Предисловие
Такая книга, как эта, конечно, заставит о себе много говорить после (Nachrede), но на самом деле она не нуждается в предисловии (Vorrede). Тем не менее, поскольку друг мой Шлиман настаивает на том, чтобы я представил ее публике, я отброшу все сомнения, которые (по крайней мере, по моему внутреннему чувству) отводят мне лишь второстепенную роль. Мне необыкновенно повезло: я стал одним из немногих свидетелей последних раскопок на Гиссарлыке и увидел, как сожженный город восстает, целиком и полностью, из-под мусора последующих столетий. В то же самое время я видел и саму троянскую землю, неделя за неделей – как она пробуждается от зимнего сна и разворачивает перед нами все красоты природы, создавая все новые и новые, все более впечатляющие и величественные картины. Таким образом, я могу с полным правом говорить не только о трудах неутомимого исследователя, который не успокоился до тех пор, пока та работа, которая лежала перед ним, не была полностью закончена, но и о том, на какой правдивой основе была создана поэтическая идея, которая тысячи лет зачаровывала и услаждала весь образованный мир. И я считаю своей обязанностью выступить свидетелем перед лицом толпы сомневающихся, которые – будь то с добрыми или дурными намерениями – без устали порицали и достоверность и значение открытий ученого.
Теперь уже бессмысленно спрашивать, действовал Шлиман в начале своей работы исходя из верных или ложных предпосылок. Не только результат доказал его правоту: его метод исследований также оказался великолепным. Может быть, его гипотезы действительно были слишком смелыми, даже произвольными; может быть, действительно захватывающая картина бессмертной поэзии Гомера заворожила его фантазию – однако именно в этом пороке воображения, как я могу это назвать, и коренился секрет его успеха. Кто бы предпринял такой титанический труд в течение столь многих лет, потратив такое огромное количество своих собственных денег, прокопавшись через наваленные друг на друга, казавшиеся почти бесконечными слои мусора вплоть до глубокого материка – кроме человека, проникнутого уверенностью, даже какой-то восторженной убежденностью? Сожженный город и до сего дня лежал бы в земле, если бы Воображение не направляло его лопату.
Однако строгое исследование само собой заняло место воображения. Год за годом факты подвергались все более и более серьезной оценке. Поиски правды – всей правды, и ничего, кроме правды! – наконец, настолько оттеснили поэтическую интуицию на задний план, что я, представитель естественных наук, привыкший к самому бесстрастному и объективному созерцанию (mit der Gewohnheit der kältesten Objectivität), чувствовал себя вынужденным напоминать моему другу, что поэт был не только поэтом, что нарисованные им картины могли иметь и объективное основание и что ничто не должно мешать нам связывать реальность, такой, какой она предстает перед нами, с древними легендами, основанными на определенных воспоминаниях о местности и о событиях древности. Я чрезвычайно рад тому, что эта книга в том виде, в котором она предстала перед нами, полностью удовлетворяет обоим требованиям: давая правдивое и точное описание находок и условий страны и местности, она везде связывает нити, которые позволяют нашему воображению определенным образом соединить действующих лиц с предметами.
Раскопки в Гиссарлыке имели бы непреходящую ценность даже в том случае, если бы «Илиада» никогда не была написана. Нигде в мире земля не скрывала столько остатков древних поселений, лежащих один над другим, которые при этом содержали бы в себе такое богатство находок. Когда мы стоим на дне гигантской воронки, которая открывает нам сердце крепости на холме, и наш взгляд бродит по высоким стенам, обнаруженным нами в ходе раскопок, то нашим глазам предстают руины зданий, то орудия труда древних жителей, то остатки их пищи – и всякие сомнения в древности этого поселения исчезают. Речь идет отнюдь не о пустых домыслах. В положении и стратификации предметов есть столько поразительных особенностей, что мы просто вынуждены сравнивать их свойства или между собою, или с иными находками, сделанными в отдаленных местах. Мы должны подходить к делу практически (objectiv), и я с удовольствием свидетельствую, что утверждения Шлимана отвечают всем требованиям точности и аккуратности. Любой, кто сам занимался раскопками, знает, что мелких ошибок очень трудно избежать и что в ходе исследования некоторые результаты более ранних стадий работы неизбежно приходится исправлять. Однако в Гиссарлыке это исправление оказалось достаточно простым, чтобы гарантировать точность общего результата, и работа, которая теперь предлагается миру, может быть поставлена в один ряд с лучшими археологическими исследованиями. Кроме того, ошибка в определении положения какого-либо предмета может в каждом случае относиться только к деталям; на основную массу результатов это не оказывает никакого воздействия.
