Глава 6. Обречённый бог
Было в Кристиане Розенкрейце что-то звериное: это сказывалось отнюдь не в повадках, не в том, как он вёл себя по отношению к другим. Нет, Кристиан Розенкрейц любил сарказм так же, как смелые выпады, хорошее вино и общество интересных молодых людей. Он мог бы потрясти свет и стать героем, если бы захотел. Но ему больше нравилось одиночество. Это позволяло пребывать в тени.
Звериное отмечалось в самой его природе. От него исходила опасность, которую люди ощущали на подсознательном уровне, а потому старались держаться подальше от странного мужчины, чья привлекательность соседствовала с болезненностью. Кристиана Розенкрейца стоило избегать, что бессмертные и делали, отказываясь иметь с ним что-либо общее. За исключением нескольких алхимиков, рискнувших присоединиться к нему как раз перед Реформацией – они-то её и провели. Сам Розенкрейц вышел из Позднего Средневековья, наряду с Фламелями и Викторией Морреаф. Розенкрейцерство, или Орден Розы и Креста, прокатилось по Европе огненным колесом, задевая всякого учёного и политика, взорвало умы тысяч людей и превратилось в бич Ватикана. В ту далёкую эпоху культ Кристиана Розенкрейца был не менее популярен, чем культ волшебника-авантюриста графа Калиостро, любовника Джакомо Казановы или почитаемого королями алхимика Сен-Жермена – эти личности сделали историю, став её украшением.
Мелькарт не спускал с Розенкрейца глаз, улавливая каждое движение, каждый случайный жест. В какой-то степени он понимал, что необычайно близок к своему главному гостю по духу: так сталкиваются в лесу два превосходных хищника – убийцы, пред которыми возникла угроза, обещавшая покончить с обоими. И потому не было ничего удивительного в том, что облачённый в рясу Бэзил Валентайн, настроившийся на оптимистический лад Раймунд Луллий, рассудительный Филарет и забавный в своих бесстрашных поступках Михаэль Майер предоставили им возможность пообщаться наедине. Они тоже заметили вспыхнувшую, подобно факелу, связь между предводителем ордена и Избранником – связь, которую Фламели опасались, но которую не могли затушить до её зарождения.
За окнами вечерело, багряный свет заливал веранду, где расположились мужчины, предпочтя её душной гостиной. Здесь властвовал прохладный воздух, на языке играло спелое вино – всё способствовало плодотворному диалогу. Мелькарт отметил, что его загадочный гость пригубил вино лишь после того, как он первым отпил из своего бокала.
Обычно бессмертные не боялись отравления. Единственное, что организм не мог отторгнуть – кровь живого мертвеца. Частицу поднятого Викторией роланга Мелькарт спрятал в тайнике перстня и при удобном случае смазал стенки бокала, из которого пил Азраил. Розенкрейц осторожно принимал пищу. Это значило только одно…
Он знал, как Мелькарт убил Алессандро Калиостро.
Осенённый догадкой, тот почувствовал сладкую волну тщеславия: ему нравилось вызывать страх, особенно у сильнейших.
– Вы обмолвились, что я вывел вас из спячки, – вернулся к былому Мелькарт. – Когда вы проснулись?
– Ну не думали же вы, будто я настолько всеведущ, что нахожусь в курсе всех событий, пока сплю? – усмехнулся Кристиан. – Нет, меня разбудил Михаэль. Он ко мне ближе других и, конечно, никогда не упустит возможности услужить. Я спал с пятидесятых годов прошлого века. Представьте моё удивление, когда я узнал, что Джузеппе Бальзамо и Виктория Морреаф мертвы, а Совет Девяти, тот самый Совет, который просуществовал больше двух тысяч лет, уничтожен… Меня потрясла ещё одна новость: гибель Сен-Жермена. Это вы его убили, Тессера?
– У нас с Сен-Жерменом были свои счёты.
– Вот как?
– Полагаю, нет смысла скрывать. Он пользовался доверием фрау Морреаф, притворялся её другом. Так вышло, что Виктория погибла, спасая мою жизнь. Я не мог отпустить Сен-Жермена. Даже сейчас я ненавижу его.
