Этикетка Горбачева
Во вторник, 14 марта 1989 года, за день до истечения назначенного срока, президенту на письменный стол, обтянутый зеленой кожей с золотым тиснением, лег наконец долгожданный анализ политики. Буш не любил читать бумаги. Когда его бывшего помощника Питера Тили спрашивали, ознакомится ли президент с той или иной справкой, он отвечал: «Да, только пишите кратко». Подобно Франклину Рузвельту и Рональду Рейгану Буш предпочитал получать информацию на слух.
Единственным исключением из этого правила служили ежедневные секретные донесения ЦРУ. В середине семидесятых, когда Буш возглавлял Центральное разведывательное управление, он иногда лично вручал эти документы – наряду с чертежами новых советских ракет и бомбардировщиков – президенту Форду. (Во всяком случае однажды он явился к Форду под чужой фамилией – мера предосторожности, характерная для секретной службы.) Окончательный вариант «Анализа национальной безопасности-3» состоял из тридцати одной страницы, напечатанной через интервал. Этот подробнейший документ начинался с многозначительной фразы: «Мы вступили в переходный период, по важности не уступающий послевоенному». На данном этапе «вряд ли» Советский Союз «вернется к беспощадной автократии».
«Перестройка в наших интересах»: новый подход Горбачева «дает нам в руки рычаги воздействия, которыми восемь лет назад мы не обладали». Политика США должна быть нацелена не на то, чтобы «помочь» Горбачеву, а скорее на то, чтобы умело «бросить вызов» Советам и, таким образом, «направить их действия в нужное нам русло».
Далее, политика США должна способствовать «институционализации» советской реформы, чтобы ни Горбачеву, ни его последователю не удалось бы приостановить ее или повернуть вспять, к ледниковому периоду. Демократические преобразования в СССР «напрямую соотносятся с нашей задачей – добиваться пересмотра ценностей и приоритетов в Советском Союзе: территориальная экспансия, равно как и внутренняя диктатура советского политического и партийного руководства, должны уступить место качественному изменению жизни народа».
В текст «Анализа национальной безопасности» был включен список желательных преобразований в Советском Союзе: более прочные законные гарантии гражданских, политических и экономических свобод; либерализация законодательства и процедуры выборов, включая тайное голосование; независимость судебных органов; «более беспристрастная пресса»; «активизация неправительственных организаций»; большая свобода передвижения; целенаправленное обеспечение «экономической самостоятельности» посредством децентрализации принятия решений; право собственности на землю и капитал; упразднение командной экономики; и самое дерзкое: «отмена монополии коммунистической партии и ликвидация полицейского государства».
Авторы настоящего документа и не подозревали, что все это, как и многое другое, осуществится в течение последующих трех лет.
В конце марта во время закрытого обеда в Белом доме Бейкер сказал президенту, что необходимо активнее развивать отношения с Горбачевым. Он охарактеризовал недавние выборы съезда народных депутатов как очередное подтверждение тому, что Горбачев «всерьез посягнул на существующую систему. Каждым новым шагом он доказывает, что назад пути нет».
Впервые почувствовав вкус демократических выборов, популисты, либералы и националисты, бросив вызов партийным карьеристам, одержали верх по всему Советскому Союзу. Некоторые кандидаты от партии потерпели поражение даже там, где у них не было конкурентов, так как избиратели могли вычеркивать фамилии.
В числе победителей оказался Борис Ельцин, одно время возглавлявший московскую партийную организацию, но в 1987 году отстраненный Горбачевым от этой должности за требование чрезмерно радикальных реформ. Сейчас Ельцин стал депутатом от Московского округа, набрав 89 процентов голосов. Многие представители советского посольства в Вашингтоне, в том числе несколько офицеров КГБ, опустили за него свои бюллетени. Некоторые аналитики ЦРУ в лице Ельцина видели мощную потенциальную поддержку программе Горбачева и его возможного преемника, если Горбачев сдаст свои позиции…
В среду, 5 апреля, политический стратег, дипломат и ученый Джордж Кеннан выступал перед сенатским комитетом по иностранным делам. Он обвинил Буша в «игнорировании» последних «обнадеживающих инициатив и предложений с советской стороны»:
«Времена, когда мы, руководствуясь определенными мотивами, рассматривали Советский Союз главным образом как возможного – если не сказать вероятного – военного противника, безусловно, миновали». Сенаторы, слушатели и даже стенографистка, состоявшая на службе в комитете, встав, зааплодировали. Кеннан был главой американских советологов и отцом-создателем концепции сдерживания.