Простого исследования крепости на холме Гиссарлык достаточно, чтобы с полной точностью доказать последовательность поселений, которых, как теперь предполагает Шлиман, было семь. Однако последовательность их смены – еще не хронология. Эта последовательность показывает нам, что старше и что моложе, однако мы не знаем, насколько древним является каждый отдельный слой. Такой вопрос предполагает сравнение с другими подобными местами или, по крайней мере, предметами, датировка которых уже достоверно установлена; другими словами, нужна интерпретация. Однако с интерпретацией начинается неуверенность. Археолог редко может подтвердить свою интерпретацию всеми найденными предметами. Более того, чем дальше идут эти сравнения, тем менее можно рассчитывать, что открытия будут полностью друг другу соответствовать. Таким образом, наше внимание направлено на отдельные предметы, точно так же, как палеонтолог ищет характерные раковины (Leitmuscheln), чтобы определить возраст геологического пласта. Однако опыт показывает, что на Leitmuscheln в археологии не слишком можно полагаться. Человеческий интеллект способен изобрести одинаковые вещи в различных местах. Некоторые художественные или технические формы развиваются одновременно, безо всякой связи или отношений между художниками или мастерами. Достаточно вспомнить случай с орнаментом меандр, который в Германии появляется достаточно поздно, возможно уже в эпоху Римской империи, но еще позже зарождается в Перу и на Амазонке, где его, видимо, уже нельзя считать заимствованием. Таким образом, местные моды и художественные формы не представляют собой ничего исключительного, и специалист иногда может определить место обнаружения по одному предмету.
В случае Гиссарлыка слои, которые можно определить по их характеру в целом, залегают очень близко к поверхности. Под греческим городом (Новый Илион) и городом, который был, возможно, македонским, исследователь находит предметы, особенно керамику, которая по своей форме, материалу и росписям относится к тому, что называется архаическим периодом греческого искусства. Затем начинается доисторический период в более узком смысле этого слова. Доктор Шлиман на серьезных основаниях попытался доказать, что шестой город (считая снизу) следует отнести, согласно традиции, к лидийцам и что мы можем в его художественных формах увидеть параллели с этрусской или умбрской керамикой. Однако чем глубже мы идем, тем меньше соответствий мы находим. В сожженном городе иногда встречаются те или другие предметы, которые напоминают нам о Микенах, Кипре, Египте, Ассирии; или же что-то говорит об их общем происхождении или, по крайней мере, о похожих образцах. Возможно, нам удастся найти и другие связующие нити, однако пока мы еще так мало знаем обо всех этих связях, что приложить иностранную хронологию к этим новым открытиям кажется в высшей степени опасным делом.
Весьма поучительный и предостерегающий пример такого рода казуистической археологии дает нам последняя атака на доктора Шлимана со стороны одного ученого из Санкт-Петербурга. Поскольку Гиссарлык имеет определенные точки соприкосновения с Микенами, а последние, в свою очередь, – с югом России, то, исходя из этого, ученый сделал вывод, что хронология Южной России должна стать мерилом и для Гиссарлыка и что как Микены, так и Гиссарлык следует приписать кочующим ордам герулов в III веке н. э. Бросаясь в противоположную крайность, другие специалисты склонны были относить древнейшие «города» Гиссарлыка к эпохе неолита, поскольку в них были найдены замечательное оружие и инструменты из полированного камня. Обе эти гипотезы одинаково неоправданны и недопустимы. К III веку н. э. принадлежит поверхность холма-крепости Гиссарлык, которая все еще лежит над македонской стеной, и древнейшие города – хотя в них были найдены не только полированные камни, но и ломаные осколки халцедона и обсидиана – тем не менее относятся к эпохе металлов. Ибо даже в первом городе были найдены орудия из меди, золота и даже серебра.