– Как вы его убили? – поинтересовался Розенкрейц.
– Снял голову с плеч, – буднично ответил Мелькарт, смутно припоминая мощный выплеск ослепляющей ярости.
– Должно быть, вы очень любили Викторию. Только сильная любовь способна породить такую ненависть.
Мелькарт заглянул в лукавые глаза собеседника.
– Подобное может утверждать лишь познавший любовь, – мягко отозвался он, ускользая от интимной темы.
– Или познавший ненависть, – Кристиан сделал глоток вина, прочищая горло и одновременно подводя черту, у которой диалог замер, не получив продолжения. Никто из них ещё не был готов открыться. Впрочем, Мелькарт понял, что всё сказанное им и чувство, которое давным-давно пустило в душе отравленные корни, не чуждо этой странной личности.
– А какие счёты у вас с Фламелями? Почему они не хотели, чтобы мы общались? После вашего появления они быстро сбежали.
– Фламели – особая категория. Гораздо легче сойтись с представителями более поздней эпохи, чем искать покровительства у Средневековья. Мы помним ещё крестовые походы, Тессера. А Ар-Рази с Хайямом – вообще глубокая древность. Они живут по старым правилам. Обособленно. Мне вот, например, не о чем говорить ни с ними, ни с Фламелями. Думается, с Викторией вам тоже было нелегко. Никогда не знаешь, чего ждать, верно? – тонкие губы Кристиана дёрнулись в ухмылке. – Вы безумец, Тессера. И как вам пришла в голову идея объединить нас?
– По правде, я преследовал иную цель.
– Ах! – тот довольно прищурился. – Вы хотели знать нас в лицо.
– Конечно, я рассчитывал на благоприятный исход. Мне очень жаль, что Фламели отвергли моё предложение. Но это терпимо.
– Забудьте о них, – Кристиан приподнял ладонь, останавливая невыразимое огорчение собеседника. – Я ни в коем случае не идеализирую ваши воззрения и постараюсь быть предельно честным. Мне нравится, когда можно говорить без прикрас, не маскируя истину за бравадой пропаганды. И вам не следует меня идеализировать. Признаться, я ужасный человек, Тессера, совершенно невыносимый. Предугадывать мои действия бессмысленно, зачастую я сам теряюсь.
Он откинулся на спинку плетёного стула, устраиваясь удобнее, вытянул ноги и сложил на животе руки.
– Чего вы точно от меня не дождётесь, так это осуждения. Того же я не потерплю к себе. Уже много времени я живу ради наслаждения: лишь война может удовлетворить меня. Всё остальное, – Кристиан обвёл скучающим взглядом веранду, – несущественно. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я иногда выпадаю из реальности. Мне не удаётся жить по правилам, а именно этого требует общество, когда на последнем издыхании вспоминает о необходимости продолжить род и, как следствие, прибегает к моральным устоям, чтобы не сбиться с курса. На войне нет правил. И вы как никто другой знаете это. Ведь лишив жизни бессмертных, вы переступили все границы.
– Во всём, что я делаю, есть смысл, – произнёс Мелькарт. – Как-то раз Виктория сказала, что самый близкий нам человек – это наш враг. В двадцать лет у меня не было врагов; я только вкушал жизнь и познавал самого себя. С годами я понял, что настоящих врагов надо искать в стане союзников. Поэтому не тратьте силы на предупреждения: доверие – это последнее, что вы от меня получите.
– Я не прошу доверия, тем более у вас. Есть вещи, которые недоступны человеку. Есть то, чем мы не можем обладать… в чём нам всегда будет отказано.
– Чего же вы ждёте от меня?
Кристиан закусил нижнюю губу.
– Я хочу союза, – через мгновение ответил он. – Союза против иллюминатов.
Мелькарт резко отвёл взгляд.
– Очевидно, вы уже слышали о них.
– Да. Слышал. Очень давно. Виктория рассказывала об этом ордене… Как раз перед тем, как исчезнуть. Кажется, иллюминаты убили кого-то из её друзей.
– Это неудивительно. Ведь у руля стоял стоял Сен-Жермен.
Мелькарт потрясённо смотрел на гостя.