Через два дня Горбачев объявил, что остановит производство урана для военных целей и закроет два завода по производству плутония.
В воскресенье, 9 апреля, Скоукрофт, выполняя волю президента, выступил в программе «Встречи с прессой». Десять недель назад в аналогичной же программе он утверждал, что «холодная война» не прекратилась. На этот раз он провозгласил:
– То, что мы сейчас наблюдаем, свидетельствует… о победе Запада.
Однако американцам не следует впадать в эйфорию или успокаиваться. Нет необходимости в каких-либо «крутых, переломных изменениях» в политике США по отношению к СССР.
В тот же день на улицах Тбилиси, столице советской республики Грузии, войска разогнали десятитысячную демонстрацию грузинских националистов. Более двухсот человек были ранены, девятнадцать – из них шестнадцать женщин – убиты. Некоторых до смерти забили лопатами. Информация с телетайпов в подвале Белого дома была отрывочной.
– Мы подобны врачу,– сказал Скоукрофт своим помощникам,– который, в общем, не может помочь, но должен быть верен клятве не причинять вреда. Практически любое наше слово может быть использовано либо той, либо другой стороной для нагнетания страстей.
С ним согласилась Кондолиза Райс:
– Нам незачем вкладывать в руки консервативных противников Горбачева палку, которой бы они нанесли ему удар.
То же самое подтвердил в разговоре со Скоукрофтом Роберт Блэкуилл:
– Разумеется, прогресс внутригосударственных реформ в наших интересах. Что тут скажешь, когда на пути встречаются ухабы, особенно такие опасные, как этот? Расхожие банальности ничего не изменят, разве что поднимут нам настроение.
В комнате для совещаний пресс-секретарь президента Марлин Фицуотер зачитал заявление, составленное Кондолизей Райс и одобренное Государственным департаментом: «Мы внимательно следим за развитием событий. И соболезнуем по поводу человеческих жертв, однако от дальнейших комментариев воздерживаемся».
Позже Фицуотер иронизировал:
– Слушай, Конди, я бы и сам мог сочинить такую штуку – сплошные общие фразы.
– Поверь, Марлин,– ответила она,– мы оба толком не знаем, что произошло. А когда обстановка настолько смутная и на улицах проливается кровь, будет мало проку, если мы станем читать проповеди или грозить пальцем.
В Тбилиси Звиад Гамсахурдиа – сын известного грузинского писателя и популярный борец за независимость – обвинил Буша в дьявольском сговоре с Горбачевым: в ответ на уступки с советской стороны Соединенные Штаты будут смотреть сквозь пальцы на неслыханную жестокость в подавлении республик.
Горбачев послал в Грузию Шеварднадзе, чтобы тот стабилизировал обстановку у себя на родине. Возмущенный, потрясенный и глубоко взволнованный подробностями случившегося, министр иностранных дел заявил своим соотечественникам:
– Вы уже не тот народ, какой был вчера. Я тоже изменился.
Ближайший помощник Шеварднадзе Сергей Тарасенко остался в Москве, чтобы следить за передачами «Голоса Америки» и сообщениями других западных средств массовой информации. Он позвонил своему шефу в Тбилиси и сказал, что американцы решили занять «непровокационную» позицию. Шеварднадзе был очень рад тому, что Буш и Бейкер проявили столь «тонкое понимание» стоявшей перед ним и Горбачевым дилеммы:
– Мы сидим здесь на бочке с порохом,– сказал он.– Она взорвется, стоит американцам высечь одну-две искры.
Шеварднадзе был раздосадован поведением Горбачева, отказавшегося потребовать от командования советскими вооруженными силами отчета об их роли в кровопролитии. Он пригрозил отставкой, но Горбачев уговорил его остаться.
