Его надо любить
Миллион алых роз
«Миллион, миллион, миллион алых роз…» – неслось по коридору необычного отделения городской клинической больницы Москвы. Ксения, с трудом продирая глаза, дотянулась до электронных часов с подсветкой. 01:37. Уснули только минут 40 назад! У Назико что-то с мочевым, приходилось бегать за санитаром каждые 15 минут.
Голос был мужским, чистым и, как показалось Ксении, знакомым. Она вышла в коридор и застыла в изумлении. По коридору в инвалидном кресле-коляске ехал Ванин Толя, распевая шлягер. Его крашенные в белый цвет волосы были покрыты пеплом и пахли палёным, лицо и руки перепачканы сажей. Он был почти в неглиже… Толя кивнул Ксении и широко стал улыбаться медсестре: «Моё почтение, Танечка! Вот я опять здесь. Будь добра, приготовь мне чашечку кофе и раздобудь сигаретку».
– Ну, Анатолий Иванович… В огне не горишь, в воде не тонешь… Сейчас уважу.
– Ксюш, ну, что глазёнки круглые-то? Из Склифосовского я… Курил, заснул, перина вспыхнула. Слава Богу, до телефона достал, пожарные быстро приехали, двери вышибли… А туда привезли, ожогов нет. Стали думать, куда меня деть, квартира ведь выгорела. Решили, что тут не выгонят.
– Толь, а что ты поёшь-то?
– Так живой! Хоть без дома теперь.
15 метров
Жил Толька, вернее, Анатолий Иванович, как звали его, если учитывать возраст, в центре Москвы, в отдельной 15-ти-метровке. Не случайно отдельной, поскольку, именно благодаря этому факту, у него дома вечно тусовалось множество весьма разношерстного люду. Мебелирована комната была скудно. Стол, стулья, разваливающийся диван – или тахта, уже было не понятно, – и очень древний сервант с посудою. На кухне тоже был стол, холодильник, а оставшееся от четырёх метров квадратных занимала Толина перина, где он, по сути дела, и жил.
Да! Здесь был ещё стул! Стоял он посередине кухонного пространства так, чтобы не вставая с него, можно было дотянуться до плиты, холодильника, мойки, стола и снять с телефона, стоявшего на подоконнике, трубку.
Толя работал надомником – вязал крючком. Когда-то он учился в Гнесенке. Закончил ли?.. Пел он здорово. Разное. Вот только редко…
С женой, красавицей-грузинкой Музой, он был в разводе. Но каждый год ездил к ней на отдых в Гагры. Толя изумительно готовил грузинские блюда.
Впервые дома у Анатолия Ксения оказалась с подругой. Была дождливая, промозглая зима. Они забрели к нему на второй этаж. Дверь оказалась открытой. Ещё не видя Толю, услышали его голос:
– Да успокойся же ты! Никто тебя родительских прав не лишит! Ведь ты к сектантам не подался. Ну и пусть её носит, а ты теперь ради ребёнка живи…
Они вошли в коридорчик, а затем в кухоньку. Толька сидел на стуле нога за ногу, к голове полотенцем была привязана телефонная трубка, в одной руке он держал крючок и недовязанную детскую шапчонку, в другой руке у него была ложка, которой он, для пробы, зачерпнул из пятилитровой кастрюли борщ.
– Девчонки! Как раз борщ готов! – Расплылся он в улыбке. – Андрюшечкин звонил. Ленка к своим братьям по разуму умотала, Никитку оставила. Тяжело будет Андрюшечкину на костылях-то, когда Никитка пойдёт…
Это он уже размотал свою перевязь и наливал девушкам в тарелки ярко-красный, остро даже пахнущий борщ…
В комнате послышалось какое-то шевеление. Лиза вопросительно посмотрела на хозяина.
– Это Васька опять пропился, и его жена выгнала. Лиз, спустись за кефиром, а? В коридоре пиджак висит, деньги там.
Пока не было Лизы, на ту же четырёхметровую кухню ввалились каким-то образом ещё четверо. Три девушки и юноша. Парнишка ходил на костылях, ноги у него не разгибались в коленях, отчего он был Ксюше чуть выше пояса. Странно было откуда-то снизу перехватить ТАКОЙ взгляд.