– Мы никогда не ладили с иллюминатами, – добавил Кристиан. – Я знаю, со стороны это выглядит странно: как-никак, розенкрейцеры и иллюминаты считаются противниками Ватикана. Но в том-то и проблема… Когда сокровище достаётся расхитителям, возникает вопрос, как его делить. И, разумеется, делиться никто не собирается. Тайные общества, Тессера, существовали на протяжении всей человеческой истории. Божественный пантеон, греческий Олимп или скандинавская Вальхалла – чем не орден, скрытый от простых людей? Одним из самых древних был, конечно же, Совет Девяти. Неизвестные пришли в мир задолго до рождения Христа.
Розенкрейц сделал паузу, будто задумался, затем продолжил:
– Я встретил их в Палестине.
– Неизвестных?
– Тогда они не боялись передвигаться по миру. Это их все боялись. Люди слагали легенды о неких старцах, которые, как тени, следовали из города в город, оставляя след… Они ещё не лишились своих лиц.
– Почему же Неизвестные так себя изуродовали?
– Их изуродовала алчность, Тессера. Или судьба. Они могли прожить столетия, но не покорили бы вечность. Срок каждого человека определён. Ограничен. Достойнейших Неизвестные одаривали знанием, полагая, что мы будем хранить человечество от войны, от уничтожения… Вместо этого бессмертные схлестнулись за раздел мира. Неизвестные поняли свою ошибку, когда узрели плоды наших деяний. Потому-то они отказались уходить. Над нами требовался контроль… непрерывное давление… Закон. А мы были слишком слабы, чтобы сопротивляться.
– Всё закончилось, – произнёс Мелькарт. – Совета Девяти больше нет. Бессмертные получили долгожданную свободу. Вздохнут, наконец, полной грудью. Разве не об этом вы все мечтали?
– Нет, Тессера. Об этом мечтал я, – качнул головой Кристиан. – Всё только начинается. Вы развязали руки тайным обществам. Не вы один прольёте кровь. Совсем скоро землю окропят багровые реки. Бьюсь об заклад, к вам на поклон придут и другие организации, которые согласятся на все условия, дабы заполучить Мессию.
– Я не Мессия.
– В их глазах – Мессия, – Кристиан наклонился вперёд. – Это не религия, Тессера. Не вопрос о душе и о Боге. Это политика. О вас судят по вашим возможностям, а не по происхождению. И они поклонятся вам, потому что захотят жить.
– Так же как вы поклонились мне?
– Так же как Виктория признала вас.
Всё это напоминало странную фантасмагорическую пьесу, в которой Мелькарту отводилась роль разменной монеты. Его не впервые нарекали Мессией: ещё тринадцать лет назад профессор Аллегретти бесстыдно воспользовался этим прозвищем, потешаясь над юношей. Кристиан Розенкрейц разыгрывал ту же карту, но на сей раз Мелькарта было не провести.
– Как иллюминаты могут представлять опасность, если Сен-Жермен мёртв? – поинтересовался Мелькарт тоном, каким обычно ведут светские беседы.
– Это и в самом деле любопытно. Вряд ли Сен-Жермен оставил столь могущественный орден без присмотра.
– Вы полагаете, у него был наследник?
– Не исключено.
– За всё время Сен-Жермен упоминал только об одном ученике. И, если мне не изменяет память, от Джузеппе Бальзамо отреклись многие структуры Западной Европы, в том числе масоны. Я уничтожил и ученика, и учителя. Кто из бессмертных рискнёт войти в ареопаг после всего, что я сделал?
– Представления не имею. Но орден станет большой помехой, если с ним не разобраться. Вы должны понять, это хорошо отлаженный механизм, который работает уже триста лет и ещё ни разу не сбился с ритма. Иллюминаты очень дисциплинированы; они чётко следуют приказам и крайне послушны. Редко кто удостаивается чести быть принятым в орден. Иллюминаты изначально рождаются в системе, и воспитывают их соответственно. Поэтому вести переговоры с ними бесполезно. Они чтят своё братство и ни за что не пойдут на предательство. Эти люди достаточно богаты и влиятельны, их невозможно подкупить. Банковская система, наркобизнес, мафиозные схемы – всё принадлежит иллюминатам. Покусившись на их имущество, вы поставили себя в невыгодное положение, Тессера. Вам следует быть осторожнее.