Единственным представителем администрации, публично бичевавшим Кремль за кровавые события в Грузии, был вице-президент Соединенных Штатов. Во время поездки по Дальнему Востоку через три недели после случившегося Дэн Куэйл неоднократно повторял бездоказательное обвинение, выдвигаемое грузинской прессой: советские войска применяли ядовитый газ при разгоне демонстрации в Тбилиси.
Кое-кто из правительственных чиновников – как в Государственном департаменте, так и в Совете национальной безопасности – открестились от заявления Куэйла, сделанного «невпопад». Другие, в том числе заведующий канцелярией Белого дома Джон Сунуну, многозначительно улыбались: мол, вице-президент умело прикрывает правое крыло администрации.
– Куэйл играет роль жестокого полицейского в противовес доброму полицейскому Бушу,– сказал Сунуну.– А с этими ребятами в Москве нам надо побольше жестоких полицейских…
Если в Грузии лилась кровь, то в Польше преобразования совершались мирным путем. В январе президент польского государства – коммунист, генерал Войцех Ярузельский – снял официальный запрет с «Солидарности» – первого независимого профсоюза за «железным занавесом», возглавляемого Лехом Валенсой. Валенса и другие диссиденты сели за круглый стол Варшавского дворца вместе с официальными лицами Польши, чтобы договориться о преобразованиях в политической и экономической системах страны.
Ярузельский признался послу США в Варшаве Джону Дэвису, что часто советуется с Горбачевым, который полностью одобряет его примирительную политику. Когда в марте Бейкер приехал в Вену на Совещание по обычным вооруженным силам в Европе, его поразило то, что польские делегаты обсуждали между собой, какой тип президентского правления для них наиболее приемлем – французский или американский. На борту самолета, возвращаясь в Америку, он сказал своим помощникам, что в восточноевропейской дипломатии, «похоже, зреет нечто новое».
– Если мы правильно разыграем свою карту, перед нами откроются немалые возможности.
Министр финансов Николас Брейди, в прошлом нью-йоркский банкир-финансист, который был близок к президенту почти так же, как Бейкер, настойчиво призывал к осмотрительности. Он напомнил, как в начале 70-х годов Запад выбросил в трубу огромную сумму денег, пытаясь поддержать польскую экономику, основанную на централизованном планировании, субсидируемых ценах и некомпетентности.
Во время одного из межведомственных совещаний Деннис Росс и Томас Саймоне из Государственного департамента, объединившись с Блэкуиллом и Райс из Совета национальной безопасности, выдвинули предложение об инвестициях США в польский «реформаторский коммунизм».
Министр финансов, закатив глаза, проворчал:
– Однажды – в семьдесят четвертом – мы это уже сделали.
– В семьдесят четвертом я была еще студенткой,– парировала Райс.– Времена меняются!
Она и Блэкуилл подали президенту докладную, убеждая в том, что договоренности варшавского «круглого стола» – погребальный звон по расколотой Европе, и Соединенным Штатам пора прибегнуть к экономическому поощрению, если они хотят продолжения реформ.
В пятницу, 24 марта, до начала заседания Совета национальной безопасности Скоукрофт отбросил свою обычную осторожность. Он сказал Бушу, что ему первому выпала возможность осуществить то, о чем другие президенты могли только мечтать: вернуть Восточную Европу в лоно Запада.
– Ник Брейди станет возражать – мол, мы не можем на это пойти,– продолжал Скоукрофт.– Не можем так рисковать. Но чем мы действительно не можем рисковать, так это упускать такую возможность.
Скоукрофт одержал верх. В понедельник, 17 апреля, Буш вылетел в Хамтрамк, штат Мичиган, крупный пригород Детройта с польско-американским составом населения; там, на крыльце ратуши, он провозгласил:
– Друзья мои, настало время торжества идеи свободы в Восточной Европе.
«Истинным источником трений» между Востоком и Западом служило «насильственное и противоестественное разделение Европы». Договоренности «круглого стола» призваны сыграть роль «водораздела» – «если польский эксперимент окажется удачным, то, возможно, и другие страны пойдут по этому пути».
