Глава третья
Мать старалась «изо всех сил» построить сыну будущее, тульское же общество направляло ее действия в нужную сторону, и как только сын перестал отвечать требованиям общества, оно, в массе своей не имеющее возможности думать, поспешило от него избавиться.
С пятого класса меня снова перевели в классическую гимназию под обещания с моей стороны, – неизвестно о чем данные, – и причитания матери как в присутствии директора, так и в личных беседах.
Шестой класс я начал в филологическом классе, на 80 процентов заполненном противоположным мне полом. Русский язык не был любимым и изучаемым предметом, поэтому оценивался на тройки – среднеарифметические, по большому счету. Литература была просто изучаема в контексте школьной программы, задания выполняемы, сочинения писаны, и не могу сказать, что она стала необходимым жизненным явлением.
Женский контингент класса повлиял только появлением собственной анкеты – тетрадки с вопросами о людях, даваемой всем в классе по очереди, – и тетрадки с вырезками статей о «Битлз», – все по примеру увлечений этой половины класса. Был еще альбом наклеек «Животные», который я долго заполнял, покупая в Роспечати наборы по пять штук в пачке. Потом мать заменила его на альбом «Рулалочка», но русалочка не собиралась. Мать вообще любила поиздеваться, перебирая на мне названеия от эмбицила до стандартных дибилов и прочих слабоумных. Был у нее анекдот, в котором говорилось о ребенке, спрашивающем мать, почему остальные дети указывали ему на квадратную голову. Мать ребенка усповаивала его и гладила рукой по форме квадрата. Моя голова квадратной не была, но была мягкой, и при сильном нажатии выделялась вода. Кто-то в классе даже экспериментировал.
В процессе обучения интересным было не само то, что оно происходило, а как его вели, что говорили, как реагировали на меня учителя и ученики.
В отношении внутриклассового общения первый год в «А» классе прошел в отдалении от сверстников. От сверстниц в отдалении прошли и оставшиеся шесть лет. Кто-то занимался учебой, кто-то самолюбованием, кто-то концентрацией вокруг себе подобных. Но с мужской половиной общались редко. Впоследствии стали появляться и пропадать пары, одна даже закончилась браком, с событиями 2013 года так же закончившим– ся.
Постепенно человеческое отдаление на мотивах или помощи в учебе, или интересу к чьим-то занятиям, или банальной жалости к человеку стало пропадать. Появился общающийся со мной и сторонящийся остальных (и наоборот) мальчик Паша Кузьмин, – отличник, усатый, – называемый всеми Раптором. Паша оказался заинтересован компьютерными играми, и, – так как отец имел благосклонность подарить мне 386 компьютер с досом и принтером, – Паша решил приобрести себе настоящий компьютер. А приобретя, использовал его для игр, на основе которых и родилось подобие дружбы. Может, даже больше на том, что конфигурацию для него долго подбирал я сам.
На моем компьютере кроме «Формулы один», «Принца персии» и иргы «Предистория» работало мало чего, и Паша стал иногда приглашать меня к себе. Жил он в коммуналке недалеко от меня и помойки, – с матерью, отцом, бесконечным выводком тараканов и кошкой Дашей, которая, однажды, чуть ли одновременно с моим котом, от Паши сбежала. Паша любил тараканов, может за это и назван был Раптором. Не любил, но издеваться любил. Протыкать иголками, отрывать усики, прокалывать матке ее сумку и прочее.
Я стал к нему довольно часто ходить, смотреть, как он играет в игры, потом принес ему принтер на котором печатались доклады. Однажды, вставая со стула, сильно ударился головой о висевшую полку.
В другой раз, при его присутствии, идя в школу по странной случайности сильно упал затылком об лед, потерял дыхание и смотрел в черные глаза. «Как ты? Как ты?» Тебе видней, Паша, как я.
Но у Паши уже был, как оказалось, друг, – или очень ловко и неожиданно возник. Егор Свиридов, ловкий парень, пришедший в «А» класс, и также из него ушедший в поисках просто достижимой золотой медали. Паше было сложно выбрать, кто друг, – и он часто, вместе с Егором, – просто закрывался в квартире, когда приходил я. От Егора у меня остался клоун на качелях – игрушка на стену, подаренная на день рождения, и кассета Queen.
Когда сломал ногу об унитаз классе в 7, они приходили, наверно целый раз, посмотреть, как хожу на костылях по двадцати квадратным метрам. Снова ногу сломал, когда бежал по лестнице в спуск к уже новой квартире в доме 49, номером 113, в которую переехали классе в 7-8. Бежал с батоном, и вывихнул ступню на правой ноге. Оказалось – трещина.