С ухмылкой, несущей затаённую угрозу, Мелькарт нежно погладил трость.
– Вы не правы, – приглушённо ответил он, не спуская взгляда с гладкой поверхности артефакта. – Страх перед иллюминатами лишь усиливает их влияние. На самом деле это просто люди, которые предпочитают жить в тени, подражая бессмертным. Но всё же… всё же это люди. И я не сомневаюсь, сейчас они растеряны и сбиты с толку. Внезапная смерть предводителя заставит их усомниться в собственных силах.
– Мы не можем знать этого наверняка. Я прекрасно помню, как судорожно Ватикан искал сторонников ордена; скольких сожгли учёных по одним только подозрениям… И вот, спустя триста лет иллюминатов находят на пике славы. Кто способен назвать их реальное количество, Тессера? Их имена? Очевидно, Сен-Жермен славно постарался. Сперва проспонсировал начинания Вейсгаупта, затем ввёл в этот круг своих знакомых – масонов, а под конец и вовсе всё взял в свои руки. Иллюминаты – его детище. Узнав, что вы сделали с их Отцом, они неустанно будут вас преследовать. Вы не найдёте с ними мира: эти люди не прощают смерть своих братьев.
– Теперь меня замучают кошмары.
Казалось, услышанное не произвело на Мелькарта должного впечатления. Он беззаботно улыбнулся, прикончил остатки вина и, опираясь на трость, шумно поднялся.
– Я прекрасно вас понял. Союз против иллюминатов… Да, вы вполне можете в этом на меня рассчитывать.
Розенкрейц выбрался из-за стола вслед за хозяином дома. В дверном проёме Мелькарт на мгновение замер, обернулся в пол-оборота и мрачно добавил:
– Главное, не переусердствовать.
Последние слова заставили бессмертного нахмуриться.
Мэри отодвинула штору и проследила, чтобы автомобиль гостя покинул территорию особняка. Как только ворота закрылись, она обеспокоенно посмотрела в сторону лестницы, ведущей на верхний этаж, где располагались кабинет и спальня Мелькарта. С тех пор, как он скрылся у себя, дом погряз в глухой нездоровой тишине. Экономка понимала, что встреча не пройдёт гладко: даже Виктория в своё время не слишком приятно отзывалась о ей подобных. Бессмертные откровенно выразили неприязнь к фрау Морреаф; впрочем, они едва терпели друг друга. Мэри всерьёз считала, что Мелькарт проявил чудеса, стойко выдержав спор с Фламелями и нападки восточных алхимиков. Она нутром чувствовала, как сильно он их презирает. Её саму поведение бессмертных обескуражило. И если с противниками политики Мелькарта всё было ясно, то с оставшейся пятёркой во главе с Розенкрейцем – крайне неоднозначно.
Стараясь не шуметь, женщина поднялась наверх и приблизилась к хозяйским покоям. Из-за плотно закрытой двери не доносилось ни звука. Мэри нажала на ручку и осторожно заглянула внутрь. В сумерках едва различались очертания комнаты. Мелькарта она обнаружила на постели лицом вниз; спина мужчины подрагивала, будто в конвульсиях.
Испугавшись, экономка бросилась к нему, присела рядом и взяла за плечи. Только потом до неё дошло, что Мелькарт трясся не от боли, а от смеха.
– Ты сумасшедший! – воскликнула она, ласково пропуская его волосы сквозь пальцы.
Смеялся он долго, пока не устали лёгкие. От частого дыхания подушка нагрелась. В поисках воздуха Мелькарт перевернулся на спину; грудь тяжело вздымалась, как после бега. На губах застыла широкая улыбка. Правый глаз в темноте странно белел. Мэри молча дожидалась, когда буря отпустит мужчину, и вздрогнула от неожиданности, стоило тёплой ладони накрыть её худощавую руку.
– Хочу съездить к Виктории, – прохрипел он. – Мне надо… увидеть её… снова.