Президент торжественно обещал, что в случае дальнейших политических и экономических польских реформ Америка станет расширять торговлю и предоставлять новые кредиты. Джон Сунуну хотел было назвать это доктриной Буша, но Скоукрофт категорически возразил: дело президентов – заниматься политикой, а уж другие пусть называют доктрины их именами. И в окружении президента новый принцип окрестили хамтрамкской концепцией. Спустя несколько недель Скоукрофт предсказал в кулуарах, что со временем Буш, возможно, применит аналогичную концепцию оказания материальной помощи в зависимости от успеха реформ и к Советскому Союзу…
В начале мая Бейкер готовился к своему первому визиту в Москву и к первой личной встрече с Горбачевым. Он решил, что настала пора заявить о себе как о главном представителе президента в вопросах отношений с Советами.
В четверг, 4 мая, выступая в Центре стратегических и международных исследований в Вашингтоне, он публично высказал свои опасения, о которых вот уже два месяца твердил в Овальном кабинете: человечество могло обвинить Соединенные Штаты «в проявлении пассивности перед лицом гигантских стратегических преобразований в мире». Во избежание этого необходимо снова и снова «подвергать тестированию» практическое воплощение Советами их «нового мышления».
Не вызывало сомнений, какая группа вопросов в первую очередь подпадала под концепцию «тестирования» в 1989 году. Это был круг сложных проблем – региональные конфликты. Советы уже прекратили военную оккупацию Афганистана. В других регионах еще оставались. По словам Бейкера, они «демонстрировали стремление, скорее, решить проблему, чем усугубить». Кремль использовал свое влияние для того, чтобы добиться вывода вьетнамских войск из Камбоджи и прекращения затяжных, не утихавших по вине обеих сторон схваток в Намибии и Анголе.
Однако, на взгляд вашингтонской администрации, новый подход Советского Союза к внешней политике был менее всего ясен в регионе, имевшем для Соединенных Штатов первостепенное значение,– в Центральной Америке. Советский Союз и его клиент тридцатилетней давности – Куба – продолжали поддерживать сандинистский режим в Никарагуа, который в свою очередь оказывал помощь левым силам в Сальвадоре.
Для Соединенных Штатов любые действия коммунистов в Латинской Америке издавна были больным местом. «Холодная война» достигла наивысшей точки в 1962 году, когда Никита Хрущев разместил на Кубе ядерные ракеты. Во время президентского правления Рейгана поддержка Соединенными Штатами антикоммунистических партизанских отрядов контрас в Никарагуа не только не привела к падению сандинистского режима, но спровоцировала острый внутренний политический конфликт, а также губительный для Рейгана скандал – дело «Иран – контрас».
Вскоре после вступления в должность Буш и Бейкер перестали опираться на контрас, сделав ставку на мирные процессы, начавшиеся в 1987 году, когда пять президентов стран Латинской Америки подписали договор, согласно которому сандинисты обязались прекратить подрывную деятельность в Сальвадоре и в 1991 году провести свободные выборы в Никарагуа. Позднее сандинисты пошли на уступку, согласившись провести выборы на год раньше в обмен на обещание США разоружить поддерживаемых ими контрас.
Помощник Бейкера по Латинской Америке Бернард Аронсон подал своему шефу секретную докладную записку, в которой убеждал администрацию сделать Центральную Америку тестом номер один для Советского Союза: Горбачев и Советы должны «воочию убедиться в том, что, если будут препятствовать нашему дипломатическому курсу в Центральной Америке, много потеряют в двусторонних отношениях».
В Белом доме Бейкер сказал президенту, что следует «подвергнуть Советы китайской пытке капающей водой. Мы будем им непрестанно твердить – кап-кап-кап,– что они должны внести свой вклад в нормализацию обстановки в Центральной Америке, в противном случае у них возникнет множество других, куда более сложных проблем».
