брюнетка в длинном белом платье, украшенном кружевами, в дорогой фате с бриллиантовой диадемой. Самоцветы сияли в ушах, на белой шее, нежных пальчиках, запястьях, но всё это блекло перед её красотой, сиянием глаз, похожих на два агата.
Наиб отошёл, прикрыв дверцу. Он не мог прийти в себя. Никогда в жизни никого подобного не приходилось ему не только видеть, но даже представить в воображении. От настроения, подавленного неудачей экспедиции, не осталось и следа. Он разыскал своего оружейника, бывшего польского офицера, владевшего аварским языком и хорошо знавшего русский.
– Слушай, Казимир, – обратился к нему наиб, – в том домике на колёсах, – Авердиль-Магома указал на карету, – сидят две гурии, как райские птички в клетке. Пойдём, поговорим с ними, может быть, это дочери самого царя урусов.
Казимир последовал за Ахвердиль-Магомой и, открыв дверцу, сразу понял, что одна из женщин – чья-то невеста.
– Здравствуйте, сударыни!
Услышав русскую речь от человека, одетого в горскую одежду, женщины встрепенулись. Старшая пришла в себя первой, она гордо откинула голову, сжала губы, надменно глядя на неизвестного.
Невеста растерянно ответила:
– Здравствуйте, господин абрек!
– Скажите, кто вы и куда следовали? – спросил Казимир.
Старшая продолжала молчать, пленница в белом доверчиво ответила:
– Я дочь моздокского купца первой гильдии Улуханова. Это моя бонна – англичанка.
– Разве вы не русская? – спросил Казимир.
– Нет, армянка.
– Куда ехали в подвенечном платье?
– К жениху в Ставрополь.
– Жених из купцов или дворян?
– Он генерал.
– Как фамилия его?
– Пулло.
– Что она говорит? Случайно это не дочь того Пулло, который сражался с нами и вёл переговоры с имамом под Ахульго? – спросил взволнованно Ахвердиль-Магома.
– Нет, – ответил Казимир, – это его невеста, вместе с оказией мы захватили свадебный поезд.
– Тем лучше! – воскликнул обрадованный наиб Шамиля, торжествуя, что хоть пленением невесты будет отомщён коварный генерал, который вместе с другими в знак перемирия забрал у имама старшего сына в аманаты и, не сдержав обещания, вновь напал со своими сподвижниками на Ахульго, превратив его в руины и истребив защитников.
– Господин абрек, что вы собираетесь с нами делать? – с тревогой спросила девушка.
– Не беспокойтесь, госпожа, ничего плохого.
– Как её зовут? – спросил наиб оружейника.
– Сейчас узнаю. Как вас зовут, сударыня?
– Меня – Анна Гукасовна, англичанку – Эддит, – ответила девушка и добавила: – Умоляю, господин абрек, отпустите меня, мой отец вознаградит вас за это.
Казимир перевёл наибу слова пленницы. Ахвердиль-Магома ответил:
– Если за неё мне дадут всю Россию, и тогда не соглашусь, хотя бы из-за того, чтобы эта юная красавица не досталась старому гяуру, нашему кровному врагу. Я доставлю их в Дарго, пусть там Шамиль решает, как поступить.
– Извините, госпожа, сие от меня не зависит. Мой начальник обязан доставить вас к имаму Шамилю, с ним договоритесь. Наш наиб говорит, что вы достойны лучшей партии, чем генерал Пулло.
Девушка заплакала. Тут англичанка не выдержала:
– Невежды! Дикари! Как вы смеете? Вы, наверное, считаете более достойным, чтобы она стала супругой злодея Шамиля?
Ах, боже мой!
– Не плачьте, сударыни, наш имам женат. Коран запрещает брать в жены иноверок. Ни одну из вас он не возьмет, если бы даже вы захотели этого. И вовсе он не разбойник, а благородный человек, к тому же гораздо моложе и красивее вашего Пулло. Он, наверное, освободит вас за хороший выкуп, так что не портите свою красоту переживаниями. Адью! – вежливо сказал Казимир, кланяясь англичанке.
Когда абреки отошли, Эддит сказала Анне:
– Этот, что говорил по-русски, наверное, перебежчик, и не из простых солдат… Видела манеры, сопровождающие речь, вполне светского человека?
Узнав, что Шамиль от Назрани повернул обратно, Ахвердиль-Магома, не заезжая домой, направился в Дарго. Он доложил имаму о постигших его неудачах, а в заключение сказал:
– Клянусь Аллахом, несмотря на всё, лучшего набега я бы не желал.