– Уверен? Я не хочу, чтобы ты продолжал терзаться.
– Мне необходимо…
Пальцы сомкнулись крепче.
– Поедем завтра с утра? – тихо предложила Мэри.
– На рассвете, – он скосил на женщину решительный взгляд.
– Держи.
Перед лицом возник кубок с шербетом. Мелькарт принял его из рук Виктории и провёл пальцами по выпуклым стенкам; удовольствие пить из чистого серебра щекотало нервы. Оправив полы шёлкового полосатого халата, Виктория присоединилась к ученику на подушки. Горевшие по периметру балкона свечи отгоняли спустившуюся с заходом солнца темноту. Полумесяц переливал золотом, и миллионы звёзд украсили небо волшебным сиянием.
– Опасно меня так баловать. Роскошь развращает человеческие умы.
– Но ты же любишь всё опасное. Почему бы не рискнуть и на роскошь?
Мелькарт поднёс кубок к губам. С задорной улыбкой наблюдая за ним, Виктория откинула с плеч тяжёлые чёрные волосы, обнажив кожу.
– Сколь сладостно наслаждение от обладания тем, на что другие не могут и рассчитывать? — мягко произнесла она. – Сколь разительна тщеславием сама мысль, что тебе доступны вещи, которых ни у кого больше нет? Она позволяет парить над землёй, взлетать всё выше и не отпускает, даже когда солнце сжигает крылья. Ты, как Икар, хитрым обманом выкрал себе свободу и, превзойдя все границы, уже не в силах остановиться. Это греховное наслаждение, от которого пред ликом смерти издаёшь страстный крик.
Под звуки её пленительного голоса Мелькарт опрокинулся на спину, позволяя небесам сомкнуться над головой. Отчего-то казалось, что все эти звёзды были близки, достаточно протянуть руку – и они падут на ладонь. Потоки времени застыли в немом ожидании, влюбчивый коварный Эрос окутал сетями жестокого Танатоса, и огромный мир сузился до просторов сердца, сосредоточившись в желанном прикосновении женщины к мальчику.
Машину тряхнуло, и Мелькарт распахнул глаза. Реальность обдала холодом неуклюже подбирающегося утра.
– Мы почти приехали, – сообщила Мэри. Она сидела за рулём прямо и невозмутимо; слабый свет придавал лицу суровое выражение.
По обочинам дороги виднелись мрачные надгробия.
– Я не остановлюсь, – прошептал Мелькарт, глядя на тысячи могил, венчавших мокрую от росы землю. – Не остановлюсь… Слишком поздно. Я уже взлетел.
Рука нащупала Жезл, словно в подтверждении непозволительной для человека мысли, что он и вправду способен стать богом.
Они быстро добрались до места. Мелькарт попросил миссис Говард подождать в машине, а сам направился по тропинке вглубь враждебного ему царства мёртвых.
Должно быть, запертые в гробах люди ненавидели его за то, что он медленно двигался мимо их вынужденных пристанищ, – именно так мужчине казалось, когда он бросал осторожные взгляды на монолиты с высеченными именами. Ненавидели его всеохватывающей отчаянной ненавистью отверженных, выброшенных за грань бедняг, которых покинул сам Бог. На кладбище Мелькарт был чужаком, преступником, предателем, и все, кто безмолвно лежал под землёй, мечтали утянуть его за собой вниз. И, словно в насмешку над страданиями несчастных, посреди кладбища дерзко возвышался склеп; по величию он мог бы поспорить с королевским дворцом.
Мелькарт ненадолго задержался, прежде чем подняться по каменным ступеням: это зрелище было раздражающе прекрасно, оно противоречило устоям мироздания. Замок легко поддался при поворотах ключа, массивная дверь жалобно скрипнула, впуская живого во владения мёртвой. Мужчина однажды приходил сюда, сразу же по возвращении в Англию после многолетних скитаний, и его первый раз был ужасным.
Лучи восходящего солнца, пропускаемые сквозь витражные стёкла, освещали воздвигнутый на мраморных плитах хрустальный гроб. Взволнованный, Мелькарт приблизился. Сквозь полупрозрачную поверхность угадывались очертания нетленного тела Виктории Морреаф: белое лицо с выдающимся горбатым носом, изломом бровей и острыми скулами, сложенные на груди руки, бархатное чёрное платье, – она как будто спала в своих готических чертогах, всё такая же сильная и роскошная.
