Вы здесь

Иллюзия вторая. Перелом. 6 (Игорь Григорьян)

6

– Однако, мы отвлеклись, – дракон с улыбкой наблюдал за искренними попытками Агафьи Тихоновны схватить понимание за хвост, – и наш разговор, хоть и увлекательный, но привёл нас совсем в другую сторону, – он обнял акулу и притянув к своей пасти её ушное отверстие, расположенное, как и у любой акулы немного позади глаз, тихонько прошептал:

– А остановились мы на том, что свет, как транспорт для любых видов энергии, выполняет всего лишь роль такси, не вмешиваясь в содержание того, что он переносит. Он беспристрастен и объективен, он честен, прям и исполнителен. И никогда, – Артак немного повысил голос, – никогда и нигде свет не смешивает свою высшую природу с содержимым любого из этих мешков, – дракон показал взглядом вниз, туда, где лежали все существующие действия и поступки, где лежали все человеческие деяния.

В беспорядке они были разбросаны по зеркальному полу и прикрывали своими тканевыми телами, сотканными из прочной мешковины, часть отражающей поверхности.

– Только сам человек в состоянии исказить изображение, сделать его тяжёлым или даже совсем неподъемным, скажем, пропустив тот же самый свет через вот этот мешок с жадностью. Или через тот, со страхом. Или вот ещё лучше – через мешок со страстями. Правда, свет в состоянии легко вернуть себе невесомость, пройдя сквозь всего лишь одну пылинку, упавшую с мешка с любовью. Да что там пылинку, – Артак улыбнулся, обнажив белые, ровные, и достаточно крупные зубы, – одного атома вполне будет достаточно для того чтобы вернуть свету его абсолютную суть.

– Всего лишь одного атома? – переспросила Агафья Тихоновна.

– Да, – Артак усмехнулся, – всего лишь одного атома, а если быть до конца откровенным, то хватит даже безатомарной, безотносительной мысли, хватит бестелесной идеи, содержащей в себе истинную, и в этом смысле – святую любовь, – он мечтательно посмотрел вверх и быстро закончил:

– Любовь меняет восприятие сильнее всего.

– Но любовь нас и так окружает, где бы мы ни находились, не правда ли? – Агафья Тихоновна хорошо помнила вывернутый наизнанку мешок с этой самой любовью, который продолжал хранить своё содержимое снаружи себя самого.

– Хранить – в данном случае – оберегать, – Артак, как обычно, с легкостью читал мысли окружающих, – оберегать от того, что внутри, а именно – от содержимого этих мешков, – он опять заулыбался, демонстрируя белоснежно-кипенные зубы, и немного отодвинул куль с трусостью от себя, – тут, как обычно, всё просто. А просто – это практически всегда с точностью до наоборот.

– Не понимаю, – Агафья Тихоновна часто и мелко заморгала, пытаясь сосредоточиться.

– И понимать нечего. Всё, что здесь есть – находится внутри мешков, тогда как любовь – снаружи. И мешковина надежно сохраняет одно от другого, как если бы было совсем наоборот – если бы любовь пряталась за прочной тканью от выпущенных наружу кипящих вулканов, которые, несомненно содержат многие из этих мешков. Выпущенные и неконтролируемые, прежде всего они бы начали пожирать всё, что их окружает. Заливать всё существующее своей горячей и неконтролируемой лавой. Сжигать, испепелять, кремировать. И начали бы они именно с человеческого восприятия действительности. Изменили бы её до неузнаваемости и, в конце концов, пожрали бы всё то, что так ревностно пытается сберечь эта простая и прочная мешковина.

– Но почему?

– Потому что восприятие, состоящее из любви – это одно. А восприятие, созданное, например, из трусости и жадности – совсем другое. Может быть, даже прямо противоположное. И это необходимо четко понимать. И только понимая – различать.

– Я совсем запуталась, – Агафья Тихоновна растеряно смотрела на своего собеседника, не зная что сказать.

