6
Если жилая зона станции напомнила Крейну дорогой отель, то девятая палуба, как ему показалось, имела много общего с круизным лайнером.
Ашер дал ему час, чтобы принять душ и разложить вещи, а потом появился снова; он обещал отвести Крейна в медицинский пункт.
– Пора вам познакомиться с коллегами.
По дороге они зашли на девятую палубу, официально названную палубой снабжения.
Но название никак не могло передать реальную обстановку. Ашер быстро провел Крейна мимо зрительного зала на сотню мест и обширной библиотеки и вывел на широкий перекресток, где жизнь била ключом. Из помещения, очень напоминавшего кафе на каком-нибудь бульваре, доносилась негромкая музыка. Дальше Крейн разглядел пиццерию, а рядом – небольшой садик со скамейками вокруг. Все было немного уменьшено, сжато, чтобы поместиться в ограниченном пространстве станции, но исполнено это было столь мастерски, что ни теснота, ни большое количество людей не мешали.
– У девятой палубы нестандартная планировка, – говорил Ашер. – Все помещения располагаются вдоль двух перпендикулярных друг другу коридоров. Их пересечение персонал прозвал Таймс-сквер.
Крейн присвистнул:
– Еще бы.
– Центр мультимедиа и прачечная – вон там. А здесь – магазины военно-торговой службы.
Ашер указал на витрины, которые подошли бы скорее дорогому универмагу, а уж никак не гарнизонному магазину.
Крейн разглядывал небольшие группки сотрудников вокруг – те болтали, попивали кофе за столиками, читали книги, что-то печатали на ноутбуках. Некоторые были в форме, но большинство носило гражданскую одежду или лабораторные костюмы. Крейн покачал головой. Почти невозможно представить – ведь над ними пара миль морской воды!
– Не могу поверить, что военные ухитрились такое построить! – воскликнул он.
Ашер ухмыльнулся:
– Вряд ли заказчик имел в виду именно это. Но не забывайте, что работа здесь продлится не один месяц. А может, несколько лет, и уезжать отсюда на отдых – дело дорогостоящее, допустимое только в самом крайнем случае. В отличие от вас большинство сотрудников не имеют никакого опыта работы и жизни на подводных лодках. Наши ученые не привыкли обитать в стальных ящиках без окон и дверей, и мы стараемся, как можем, чтобы сделать их жизнь сносной.
Крейн, вдыхая запах свежемолотого кофе, донесшийся из кафе, решил, что жизнь здесь вполне можно вынести.
За крошечным садиком Крейн разглядел огромный дисплей, наверное футов десять на десять, перед которым стояли несколько скамеек. Присмотревшись, он понял, что это, скорее, собранный из небольших экранов блок, настроенный так, чтобы давать одну картинку. Картинка являла собой изображение тусклых зелено-черных морских глубин. Проплывали странные, словно не из этого мира рыбы: необычные угри, громадные медузы, похожие на воздушный шар рыбы с одиноким огоньком, висящим на усике над головой. Крейн узнал кое-какие виды – саблезуб, морской черт, рыба-гадюка.
– Это что, вид снаружи? – спросил он.
– Да, с камеры на куполе. – Ашер обвел рукой небольшую площадь. – Многие сотрудники проводят здесь свободное время: отдыхают в библиотеке или смотрят фильмы в мультимедиацентре. Спортивный центр на десятом уровне тоже пользуется большой популярностью. Напомните мне, чтобы я показал, где он. Да, нам надо вживить вам чип.
– Чип?
– Ну да, радиочип.
– Для контроля? Это обязательно?
– Здесь очень строгие меры безопасности. Боюсь, да.
– A это не больно? – Крейн шутил только наполовину.
Ашер усмехнулся:
– Чип размером с зернышко риса имплантируется под кожу. Ну а теперь в медпункт. Мишель и Роджер уже ждут. Это здесь, в конце коридора.
Ашер указал правой рукой вдоль одного из широких коридоров. В самом конце, за магазинами, кафе и еще полудюжиной других входов Крейн увидел двойные двери из матового стекла с красными крестами.
Он еще раз обратил внимание, что Ашер держит левую руку, бережно прижимая к боку.
– Что у вас с рукой? – спросил он, когда они шли по коридору.
– Сосудистая недостаточность, – небрежно ответил Ашер.
Крейн нахмурился:
– Очень болит?
– Нет-нет. Просто надо соблюдать осторожность.
– Еще бы. И давно это у вас?
– Чуть больше года. Доктор Бишоп назначила мне кумадин, а потом, я регулярно занимаюсь спортом. Тут у нас в спортивном комплексе хорошие корты для сквоша.
Ашер поспешил дальше по коридору, явно желая сменить тему. Крейн же подумал, что если бы Ашер не был руководителем группы ученых, то по состоянию здоровья явно остался бы на берегу.