На начало апреля был запланирован трехдневный визит Горбачева в Гавану, где он должен был встретиться с Фиделем Кастро. В понедельник, 27 марта, Буш направил советскому руководителю секретное письмо: «Трудно совместить ваши лозунги… с фактом непрекращающейся серьезной помощи Никарагуа, оказываемой Советским Союзом и Кубой. Ведь реальной военной угрозы, оправдывающей эту помощь, не существует. И сейчас, в момент, когда мы четко определили новый курс, ваша помощь почти наверняка будет направлена на подрыв (наших) дипломатических усилий.
Продолжение (подобной) практики в регионе, представляющем для США жизненно важные интересы… неизбежно отразится на природе (американо-советских) отношений… Инициатива Советского Союза и Кубы по прекращению помощи, подогревающей вооруженный конфликт в данном регионе, окупится серьезными дивидендами доброй воли Соединенных Штатов. Эта инициатива будет означать, что Советский Союз готов способствовать политическому урегулированию обстановки в регионе не только на словах, но и на деле».
Получив письмо Буша, Горбачев вылетел на Кубу. Во время их личных бесед Кастро перечислил достижения социализма на Кубе, а затем начал задавать Горбачеву колкие вопросы о перестройке, которая, по его сведениям, буксует. Правда ли, что рабочие боятся безработицы? Растут коррупция и преступность? Сахара нигде нет в советских магазинах? (Сахар был основным продуктом кубинского экспорта в Советский Союз.)
Горбачев сменил тему. Он отметил наступившее улучшение в отношениях между Востоком и Западом и подчеркнул необходимость ослабить трения между Кубой и Соединенными Штатами. Кастро высказался без обиняков – он не нуждается в советах сидевшего перед ним новичка. «Я знаю янки!» Буш и его окружение мало чем отличались от ультрамилитаристской «клики» Рональда Рейгана.
Памятуя о письме Буша, Горбачев неоднократно пытался затеять разговор о поставках кубинского оружия левому режиму сандинистов в Никарагуа и сальвадорским повстанцам. На этот раз тему сменил Кастро. Он был возмущен тем, что американское правительство субсидирует телестанцию кубинской эмиграции – «ТВ Марта»,– которая со дня на день должна была начать передачи из Флориды, сея капиталистическую и империалистическую пропаганду. Это «новая провокация против нас», «акт еще более злостный, чем психологическая война».
Кастро предложил «услугу за услугу»: если Горбачев надавит на янки, чтобы те закрыли «ТВ Марта», то Куба может пойти на сокращение «братской помощи» сандинистам. Горбачев обещал, что потребует от Вашингтона соблюдения принципа полного невмешательства. Кастро подался вперед и бросил в лицо Горбачеву:
– Я не о том говорю!
Он не желал обсуждать туманные «принципы», ему надо заткнуть глотку «ТВ Марти»!
При встрече Горбачев и Кастро обнялись. При расставании лишь обменялись рукопожатием. Горбачев публично осудил «экспорт революции и контрреволюции», подразумевая под этим как содействие Кубы сальвадорским повстанцам, так и финансирование Соединенными Штатами никарагуанских контрас…
В начале мая, накануне поездки в Москву, Бейкер и его помощники пришли к заключению, что Горбачев стремится завоевать доверие американцев сладкими речами, однако он либо не желает, либо не может заставить Кастро прекратить безобразничать в Западном полушарии.
Незадолго до приезда Бейкера в Москву посол Джек Мэтлок повторил претензии Вашингтона по поводу помощи Кубы сандинистам. Министр иностранных дел с раздражением ответил, что куда более серьезной проблемой является нежелание Соединенных Штатов пересмотреть принципы собственной политики.
После встречи с Мэтлоком Шеварднадзе разрядился на своих помощниках:
– Неужели американцы ничем не хотят нам помочь? Мы что, должны взвалить все тяготы только на себя? Мы делаем колоссальные шаги, а из Вашингтона только и слышим: «Мало! Мало! Давайте еще!»
Он предполагал, что переговоры с администрацией Буша будут «улицей с односторонним движением: от нас все, от них – ничего».