Несомненно, что никакие люди каменного века в строгом смысле на крепости-холме Гиссарлык (настолько, насколько он был раскопан на данный момент) никогда не жили. О том, что здесь происходила постепенная эволюция таких людей к более высокой цивилизации, цивилизации металлов, здесь можно говорить не более чем относительно любого другого до сих пор известного поселения Малой Азии. Орудия из полированного камня также были найдены в других областях Малой Азии – как, например, вблизи древних Сард, – однако до сих пор не доказано, что они принадлежат к каменному веку. Очевидно, эти люди переселились сюда в тот период своего развития, когда они уже находились в веке металлов. Если бы мы взялись рассуждать, основываясь на том, что в первую очередь бросается в глаза, то нам пришлось бы предполагать, что эти люди переселились с границ Китая, поскольку в Гиссарлыке часто встречается нефрит и жадеит, и что, когда эти люди добрались до Геллеспонта, они уже достигли высокой степени технического совершенства и умели изготовлять законченные изделия.
Возможно, является случайностью то, что даже в древнейшем городе были обнаружены два каменных топора с просверленными в них отверстиями, в то время как ни в одном другом месте Малой Азии подобных предметов не встречается. В любом случае искусство обработки камня уже далеко продвинулось, и история основания Илиона (как она очерчена в «Илиаде») в точности совпадает с археологическими открытиями. У нескольких черепов, которые удалось обнаружить в нижних городах, есть одна общая черта: все они без исключения представляют облик (habitus) более цивилизованных людей; особенности дикарей в строгом смысле этого слова у них полностью отсутствуют.
Достаточно странно, что у этой расы, судя по всему, не было железа. Хотя иногда встречается местный красный железняк, который, очевидно, использовался, однако все предметы, которые первоначально казались железными инструментами, после более тщательного исследования оказались не железными.
Не менее странно и то, что даже в сожженном городе нигде не было найдено ни одного меча в строгом смысле этого слова. Оружие из меди и бронзы встречается часто – наконечники копий, кинжалы, наконечники стрел, ножи (если их можно назвать оружием), но мечей нет. Этому пробелу соответствует другой, в области украшений, который для нас, жителей Запада, еще более странен – я имею в виду отсутствие фибул (головок брошей). Среди медных и бронзовых булавок есть много таких, которые, судя по их размеру и изогнутости, могут считаться булавками для платья; однако ни одной фибулы в том смысле, в котором мы понимаем это слово, пока найдено не было. Я всегда полагал, что обилие фибул в северных раскопках объясняется тем, что в более холодном климате застегивать одежду было более необходимо. Римская провинциальная фибула в северных областях является едва ли не самой частой находкой эпохи Римской империи, в то время как в самой Италии она отступает на задний план. Однако тот факт, что у племени столь богатого металлами, как древние троянцы, не было найдено абсолютно ни одной фибулы, безусловно, признак большой древности и, безусловно, отличает их от большинства западных культур, с которыми сравнивали троянскую. То же самое можно заметить и об отсутствии ламп в древних городах.