– Серёженька, Ксения у нас барышня залётная…
– А Москва – столица нашей Родины. Куда ещё лететь-то? – Серёженька продолжал сверлить взглядом… Трое его подружек кинулись на него с кулаками…
– Так, его девчонки! И давайте уже ешьте. И скажите мне, разговор с администрацией был? Разрешили вам по городу ходить? Документы ваши отдали вам?
– За пределы интерната выходить разрешили, только надо говорить, когда вернёмся. Документы не дали, сказали, пока вы у нас живёте, мы за вас отвечаем, а документы посеять можете. В метро вас и так пустят… – один глаз Наташи глядел на Толю, другой испытывал Ксению.
Анатолий Иванович покачал с досады головой…
Обыкновенное «чудо»
В отделении отключили тёплую воду… Это в том отделении, где больше половины больных было лежачими… О памперсах для взрослых тогда и речи не было. Младший и средний медперсонал самоотверженно взялись за чайники.
Ребята сидели в туалете Толькиной палаты и курили.
– Надо родных просить, чтоб утюги везли. Хотя б по одному на палату. Иначе, ребятушки, нас тут сожрут с потрахами. – Толька сидел на толчке, в его позе – нога за ногу. Ксения, как всегда, заняла пластиковое кресло, которое ставилось под душ, чтоб мыть нестоячих. Киса сидел около стены на корточках. Алёшка задумчиво включал и выключал воду.
– Бельевые вши – страшная вещь. Быстро размножаются. Интернатских позавчера привезли, и обработали сразу, и вещи спалили, а вон они всё равно расползтись успели. А тут ещё с водой… Надо хоть одежду утюгами прожигать…
– Виктор Александрович сказал, где-то трубу прорвало… Раньше четверга воду не дадут… – Киса затушил бычок и сплюнул в мойку.
В коридоре раздался голос заведующего.
– Лёгок на помине…
В курилку вбежал небольшого роста человек с живыми, с искринкой, глазами и аккуратной чёрной бородкой. Виктор Александрович, он же дьякон, отец Виктор, остановился посреди «заведения».
– Ну, как вы, ребят?
– Да вот… Решаем… Что ж мы тут все живностью обзавелись, а Вы нет… Вот скинемся по два экземпляра, из Вашей бороды хороший зоосад получится, – Толик в упор посмотрел на доктора.
– Относительно лечения вопросов нет? – Виктор Александрович кивнул в ответ на молчание и быстро вышел из палаты…
К вечеру в отделении была тёплая вода.
Свет
Ксения с мамой приехали в Москву на лечение к известному иглотерапевту. Остановились у Толечки Ивановича, как его звала Ксюшина мама. Он же её, соответственно, называл «Валечка Ивановна».
Валентина Ивановна пекла блины. Анатолий Иванович возился с мясом. Должны были прийти Киса с Алёшкой.
У Ксении в руках книжечка Нового Завета издательства «Гедеоновы братья». Анатолий Иванович заглядывает в комнату из кухни.
– Ксенька! Лёжа Слово Божие не читай!…
Он грозит ей пальцем. Ей ново и удивительно его такое поведение… Она выходит в проём кухни. Толик как раз режет с усилием мясо. Верхней пуговицы на его рубашке нет, из-за пазухи у него выскочил и болтается на бечёвке медальончик. Вернее то, что от него осталось. Алюминиевая пластиночка, а изображение, видимо, давно отскочило. Толик перехватывает взгляд…
– Давно Кису просил крестик купить, некогда ему всё… На девок-то время находит… Ну, ничего, – он показывает ей пластиночку, – тут изображение креста осталось. И хватит с меня…
Получилась пауза. Потом он опять заговорил.
– Хорошо, что Евангелие читаешь… Иди, Ксюшенька к Богу… Без Него куда нам?
И вдруг… Его огромные голубые глаза покраснели и наполнились слезами…
– Я не приобщался 30 лет… 30 лет без Бога… Это же смерть… Вот стою, мясо режу… А душа – покойник уже… Даже иконы вот нет у меня. Дожил.
Он повернулся к окну и перекрестился.
– Окно – это свет, а Свет – это Бог!
Розовое на сером
Назико выписали. На её место положили Зинку Бровкину.