– Что же хорошего, если в захваченном обозе не оказалось ни одного приличного коня, ни денег в почте, ни оружия? – удивился Шамиль.
– Зато в нём оказалась райская гурия со служанкой, за которую ты сможешь взять большой выкуп.
– Кто она? – спросил имам.
– Дочь самого богатого моздокского купца-армянина.
– Значит, соотечественница твоих предков, – улыбнувшись, сказал имам, намекая наибу на его армянское происхождение.
– Кто-бы она ни была, но это настоящий клад. Больше того, ты знаешь, чья она невеста?
– Скажи, тогда узнаю.
– Пулло, того парламентёра-генерала, которого посылал к тебе на переговоры главнокомандующий Граббе под Ахульго.
Шамиль изменился в лице. Напоминание об ахульгинском побоище вызывало в нём гнетущее чувство. Он долго сидел молча, задумавшись, затем подняв голову, сказал:
– Хвала Всевышнему! Рано или поздно он посылает возмездие злодеям.
– Не печалься, имам, горе и радость следуют чередой… Разреши ввести пленницу, хочу восторгом вытеснить грусть из твоей души, – сказал наиб.
– Введи, – ответил имам.
Шамиль буквально застыл от изумления. Он видел красивых горянок на свадьбах, любовался их пёстрыми нарядами, украшениями, но ни одна из них не могла сравниться с этой… Она казалась заоблачной, осыпанной и свежей утренней росой и сияющей снежной пыльцой, упавшей из райских чертогов. Сердце имама, которое не содрогалось в жестоких сражениях даже тогда, когда близилась к нему тень Азраила, вдруг затрепетало, и странное волнение охватило его – от чистоты, белизны, блеска неземной красавицы. Он долго осматривал её.
Она, покорная, с грустным лицом, опустив глаза, стояла перед ним.
Наконец, уловив на себе испытующий лукавый взгляд Ахвердиль-Магомы, Шамиль встал и молча направился к выходу. Он вошёл в свою библиотеку, стал ходить по комнате, заложив руки за спину Через некоторое время, оставив пленницу в гостиной, туда вошёл наиб. Он спросил:
– Имам, куда прикажешь их поместить?
– На женскую половину, в ту комнату, где живёт тётушка Меседу.
Ахвердиль-Магома не стал задерживаться.
Имам остался недоволен самим собой. «Как это могло случиться, – думал он, – что я – мужчина, дважды женатый, познавший близость и женские ласки, вдруг оробел, потерял чувство самообладания перед какой-то иноверкой? И зачем мне нужно было смотреть на неё так долго? Не зря на Востоке женщины закрывают лица, чтоб оградить сильный пол от соблазнов».
Он взял с полки том по богословию, раскрыл, стал читать, но ещё больше расстроился, когда меж строк замелькала пленница. Отложив Коран, Шамиль опустился на колени, стал читать молитву, а перед глазами вновь застыла она, в печали склонив голову, как большая белая птица.
Шамиль поднялся, вышел из дому. Никакие дела не могли отвлечь его от мыслей о девушке…
Через несколько дней Шамилю сообщили о прибытии из Моздока посланцев купца Улаханова. Имам поручил переговорить с ним казначею Юнусу, предупредив его, чтобы он ни за какие деньги не соглашался возвратить девушку.
Юнус с помощью переводчика Казимира сказал, что имам за деньги не вернёт девушку, добавив от себя, что он, может быть, обменяет её только на своего сына Джамалуддина, выданного русским в аманаты.
Ни с чем вернулись делегаты в Моздок.
Шамиль стал ждать второго тура переговоров. Но ждал их с беспокойством. Раньше на женскую половину он почти никогда не заходил. Теперь же, особенно по вечерам, он стал чаще появляться у матери. Дверь в её комнату была рядом с застеклённой наполовину дверью помещения, где жили пленницы. Идя по темному коридору, он обязательно останавливался и, поглядев через стекло на пленницу, быстро отходил.
Анна, заметив его, бросалась к Эддит, говоря:
– Вождь смотрит, я боюсь…
– Ну что ты, милая Аннушка, успокойся, ничего он тебе не сделает, – шептала англичанка. – Ты присмотрись к нему: он красив, держится с достоинством, как благородный человек, и вовсе не похож на разбойника.