В керамике обнаруживается множество соответствий с западной. Разумеется, я не могу назвать ни одного места, где весь комплекс найденной там керамики полностью соответствовал бы керамике древних городов Гиссарлыка. Только в шестом городе мы обнаруживаем, как убедительно доказал доктор Шлиман, многочисленные связи с этрусскими вазами; и далее я могу отметить, что многие формы, которые встречаются в Гиссарлыке в глине, в Этрурии исполнялись в бронзе. В связи с этим я могу указать как на «ведущую окаменелость» на этрусские кувшины с носиками, которые были найдены в самом сердце Германии и в Бельгии. В большинстве доисторических городов Гиссарлыка мы находим терракоты, в точности соответствующие тем, которые часто встречаются в Венгрии и Трансильвании, в Восточной и Средней Германии и даже в свайных постройках Швейцарии. Благодаря любезности доктора Виктора Гросса я сам владею фрагментами чаш из черной полированной глины, обнаруженных в озере Бьенн, внутренняя поверхность которых покрыта прочерченными геометрическими узорами, заполненными белой глиной, таких же, как я привез из древнейшего города на Гиссарлыке. Совсем недавно я присутствовал на раскопках большого конического кургана, которые профессор Копфляйш проводил на территории Ангальта: значительное количество обнаруженных здесь глиняных сосудов имеют широкие выступы в виде крыльев с перпендикулярными отверстиями и очень большие и широкие ручки, которые прикреплены достаточно низко, рядом с дном – совсем как в сосудах из сожженного города. Ранее я уже упоминал о сходстве маленьких фигурок животных, орнаментированных штампов и других терракот, найденных в Венгрии. Странные сосуды для благовоний с отверстиями (фонарики) Гиссарлыка находят себе многочисленные аналогии в древних кладбищах Лаузица и Познани.
Я не готов утверждать, что все это – доказательства прямой связи. Этот вопрос можно рассматривать только тогда, когда будет произведено более тщательное археологическое исследование стран Балканского полуострова, – и желательно, чтобы это произошло как можно скорее. Но даже если мы обнаружим прямую связь, останется открытым другой вопрос: шел ли цивилизационный поток из Малой Азии в Восточную Европу или наоборот; и поскольку логически первое более возможно, то из этого мало что прояснится для хронологии Гиссарлыка.
В связи с этим о многом можно поговорить – как, например, о кресте с крюками (свастика), треугольнике, круглом и спиральном орнаменте, орнаменте с волнами, однако здесь я об этом говорить не буду: все это широко распространенные признаки, которые, как очевидно по нашему опыту, мало что дают для определения периода. С другой стороны, я не могу полностью воздержаться от того, чтобы не упомянуть вопрос, в котором я не могу полностью согласиться со Шлиманом. Я имею в виду наши «лицевые урны», такие, как мы часто находим в Поммерле и Восточной Померании и даже в самой Познани и Силезии, в одном определенном регионе. Я не могу отрицать, что между ними и троянскими «совиными» вазами есть значительное сходство, хотя я также признаю, что на первых совиного «лица» нет. Однако в этом вопросе мне хотелось бы несколько подкорректировать формулировку моего друга. Насколько я вижу, нет ни одной троянской лицевой вазы, о которой можно было бы сказать, что на ней изображена настоящая совиная голова или что упомянутая часть вазы полностью имеет форму птицы. Что касается естественной истории, то образ, изображенный на верхней части вазы, является человеческим, и нос и область глаз выглядят совиными лишь в пределах человеческого облика и пропорций. Уши, с другой стороны, всегда изображаются человеческими и никогда – совиными. Я не отрицаю, что форма изображенного лица часто представляет «совиный» тип, и я не возражаю против связи с прилагательным «совоокая», однако мне не кажется, что это сходство простирается дальше, чем область вокруг глаз и верхней части носа: уши и нос (там, где они показаны), а также груди – чисто человеческие. И то же самое – только в еще более человеческой форме – мы видим и на лицевых урнах Поммерля. Таким образом, я считаю, что можно надеяться обнаружить между этими урнами некоторую связь; но в то же время меня не удивит и если окажется, что наши лицевые урны гораздо более поздние, чем троянские.
Итак, я пришел к следующему выводу: открытия Гиссарлыка не могут быть объяснены открытиями, сделанными на севере или на западе, но, напротив, мы должны сверять наши коллекции с восточными образцами. Источники, с которыми мог быть связан Гиссарлык, также, возможно, лежат на востоке и на юге, однако их определение требует новых и гораздо более тщательных исследований в сфере востоковедения, где до сих пор работа была совершенно недостаточна. Отнюдь не «Илиада» первой связала финикийцев и эфиопов с легендарным циклом троянских легенд: сами открытия в Гиссарлыке представили перед нашими глазами слоновую кость, фигурки гиппопотамов и изящные золотые изделия, которые отчетливо указывают на Египет и Ассирию. Именно здесь хронологические проблемы Гиссарлыка должны найти свое решение.