Зинка ходила с двумя бадиками. Была маленькой, юркой, её карие глаза постоянно смеялись, рот не закрывался. Вначале Ксения пыталась понять, где в словах Зины правда, а где – вымысел. Но скоро поняла, что этого не знает даже сама Зинка.
За стенкой лежал парнишка-украинец Витёк Топорчук. Крепенький такой, голубоглазый, светло-русый хлопец. Студент какого-то Донецкого ВУЗа. Лежал он с колясочником Андрюхой.
После обхода, когда врачи запирались в ординаторской или даже покидали этаж, Андрюха часто в своей коляске оказывался в коридоре, а Зинка пропадала из палаты… Как-то, по возвращении, она наткнулась на вопросительный взгляд Ксении…
– Да вот… Попросил уроки давать, – засмеялась Зинка, – ему уже 22, а он мальчиком был, представляешь? Не знал и не умел ничего… У него девчонка, а он, как подъехать к ней, не знал… А мне уже 34, опыта у меня… Разного… Жаль, выписка у него скоро, но основы усвоил.
При выписке за Витьком приехал его друг, тоже Витька. Учились вместе. Витька был невысокий, но жилистый парень. Поезд был утром, и Витьке разрешили переночевать в отделении.
Ксеня курила у себя на балконе. О чём-то задумалась. Сигарета потухла. Вздрогнула от чиркнувшей спички… Огонёк осветил лицо Витьки.
– А я не курю. Ты Ксения? Ты чем-то взволнована?
– А спички тогда откуда?
– Так у тебя на тумбочке взял. Смотрю, сидишь одна… У наших голубков-то прощальная ночь… А Андрюха из палаты не хочет выходить. Обещал кипеж поднять, если его тронут, – ухмыльнулся Витька. – Давай, что ли с тобой чай попьём.
Почему-то в темноте, при свете уличного фонаря, разогрели кипятильником и заварили чай. У Витьки оказались конфеты… Их молчание прервали ввалившаяся в палату двоица.
– В потёмках… Никак целуетесь уже?
Они молчали. Почему-то Ксении было всё равно. И как-то НИКАК. Она знала, по какому сценарию пойдут события дальше. Не было ни волнений, ни отвращения. Никак!
– Ксюш… Мы здесь переночуем…
Зинка зажгла ночник и пошла в душ. Витёк смущённо поглядывал на Ксению.
– Кровати у вас широкие… – Витька поигрался пультом управления кровати, – Ксюш, ты меня не гони. Чай крепкий – спать не хочу, к Андрюхе тоже не хочу. Жарко от чая…
Он снял футболку. Ксеня, чтоб не стоять над смущённым Витьком, уже легла поверх одеяла в кровать, равнодушно подвинулась, давая Витьке лечь рядом. Он лёг, заложив руки за голову. Стал что-то рассказывать мягким, украинским говорком. Повернулся к ней, привлёк к себе. Стал целовать. Щёки, чмокнул в нос, стал целовать в глаза… С соседней кровати слышались определённые звуки. Витька запустил сланец… Ксения услышала, как хлопнула дверь.
– Андрюха уже спит наверно… А спит он крепко… – Витька снова привлёк Ксению. Как-то одним движением сдёрнул футболку… – Ты не носишь лифчик?…
– Так я ж спать собиралась, а не гостей встречать.
В голове одна мысль: «Почему ей всё равно???»
Витька пробует идти дальше, смотрит в Ксюшкины глаза и останавливается…
– Раскочегарила ты меня… Почему сразу не остановила?
– Не знаю, Вить… Сама не пойму…
– Знаешь что, Ксюша… Ты очень хорошая… И красивая… Я дурак… Но, наверно, всё же не конченный. Не надо делать так, как Зинка, и так, как я…
Летом светает рано. Над их головами – огромное окно, за которым всходит солнце. Восход удивительно розовый, серые стены палаты сменили цвет.
Когда вернулись Зинка с Витьком, Ксения с Витькой пили кофе.
– А что будет, если Киса узнает? – попытался вставить Витёк.