– Вы правы, Эддит, – соглашалась девушка. – Они здесь серые и убогие, но весьма воспитанные и не похожи на дикарей. А тётушка Меседу просто прелесть.
Анна была права. Меседу была готова разбиться, чтобы угодить любимому племяннику. К тому же ей было очень жалко пленниц, особенно молодую, которая часто плакала. Не зная по-русски, женщина добрыми улыбками старалась объясниться со своими несчастными гостьями. Она угадывала малейшее их желание. Не пожалела для пленниц даже куска ароматного туалетного мыла, подаренного ей когда-то на свадьбе.
Обучая невольниц аварскому языку, Меседу и сама учила русские слова. Особенно помогал ей в этом Казимир. В день по несколько раз посещала Меседу оружейную мастерскую Казимира, которая была расположена рядом со складскими помещениями во дворе дома Шамиля.
– Гей, Казимир, как сказать по-русски «иди сюда», «кушай»?
После объяснения, повторяя на ходу слова, она спешила к пленницам, восклицая:
– Эддит, иды суда! Анна! Кушей, знаешь!
Пленницы иногда покатывались со смеху, слушая весёлую душеньку-Меседушеньку, как они называли тётку имама… Прошли лето, осень, зима. Пленницы не теряли надежды на освобождение. К вечерним безмолвным визитам вождя они привыкли, считая это своеобразной проверкой, и даже огорчались, если он не появлялся за стеклом двери. Не скрылись от глаз бонны лёгкое кокетство и позы, которые принимала Анна, садясь на тахту перед появлением Шамиля.
– Теперь ты не боишься его? – спрашивала англичанка.
– О нет! Напротив – мне кажется, он боится меня. Если я гляну, вождь опускает глаза и быстро удаляется, – смеясь, говорила девушка.
– А мне кажется, имам немножко нравится моей барышне, – заметила бонна.
– Да, романтическая личность! Какой-то он величественный. Особенно необыкновенны глаза, они с грустной поволокой и проницательны, несмотря на спокойное выражение.
– Боже мой! Барышня, кажется, влюблена в вождя дикарей! – восклицала, шутя, Эддит.
В апреле к Шамилю в Дарго приехали из Кази-Кумуха устад Джамалуддин-Гусейн и купец Муса. Их приезд и бесконечные новости отвлекли имама на время от пленницы. Но это время оказалось слишком коротким: на вторую же ночь он вновь появился в тёмном коридоре за дверным стеклом. Только теперь не заходил к матери, а возвращался в гостиную, через которую вела дверь в его спальню.
На третью ночь, когда гости и все остальные в доме улеглись, Шамиль встал с постели, накинул чуху, пошёл в кунацкую. Там спал Джамалуддин-Гусейн.
– Отец мой, проснись, – шепнул имам, осторожно касаясь плеча устада.
Джамалуддин открыл глаза, сел.
– Что-нибудь случилось? – спросил он.
– Нет, поговорить хочу поделиться.
– Слушаю тебя.
– Что-то происходит со мной, помоги советом.
– Что именно?
– Потерял сон. Иногда лежу до утра с раскрытыми глазами, смотрю на луну, звезды, плывущие белые облака. Молитвы не приносят успокоения, дела не отвлекают, не хочется выезжать из дому. Жена сама приходит ночью, посидит у постели, оба молчим. Не сказав ничего, она уходит, я не задерживаю, а раньше рад был её ласкам. Но что самое страшное – это робость, которая охватывает меня при виде её.
– Кого?
– Пленной иноверки.
– Кто она? Откуда взялась?
– Наиб Ахвердиль-Магома захватил её вместе с обозом под Моздоком. Её отец – один из богатейших купцов города. Она невеста генерала, который дрался с нами под Ахульго.
– Может быть, ты влюблён?
– Не знаю, но только образ её преследует меня всюду день и ночь, манит и волнует. Пойдем, взгляни на нее, и ты убедишься, что нет подобной во всей Вселенной.
Устад поднялся, накинул халат и последовал за Шамилем. Они вышли в тёмный коридор, остановились перед стеклянной дверью. В комнате горела чуть прикрученная большая керосиновая лампа – Анна боялась спать без света.
– Смотри на тахту, – шепнул имам.
На тахте, разметав длинные волосы по белоснежной подушке, лежала девушка.
Шамиль, потянув за рукав халата, отвёл удивленного учителя.