Однако между тем перед нами – огромный холм из руин, который для взгляда реалиста представляет собой столь же уникальное явление, как и «священный Илион» для чувства поэта. Ему нет равных. И ни в одной груде руин нет заранее заданного шаблона, по которому можно о ней судить. Поэтому она и не входит в прокрустово ложе систематизаторов (Schematiker). Hinc illae irae[1*]. Эти раскопки открыли перед археологами совершенно новое поле для исследований – целый новый мир. Отсюда берет начало новая отрасль науки.
И в этом уникальном холме есть слой, один из глубочайших его слоев – согласно последним расчетам Шлимана, третий слой снизу, – который в особенности привлекает наше внимание. Здесь бушевало страшное, всепожирающее пламя, в котором глиняные стены зданий плавились и текли, как воск, так что застывшие капли стекла до сих пор свидетельствуют о чудовищном пожаре. Лишь в некоторых местах остались обгоревшие фрагменты, структура которых позволяет нам определить, что же именно горело – дерево или солома, пшеница или горох. Лишь малая часть города избежала огня. И только местами на сожженных участках остались непострадавшие части домов под щебнем от осыпавшихся стен. Почти все сгорело до пепла. Каким чудовищным должен быть пожар, поглотивший всю эту роскошь! Мы словно слышим треск дерева и грохот рушащихся зданий. И, несмотря на все это, какие богатства были найдены среди пепла и углей! Пораженному глазу исследователя представали одно за другим золотые сокровища. В то давнее время, когда человек еще так мало знал о земле и о своей собственной силе, в то время, когда, как рассказывает нам поэт, сыновья царей были пастухами, владение такими сокровищами из драгоценных металлов, изящнейшей и самой драгоценной работы, должно было быть известно повсеместно. Роскошь этого повелителя должна была возбуждать зависть и жадность, и разрушение его высокой крепости говорит ни о чем другом, как о его собственном падении и уничтожении всего его племени.
Был ли этим повелителем Приам? Был ли этот город священным Илионом? Никто и никогда не сможет дать ответа на вопрос – действительно ли именно эти имена были на устах у людей, когда прославленный царь смотрел из своей высокой крепости через Троянскую долину на Геллеспонт. Возможно, все эти названия – лишь поэтический вымысел. Кто знает? Возможно, в легенде передавалась всего лишь история победоносного похода с Запада, целью которого было уничтожить царство и город. Но кто может усомниться, что на этом месте действительно была одержана устрашающая победа над гарнизоном крепости, который защищал не только себя, свою семью и дома оружием из камня и бронзы, но и пытался при этом сохранить огромное богатство, которым обладал, – золото, серебро, украшения и мебель? Не имеет большого смысла спорить об именах этих людей или их города. Однако любой – как сегодня, так и в эпоху Гомера – задается вопросом: кто были эти люди и откуда они пришли, к какому племени принадлежали? Хотя строгий исследователь и воздержится от того, чтобы давать им имена, хотя все это племя может, словно призраки Аида, безмолвно пройти перед судом науки, однако для нас, тех, кто предпочитает яркие краски дня, одеяние жизни и блеск личности, для нас Приам и Илион, как только мы обратимся к событиям этого периода, останутся обозначениями, к которым привык наш ум. Именно здесь Европа и Азия впервые встретились в человекоубийственной войне (in völkerfressendem Kampfe); именно здесь была одержана в бою единственная решительная победа, в которой Запад одолел Восток на почве Азии за все время вплоть до Александра Великого.