Его единственная женщина. Мелькарт знал, что ни с кем не свяжет судьбу, Виктория всегда будет тенью следовать за ним, а он – за ней.
Зачем он приехал сюда? Пустоту невозможно заполнить, разорванную душу зашить, а разум утешить. Мужчина жаждал вновь ощутить рядом присутствие фрау, жаждал до закипания крови, до слёз. Он хотел её больше всего на свете… На самом деле, он хотел только её, остальное не имело значения… Одна Виктория была важна, ничто другое Мелькарта не интересовало.
Если бы он мог спасти эту женщину… Если бы существовала хоть какая-то вещь, воспользовавшись которой, он выдернул бы фрау Морреаф из лап смерти и вернул себе… Но даже Жезл Тота Гермеса Трисмегиста не воскрешал из мёртвых. Даже став Мессией новой эпохи, Мелькарт оставался безобразно беспомощным.
Слабым.
Обычным человеком.
Отвращение захлестнуло Мелькарта с головой. Да, это он – приютский крысёныш, вечный сирота, преступник. Суть не поменялась. Он по-прежнему одинок. По-прежнему озлоблен.
– Я никогда не получу то, что хочу, – прошипел сквозь зубы мужчина, до онемения пальцев стискивая золотую трость. – Поэтому я заберу всё!
Мелькарт склонился над гробом, вглядываясь в родные черты лица.
– Иллюминаты мне не помеха. Розенкрейц думает, что наденет на меня ошейник, но я порву ему глотку прежде, чем он опомнится. Вы лучше других знаете, что я никому не служу! Вы сами так сказали, когда я предлагал себя… когда я готов был стать полностью вашим. Я не солгал. Бальзамо в этом убедился! И Сен-Жермен тоже!
Мелькарт истерично рассмеялся.
– Розенкрейц хотел напугать меня сказками о всемогущих иллюминатах, но они просто люди, которые уязвимы для смерти. Сначала я возьму всё, что принадлежит им; Розенкрейц поможет покончить с проклятым орденом. А потом я избавлюсь от столь сговорчивого и опасного соратника. Ни одному бессмертному не суждено войти в мой круг. Но тсс! – пусть это будет нашей тайной. Не стоит отнимать у сильных мира сего последнюю надежду.
Любуясь хладным телом Виктории, Мелькарт не сразу заметил свежую белую розу. Скользившая по крышке рука случайно обнаружила притаившийся с другой стороны гроба цветок. Жёсткий взгляд вцепился в находку, как в улику страшного преступления: она нарушила священное уединение, вторглась в область интимного…
Мелькарт брезгливо поднял цветок двумя пальцами, будто боялся испачкаться. Кожу обожгли нежные лепестки, заботливо срезанные шипы навевали тёмные подозрения.
Кто-то проникал сюда на протяжении уже длительного времени, выказывал дань уважения почившей королеве, оставил подарок в доказательство чистоты намерений – белую розу с набухавшим, всё ещё распускавшимся бутоном. Виктория Морреаф существовала для кого-то помимо Мелькарта: не один он продолжал бредить этой загадочной женщиной, не один он безумствовал в клетке, куда загнал себя сам. Ключи от дверей склепа хранились только у Мелькарта как наследника состояния фрау и у агентов из «Walpurgis adherents». Но Морган давно уехал в Штаты, занимался инвестициями, Рид находился во Франции, контролировал действия Рыцарей Ночи на континенте. Поэтому Мелькарт бестолково стоял посреди усыпальницы и не мог понять, кто смотрел на беззащитное тело в его отсутствие.
Это казалось неправильным. Сама вероятность того, что неизвестный питает к Виктории глубокие чувства – после тринадцати лет забвения, – немало раздражала Мелькарта.
Бутон оказался зажат в кулаке, словно в тисках; пальцы грубо смяли лепестки. Роза не стерпела насилия и обречённо пала к сапогам мужчины.