В среду, 10 мая, на Ленинских горах Бейкер встретился с Шеварднадзе в особняке для гостей министерства иностранных дел. Два министра иностранных дел имели мало схожего – у них были разные биографии и разный темперамент. В 60 – 70-е годы, когда Бейкер занимался корпоративным правом в Хьюстоне, Шеварднадзе был министром внутренних дел в Тбилиси. Отец Бейкера принадлежал к хьюстонской элите; отец Шеварднадзе едва избежал смерти при Сталине.
Бейкер был человек собранный и знал, что хочет: он умел использовать свое обаяние для достижения той или иной цели. Шеварднадзе же, наоборот, часто казался подавленным, поглощенным грустными мыслями. Темные круги под глазами свидетельствовали о его меланхоличном состоянии. По мнению близких к нему людей, он часто уходил в раздумья о печальной и бурной истории его родной Грузии.
Бейкер начал свою официальную вступительную речь с попытки убедить Шеварднадзе в том, что фактически Соединенные Штаты вовсе не «подвергают тестированию» действия Советского Союза. (Идея этого выступления принадлежала Россу, который предвидел, что термин «тестирование» вызовет недовольство Шеварднадзе.) Бейкер уверял, что хочет заложить «основу для подлинного сотрудничества» с Советами в области урегулирования региональных конфликтов во всем мире. Он понимает «все значение активного участия Советского Союза в их решении».
Но «сотрудничество такого рода требует ответственности». Кремль должен добиться от сандинистов, чтобы они приняли условия мирного соглашения, предложенные США. Он должен «способствовать – как словом, так и делом – тому, чтобы убедить Манагуа и Гавану – любым способом по своему усмотрению – прекратить подрывную деятельность в Центральной Америке».
Бейкер предупредил, что отказ Кремля от содействия в поиске политического решения не пройдет для него даром.
– В прошлом все мы могли наблюдать, как события в других регионах влияли на политическую атмосферу, в которой рассматривались договоры, согласованные обеими сторонами.
Разумеется, Шеварднадзе помнил, что вторжение Советского Союза в Афганистан в 1979 году повлекло за собой отказ сената от ратификации ОСВ-2.
Бейкер ожидал, что советский министр иностранных дел в качестве условия отмены своей военной помощи сандинистам потребует от Соединенных Штатов прекращения поставок оружия антикоммунистическим партизанским группировкам афганских моджахедов. В этом случае Бейкер собирался ответить, что оба режима – как в Кабуле, так и в Манагуа – являются незаконными, захватившими власть силой, вопреки воле народа, а потому афганские моджахеды и никарагуанские контрас сражаются за правое дело.
Но Шеварднадзе удержался от соблазна связать Афганистан с Никарагуа, чем приятно удивил Бейкера. Более того, Шеварднадзе высказал предположение, что, возможно, Советы не станут настаивать на введении Мухаммеда Наджибуллы – их марионеточного правителя в Кабуле – в коалиционное правительство после окончательного урегулирования конфликта.
Бейкер заверил Шеварднадзе, что Соединенные Штаты стремятся лишь к одному – чтобы Афганистан вновь стал нейтральным государством, а не бельмом на глазу у Советского Союза.
– Мы вовсе не заинтересованы, чтобы в Кабуле установился враждебный СССР режим. Нам самим это ни к чему.
Следующим вопросом на повестке дня был Ближний Восток. Недавно Израиль выдвинул новое предложение: выборы палестинцами сектора Газа и Западного берега реки Иордан делегатов для ведения переговоров с Израилем о самоуправлении. Палестинцы отказывались принять это предложение. Они опасались, что оно помешает им добиться статуса независимого государства. Их поддерживало большинство стран арабского мира, в том числе клиент Советского Союза – Сирия.
Бейкер обратился к Шеварднадзе с просьбой поддержать план Израиля и убедить Дамаск сделать то же самое. К его удивлению, министр иностранных дел согласился, но с условием: Соединенные Штаты должны принять участие в «параллельном» процессе – подготовке международной конференции по Ближнему Востоку под председательством Соединенных Штатов и Советского Союза.