А теперь перед нашими глазами снова открывается этот город. Когда писали те авторы, которых мы называем классическими, сожженные руины уже давно лежали под развалинами последующих поселений. И на вопрос «Где находился Илион?» ответа не было ни у кого. Даже сама легенда уже не была привязана к определенному месту. Но конечно, когда зародилась поэма, дело обстояло по-другому: будем ли мы звать нашего поэта Гомером или поставим на его место целую толпу безымянных бардов – когда родилось поэтическое предание, в этих местах все еще должна была сохраняться традиция о том, что царская крепость стояла в точности на этом горном отроге. Бесполезно пытаться оспорить тот факт, что поэт видел эти места своими глазами. Кем бы ни был «божественный бард», он определенно стоял на этом холме, на Гиссарлыке (то есть на Замковом или Крепостном холме) и смотрел с него на землю и море. Ни в каком другом случае он не мог бы вложить в свою поэму столько верности природе. В кратком очерке[2] я описал Троянскую область такой, какова она теперь, и, сравнивая мое описание с тем, что говорит об этой местности «Илиада», любой из нас может сказать, возможно ли, что поэт, живущий вдали отсюда, мог выработать в своем собственном воображении столь верное изображение земли и народа, как то, что содержится в «Илиаде».
К этому следует добавить еще одно соображение. «Илиада» – это не просто эпос, повествующий о делах человеческих: в этом споре людей принимает участие великий сонм олимпийских богов, действующих и страдающих. Поэтому случилось так, что «Илиада» стала особенной, религиозной книгой, своего рода Библией греков и отчасти – римлян. Об этом не следует забывать. Поэтому я особо обращаю внимание на тот факт, что сцена, на которой действуют боги, обрисована гораздо шире, чем поле деятельности людей. По своему содержанию поэма простирается гораздо дальше Троянской долины. Граница «Илиады» там, где глаз находит пределы долины, – на величественных вершинах Иды и Самофракийском пике, где рождаются облака и обитают бури. Кто мог бы поведать нам такую историю о богах со столь подробной и точной локализацией, если не тот, кто сам наблюдал явленные здесь величественные природные феномены? Кто же, если не тот, кто целые дни и недели смотрел на то, как они сменяют друг друга?
Вопрос об «Илиаде» – это не просто древний вопрос «Ubi Ilium fuit?»[3*]. Нет, этот вопрос затрагивает целое. Мы не должны отделять историю богов от истории людей. Поэт, который пел об Илионе, нарисовал вместе с тем портрет всей Троады. Ида и Самофракия, Тенедос и Геллеспонт, Калликолона и вал Геракла, Скамандр и погребальные курганы героев – все это являлось перед глазами увлеченного слушателя. И все это неразделимо. Поэтому не нам решать и выбирать, где находился Илион. Мы должны найти место, которое отвечает всем требованиям поэмы. Поэтому мы вынуждены сказать: здесь, на крепостном холме Гиссарлык, – здесь, на месте руин сожженного Золотого города, – здесь был Илион.
И поэтому трижды счастлив тот, на чью долю пришлось уже в зрелом возрасте осуществить мечты своего детства и обнаружить Сожженный город. Каково бы ни было признание современников, никто не сможет лишить его сознания того, что он разрешил великую тысячелетнюю загадку. Варварская власть, которая тяжким бременем легла на эту землю, в общем и целом сохранила состояние земли и обычаи человеческой жизни в Троаде на том же уровне, как тогда, когда она утвердила здесь свое иго. Таким образом, сохранилось многое из того, что в других местах, скорее всего, было бы уничтожено постоянными сельскохозяйственными работами. Шлиман проводил свои раскопки как будто бы на девственной почве. У него хватило смелости копать все глубже и глубже, снять целые горы мусора и щебня, и наконец он увидел перед собой сокровище, которое он искал и о котором мечтал, в его вещественной реальности. И теперь искатель сокровищ превратился в ученого, который в ходе долгого и серьезного исследования сравнил факты своего опыта, а также утверждения историков и географов с легендарными традициями поэтов и мифологов. Пусть та работа, которую он завершил, станет для многих тысяч людей источником познания и радости и прославит самого Шлимана в веках!
Берлин, 10 сентября 1880
Рудольф Вирхов[4*]