Медицинский пункт, как и другие помещения станции из тех, что Крейну довелось увидеть, был тщательно спроектирован – так, чтобы вместить в ограниченное пространство как можно больше, не создавая ощущения тесноты. В отличие от обычных больничных помещений свет был рассеянный и даже приятный, и отовсюду и в то же время из ниоткуда раздавалась классическая музыка для духовых инструментов. Ашер повел его через приемную, на ходу кивнув регистратору за стойкой.
– Как и все прочие службы станции, медицинский пункт оборудован по самому последнему слову техники, – произнес Ашер, ведя Крейна мимо регистратуры по коридору, покрытому ковровой дорожкой. – Кроме врача, у нас четыре медсестры, три интерна, врач-диагност, диетолог и два специалиста по лабораторным исследованиям. Полностью укомплектованное подразделение скорой помощи. Оборудование позволяет проводить любые обследования, какие вы только можете себе представить, начиная от простой рентгеноскопии до полного обследования всего тела. Кроме того, есть и отлично оборудованная патологоанатомическая лаборатория на седьмой палубе.
– А сколько коек в стационаре?
– Сорок восемь, и их количество можно удвоить, если возникнет необходимость. Давайте надеяться, что этого не случится. Пока у нас ничего такого не было. – Ашер остановился у двери с табличкой «КОНФЕРЕНЦ-ЗАЛ № 2». – Ну вот мы и пришли.
Конференц-зал был невелик и освещен еще более тускло, чем приемная. На одной стене висел большой экран для видеоконференций, а на остальных – картины природы и морские пейзажи. Почти все помещение занимал большой круглый стол. У дальнего края сидели два человека, мужчина и женщина. Под белыми лабораторными халатами на обоих была военная форма.
Крейн вошел, и мужчина невысокого роста с редкими волосами мышиного цвета и водянистыми голубыми глазами вскочил со своего места.
– Роджер Корбетт, – сказал он, потянувшись через стол, чтобы пожать Крейну руку.
У него была небольшая, аккуратно подстриженная бородка того типа, который так любят интерны-психиатры.
– А, вы психолог, – произнес Крейн, обмениваясь рукопожатием. – Я ваш новый сосед.
– Я так и понял.
Голос у Корбетта оказался удивительно низкий для его роста, и говорил он медленно и размеренно, словно взвешивая каждое слово. На носу у него сидели круглые очки в серебристой оправе.
– Простите, что нарушаю ваш домашний распорядок.
– Ничего. Особенно если вы не храпите.
– Не обещаю. Лучше держать дверь закрытой.
Корбетт рассмеялся.
– А это Мишель Бишоп, – произнес Ашер, указывая на женщину, по-прежнему сидящую за столом. – Доктор Бишоп, это Питер Крейн.
Доктор Бишоп кивнула:
– Очень приятно.
– Взаимно.
Молодая женщина с темно-русыми волосами была стройной и высокой – настолько, насколько был невелик ростом Корбетт; у нее оказался пристальный взгляд. Она была привлекательна, но не более того. Крейн решил, что это она – главный врач на станции. «Интересно, что она не встала и не подала руки», – подумал Крейн.
– Присаживайтесь, доктор Крейн, – пригласил Корбетт, возвращаясь на свое место.
– Называйте меня Питером.
Ашер улыбался, глядя на всех по очереди, словно гордый отец.
– Питер, оставляю вас на любезном попечении этих двоих. Они введут вас в курс дела. Мишель, Роджер, я загляну к вам позже.
Ашер подмигнул присутствующим и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Выпьете что-нибудь, Питер? – спросил Корбетт.
– Нет, спасибо.
– Может, хотите перекусить?
– Нет, не волнуйтесь, ничего не хочу. Чем раньше мы займемся медицинской проблемой, тем лучше.
Корбетт и Бишоп обменялись взглядами.
– Видите ли, доктор Крейн, – заговорила Бишоп, – это не проблема, а проблемы.
– Да? Что ж, я не удивлен. В конце концов, если мы имеем дело с кессонной болезнью, у нее бывают самые разные проявления.
Кессонная болезнь была так названа потому, что впервые ее открыли в середине девятнадцатого века среди людей, работавших в условиях повышенного давления. Случаи наблюдались в первом кессоне, вырытом под Ист-Ривер в Нью-Йорке при строительстве Бруклинского моста. Если рабочие после пребывания в условиях повышенного давления выходили из кессона на воздух слишком быстро, в их кровеносных сосудах образовывались пузырьки азота. Помимо других симптомов, это причиняло сильную боль в руках и ногах. Часто пострадавшие сгибались пополам от боли, и синдром получил довольно саркастическое название «греческий наклон». Позднее термин сократился до «наклона». Принимая во внимание глубину, на которой работала экспедиция, и саму природу раскопок под Атлантикой, Крейн был уверен, что без кессонной болезни тут не обошлось.
– Думаю, у вас есть гипербарическая кислородная камера или какое-нибудь другое декомпрессионное оборудование, которое вы используете для лечения пострадавших? – спросил он. – Когда мы закончим, я, если вы не возражаете, хотел бы сам с ними поговорить.