– Киса? – как бы возвращаясь в палату, произнесла Ксения, – жаль, что мы многого не знаем, или не хотим знать…
Его надо любить
И снова Толькина палата… Ксеня, прислонившись к стене, полулежит на кровати Анатолия Ивановича. Сегодня суббота, «хорошая» смена – никто никого не разгоняет по палатам. Ксении даже обед подали сюда. Процедур нет. Скучно… На улице жарко, гулять не хочется. Толя дорезает салат из помидоров, откладывает Ксюше и подаёт ей, подстелив на колени своё полотенце.
На Лёхиной кровати сидит Киса. Вчера он по доверенности получил пенсию Анатолия Ивановича и с утра уже побывал на рынке, накупив мяса, овощей и приправ. Сегодняшняя смена оставит Тольке ключи от кухни на ночь, чтобы утром все желающие – особенно те, кто живут в интернатах, – смогли отведать домашних блюд грузинской Толькиной кухни…
Киса вдруг, ни с того, ни с сего, отвешивает не совсем приличную шутку в адрес Ксении.
– Хорошо, что ты на Лёшкиной кровати… – как-то на удивление спокойно реагирует она.
– Ага, Ксюшенька! А сидел бы на моей, спал бы я сегодня в помидорах?! – обиженно отзывается Толя.
Распахивается дверь. Входят двое парней. Один – стройный, высокий, чернявый красавец. Глаза большие, с какой-то задумчивостью где-то далеко внутри. Вообще черты яркие, но правильные. Другой… Как-то и не опишешь его… Единственное, что почему-то сразу промелькнуло у Ксюши в голове: «Добрый…» Ребята приволокли целую сумку кассет с записями поп-музыки. Миша, так звали высокого, стал разбирать кассеты, рассказывая, что к чему… И вдруг… Лицо Миши превратилось в какую-то маску, глаза застыли. Голос зазвучал на одной, какой-то металлической ноте… Смысл сказанного стал ускользать, потом вообще где-то затерялся…
– Шизофрения… – пояснил Мишин друг, – сейчас это пройдёт.
Но Ксения в оцепенении… Никак не глотается кусок помидора… От затылка вниз побежал холодок…
Толя смотрит на Ксюху и вдруг расплывается в своей обычной улыбке:
– Ксюшенька! Да его не бояться, ЕГО ЛЮБИТЬ НАДО!
Странно это прозвучало на фоне Мишкиного голоса… Очень странно.
А Толик подошёл вплотную, и, глядя на Ксюшу своими огромными голубыми глазами, продолжал:
– Любовь не это… – он сделал определённые телодвижения, – или когда плакать или петь хочется… поверь мне, что всё это проходит… Любовь это совсем другое… Вот, когда вы ко мне приехали и ты ко мне, пьяному, на шею кинулась… Понимаешь, у нас у всех, как у Миши бывает… НО ВСЕХ ЛЮБИТЬ НАДО… Тогда мы люди, хоть и у всех бывает…
Мишка пришёл в себя. Он ничего не помнил, что с ним было, хотя знал, что «у него бывает».
Когда ребята ушли, Толя задумчиво сел на кровать и сказал:
– Вот у матери крест-то…
Воскресный завтрак
После того, как младший медперсонал уложил спать всех лежачих и нестоячих, проделав необходимые манипуляции, Толина компания подалась на кухню. Решили готовить чахохбили, только вместо баранины взяли жирную свинину. Мясом, как всегда, занялся Толик. Ребята чистили овощи.
Ксюша нерешительно взяла нож. Она уже год жила в студенческом общежитии, но старалась не показывать, как она готовит пищу. Чаще пользовалась полуфабрикатами, или магазинными, или теми, что готовила для неё мама, регулярно, раз в две надели, передавая их поездом.
– Киса с Ксюшей почистят картошку – «припечатал» Толик.
Киса старше Ксюши на год. Живёт в Подмосковье. У него рано от рака умерла мать. Отец тогда запил с горя и ушёл из дома… Поэтому Киса «искушённый» – может делать всё, не смотря на то, что умелость в его руках не на много отличается от остальных. Картошка молодая, такую нужно, не чистить, а скоблить. Киса включает на полную мощность воду и, поддев ногтем кожицу, суёт картофелину под струю. Поддевает ещё и ещё. А струя доводит дело до конца. Остаётся только выковырнуть глазки, что хорошо получается у Лизы.
Конец ознакомительного фрагмента.