– Да, сын мой, соблазн велик! Она неотразима. Красавица из сказок Шахразады! – сказал старик, входя в кунацкую. – Теперь всё понятно, сын мой, это любовь – великое, властное чувство, которое можно умерить только сближением…
– Сближением? – переспросил Шамиль.
– Да.
– Как можно? Она ведь не жена мне и к тому же христианка. Я не могу прикоснуться к ней…
– Почему? Ведь касались и касаются халифы и султаны чужеземных красавиц-наложниц гарема?
– Зря ты, учитель, сравниваешь меня с царственными особами стран Востока. Твой ученик – простой уздень. Но даже будь я потомственный владыка халифата, не последовал бы дурным примерам и ни за что не пошёл бы на беззаконную близость не только с иноверкой, но даже с мусульманкой.
– Напрасно. Ты, имам, такой же властелин, как любой шах или султан. Никто не осудит тебя за близость с той, которая по праву принадлежит тебе.
– По какому праву? – спросил Шамиль.
– По закону войны, – ответил устад.
– Но об этом нигде не сказано в Священном писании.
– Это диктуется волей победителя, – возразил устад и, помолчав немного, спросил: – А если она не даст согласия принять ислам и стать твоей женой? Что будешь делать тогда?
– Буду переживать до тех пор, пока со временем чувство не уляжется, или мечтать до конца дней. Иначе, если я сделаю то, что советуешь ты, подчиненные мне муртазагеты, следуя примеру имама, начнут предаваться разврату с каждой встречной, – ответил Шамиль.
Учитель не нашёлся, что ответить ученику.
– Прости, отец, что потревожил сон твой. Я поделился с тобой сердечной тайной, которую до сих пор не раскрыл никому. Прошу, сохрани и ты её, как храню я в глубинах души, – сказал Шамиль, поднимаясь.
Казикумухский купец Муса, окончив медресе ещё в годы юности, не порывал связи с учителем Джамалуддином-Гусейном. Он был убеждённым шариатистом, благосклонно относился к мюридизму. Но коммерческая жилка в его характере уводила его в торговые дела. С имамом он был знаком ещё в бытность его в Гимрах. Народ подвластных имамату аулов и само маленькое государство имама нуждалось в предметах быта, оружии и во многом другом. Нужны были рынки для сбыта предметов кустарного производства и приобретения промышленных изделий и товаров. Базары, которые собирались в крупных аулах, не обеспечивали нужд населения, хотя сюда и проникали бродячие купцы-коробейники с товарами. Этих мелких торгашей, способных на обвес, обсчёт и обмер, горцы не любили. Не терпел их и Шамиль, хотя всячески старался поощрять торговлю и даже выдавал из казны ссуды отдельным предпринимателям. Купцы и торговцы имамата несли воинскую повинность наравне со всем населением. Они участвовали в походах и обязаны были являться к местам сбора войск по первому зову. А те, кто отсутствовал из-за срочных торговых сделок, по возвращении должны были дать объяснения наибам о причине неучастия в экспедициях.
Казикумухский купец Муса снискал доверие во всём Дагестане. Знал и уважал его за честность, добросовестность в торговых и воинских делах и Шамиль. Имам, еще будучи в Дагестане, писал устаду, что только купца Мусу человека правдивого и безукоризненно честного, он желал бы иметь при себе как управляющего по торговым делам. Устад Джамалуддин-Гусейн и уговорил Мусу переехать в Дарго, помочь имаму в делах торговых. Муса знал многие языки народностей Дагестана, владел чеченским и русским. С ним были знакомы все купцы предгорных городков. Ему беспрепятственно удавалось проникать в крепости к маркитантам и служивым, у которых он закупал оружие и боеприпасы. Исключительная честность создала ему добрую славу и всеобщее уважение.
Имам принял его с радостью:
– Брат мой Муса, – сказал Шамиль, – нам нужно иметь у себя постоянно торгующую лавку. Получи четыре тысячи из казны взаимообразно, пусти их в оборот. Я не сомневаюсь, что тебе удастся развернуть здесь хорошую торговлю. Выделим помещение под лавку на площади, поставим охрану.
Муса согласился. Он быстро наладил дело. Привлёк людей, которым мог доверить от пятидесяти до ста рублей. Посылал одних за товарами в города и крепости, других-для распродажи товаров не только в ближних аулах, но и далеко в горах. Эти люди, порой рискуя жизнью, добывали «красный товар» – ситец, сукно, парчу. Они устанавливали связи с лазутчиками-маркитантами, выходили за пределы Чечни и Дагестана.