Советы пестовали эту идею еще со времен Андрея Громыко – ортодоксального представителя старого мышления. Предполагалось, что такая конференция поможет Кремлю, представляющему интересы радикально настроенных арабских стран, в частности Сирии, Ирака и Ливии, решить арабо-израильские разногласия в нужном ему русле. Ни Соединенные Штаты, ни Израиль не были заинтересованы в осуществлении этой затеи Москвы.
Если Шеварднадзе надеялся на взаимную уступку, то его надежды не оправдались. Американцы четко сформулировали свою позицию: международная конференция станет помехой в проведении предложенных Израилем выборов, которые США считали единственным реальным путем к началу мирного процесса.
В конце дня Бейкер заметил своим помощникам:
– Нам незачем поощрять идею этой конференции. Рано или поздно она отпадет сама собой. Сомневаюсь, чтобы Шеварднадзе сам был ее горячим сторонником.
В тот вечер чета Шеварднадзе пригласила Джеймса и Сюзан Бейкер на ужин в свою элегантную, по московским стандартам, квартиру. Со стороны министра иностранных дел это было не просто желание отдать долг вежливости. Он видел, что во время официальных встреч ему не удается наладить контакт с подтянутым, деловым техасцем, который – как было известно – состоял в гораздо более близких отношениях с Бушем, чем Шульц с Рейганом.
Шеварднадзе знал, насколько сильно занимала Бейкера внутренняя политика США. А что если госсекретарь, вникнув во внутренние проблемы Советского Союза, станет более открытым и восприимчивым к дипломатическим устремлениям Горбачева.
Нанули Шеварднадзе показала Бейкерам дом. Ее гостей поразило, что она открыто выступала за независимость своей родины.
– Грузия должна быть свободной! – говорила она.
По сведениям Шеварднадзе, Бейкер обожал охоту на дичь на своем ранчо в Пирсолле, в штате Техас, и он преподнес государственному секретарю ружье двенадцатого калибра.
Они сели за стол, уставленный грузинскими блюдами – приправленная специями баранина и тушеные овощи,– которые запивали водкой и вином. Как только министр взялся за вилку, он отбросил старый запрет на обсуждение внутренних проблем с иностранцами. Во времена «холодной войны» советские государственные мужи опасались, как бы подобные признания не сделали их более уязвимыми для Запада. Шеварднадзе надеялся, что благодаря откровенному рассказу о трудностях, которые приходится преодолевать ему и Горбачеву, лед тронется, а может статься, государственный секретарь пойдет даже на некоторые уступки.
В мельчайших подробностях он описал хаос, царивший в советской экономике в 1989 году: мастера по ремонту требуют, чтобы с ними расплачивались водкой; таксисты вместо денег просят иностранные сигареты; государственные цены на хлеб такие низкие, что его скармливают свиньям; зерно гниет на полях. Он признал, что Горбачев и его коллеги недооценили некоторые проблемы, а за другие взялись не с того конца.
Бейкер был потрясен: с его точки зрения, одно не вызывало сомнений – Советскому Союзу не миновать денежной и ценовой реформ, причем провести их надо быстро.
– Не сочтите за дерзость, но я ведь был министром финансов первой в мире страны ни много ни мало три с половиной года,– ответил Бейкер,– и кое-чему научился, как в экономике, так и в политике.
Один из усвоенных им уроков заключался в том, что, если правительство намерено применить сильнодействующее и горькое на вкус экономическое лекарство, оно должно это сделать сразу, придя к власти,– тогда оно сможет обвинить своих предшественников во всех тяжелых последствиях. А потому Советам ни в коем случае нельзя откладывать реформу цен. Бейкер убеждал Шеварднадзе в необходимости добиться согласия своих коллег на «гласность среди военных».
– Опубликуйте свой оборонный бюджет, тогда, если вы объявите о его сокращении на четырнадцать или девятнадцать процентов, мы будем знать, с какого уровня вы его снижаете.
– Видите ли, мы бы и сами хотели получить эту информацию,– сказал Шеварднадзе.– И думаю, мы ее получим и обнародуем, так как нам наверняка придется говорить об этом на съезде народных депутатов.