Были еще в классе личности не сыгравшие роли в судьбе, но показавшие людскую мерзость на своем примере. Алексей Шариков, самовлюбленный «красавец», высмеивающий и подставлявший всех, кто был не он. Зато он намекнул как-то,что болен вегетососудистой дистонией. Надо же.
С его подачи и Паша стал Раптором, и я Овцебыком и еще кто-то кем-то, но это не важно. С девятого класса я перестал стричься и постригся уже после «института». Руками грязными, но православными. Позже.
Был еще Паша Барымов, ребенок высшего тульского света, неплохо учившийся, но, – странно, – плохо бегавший, над чем все очень потешались. Паша был на 30 сантиметров выше всех нас, и после окончания института побыл депутатом тульской думы. По им введенной моде я недолго проходил в школу в костюме. Но после 13-го года, он, видимо, тоже постарался умереть, – и тоже, неплохо подставлял людей, – в частности нас с Пашей. Сосед с верхней квартиры при написании этих строчек начал стучать молотком в стену. И об этом позже.
По их с Шариковым воле, будучи в гостях, я был напоен и брошен на улице другим одноклассником, после чего прополз полтора квартала. Есть такой способ за спиной разводить пиво с водкой.
Паше же пришлось тяжело на первое сентября н-ного года, когда он в полубессознательном состоянии из парка Белоусова на моей спине передвигался до своей коммуналки.
Остальные были менее активны в моей жизни. но до тех пор, когда не начались массовые попойки, сторого контролировавшиеся бабками. Тогда же в мою жизнь был введен главный персонаж.
Мать в те годы. как и сейчас одела деревянное колье из развернутых в разные стороны листьев. Не знаю. Не замечал.
Еще одно странное событие. У меня был телефон. У паши был телефон, но лучше. 3310. И вот, – что-то меня дернуло, – что он мне нужен, и я его забрал у Паши. И потом еще года два с ним проходил. Но Паша тоже был далеко не прост. И родные его. И вся Тула, вместе с Анной Кузьминичной. И он забрал у меня гораздо больше. Но это не око за око. Я перед ним извинился.
И готов всегда телефон 3310 ему отдать.
Были девки, пытавшиеся меня развести под предлогом починки компьютера и потом долгое время компостировавшие мозги смсками на Пашин телефон.
Был Евгений Авдеев. ученик Б класса, математик и качок, рассказывавший про своего друга, занимавшегося формовкой крышек от люков. И о нем, о Жене тоже будет далее.
Был Ян Корабельников, через которого в мою жизнь попало основное подставное лицо.
Сам учебный процесс шел, как уже упоминал обычным ходом. Кроме конфликтов с класнной руководительницей, Натальей Александровной Логиновой (логику я изучал годами позже), который привел аж к неподаванию дневника и использованию только черных ручек – единственное проявление переходного возраста.
Еще была кража из спортивной раздевалки. Украдена барсетка. документы, тетради. Все порвано и выброшено на пустыре.
Как бы замяли. Как бы нашли и как бы кто-то извинился.
Каждую зиму, по просьбе матери я был не в состоянии заниматься на лыжах, – а после бега летом, цеплялся неподнимающимися носками ступней за маты. С кружащейся головой приходил на урок биологии после урока физкультуры. А все наблюдали. И сейчас молчат. До суда молчат?
В школные спортивные игры меня не брали что в начальной школе, что потом. Что в лагерях, что на уроках физкультуры. Бегал я пока хорошо. Но почему-то ударной ногой под мяч была левая нога, и играл я плохо. И соображал медленно, – а футбол требовал быстроты. Сейчас правая нога, – действительно, – несмотря на свою естественную силу, двигается хуже ле– вой.
С пятого-шестого класса мать захотела компенсировать недостаток еды, или просто заработать – и сняла недалеко от КБП участок в поле, на котором я был вынужден сначала копать, потом собирать жуков, потом выкапывать. Все последнее помогал делать дед. Приезжая на мотоцикле, топил в бензине жуков, а при урожае, который был редко, увозил его. Куда? Не знаю. Картошку мешками дома я не видел. Как и в этом поле.
Зато видел еще одного потенциального папу, его новую дачу и Запорожец, который будучи дан в руки, был почти завезен в кювет.
Дугой потенциальный папа, уже упомянутый выше, вывозил нас, скажем, куда-то, где были деревья и луг. И оводы с кулак. И помповая винтовка. И стоп. Это мог быть и не он. Значит было больше потенциальных пап.
Третьи, хотя и не потенциальные отцы поймали нас с матерью на какой-то турбазе, отвезли к себе в дом и дальше я не помню.