Однажды, когда Муса собирался за какими-то ценными товарами в Хасавюрт, коновод Салих стал упрашивать Шамиля отпустить его с купцом.
Чего ты там не видел? Муса едет по своим делам, а ты что будешь делать? – спрашивал Шамиль, не желая отпускать Салиха, который был не просто коноводом, но и большим помощником во всех хозяйственных делах дома.
– Мне очень хочется. Я ничего не видел, кроме гор и аулов, – умолял Салих.
– Ну ладно, езжай, коли хочешь, но смотри, чтобы ни на шаг не отходил от Мусы, – строго приказал имам, – а то недолго и до беды. Вон, какой вымахал, понравишься кому-нибудь, схватят и продадут опять в рабство на равнине.
На следующий день небольшой обоз во главе с Мусой выехал из Дарю. До Хасавюрта добрались благополучно. Салих целый день ходил с Мусой по маленькому кумыкскому городку, где встречалось много русских. К удивлению Салиха, купца Мусу в городе знали почти все жители: и кумыки, и русские. Они при встрече с ним, радуясь, словно родственники, обменивались рукопожатиями, о чем-то договаривались, а кое о чём шептались, отойдя в сторонку.
Ночевать Муса пошёл с Салихом к кумыку, своему давнему кунаку. Проснувшись утром, купец обнаружил, что коновод имама исчез. Он встревожился, сначала звал его, потом искал полдня, но так и не нашёл. Муса поднял на ноги всех жителей Хасавюрта. На поиски Салиха были брошены и солдаты гарнизона. Но тот словно в воду канул.
А Салих тем временем, переодевшись в одежду нищего, с сумой и посохом в руках, насыпав в один из чарыков мелких камешков, чтобы хромать на одну ногу, подходил к Атлы-Боюну, расположенному у дороги в Темир-Хан-Шуру. Переночевав в Алты-Боюне, двинулся дальше не торопясь и к вечеру добрался в Халимбек-аул, что находится в двух верстах от Шуры. И в этом ауле приютили, накормили хромого нищего странника. Утром он явился на шуринский базар. Бродил по лавочным рядам, прислушиваясь к речам торговцев, покупателей. Вскоре сумка его наполнилась кусками лепёшек, кукурузной мукой, яблоками, кое-кто подавал и мелкую монету, хотя он и не просил, но и не отказывался. Наконец ему встретились два мальчика, которые говорили по-аварски. Видимо, это были дети отступников, переселившихся в Темир-Хан-Шуру. Салих спросил у них:
– Где находится место выпаса лошадей горожан и солдат?
– Вон на той стороне, за долиной реки Шура-Озень, находится поле Гирей-авлак. Там по правую сторону пасутся табуны войсковые, по левую – жителей города, – объяснил один из мальчиков.
– А зачем тебе это нужно знать, может быть, ты хочешь угнать коня? – спросил второй.
– Мне нужно собрать тёплого конского навоза, чтобы полечить больную ногу, – пояснил Салих.
– Так ты пойди лучше к кузнице, там немало лошадей, целый мешок можешь набрать.
– Правду говоришь, а я не подумал об этом. Зачем бегать за табуном? А где кузница?
– На улице за базаром.
Салих пошёл, завернул за угол, постоял немного и пошёл обратно. Пройдя переулок, вышел за город. Долину между северо-западными казармами и городом пересекала дорога, идущая от Халимбек-аула в горы. Левее от казарм высилась скала, обращённая гигантским козырьком к долине. На вершине скалы и возле казарм стояли часовые. Противоположный берег Шура-Озень был намного ниже и ровнее. На зелёных лужайках между небольших зарослей кустарника Салих заметил пасущихся лошадей. Неторопливо, опираясь на посох, сильно прихрамывая, спустился он в долину, сняв чарыки, перешёл реку вброд и пошёл по тропе к Халимбек-аулу. Он внимательно разглядывал каждую лошадь вороной масти, но в этом табуне не было ни одного коня, породистого, стройного, красивого, как Кегер. Мало ли что могло произойти за эти два года? Конь мог измениться. Подумав об этом, Салих зашёл за кусты, остановился, сунул указательный палец с мизинцем в рот, напряг язык и свистнул. Ни одно из животных не подняло головы.
Салих прошел дальше, забрался на небольшой холм, огляделся вокруг. Слабая надежда вновь затеплилась в его душе, когда он заметил ниже, недалеко от халим-бекаульских садов, второй табун.