– Всё просто, – повторил Артак и усмехнулся, – свет никогда бы не принес достаточно энергии туда, где она необходима, если бы ему пришлось носить с собой ещё обиды и огорчения. Впрочем, не только обиды и огорчения, но и всё остальное. Носить свою собственную тяжесть всё-таки прерогатива самого человека. А подхватив всё это, – дракон опять окинул взглядом до отказа забитое мешками помещение, – подхватив всё это, свет перестал бы быть светом и приобрёл бы массу, которая мешала бы ему перемещаться, которая тормозила бы его, тянула назад, сдерживала. А знаете ли вы, сколько весит, например, жадность или трусость? – спросил дракон, но не дожидался ответа, – миллиарды миллиардов тонн. Поймав такую тяжесть, свет перестал бы быть невесомым и уже, как следствие, его скорость бы резко упала. Резко, вплоть до полной остановки, понимаете? Если обязать свет всегда брать с собой трусость и жадность, горечь и разочарования, которые тоже, безусловно, весят, ибо пригибают людей к земле, он тратил бы свой запас энергии на их перемещение и, в конце концов, израсходовался бы, не смог бы принести ровным счетом ничего и никуда, – Артак прокашлялся, – ведь чем больше нести свету – тем больше он тратит на это энергии, то есть, расходует себя самого – и, соответственно, тем меньшее расстояние он может пройти. Именно поэтому свет поступает совершенно по-другому – он никогда и ничего не берет с собой в дорогу. Как буддисты, всегда путешествующие налегке.

– Буддисты? – акула удивленно подняла глаза, – а при чем здесь они?

– Буддизм – единственная религия на Земле, из-за которой не началась ни одна из войн. И её последователи не берут с собой в путь даже столь необходимую им еду, твёрдо зная, что дорога даст им все необходимое.

– Но любая религия – это всё равно лишь средство, не так ли? Средство, направленное на подчинение человеческой воли и разума, на ограничение свободы его мышления, на преследование его действий, наконец, на унижение его достоинства.

– Да, вы правы, – Артак с уважением посмотрел на Агафью Тихоновну, – это совершенно очевидно, поскольку любая религия насаждает человеку слепую и абсолютно безосновательную веру в силы, которые, якобы и заведомо, выше и сильнее, нежели сам человек. Однако, буддизм – это скорее философия, а не религия, – дракон немного виновато улыбнулся, – прошу меня великодушно извинить за употребление этого слова, – он склонил голову перед акулой, – зная ваше трепетное отношение к языку, я должен был быть внимательнее.

– Ах, оставьте, сейчас это совсем неважно, – Агафья Тихоновна, казалось немного смущенной, ибо впервые Мысль извинялась перед Словом, – но почему буддизм является философией?

Артак с благодарностью кивнул и сказал:

– Как и большинство философских учений, буддизм пытается особым образом объяснить всю сложность человеческой жизни, указывая, что в основе её лежит некий вселенский порядок. Так, например, в «Четырех благородных истинах» Будда кратко объясняет положение человека в мире: вот есть страдание, а вот и причина этого страдания; вот прекращение страданий, а вот путь, ведущий к прекращению страданий. Учение о карме представляет собой полное и непротиворечивое объяснение природы причины и следствия. И даже буддийская космология на первый взгляд кажущаяся далёкой от реальной действительности, всего лишь является логическим продолжением закона кармы. Вот и получается, что в соответствии с учением Будды, в устройстве мира имеется глубокая и непоколебимая логика. Тогда как само понятие религии полностью отрицает наличие логики.