– Знаете, доктор, – довольно сухо сказала Бишоп, – мы добьемся большего успеха, если вы позволите мне описать симптомы, а не будете сами строить предположения.
Крейн удивился. Он посмотрел на женщину, не понимая, почему она так резко ответила.
– Извините, если я слишком увлекся. Я проделал долгий путь, и мне очень интересно. Рассказывайте.
– Недели две назад мы отметили, что начались кое-какие проблемы. Сначала скорее психологического свойства, чем физиологического. Роджер, как психолог станции, отметил, что выросло число обращений.
Крейн взглянул на Корбетта:
– Какого рода?
– Некоторые люди жаловались на нарушение сна, – ответил Корбетт. – Другие просто говорили о недомогании. Было несколько случаев пищевых расстройств. Самая распространенная жалоба звучала так: невозможно сосредоточиться на своей работе.
– А несколько дней назад начались физиологические проблемы, – подхватила Бишоп. – Запоры. Тошнота. Неврастения.
– Люди здесь, наверное, работают в две смены, – заметил Крейн. – Неудивительно, что они чувствуют усталость.
– Еще были жалобы на нервные тики и мышечные спазмы.
– Тики? – переспросил Крейн. – И никакой боли?
Бишоп посмотрела на него с укором, словно желая сказать: «Я бы не стала ничего утаивать».
– Это не вяжется с кессонной болезнью, – продолжал Крейн. – По крайней мере, я о таком не слышал. Но я не понимаю, чем вы встревожены. Проблемы концентрации внимания, запоры, тошнота… все это неспецифические жалобы. Может быть, это просто стресс, вызванный работой. Ведь, в конце концов, люди находятся в необычных условиях и решают необычные задачи.
– Я еще не закончила, – возразила Бишоп. – На этой неделе ситуация ухудшилась. Три случая аритмии у людей, которые не страдали сердечными заболеваниями. У одной женщины – двусторонняя слабость мышц ладоней и лица. И еще два человека перенесли, как выяснилось, переходящее ишемическое нарушение.
– Неужели? – удивился Крейн. – Насколько тяжелое?
– Частичный паралич, неразборчивая речь. В обоих случаях это длилось меньше суток.
– А возраст?
– Около тридцати лет.
– Да? – Крейн нахмурился. – Для инсульта очень молодой возраст. Значит, два инсульта. Неврологические исследования проводились?
– Обижаете, доктор. Конечно. Неконтрастная томография черепа, ЭКГ, чтобы выявить побудительные причины для кардиоэмболических симптомов, ну и так далее. На станции нет прибора для снятия энцефалограммы, которую, как вы, без сомнения, знаете, делают в случаях приступов или комы, но, так или иначе, в этом не было необходимости. Все шло совершенно нормально.
Она снова говорила с некоторой резкостью. «А она ревнива, – подумал Крейн. – Это ее территория, и она не хочет, чтобы я туда заходил».
– Но, – сказал он вслух, – это первый симптом дисбаризма, о котором я сегодня услышал.
– Дисбаризма? – переспросил Корбетт, моргнув глазами в круглых очках.
– Декомпрессионной болезни. Кессонной болезни.
Бишоп вздохнула:
– Видите ли, я уверена, что кессонная болезнь здесь абсолютно ни при чем.
– Почему? Я считал…
Крейн замолчал. Он подумал, что Ашер так и не сказал ему, в чем же все-таки дело. Принимая во внимание особенности станции «Глубоководный шторм», сам Крейн решил, что это кессонная болезнь. Но сейчас ему пришло в голову, что с выводами он, возможно, поторопился.
– Извините, – продолжал он, помедлив. – Никак не могу понять, зачем же вы тогда меня пригласили.
– Это Говард Ашер вас пригласил, – сказала Бишоп и впервые улыбнулась.
В комнате ненадолго воцарилось молчание.
– Вы смогли выявить какие-нибудь закономерности? – спросил наконец Крейн. – Может быть, пострадавшие работают на одной палубе или в одной зоне станции?
Бишоп покачала головой:
– Обращались пациенты со всех уровней и из всех основных зон.
– Значит, общего нет ничего. Нет и одинаковых жалоб. Мне кажется, это просто совпадение. Сколько всего человек вы приняли?
– Мы с Роджером, пока ждали вас, подсчитали. – Бишоп вытащила листок бумаги из кармана лабораторного халата и посмотрела в записи. – Станция работает примерно пять месяцев. В среднем к психологу и медикам обращались двенадцать-пятнадцать больных в неделю. Ничего серьезнее фарингита у нас раньше не было. Но когда это началось, мы приняли сто три пациента.
Крейн был потрясен:
– Сто три? Господи, да это…
– Больше чем четверть населения станции, доктор. Слишком много, чтобы быть простым совпадением.
И с почти триумфальным видом она убрала листок в карман.