Салих похромал в ту сторону. На значительном расстоянии от табуна он замедлил шаг, но не остановился даже тогда, когда ему показалось, что среди нескольких кобылиц с жеребятами мелькнула грациозно изогнутая шея, которую не спутаешь ни с какой другой.
Сердце Салиха сильно застучало. Он торопился подойти поближе к садам. Когда достиг тени раскидистого тутового дерева, остановился, опустился на землю, лёг на живот. Сдвинув папаху на глаза, Салих лежал, не отрывая глаз от прекрасного животного. Конь, продолжая щипать траву, отошёл от кобылиц к обрывистому невысокому берегу.
– Кегер, не забыл ли ты меня? Может, солдат, слуга нового хозяина, лучше ухаживает за тобой? – шептал Салих, не веря своим глазам. Он вновь свистнул, только тихо.
Но тонкий слух коня, видимо, уловил знакомый звук. Конь вздрогнул, выпрямился и, высоко подняв голову, стал втягивать воздух с той стороны, откуда донёсся свист.
Салих не шевелился.
Конь постоял в настороженной позе с минуту, повернул голову, как бы недоумевая, и вновь принялся за траву. Но теперь чувствовалось, что он обеспокоен. Пощипывая зелень, Кегер часто поднимал голову и поглядывал по сторонам.
Несколько часов с удовольствием провалялся Салих на мягкой душистой траве в ожидании вечера. И всё же он беспокоился: кони могли понадобиться, и Кегер в том числе.
Когда стали сгущаться сумерки, Салих поднялся, обошёл сад, отыскал тропу, по которой можно было выйти на дорогу. Затем вернулся к тутовнику. Его охватило волнение, когда он не смог сразу отыскать взглядом коня. Салих свистнул. Кегер, услышав свист, громко заржал в ответ и, отделившись от табуна, поскакал.
– Дружок мой, хороший, здравствуй, – приговаривал Салих, обнимая и похлопывая коня. Он вынул из сумки уздечку, набросил на голову Кегера. Вскочив на спину, хлопнул коня слегка ладонью, и тот рысью пустился вниз по тропе.
Когда выбрались на дорогу, конь, угадывая чутьём желание хозяина, вытянул шею, прижал уши и понёсся над пыльной дорогой, как птица, едва касаясь копытами утоптанной земли.
Далеко позади остался Халимбек-аул. Где-то в стороне промелькнули слабые ночные огоньки Капчугля. Мрак и тишина вокруг. Безмолвие ночи нарушалось только цоканьем копыт Кегера.
Салих спешился. Он повёл коня в поводу сначала быстро, а потом всё медленнее и медленнее. Временами он останавливался, ошупывал коня. Вначале Кегер был весь мокрый от пота, потом высох, отдышался, и теперь его можно было поить.
Салих спустился к небольшому ручейку, напился сам, развязал торбу, достал кусок лепёшки, стал жевать. А Кегер всё пил, не торопясь, процеживая через сомкнутые губы студёную воду. Выглянула луна, стало светлее. Доев лепёшку, Салих поднялся, пошёл дальше. Шёл долго. На подъёме к перевалу вновь сел на коня, на вершине сошёл. Конь послушно шагал за ним. К рассвету спустились к равнине. Здесь Салих свернул с дороги к горам. В небольшой котловине, недоступной глазу, среди холмов, спутав уздечкой передние ноги коня, стал пасти. Сам залёг в кустах кизила.
Весь день пасся Кегер, а Салих отдыхал, тревожно прислушиваясь к тишине. Только на закате солнца вздремнул немного. Как только стемнело, вновь напоил коня и поскакал по хасавюртской дороге. Город проехал стороной, переправился через Ямансу и не спеша двинулся по чеченской земле.
А купец Муса, выгодно закупив товар, в подавленном состоянии вернулся в Дарго.
Не желая имаму портить вечер, он только утром явился к нему и с огорчением сообщил о странном исчезновении Салиха.
Шамиль очень расстроился. За все эти годы он и его близкие привыкли к парню, считали его членом семьи. Имам особенно был привязан к тем, кто разделил с ним горькую участь на Ахульго, а к Салиху, который с одного взгляда понимал его, – в особенности.
– Возвращайся снова в Хасавюрт, живым или мёртвым он должен быть найден, – сказал Шамиль и зашагал по комнате, как делал всегда, когда был взволнован.
Конец ознакомительного фрагмента.