Зачем-то и где-то в это время мать записалась на уроки воржедия и научилась водить. Чью машину, я не знаю, – и кем и какие обещания ей были даны, – тоже. Как живет она сейчас, вместе с оттирающей себя от прошлого Тулой, мне тем более не известно. При написании книги она пылесосит пол, и, вероятно, старается убедить кого-то в своей чистоте и многих прошедших годах.
Помню ее единственный урок. Мне было чуть поменьше лет. около 10, – и, опять же, на турбазе, мать взяла на прокат первый двухколесный детский велосипед. И как делают мужики, бросая в реку, толкнула меня на нем с горки. Но тормоз, как функциональную систему, я еще не знал. Поэтому очень сильно, опять же, ударился телом об асфальт.
В школьное время, после и перед картошкой, у меня была возможность ездить на дачу самому – к бабке. Она была не рада, но что уж, – пригласив, – впускала. Тогда и появилась черника, – а дед пропал с дачи.
Гораздо больше был мне рад сосед по даче, – возможно, – Николай Михайлович, – ныне не живой, – и, понимая тогда, как относится бабка к внуку, впускал в свою дачу. С минимальной отделкой досками, газовыми белыми занавесками на втором этаже и поэтому очень приятной атмосферой. В «нашей» дедом все было уже брошено, стены были кирпичные, в полумраке, – и навален строительный хлам. Не успел дед доделать дворец бабке. Поэтому основное время она проводила в парнике с помидорами.
У соседа был маленький внук, живший еще в полусказке, с которым было приятно полазить по деревьям и просто побыть вместе.
Со смертью деда дача кончилась.
В школе же я не пригодился. Роли в классных театрализованных постановках, как пулей в голову, забывал, – пианист же был никому не нужен. Только один Николай Федорович, учитель истории, сказал: «будете вы все торговать рыбой на базаре». Я – торговал не рыбой и не на базаре, а высокоинтелектуальной мультимедиа продукцией и книгопечатными изданиями. Но.
Хотя бы то, что это было немного позже. Но почему и зачем – если только они все уже тогда всё продумали.
С десятых классов, как и перед ними мать старалась засунуть меня в параллельные физико-матемаические и химико-биологические классы, где я, – как чужой, – из неуважаемого ими класса филологов, просидел несколько уроков. С одиннадцатого класса посещение уроков физики и математики в профильном классе участились. Желание знания не увеличились.
Зато там были Пелешко и Авдеев, участники один небольшого, другой гораздо большего периода дальнейшей жизни.
В дальнейнейшей жизни не пригодились уроки труда, проводимые на нулевом этаже, около раздевалки. Для меня они закончились набором ложек, скалок (был фрезерный станок по дереву) и разбитым деревянным молотком пальцем, – до такой степени, что кровь останавливали несколько часов, и заживает он до сих пор.
Трудовик, как и зам. директора по какой-то части, вскоре уехали жить в Италию, в которую, каждый год была посылаема группа детей в лагерь. Странно, что Алексей Васильевич Пономарев – директор гимназии – был до этой должности пограничником. К трудам же отнесу летнюю уборку для тех, кто был не отправлен никуда – стрижку кустов, уборку хлама на носилках и подобную полезную работу.
Но для меня это занятие было редким, поскольку находившийся в отдалении, – где-то, – папа, какие-то деньги, – видимо, – платил. И мать часто посылала меня именно в такие лагеря, вероятно, с большей целью отплатить директору таким образом за его благосклонность принять меня в пятый класс.
В конце шестого класса я еду в Италию, горный лагерь Кокка-Велье с католическим уклоном и занимающим казармы то-ли бывшего концлагеря, то-ли итальянских фашистов Муссолини. Отгороженный двухметровым забором из сетки, с тремя-четырьмя казармами и подъемом в гору к католичееской церкви, лагерь не носил отпечатка своего изначального предназначения, находился под управлением доброго (хотя наверняка оценить личность было сложно) толстого, бородатого Падре Пиппо, – и был современен. Перед отъездом нас научили играть на ложках русские народные песни, говорить по-итальянски контрольные фразы и отправили на две недели. То же, что и в Англии. Италия-Италией. Тепло, горные серпантины, Венеция, еще какието города. Участвовали в мессах, ели Божью плоть и пили Его кровь, играли в большой теннис, развлекали итальянцев, работали у них на кухне. Ездила с нами негритянка Марта Ворончихина, ребенок детдома, учившийся с некоторых пор в нашем классе. Ездили неопределенные личности. слушавшие группу «Сплин», ездил Артем Федоренко. Несколько раз ходили в походы, на розовое высохшее озеро, несколько раз Падре возил нас в своем фургоне, подъезжая к очередному повороту серпантина, снимая руки с куля и поднимая их вверх – к огромной луне – и говорил «Гарде луна!». Один раз я, вспомнив другую поездку и Артема Федоренко в ней, обтравил обедом свою сумку и сидевших рядом итальянцев. Что привело к остановке возле дома с фонтаном 18 века, и было далеко не похоже на случайность.