Агафья Тихоновна внимательно выслушала Артака, но продолжала молчать даже после того как тот кончил говорить. И дракон, откашлявшись, продолжил:

– Существенным отличием буддизма от всех остальных мировых религий является то, что в нём не фигурирует ни всевышний создатель или какое-либо высшее существо, ни святой дух, ни всесведущий любящий господь, к которому люди должны взывать о спасении. Вместо этого, буддизм призывает человека обрести мудрость собственными усилиями, то есть развить в самом человеке способность различать какие качества или процессы внутри него вредны, а какие – хороши и полезны. И даже сам Будда не может привести к достижению этой цели никого из людей – они сами, и только сами, должны сделать всё необходимое, чтобы пройти этот путь до конца.

Артак перевел дух и закончил:

– Именно поэтому я еще раз приношу свои извинения за то что поставил буддизм в один ряд с другими человеческими религиями.

– Перестаньте, – акула хитро улыбнулась, – прощение можно просить только первый и последний, он же – единственный раз. Позвольте и мне поблагодарить вас за столь подробный анализ, – Агафья Тихоновна старалась не отставать в любезности от Артака.

Дракон улыбнулся и, склонив голову набок, произнес:

– Но мы опять отошли от темы. Впрочем, как же нам ещё скоротать время, как не за интересной беседой. Ведь всё, что мы сейчас можем сделать – это ждать. Только ждать. Но, тем не менее, говорили мы о том, что свет никогда и ничего не берет с собой в дорогу.

– Я помню, – Агафья Тихоновна сосредоточено кивнула, – и, кажется, я теперь понимаю то, о чём вы говорите мне уже битый час.

– Это просто великолепно! Тогда я продолжу. С людьми тоже самое. Сколько бы энергии у тебя не было, какой силой бы ты не обладал – ты всё равно рискуешь потратить её впустую, если будешь таскать за собой обиды и разочарования. И именно это я и имел в виду говоря «прощайте и прощайтесь». Прощайте всё без разбора, не вникая даже в суть, будьте подобны свету. По крайней мере, старайтесь быть.

– А сам свет не весит ровным счетом ничего?

– Свет невесом и вот где настоящее чудо, мимо которого люди каждый день проходят мимо! Свет невесом абсолютно и именно благодаря этому уникальному свойству, перемещаясь в пространстве, он не тратит ни капли той энергии, которую он несёт на своих волнах объектам материальным – объектам, обладающим массой. И всё, в человеческом понимании нематериальное питает видимую материю точно так же, как мысль кормит тело. А это значит, ни много ни мало, что всё на свете создано из ничего, всё то, что люди привыкли считать важным и целесообразным на самом деле ничего не значит, ибо создано оно – ничем и из ничего. А свет – всего лишь мостик между реальностью, создавшей человеческий мир и иллюзией, которую люди считают реальностью. Свет – двигатель всего происходящего. В этом и есть тайна существования нашей Вселенной.

– Он совсем-совсем невесом?

– Абсолютно, – дракон утвердительно кивнул, – абсолютно невесом. И знаете, что?

– Что?

– Любая невесомая субстанция в этом мире тут же начнёт двигаться рядом со светом, с такой же скоростью и мощью.

Агафья Тихоновна округлила глаза.

– Вы уверены?

– Конечно!

– А что для этого необходимо сделать? Чтобы стать невесомой?

– Избавиться от груза, конечно, – Артак засмеялся, – избавиться от всего того, что связывает вас и угнетает. Избавиться от всего, что имеет массу.

– И от тела? – она немного скривилась.

– От тела в первую очередь. Но избавившись от тела вы должны быть точно уверены, что ничто более не удерживает вас от полёта. Точнее, вы должны быть уверены в том, что от полёта вас удерживало только само тело и ничто больше.

– Но как?

– Очень просто, – дракон глубоко вздохнул, – надо быть очень чистым. Конечно же, я имею в виду – внутренне чистым. И внимательно следить за тем, чтоб ни одна пылинка, – он кивнул на грязный зеркальный пол с разбросанными то тут, то там мешками, – ни одна пылинка не прицепилась к вашей сути. Надо стать светом. Невесомым, как само отражение.