Эта фраза, по мнению Бейкера, служила подтверждением тому, что Политбюро действительно избрало демократический путь развития, начало которому было положено мартовскими выборами. Возможно, в результате новых парламентских процессов советское правительство сумеет избавиться от диктата военных и старого пристрастия к засекреченности.
Бейкер предложил наладить официальный канал для «обмена» информацией и аналитическими материалами о внутренних событиях в обеих странах между подведомственными министерствами. На самом же деле таким образом Бейкер предлагал способ, воспользовавшись которым, Советы могли, не потеряв лица, получать от Соединенных Штатов рекомендации по проведению экономической реформы.
В конце вечера Бейкер с гордостью продемонстрировал фотографии своего нового ранчо площадью в полторы тысячи акров – с ручьем, где водится форель, и широкими лугами,– расположенного неподалеку от Пайндейла в штате Вайоминг. Но он потерял дар речи, увидев, как Шеварднадзе кладет фотографии в карман. Позже через Денниса Росса он передал Сергею Тарасенко свою просьбу:
– Пожалуйста, верните мне фотографии. Они у меня единственные.
На следующее утро Горбачев принял Бейкера с глазу на глаз в Екатерининском зале в Кремле, где он впервые встретился с Бушем в 1985 году. Кроме переводчиков, никого не было. Горбачев признал, что в советском руководстве имеются «разногласия» и «оказывается сопротивление» перестройке. События развиваются медленнее, чем мы предполагали, – продолжал он. – Возможно, сейчас мы переживаем самый трудный момент.
Бейкер попытался ободрить Горбачева:
– Я повторю вам и слова президента, и свои слова – мы не хотим, чтобы перестройка потерпела неудачу. Напротив, мы от души желаем ей успеха…
Бейкер и Горбачев оставались наедине примерно час, после чего в зал вошли их коллеги. Помощники Бейкера насторожились, увидев среди членов советской делегации одетого в военную форму маршала Сергея Ахромеева, прежнего начальника Генерального штаба, ныне – главного советника Горбачева по военным вопросам. Присутствие Ахромеева означало, что Горбачев собирается сделать очередное «далеко идущее» предложение по контролю над вооружениями.
Они не ошиблись. Горбачев подчеркнул, что важнейшей частью перестройки является сокращение советских вооруженных сил. Он и другие члены руководства решили пойти на этот шаг в одностороннем порядке, но ему будет легче убедить своих военных в необходимости подобной жертвы в случае достижения американо-советского соглашения о двустороннем сокращении военного потенциала.
Горбачев сообщил о том, что вскоре сделает заявление о сокращении Советским Союзом количества ядерных ракет ближнего радиуса действия в Восточной Европе на пятьсот единиц. Кроме того, Горбачев намеревался предложить ряд других уступок со стороны Советского Союза на венском Совещании по обычным вооруженным силам в Европе. Эти шаги продиктованы «конструктивным духом доброй воли». И не имеют под собой «никакой политической подоплеки».
Горбачев предупредил Бейкера о конфиденциальности данной информации и просил не разглашать ее, так как он еще не посоветовался на этот счет с восточноевропейскими союзниками. Однако сразу по окончании кремлевской встречи Шеварднадзе провел пресс-конференцию, где в общих чертах изложил новую позицию Советского Союза.
На борту самолета, уносившего его из Москвы, Бейкер подробно рассказал журналистам о предложении Горбачева:
– Он незауряден… Мы ожидали от него чего угодно, но только не этого.
Однако вернувшись в Вашингтон, Бейкер пожаловался Бушу, что возмутительная спекуляция на общественном мнении – это «этикетка Горбачева»…
После визита Бейкера Горбачев и его советники много размышляли над тем, как охарактеризовать отношения с Бушем, которые они стремились установить. Они выбрали слово партнерство. В Кремле, в среду, 21 июня, Горбачев сам употребил этот термин в личной беседе с адмиралом Крау, прибывшим с ответным визитом после посещения Соединенных Штатов Ахромеевым в предыдущем году. Изумленный председатель Объединенного комитета начальников штабов никогда раньше не слышал, чтобы кто-либо из ответственных лиц с той или другой стороны характеризовал советско-американские отношения как партнерство.