В итоге нас одарили подарками, устроили вечер выбора игрушек, считая бедных русских детей бедными, что в моем случае было правдой, – поэтому до сих пор у меня осталась насадка на карандаш в виде головы крокодила и портфель «Талисман». С которым теперь редко езжу в другие города – Москву и СанктПетербург. Портфель прочный, и заменять его новым смысла нет.
И так же осталось небольшое количество итальянских буклетов, денег, фотографий и буклет нашего выступления на ложках. А, и еще рассказ о домовом, живущем неподалеку в лесу, которого все каждую ночь ждали и пугали им. И имя Камилла с большим баром алкоголя для взрослых, который нам, заманивая – но не пуская – показывали.
Может быть, была еще одна поездка в этот лагерь, но они или смешались в памяти в одну, или ее вообще не было.
Интересной оказалась поездка в лагерь в Чехии. О самой Чехии помню мало, – только костницу – часовню, построенныю из костей людей, – но происходящее в самом лагере забуду вряд-ли. Артем Федоренко «блевал» при каждом выезде. В ходе одного из них у меня вновь «пропал» фотоаппарат и как ни старались убедить меня учителя и чешские руководители в том, что он появится, – он не появился. Зато приснился один раз дед и сказал, что фотоаппарат на улице, рядом с домиком в котором жил я и неизвестный мне до этого тип, и, выйдя на улицу, фотоаппарата я не нашел. Тип тоже предлагал искать его на улице. И он же подсадил меня на группу «Ария», поразив музыкальным ужасом альбома «Кровь за кровь», естественно, теперь уже давно самого любимого. Но тогда он казался верхом сатанизма и черноты, и тип пугал меня тем, что в уши ко мне ночью залезет сороканожка. Жук в ухо не залез. но направление в жизни было задано.
Еще одна поездка на протяжении всей учебы была в по Европе, на автобусе. Париж, что-то в Германии, еще где-то. В Париже руководитель пытался поселить меня к паре, – повзрослей меня, – вероятно хотев посмотреть, как делают секс французы. Остальное было банально. Да и это, наверно, тоже, – я настоял на расселении. В Швейцарии хотел купить маме часы с камнями. Отговорили. И в Англии тоже хотел – у негра в переходе. И тоже отговорили. Зато купил оранжевый карманный вентилятор. Но на жаре мне сейчас только лежать на асфальте. хоть с палкой. хоть с каляской, – так что вентилятор не помог.
И эта поездка, как и для всех туристов, в отдалении от подробностей – стандартна. А стандарты я не запоминаю.
Следущими были лагеря в Керчи и работа с лопатой на раскопе. Жара 40 градусов, вода из протухших источников, холодная и освежающая, чуть теплее погоды, мертвые бычки, вымываемые черным морем на пляж и плавающие вверх брюхом вместе с тобой, – и где-то за заливом Казантип, – ныне не существующий и меня не интересовавший, но интересовавший кого-то из участников археологической экспедиции и поплывшего туда руками и голым. Может, и не голым, – но это тоже не важно.
В Керчи было хорошо, были закаты над морем и все, чем оно балует душу. Лагерь был – лучше не вспоминать, отношения внем тоже, соседи по бараку показывали как у кого работает мышца, поднимающая член, были какие-то проблемы с болезнями, с едой, и, – забравшись ввместе с местными на какую-то закрытую территорию и спасаясь от сабак, – я разбил подаренные мне отцом часы. Дорогие, Касио.
Видел украинские села, украинских боевых гусей и одно было особенно важно. Поездка на каменоломни, где в 41-х годах. при оккупации немцами Украины, скрывались и оборонялись под землей остатки местных жителей и армии.
Вторую поездку в Керч не помню, – тоже смешалась с первой.
Теперь только могу сказать, что текущее положение Крыма мной не принято и в «русский» крым я никогда не поеду. Каким бы гибридным и накачанным деньгами он бы ни был.
Последней из моих путешествий была поездка. организованная отцом одноклассницы. толстой девочки Кудлай – и это бы обычная военная часть, но без военных. Там я упал и порвал колено дорогим штанам Найк, так же подаренных мне отцом. Описана часть в песне Егора Летова «Ржавый бункер – твоя свобода». Ржавыми были там не только бункеры.