– А как им стать?

– Чтобы им стать, надо просто им быть. Это много проще, чем кажется с первого взгляда.

– Но как?

– В сущности, постигшей истинное познание все жизненные волнения отражаются как образ в кристально чистой воде, нисколько не волнуя саму воду.

– А вода?…

– Сама сущность. Реальная и настоящая.


Агафья Тихоновна задумалась на какое-то время, и вдруг поняла что имел в виду Артак.

– Вы сказали что люди не хотят трудиться?

– Люди путают тот созидательный труд, который всегда направлен внутрь себя самого, который направлен внутрь своей собственной сути с трудом, который они привыкли принимать за труд. Они думают что таскать тяжести, строить дома, производить автомобили – это труд.

– А это не так?

– Конечно, нет! Это работа. Впрочем, для них это не имеет никакой разницы, ибо работать они тоже не любят, – дракон рассмеялся, – но работать их заставляют их собственные желания, на которые им нужны деньги, понимаете? А трудиться можно только над собой, и только бесплатно. Знаете, в чём парадокс?

– В чём же?

– Труд способен принести человеку абсолютно всё – всё без исключений. Тогда как работа – лишь то, что можно купить за заработанные деньги.

– А в чем же парадокс?

– Работая ради денег – тяжело, упорно и зачастую без удовольствия – никто и никогда не сможет получить их в достаточном количестве, тогда как трудясь для души, и получая от этого внутреннее удовлетворение, всё остальное – необходимое и желанное, и деньги в том числе, поторопятся занять свое место рядом с человеком, отказавшимся от них ради труда. Вот вам и парадокс.

– Я понимаю, – освещённая лучами света акула внимательно слушала дракона, – точнее, только теперь я начинаю понимать, – она сама поправила себя.

– И труд, в отличии от работы, совсем не утомляет. Но понимаешь это только тогда, когда без труда уже не можешь существовать. На первых порах трудиться много сложнее чем работать. Только потом всё меняется с точностью до наоборот. И на это нужно время, на это необходима энергия. Время необходимо чтобы понять неотвратимость необходимости развиваться. Время необходимо, чтобы разбить устои. Любые устои, навязанные извне – религиозные ли, социальные или ещё какие-то. Время необходимо, чтобы исключить проникновение снаружи и научиться слушать своё сердце, свой внутренний голос.

– А при чем же здесь прощать? Если вернуться к вашим словам – прощайте и прощайтесь?

– Прощение – это большой труд.

– А прощайтесь?

– Простив – необходимо забыть и проститься с тем, что вы уже и так простили. Это ещё более трудно. Трудно – от слова «труд», – дракон усмехнулся одними губами.

– А работа – от слова «раб», – эхом произнесла акула.


Агафья Тихоновна закрыла глаза, но как ни странно – продолжала видеть.

Точнее, она обрела зрение.

Она поняла.

– Благодарю тебя, Артак.

– И я тебя благодарю, Агафья Тихоновна…

Внезапно для самих себя, они перешли на ты, и это было вовремя, как и всё, что происходит в мире, содержащем хоть один джоуль этой непонятной для человека, и названной им темной – энергии – а именно – Его Величества Времени.


Кровь двигалась мощно, не останавливаясь ни на мгновение.

– Скажите, Артак, – Агафья Тихоновна приоткрыла один глаз, – а почему анальгин появился в крови только сейчас? Ведь я его вколола уже очень давно.

– Время, само по себе, очень относительно, – дракон зевнул, – здесь проходят столетия, а там, – Артак усмехнулся, кивнув головой вверх, – а там даже миг не успел, и не то что пройти, но даже начаться. Однако, – он кивнул головой на кровяные шарики, – кровоток ускоряется всё больше и больше, а значит – время начинает идти быстрее, а если быть ещё точнее – оно возвращается к привычному ему и нам размеренному бегу – время возвращается к своей человеческой шкале.